Страница:
сироты самарские и ростовские-на-Дону - тоже невинные ягнята. Нижегородские
и мурманские менты убиенные ничуть не хуже ваших ошпаренных пенсионеров.
Тут вот в чем фокус: ответственность проживающих в Вавилоне безмерно
высока! Вы думаете, прописка московская дается за просто так? Копейки,
которые Москва для вас сдирает с сирот всея Руси, ничего не стоят? Нет уж.
Любите кататься, так будьте готовы и купаться. Всегда - готовы!
А не хотите такой чести столичной, так сматывайтесь поскорее к нам, на
Тамбовщину, да впрягайтесь в соху. Так тяжелее для печени, но спокойнее -
для души. И здоровее - в космической перспективе.
Вероятность того, что в ночной электричке наглый, злобный и истеричный
хулиган нарвется на сильного и смелого пассажира невелика. Но она
существует...
Умер в Польше король Сигизмунд-Август, истощенный командой наложниц и
ограбленный колдуньями, призванными для восполнения мужского боезапаса.
Наивные поляки стали выбирать (выбирать!) нового короля. Наших Федор Иваныча
и Иван Иваныча им подсунуть не удалось (вот бы и не было картины Репина!).
Открестились поляки и от самого Грозного.
Польстились панове на парижский шик и выбрали себе королем герцога
Генриха Анжуйского, брата короля Франции Карла и возлюбленной нами королевы
Марго. Генриху как раз нечего было делать после Варфоломеевской ночи. Но
устричные аппетиты короля и французские повадки любви своего нового народа
ему (народу) не понравились. Анжуйский тайно убыл восвояси, тем более, что
нужно было временно занять французский трон, давно уж проклятый казненным
магистром тамплиеров.
И тут на нашу голову поляки выбрали себе в короли князя Стефана
Батория. С такой богатырской фамилией терпеть параноидальные выскоки с
востока новый король не захотел.
Стефан обнаружил, что пока он вежливо переписывается с Грозным,
посылает ему опасные грамоты для делегации, приглашенной на коронацию, царь
московский втихаря захватывает один за одним литовские городки. На попытки
урезонить нахала посольством последовала хамская отповедь, что мы никакого
такого Стефана не знаем, королей, избранных из подлого народа, а не
спущенных с небес, не признаем. Вот, если хотите, получите от нас перемирие
на три года, пока мы будем осваивать занятые города.
Баторий не захотел. Он уже стремительно договаривался с соседями, всем
предоставлял выгодные, человеческие условия мирного сосуществования.
Иоанн рассудил в думе, "как ему, прося у Бога милости, идти на свое
государство и земское дело на Немецкую и Литовскую землю", и в июле 1579
года двинул полки на запад. В Новгороде разведка донесла ему, что Баторий
идет навстречу, но у него, дескать, и войска мало, и польская шляхта не
пошла, и литовская идет не вся, и в раде базар, и самому Баторию сидеть на
троне осталось считанные дни. И все это было правдой, за исключением
последнего прогноза.
Но и правда была ложью, - бывает и такое. Плевать хотел Баторий на
согласие рады и сейма. Дважды плевать он хотел на трусливую шляхетскую
кавалерию, и трижды - на литовское ополчение. Был у Батория регулярный отряд
венгерских наемников, обученных по последнему европейскому военному слову.
И действовал Баторий по-европейски. Летом 1579 года он объявил Москве
войну в письменном виде. Грозный, не подумав, двинулся в Ливонию, туда, где
нашкодил. Русские стали привычно грабить и жечь недограбленное и
недожженное. Баторий ударил на Полоцк и осадил его. Жители и гарнизон
отчаянно оборонялись в горящей бревенчатой крепости. Посланные к ним на
подмогу воеводы Шеин и Шереметев струсили, в бой не пошли, ограничились
грабежом тыловых обозов короля. Венгерская пехота Батория подожгла Полоцк со
всех сторон. Русские, зная о верности королевского слова, вступили в
переговоры и сдали город на почетных условиях. Многие ратные люди полоцкие и
московские поступили в службу к Баторию.
- Предали!
- Кого? Спасенных ими мирных жителей или кровавого шизофреника?
Баторий пошел дальше, сжег город Сокол, где заперлись Шереметев и Шеин,
учинил там бойню. Друг российской ребятни, издатель Букваря Константин
Константинович Острожский тем временем опустошил Северскую область. На этом
кампания затихла до весны. Грозный не унимался в заносчивости. Он продолжал
играть Императора. Но Императором он уже был слабым. Сильный Император умеет
сплотить Империю и бить неприятеля лоб в лоб. Грозный привык заходить сзади,
исподтишка, визгливым наскоком. Империя сама шла в его руки, но
попользовался он ею нерасчетливо.
К новой схватке, назначенной Баторием на 14 июня 1580 года, стали
готовиться каждый по-своему. Грозный терзал опричными военкоматами ближние и
дальние города и веси. Баторий набирал добровольцев: из 20 крестьян - одного
на оговоренный срок; после срока боец и все его потомство навсегда
освобождались от всех крестьянских повинностей.
Историк отмечает полную растерянность штабистов Грозного перед воистину
грозным неприятелем. Войска суматошно перегонялись вдоль гигантской западной
границы то к Новгороду, то к Кокенгаузену, то к Смоленску.
Баторий выполнил ложный маневр на Смоленск и ударил на Великие Луки. У
него было всего 50 тысяч войска, но в нем - 21 тысяча прекрасной пехоты.
Царя охватил патологический страх. Посольство Грозного согласилось терпеть
пренебрежение Батория к титулу царя, соглашалось отдать Полоцк, Курляндию,
24 города в Ливонии. Но король уже требовал всей Ливонии, Новгорода, Пскова,
Смоленска, Великих Лук. Великие Луки, впрочем, он уже взял сам. Взял Торопец
и Невель, Озерище и Заволочье, Холм и Старую Руссу, Ливонию до Нейгаузена.
Шведы навалились с севера. Дела военные у наших шли наперекосяк.
Опять была зима, и были переговоры.
Опять Грозный величал себя "князем и царем всея Руси по Божиему
изволению, а не по многомятежному человеческому хотению". Опять хамил и
исходил негодованием. Да не на того напал.
Летом 1581 года польские войска пошли на Псков, разбили артиллерией
каменную крепость Остров. Но осада Пскова не задалась. Расчеты на месте
сразу показали Баторию, что инженерного обеспечения у него не хватает.
