Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   В четыре часа за нами заехал фаэтон. Мешади-Кязим не вытерпел и едва, увидев кучера, спросил:
   - К нам никто не приходил?
   - Нет, после того, как те отправились восвояси, никого не было.
   Я уже поставил одну ногу на ступеньку фаэтона, когда ко мне подбежал какой-то мальчишка и протянул записку.
   Внимательно вглядевшись, я узнал его. Это был тот самый мальчишка-тавризец, который в свое время служил у американки мисс Ганны. Я посмотрел на адрес. Он был написан ее почерком. Я развернул сложенную вчетверо бумажку.
   "Мой друг! Я снова дома. Буду ждать вас в девять вечера.
   Ганна".
   Положив записку в карман, я сел в фаэтон. Почему она приехала в Тавриз? Что привело ее сюда? Или, узнав, что русские ушли, она поспешила в этот беспокойный город? Или прибыла сюда как немецкая шпионка? Или, пользуясь благоприятным моментом, хочет забрать вещи? А может быть, ей трудно жилось в Курдистане, и она, надеясь на мою дружбу и покровительство, решила вернуться?
   Дома мы застали всех в мрачном настроении, словно в трауре. Никто не говорил ни слова. Нина сидела у стола, подперев голову руками, и тоже молчала.
   Мешади-Кязим-ага, расхрабрившийся после того, как узнал, что мы располагаем большими силами, подошел к ней и стал гладить ее по голове.
   - Ну, чего ты боишься, Нина-ханум? Пока Мешади-Кязим жив, тебе нечего опасаться. Если хоть один волос упадет с твоей головы, я переверну вверх дном весь Тавриз.
   Эти слова рассмешили всех. Первая раскатисто засмеялась жена Мешади-Кязим-аги, за ней его невестки и Нина. Невероятная трусость и паникерство старика были всем хорошо известны.
   Выйдя из оцепенения, Нина снова начала обвинять меня.
   - Сотни раз я говорила тебе: давай уедем. Но ты слушать меня не хотел. Ну, скажи, что удерживает нас здесь, что связывает с этим бурлящим котлом? Неужели всю жизнь мы должны провести в Тавризе? Если ты враг социальной несправедливости, поборник прав человеческих, ты мог и в России примкнуть к борцам против царского самодержавия. Разве не так?
   Мешади-Кязим-ага, всегда боявшийся семейных ссор, попытался переменить тему разговора.
   - Аскеров, ворвавшихся к нам, я сам хотел поймать, чтобы расправиться с ними, но молодец Гасан-ага, опередил меня! Жаль, что я не успел.
   Женщины снова разразились хохотом. А Гасан-ага, улыбаясь, повернулся к Мешади-Кязиму.
   - Я сразу разгадал ваш план. Ваши трясущиеся руки показывали, какое огромное чувство гнева бушует в вас. Но что я мог поделать! Я тоже горел желанием наказать их за самоуправство. Вы уж меня извините, что я лишил вас такого удовольствия.
   Слова Гасан-аги вызвали всеобщий смех. Его сестры и их мужья тоже развеселились. Даже лицо Нины прояснилось. Заметив, что она успокаивается, я подошел к ней:
   - Мой неустрашимый друг! Ты прекрасно знаешь, что у нас совсем другие условия борьбы, чем в России. Русская революция 1905 года явилась толчком для подъема освободительного движения на всем Востоке. Мы должны без устали бороться за его расширение, должны поднимать массы против угнетателей и эксплуататоров. Необходимо освободить народы Востока, уничтожить косность, суеверие - лютых врагов наших народных масс. Подумай, имеем ли мы право отказаться от исполнения своего священного долга? Честно ли, не довершив начатое, уехать отсюда?
   Нина задумалась, потом подняла на меня свои ясные глаза.
   - Ты, конечно, прав, но мне очень тяжело, я так беспокоюсь за тебя!
