Страница:
Иона, волей-неволей подвластный московскому тезке митрополиту Ионе. Его
можно было запугать карой небесной и опалой земной. Так что, церковь в
Новгороде лила воду на московскую мельницу, и не зря отлынивали старинные
новгородцы от пометки крестом!
Вторым приятным фактом было то, что Новгородом правила женщина. Звали
ее Марфа. Она была вдовой посадника Исаака Борецкого. Иоанн думал, что сбить
эту тряпичную куклу с кипящего новгородского чайника будет легко.
Потянулась череда враждебных действий. Подстрекаемые семейством
Марфы-посадницы новгородцы придержали дань, перестали ходить на суд к
московскому послу, стали потихоньку возвращать земли и воды, отнятые Темным.
Литовская партия уговаривала новгородцев вступить в конфедерацию с западными
соседями, оборотиться с дикого Востока на просвещенный Запад. Тут, как на
грех, в конце 1470 года умер владыка новгородский Иона. Без его окриков и
угроз анафемой новгородцы расслабились и пригласили к себе из литовского
Киева князя Михайлу. Вскоре состоялись честные выборы нового владыки. Жребий
выпал на представителя московской партии Феофила. Другой претендент, ключник
покойного владыки Пимен, воспользовался доступом к кассе, передал деньги
Марфе для раздачи взяток. Эти воровские дела и вовсе раскололи Новгород.
Народ зашумел, забегал, Пимена схватили, пытали, отняли у него остатки
украденных денег да заодно и дограбили церковную казну дочиста.
Дипломатия между Москвой и Новгородом продолжалась до весны 1471 года,
когда погода позволила Москве "сесть на коня". Набрали с собой мелких
родственников и отряды "служилых татарских царевичей". Писец с честью
выполнил нелегкую задачу - в двух словах сформулировал наступательную
доктрину, оправдал князя за убийство соотечественников, да и восславил его
до небес: "Новгородцы отступили не только от своего государя - и от самого
Господа Бога; как прежде прадед его, великий князь Димитрий, вооружился на
безбожного Мамая, так и благоверный великий князь Иоанн пошел на этих
отступников..." Тут я хотел треснуть наглого писаку в гривастый затылок, да
не дотянулся - увертлива оказалась чернильная сволочь! Ну, так я отобрал у
него обратно пачку размеченных листков для игры в "балду".
Московская армия вторглась в новгородскую землю с приказом: разойтись
веером, жечь, пленить и казнить жителей без милости. 29 июня усталые
каратели собрались вокруг князя в Торжке. Армия получилась большая - в
несколько десятков тысяч: это напуганные удельные князьки сгоняли народ под
московские знамена. Даже Псков, давний побратим и сострадалец Новгорода на
этот раз предал его.
В Новгороде началась поголовная мобилизация. Но войско, собранное из
купцов, крестьян, гончаров и плотников, поднималось трудно. Приходилось то и
дело ловить дезертиров и бросать их в Волхов. 40 тысяч новгородцы все-таки
собрали. Двинули на предательґский Псков, но промахнулись. Попали на полк
великого князя Иоанна. 14 июля тысяча сороков новгородских схватилась с
сотней сороков московских. Москвичи не выдержали, побежали, но тут в тыл
новгородцам ударила татарская конница. 12 тысяч новгородцев было убито на
месте. Остальные скрылись. Победителей было слишком мало, чтобы организовать
погоню.
В те же дни еще одна, двенадцатитысячная, новгородская армия князя
Шуйского была разбита другим московским полком - тоже в сто сороков.
Однако в этот раз Новгород еще не был взят Иоанном. Новгородцы
подкупили его братьев и бояр, и те упросили князя смилостивиться и обойтись
выкупом в 15 000 рублей. Тут же подоспели телеги с деньгами. Иоанн оттаял
душой, наблюдая, как проворные подьячие считают монеты золотые да, не
считая, взвешивают серебряные. Был заключен мирный договор на прежних
московских условиях.
В течение следующих четырех лет Новгород зализывал раны. Но тело его
теперь еще быстрее пожирала обычная болезнь. Две партии, Московская и
Западная, дрались исподтишка, писали кляузы, судились праведно и неправедно.
Осенью 1475 года Иоанн пошел на Новгород "миром", но "со многими людьми" -
на всякий случай. Будто бы обыватели сами позвали его остановить измену.
Прошли показательные суды, много "западников" было схвачено. Но казней не
случилось, - новгородцы выкупали осужденных то за тысячу, то за полторы. Не
за человека, конечно, - за всю скамью подсудимых. Иоанн быстро вернулся с
деньгами и невыкупленными преступниками в Москву. Теперь вообще все судебные
тяжбы новгородцы должны были совершать в Москве, как раньше москвичи - в
Орде. Обозы с детьми и вдовами, толпы подсудимых крестьян, возы и кареты
опальных бояр новгородских потянулись в Москву на суд и расправу.
Писец, скучая без "балды", писал горькую правду о судебных и военных
издевательствах Москвы над новгородцами: "Этого не бывало от начала, как
земля их стала и как великие князья пошли от Рюрика на Киеве и на Владимире;
один только великий князь Иван Васильевич довел их до этого".
Иоанн не успокоился на попрании старины новгородской. Он знал, что
демократия - это такая зараза, что чуть зазеваешься, и по всей Руси начнут
князей выбирать на вече. И доказывай потом уличной черни, что ты самый
способный и умный, трудолюбивый и честный. Нет, с Новгородской республикой
надо было кончать. Оставалось только дождаться случая.
31 мая 1477 года в Новгороде "встал мятеж". Захар Овин оговорил Василия
Никифорова, что тот в Москве присягнул князю против Великого Новгорода.
Собралось вече, злость против Москвы вскипела выше куполов Софии
Новгородской. Никифорова порубили на части. Злость не утихла. Порубили
доносчика Овина. Злость упала до отметки ручного боя. Побили до полусмерти
промосковских бояр. Остальных подозреваемых помиловали, взяли с них
формальную присягу. Злость спала, но осталось отчаяние от безвыходности, от
слабости и предательства западных покровителей. Подколенной дрожью
напоминала о себе страшная далекая Москва. "С этого времени, - вздыхал
Писец, - новгородцы взбесновались, как пьяные, всякий толковал свое, и к
королю опять захотели". К Иоанну были миром отосланы его наместники. В
напутствие новгородцы, как бы извиняясь, говорили, что уж лучше будут жить
по старине. Они надеялись, что Москва махнет на них рукой...
