Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Настроение гостей, пышные тосты, провозглашаемые в честь нового губернатора, - все это было наигранным. Веселья не чувствовалось. Свет огромных люстр казался недостаточно ярким, наводил уныние и действовал присутствующим на нервы. Банкет скорее всего походил на поминальный ужин. Чувствовался страх за судьбу Тавриза, перед возможными эксцессами, грозящими благополучию многих из присутствующих.
   Поднимая бокал за здоровье нового губернатора, консул невольно высказал причину своей трудно скрываемой озабоченности.
   - Господин губернатор! Ваша страна переживает тревожные дни. Стране шахиншаха грозит вторжение интервентов. Турецкое и германское государства покушаются на свободу и независимость Ирана. Поэтому все честные иранцы, должны сплотиться и сомкнутыми рядами выступить на защиту страны шахиншаха, бороться за независимость, свободу и благоденствие Ирана. Правительство его императорского величества готово выполнить свои обязательства в отношении ближайшего своего соседа Ирана согласно статьям договоров, заключенных нашими дружественными странами. Россия и Иран, связанные экономическими и политическими взаимоотношениями, переживают ответственный период истории. Эти дружественные страны для того, чтобы отстоять свою честь и достоинство, для сокрушения общих врагов, должны сплотиться еще теснее. Тегеранское правительство, министры его величества шахиншаха своевременно осознали ответственность исторического этапа. Назначение нового губернатора свидетельствует о правильности нашего умозаключения. Я, как официальный представитель императорского правительства на этом банкете в честь нового губернатора торжественно заявляю, что мы будем его всячески поддерживать. Господин губернатор может в этом заверить правительство шахиншаха. Поднятый бокал за здоровье губернатора - это дружеский тост, свидетельствующий о моем расположении к нему. Господин губернатор! За ваше здоровье, за ваше благополучие!
   Консул осушил бокал до дна. Мы все подняли свои бокалы и, поднеся к губам, поставили обратно на стол.
   После тоста царского консула новый губернатор наполнил свой бокал, поднялся и произнес ответный тост, выказывая свое угодничество.
   Все встали из-за стола и разбрелись по салону. Сардар-Рашид снова подошел ко мне и взял меня под руку. Подошел к нам и консул, но его тут же опять вызвали к телефону. Сардар-Рашид хотел сгладить наши недоразумения и, кроме того, как мне показалось, старался в моих словах уловить что-нибудь, направленное против царского правительства и его политики.
   - Господин мой! - сказал он. - Азербайджан - это неотделимая часть Ирана. Тысячу раз воздадим славу аллаху за то, что он дал возможность удалить из Азербайджана предателя Гаджи-Самед-хана. Отчизна опять в руках наших, и мы можем править ею как хотим. Правительство императора сделает для нас все, что в его возможностях. Оно ни в чем нам не откажет. Как вы сами изволили слышать, консул об этом совершенно недвусмысленно заявил. Между нами говоря, русские тоже уже не те. После того, как речь зашла о турецко-германском союзе, русские в Иране изменили свою политику, и мы можем с ними говорить совершенно открыто. Можно откровенно говорить о наших чаяниях, предъявлять свои требования там, где это надо будет, чтобы упрочить нашу независимость. С турками тоже можно найти общий язык. С одной стороны, мы с Турцией ближайшие соседи, а с другой - братья по религии. Они нас никогда не подведут. Но и с русскими, конечно, покамест нельзя идти на конфликт. Я уверен, что мой высокий господин в курсе сегодняшней политики, знает, на какой воде надо месить сегодняшнее тесто. Между прочим, смею заверить моего господина, что так же мыслит и Тегеран. Внешне мы должны сохранить нейтралитет: пусть пока они бьют друг друга. Это нам на руку. Перед нами стоит задача, требующая максимальной осторожности, - не ставя русских в известность, как говорится, исподтишка помогать нашим новым гостям. Я говорил об этом всем близким знакомым и честным иранским патриотам. Говорю и вам. Надо подготовить народ к грядущим случайностям. Что скрывать, народ наш темный, невежественный, аполитичный, русофилам не трудно запутать его, свернуть с истинного пути. Бог тому свидетель, что несмотря на некоторые шероховатости в наших с вами отношениях, я считаю вас своим человеком и поэтому так откровенен. Прошу вас мои слова не расценивать как дипломатическую увертку. Я, разумеется, прощаю вам некоторые ошибки, но должен сказать, мне не понравилось, как вы вечером отвечали на некоторые мои замечания. Вы должны мне помочь. Я принял Азербайджан в обстановке хаоса, распрей, в состоянии полного разорения. Ответственность, свалившаяся на мои плечи, очень тяжела. Не так ли?