   ПЕРЕПИСКА С ХЕЛМИ-БЕКОМ
   В громадной столовой женщины накрывали стол на пятьдесят человек. В это время послышался стук в дверь. Тутунчи-оглы, возвратившийся в город после прихода турецкого отряда, пошел открыть. Через минуту он вернулся.
   - Там пришли офицер и четыре аскера с письмом от Хелми-бека. Он говорит, что ему приказано отдать письмо лично вам.
   Я велел впустить его. Аскеры остались во дворе. Офицер, войдя, по военному отдал честь и протянул мне письмо.
   - Его превосходительство приказал вручить вам это письмо, - и, пристукнув каблуками, вышел.
   В письме повторялось все, о чем говорил мне раньше Мирза-ага Биллури. Не было сомнения, что он сам продиктовал его Хелми-беку.
   "Уважаемый Абульгасан-бек!
   По воле халифа вселенной и под его покровительством, а также при помощи нашей святой и чистой веры мы, располагая горсточкой прославленных бойцов, победили гигантскую силу Москова*. Однако аскеров наших, готовых пожертвовать собой ради спасения ислама, тавризские мусульмане встретили очень холодно. К сожалению, были даже такие случаи, когда их избивали, оскорбляли. При мобилизации транспорта для нужд армии халифа, четверо наших бойцов были разоружены. Как мне стало известно, Вы лично принимали участие в этом преступлении и оскорбили посланного к вам для выполнения этого поручика Кадри-бека.
   ______________ * Турки Россию называют Москов.
   Мы приняли решение предать участников этого преступления военно-полевому суду армии халифа.
   Предлагаю вам всех виновных арестовать и передать в распоряжение суда. Все вооруженные провокационные силы, находящиеся в Вашем распоряжении, приказываю немедленно разоружить и оружие сдать нашему представителю. Даю Вам срок 24 часа.
   В случае невыполнения этого приказа к указанному времени, мы будем расценивать Ваши действия как направленные против армии халифа, и передадим Ваше дело в военно-полевой суд, который несомненно вынесет вам смертный приговор"
   Нина просила меня прочесть письмо, но я лишь вкратце пересказал его и добавил:
   - Это пустые угрозы, у них нет сил, чтобы осуществить их. Хелми-бек верит обещаниям Гаджи-Мирза-аги Биллури и надеется, что со дня на день азербайджанские ханы со своими всадниками присоединятся к его неорганизованным и недисциплинированным частям. Но я твердо знаю, что этому не бывать.
   Мы сели за стол. Все были немного встревожены и вполголоса разговаривали о своих делах, последних событиях. Обед закончился быстро. Подали чай, после которого я предложил:
   - Теперь идите отдыхать, а я займусь ответом Хелми-беку.
   Раньше всех поднялись из-за стола Нина и Тахмина-ханум. Меджид побежал за ними. Я отправился в свой кабинет, сел к столу и задумался над бесконечными угрозами Хелми-бека. Что ответить ему? Прежде всего необходимо дать ему понять, что угроз я не боюсь, а обвинения безосновательны. Мое письмо должно было положить конец нашим спорам, должно было убедить его, что мы не сдадимся.
   Наконец, письмо было составлено. Вечером я зачитал его на собрании революционного комитета. После некоторых поправок мы отправили его в штаб Хелми-бека.
   "Уважаемый Хелми-бек!
   Ваше письмо я получил. Содержание его меня крайне удивило. Я полагаю, что оно попало ко мне по ошибке. Мы никогда не чинили никаких препятствий армии халифа. Мы не ставим перед собой подобной задачи.
   Лично я очень далек от происходящих событий. Об этом я говорил в день вашего вступления в Тавриз Гаджи-Мирза-аге Биллури. Я не принадлежу ни к одной партии. Мое основное занятие - коммерция. В политических вопросах я совершенно не разбираюсь, хотя много лет живу в Тавризе. О том, что я не вмешиваюсь в политику, вам может сказать и губернатор Сардар-Рашид, который так угодливо выполняет ваши распоряжения.