Отступать было нельзя, сзади злорадно скалилась сеймовая оппозиция. Пришлось
идти напролом.
Но наши стояли храбро. Личное мужество князя Ивана Петровича Шуйского и
игумена Тихона, который с крестом и мощами какого-то святого обходил
позиции, позволило продержаться с сентября до зимы.
Вроде бы полякам на зиму нужно было отступить. Но не тут-то было.
У Батория были неплохие командиры. Воевода Замойский, выпускник
Падуанского университета, удержал воинскую дисциплину. Он порол перед строем
разболтанных шляхтичей, держал в оковах пьяных королевских дворян, сек
проституток, пробиравшихся зачем-то в армейские палатки. Польские войска
против обыкновения не ушли на зиму с захваченных территорий.
Пришлось Грозному вступить в длинные переговоры, согласиться на
десятилетнее перемирие с уступкой Баторию всех завоеванных им земель. Еще
тянулся недостойный торг вокруг царского титула - очень уж не хотели поляки
признавать Иоанна Императором, - но кураж был уже не тот.
Первая попытка имперского строительства заканчивалась неопределенным
результатом. Основные постулаты имперской Теории были выдержаны не до конца:
опять приходилось опираться на наследственное боярство да дворянство, Партия
утомилась в пьянстве и разгуле, пирамида государственная качалась. Оно и
понятно: все-таки шизофрения - плохой помощник в кропотливом созидании.
Однако бредовые метания оставили немалый опыт, мощную территориальную
базу и, самое главное, неизґгладимый эмоциональный фон. Народ созрел для
полного беспредела. Нужно было только не давать ему расслабляться...
С моей стороны было бы большим свинством ограничить историю Грозного
только его боевыми делами, царскими претензиями, кровавыми репортажами с
Лобного места, то есть сделать акцент на чисто мужские читательские
интересы. Наши дорогие любительницы "дамского романа" тоже заслуживают
удовлетворения своих невинных слабостей.
Всем известно, что личная жизнь царя была многоплановой и
многосерийной. Генрих Восьмой Тюдор с его шестью женами выглядит по
сравнению с нашим Ваней просто котенком. Поэтому сегодня, в преддверии
пролетарского женского праздника 8 марта 1999 года, я посвящаю эту главу
всем нашим прекрасным россиянкам всех мастей и расценок... excusez! -
расцветок. Все-таки, они нет-нет, да и отрываются от мыльных телевизионных
сериалов "про любовь", чтобы выжать каплю настоящей любви на мужчин
государства Российского и, - в том числе, - на скромного автора этих
нескромных строк.
В 43 года Иоанн Васильевич говорил, что уже стар. Таковым он ощущал
себя от бурной жизни. А бури "домового обихода", как известно, изматывают не
менее военных драм и отваги на пожаре.
Первый раз, как мы помним, Иоанн женился по любви и очень удачно.
Анастасия Романова заменила ему мать. Но дети Анастасии умирали один за
другим, остались только Иван да Федор. После смерти Анастасии Грозный долго
был безутешен. Но как быть? - и он был грешен.
Сначала царь попытался снова жениться честно. В 1561 году, через год
после смерти Анастасии, Иоанн венчался с дочерью пятигорского князя Темрюка.
Чеченку крестили и нарекли Марией. Говорят, хороша была! Мария умерла в 1569
году. С этого момента у царя стала развиваться идиосинкразия на имя Мария.
Идиосинкразия - это такая невинная болезнь, когда определенное имя девицы
или молодца вызывает прилив чувств и крови, независимо от внешних и прочих
данных объекта.
В 1571 году, выждав приличный срок, царь женился в третий раз, "для
нужды телесной". Царицей стала дочь новгородского купца Марфа Собакина. Но
то ли Новгород не мог простить царю погрома, то ли невеста больна была, а
скончалась Марфа "до разрешения девства". Нужда телесная осталась при царе.
Тут оказалось, что жениться на Руси можно только по три раза на брата.
Таков церковный обычай. Но нам такие жестокие уставы не указ! Грозный
женился в четвертый раз без благословения церкви в начале 1572 года на Анне
Колтовской. Жить без разрешения было страшновато, и Грозный взмолился к
попам. В пространном послании он жаловался на врагов, которые
последовательно отравили трех его жен, причем Собакину даже не дали
попробовать, то есть, - она как бы не в счет. Церковь смилостивилась:
вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно. На царя наложили сложную
епитимью: до Пасхи 1572 года в церковь не входить, потом молиться вместе с
припадочной чернью, потом год стоять с какими-то "верными". С Пасхи 1573
года можно в церкви быть на полном праве. Если случится война, то церковь
епитимью берет на себя: нельзя же в бою без ее благословения. А всем прочим
россиянам православным в четвертый раз жениться строго запрещалось под
страхом проклятия. Анна Колтовская проспала с царем не более трех лет и
оказалась в монастыре.
Церковная исключительность развязала руки царю, и, пообщавшись с
идиотами на паперти, он сотворил еще более греховное чудачество. Понравилась
ему боярская дочка Мария Ивановна Долгорукая. Она обращала на себя внимание
редкой красотой, "вельми бысть добра и красоты юныя колпицы". Имя у нее тоже
было приснопамятное. Царь плюнул на все условности и 11 ноября 1572 года,
помолившись напрямую Богу, предупредив его о непреодолимой идиосинкразии и
неизбежности святотатства, венчался с Марией Ивановной, не разводясь с Анной
Колтовской...
Предлагаю милым читательницам вообразить жаркие объятья 42-летнего
лысого царя и юной "колпицы".
Итак, видеокамера летает на дистанционном манипуляторе под сводчатым
потолком палаты, возбужденный оператор то и дело берет крупный план,
картинка "наезжает" на безразмерную деревянную кровать с точеными ножками.
Звучит лирическая мелодия из запасника Союза композиторов. В постели все
идет в строгом соответствии со сценарием и жанром. Но вот в мелодию
вплетается тревожная нота, как-то нервно ударяют литавры, смычок то и дело
прерывает свое возвратно-поступательное движение, вокальный дуэт задыхается,
но кое-как доводит партию до конца. Оператор стирает пот с объектива и
неуверенно произносит: "Снято!" Но, оказывается, за всем этим действом
наблюдает и некий Режиссер. Он угрюмо щурится с большой золоченой иконы
через дрожащий лампадный огонек. "Грех!" - гулко отдается под сводами.
Тут еще раз встает. На этот раз - солнце. Женская часть сюжета
сменяется мужским триллером. Хором взревают басы подьячих:
"Иже вскручинися царь-государь
и великий князь Иоанн Васильевич,
занеже в ней не обрете девства!"