Итак, повод был налицо. Иоанн заручился благословением матери, братьев,
бояр и митрополита. Стал собирать войско. В Новгороде всполошились, послали
за "опасными грамотами" для проезда в Москву своих послов. Но Иоанн выслал в
Новгород "складную" грамоту о том, что прошлое крестное целование отменяется
потому-то и потому-то. Видите, как просто. Не надо плевать в пол, не надо
перекладывать грех на попа-самоубийцу. Просто написал казенный документ - и
свободен!
30 сентября московское войско двинулось на Новгород, а 10 октября уже
ночевало в Торжке. Тут в ноги князю упали новгородские бояре Клементьевы.
Они ехали за опасной грамотой, да не доехали. А теперь просились в службу к
Иоанну против Новгорода. Предательство - добрый знак! Новгородцы снова и
снова посылали за опасными грамотами. Но "опасчиков" сажали в обоз, в
Новгород коварно писали, что "опас" уже дан, не давать же другой! А куда
ваши опасчики подевались, то Бог весть!
Иоанн подкрался к Новгороду на 120 верст, потом на 50, потом на 30. По
новгородским волостям "ходил меч и огонь". Владыка новгородский Феофил упал
в ноги князю, стал упрашивать и умаливать, клясться в верности. Князь молча
отвернулся от посла, но велел позвать его обедать. Опять повезли взятки
московским боярам. Опять стали соглашаться на неволю. Иоанн молчал, но полки
неумолимо придвигал к проклятому городу. Были взяты ближние монастыри и
Городище. Прямо на ходу продолжались переговоры с новгородскими послами. В
общем, это был пустой базар для отвода глаз. 27 ноября новгородцы увидели
своих послов, возвращавшихся ни с чем, а за ними переходило замерзший Волхов
московґское войско. Началась осада. Московские отряды посменно ходили
кормиться по волостям. Новгородцы голодали. Каждые три дня владыка Феофил
осмеливался снова просить у государя милости.
- Я не пойму, чего вы просите, - грозно ворчал Иоанн, - я сказал:
теперь у вас будет мое государство, как на Низу, в Москве.
- Ой, да мы ж низового государства не знаем и не умеем, - лукавил
Феофил.
- Государство наше таково, - милостиво разъяснял Иоанн, - вечевому
колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все НАМ
держать, селами НАМ владеть, как владеем в Низовой земле.
Поняли новгородцы, что свободе их конец. Или конец жизни. Да тут еще
слух прошел, что государь всех новгородцев выведет с их заразной земли в
свои волости. Шесть дней думали, как быть. Потом согласились остаться без
колокола, веча и посадника. Но остаться. Чтобы государь никого в неволю не
угонял.
- Ладно, - согласился государь, - не буду. Хотите - верьте, хотите -
нет.
Новгородцы обнаглели, стали добавлять мелкие пожелания, требовать с
князя крестного целования. Князь гордо отказался. Подходило Рождество. Послы
стали проситься домой подумать и попраздновать в кругу семьи. Князь не
пустил. 29 декабря послы стали просить хоть какого-нибудь решения. Послов
впустили к князю. Он сказал им: "Чего вы просили насчет суда и службы, тем я
вас жалую". Послы обнадеженные пошли восвояси. Но скоро их нагнали
московские бояре и передали слова Горбатого, что Новгород должен отдать
Москве все волости и села. Опять в Новгороде начались совещания, предлагали
князю часть волостей, торговались из-за монастырей и дани. Кое-как
договорились, и 13 января 1478 года была совершена "присяжная запись".
Боярин Иван Патрикеев провел собрание "лучших" новгородцев в закрытой
палате. Веча на площади больше не было. После объявления условий компромисса
новгородцы были приведены к присяге. По окраинам новгородским поскакали
московские дьячки и офицеры, они заставляли бояр да "детей боярских"
целовать крест на верность Горбатому. Итоговый документ - присяжная грамота
- был скреплен 58 печатями. Наместниками Иоанна в Новгороде были назначены
братья Оболенские - Ярослав и Иван Стрига. Сам князь в Новгород въезжал
только два раза на короткое время, потому что на улицах поверженного города
свирепствовал мор.
5 марта Иоанн вернулся в Москву. Он привез с собой пленников - Марфу
Борецкую и еще семерых новгородских заводил. В обозе князя звякал накрытый
рогожкой священный символ новгородской вольницы - вечевой колокол. Марфу со
товарищи отправили в тюрьму, а колокол подвергли высшей мере наказания -
казни через повешение. Ранним московским утром 6 марта 1478 года он был
вздернут на кремлевскую колокольню - "звонить вместе с другими колоколами".
Тоска новгородская не унималась. Никак не могли понять в Новгороде
нового бытия. Дурью казалось новгородцам после 600 лет республики
отчитываться по мелочам, черт ее знает, в какую Москву. Их великий город
привык вести собственную экономическую и внешнюю политику. В культурном
плане Новгород всегда оставался русским. Его хозяйство было обозримым,
управляемым, эффективным. Перспективы перед ним открывались европейские. И
вот - Москва. Нет, с этим мириться было нельзя.
А Москву продолжали терзать внутренние распри, предавали и подставляли
хранимые про запас ордынґские ханы. Москва отвлеклась от Новгорода.
Новгородцы снова стали пересылаться с Казимиром Литовским. Складывался
опасный союз Новгорода с Литвой и частью Золотой Орды. Дело могло
закончиться походом объединенных сил на Москву.
Здесь просматривается аналогия с мотивами битвы при Грюнвальде. Москва
стала реальной угрозой самостоятельности своих "малых" европейских соседей,
она заняла место павшего жандарма - Тевтонского Ордена.
Иоанн снова пошел на Новгород, как бы "миром". Стояла поздняя осень
1478 года - удобное время для провоза артиллерии по льду новгородских рек,
озер и болот. Горбатый снова хитрил: ехал сам по себе, в сторонке. Армия
спешно собиралась и двигалась на северо-запад под командованием его сына,
будто бы на немцев. Новгородцы разгадали маневр и заперлись в городе.
Московские приверженцы стали бежать к Горбатому. Архиепископ послал к Иоанну
за опасными грамотами для беглецов. "Я сам - опас для невинных и государь
ваш", - отвечал князь.
- Откройте ворота, а я уж разберусь, кого пасти, а кого - сами
понимаете.
Непрерывная пушечная пальба подтверждала добрые намерения Горбатого.