   - Да, это верно! - ответил я. - Обязанности вашего превосходительства очень тяжелы и чересчур ответственны. Да сейчас и время-то ответственное.
   - Коль скоро мой высокий господин разделяет мое мнение, он должен понять мою политику и призывать народ помогать проводить ее в жизнь. Господин согласен со мной?
   Долго еще говорил Сардар-Рашид. По-видимому, он искал подходящий материал, чтобы очернить меня в глазах консула. Мне показалось, что и вызов консула к телефону был заранее обдуманным трюком. Я зажег потухшую папиросу, затянулся, подумал и обратился к Сардар-Рашиду:
   - Сказать по правде, мое несчастье заключается в том, что я не могу самостоятельно решать политические вопросы. Мой организм не принимает такой тяжелой пищи. Так обстоит дело не только со мной. Это общий недостаток всего купечества - мозги наши не приспособлены к политике, коммерция вышибает из головы все остальное. Может, это следствие нашей неграмотности, узости кругозора? Очень жаль, что мы до сих пор не научились отличать друзей от врагов. Кто широко улыбнется - того и считаем другом, а кто заденет наши личные интересы - кровным врагом. Это все от того, что мы не в состоянии разобраться в вопросах национальной политики, в вопросах экономического развития нашего отечества. Дальше своего носа не видим - вот в чем несчастье. Но господин губернатор не нам чета. Всю свою жизнь он связал с политикой и может правильно разбираться во всех вопросах, иначе его не назначили бы на такой высокий пост. Я верю в то, что господин губернатор хорошо знает, что ночь, обремененная политическими событиями, не может знать, кого она произведет на свет утром. Но позволю себе дать его сиятельству маленький совет. Я думаю было бы ошибкой со стороны государственного мужа посвящать в свои секреты таких маленьких людей, как я, которые, благодаря скудости мысли, не в состоянии переварить политические вопросы. Очень может быть, что я искренне захочу помочь его превосходительству в разрешении его политических задач. Но не исключена возможность, что я допущу ошибки, которые только испортят дело, и моя помощь будет похожа на медвежью услугу. Я могу заверить его превосходительство в том, что о секретах, которые он мне доверил, никто знать не будет, но не всякий бы поступил так на моем месте. Есть люди, которые способны продать тайну за пять гранов* и то не за наличные. Вот я и боюсь именно того, что такие люди, разведав ваши тайны, добавят что-нибудь от себя и шепнут господину консулу. Это вполне возможно.
   ______________ * Гран - примерно 20 копеек.
   Сардар-Рашид был обескуражен тем, что не смог получить от меня угодного ему ответа. Он долго и многозначительно смотрел мне в глаза, а затем, спохватившись, сказал:
   - Верно! Молодчина! - и жадно затянулся папиросой, которую не выпускал из пальцев во время нашего разговора.
   В три часа утра гости разбрелись кто куда. Одни вальсировали, другие сидели за карточным столом. Я и Нина, поблагодарив хозяина и попрощавшись с оставшимися, направились было к выходу, но Сардар-Рашид остановил меня.
   - Завтра вечером я даю банкет в честь господина консула. Прошу вас и Нину-ханум пожаловать ко мне, - сказал он.
   ВТОРОЕ ПИСЬМО БИЛЛУРИ
   Время шло, обстановка в стране становилась все напряженной. Гаджи-Мирза-ага Биллури и Кербалай-Гусейн Фишенкчи начали проводить в жизнь свои предательские замыслы. По поручению турецкой партии "Единение и прогресс", они вербовали в Керкукском и Сулейманийском санджаках аскеров в добровольческую армию.
   Командиром ее был назначен бывший офицер генерального штаба Хелми-бек, политическое руководство и организационные вопросы были поручены Ибрагиму Фовзи.
   Желающих вступить в ряды этой армии в Курдистане было очень мало, даже многие ханы не поддерживали эту авантюру. Более того, в партии "Единение и прогресс" не верили в успех этой затеи, направленной лишь на то, чтобы отвлечь внимание русских от австро-германского к иранскому фронту.
   Свое второе письмо Гаджи-Мирза-ага Биллури прислал нам из Савуджбулага. На поставленные нами вопросы он прямого ответа не дал. Желая запугать нас, он писал:
   "Уважаемый Абульгасан-бек!