"В ком не обрете?" - повизгивают за кулисами любопытные хористки -
ключницы и приживалки.
"В ком, в ком, - обрывает колокольным баритоном постельничий опричник,
- в Машке распутной!".
Царь бьется в параноидальной истерике. Его можно понять: и так грешен,
как пес, и вот еще раз смертно согрешил ради блудницы! Это идиосинкразия
виновата: мерещилось царю, что если - Мария, так обязательно и Приснодева,
то есть стерильная, нецелованная и даже непорочно не обласканная.
По-научному - Virgo Intacta.
С нашей, женской, точки зрения, мы, конечно, Машу оправдаем. Нужно ведь
было ей потратить первую любовь на кого-нибудь хорошенького, а не дожидаться
старого облезлого козла.
Но любовь зла. Ревут геликоны, бьют бубны, резкими аккордами тявкают
какие-то неведомые электронные инструменты. Режиссер досадливо
отворачивается от лампадки. Безумный многоженец хватает красавицу Машу,
тащит ее босу и голу по крутым деревянным лестницам, бросает в дежурную
колымагу, хватает вожжи, кнут и гонит, гонит ярых коней прочь от дворца.
Повозка влетает на плотину, перегородившую речку с преисподним названием
Сера. Царь резко берет вбок, экипаж падает с плотины в воду. Царь в
последний раз обнимает не-деву Марию и, "стисну ю крепце", держит под водой,
пока несчастная не перестает биться. Редкие свидетели злодейства спешно
расходятся восвояси, и только удрученный длинноносый Писец еще долго стоит
на плотине, запоминая бешеный бег тройки, погоняемой безумным правителем.
"Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом
дымится за тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади: Русь,
куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа..."
Тело несчастной Маши Долгорукой осталось в пруду. Этот пруд в
Александровской слободе был на самом деле кладбищем. В нем топили врагов
престола, хоронили казненных, сами тонули по-пьянке. Иностранные послы
сообщали своим королям, что в Александровском пруду развелись крупнейшие и
жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные
стервятники были самым лакомым, центральным блюдом.
Грозный очень тосковал и горевал по Маше Долгорукой. В столичной
слободе стояла церковь "с златополосной главой". В память о любимой
утопленнице Грозный велел покрасить эти полосы через одну черным цветом...
Когда Анна Колтовская, четвертая законная жена, упокоилась в монастыре,
Грозный еще пару раз женился безо всякого благословения. А чтобы не слишком
грешить, брака не регистрировал. Эти две его подколодные жены были Анна
Васильчикова и Василиса Мелентьева.
Что случилось с Васильчиковой, неизвестно: или какая-нибудь кошмарная
казнь, неподъемная для Писца, или обычная смерть от "домового обихода".
Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь
пожертвовал "по Анне Васильчиковой дачи (подаяния - С.К.) государские 100
рублев".
История Василисы Мелентьевой более живописна. Едва она была отмечена
государевым оком, как ее мужа заколол подосланный опричник, и Василиса
очутилась на знакомой нам кровати из позапрошлой серии. Но губить свою
молодость в объятиях ненормального старика Василиса прекрасная и премудрая
не собиралась. Ей не хватило только осмотрительности. Царь заметил "ю зрящу
яро на оружничаго Ивана Девтелева". Любовь к оруженосцу была наказуема.
Девтелева убили, а Василиса с 1 мая 1577 года оказалась все в том же
Новгородском монастыре.
В пятый полузаконный (а на самом деле, в восьмой) раз Грозный женился
пятидесяти лет, в 1580 году, на Марии Федоровне Нагой. Не иначе, его пленила
фамилия невесты, и он вспоминал другую нагую Марию в темном пруду. Эта Мария
родила ему сына. Грозный рискованно назвал его именем умершего младенца
Анастасии Димитрием. Что из этого вышло, мы еще увидим. По политическим
мотивам, возникшим вскоре, Грозный собирался развестись с Нагой, если бы
удалось его сватовство к английской принцессе. Но не удалось.
Все это время любвеобильный государь нес всякие церковные покаяния: то
молился, то лишался причастия, то не приобщался святых тайн. Ну, да мало в
них нужды, ибо "нужды телесныя" смиряемы были.
Скучным, неблагословенным браком с Нагой и закончилась история любви
нашего Императора. Даже если не считать голубых опричных "жен", Иоанн на
целых две жены обошел пресловутого Генриха Восьмого Тюдора.
Брачная эпопея завершилась, но "домовой обиход" бурлил. В ноябре 1581
года Грозный вспылил на невестку, жену cына Ивана за какие-то постельные или
обеденные неудобства. Небось обозвал ее сукой, пнул в беременный живот. (Так
что картина Репина должна бы называться "Иван Грозный убивает внука и
сына"). Князь Иван заступился за жену и получил смертельный удар острием
царского посоха, которым Грозный имел обыкновение гарпунить повешенных бояр.
Грозный впал в депрессию, стал отрекаться от престола, но бояре, боясь
подвоха и новых казней, уговорили его править дальше.
Тут уж Господь понял, что все договора с Грозным пошли прахом.
Шизофрению еще можно было терпеть, но остальное ни в какие рамки не лезло, и
пора было Грозного увольнять. Ибо никто не смеет быть более грозным, чем
Господь наш.
В начале 1584 года, не успев даже вполне насладиться завоеванием
Сибири, Грозный заболел. К привычному ночному беспокойству добавились
"гниение внутри и опухоли снаружи". Царь разослал по монастырям грамоту,
чтобы бородатые денно и нощно молили небеса о прощении царских грехов и об
освобождении его от телесной хвори. Как уж там молились, неизвестно, но сам
Грозный не каялся, и Историк вынужден был записать, что монарх прелюбодейный
не успокаивался до последних дней: "Испорченная природа его до конца не
переставала выставлять своих требований".
Иоанн Четвертый Васильевич (Грозный) скончался 18 марта 1584 года,
когда, почувствовав облегчение, пытался расставить шахматные фигуры.
"Махмиты", как небрежно называл восточную игру неазартный Писец, отнесены
были церковью к предосудительным занятиям наравне с картами, зернью, игрой
на гуслях, домрах и "смыках". Грозный с трудом уселся за клетчатый столик и
стал расставлять белые фигуры себе, а черные - предполагаемому противнику.
Но фигуры вели себя странно. Белые не хотели строиться на стороне Ивана, а
все время перебегали на противоположную, литовскую сторону.