Наконец ворота отворились. Новгородское начальство упало в ноги князю. Иоанн
продолжал игру. Благословился у архиепископа, громко, чтобы все слышали,
провозгласил прощение и милость Новгороду, поселился в доме новоизбранного
посадника, будто бы и не был этот чин запрещен присяжной грамотой и крестным
целованием. Пока лилось вино и ощипывались лебеди, пока под рожки и гусли
праздновали встречу дорогого гостя, спецназ шуровал по теремам непокорной
новгородской верхушки. Владыка Феофил был схвачен и сослан в московский
Чудов монастырь с конфискацией имущества, 50 "лучших" людей новгородских
подверглись пыткам в ту же ночь застолья. 100 человек были казнены, 100
семей купцов и детей боярских разосланы по низовым городам. Вот кто,
оказывается, придумал депортацию народов - Горбатый!
Теперь за Новгородом присматривали зорко и карали неотвратимо. Каждый
год раскрывались действительные и мнимые заговоры. Люди под пытками
оговаривали друг друга и просили прощения за оговор уже под перекладиной
виселицы. Выселение Новгорода продолжалось: 1487 год - 50 семей купцов
вывезено во Владимир, 1488 год - семь тысяч заговорщиков вывезено в Москву,
часть казнена, часть разослана по городам. На их место по московским
путевкам посылались надежные молодые люди.
Кругозор Горбатого не ограничивался Новгородом. Он так же жестоко
покорил Вятку, Псков, Казань, Рязань, Тверь, Ярославль, Ростов Великий...
Тут я заметил, что Писец дергает меня за карман и что-то шевелит
губами. Выражение лица его при этом было не то радостное, не то тревожное.
На мой немой вопрос: "Чего надо?", он подобрался поближе и горячо зашептал
чесноком: "БатюшкаИго кончилось! Кончилось Иго!".
- Какой я тебе батюшка? - не сразу дошло до меня.
- Так нету же Ига! - свистел Писец сдавленным горлом.
Эх, люди! А ведь и правда, миновал же 1480 год! За делами новгородскими
да тверскими мы чуть было не прозевали великую дату!
В средней школе нам говорили, что после Поля Куликова Иго терло русскую
шею еще ровно 100 лет. Мы думали, что так совпало, и в 1480 году Горбатый
разбил полчища какого-нибудь Мамая Второго. Или совершил рейд на Орду,
спалил Сарай, да и заложил заодно Волго-Донской канал. Нет. Ничего такого
эпохального не произошло. Горбатый продолжал грабить братьев, но, как все
наглые и жадные, оказался легок на испуг. Братья, - а это были все
двоюродные да троюродные Рюриковичи - написали Ивану, что хан Золотой Орды
Ахмат идет на Москву с несметными силами, табунами, чумными да сыпными
пехотинцами и совсем уж заразными гаремами. Так что, крышка тебе, государь.
А вот, если ты нас приласкаешь да приголубишь, будешь держать в чести и в
доле, то мы ополчимся и поможем тебе разбить нечестивых агарян.
"Государь" покривился-поежился, но согласился. Братья не подвели. Когда
в ноябре 1480 года войско Иоанна выстроилось на нашем берегу реки Угры, то
на подмогу ему с посвистом налетели двоюродные полки и разогнали туман,
поднимавшийся с осенней речки. Орды Ахмата под туманом не оказалось. Ушел
коварный азиат. Горбатый нехотя раздал помощникам серпуховские, пермские,
ростовские и прочие уделы и занялся обычными делами.
Что обидно: никаких торжеств в Москве по случаю окончания Ига не
сыграли. Не было ни салюта, ни мыльных казней, ни раздачи московских
пряников. Даже колокольной сюиты никакой не исполнили - боялись лишний раз
трогать опасный новгородский вечевой колокол, который смиренно покрывался
зеленью среди проверенных колоколов кремлевского оркестра...
Что нам теперь делать? Главу мы начинали про Горбатого, при нем
закончилось Иго, часть третья нашего повествования под названием "Иго"
осталась далеко позади. Но переименовать ее нельзя. Переименование уже
написанного документа в нашей стране может выйти боком. Посовещавшись, мы
решили оставить все как есть. То есть, Горбатого кончать своим чередом, про
Иго - забыть. Писец подсунул нам образец проклятой грамоты, и я заставил его
и Историка подписаться, что впредь они меня не осудят, если конец очередной
части не будет попадать в год начала следующей. А я обязался не кривиться и
не щуриться при прочтении их цитат. Историк был рад и такому примирению, а
Писцу я вернул карточки для "балды" - в благодарность за заслуги перед
русской словесностью...
Теперь, значитца, Горбатый. Он без Ига не скучал.
У неспокойных братьев умерла мать, бывшая великая княгиня - вдова
Темного. "Она очень умиротворяюще действовала на Иоанна", - уверял Историк.
- Ничего себе - смирительница! - подумал я, но виду не подал: мне
пришла мысль, что Историк прав. Старая карга переводила стрелки на Новгород
и другие княжества, чтобы Горбатый не загрыз своего младшего брата - ее
любимого сына Андрюшу Большого. Теперь маменьки не было, и жизнь
родственников стала подвергаться большой опасности. К Андрею Большому
прибежал боярин Образец и стал уговаривать Андрея бежать: в коридорах власти
о нем говорили как о покойнике. Андрей кинулся к Ивану Патрикееву - крупному
думскому авторитету. Патрикеев шарахнулся от призрака, перекрестясь. Тогда
Андрей пошел прямо к Горбатому и спросил, что да почему. В ответ услышал
речь совсем в духе папы Темного.
- Клянуся небом и землею и Богом сильным, творцом всея твари, что у
меня и в мыслях не бывало ничего такого! - божился честный Иоанн и даже стал
разыскивать разносчиков нелепого слуха. Изловили шутника Мунта Татищева,
устроили ему торговую казнь. Это когда на базаре тебя начинают как бы
казнить, кричат, бьют в барабаны, пробуют топор на черном петухе, а потом
вдруг из толпы выскакивает зачуханный дьячок и зачитывает помилование:
ссылку, конфискацию имущества, отсечение правой руки и прочие нестрашные
наказания. Иоанн хотел еще Татищеву язык отрезать, да митрополит зачем-то
отговорил его.
Клятву Богом, творцом всея твари, пришлось в муках терпеть целых два
года. Но в 1491 году нашелся повод, - Андрей не пошел защищать братский Крым
от какой-то мелкой орды. Через полгода Андрей по делам заехал в Москву и был
принят очень по-доброму. Выпили, закусили с дорожки. Утром Горбатый позвал
Большого брата опохмеляться. Андрей поспешил ударить князю челом за
угощение. Брат ждал его в комнате, которую все домочадцы называли
"западней". Пока братья лобызались да улыбались, бояр Андрея перехватали и
рассадили по одиночкам. К самому Андрею вошла толпа московских бояр с
"плачем великим": "Ох, государь! Пойман ты Богом да государем великим князем
Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим". Стал Андрей думать,
при чем тут "творец всея твари?", а в это время его сыновей ловили в Угличе
и в кандалах сажали в Переяславскую тюрьму. Дочерей "не тронули". Хотел я
уточнить у Историка, как это: совсем не тронули или не тронули посадить в
тюрьму, но постеснялся.
