Страница:
ни к Бизнесу. Нас в эти прелести кто-то должен настойчиво окунать. Сами по
себе мы никуда не ходим.
"Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не
прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу
и не употребляла для того никакого искусства и прикрас"...
Скромно сказано. С этой самооценкой Екатерины соглашались все окрестные
мужики. А было этих мужиков немало. Во второй раз по ходу книги у нас
любовных эпизодов набирается на целую главу. Только, в отличие от Грозного,
Екатерина не утруждала себя законными браками, церковными благословениями и
переживаниями об их отсутствии.
Убив родного мужа, Екатерина не замедлила утихомирить свою "великую
чувствительность" подручными средствами. Удобнее огласить весь список господ
"побывавших в случае", хотя, конечно автора мучают подозрения в неполноте
сего реестра. Вот эти "случаемые":
1. Григорий Орлов.
2. Васильчиков (не потомок ли жены Грозного?).
3. Григорий Потемкин.
4. Завадовский.
5. С.Г. Зорич.
6. Корсаков.
7. Ланской.
8. Ермолов.
9. Александр Дмитриев-Мамонов.
10. Платон Зубов.
Эта горячая десятка не включает мимолетных амуров с Понятовским и
прочими.
Наблюдатели екатерининских туше возмущались "неожиданностью",
"беспричинностью", частотой смены караула, но и радовались безопасности
сменяемых. Сдавший пост никогда не попадал на плаху, не путешествовал в
Сибирь, не понижался в чинах и орденах. Он просто поправлял портупею и
служил дальше. Баба с возу...
Орлов отстоял 10 лет, с 1762 по 1772 год. При отставке был возведен в
княжеское достоинство, пять лет жил в Ревеле, женился на красавице
Зиновьевой. Она умерла в Европе через три года. Орлов так ее любил, что был
разбит морально и физически и скончался еще через три года 13 апреля 1783
года. "Смерть князя Орлова свалила меня в постель", - искренне, но как-то
двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк
объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной. Век
тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два
залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А.А.
Бобринского, дочь -- девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее
запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое
милых деток -- счастливая семья, - было чего убиваться...
Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять
лет (1774-1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791
году -- только душой.
Потемкина сменила мимолетная тройка резвых --
Завадовский-Зорич-Корсаков, а их - юный Ланской. Никого Екатерина "не любила
так страстно, как генерала Ланского". Оно и понятно, - 22 года, совсем
молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от
горя тоже весьма серьезно переболела.
Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год
при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов
осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте,
затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила
ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной
помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку
приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду.
Последним заступил на вахту Платон Зубов. Он тоже был 20 с небольшим
лет, лез во все дела, но новым Потемкиным не стал, несмотря на усилия
Екатерины.
Из-за всех этих постелей расстроились отношения Императрицы с
наследником Павлом и "молодым двором". Павлу не терпелось царствовать, к
этому его побуждало воспитание, полученное от бабушки Елизаветы, шушуканье о
заговорах народа в его пользу, да и возраст подошел самый коронный. Но
Екатерина в отставку не спешила и опасно увлеклась воспитанием внука
Александра. Поговаривали о возможном завещании трона прямо ему. Кризис
назревал. Пришлось Екатерине отправить Павла с женой в европейское турне под
именем графа Северного (1781-1782). В Европе Павла так жалели, что в Вене не
стали играть для гостей Шекспира, - посчитали неуместной постановку трагедии
принца датского в присутствии "русского Гамлета". К тому же обнаружилась
разница в политических симпатиях сына и матери, - Павел был поклонником
Пруссии во всех мелочах. Соответственно возникли две команды. Одна хотела
Павла, другая -- сразу его сына. Существует легенда, что после смерти
Екатерины Павел поручил принцу Александру, князю Куракину и Растопчину
разобрать бумаги, и они нашли завещание с отставкой Павла. Александр будто
бы сам бросил его в огонь...
Подкосило Екатерину известие об отказе юного шведского короля Густава
IV жениться на ее внучке Александре Павловне. У царицы обнаружились
"признаки легкого паралича", и последние свои месяцы она ходила с трудом. 6
ноября 1796 года, наутро после "Малого Эрмитажа" -- ассамблеи в узком кругу,
Императрица выпила кофе, поговорила с Зубовым, пошла в гардеробную одеваться
и была поражена ударом. Ее нашли на полу полностью парализованной. Через
несколько часов она скончалась. До семидесятилетия оставалось три года.
Екатерину похоронили в Александро-Невской лавре рядом с Петром III. Их
каменные гробы осенял общий балдахин, так напоминающий императорскую
спальню.
О, женщина!
Нам не дано предугадать,
К кому в конце концов ты ляжешь!..