   Что же касается холодного приема, оказанного вам населением Тавриза, то я тут и вовсе ни при чем. Это можно объяснить вашей политикой. Вы обещали азербайджанскому народу освобождение, а в результате разграбили Савуджбулаг, Мияндаб и Марагу. Весть об этом дошла до Тавриза еще до вашего прихода. Теперь судите сами, могло ли население принимать вас с распростертыми объятиями, без страха за свое имущество, за свою судьбу, жизнь.
   Несколько слов об оскорблении ваших людей. Они явились не как бойцы регулярной армии, которые никогда не осмелились бы без соответствующего приказа войти в чужую конюшню, а как провокаторы и мародеры. Нахалы, уводящие чужих жен, должны быть наказаны, кто бы они ни были, а мы ограничились лишь тем, что разоружили их при попытке применить оружие. Но если подобные действия будут повторяться, предупреждаю, мы примем более строгие меры, чтобы пресечь произвол.
   Вы требуете разоружения отрядов якобы имеющихся в нашем распоряжении. По этому поводу я вынужден сказать вам следующее.
   У нас нет вооруженных сил. Безусловно, оружие есть у многих местных жителей. Вы прекрасно знаете, что в течение многих лет тавризцы вели вооруженную борьбу с царскими колонизаторами и деспотией иранского шаха. Если ваши притеснения и произвол будут продолжаться, революционные тавризцы вынуждены будут повернуть свое оружие против вас.
   Коснусь еще одного вопроса, который, пожалуй, не стоило бы затрагивать, но все же я решаюсь сказать об этом несколько слов. Опираясь на грабителей и мародеров, вы никогда не сможете заставить революционных тавризцев сдаться. Вам не удастся казнить ни одного человека. Если же вы хотите сохранить с нами добрые отношения, можете прислать за оружием, которое мы отобрали у ваших солдат.
   Абульгасан-бек".
   ТРИ СОВЕЩАНИЯ
   Вечером того же дня члены революционного комитета, снова собрались у меня. Необходимо было решить, какие принять меры против двурушнической политики Сардар-Рашида. Он собирался оказать активную помощь Хелми-беку и Мирза-аге Биллури, в разгроме русских подданных и армян живущих в Тавризе. К этим преступным действиям он намеревался привлечь горожан. Это было чревато большими неприятностями в будущем. Царское правительство при первой же возможности могло жестоко отомстить тавризцам. Нужно было заставить Сардар-Рашида не только отказаться содействовать врагам, но и противостоять им. Мы решили послать ему такое письмо:
   "Господин губернатор!
   Двурушническая политика, которую Вы ведете, может ввергнуть население Тавриза в ужасные бедствия, последствия которых трудно представить. Ваша связь с грабителями, вторгшимися в город, ставит народ перед угрозой мести со стороны царского правительства и его армии. Поэтому мы требуем, чтобы Вы в точности исполнили следующие условия:
   1. Никогда не выступать от имени народа Ирана в качестве его представителя.
   2. Не вступать в контакт с грабителями, захватившими Тавриз.
   3. Не дать им возможности захватить имущество и оружие, принадлежащее иранскому правительству.
   4. Не допускать разгрома захватчиками домов русских подданных и армян.
   5. Не восстанавливать население Тавриза против русского консульства.
   Предупреждаем, если вы не выполните наши требования, революционный комитет вынесет Вам смертный приговор".
   Часов в десять вечера я с несколькими товарищами поехал в армянскую часть города. Нужно было еще раз проверить, как там все приготовлено к обороне. Мы обошли все посты, все было в порядке. Потом мы зашли к Аршаку. У него собрались наши товарищи-армяне и несколько прогрессивно настроенных купцов.
   Я прочел им письмо Хелми-бека. Оказывается, он написал местному священнику тоже.