Андрей умер в застенке через три года. Иоанн показательно каялся,
плакал, лил слезы. Попам было велено разговаривать с ним строго и какое-то
время "не прощать".
На возмущение Историка, с чего это я плету? - пришлось предъявить
свидетельство, что сыновья замученного остались в кандалах. Остались ли
нетронутыми дочери, современной медицине неизвестно. Историк отстал.
Тут стали подозрительно часто умирать удельные князья, причем как раз в
процессе переговоров об обмене, передаче, наследовании уделов. С перепугу
все живые начали величать Горбатого Государем.
Отдельной строкой в Истории наших мрачных времен видна повесть о
сватовстве и втором браке Горбатого. Первая, не вполне любимая жена его
Мария умерла по обычной причине - ни с того, ни с сего. Тело ее за два дня
лежания и отпевания распухло в несколько раз, поднялось, как на дрожжах,
порвало все покровы. Стали болтать, что тут не без яда. Но следствие
обнаружило, что на самом деле виновато колдовство: придворная дама
Полуехтова тайком носила пояс покойницы ворожее для каких-то темных
наговоров...
Вы уже приготовились захватывать лучшие места у Лобного места? Зря.
Кина не будет. Государь по-своему покарал колдунов: "Несколько лет не велю
пускать Полуехтову и ее мужа к себе на глаза!". Жесток, но и милостив
Горбатый!
Да. Ну, надо ж было теперь и жениться. По-настоящему.
О таких делах князья всегда советовались с церковными начальниками,
сверялись, что грешно, а что не грешно. Стал совет держать и Горбатый. И вот
как нам увиделся этот марьяжный совет.
В думской палате сидят на лавках бояре, митрополит со своими
заместителями, мать жениха - будущая свекровь (она тогда еще жива была).
Бояре, набычившись, трудно считают варианты сватовства. Те, у кого есть
подходящие дочери, заметно волнуются и суетятся. Но до смотрин дело не
доходит, потому что из канцелярии приносят иностранное письмо. Пишет
греческий митрополит Виссарион, перебежавший из занятого турками
Константинополя в кардиналы при Римском Папе (наши черные хмурятся,
подкатывают глаза, делают губы бантиком). Передает Виссарион предложение
Папы Павла II: "А не жениться ли великому князю московскому на принцессе
Софии?". Эта София - племянница последґнего Византийского Императора
Константина Палеолога, павшего на стенах священного города. Она - начинают
врать Папа и Виссарион - уже отказала двум крупным европейским женихам из-за
их католичества. А вам, православным, она будет в самый раз.
В думе поднимается шум. Бояре кричат, что у этой принцессы приданого -
вша на аркане. Попы попроще клянутся, что точно слышали, будто София не
вылазит из католических костелов, соборов и что там у них еще. Мама князя
согласна на любую невестку, лишь бы девочка была послушная и ласковая,
кстати, а пусть-ка Папа пришлет ее портретик.
Митрополит Филипп прекращает базар четкой, продуманной речью. Аргументы
у него железные.
1. Ты, государь, грешен. Ой, как грешен, сам знаешь. Но у Бога ни одна
тварь не остается без надежды на спасение. Вижу путь спасения и для тебя.
2. Путь этот лежит через женитьбу на царевне греческой, наследнице
Императоров Византийских. Девка эта - единственная труба, через которую
последняя кровь православных Императоров может потечь дальше.
3. Что она сейчас под католиками - беда не велика. Они думают через нее
тут командовать, смущать православных. Обойдутся. Мы с ней чего захотим, то
и сделаем. В наших-то лесах.
4. Зато теперь твои дети, государь, получатся внуками Императора
Византийского. Москва станет Третьим Римом, если Константинополь считать
вторым.
5. Это даст нам право быть вселенским центром православия, а поскольку
оно - единственно верное учение, то и вообще - центром христианства и новой
обителью Бога на Земле.
6. И дальше нам никто не запретит построить великую Империю, новое
царство Божье на земле. К счастью, Константинополь - под турками, Иерусалим
- под арабами, Рим - под всякой блудной сволочью.
7. И этими богоугодными делами ты, государь, искупишь свои великие
грехи, как предок твой, святой равноапостольный князь Владимир искупил свой
блуд и невинную кровь крещением Руси. И тоже, кстати, через женитьбу на
дочери Императора.
8. Так что, потомки твои, государь, впредь будут именоваться царями, а
потом - тоже Императорами.
- А мне можно? - наивно спросил Горбатый.
- Можно, - натужно выдавил митрополит, - сначала только царем.
Тут митрополит заулыбался. Его не поняли, и всем стало радостно.
На самом деле, митрополита молнией пронзила счастливая мысль, что при
быстром оформлении дела он, пожалуй, успевает побыть Патриархом. Как бы
православным Папой, наместником правильного Бога среди неправильных религий,
церквей и сект.
Дело было решено, и в Рим галопом отправился московский итальянец,
монетных дел мастер Ванька Фрязин. Он околачивался в Москве и принял
православие, видать, из-за неточного печатания иностранной валюты. Фрязину
велено было ориентироваться на месте, и он стал втирать Папе и кардиналам,
что как только София переступит кремлевский порог, так сразу же Русь
бестолковая примет покровительство Римского престола.
- А князь ваш ее слушать будет? - спрашивали сваты, подливая в золотые
кубки кровь Христову.
- Будет! - уверенно крестился слева направо Иван. - Он у нас недоумок,
и кличка у него - Горбатый. Так что, сами понимаете...
В художественных мастерских Италии бушевало позднее кватроченто,
поэтому Фрязин быстро вернулся с приличным портретом невесты, потом погнал
обратно - изображать жениха при обручении. В июне 1472 года София кружным
путем, через Средиземное море, Атлантику и Балтику двинулась в дикие края. К
октябрю добралась до Ревеля. По всей русской дороге новгородцам, псковичам и
прочим было заранее велено сытить меды, варить пиво и гнать самогон. Вкусно
обедая и сладко выпивая, гости заехали в псковскую Троицу. Тут хитрая
принцесса вывернулась из рук конвойного кардинала Антония, стала с нашими
любезничать, креститься наоборот, а красного католического батюшку силой
можно было запугать карой небесной и опалой земной. Так что, церковь в
Новгороде лила воду на московскую мельницу, и не зря отлынивали старинные
новгородцы от пометки крестом!