Говорят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, - как
пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, - стал он править. Вот
его путь к трону.
Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор
признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать
Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, - чухонским младенцем,
подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти
рискованные слухи, народ желает династии добра, - чтобы в романовские трубы
попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы,
свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался.
Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового
переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом
папа умер, а мама стала ходить в голубой ленточке через плечо. В сиротство
мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он
внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у
бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: "Жив ли мой
отец?".
Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру
Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить
ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без
осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по
очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни.
В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине,
которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна...
Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков,
Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у
них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!)
передавалась бомба замедленного действия - дрянная болячка гемофилия. Через
сто лет она и у нас сработает!
А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается
в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, - ну, промахнулась, с кем не
бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их
сыну. Разумовского увозят домой - к хохлам, но куда девать блудницу? Не
успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо
умирает с багровыми пятнами на локтях.
Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе
Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в
Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайсера:
1777 -- сын Александр,
1779 -- сын Константин,
и далее в том же темпе еще восемь раз по разу. Итого десять -- полная
мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала.
Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по
Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины. Молодому двору не
нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии
забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила.
Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее
деток -- по мере вылупления , - чтоб "воспитывать их русскими"...
Вы видите? -- я прав! -- "русский" -- это не формула крови, не
генеалогическая древесина прочных пород, это -- плод воспитания, набор
привычек, обычай поведения за столом...
Детей воспитывают "правильно", - это потом рванет, - но и в самом Павле
происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни
монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство
короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным. В Европе
заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает
уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И
сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом,
чем порфироносная мать. "Я тотчас бы все прекратил пушками!" -- мечтает он.
Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При
объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско,
созданное в подражание великому прадеду, - только без пьянства и разврата,
утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки
с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные
завещания, они пошли на смягчение российского климата...
Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться
за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской
революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и
столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое --
вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, - как тут править? Вот и несет
тебя головной сумбур, не поймешь куда.
Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе
невиданной производительностью -- в среднем по 42 ежемесячно -- всего 2179
за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I
до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда
(8), почти вчетверо -- расчетливую мать (12). От такой командной густоты
система управления дуреет, - мы это знаем по нынешней думской практике, -
исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.
Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных
солдатиков, - пять новых "княжеских родов", 22 графские фамилии вспыхивают
на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили
столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100,
делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической
истеричности Павла!
Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина?
Жуть берет!
Армию стали реформировать со страшной скоростью. Провели ревизию чинов,
- полторы тысячи фиктивных офицеров -- дворянских недорослей вылетели "со
службы".
Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия.
Введена новая военная форма -- ну, этим мы и поныне страдаем!
Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие "рассуждения"
искореняется вообще.
В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется
вертикаль "император -- генерал -- прокурор -- министр", то есть, над
законом и его исполнением ставится генеральская фишка -- рассаживается стая
силовиков. -- Знакомо, не правда ли?
Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные
атмосферы. Страшная, кощунственная тайна становится известна
гальванизированному населению: Павел заказал "изготовить модель
Санкт-Петербурга -- так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады
всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной,
геометрической точностью"! Тень огромного, безумного императора, нависающего
над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы,
проникает в сон обывателей...
Короче, народ был приведен в привычное настороженное состояние.
Жирной точкой первого этапа реформ стал указ от 5 апреля 1797 года о
престолонаследии, продержавшийся потом последние 120 романовских лет. По
этому указу не полагалось никаких императриц, - только старшие мужчины в
правящем колене. Женщина имела шанс только при полном вымирании
Романовых-мужчин. Историк называет это "попыткой управления будущим"...
Это он -- по гуманитарности своего образования! Управление это всегда -
воздействие на будущее. Управлять прошлым и даже настоящим нельзя, брат
Историк!
Павел запрещает якобинские слова "клуб", "совет", "представитель".
Вводит награждение священников орденами (они ропщут, но берут, и
традиция работает до сих пор), называет духовенство "одной из
государственных служб".
С 20 января 1798 года запрещает ношение фраков, - нечего здесь оперетты
разводить! "Позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником
шириною не менее как в 3/4 вершка, обшлага же иметь того цвета, как и
воротники". Жилеты долой! Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками. Ботинок
не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать "без излишней
толстоты".
Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский
посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, "за ношение
круглой шляпы". Дальше -- больше и без остановок. Вот фрагмент хроники 1799
года:
18 февраля. Запрет вальса.
2 апреля. "Тупей на лоб не опускать", -- это борьба с армейским
пижонством.
6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить.
17 июня. "Широкие большие букли не накручивать".
12 августа. Запрет бакенбард.
4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников.
28 сентября. "Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали".
28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок...
Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а
ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные
сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг!
Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике.
Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы
сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!)
рыцарский орден. При дворе толкутся "странствующие рыцари" - европейский
сброд, бурлит массонство. "Русский Дон-Кихот!", -- припечатывает будущего
союзника и противника Наполеон. Павел притаскивает с Мальты в Питер
иностранный сувенир - "честную десницу Иоанна Предтечи". Оказывается, не
только голову оттяпали Крестителю за танец Саломеи, но и руку кто-то
отпилил. С тех пор ежегодно эту руку вывозят в летнюю царскую резиденцию на
гастроли. Окрестные обыватели сбегаются в Павловск, Гатчину, Царское село
обозреть святыню и, соответственно, излечиться от всех болезней.
"Игры чести" приобретают практическое направление.
Поручик Вульф разжалуется и попадает в крепость "без срока" за то, что
держал при себе беспаспортную девицу.
Подпоручик Сумароков отправляется в Сибирь за вызов на дуэль старшего
по званию.
Измайловец Копьев пародийно отращивает уставную косицу, утрирует детали
формы -- в тюрьму!
Император наводит порядок и среди покойников. Отца перезахоранивает с
честью, Потемкина -- с бесчестьем.
Православная церковь молчит, аж давится. Ходят слухи о соединении
церквей под властью папы римского, а затем -- царь-папы. Павла легко
воображают в папской тиаре!
Самодурство уживается с куртуазностью -- надо же поддерживать рыцарский
этикет! Император покровительствует театрам, снисходительно беседует "на
равных" с богемой, чуть ли не выше себя превозносит Суворова -- своего
самого стойкого оловянного солдатика. Суворов -- мировой армейский авторитет
- получает немыслимый титул "генералиссимуса", его имя поминается в церкви
по списку императорской фамилии!..
Ну что, товарищи российский народ? -- нужен нам, крепостным дворянам и
гарнизонным крестьянам такой император? Нужен Империи такой клоун? Нужен
гвардии такой вождь? -- На хрен! -- громко задумался гвардейский наш
народ...
Пока он думает, Павел покушается на самую сердцевину нашей души -
пьяную грамоту Петра III о вольности дворянства, подтвержденную в 1785 году
"Жалованной грамотой" трезвой Екатерины. Отныне все обязаны служить! По
провинциям выискивают помещиков-придурков, "пребывающих в праздности".
Попутно отменяются свободные профессии...
В России так: обидел мастера, - считай покойник! Художники злобно
малюют шаржи и строчат пасквили на опрометчивого государя.
Тут же врубаются огромные налоги -- по 20 рублей с крепостной души.
Помещики трясутся в оскорбленной скупости. Соответственно запрещаются
губернские дворянские собрания, преследуется любая выборность. Вводится
порка дворян! Лишение дворянского звания становится произвольным актом.
Вводится институт слежки, наружного наблюдения, - топтуны пока еще
неумело тащатся за оскорбленными Долгорукими, Куракиными, Румянцевыми.
Вводится перлюстрация переписки, гэбэшники изготавливают поддельные
печати для восстановления сургучных оттисков на вскрытых письмах.
С 18 апреля 1800 года запрещается ввозить в Россию из-за рубежа любые
печатные издания. "...Равномерно и музыку!", - грубо останавливают на
таможне ноты кучерявого Вольфганга Амадея Моцарта...
Вот откуда произошел славный хренниковский вопль: "Только произведения
членов Союза композиторов!"; вот почему мы так азартно переписывали музыку в
подполье, - "на костях" и магнитной ленте; вот почему так глубоко пронзило
наше сердце запретное слово Rock'n'Roll!..
Самое главное, что вся эта дурь нимало не содействовала Империи!
Казалось бы, строгость -- мать системного анализа, необходимая
математическая приправа к строительным технологиям, а вот, поди ж ты! --
стало только хуже. Империя погрязла в цензуре, подозрительности, репрессиях.
Историк увлекся подсчетом числа осужденных, структурой приговоров,
практикой наказаний. Я же отдыхал весь во внимании: когда же начнут казнить?
В моем представлении, слово "репрессирован" означало только одно -- пуля в
затылок, петля на шею, голову долой! Но пока было скучно, - так, щекотка
одна: лишение дворянства, чинов, "кавалерий", порка, ссылка, арест на две
недели. Пятнадцатисуточники были очень недовольны императором, и выходя на
волю предавались крамолам с новой силой.
Историк насчитал за павловские годы только 573 дела по Тайной
экспедиции. По этим делам прошло 727 человек, которые отделались
наказаниями, совместимыми с жизнью. Самое худшее, что могло произойти с
"казнимым" -- это вырывание ноздрей и ссылка на Нерчинские заводы. Одно
время даже губернатором Сибири был прощенный человек без ноздрей.