   "Уважаемый поп!
   Просим Вас завтра к двум часам дня вместе с купцами и представителями интеллигенции явиться в наш штаб для обсуждения некоторых вопросов связанных с дальнейшим пребыванием армян в Тавризе".
   Священник испугался и собирался беспрекословно выполнить это требование. Он уж предупредил всех, кто должен был вместе с ним идти на поклон к Хелми-беку.
   Прочитав письмо, я попытался отговорить его.
   - Я не советую вам идти к Хелми-беку. Не успеете вы переступить порог, как он объявит, что вы арестованы. Даже выполнение всех его требований вряд ли освободит вас. Не забывайте о том, как он поступил с Гаджи-Мехти-Кузакунани. То же самое ожидает и представителей тавризских армян. Если же вы не пойдете к нему, он ничего не сможет сделать вам. В случае необходимости революционный комитет возьмет вас под свою защиту.
   После меня выступил Аршак.
   - Армянский квартал хорошо подготовился к обороне. Нам нечего бояться, если грабители захотят напасть на нас. Кроме того, мы поддерживаем тесную связь с общетавризским оборонительным комитетом. Взаимопомощь в таком деле всегда необходима. К сожалению, дашнаки, как всегда, не желают подчиняться революционному комитету. Они сформировали отряд из двухсот человек и собираются провести завтра демонстрацию. Эта глупая затея носит провокационный характер. Сейчас они собрались в церкви и обсуждают план завтрашнего выступления. По сведениям, дошедшим до меня, местное правительство обещало поддержать их.
   Пока Аршак говорил, я чувствовал, как вся кровь во мне закипает. Разве можно при такой публике показывать, что мы знаем о намерениях дашнаков! Не пройдет и часа, как купцы, присутствовавшие здесь, донесут им обо всем и перевернут наши планы вверх ногами. Аршак и сам понял, что допустил ошибку. Он шепнул мне:
   - Брат мой, я кажется, перестарался, выболтал то, что не следовало. Как ты советуешь, что предпринять? На совещании восемь человек чужие, остальные наши.
   - Напиши их имена на листке и положи передо мной.
   Тем временем присутствовавшие, высказывая различные мнения, выступали один за другим. Некоторые вносили предложения, однако ни одно из них не могло предотвратить опасность, грозящую армянскому кварталу.
   Всего в комнате было двадцать человек. Список Аршака лежал передо мною, но я не доверял не только тем, чьи фамилии были в нем, но и другим тоже. Я незаметно обернулся к Аршаку:
   - Надо всех, кто здесь есть, задержать на несколько часов. Можешь ты это сделать?
   - Попробую.
   Он встал.
   - Друзья, прошу пока не расходиться. Мы должны решить еще ряд весьма существенных вопросов, касающихся всех нас. Товарищи, которые должны были докладывать о них, немного запаздывают. Вы знаете, как тревожны в последнее время ночи. Каждую минуту с любым из нас может случиться несчастье. Ничего не поделаешь, придется пожертвовать двумя-тремя часами ради спасения своего народа.
   Аршак позвал слугу, велел приготовить чай и еду, а пока подать кальяны.
   Незаметно мы с Аршаком вышли, проверили секретные посты, о которых никто из сидящих в доме даже не подозревал, и направились в комитет обороны.
   * * *
   Через несколько минут все члены комитета были тут. Нужно было срочно принять меры для предотвращения завтрашней затеи дашнаков.
   - Только что мы беседовали с армянскими купцами, - начал я, - и уговорили их не являться на зов Хелми-бека. Однако сейчас нас беспокоит другое. Провокация, задуманная дашнаками, дорого обойдется армянам, живущим в Тавризе. Любыми средствами надо сорвать ее.
   После недолгого совещания мы решили немедленно арестовать дашнаков, заседавших в церкви, занять их штаб, сегодня же ночью произвести в их домах обыск и отобрать все оружие, имеющееся в их руках.