Вторым приятным фактом было то, что Новгородом правила женщина. Звали
ее Марфа. Она была вдовой посадника Исаака Борецкого. Иоанн думал, что сбить
эту тряпичную куклу с кипящего новгородского чайника будет легко.
Потянулась череда враждебных действий. Подстрекаемые семейством
Марфы-посадницы новгородцы придержали дань, перестали ходить на суд к
московскому послу, стали потихоньку возвращать земли и воды, отнятые Темным.
Литовская партия уговаривала новгородцев вступить в конфедерацию с западными
соседями, оборотиться с дикого Востока на просвещенный Запад. Тут, как на
грех, в конце 1470 года умер владыка новгородский Иона. Без его окриков и
угроз анафемой новгородцы расслабились и пригласили к себе из литовского
Киева князя Михайлу. Вскоре состоялись честные выборы нового владыки. Жребий
выпал на представителя московской партии Феофила. Другой претендент, ключник
покойного владыки Пимен, воспользовался доступом к кассе, передал деньги
Марфе для раздачи взяток. Эти воровские дела и вовсе раскололи Новгород.
Народ зашумел, забегал, Пимена схватили, пытали, отняли у него остатки
украденных денег да заодно и дограбили церковную казну дочиста.
Дипломатия между Москвой и Новгородом продолжалась до весны 1471 года,
когда погода позволила Москве "сесть на коня". Набрали с собой мелких
родственников и отряды "служилых татарских царевичей". Писец с честью
выполнил нелегкую задачу - в двух словах сформулировал наступательную
доктрину, оправдал князя за убийство соотечественников, да и восславил его
до небес: "Новгородцы отступили не только от своего государя - и от самого
Господа Бога; как прежде прадед его, великий князь Димитрий, вооружился на
безбожного Мамая, так и благоверный великий князь Иоанн пошел на этих
отступников..." Тут я хотел треснуть наглого писаку в гривастый затылок, да
не дотянулся - увертлива оказалась чернильная сволочь! Ну, так я отобрал у
него обратно пачку размеченных листков для игры в "балду".
Московская армия вторглась в новгородскую землю с приказом: разойтись
веером, жечь, пленить и казнить жителей без милости. 29 июня усталые
каратели собрались вокруг князя в Торжке. Армия получилась большая - в
несколько десятков тысяч: это напуганные удельные князьки сгоняли народ под
московские знамена. Даже Псков, давний побратим и сострадалец Новгорода на
этот раз предал его.
В Новгороде началась поголовная мобилизация. Но войско, собранное из
купцов, крестьян, гончаров и плотников, поднималось трудно. Приходилось то и
дело ловить дезертиров и бросать их в Волхов. 40 тысяч новгородцы все-таки
собрали. Двинули на предательґский Псков, но промахнулись. Попали на полк
великого князя Иоанна. 14 июля тысяча сороков новгородских схватилась с
сотней сороков московских. Москвичи не выдержали, побежали, но тут в тыл
новгородцам ударила татарская конница. 12 тысяч новгородцев было убито на
месте. Остальные скрылись. Победителей было слишком мало, чтобы организовать
погоню.
В те же дни еще одна, двенадцатитысячная, новгородская армия князя
Шуйского была разбита другим московским полком - тоже в сто сороков.
Однако в этот раз Новгород еще не был взят Иоанном. Новгородцы
подкупили его братьев и бояр, и те упросили князя смилостивиться и обойтись
выкупом в 15 000 рублей. Тут же подоспели телеги с деньгами. Иоанн оттаял
душой, наблюдая, как проворные подьячие считают монеты золотые да, не
считая, взвешивают серебряные. Был заключен мирный договор на прежних
московских условиях.
В течение следующих четырех лет Новгород зализывал раны. Но тело его
теперь еще быстрее пожирала обычная болезнь. Две партии, Московская и
Западная, дрались исподтишка, писали кляузы, судились праведно и неправедно.
Осенью 1475 года Иоанн пошел на Новгород "миром", но "со многими людьми" -
на всякий случай. Будто бы обыватели сами позвали его остановить измену.
Прошли показательные суды, много "западников" было схвачено. Но казней не
случилось, - новгородцы выкупали осужденных то за тысячу, то за полторы. Не
за человека, конечно, - за всю скамью подсудимых. Иоанн быстро вернулся с
деньгами и невыкупленными преступниками в Москву. Теперь вообще все судебные
тяжбы новгородцы должны были совершать в Москве, как раньше москвичи - в
Орде. Обозы с детьми и вдовами, толпы подсудимых крестьян, возы и кареты
опальных бояр новгородских потянулись в Москву на суд и расправу.
Писец, скучая без "балды", писал горькую правду о судебных и военных
издевательствах Москвы над новгородцами: "Этого не бывало от начала, как
земля их стала и как великие князья пошли от Рюрика на Киеве и на Владимире;
один только великий князь Иван Васильевич довел их до этого".
Иоанн не успокоился на попрании старины новгородской. Он знал, что
демократия - это такая зараза, что чуть зазеваешься, и по всей Руси начнут
князей выбирать на вече. И доказывай потом уличной черни, что ты самый
способный и умный, трудолюбивый и честный. Нет, с Новгородской республикой
надо было кончать. Оставалось только дождаться случая.
31 мая 1477 года в Новгороде "встал мятеж". Захар Овин оговорил Василия
Никифорова, что тот в Москве присягнул князю против Великого Новгорода.
Собралось вече, злость против Москвы вскипела выше куполов Софии
Новгородской. Никифорова порубили на части. Злость не утихла. Порубили
доносчика Овина. Злость упала до отметки ручного боя. Побили до полусмерти
промосковских бояр. Остальных подозреваемых помиловали, взяли с них
формальную присягу. Злость спала, но осталось отчаяние от безвыходности, от
слабости и предательства западных покровителей. Подколенной дрожью
напоминала о себе страшная далекая Москва. "С этого времени, - вздыхал
Писец, - новгородцы взбесновались, как пьяные, всякий толковал свое, и к
королю опять захотели". К Иоанну были миром отосланы его наместники. В
напутствие новгородцы, как бы извиняясь, говорили, что уж лучше будут жить
по старине. Они надеялись, что Москва махнет на них рукой...