   Ваше письмо получил. Как явствует из него, тавризские товарищи не желают сотрудничать с нами в деле освобождения отечества от иностранной оккупации. Что ж, воля ваша. Но вы должны учесть, что и без вас это мероприятие осуществится, по этому вопросу двух мнений не может быть. Что же касается лично вас, то своими действиями вы приближаете печальный и бесславный конец огромной работы на пользу народа, проделанной вами в прошлом.
   Армия, которая в данное время наступает, - это не разрозненные недисциплинированные бандиты Мохаммед-Али-шаха. Она также не имеет ничего общего с грабительскими отрядами известных мародеров Мураз-хана, Заргамуссолтана, Гусейнали-хана, Рагим-хана и Беюк-хана. Это боевая, организованная, дисциплинированная армия, прошедшая турецкую и германскую военную школу.
   Настоящая война не похожа на войну Саттар-хана. Тут вам не помогут тавризские добровольцы-муджахитьт и кавказские бомбометчики.
   Подробно ответить на ваше письмо не можем, ибо заняты организацией и подготовкой армии. С божьей помощью обо всем поговорим в Тавризе".
   Гаджи-Мирза-ага ясно и недвумысленно угрожал нам. "Обо всем поговорим в Тавризе" - это был прямой намек на виселицы, которые в случае победы Хелми-бека, будут установлены на улицах города.
   Это письмо мы зачитали на собрании. Многие трусы, искавшие в революции только личную выгоду, под разными предлогами попытались уйти, не желая участвовать в обсуждении.
   - Очень жаль, но я не смогу остаться до конца, - говорил один. - Все знают, мы заняты приготовлениями к свадьбе дочери. Да, пора отдать ее руку законному мужу.
   - Мешади-Гашим доживает последние минуты, - перебил другой. - Вот-вот отойдет, надо готовиться к погребению.
   - Я думал: не пойду на собрание - могут плохо истолковать, - жаловался соседу третий. - Дома оставил гостей, извинился, сказал иду на несколько минут...
   - Чувствую себя очень плохо, - кряхтел кто-то в дальнем углу. - Врач запретил мне выходить из дому, а я не послушался, думал, если не пойду товарищи обидятся.
   - Это дела государственные. Зачем же демократы должны вмешиваться?
   - Совершенно верно, господин Васминджи, изволите говорить. Пусть правительство само заботится о стране.
   В то время, как одни придумывали тысячи поводов, чтобы уйти, другие не выпускали мундштука изо рта, чтобы не высказать своего мнения. Все они преследовали одну цель: обезопасить себя на случай, если турецкие войска займут Тавриз. Они хотели оставить себе лазейку, чтобы потом можно было заявить: мы, мол, в собрании не участвовали, наши симпатии всегда были на вашей стороне.
   Но уходить никому не разрешали. Я заметил, что они собираются настаивать, и обратился к ним:
   - Садитесь. Сейчас ни к чему извиняться и бежать с собрания. Пока вам не грозит никакая опасность. Я гарантирую, что ни один волос не упадет с ваших голов.
   Багмешали-Мирза-Гусейн, имевший обыкновение свои самые сокровенные мысли обращать в шутку, ответил:
   - Может быть, ни один волос и не упадет с моей головы, в это я верю, но есть надежда, что самой головы на плечах не останется.
   Некоторые разразились громким смехом, другие заметно побледнели.
   Я не остался в долгу у Мирза-Гусейна и парировал его шутку:
   - Для того, чтобы сохранить голову, надо уметь соображать и быть смелым! - сказав это, я продолжал: - Знаете ли вы, что прежде всего опасности подвергаются люди слабые, малодушные, бросавшие товарищей в трудную минуту? Мы это наблюдали не один раз за семь лет нашей революции. Вот почему, чтобы сохранить себе жизнь, чтобы предотвратить надвигающуюся опасность, нужно не придумывать причины, чтобы покинуть собрание, а надо выработать план действий. Вот, что нам нужно. Верьте мне! Много раз вы оказывали мне доверие, и я всегда оправдывал его. И сегодня я преисполнен желания и решимости стоять до конца.