   К трем часам ночи этот план был приведен в действие.
   Все руководители дашнаков были разоружены армянской революционной молодежью. Документы, найденные в их штабе, подтверждали их связь с Сардар-Рашидом. Несмотря на позднее время, ни в одном доме в армянском квартале не ложились спать.
   Здесь же приютились и русские, да и вообще все те, кого собирались уничтожить захватчики. На улицах все время патрулировала революционная молодежь. На помощь своим братьям по борьбе пришли молодые азербайджанцы, готовые отразить любые попытки грабителей из отряда Хелми-бека.
   Мы с Аршаком обошли все дома, стараясь ободрить и успокоить трясущихся от страха женщин, стариков и детей. По дороге мы зашли и к Елене Константиновне. Она и дочери не спали. К ним вселили несколько русских женщин с детьми. Все они жались друг к другу и тряслись, как в лихорадке. Я, как мог, успокоил их, с трудом уговорив лечь в постель.
   МИСС ГАННА
   Я сел в фаэтон и хотел было уже ехать домой, но вдруг вспомнил, что надо зайти к мисс Ганне. Перед тем, как идти на совещание, я получил от нее еще одну записку, в которой она писала:
   "Сейчас же приходите. У меня к вам важное дело. Малейшее промедление грозит опасностью".
   Было четыре часа утра. "Удобно ли идти к ней так поздно? Все-таки она посторонняя женщина. Но ведь у нее ко мне срочное дело! Нет, поздно или не поздно - надо идти". Я велел кучеру остановиться у дома амариканки.
   В ответ на мой стук послышался сонный голос ее старой служанки.
   - Кто там?
   - Это я, мадам, откройте! Я пришел к молодой мисс.
   Очевидно, она узнала меня, потому что тут же отворила дверь. Я пожал ей руку, спросил, как ее здоровье, но она не могла сказать ни слова и расплакалась. Я поднялся наверх. Мисс Ганна ждала меня на балконе.
   Я протянул ей руку, но она, не стесняясь служанки, повисла у меня на шее, и я ощутил теплоту ее губ.
   Втроем мы вошли в комнату. Мисс Ганна, запинаясь, заговорила:
   - Все это время я думала о тебе. А ты вспоминал меня?
   Я с упреком посмотрел на нее.
   - Вспоминать-то вспомнил, но от сознания, что ты вовлечена в русско-германские закулисные интриги, у меня болела душа. Ты ни в коем случае не должна была брать на себя такую миссию. Ты молодая, красивая, умная, воспитанная и культурная девушка. Я счастлив, что познакомился с тобой, стал твоим другом. Ни одной минуты, проведенной с тобой в Ливарджане, я не променяю на все богатства Германии. Ты помнишь, какие вопросы я задавал тебе тогда и как искренне ты отвечала? Как радовали меня твои слова, если бы ты знала! Но кривой путь, по которому ты пошла, заставил меня забыть об этом. И сейчас, разговаривая с тобой, я вижу перед собой не правдивую девушку, когда-то пленившую меня, а немецкую шпионку, ни одному слову которой я не могу верить. Мне стыдно за тебя.
   Моя речь больно задела мисс Ганну. Она покраснела и умоляющим голосом заговорила:
   - Разве справедливо считать службу на благо своей родины шпионажем? Я немка и служила Германии. Но допустим даже, что я шпионка. Разве шпионка лишена права чувствовать, не может любить? Разве у нее нет сердца и это сердце не может сильнее забиться при виде любимого? Допустим, я шпионка, а разве это не есть выполнение моего долга перед родиной?
   - Может быть и так. Я не отрицаю, что и шпионка может любить, и у нее сердце может трепетать при встрече с возлюбленным. Все это так. Но дело в том, что у настоящего шпиона на первом месте обязанность, долг, а любовь, чувства на втором, а может, и на третьем. И вот почему: настоящий шпион никогда не пожертвует своими обязанностями во имя любви. А если еще он смотрит на свои занятия как на нечто священное, считает их важнее всего, тогда о чувствах не стоит и вспоминать. Тем более, если этот человек немецкого происхождения. Ведь у немцев эгоизм развит гораздо больше, чем у других народов.