Стал тогда Иван строить в ряды своих черноризцев, но черный король
никак не ставился на белую императорскую клетку, и королева под боком вдруг
оказалась не белой и не черной, а нагой. И не точеной, безликой и безрукой
фигуркой, а долгорукой глазастой красавицей с пухлой грудью и русалочьим
хвостом. Грозный потянулся к ней, и тут черные ярые кони, косясь огненными
глазами, выдохнули пламя, вдвоем составились в Тройку и так рванули вбок
шахматный столик, что слева разверзґлась темная водяная глубина.
Туда, навстречу распростертым объятьям нагой долгорукой королевы, упал
Иван...
Вот так, милые дамы!
Будьте бдительны. Когда зовут вас в ресторан или на холостяцкую
квартирку чайку попить, задумайтесь: а не лежит ли на вашем кавалере
какое-нибудь предначертание свыше?
По смерти Ивана Грозного династия Рюрика оказалась у разбитого корыта.
Вдруг обнаружилось, что массовые казни поглотили все прямое и боковое
потомство Василия Темного. Убив сына и неродившегося внука, Грозный оказался
связанным с будущим только двумя тоненькими ниточками. Едва теплившейся
жизнью новорожденного эпилептика Дмитрия и безнадежным, "пребывающим в
постоянном младенчестве" бездетным олигофреном Федором.
Конечно, Рюриковичей на Руси было еще полно. Можно было найти скромных
потомков Святослава Черниговского и отпрысков Всеволода Суздальского, но
Грозный так ограбил, унизил и запугал их, что сидели теперь эти князья и не
высовывались. Да к тому же поналезло на Русь множество всяких других князей
из Литвы и с кавказских предгорий, из Сибирских руд и европейских пчелиных
сот. Они звонко трясли кошельками, где уж тут было старым Рюриковичам
выступать с претензиями. Окончательный расклад в стае, обсевшей нового
дебильного царя, выглядел так.
Справа скалились Шуйские. Они успели верой и правдой приглушить у
Грозного былую ненависть, укрепились и умножились на государевой службе. Их
заслуги были очевидны: только Шуйский сумел остановить Батория у стен
Пскова.
По центру возвышался и нетерпеливо перебирал лапами матерый волк Борис
Годунов, пробравшийся в наш хлев откуда-то с Востока. Сначала он заманил в
свое логово дочь всесильного Малюты Скуратова, потом подложил свою сестру
Ирину под венценосного простака Федора Иоанновича.
Левый фланг алчного воинства уверенно занимали
Романовы-Захарьины-Кошкины. И по праву: Анастасия Романовна уже побывала
царицей. Сын ее, Федор, - вот он - как раз пускает царственные слюни на
голландского посла.
Так что престол находился в безопасности: не подходи, порвут!
С Федором был верняк. Лейб-медицина точно отмеряла ему мало лет до
могилы, если не сильно подталкивать. Поэтому спешить было некуда и следовало
заняться Нагими. Младенца пока не трогали: он и так мог помереть в любую
минуту. Стали травить его родню. Нагих перехватали еще в ночь последнего
шахматного поражения Грозного. После грабежа их ближних владений и имений
царевича с матерью и дедом сплавили в наследственный удел - Углич.
От неожиданности свалившейся с небес свободы, от предчувствия новой
крови стая некоторое время была не в себе. Бояре даже перекусали друг друга,
но потом помирились. Короткая свара обошлась полсороком убитых и сотней
раненых дворняг.
Передышку использовали для закрепления неустойчивого равновесия. 4 мая
1584 года состоялся собор, на котором Федора Иоанновича всенародно
уговаривали венчаться на царство. Мохнатая, ласковая шапка Мономаха с
золотыми и стеклянными игрушками с детства нравилась Феде, так он и
согласился. 31 мая его венчали. Митрополит Дионисий пространно взывал к
новому царю и к небу, уговаривал их быть взаимно вежливыми, беречь князей и
княжат, слушать его - митрополита, жаловать бояр и вельмож. Но не было в
соборе гулкого эха, никто не отвечал с высоты на корыстные просьбы Дионисия.
А царь и не просил ничего - он выдувал радужные бульбы с красивым искрящимся
отражением в тысячу свечей.
Теперь грызня начиналась по-серьезному. Стая разделилась на две
команды. Первая была командой одного Годунова. Вокруг него собрались мелкие
князьки, родственники, домочадцы. Вторая команда была сборной, и в ней
оказалось слишком много звезд: Мстиславские, Шуйские, Воротынские, Головины,
Колычевы, служилые люди и даже чернь московская. Но Борис перекусал их по
одному, рассадил по монастырям и дальним городам, выгнал в Литву. Уцелели
только Шуйские. Они держали под собою все московское городское хозяйство, а
что у нас есть Москва? - это вся Россия; а остальное что? - а ничто. Вот и
помирили попы Шуйских с Годуновым. До поры.
Три года прошли в подозрениях. В 1587 году Годунов, не дождавшись
явного повода для драки, организовал донос на Шуйских с обвинениями в
обширном заговоре. Шуйских с друзьями переловили, пытали, судили, разослали
по монастырям и по прибытии на место передушили. Семерых второстепенных
заговорщиков обезглавили принародно, безобидную мелочь разослали по городам
и целинным землям. Дионисий пытался заступаться за осужденных перед царем.
Федя внимательно слушал ученые речи. Пришел Годунов, шикнул на попа, наплел
Феде страшных басен и заставил расписаться в какой-то бумажке. Не успели при
дворе и глазом моргнуть, как на митрополии оказался Иов - свой в доску
попик. А Дионисий с замом обнаружились в новгородском монастыре.
Годунов начал править. А Федя? И Федя при нем. Вот он сидит в задней
горнице; его перед послами сажать нельзя - нечаянно лезет Ирке под сарафан
при иностранцах. Так почему ж у нас глава называется "Царь Федор Иоаннович"?
Какой же он царь? А в том-то и штука, что за титул царский многим поколениям
его предков, ох, как поработать пришлось! А уж получил должность - вот тебе
и честь, будь ты хоть каков, сиди на троне до смерти! Вот Федя и сидел. Вот
Годунов и работал.
Работать было тяжко. Москва наполнилась ворьем. Каждый день где-нибудь
вспыхивал пожар, лихие люди первыми кидались "тушить", выносить гибнущее
добро. Куда потом эти вещи девались, установить было невозможно. Целые
станицы донских и волжских казаков завелись на Москве. У Годунова голова шла
и мурманские менты убиенные ничуть не хуже ваших ошпаренных пенсионеров.