И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних
русских -- 33 миллиона "имели повод благословлять императора"! Павел,
оказывается, "репрессировал" выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся
на народное благословение, "желая вызвать к себе любовь черни". Правильно,
так и надо, так мы и будем потом поступать, ваше величество!
Вот популистские изыски Павла Петровича.
Крепостные получают "право голоса" наравне с вольными. То есть, им
дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто
мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной "матушке".
Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и
профессиональной -- 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю
душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам
еще снижать и снижать!
В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей --
10% госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство.
Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать
крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью,
разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым
товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине -- двумя днями в неделю.
Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно.
Дальше -- больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы.
Разрешается аппелировать к справедливости даже "секретным арестантам" --
убийцам, особо опасным рецидивистам и проч.
Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную
кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до
частоты драк на поселковых танцах:
Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах,
суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут
приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед.
Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах
щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и
выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа
военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских --
менее 300. Поэтому, - резонно отмечает Историк, - переворот 1801 года был
единственным чисто офицерским и дворянским переворотом в России. Знай о
заговоре солдаты, Павел был бы жив, а дворянство как класс -- еще не
известно. Но главное, что нас прельстило -- это наглядное ущемление высшего
сословия, унижение позолоченных Екатериной штатских крыс. Нам в пыльном
строю это нравилось! Так что мы радостно и чистосердечно орали:
"Здра-жла-ваш-ператорск-ли-чест-во!".
Видя нелюбовь отдыхающих и галопирующих на фоне любви трудящихся и
марширующих, Павел логично объяснял это нравственной испорченностью
праздного меньшинства.
Но вот беда! -- гнусное меньшинство умело писать и очень ловко
пользовалось устной и письменной речью, и не только по-русски!
Павла стали обвинять в безумии, бредовом величии, "повреждении".
КлеветаСатирики пренебрегали одним из основных правил Имперской Теории:
безумная энергия, безумная мощь, безумная скорость, безумная решительность
-- это необходимые инструменты имперского строительства. Слово "безумный"
здесь не росчерк диагноста, а характеристика пограничного состояния, в
котором по долгу службы обязан пребывать Император!
Павел импровизировал или осознанно воплощал свое понимание абсолютной
власти, - не важно. Он делал это наиболее эффективным способом, - практика
последующих двух веков подтверждает наше ощущение.
Но Павел взял слишком круто, и лошадка, взлелеянная Екатериной, не
вынесла шпор. Понесла. Тут бы ухватить ее под уздцы железной рукой, да рук
не хватило, - нарушил наш Павел краеугольное правило имперского
строительства -- не сколотил партию негодяев! Собственно негодяев в
окрестностях по-прежнему околачивалось немало, но безобразничали они сами по
себе, в партийные ряды не строились. Вот и некому было Павла поддержать.
Попытки отобрать надежных подручных император делал неудачно. Самой
большой его кадровой ошибкой стал фавор рижского губернатора П.А.
фон-Палена. Этот, опальный по фамилии и на деле чиновник, был призван в
столицу 20 июля 1798 года и к 1801 году проделал стремительную карьеру.
Историк категорически считает его вторым человеком в Империи. Павел Петрович
сделал ошибку, явную любому нашему рядовому читателю, а не то что царю, - не
заметил роста Палена, не поторопился остудить горячую фишку, не послал
талантливого царедворца на поиск чудесного молодильного дерева Гильгамеша,
растущего в дальних вавилонских краях.
Еще до появления Палена, в 1797 году при дворе сложилась "конспирация",
возглавил ее ... наследник Александр. Впрочем, пока тут нет ничего
удивительного. Кружок, в который вошли также супруга Александра Елизавета
Алексеевна, несколько отставленных чиновников и несколько политических
прожектеров, напоминает "молодые дворы" самого Павла и Елизаветы Петровны.
Сочиняются проекты конституции, записка "О потребностях империи" и проч. Эта
оппозиция к 1799 году рассасывается по ссылкам, до реального заговора дело
не доходит, но Александр остается на пути осознанного мятежа, а Павла кроет
страх преследования.
Летом 1799 года Суворов одерживает блестящие победы в Италии, - что
его, защитника отечества, туда занесло? - образ императора-рыцаря сияет в
лучах суворовской славы. Спорить с таким правителем и выдумывать конституции
кажется нелепым. Александр страдает в одиночестве, ему приходится "команду
новую, хоть и сопливую, а набирать".
В этот экипаж входят:
Никита Петрович Панин -- племянник великого Никиты Панина и сын
усмирителя Пугачевского бунта;
Ольга Жеребцова -- родная сестра бывшего фаворита Платона Зубова;
Лорд Витворт -- английский посол. Историк утверждает, что и денежки
себе мы никуда не ходим.
"Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не
прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу
и не употребляла для того никакого искусства и прикрас"...
Скромно сказано. С этой самооценкой Екатерины соглашались все окрестные
мужики. А было этих мужиков немало. Во второй раз по ходу книги у нас
любовных эпизодов набирается на целую главу. Только, в отличие от Грозного,
Екатерина не утруждала себя законными браками, церковными благословениями и
переживаниями об их отсутствии.
Убив родного мужа, Екатерина не замедлила утихомирить свою "великую
чувствительность" подручными средствами. Удобнее огласить весь список господ
"побывавших в случае", хотя, конечно автора мучают подозрения в неполноте
сего реестра. Вот эти "случаемые":
1. Григорий Орлов.
2. Васильчиков (не потомок ли жены Грозного?).
3. Григорий Потемкин.
4. Завадовский.
5. С.Г. Зорич.
6. Корсаков.
7. Ланской.
8. Ермолов.
9. Александр Дмитриев-Мамонов.
10. Платон Зубов.
Эта горячая десятка не включает мимолетных амуров с Понятовским и
прочими.
Наблюдатели екатерининских туше возмущались "неожиданностью",
"беспричинностью", частотой смены караула, но и радовались безопасности
сменяемых. Сдавший пост никогда не попадал на плаху, не путешествовал в
Сибирь, не понижался в чинах и орденах. Он просто поправлял портупею и
служил дальше. Баба с возу...
Орлов отстоял 10 лет, с 1762 по 1772 год. При отставке был возведен в
княжеское достоинство, пять лет жил в Ревеле, женился на красавице
Зиновьевой. Она умерла в Европе через три года. Орлов так ее любил, что был
разбит морально и физически и скончался еще через три года 13 апреля 1783
года. "Смерть князя Орлова свалила меня в постель", - искренне, но как-то
двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк
объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной. Век
тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два
залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А.А.
Бобринского, дочь -- девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее
запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое
милых деток -- счастливая семья, - было чего убиваться...
Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять
лет (1774-1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791
году -- только душой.
Потемкина сменила мимолетная тройка резвых --
Завадовский-Зорич-Корсаков, а их - юный Ланской. Никого Екатерина "не любила
так страстно, как генерала Ланского". Оно и понятно, - 22 года, совсем
молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от
горя тоже весьма серьезно переболела.
Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год
при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов
осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте,
затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила
ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной
помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку
приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду.
Последним заступил на вахту Платон Зубов. Он тоже был 20 с небольшим
лет, лез во все дела, но новым Потемкиным не стал, несмотря на усилия
Екатерины.
Из-за всех этих постелей расстроились отношения Императрицы с
наследником Павлом и "молодым двором". Павлу не терпелось царствовать, к
этому его побуждало воспитание, полученное от бабушки Елизаветы, шушуканье о
заговорах народа в его пользу, да и возраст подошел самый коронный. Но
Екатерина в отставку не спешила и опасно увлеклась воспитанием внука
Александра. Поговаривали о возможном завещании трона прямо ему. Кризис
назревал. Пришлось Екатерине отправить Павла с женой в европейское турне под
именем графа Северного (1781-1782). В Европе Павла так жалели, что в Вене не
стали играть для гостей Шекспира, - посчитали неуместной постановку трагедии
принца датского в присутствии "русского Гамлета". К тому же обнаружилась
разница в политических симпатиях сына и матери, - Павел был поклонником
Пруссии во всех мелочах. Соответственно возникли две команды. Одна хотела
Павла, другая -- сразу его сына. Существует легенда, что после смерти
Екатерины Павел поручил принцу Александру, князю Куракину и Растопчину
разобрать бумаги, и они нашли завещание с отставкой Павла. Александр будто
бы сам бросил его в огонь...
Подкосило Екатерину известие об отказе юного шведского короля Густава
IV жениться на ее внучке Александре Павловне. У царицы обнаружились
"признаки легкого паралича", и последние свои месяцы она ходила с трудом. 6
ноября 1796 года, наутро после "Малого Эрмитажа" -- ассамблеи в узком кругу,
Императрица выпила кофе, поговорила с Зубовым, пошла в гардеробную одеваться
и была поражена ударом. Ее нашли на полу полностью парализованной. Через
несколько часов она скончалась. До семидесятилетия оставалось три года.
Екатерину похоронили в Александро-Невской лавре рядом с Петром III. Их
каменные гробы осенял общий балдахин, так напоминающий императорскую
спальню.
О, женщина!
Нам не дано предугадать,
К кому в конце концов ты ляжешь!..
Говорят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, - как
пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, - стал он править. Вот
его путь к трону.
Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор
признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать
Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, - чухонским младенцем,
подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти
рискованные слухи, народ желает династии добра, - чтобы в романовские трубы
попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы,
свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался.
Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового
переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом
папа умер, а мама стала ходить в голубой ленточке через плечо. В сиротство
мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он
внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у
бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: "Жив ли мой
отец?".
Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру
Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить
ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без
осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по
очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни.
В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине,
которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна...
Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков,
Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у
них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!)
передавалась бомба замедленного действия - дрянная болячка гемофилия. Через
сто лет она и у нас сработает!
А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается
в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, - ну, промахнулась, с кем не
бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их
сыну. Разумовского увозят домой - к хохлам, но куда девать блудницу? Не
успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо
умирает с багровыми пятнами на локтях.
Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе
Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в
Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайсера:
1777 -- сын Александр,
1779 -- сын Константин,
и далее в том же темпе еще восемь раз по разу. Итого десять -- полная
мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала.
Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по
Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины. Молодому двору не
нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии
забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила.
Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее
деток -- по мере вылупления , - чтоб "воспитывать их русскими"...
Вы видите? -- я прав! -- "русский" -- это не формула крови, не
генеалогическая древесина прочных пород, это -- плод воспитания, набор
привычек, обычай поведения за столом...
Детей воспитывают "правильно", - это потом рванет, - но и в самом Павле
происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни
монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство
короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным. В Европе
заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает
уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И
сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом,
чем порфироносная мать. "Я тотчас бы все прекратил пушками!" -- мечтает он.
Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При
объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско,
созданное в подражание великому прадеду, - только без пьянства и разврата,
утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки
с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные
завещания, они пошли на смягчение российского климата...
Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться
за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской
революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и
столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое --
вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, - как тут править? Вот и несет
тебя головной сумбур, не поймешь куда.
Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе
невиданной производительностью -- в среднем по 42 ежемесячно -- всего 2179
за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I
до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда
(8), почти вчетверо -- расчетливую мать (12). От такой командной густоты
система управления дуреет, - мы это знаем по нынешней думской практике, -
исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.
Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных
солдатиков, - пять новых "княжеских родов", 22 графские фамилии вспыхивают
на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили
столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100,
делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической
истеричности Павла!
Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина?
Жуть берет!
Армию стали реформировать со страшной скоростью. Провели ревизию чинов,
- полторы тысячи фиктивных офицеров -- дворянских недорослей вылетели "со
службы".
Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия.
Введена новая военная форма -- ну, этим мы и поныне страдаем!
Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие "рассуждения"
искореняется вообще.
В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется
вертикаль "император -- генерал -- прокурор -- министр", то есть, над
законом и его исполнением ставится генеральская фишка -- рассаживается стая
силовиков. -- Знакомо, не правда ли?
Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные
атмосферы. Страшная, кощунственная тайна становится известна
гальванизированному населению: Павел заказал "изготовить модель
Санкт-Петербурга -- так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады
всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной,
геометрической точностью"! Тень огромного, безумного императора, нависающего
над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы,
проникает в сон обывателей...
Короче, народ был приведен в привычное настороженное состояние.
Жирной точкой первого этапа реформ стал указ от 5 апреля 1797 года о
престолонаследии, продержавшийся потом последние 120 романовских лет. По
этому указу не полагалось никаких императриц, - только старшие мужчины в
правящем колене. Женщина имела шанс только при полном вымирании
Романовых-мужчин. Историк называет это "попыткой управления будущим"...
Это он -- по гуманитарности своего образования! Управление это всегда -
воздействие на будущее. Управлять прошлым и даже настоящим нельзя, брат
Историк!
Павел запрещает якобинские слова "клуб", "совет", "представитель".
Вводит награждение священников орденами (они ропщут, но берут, и
традиция работает до сих пор), называет духовенство "одной из
государственных служб".
С 20 января 1798 года запрещает ношение фраков, - нечего здесь оперетты
разводить! "Позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником
шириною не менее как в 3/4 вершка, обшлага же иметь того цвета, как и
воротники". Жилеты долой! Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками. Ботинок
не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать "без излишней
толстоты".
Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский
посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, "за ношение
круглой шляпы". Дальше -- больше и без остановок. Вот фрагмент хроники 1799
года:
18 февраля. Запрет вальса.
2 апреля. "Тупей на лоб не опускать", -- это борьба с армейским
пижонством.
6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить.
17 июня. "Широкие большие букли не накручивать".
12 августа. Запрет бакенбард.
4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников.
28 сентября. "Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали".
28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок...
Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а
ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные
сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг!
Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике.
Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы
сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!)