Итак, повод был налицо. Иоанн заручился благословением матери, братьев,
бояр и митрополита. Стал собирать войско. В Новгороде всполошились, послали
за "опасными грамотами" для проезда в Москву своих послов. Но Иоанн выслал в
Новгород "складную" грамоту о том, что прошлое крестное целование отменяется
потому-то и потому-то. Видите, как просто. Не надо плевать в пол, не надо
перекладывать грех на попа-самоубийцу. Просто написал казенный документ - и
свободен!
30 сентября московское войско двинулось на Новгород, а 10 октября уже
ночевало в Торжке. Тут в ноги князю упали новгородские бояре Клементьевы.
Они ехали за опасной грамотой, да не доехали. А теперь просились в службу к
Иоанну против Новгорода. Предательство - добрый знак! Новгородцы снова и
снова посылали за опасными грамотами. Но "опасчиков" сажали в обоз, в
Новгород коварно писали, что "опас" уже дан, не давать же другой! А куда
ваши опасчики подевались, то Бог весть!
Иоанн подкрался к Новгороду на 120 верст, потом на 50, потом на 30. По
новгородским волостям "ходил меч и огонь". Владыка новгородский Феофил упал
в ноги князю, стал упрашивать и умаливать, клясться в верности. Князь молча
отвернулся от посла, но велел позвать его обедать. Опять повезли взятки
московским боярам. Опять стали соглашаться на неволю. Иоанн молчал, но полки
неумолимо придвигал к проклятому городу. Были взяты ближние монастыри и
Городище. Прямо на ходу продолжались переговоры с новгородскими послами. В
общем, это был пустой базар для отвода глаз. 27 ноября новгородцы увидели
своих послов, возвращавшихся ни с чем, а за ними переходило замерзший Волхов
московґское войско. Началась осада. Московские отряды посменно ходили
кормиться по волостям. Новгородцы голодали. Каждые три дня владыка Феофил
осмеливался снова просить у государя милости.
- Я не пойму, чего вы просите, - грозно ворчал Иоанн, - я сказал:
теперь у вас будет мое государство, как на Низу, в Москве.
- Ой, да мы ж низового государства не знаем и не умеем, - лукавил
Феофил.
- Государство наше таково, - милостиво разъяснял Иоанн, - вечевому
колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все НАМ
держать, селами НАМ владеть, как владеем в Низовой земле.
Поняли новгородцы, что свободе их конец. Или конец жизни. Да тут еще
слух прошел, что государь всех новгородцев выведет с их заразной земли в
свои волости. Шесть дней думали, как быть. Потом согласились остаться без
колокола, веча и посадника. Но остаться. Чтобы государь никого в неволю не
угонял.
- Ладно, - согласился государь, - не буду. Хотите - верьте, хотите -
нет.
Новгородцы обнаглели, стали добавлять мелкие пожелания, требовать с
князя крестного целования. Князь гордо отказался. Подходило Рождество. Послы
стали проситься домой подумать и попраздновать в кругу семьи. Князь не
пустил. 29 декабря послы стали просить хоть какого-нибудь решения. Послов
впустили к князю. Он сказал им: "Чего вы просили насчет суда и службы, тем я
вас жалую". Послы обнадеженные пошли восвояси. Но скоро их нагнали
московские бояре и передали слова Горбатого, что Новгород должен отдать
Москве все волости и села. Опять в Новгороде начались совещания, предлагали
князю часть волостей, торговались из-за монастырей и дани. Кое-как
договорились, и 13 января 1478 года была совершена "присяжная запись".
Боярин Иван Патрикеев провел собрание "лучших" новгородцев в закрытой
палате. Веча на площади больше не было. После объявления условий компромисса
новгородцы были приведены к присяге. По окраинам новгородским поскакали
московские дьячки и офицеры, они заставляли бояр да "детей боярских"
целовать крест на верность Горбатому. Итоговый документ - присяжная грамота
- был скреплен 58 печатями. Наместниками Иоанна в Новгороде были назначены
братья Оболенские - Ярослав и Иван Стрига. Сам князь в Новгород въезжал
только два раза на короткое время, потому что на улицах поверженного города
свирепствовал мор.
5 марта Иоанн вернулся в Москву. Он привез с собой пленников - Марфу
Борецкую и еще семерых новгородских заводил. В обозе князя звякал накрытый
рогожкой священный символ новгородской вольницы - вечевой колокол. Марфу со
товарищи отправили в тюрьму, а колокол подвергли высшей мере наказания -
казни через повешение. Ранним московским утром 6 марта 1478 года он был
вздернут на кремлевскую колокольню - "звонить вместе с другими колоколами".
Тоска новгородская не унималась. Никак не могли понять в Новгороде
нового бытия. Дурью казалось новгородцам после 600 лет республики
отчитываться по мелочам, черт ее знает, в какую Москву. Их великий город
привык вести собственную экономическую и внешнюю политику. В культурном
плане Новгород всегда оставался русским. Его хозяйство было обозримым,
управляемым, эффективным. Перспективы перед ним открывались европейские. И
вот - Москва. Нет, с этим мириться было нельзя.
А Москву продолжали терзать внутренние распри, предавали и подставляли
хранимые про запас ордынґские ханы. Москва отвлеклась от Новгорода.
Новгородцы снова стали пересылаться с Казимиром Литовским. Складывался
опасный союз Новгорода с Литвой и частью Золотой Орды. Дело могло
закончиться походом объединенных сил на Москву.
Здесь просматривается аналогия с мотивами битвы при Грюнвальде. Москва
стала реальной угрозой самостоятельности своих "малых" европейских соседей,
она заняла место павшего жандарма - Тевтонского Ордена.
Иоанн снова пошел на Новгород, как бы "миром". Стояла поздняя осень
1478 года - удобное время для провоза артиллерии по льду новгородских рек,
озер и болот. Горбатый снова хитрил: ехал сам по себе, в сторонке. Армия
спешно собиралась и двигалась на северо-запад под командованием его сына,
будто бы на немцев. Новгородцы разгадали маневр и заперлись в городе.
Московские приверженцы стали бежать к Горбатому. Архиепископ послал к Иоанну
за опасными грамотами для беглецов. "Я сам - опас для невинных и государь
ваш", - отвечал князь.
- Откройте ворота, а я уж разберусь, кого пасти, а кого - сами
понимаете.
Непрерывная пушечная пальба подтверждала добрые намерения Горбатого.