Тут вот в чем фокус: ответственность проживающих в Вавилоне безмерно
высока! Вы думаете, прописка московская дается за просто так? Копейки,
которые Москва для вас сдирает с сирот всея Руси, ничего не стоят? Нет уж.
Любите кататься, так будьте готовы и купаться. Всегда - готовы!
А не хотите такой чести столичной, так сматывайтесь поскорее к нам, на
Тамбовщину, да впрягайтесь в соху. Так тяжелее для печени, но спокойнее -
для души. И здоровее - в космической перспективе.
Вероятность того, что в ночной электричке наглый, злобный и истеричный
хулиган нарвется на сильного и смелого пассажира невелика. Но она
существует...
Умер в Польше король Сигизмунд-Август, истощенный командой наложниц и
ограбленный колдуньями, призванными для восполнения мужского боезапаса.
Наивные поляки стали выбирать (выбирать!) нового короля. Наших Федор Иваныча
и Иван Иваныча им подсунуть не удалось (вот бы и не было картины Репина!).
Открестились поляки и от самого Грозного.
Польстились панове на парижский шик и выбрали себе королем герцога
Генриха Анжуйского, брата короля Франции Карла и возлюбленной нами королевы
Марго. Генриху как раз нечего было делать после Варфоломеевской ночи. Но
устричные аппетиты короля и французские повадки любви своего нового народа
ему (народу) не понравились. Анжуйский тайно убыл восвояси, тем более, что
нужно было временно занять французский трон, давно уж проклятый казненным
магистром тамплиеров.
И тут на нашу голову поляки выбрали себе в короли князя Стефана
Батория. С такой богатырской фамилией терпеть параноидальные выскоки с
востока новый король не захотел.
Стефан обнаружил, что пока он вежливо переписывается с Грозным,
посылает ему опасные грамоты для делегации, приглашенной на коронацию, царь
московский втихаря захватывает один за одним литовские городки. На попытки
урезонить нахала посольством последовала хамская отповедь, что мы никакого
такого Стефана не знаем, королей, избранных из подлого народа, а не
спущенных с небес, не признаем. Вот, если хотите, получите от нас перемирие
на три года, пока мы будем осваивать занятые города.
Баторий не захотел. Он уже стремительно договаривался с соседями, всем
предоставлял выгодные, человеческие условия мирного сосуществования.
Иоанн рассудил в думе, "как ему, прося у Бога милости, идти на свое
государство и земское дело на Немецкую и Литовскую землю", и в июле 1579
года двинул полки на запад. В Новгороде разведка донесла ему, что Баторий
идет навстречу, но у него, дескать, и войска мало, и польская шляхта не
пошла, и литовская идет не вся, и в раде базар, и самому Баторию сидеть на
троне осталось считанные дни. И все это было правдой, за исключением
последнего прогноза.
Но и правда была ложью, - бывает и такое. Плевать хотел Баторий на
согласие рады и сейма. Дважды плевать он хотел на трусливую шляхетскую
кавалерию, и трижды - на литовское ополчение. Был у Батория регулярный отряд
венгерских наемников, обученных по последнему европейскому военному слову.
И действовал Баторий по-европейски. Летом 1579 года он объявил Москве
войну в письменном виде. Грозный, не подумав, двинулся в Ливонию, туда, где
нашкодил. Русские стали привычно грабить и жечь недограбленное и
недожженное. Баторий ударил на Полоцк и осадил его. Жители и гарнизон
отчаянно оборонялись в горящей бревенчатой крепости. Посланные к ним на
подмогу воеводы Шеин и Шереметев струсили, в бой не пошли, ограничились
грабежом тыловых обозов короля. Венгерская пехота Батория подожгла Полоцк со
всех сторон. Русские, зная о верности королевского слова, вступили в
переговоры и сдали город на почетных условиях. Многие ратные люди полоцкие и
московские поступили в службу к Баторию.
- Предали!
- Кого? Спасенных ими мирных жителей или кровавого шизофреника?
Баторий пошел дальше, сжег город Сокол, где заперлись Шереметев и Шеин,
учинил там бойню. Друг российской ребятни, издатель Букваря Константин
Константинович Острожский тем временем опустошил Северскую область. На этом
кампания затихла до весны. Грозный не унимался в заносчивости. Он продолжал
играть Императора. Но Императором он уже был слабым. Сильный Император умеет
сплотить Империю и бить неприятеля лоб в лоб. Грозный привык заходить сзади,
исподтишка, визгливым наскоком. Империя сама шла в его руки, но
попользовался он ею нерасчетливо.
К новой схватке, назначенной Баторием на 14 июня 1580 года, стали
готовиться каждый по-своему. Грозный терзал опричными военкоматами ближние и
дальние города и веси. Баторий набирал добровольцев: из 20 крестьян - одного
на оговоренный срок; после срока боец и все его потомство навсегда
освобождались от всех крестьянских повинностей.
Историк отмечает полную растерянность штабистов Грозного перед воистину
грозным неприятелем. Войска суматошно перегонялись вдоль гигантской западной
границы то к Новгороду, то к Кокенгаузену, то к Смоленску.
Баторий выполнил ложный маневр на Смоленск и ударил на Великие Луки. У
него было всего 50 тысяч войска, но в нем - 21 тысяча прекрасной пехоты.
Царя охватил патологический страх. Посольство Грозного согласилось терпеть
пренебрежение Батория к титулу царя, соглашалось отдать Полоцк, Курляндию,
24 города в Ливонии. Но король уже требовал всей Ливонии, Новгорода, Пскова,
Смоленска, Великих Лук. Великие Луки, впрочем, он уже взял сам. Взял Торопец
и Невель, Озерище и Заволочье, Холм и Старую Руссу, Ливонию до Нейгаузена.
Шведы навалились с севера. Дела военные у наших шли наперекосяк.
Опять была зима, и были переговоры.
Опять Грозный величал себя "князем и царем всея Руси по Божиему
изволению, а не по многомятежному человеческому хотению". Опять хамил и
исходил негодованием. Да не на того напал.
Летом 1581 года польские войска пошли на Псков, разбили артиллерией
каменную крепость Остров. Но осада Пскова не задалась. Расчеты на месте
сразу показали Баторию, что инженерного обеспечения у него не хватает.
Отступать было нельзя, сзади злорадно скалилась сеймовая оппозиция. Пришлось
идти напролом.