рыцарский орден. При дворе толкутся "странствующие рыцари" - европейский
сброд, бурлит массонство. "Русский Дон-Кихот!", -- припечатывает будущего
союзника и противника Наполеон. Павел притаскивает с Мальты в Питер
иностранный сувенир - "честную десницу Иоанна Предтечи". Оказывается, не
только голову оттяпали Крестителю за танец Саломеи, но и руку кто-то
отпилил. С тех пор ежегодно эту руку вывозят в летнюю царскую резиденцию на
гастроли. Окрестные обыватели сбегаются в Павловск, Гатчину, Царское село
обозреть святыню и, соответственно, излечиться от всех болезней.
"Игры чести" приобретают практическое направление.
Поручик Вульф разжалуется и попадает в крепость "без срока" за то, что
держал при себе беспаспортную девицу.
Подпоручик Сумароков отправляется в Сибирь за вызов на дуэль старшего
по званию.
Измайловец Копьев пародийно отращивает уставную косицу, утрирует детали
формы -- в тюрьму!
Император наводит порядок и среди покойников. Отца перезахоранивает с
честью, Потемкина -- с бесчестьем.
Православная церковь молчит, аж давится. Ходят слухи о соединении
церквей под властью папы римского, а затем -- царь-папы. Павла легко
воображают в папской тиаре!
Самодурство уживается с куртуазностью -- надо же поддерживать рыцарский
этикет! Император покровительствует театрам, снисходительно беседует "на
равных" с богемой, чуть ли не выше себя превозносит Суворова -- своего
самого стойкого оловянного солдатика. Суворов -- мировой армейский авторитет
- получает немыслимый титул "генералиссимуса", его имя поминается в церкви
по списку императорской фамилии!..
Ну что, товарищи российский народ? -- нужен нам, крепостным дворянам и
гарнизонным крестьянам такой император? Нужен Империи такой клоун? Нужен
гвардии такой вождь? -- На хрен! -- громко задумался гвардейский наш
народ...
Пока он думает, Павел покушается на самую сердцевину нашей души -
пьяную грамоту Петра III о вольности дворянства, подтвержденную в 1785 году
"Жалованной грамотой" трезвой Екатерины. Отныне все обязаны служить! По
провинциям выискивают помещиков-придурков, "пребывающих в праздности".
Попутно отменяются свободные профессии...
В России так: обидел мастера, - считай покойник! Художники злобно
малюют шаржи и строчат пасквили на опрометчивого государя.
Тут же врубаются огромные налоги -- по 20 рублей с крепостной души.
Помещики трясутся в оскорбленной скупости. Соответственно запрещаются
губернские дворянские собрания, преследуется любая выборность. Вводится
порка дворян! Лишение дворянского звания становится произвольным актом.
Вводится институт слежки, наружного наблюдения, - топтуны пока еще
неумело тащатся за оскорбленными Долгорукими, Куракиными, Румянцевыми.
Вводится перлюстрация переписки, гэбэшники изготавливают поддельные
печати для восстановления сургучных оттисков на вскрытых письмах.
С 18 апреля 1800 года запрещается ввозить в Россию из-за рубежа любые
печатные издания. "...Равномерно и музыку!", - грубо останавливают на
таможне ноты кучерявого Вольфганга Амадея Моцарта...
Вот откуда произошел славный хренниковский вопль: "Только произведения
членов Союза композиторов!"; вот почему мы так азартно переписывали музыку в
подполье, - "на костях" и магнитной ленте; вот почему так глубоко пронзило
наше сердце запретное слово Rock'n'Roll!..
Самое главное, что вся эта дурь нимало не содействовала Империи!
Казалось бы, строгость -- мать системного анализа, необходимая
математическая приправа к строительным технологиям, а вот, поди ж ты! --
стало только хуже. Империя погрязла в цензуре, подозрительности, репрессиях.
Историк увлекся подсчетом числа осужденных, структурой приговоров,
практикой наказаний. Я же отдыхал весь во внимании: когда же начнут казнить?
В моем представлении, слово "репрессирован" означало только одно -- пуля в
затылок, петля на шею, голову долой! Но пока было скучно, - так, щекотка
одна: лишение дворянства, чинов, "кавалерий", порка, ссылка, арест на две
недели. Пятнадцатисуточники были очень недовольны императором, и выходя на
волю предавались крамолам с новой силой.
Историк насчитал за павловские годы только 573 дела по Тайной
экспедиции. По этим делам прошло 727 человек, которые отделались
наказаниями, совместимыми с жизнью. Самое худшее, что могло произойти с
"казнимым" -- это вырывание ноздрей и ссылка на Нерчинские заводы. Одно
время даже губернатором Сибири был прощенный человек без ноздрей.