   Некоторые говорили здесь, что вопрос, который мы обсуждаем, входит только в компетенцию правительства и пусть оно само заботится о безопасности страны. Теперь я вас спрашиваю: где это правительство? Где у него силы, чтобы защитить страну от иностранного вмешательства? Или, говоря о правительстве, вы имеете в виду Сардар-Рашида, нашего губернатора? Да знаете ли вы, что он беспрекословно исполняет приказы царского консула и обманывает тегеранское правительство, стараясь убедить его в том, что является искренним патриотом своей страны? Но и этого мало, гнусная деятельность Сардар-Рашида не ограничивается этим. Он не забывает о турецко-германском блоке, заигрывает с его представителями, чтобы обеспечить себе безопасность, если турецкие войска вступят в Азербайджан. К сожалению, у нас нет такой силы, которую мы могли бы противопоставить турецким и немецким полчищам. Но мы должны подумать, как спасти Тавриз от мародеров, собравшихся вокруг Гаджи-Мирза-аги Биллури.
   Мирза-Гусейн и на этот раз сострил:
   - А что будут грабить? Разве у нас что-нибудь осталось?
   В ответ на его слова снова посыпались реплики с мест, просьбы уйти с собрания по важным делам.
   - В Тавриз войдут не банды, а правительственные войска, дисциплинированные солдаты. Почему вдруг они должны грабить?
   - О Саттар-хан! Как жаль, что тебя нет с нами! Что было бы, если бы ты был жив!
   Я попытался призвать присутствующих к порядку.
   - Героя революции нет в наших рядах, но мы идем по пути, намеченному им, продолжаем его дело. Он всегда призывал нас быть неустрашимыми, напористыми, настойчивыми. Уверяю вас, нет никаких оснований для паники. Тем не менее мы должны организовать свои отряды, которые в случае необходимости можно будет противопоставить добровольцам Биллури.
   Те, кто все время старался под разными предлогами оставить собрание, теперь сидели молча. Они боялись друг друга, боялись, как бы в критический момент один не выдал другого. Были и такие, которые не хотели голосовать за организацию отрядов, не хотели участвовать в расходах. Я понял, что их беспокоит, и предупредил, что на содержание отрядов деньги собирать не будем, партия все расходы берет на себя.
   Мое заявление пришлось всем по вкусу. Многие почувствовали облегчение и дали слово участвовать во всех мероприятиях по защите Тавриза.
   Когда это решение было вынесено и его надо было закрепить подписями, некоторые отказались. Мне снова пришлось пригрозить.
   - С теми, кто будет чинить препятствия претворению в жизнь решений партии, кто осмелится выдать наши секреты, мы будем поступать так, как во времена революции. Таким людям пощады не будет, защищать их от иностранцев мы не станем. Теперь поступайте как знаете.
   Мои угрозы подействовали, и все трусы тут же поставили свои подписи, хотя руки их дрожали, как в лихорадке.
   НАБАТ-ХАНУМ
   Для осведомления о настроениях населения и выявления сторонников турецкой ориентации, Сардар-Рашид пустился на хитрость: через своих агентов он развернул агитацию в пользу Турции. Результат этой провокации оказался очень эффективным: не прошло и нескольких дней, как множество доверчивых простаков, открыто проявляющих свои симпатии к Турции, было арестовано и передано в распоряжение русского консульства.
   Когда предательство Сардар-Рашида сделалось достоянием народа, многие стали жалеть об уходе Гаджи-Самед-хана. Всем было известно, что он прислужник царского консула, люди помнили это и остерегались его, тем дело и кончилось... Не так было с Сардар-Рашидом. Трудно было понять, какой ориентации придерживается он сам, о чем можно говорить с ним и в каких случаях лучше промолчать. Это была личность темная и непонятная. Будучи вассалом и ставленником царского правительства, Сардар-Рашид в то же время поддерживал связь со сторонниками Германии. Этот гнусный человек был больше шпионом и жандармским агентом, чем губернатором Азербайджанской провинции.
   Постепенно Сардар-Рашид стал подбираться и к демократам. Он понимал, что одними репрессиями справиться с ними ему не удастся. Поэтому он решил некоторых неустойчивых членов партии сделать своими агентами.
   В последние дни мы стали замечать, что Рзабала Шишкиланлы начал аккуратно посещать собрания, сидеть на них до конца, принимать активное участие в обсуждениях. Через некоторое время мы обратили внимание, что он интересуется именами членов партии. Это вызывало подозрения, и мы решили следить за ним. Он знал многих из нас, особенно меня и Нину. Недавно он женился на Набат-ханум, которая была дочерью свояченицы Мешади-Кязим-аги. В свое время мы освободили ее из дома цыганки.