Но наши стояли храбро. Личное мужество князя Ивана Петровича Шуйского и
игумена Тихона, который с крестом и мощами какого-то святого обходил
позиции, позволило продержаться с сентября до зимы.
Вроде бы полякам на зиму нужно было отступить. Но не тут-то было.
У Батория были неплохие командиры. Воевода Замойский, выпускник
Падуанского университета, удержал воинскую дисциплину. Он порол перед строем
разболтанных шляхтичей, держал в оковах пьяных королевских дворян, сек
проституток, пробиравшихся зачем-то в армейские палатки. Польские войска
против обыкновения не ушли на зиму с захваченных территорий.
Пришлось Грозному вступить в длинные переговоры, согласиться на
десятилетнее перемирие с уступкой Баторию всех завоеванных им земель. Еще
тянулся недостойный торг вокруг царского титула - очень уж не хотели поляки
признавать Иоанна Императором, - но кураж был уже не тот.
Первая попытка имперского строительства заканчивалась неопределенным
результатом. Основные постулаты имперской Теории были выдержаны не до конца:
опять приходилось опираться на наследственное боярство да дворянство, Партия
утомилась в пьянстве и разгуле, пирамида государственная качалась. Оно и
понятно: все-таки шизофрения - плохой помощник в кропотливом созидании.
Однако бредовые метания оставили немалый опыт, мощную территориальную
базу и, самое главное, неизґгладимый эмоциональный фон. Народ созрел для
полного беспредела. Нужно было только не давать ему расслабляться...
С моей стороны было бы большим свинством ограничить историю Грозного
только его боевыми делами, царскими претензиями, кровавыми репортажами с
Лобного места, то есть сделать акцент на чисто мужские читательские
интересы. Наши дорогие любительницы "дамского романа" тоже заслуживают
удовлетворения своих невинных слабостей.
Всем известно, что личная жизнь царя была многоплановой и
многосерийной. Генрих Восьмой Тюдор с его шестью женами выглядит по
сравнению с нашим Ваней просто котенком. Поэтому сегодня, в преддверии
пролетарского женского праздника 8 марта 1999 года, я посвящаю эту главу
всем нашим прекрасным россиянкам всех мастей и расценок... excusez! -
расцветок. Все-таки, они нет-нет, да и отрываются от мыльных телевизионных
сериалов "про любовь", чтобы выжать каплю настоящей любви на мужчин
государства Российского и, - в том числе, - на скромного автора этих
нескромных строк.
В 43 года Иоанн Васильевич говорил, что уже стар. Таковым он ощущал
себя от бурной жизни. А бури "домового обихода", как известно, изматывают не
менее военных драм и отваги на пожаре.
Первый раз, как мы помним, Иоанн женился по любви и очень удачно.
Анастасия Романова заменила ему мать. Но дети Анастасии умирали один за
другим, остались только Иван да Федор. После смерти Анастасии Грозный долго
был безутешен. Но как быть? - и он был грешен.
Сначала царь попытался снова жениться честно. В 1561 году, через год
после смерти Анастасии, Иоанн венчался с дочерью пятигорского князя Темрюка.
Чеченку крестили и нарекли Марией. Говорят, хороша была! Мария умерла в 1569
году. С этого момента у царя стала развиваться идиосинкразия на имя Мария.
Идиосинкразия - это такая невинная болезнь, когда определенное имя девицы
или молодца вызывает прилив чувств и крови, независимо от внешних и прочих
данных объекта.
В 1571 году, выждав приличный срок, царь женился в третий раз, "для
нужды телесной". Царицей стала дочь новгородского купца Марфа Собакина. Но
то ли Новгород не мог простить царю погрома, то ли невеста больна была, а
скончалась Марфа "до разрешения девства". Нужда телесная осталась при царе.
Тут оказалось, что жениться на Руси можно только по три раза на брата.
Таков церковный обычай. Но нам такие жестокие уставы не указ! Грозный
женился в четвертый раз без благословения церкви в начале 1572 года на Анне
Колтовской. Жить без разрешения было страшновато, и Грозный взмолился к
попам. В пространном послании он жаловался на врагов, которые
последовательно отравили трех его жен, причем Собакину даже не дали
попробовать, то есть, - она как бы не в счет. Церковь смилостивилась:
вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно. На царя наложили сложную
епитимью: до Пасхи 1572 года в церковь не входить, потом молиться вместе с
припадочной чернью, потом год стоять с какими-то "верными". С Пасхи 1573
года можно в церкви быть на полном праве. Если случится война, то церковь
епитимью берет на себя: нельзя же в бою без ее благословения. А всем прочим
россиянам православным в четвертый раз жениться строго запрещалось под
страхом проклятия. Анна Колтовская проспала с царем не более трех лет и
оказалась в монастыре.
Церковная исключительность развязала руки царю, и, пообщавшись с
идиотами на паперти, он сотворил еще более греховное чудачество. Понравилась
ему боярская дочка Мария Ивановна Долгорукая. Она обращала на себя внимание
редкой красотой, "вельми бысть добра и красоты юныя колпицы". Имя у нее тоже
было приснопамятное. Царь плюнул на все условности и 11 ноября 1572 года,
помолившись напрямую Богу, предупредив его о непреодолимой идиосинкразии и
неизбежности святотатства, венчался с Марией Ивановной, не разводясь с Анной
Колтовской...
Предлагаю милым читательницам вообразить жаркие объятья 42-летнего
лысого царя и юной "колпицы".
Итак, видеокамера летает на дистанционном манипуляторе под сводчатым
потолком палаты, возбужденный оператор то и дело берет крупный план,
картинка "наезжает" на безразмерную деревянную кровать с точеными ножками.
Звучит лирическая мелодия из запасника Союза композиторов. В постели все
идет в строгом соответствии со сценарием и жанром. Но вот в мелодию
вплетается тревожная нота, как-то нервно ударяют литавры, смычок то и дело
прерывает свое возвратно-поступательное движение, вокальный дуэт задыхается,
но кое-как доводит партию до конца. Оператор стирает пот с объектива и
неуверенно произносит: "Снято!" Но, оказывается, за всем этим действом
наблюдает и некий Режиссер. Он угрюмо щурится с большой золоченой иконы
через дрожащий лампадный огонек. "Грех!" - гулко отдается под сводами.
Тут еще раз встает. На этот раз - солнце. Женская часть сюжета
сменяется мужским триллером. Хором взревают басы подьячих:
"Иже вскручинися царь-государь
и великий князь Иоанн Васильевич,
занеже в ней не обрете девства!"