И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних
русских -- 33 миллиона "имели повод благословлять императора"! Павел,
оказывается, "репрессировал" выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся
на народное благословение, "желая вызвать к себе любовь черни". Правильно,
так и надо, так мы и будем потом поступать, ваше величество!
Вот популистские изыски Павла Петровича.
Крепостные получают "право голоса" наравне с вольными. То есть, им
дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто
мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной "матушке".
Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и
профессиональной -- 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю
душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам
еще снижать и снижать!
В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей --
10% госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство.
Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать
крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью,
разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым
товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине -- двумя днями в неделю.
Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно.
Дальше -- больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы.
Разрешается аппелировать к справедливости даже "секретным арестантам" --
убийцам, особо опасным рецидивистам и проч.
Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную
кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до
частоты драк на поселковых танцах:
Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах,
суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут
приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед.
Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах
щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и
выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа
военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских --
менее 300. Поэтому, - резонно отмечает Историк, - переворот 1801 года был
единственным чисто офицерским и дворянским переворотом в России. Знай о
заговоре солдаты, Павел был бы жив, а дворянство как класс -- еще не
известно. Но главное, что нас прельстило -- это наглядное ущемление высшего
сословия, унижение позолоченных Екатериной штатских крыс. Нам в пыльном
строю это нравилось! Так что мы радостно и чистосердечно орали:
"Здра-жла-ваш-ператорск-ли-чест-во!".
Видя нелюбовь отдыхающих и галопирующих на фоне любви трудящихся и
марширующих, Павел логично объяснял это нравственной испорченностью
праздного меньшинства.
Но вот беда! -- гнусное меньшинство умело писать и очень ловко
пользовалось устной и письменной речью, и не только по-русски!
Павла стали обвинять в безумии, бредовом величии, "повреждении".
КлеветаСатирики пренебрегали одним из основных правил Имперской Теории:
безумная энергия, безумная мощь, безумная скорость, безумная решительность
-- это необходимые инструменты имперского строительства. Слово "безумный"
здесь не росчерк диагноста, а характеристика пограничного состояния, в
котором по долгу службы обязан пребывать Император!
Павел импровизировал или осознанно воплощал свое понимание абсолютной
власти, - не важно. Он делал это наиболее эффективным способом, - практика
последующих двух веков подтверждает наше ощущение.
Но Павел взял слишком круто, и лошадка, взлелеянная Екатериной, не
вынесла шпор. Понесла. Тут бы ухватить ее под уздцы железной рукой, да рук
не хватило, - нарушил наш Павел краеугольное правило имперского
строительства -- не сколотил партию негодяев! Собственно негодяев в
окрестностях по-прежнему околачивалось немало, но безобразничали они сами по
себе, в партийные ряды не строились. Вот и некому было Павла поддержать.
Попытки отобрать надежных подручных император делал неудачно. Самой
большой его кадровой ошибкой стал фавор рижского губернатора П.А.
фон-Палена. Этот, опальный по фамилии и на деле чиновник, был призван в
столицу 20 июля 1798 года и к 1801 году проделал стремительную карьеру.
Историк категорически считает его вторым человеком в Империи. Павел Петрович
сделал ошибку, явную любому нашему рядовому читателю, а не то что царю, - не
заметил роста Палена, не поторопился остудить горячую фишку, не послал
талантливого царедворца на поиск чудесного молодильного дерева Гильгамеша,
растущего в дальних вавилонских краях.
Еще до появления Палена, в 1797 году при дворе сложилась "конспирация",
возглавил ее ... наследник Александр. Впрочем, пока тут нет ничего
удивительного. Кружок, в который вошли также супруга Александра Елизавета
Алексеевна, несколько отставленных чиновников и несколько политических
прожектеров, напоминает "молодые дворы" самого Павла и Елизаветы Петровны.
Сочиняются проекты конституции, записка "О потребностях империи" и проч. Эта
оппозиция к 1799 году рассасывается по ссылкам, до реального заговора дело
не доходит, но Александр остается на пути осознанного мятежа, а Павла кроет
страх преследования.
Летом 1799 года Суворов одерживает блестящие победы в Италии, - что
его, защитника отечества, туда занесло? - образ императора-рыцаря сияет в
лучах суворовской славы. Спорить с таким правителем и выдумывать конституции
кажется нелепым. Александр страдает в одиночестве, ему приходится "команду
новую, хоть и сопливую, а набирать".
В этот экипаж входят:
Никита Петрович Панин -- племянник великого Никиты Панина и сын
усмирителя Пугачевского бунта;
Ольга Жеребцова -- родная сестра бывшего фаворита Платона Зубова;
Лорд Витворт -- английский посол. Историк утверждает, что и денежки