Страница:
осмыслит, укоротит, сделает понятным и приятным народу, полезным Империи...
Такое вот мирное время.
Хорошо хоть война почти не прекращалась, а то выдайся нашему Петру
побольше лет мирного царствования, то, пожалуй, он и не остался бы у нас
Великим Медным Всадником. А был бы свихнувшимся Всадником Без Головы,
"запрометавшим" медную голову в тар-тарары.
А как там наша Империя?
А никак. Пирамиды не получилось, старая потешная компания развалилась,
-- многие скончались, погибли, были удалены-таки за воровство. Петр утешился
счастливым браком с Екатериной, умилился любимым сыном Петром Петровичем,
дочерьми. Это семейное удовлетворение, свойственное обычному человеку,
совсем уж выбивало почву из-под имперского строительства. Семья не может и
не должна заменять великую пирамиду, на вершине которой ты оказался наедине
с Богом.
Но и семейные дела принесли Петру не только радость, но и страшную
неприятность. Закрутилось "дело царевича Алексея". Вот как объясняет корни
этого дела наш Историк.
"Божественный основатель религии любви и мира объявил, что пришел не
водворить мир на земле, но ввергнуть нож среди людей, внести разделение в
семьи, поднять сына на отца и дочь на мать. Те же явления представляет нам и
гражданская история"...
Оставим на совести "основателя религии любви и мира" его людоедские
парадоксы. Так или иначе, Алексей не поладил с Петром. Не оправдал сын
папиных надежд. Не стал затевать потешных компаний и кампаний. Не впал в
пьянство и разврат, избегал табака и мореплаванья. Во всем была виновата
проклятая наследственность. То ли проявлялась в Алексее гнилая лопухинская
кровь матери Евдокии, то ли звучал тишайший глас покойного деда Алексея
Михайловича.
Да и Русь православная сильно надеялась на Алексея. Огромное, мощное,
напряженное экстрасенсорное поле всея Руси концентрировалось на юном
наследнике престола. Народ надеялся, что папашу свалит-таки его бесовская
падучка, и страной станет править нормальный государь.
Алексею народные чаянья были не очень важны. Не очень. На него больше
влияли воспоминания детства, обида и скорбь матери, повседневная кровавая
действительность. Не хотел Алексей править так. Возможно, он никак не хотел
править. Потому что если человек хочет править или тратить наследство, он
сначала покорно дожидается кончины дорогого папаши, выполняя все его
прихоти, а потом уж поворачивает по-своему. Мог Алексей походить в зеленом
преображенском мундире? Мог покуролесить для вида? Мог. Но не стал.
В лице Алексея мы имеем, пожалуй, первый на Руси случай добровольного
отказа от перспективы власти...
Тут почтенные приверженцы нашей Имперской Теории наверняка рассмеются:
такого не бывает! Не иначе, Алексей был слаб на голову -- в дядю Ваню и дядю
Федю.
Нет, дорогие! Алексей знал несколько языков, много читал. "Бог разума
тебя не лишил, - удивленно констатировал Петр, - но знай, что мало радости
получишь, если не будешь следовать примеру моему".
Наставник царевича Гюйссен удовлетворенно наблюдал, как царевич шесть
раз подряд перечитывает всю Библию по-славянски и по-немецки, враз
проглатывает все переведенные книги -- от церковных поучений -- до
бульварных сочинений.
Постепенно отец стал тягостен сыну. Алексей прозрел бессмысленность
войны, неоправданность насилия, отвратительность образа монаршей жизни и
труда.
Уж чего только Петр не делал. И погнал мальчишку "отводить полки" по
лютой стуже, -- пришлось потом долго лечить его от лихорадки. И выпроводил с
Меншиковым в Дрезден, чтобы светлейший научил "зоона" хоть каким-нибудь
заграничным вольностям, - Алексей вместо экскурсий по кабакам изучил сверх
плана стереометрию и "профондиметрию" какую-то. Хотел царь подсунуть сыну
вольфенбиттенскую принцессу, - еле царевич от нее открестился. Но упорный
папа не унимался и в 1711 году выжал из Алексея согласие на брак с
принцессой бланкенбургской Шарлоттой. Свадьба состоялась 14 октября в доме
польской королевы в Торгау. Но жизнь молодая получилась какая-то непылкая,
по-немецки расчетливая. Да и Петр не давал воссиять медовому месяцу -- все
посылал сына к войскам.
В 1713 году все съехались, наконец, в Питере. Царь хотел экзаменовать
сына в черчении -- Алексей пытался прострелить себе руку. Петр бил сына за
самострел, ругал, потом "забыл" о нем. В следующем году царевич разболелся и
его отпустили в Карлсбад на воды. Стали готовить свиту, подорожные,
перекладных и проч. Но Алексей быстро оформил у канцлера Головкина липовый
загранпаспорт на имя некоего офицера и уехал инкогнито. В Карлсбаде он
погрузился в чтение книг, а дома Шарлотта как раз рожала дочь. В следующем
1715 году ей удалось родить сына Петра, но на четвертый день она рановато
вскочила с кровати и надорвалась. Царевич горевал, был с принцессой до конца
и три раза падал в обморок от ужаса.