   Мисс Ганна склонила голову мне на плечо и укоряюще посмотрела на меня.
   - Брось философию. Одного волоска твоего я не променяю на всю Германию. Никакие обязанности не в состоянии вытеснить из моего сердца привязанность к тебе. Неужели ты считаешь меня настолько бесчестной, что я могу забыть все твои заботы? Разве могу я изменить тебе? Если бы не ты, я бы ни за что не вырвалась из цепких когтей русской жандармерии.
   - Правда, я спас тебя. Но не для того, чтобы ты действовала во вред иранскому народу, не для того, чтобы ты была активной участницей событий, направленных против него. Поэтому когда я увидел тебя, мое сердце заныло, и я стократ проклинаю тебя и день нашего знакомства.
   Мисс Ганна рывком подняла голову с моего плеча и выпрямилась.
   - Возводить клевету на человека так не похоже на тебя! Неужели ты научился этому после моего отъезда? Скажи конкретно, что я сделала такого, что может принести вред Ирану? Чем ты можешь доказать, что я враг народа, который ты любишь? Разве вся моя работа не направлена против России, которая стремится уничтожить последние остатки независимости Ирана?
   - Я задам тебе один вопрос, но ты ответь на него не как шпион, а как любящий друг. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Во имя нашей дружбы ответь мне искренне.
   - Клянусь своей жизнью, своей совестью, я отвечу тебе только правду.
   - Скажи, разве вовлечь Иран в мировую войну не значит лишить его навсегда возможности существовать как самостоятельное государство? Разве те, кто стремится к этому, не враги нашего народа? А тех, кто принимает прямое или косвенное участие в подобной авантюре, как можно назвать?
   Ганна опустила голову, задумалась. Видно было, что она смущена и не знает, что ответить. Мне казалось, что она мысленно взвешивает на весах своей совести любовь и долг, и никак не может уравновесить их. Я понимал, как трудно ей сделать выбор. Она дорожила любовью ко мне, но и обязанностями тоже. Она долго думала, потом, подняв голову, многозначительно посмотрела на меня.
   - Да, вовлечь Иран в войну - это коварная авантюра. Это значит еще больше углубить, узаконить оккупацию его Англией и Россией.
   Я погладил ее волосы.
   - Если ты это понимаешь, зачем же ты участвуешь в этой затее? Разве ты не знаешь, зачем захватила Тавриз эта свора грабителей? Ответь мне!..
   Ганна молчала, опустив глаза.
   - Знаешь и тем не менее участвуешь?
   Вдруг она упала мне на грудь и заплакала навзрыд. Слезы полились ручьем, плечи вздрагивали. Она все время твердила. "Ох, зачем только я родилась?"
   Я никогда не видел ее в подобном состоянии и был поражен такой неожиданной реакцией. Видимо она растерялась и не знала, как жить дальше. Положение было довольно трудным. Ганна понимала, что русские скоро вернутся. Оставаться в городе она не могла: американцы и русские считали ее шпионкой. Присоединиться к отряду Хелми-бека и уйти с этим сбродом в Курдистан было еще более рискованно. Кто защитил бы там одинокую и красивую девушку? Ганна продолжала рыдать. Надо было ее успокоить, как-то утешить. Я видел, что она нуждается в этом.
   - Не плачь, Ганна! Слезы - признак слабости. Ты же девушка умная, рассудительная. Ты еще очень молода, ты можешь исправить свои ошибки и еще будешь честным трудом приносить пользу людям. Будь всегда искренна и правдива, и ты сумеешь легко преодолеть все трудности. Война долго продолжаться не может. Настанет мир, ты найдешь себе место в жизни и освободишься от тяжелого бремени своего прошлого.