   Пользуясь родственными связями, Рзабала часто приходил к нам. Поэтому нам с Ниной грозила особенно большая опасность. Можно было, конечно, в случае, если наши подозрения подтвердятся, убить его, но мы не хотели сделать несчастной Набат-ханум.
   О том, что Рзабала оказался в стане врага, я сказал Мешади-Кязим-аге. Он так затрясся от страха, что я тут же пожалел о своих словах. Спасая свою шкуру, он сам мог нас предать, поэтому я попытался успокоить его.
   - Пока нет надобности волноваться. Рзабала еще ничего не сделал, но необходимо соблюдать большую осторожность.
   Мешади-Кязим-ага задумался и, наконец, поднял голову.
   - Давай позовем его, дадим ему деньги, пусть отстанет от нас, предложил он.
   - Да разве он сознается в том, что он шпион?
   - Как же быть?
   - Лучше позовите Набат-ханум.
   Мешади-Кязим-ага засиял.
   - Как это я совсем забыл о ней. Она как раз у нас.
   - Тогда передай ей привет, скажи, что очень хочу ее видеть.
   Мешади-Кязим-ага вышел. Я задумался. Наберется ли Набат-ханум смелости повидаться со мной? Я знал, что она боится мужа. Как-то она без его разрешения пошла в баню или в мечеть, и за это он избил ее. Сейчас я вспомнил, что мне об этом рассказывали. Если она не побоится и придет, как преподнести ей то, что я хотел сказать? С чего начать? Вполне возможно, что революция не играет для нее никакой роли, совершенно ей безразлична. Может быть, из страха перед мужем она не решится пойти наперекор ему, тем более перейти на нашу сторону. Я все больше и больше сомневался в том, что ее удастся использовать против Рзабалы.
   Дверь отворилась, и в комнату вошла Набат-ханум. Она сняла чадру, бросила ее на диван, привела в порядок волосы, потом подошла, пожала мне руку и села.
   - Прошу прощения, что без вашего разрешения сняла чадру, - заговорила она. - Сидеть в чадре с человеком, которого я люблю больше брата, в благородство которого свято верю, я не могу, мне стыдно. Чадра - тяжелое бремя для нас. Не знаю, когда мы избавимся от нее.
   Я внимательно смотрел на Набат-ханум. Это была та самая Набат-ханум, которую я вырвал из когтей Махмуд-хана в доме цыганки. Но она совершенно преобразилась. Тогда она была одета, как все тавризские женщины. А сейчас передо мной сидела европейка. Волосы ее были красиво причесаны, в них сверкал драгоценными камнями большой гребень.
   Несколько минут мы оба молчали. Я все не мог придумать, как объяснить ей свои мысли, в какую форму облечь их. Она же, очевидно, вспоминала, когда и при каких обстоятельствах в первый раз оказалась в этом доме. Наконец, я прервал томительную тишину.
   - Прежде чем сказать вам, зачем я побеспокоил вас, разрешите поздравить вас, дорогая Набат-ханум, с бракосочетанием.
   При этих словах на щеках у нее выступили красные пятна. Стесняясь, она опустила голову и с легкой дрожью в голосе ответила:
   - Благодарю. Но, к сожалению, я должна сказать моему брату, что в жизни у меня ничего радостного нет, поздравлять меня не с чем, я не могу считать себя счастливой. Вы многое знаете обо мне. Сначала меня хотели обручить с сумасшедшим. Я тогда не знала, что делать, как освободиться от этого кошмара. Отчаяние гнало меня к цыганкам. Я просила их погадать, рассказать, что ждет меня в будущем. В результате, я попала в этот омут. Мое положение стало ужасным, и с каждым днем ухудшалось. Вы спасли меня, вырвали из рук бесчестного дяди. Я знаю, чего вам это стоило, мой брат Парвиз подробно рассказал мне обо всем. Тогда мой теперешний муж прислал ко мне сватов. Мои родители не давали согласия на брак с ним, но я сама, помимо их воли, вышла за него замуж. Думала, человек идейный, демократ, чего ж больше! Мечтала создать с ним настоящую, дружную семью. Увы! И тут мне не повезло! Я так несчастна!
   - Почему же? - искренне удивился я.
   - Чтобы объяснить вам, что он за человек, нужно много времени, а не один час.
   - Если вы не торопитесь, поведайте мне, что вас угнетает, какое у вас горе. Может быть, я снова смогу вам помочь.