"В ком не обрете?" - повизгивают за кулисами любопытные хористки -
ключницы и приживалки.
"В ком, в ком, - обрывает колокольным баритоном постельничий опричник,
- в Машке распутной!".
Царь бьется в параноидальной истерике. Его можно понять: и так грешен,
как пес, и вот еще раз смертно согрешил ради блудницы! Это идиосинкразия
виновата: мерещилось царю, что если - Мария, так обязательно и Приснодева,
то есть стерильная, нецелованная и даже непорочно не обласканная.
По-научному - Virgo Intacta.
С нашей, женской, точки зрения, мы, конечно, Машу оправдаем. Нужно ведь
было ей потратить первую любовь на кого-нибудь хорошенького, а не дожидаться
старого облезлого козла.
Но любовь зла. Ревут геликоны, бьют бубны, резкими аккордами тявкают
какие-то неведомые электронные инструменты. Режиссер досадливо
отворачивается от лампадки. Безумный многоженец хватает красавицу Машу,
тащит ее босу и голу по крутым деревянным лестницам, бросает в дежурную
колымагу, хватает вожжи, кнут и гонит, гонит ярых коней прочь от дворца.
Повозка влетает на плотину, перегородившую речку с преисподним названием
Сера. Царь резко берет вбок, экипаж падает с плотины в воду. Царь в
последний раз обнимает не-деву Марию и, "стисну ю крепце", держит под водой,
пока несчастная не перестает биться. Редкие свидетели злодейства спешно
расходятся восвояси, и только удрученный длинноносый Писец еще долго стоит
на плотине, запоминая бешеный бег тройки, погоняемой безумным правителем.
"Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом
дымится за тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади: Русь,
куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа..."
Тело несчастной Маши Долгорукой осталось в пруду. Этот пруд в
Александровской слободе был на самом деле кладбищем. В нем топили врагов
престола, хоронили казненных, сами тонули по-пьянке. Иностранные послы
сообщали своим королям, что в Александровском пруду развелись крупнейшие и
жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные
стервятники были самым лакомым, центральным блюдом.
Грозный очень тосковал и горевал по Маше Долгорукой. В столичной
слободе стояла церковь "с златополосной главой". В память о любимой
утопленнице Грозный велел покрасить эти полосы через одну черным цветом...
Когда Анна Колтовская, четвертая законная жена, упокоилась в монастыре,
Грозный еще пару раз женился безо всякого благословения. А чтобы не слишком
грешить, брака не регистрировал. Эти две его подколодные жены были Анна
Васильчикова и Василиса Мелентьева.
Что случилось с Васильчиковой, неизвестно: или какая-нибудь кошмарная
казнь, неподъемная для Писца, или обычная смерть от "домового обихода".
Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь
пожертвовал "по Анне Васильчиковой дачи (подаяния - С.К.) государские 100
рублев".
История Василисы Мелентьевой более живописна. Едва она была отмечена
государевым оком, как ее мужа заколол подосланный опричник, и Василиса
очутилась на знакомой нам кровати из позапрошлой серии. Но губить свою
молодость в объятиях ненормального старика Василиса прекрасная и премудрая
не собиралась. Ей не хватило только осмотрительности. Царь заметил "ю зрящу
яро на оружничаго Ивана Девтелева". Любовь к оруженосцу была наказуема.
Девтелева убили, а Василиса с 1 мая 1577 года оказалась все в том же
Новгородском монастыре.
В пятый полузаконный (а на самом деле, в восьмой) раз Грозный женился
пятидесяти лет, в 1580 году, на Марии Федоровне Нагой. Не иначе, его пленила
фамилия невесты, и он вспоминал другую нагую Марию в темном пруду. Эта Мария
родила ему сына. Грозный рискованно назвал его именем умершего младенца
Анастасии Димитрием. Что из этого вышло, мы еще увидим. По политическим
мотивам, возникшим вскоре, Грозный собирался развестись с Нагой, если бы
удалось его сватовство к английской принцессе. Но не удалось.
Все это время любвеобильный государь нес всякие церковные покаяния: то
молился, то лишался причастия, то не приобщался святых тайн. Ну, да мало в
них нужды, ибо "нужды телесныя" смиряемы были.
Скучным, неблагословенным браком с Нагой и закончилась история любви
нашего Императора. Даже если не считать голубых опричных "жен", Иоанн на
целых две жены обошел пресловутого Генриха Восьмого Тюдора.
Брачная эпопея завершилась, но "домовой обиход" бурлил. В ноябре 1581
года Грозный вспылил на невестку, жену cына Ивана за какие-то постельные или
обеденные неудобства. Небось обозвал ее сукой, пнул в беременный живот. (Так
что картина Репина должна бы называться "Иван Грозный убивает внука и
сына"). Князь Иван заступился за жену и получил смертельный удар острием
царского посоха, которым Грозный имел обыкновение гарпунить повешенных бояр.
Грозный впал в депрессию, стал отрекаться от престола, но бояре, боясь
подвоха и новых казней, уговорили его править дальше.
Тут уж Господь понял, что все договора с Грозным пошли прахом.
Шизофрению еще можно было терпеть, но остальное ни в какие рамки не лезло, и
пора было Грозного увольнять. Ибо никто не смеет быть более грозным, чем
Господь наш.
В начале 1584 года, не успев даже вполне насладиться завоеванием
Сибири, Грозный заболел. К привычному ночному беспокойству добавились
"гниение внутри и опухоли снаружи". Царь разослал по монастырям грамоту,
чтобы бородатые денно и нощно молили небеса о прощении царских грехов и об
освобождении его от телесной хвори. Как уж там молились, неизвестно, но сам
Грозный не каялся, и Историк вынужден был записать, что монарх прелюбодейный
не успокаивался до последних дней: "Испорченная природа его до конца не
переставала выставлять своих требований".
Иоанн Четвертый Васильевич (Грозный) скончался 18 марта 1584 года,
когда, почувствовав облегчение, пытался расставить шахматные фигуры.
"Махмиты", как небрежно называл восточную игру неазартный Писец, отнесены
были церковью к предосудительным занятиям наравне с картами, зернью, игрой
на гуслях, домрах и "смыках". Грозный с трудом уселся за клетчатый столик и
стал расставлять белые фигуры себе, а черные - предполагаемому противнику.
Но фигуры вели себя странно. Белые не хотели строиться на стороне Ивана, а
все время перебегали на противоположную, литовскую сторону.