Через пять дней после смерти жены, 27 октября 1715 года Алексей подал
отцу прошение об отказе от престолонаследия. Он наговаривал на себя чуть ли
не слабоумие, в общем, косил от призыва. Петр расстроился, грозил сыну
плахой, монастырем, но свалился сам в сильнейшем припадке. По выздоровлении
19 января 1716 года послал ультиматум: или исправься и готовься царствовать
-- или с тобой будет поступлено как со злодеем.
Алексей сам засобирался в монастырь. Стал отпрашиваться у отца,
заболел. Царь, уезжая в армию, простился с больным сыном, отложил
"резолюцию" на потом. Уехал, и события завертелись.
18 июня 1716 года умирает тетка Алексея царевна Наталья. Перед смертью
будто бы говорит царевичу, что защищала его жизнь перед царем, а теперь
защиты не будет. Советует бежать в Австро-Германию к императору. Петр и сам
подталкивает Алексея -- требует в письме с фронта: или-или. Или --
царствовать, и тогда давай сюда, как раз поспеешь к очередной битве; или --
ступай уж в монастырь, напиши только в какой, и не мешкай.
Царевич решил бежать немедленно. Заявил Меншикову о согласии
царствовать, получил загранпаспорт, якобы для выезда к царю "в поход".
Прихватил с собой постельную подругу Афросинью Федорову и 26 сентября рванул
на Ригу с умыслом поворотить на Вену-Рим.
Царевич исчез. Царь и Москва забеспокоились, учинили розыск через своих
резидентов. Рыли всю Европу, наконец, в начале 1717 года напали на след
беглеца в Вене. Так впервые Россия приобщилась к благодати Интерпола.
За Алексеем выехала группа захвата капитана гвардии А. Румянцева.
Царевич истерично просил у императора политического убежища. Ему не
отказывали. Немцы жалели Алексея, подозревали смертельную опасность, которой
он подвергался "от яда и подобных русских галантерей". Царевича проводили в
Неаполь. Румянцев выследил его. Он и тайный советник Петр Толстой добрались
до Неаполя и выторговали у короля встречу с Алексеем. Алексей дрожал от
ужаса и отпирался возвращаться. Последовали угрозы, что царь придет сюда
сам, а то и с армией. Имперские правозащитники испугались насмерть. 3
октября 1717 года, через год после побега блудный сын согласился вернуться.
Он успокаивал отца в письме, молил о прощении, выпрашивал разрешения
жениться на Афросинье, не доезжая Питера, в общем, нес околесицу.
С точки зрения строителя Империи Алексей явно выглядел душевнобольным.
Но мы с вами легко можем войти в его положение, пожалеть парня, понять
по-человечески. Он хотел покоя, хотел честно жениться на любимой, надежной
женщине, мечтал о простых, безопасных радостях, не желал делать зло.
С проволочками, дурными предчувствиями, задержками и прощаниями в
королевских домах ехал Алексей в Россию, медленно влачил крестный путь к
огромному лобному месту, имя которому - Москва.
В Москве царевич оказался 31 января 1718 года, благоразумно оставив
беременную Афросинью за границей.
Царь тоже вернулся в страну. Его мысли были заняты грядущей интригой и
подозрениями. Вот Алексей поселится в деревне или монастыре. Будет капустку
выращивать, радоваться пчелиному жужжанию, птичьему хору, речному плеску.
Он, значит, будет радоваться, а ты тут дрожи? Небось, найдутся советчики и
заговорщики, разыщут Алексея в капусте, помоют его, оденут, притащат в
Москву, привезут из-за бугра колхозную государыню Афросинью и новорожденного
ублюдка-наследника, коронуют их всех, удавят законную царицу Екатерину и
царевича Петю, вырежут всех Нарышкиных, спалят и заболотят Питер, сгноят
флот, растеряют оккупированные польские, немецкие и прибалтийские города,
распустят имперские окраины и украины, испоганят память великих дел
петровых. Нужно было этих заговорщиков изловить заранее. Над Россией повис
ужас повального "розыска", очередного дела о врагах народа. Тень Грозного
витала над Москвой и Невой.
Дело началось 3 февраля. В этот день царевича в арестантском обличьи --
нет, он был во всем своем, но уже без шпаги -- ввели в судебное заседание,
которое происходило в Кремлевском дворце при духовенстве, светских
начальниках и под председательством самого царя.
Процесс шел по знакомой нам схеме 37 года. Царь зачитал обвинение.
Царевич упал в ноги, слезно молил о прощении и каялся в любых грехах. Царь
обещал простить, если Алексей "откроет всех людей". Царевич выдал этих
несчастных людей всем списком лично царю в отдельном кабинете. Потом пошли в
Успенский собор, где, как мы знаем, наследники венчаются на царство. Теперь
здесь впервые произошел обратный акт. Алексей перед евангелием отрекся от
престола и подписал клятву наследства не искать, брата Петра принять
"истинным наследником". Успенский бог спокойно принял эту "отмазку" из
царей, как раньше принимал безбожное "помазание" Грозного, Годунова,
Шуйского. Совсем уж этот обитатель соборного купола превратился в скучного
нотариуса -- ни тебе грозно рыкнуть, ни тебе молнией шаркнуть.