   Ганна подняла голову и покрасневшими от слез глазами смотрела на меня. Слезы катились по ее пылавшим щекам
   - Поверь мне, с первой же встречи я полюбила тебя искренней и чистой любовью. Ты же знаешь, что я приехала в Тавриз, чтобы продолжать свое образование. Я мечтала изучить Восток. Тогда я ничего общего не имела ни с какими партиями и организациями. Клянусь тебе, я и сама не понимаю, как очутилась в этом омуте, который душит и давит меня. Я говорю с тобой искренне, мои слезы тому порукой.
   - Ганна, дорогая, может ли человек, не отдавая себе отчета, брать на себя такую тяжелую обязанность, как шпионаж?
   - Клянусь, когда все это началось, я даже не подозревала, какие могут быть последствия, я даже не соображала, что становлюсь шпионкой. Всему причиной моя любовь к тебе.
   - Твоя любовь?
   - Да, любовь! Ты ничего не знаешь. Прошу тебя, выслушай меня! Дай мне исповедаться перед тобой, и ты поймешь, как я попала в ловушку.
   - Рассказывай, я слушаю, только прошу тебя, не плачь, хватит!
   Ганна встала и вышла в соседнюю комнату. Минут через пять она вернулась переодетая, умытая. Она села рядом со мной и начала рассказывать.
   - Когда я приехала в Тавриз, немецкий консул несколько раз приглашал меня в гости. Он и его жена относились ко мне не только с изысканной вежливостью, но как к дочери или близкому человеку. Я отнесла это за счет своего немецкого происхождения и стала частым гостем у них в доме. Когда я приходила, жена консула обнимала меня, гладила мои волосы, бережно расчесывала их. Она окружила меня заботой и вниманием, заказывала мне платья. Я так подружилась с этой приветливой семьей, что стала делиться с ними всем - и горем и радостью. Они знали, что я бываю в американском консульстве. Я говорила им, что работаю в американском благотворительном обществе.
   Как-то, обедая у них, я рассказала, что в американском консульстве мне предлагают хорошую должность. Консул очень обрадовался. "Соглашайся, доченька, это очень хорошо", - и он погладил меня по голове.
   Через несколько дней после перехода на работу в американское консульство я, как всегда, зашла к ним. Старенькая жена консула поцеловала меня, приласкала и стала расспрашивать о моей личной жизни. Я призналась, что люблю тебя. Это было вечером, они оставили меня ужинать. За столом она рассказала мужу, что я влюблена в одного иранца. Консул по-отечески обратился ко мне:
   - Будь осторожна, дочь моя! Честь немецкой девушки не должна быть попрана каким-то азиатом. Ты должна помнить, что Германия сильная держава и выше всех других, а немецкий народ благороднее всех народов мира. Неудачно выбрать друга жизни - значит, проиграть всю жизнь, все свое будущее. Я не верю, чтобы на Востоке нашелся хоть один человек, достойный немецкой девушки. Смотри, не запятнай свою честь, это будет равносильно бесчестию всего немецкого народа.
   Консул и его жена много говорили об этом. Когда я описала им тебя, сказала, что по культуре, воспитанию и умению держать себя ты не уступишь любому европейцу и что ты сочувствуешь иранской революции, они были очень довольны. Консул сказал, что он и сам сочувствует революции и в случае надобности, готов помочь иранским революционерам.
   В другой раз, когда я была у них, он долго беседовал со мной, а в заключение посоветовал:
   - Все, что ты услышишь об иранской революции, будь это на пользу или во вред ей, не передавай своему знакомому, лучше расскажи мне.
   Он опять говорил, что сочувствует революции, и я от души поверила ему. Он вырос в моих глазах, и когда он попросил принести ему кое-какие сведения из американского консульства, я не могла ему отказать. Ни в чем плохом я даже не подозревала его.