Наконец ворота отворились. Новгородское начальство упало в ноги князю. Иоанн
продолжал игру. Благословился у архиепископа, громко, чтобы все слышали,
провозгласил прощение и милость Новгороду, поселился в доме новоизбранного
посадника, будто бы и не был этот чин запрещен присяжной грамотой и крестным
целованием. Пока лилось вино и ощипывались лебеди, пока под рожки и гусли
праздновали встречу дорогого гостя, спецназ шуровал по теремам непокорной
новгородской верхушки. Владыка Феофил был схвачен и сослан в московский
Чудов монастырь с конфискацией имущества, 50 "лучших" людей новгородских
подверглись пыткам в ту же ночь застолья. 100 человек были казнены, 100
семей купцов и детей боярских разосланы по низовым городам. Вот кто,
оказывается, придумал депортацию народов - Горбатый!
Теперь за Новгородом присматривали зорко и карали неотвратимо. Каждый
год раскрывались действительные и мнимые заговоры. Люди под пытками
оговаривали друг друга и просили прощения за оговор уже под перекладиной
виселицы. Выселение Новгорода продолжалось: 1487 год - 50 семей купцов
вывезено во Владимир, 1488 год - семь тысяч заговорщиков вывезено в Москву,
часть казнена, часть разослана по городам. На их место по московским
путевкам посылались надежные молодые люди.
Кругозор Горбатого не ограничивался Новгородом. Он так же жестоко
покорил Вятку, Псков, Казань, Рязань, Тверь, Ярославль, Ростов Великий...
Тут я заметил, что Писец дергает меня за карман и что-то шевелит
губами. Выражение лица его при этом было не то радостное, не то тревожное.
На мой немой вопрос: "Чего надо?", он подобрался поближе и горячо зашептал
чесноком: "БатюшкаИго кончилось! Кончилось Иго!".
- Какой я тебе батюшка? - не сразу дошло до меня.
- Так нету же Ига! - свистел Писец сдавленным горлом.
Эх, люди! А ведь и правда, миновал же 1480 год! За делами новгородскими
да тверскими мы чуть было не прозевали великую дату!
В средней школе нам говорили, что после Поля Куликова Иго терло русскую
шею еще ровно 100 лет. Мы думали, что так совпало, и в 1480 году Горбатый
разбил полчища какого-нибудь Мамая Второго. Или совершил рейд на Орду,
спалил Сарай, да и заложил заодно Волго-Донской канал. Нет. Ничего такого
эпохального не произошло. Горбатый продолжал грабить братьев, но, как все
наглые и жадные, оказался легок на испуг. Братья, - а это были все
двоюродные да троюродные Рюриковичи - написали Ивану, что хан Золотой Орды
Ахмат идет на Москву с несметными силами, табунами, чумными да сыпными
пехотинцами и совсем уж заразными гаремами. Так что, крышка тебе, государь.
А вот, если ты нас приласкаешь да приголубишь, будешь держать в чести и в
доле, то мы ополчимся и поможем тебе разбить нечестивых агарян.
"Государь" покривился-поежился, но согласился. Братья не подвели. Когда
в ноябре 1480 года войско Иоанна выстроилось на нашем берегу реки Угры, то
на подмогу ему с посвистом налетели двоюродные полки и разогнали туман,
поднимавшийся с осенней речки. Орды Ахмата под туманом не оказалось. Ушел
коварный азиат. Горбатый нехотя раздал помощникам серпуховские, пермские,
ростовские и прочие уделы и занялся обычными делами.
Что обидно: никаких торжеств в Москве по случаю окончания Ига не
сыграли. Не было ни салюта, ни мыльных казней, ни раздачи московских
пряников. Даже колокольной сюиты никакой не исполнили - боялись лишний раз
трогать опасный новгородский вечевой колокол, который смиренно покрывался
зеленью среди проверенных колоколов кремлевского оркестра...
Что нам теперь делать? Главу мы начинали про Горбатого, при нем
закончилось Иго, часть третья нашего повествования под названием "Иго"
осталась далеко позади. Но переименовать ее нельзя. Переименование уже
написанного документа в нашей стране может выйти боком. Посовещавшись, мы
решили оставить все как есть. То есть, Горбатого кончать своим чередом, про
Иго - забыть. Писец подсунул нам образец проклятой грамоты, и я заставил его
и Историка подписаться, что впредь они меня не осудят, если конец очередной
части не будет попадать в год начала следующей. А я обязался не кривиться и
не щуриться при прочтении их цитат. Историк был рад и такому примирению, а
Писцу я вернул карточки для "балды" - в благодарность за заслуги перед
русской словесностью...
Теперь, значитца, Горбатый. Он без Ига не скучал.
У неспокойных братьев умерла мать, бывшая великая княгиня - вдова
Темного. "Она очень умиротворяюще действовала на Иоанна", - уверял Историк.
- Ничего себе - смирительница! - подумал я, но виду не подал: мне
пришла мысль, что Историк прав. Старая карга переводила стрелки на Новгород
и другие княжества, чтобы Горбатый не загрыз своего младшего брата - ее
любимого сына Андрюшу Большого. Теперь маменьки не было, и жизнь
родственников стала подвергаться большой опасности. К Андрею Большому
прибежал боярин Образец и стал уговаривать Андрея бежать: в коридорах власти
о нем говорили как о покойнике. Андрей кинулся к Ивану Патрикееву - крупному
думскому авторитету. Патрикеев шарахнулся от призрака, перекрестясь. Тогда
Андрей пошел прямо к Горбатому и спросил, что да почему. В ответ услышал
речь совсем в духе папы Темного.
- Клянуся небом и землею и Богом сильным, творцом всея твари, что у
меня и в мыслях не бывало ничего такого! - божился честный Иоанн и даже стал
разыскивать разносчиков нелепого слуха. Изловили шутника Мунта Татищева,
устроили ему торговую казнь. Это когда на базаре тебя начинают как бы
казнить, кричат, бьют в барабаны, пробуют топор на черном петухе, а потом
вдруг из толпы выскакивает зачуханный дьячок и зачитывает помилование:
ссылку, конфискацию имущества, отсечение правой руки и прочие нестрашные
наказания. Иоанн хотел еще Татищеву язык отрезать, да митрополит зачем-то
отговорил его.
Клятву Богом, творцом всея твари, пришлось в муках терпеть целых два
года. Но в 1491 году нашелся повод, - Андрей не пошел защищать братский Крым
от какой-то мелкой орды. Через полгода Андрей по делам заехал в Москву и был
принят очень по-доброму. Выпили, закусили с дорожки. Утром Горбатый позвал
Большого брата опохмеляться. Андрей поспешил ударить князю челом за
угощение. Брат ждал его в комнате, которую все домочадцы называли
"западней". Пока братья лобызались да улыбались, бояр Андрея перехватали и
рассадили по одиночкам. К самому Андрею вошла толпа московских бояр с
"плачем великим": "Ох, государь! Пойман ты Богом да государем великим князем
Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим". Стал Андрей думать,
при чем тут "творец всея твари?", а в это время его сыновей ловили в Угличе
и в кандалах сажали в Переяславскую тюрьму. Дочерей "не тронули". Хотел я
уточнить у Историка, как это: совсем не тронули или не тронули посадить в
тюрьму, но постеснялся.