Стал тогда Иван строить в ряды своих черноризцев, но черный король
никак не ставился на белую императорскую клетку, и королева под боком вдруг
оказалась не белой и не черной, а нагой. И не точеной, безликой и безрукой
фигуркой, а долгорукой глазастой красавицей с пухлой грудью и русалочьим
хвостом. Грозный потянулся к ней, и тут черные ярые кони, косясь огненными
глазами, выдохнули пламя, вдвоем составились в Тройку и так рванули вбок
шахматный столик, что слева разверзґлась темная водяная глубина.
Туда, навстречу распростертым объятьям нагой долгорукой королевы, упал
Иван...
Вот так, милые дамы!
Будьте бдительны. Когда зовут вас в ресторан или на холостяцкую
квартирку чайку попить, задумайтесь: а не лежит ли на вашем кавалере
какое-нибудь предначертание свыше?
По смерти Ивана Грозного династия Рюрика оказалась у разбитого корыта.
Вдруг обнаружилось, что массовые казни поглотили все прямое и боковое
потомство Василия Темного. Убив сына и неродившегося внука, Грозный оказался
связанным с будущим только двумя тоненькими ниточками. Едва теплившейся
жизнью новорожденного эпилептика Дмитрия и безнадежным, "пребывающим в
постоянном младенчестве" бездетным олигофреном Федором.
Конечно, Рюриковичей на Руси было еще полно. Можно было найти скромных
потомков Святослава Черниговского и отпрысков Всеволода Суздальского, но
Грозный так ограбил, унизил и запугал их, что сидели теперь эти князья и не
высовывались. Да к тому же поналезло на Русь множество всяких других князей
из Литвы и с кавказских предгорий, из Сибирских руд и европейских пчелиных
сот. Они звонко трясли кошельками, где уж тут было старым Рюриковичам
выступать с претензиями. Окончательный расклад в стае, обсевшей нового
дебильного царя, выглядел так.
Справа скалились Шуйские. Они успели верой и правдой приглушить у
Грозного былую ненависть, укрепились и умножились на государевой службе. Их
заслуги были очевидны: только Шуйский сумел остановить Батория у стен
Пскова.
По центру возвышался и нетерпеливо перебирал лапами матерый волк Борис
Годунов, пробравшийся в наш хлев откуда-то с Востока. Сначала он заманил в
свое логово дочь всесильного Малюты Скуратова, потом подложил свою сестру
Ирину под венценосного простака Федора Иоанновича.
Левый фланг алчного воинства уверенно занимали
Романовы-Захарьины-Кошкины. И по праву: Анастасия Романовна уже побывала
царицей. Сын ее, Федор, - вот он - как раз пускает царственные слюни на
голландского посла.
Так что престол находился в безопасности: не подходи, порвут!
С Федором был верняк. Лейб-медицина точно отмеряла ему мало лет до
могилы, если не сильно подталкивать. Поэтому спешить было некуда и следовало
заняться Нагими. Младенца пока не трогали: он и так мог помереть в любую
минуту. Стали травить его родню. Нагих перехватали еще в ночь последнего
шахматного поражения Грозного. После грабежа их ближних владений и имений
царевича с матерью и дедом сплавили в наследственный удел - Углич.
От неожиданности свалившейся с небес свободы, от предчувствия новой
крови стая некоторое время была не в себе. Бояре даже перекусали друг друга,
но потом помирились. Короткая свара обошлась полсороком убитых и сотней
раненых дворняг.
Передышку использовали для закрепления неустойчивого равновесия. 4 мая
1584 года состоялся собор, на котором Федора Иоанновича всенародно
уговаривали венчаться на царство. Мохнатая, ласковая шапка Мономаха с
золотыми и стеклянными игрушками с детства нравилась Феде, так он и
согласился. 31 мая его венчали. Митрополит Дионисий пространно взывал к
новому царю и к небу, уговаривал их быть взаимно вежливыми, беречь князей и
княжат, слушать его - митрополита, жаловать бояр и вельмож. Но не было в
соборе гулкого эха, никто не отвечал с высоты на корыстные просьбы Дионисия.
А царь и не просил ничего - он выдувал радужные бульбы с красивым искрящимся
отражением в тысячу свечей.
Теперь грызня начиналась по-серьезному. Стая разделилась на две
команды. Первая была командой одного Годунова. Вокруг него собрались мелкие
князьки, родственники, домочадцы. Вторая команда была сборной, и в ней
оказалось слишком много звезд: Мстиславские, Шуйские, Воротынские, Головины,
Колычевы, служилые люди и даже чернь московская. Но Борис перекусал их по
одному, рассадил по монастырям и дальним городам, выгнал в Литву. Уцелели
только Шуйские. Они держали под собою все московское городское хозяйство, а
что у нас есть Москва? - это вся Россия; а остальное что? - а ничто. Вот и
помирили попы Шуйских с Годуновым. До поры.
Три года прошли в подозрениях. В 1587 году Годунов, не дождавшись
явного повода для драки, организовал донос на Шуйских с обвинениями в
обширном заговоре. Шуйских с друзьями переловили, пытали, судили, разослали
по монастырям и по прибытии на место передушили. Семерых второстепенных
заговорщиков обезглавили принародно, безобидную мелочь разослали по городам
и целинным землям. Дионисий пытался заступаться за осужденных перед царем.
Федя внимательно слушал ученые речи. Пришел Годунов, шикнул на попа, наплел
Феде страшных басен и заставил расписаться в какой-то бумажке. Не успели при
дворе и глазом моргнуть, как на митрополии оказался Иов - свой в доску
попик. А Дионисий с замом обнаружились в новгородском монастыре.
Годунов начал править. А Федя? И Федя при нем. Вот он сидит в задней
горнице; его перед послами сажать нельзя - нечаянно лезет Ирке под сарафан
при иностранцах. Так почему ж у нас глава называется "Царь Федор Иоаннович"?
Какой же он царь? А в том-то и штука, что за титул царский многим поколениям
его предков, ох, как поработать пришлось! А уж получил должность - вот тебе
и честь, будь ты хоть каков, сиди на троне до смерти! Вот Федя и сидел. Вот
Годунов и работал.
Работать было тяжко. Москва наполнилась ворьем. Каждый день где-нибудь
вспыхивал пожар, лихие люди первыми кидались "тушить", выносить гибнущее
добро. Куда потом эти вещи девались, установить было невозможно. Целые
станицы донских и волжских казаков завелись на Москве. У Годунова голова шла