   - Нет, я не спешу. Его нет сейчас в Тавризе, он на два дня уехал в Кавкан.
   - По какому делу?
   - Там у него, как он говорит, есть должники. Один из них скончался, вот он и поехал, чтобы получить деньги у наследников.
   - Очень хорошо. Значит, вы свободны. Я тоже располагаю временем. Расскажите, что мучает вас, какой червь точит ваше сердце.
   Набат-ханум тяжело вздохнула. Ее вздох свидетельствовал о глубоких переживаниях, о большом горе.
   - Оказалось, что, кроме меня, у него есть еще одна жена. У нее какая-то страшная неизлечимая болезнь: на голове огромные шишки, свисающие на шею, на лоб, нос распух так, что закрывает все лицо, тело покрыто кровоточащими ранами. Словом, у этой несчастной женщины ужасный вид. Даже в кругу своей семьи она сидит с закрытым лицом, не хочет показываться близким. Кроме нее, в доме есть еще мать мужа. Едим и пьем все вместе. Больная не имеет отдельной посуды. Ежедневно я должна есть вместе с ними, сидеть против нее. Я не имею права ничего трогать без ее разрешения или без ведома матери. Пока они не скажут мне, я не могу взять себе ни еду, ни питье. Если мне понадобится хоть один шахи, я должна просить у его матери или у старшей жены.
   - Интересно, почему такую больную держат дома?
   - Они вынуждены возиться с ней, потому что все богатство принадлежит не Рзабале, а ей. У нее большая семья, которая состоит в родстве с Гаджи-Мир-Манаф-Саррафом. Рзабала не может отказаться ни от нее, ни от ее родни. Ужаснее всего, что каждый четверг он ночует у больной жены. Теперь вы понимаете, как он противен мне, я им брезгую. Думаю, что он сам тоже болен. Боже, избавлюсь ли я от него когда-нибудь?!
   - А какой у него характер?
   - Скупость его так же велика, как и его состояние. Детей у него нет. Проверяя его бумаги, я обнаружила, что он разместил у менял сто тысяч туманов. Что же касается их домов, деревень, земель и торговли - вы обо всем сами хорошо знаете. При наличии такого богатства дома живут почти впроголодь. На семью из четырех человек в день покупается всего одна понза* мяса.
   ______________ * Понза - приблизительно двести пятьдесят граммов.
   - И как же распределяют его между четырьмя взрослыми людьми?
   - Фактически мясо ест только он один. Из этого мяса варят бульон и подают его больной жене. Когда жир всплывает наверх его сливают в зарытый в землю кувшин - это запас на зиму, а из супа готовят довгу* и подают к столу. Остаток мяса идет на гарнир к плову, который подается хозяину в его комнате, а мы питаемся сыром, хлебом и овощами. Но, бог с ним, с питанием, пусть будет скудным, терпеть можно, но переносить их всех, жить с ними под одной кровлей - это невыносимо. Как мне быть - ума не приложу! А традиции Тавриза, слава богу, вам известны. Уйти от мужа - это страшный грех. Это платье и драгоценности, которые вы на мне видите, мне дает его мать, когда приходится показываться на людях. Вернувшись домой, я должна все вернуть ей, причем она строго проверяет, все ли в сохранности. У меня абсолютно ничего нет, у меня нет никаких прав. Это невероятно, что такой идиот, как Рзабала, находится в рядах демократов, что он общается с такими порядочными, честными благородными людьми, как вы. У этого человека якобы борющегося за свободу народа, в собственном доме живут бесправные рабы. Он во всем неискренен. Ему нужны только деньги. Деньги и деньги, ничего больше. Можете поверить моим словам, я говорю вам сущую правду, ничего не прибавляю от себя.
   ______________ * Довга - национальное блюдо.
   Набат-ханум умолкла, она не могла больше говорить. Казалось еще слово, и слезы, подступившие к горлу, полились бы ручьем. Теперь мне легче было рассказать ей то, зачем я позвал ее, она сама подготовила для этого почву.
   - Я очень хорошо знаю вашего мужа, - заговорил я. - Поэтому-то я и побеспокоил вас. К сожалению, в наших рядах таких немало. Вы сами сказали, ваш муж лгун, но этого мало. Он предатель. Он собирается изменить своему народу, выдать демократов губернатору. Не знаю, сумеете ли вы помочь нам предотвратить несчастье, нависшее над нами. Мы нуждаемся в вашей помощи. Я полагаю, что вы не откажете нам в ней.