Андрей умер в застенке через три года. Иоанн показательно каялся,
плакал, лил слезы. Попам было велено разговаривать с ним строго и какое-то
время "не прощать".
На возмущение Историка, с чего это я плету? - пришлось предъявить
свидетельство, что сыновья замученного остались в кандалах. Остались ли
нетронутыми дочери, современной медицине неизвестно. Историк отстал.
Тут стали подозрительно часто умирать удельные князья, причем как раз в
процессе переговоров об обмене, передаче, наследовании уделов. С перепугу
все живые начали величать Горбатого Государем.
Отдельной строкой в Истории наших мрачных времен видна повесть о
сватовстве и втором браке Горбатого. Первая, не вполне любимая жена его
Мария умерла по обычной причине - ни с того, ни с сего. Тело ее за два дня
лежания и отпевания распухло в несколько раз, поднялось, как на дрожжах,
порвало все покровы. Стали болтать, что тут не без яда. Но следствие
обнаружило, что на самом деле виновато колдовство: придворная дама
Полуехтова тайком носила пояс покойницы ворожее для каких-то темных
наговоров...
Вы уже приготовились захватывать лучшие места у Лобного места? Зря.
Кина не будет. Государь по-своему покарал колдунов: "Несколько лет не велю
пускать Полуехтову и ее мужа к себе на глаза!". Жесток, но и милостив
Горбатый!
Да. Ну, надо ж было теперь и жениться. По-настоящему.
О таких делах князья всегда советовались с церковными начальниками,
сверялись, что грешно, а что не грешно. Стал совет держать и Горбатый. И вот
как нам увиделся этот марьяжный совет.
В думской палате сидят на лавках бояре, митрополит со своими
заместителями, мать жениха - будущая свекровь (она тогда еще жива была).
Бояре, набычившись, трудно считают варианты сватовства. Те, у кого есть
подходящие дочери, заметно волнуются и суетятся. Но до смотрин дело не
доходит, потому что из канцелярии приносят иностранное письмо. Пишет
греческий митрополит Виссарион, перебежавший из занятого турками
Константинополя в кардиналы при Римском Папе (наши черные хмурятся,
подкатывают глаза, делают губы бантиком). Передает Виссарион предложение
Папы Павла II: "А не жениться ли великому князю московскому на принцессе
Софии?". Эта София - племянница последґнего Византийского Императора
Константина Палеолога, павшего на стенах священного города. Она - начинают
врать Папа и Виссарион - уже отказала двум крупным европейским женихам из-за
их католичества. А вам, православным, она будет в самый раз.
В думе поднимается шум. Бояре кричат, что у этой принцессы приданого -
вша на аркане. Попы попроще клянутся, что точно слышали, будто София не
вылазит из католических костелов, соборов и что там у них еще. Мама князя
согласна на любую невестку, лишь бы девочка была послушная и ласковая,
кстати, а пусть-ка Папа пришлет ее портретик.
Митрополит Филипп прекращает базар четкой, продуманной речью. Аргументы
у него железные.
1. Ты, государь, грешен. Ой, как грешен, сам знаешь. Но у Бога ни одна
тварь не остается без надежды на спасение. Вижу путь спасения и для тебя.
2. Путь этот лежит через женитьбу на царевне греческой, наследнице
Императоров Византийских. Девка эта - единственная труба, через которую
последняя кровь православных Императоров может потечь дальше.
3. Что она сейчас под католиками - беда не велика. Они думают через нее
тут командовать, смущать православных. Обойдутся. Мы с ней чего захотим, то
и сделаем. В наших-то лесах.
4. Зато теперь твои дети, государь, получатся внуками Императора
Византийского. Москва станет Третьим Римом, если Константинополь считать
вторым.
5. Это даст нам право быть вселенским центром православия, а поскольку
оно - единственно верное учение, то и вообще - центром христианства и новой
обителью Бога на Земле.
6. И дальше нам никто не запретит построить великую Империю, новое
царство Божье на земле. К счастью, Константинополь - под турками, Иерусалим
- под арабами, Рим - под всякой блудной сволочью.
7. И этими богоугодными делами ты, государь, искупишь свои великие
грехи, как предок твой, святой равноапостольный князь Владимир искупил свой
блуд и невинную кровь крещением Руси. И тоже, кстати, через женитьбу на
дочери Императора.
8. Так что, потомки твои, государь, впредь будут именоваться царями, а
потом - тоже Императорами.
- А мне можно? - наивно спросил Горбатый.
- Можно, - натужно выдавил митрополит, - сначала только царем.
Тут митрополит заулыбался. Его не поняли, и всем стало радостно.
На самом деле, митрополита молнией пронзила счастливая мысль, что при
быстром оформлении дела он, пожалуй, успевает побыть Патриархом. Как бы
православным Папой, наместником правильного Бога среди неправильных религий,
церквей и сект.
Дело было решено, и в Рим галопом отправился московский итальянец,
монетных дел мастер Ванька Фрязин. Он околачивался в Москве и принял
православие, видать, из-за неточного печатания иностранной валюты. Фрязину
велено было ориентироваться на месте, и он стал втирать Папе и кардиналам,
что как только София переступит кремлевский порог, так сразу же Русь
бестолковая примет покровительство Римского престола.
- А князь ваш ее слушать будет? - спрашивали сваты, подливая в золотые
кубки кровь Христову.
- Будет! - уверенно крестился слева направо Иван. - Он у нас недоумок,
и кличка у него - Горбатый. Так что, сами понимаете...
В художественных мастерских Италии бушевало позднее кватроченто,
поэтому Фрязин быстро вернулся с приличным портретом невесты, потом погнал
обратно - изображать жениха при обручении. В июне 1472 года София кружным
путем, через Средиземное море, Атлантику и Балтику двинулась в дикие края. К
октябрю добралась до Ревеля. По всей русской дороге новгородцам, псковичам и
прочим было заранее велено сытить меды, варить пиво и гнать самогон. Вкусно
обедая и сладко выпивая, гости заехали в псковскую Троицу. Тут хитрая
принцесса вывернулась из рук конвойного кардинала Антония, стала с нашими
любезничать, креститься наоборот, а красного католического батюшку силой