На другой день был опубликован царский манифест с разъяснением дела. И
сразу Алексея заставили дать письменные показания о "сообщниках". Он сдал
под расписку шестерых: Кикина, Долгорукого, Дубровского, Вяземского,
Афанасьева, тетку Марью Алексеевну. Их стали выборочно пытать, они легко
кололись. Кикина приговорили к смертной казни "жестокой" -- с разными
отсечениями, мучениями и др., Афанасьева -- к "простой смерти", туда же
определили дьяка Федора Воронова -- за разработку шифра для тайной переписки
царевича. Долгорукого сослали в Соликамск. Вяземского -- в Архангельск.
Параллельно стали хватать Лопухиных, всех нежелательных и
подозрительных по старым висячим делам. Добрались и до бывшей царицы Евдокии
-- ее сослали на Ладогу. Последовали "жестокие" казни с посадкой на кол и
колесованием, обычные повешения и "усекновения глав", публичная порка
женщин, ссылки и конфискации. Право Империи на террор наглядно
подтверждалось.
Царевич будто бы был прощен. Отец поехал в Питер, взял его с собой,
определил ему место содержания и присмотра. Но логику, мораль,
принципиальную неизбежность предстоящего мы с вами, конечно, уже
почувствовали. Уцелеть, выжить, заняться пчелами и капустой Алексею было
столь же нереально, как Марине Мнишек -- получить пожизненную вдовью пенсию
от Романовых; как царевичу Ване Лжедмитриевичу -- попасть в детсадик,
окончить школу, мирно состариться среди мемуаров; как моему любимому Грише
Отрепьеву -- получить понижение из царей в дьячки и убыть в провинциальную
епархию на рублевое жалованье.
Петр был настоящий Император. Он был беспощаден и неукротим. Он был
нацелен на строительство Империи, как "основатель царства любви и мира" --
на строительство царства божьего на земле, то есть -- до крови в семьях,
братоубийства, геноцида, гражданской войны, вселенской вражды и ненависти.
Чего не сделаешь во имя светлого будущего?!
Петр сам был -- приговор Алексею.
Алексей был рожден Петром. Но жизнь Петра была смертью для Алексея. И
Алексей умер. Не сразу, конечно, а погодя.
Сначала он на свою голову вымолил у отца возвращение Афросиньи. Дурачок
наивный. Ее-то здесь и дожидались! Афросинью поставили на допрос, и она
показала, - мы догадываемся от каких угроз, - что Алексей весь с ног до
головы в заговорах и крамоле. Она уверенно цитировала любимого мужа: "Я
старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле: когда буду
государем, буду жить в Москве, а Петербург оставлю простым городом, корабли
держать не буду, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться
старым владеньем, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле".
За такое изменное настроение Алексею было предъявлено новое обвинение
"в неполноте и неправильности прежних показаний". И снова был допрос, и
Алексей отвечал как-то устало и двусмысленно, что, действительно не прочь
был царствовать, но по-своему, и не отстраняя отца, а мирно дождавшись его
смерти, а в заговор на свержение вступать не стал, хотя мог, а если бы
заговорщики были посильнее, то и подумал бы.
Такая пионерская честность особенно заводит палача. 13 июня Петр отдает
сына на суд церкви, министрам, сенаторам, генералитету. Он пространно
уговаривает их не стесняться в приговоре, не "флатировать" и не
"похлебствовать". Он буквально вдалбливает "судьям" смертный приговор. Такой
вот Павлик Морозов наоборот.
Но опыт карьерного прогноза каждому чиновнику нагляден и памятен в
веках, поэтому попы заводят уклончивую библейскую волынку о прощении
блудного сына, о помиловании гулящей жены, захваченной в прелюбодеянии и не
добитой камнями.
Понятливей оказались светские чины. 17 июня они просто допрашивали
Алексея, а 19 июня -- о, смелые люди! -- поставили его на пытку, дали 25
ударов. Алексей повторил все прежние признания, зачем было и пытать? 24 июня
получил еще 15 ударов, опять все подтвердил, добавил какие-то мелкие
подробности о второстепенных "заговорщиках". В тот же день прочитали
приговор: "Достоин смерти!". В постскриптуме сенаторы и прочие дико
извинялись и оговаривались, что приговор -- условный, подлежит
окончательному решению царя. Подписали документ 126 кавалеров, начиная
сиятельным вором Меншиковым и заканчивая сотней "менее высоких чинов".
Казнь состоялась 26 июня 1718 года. К 8 часам утра в гарнизонную
канцелярию собрались главные подписчики приговора. Приехал Петр. Был "учинен
застенок" в Трубецком раскате гарнизона. Что делали с царевичем с 8 до 11
часов, осталось неизвестным. Но, видимо, его мучили окончательно, ибо к 6
часам вечера он скончался.
Чудовищна отцовская драма Петра...
Это нам она чудовищна. Мы по-человечески не можем себе вообразить это
медленное, практически публичное сыноубийство. Никакой шизофренический вопль
Ивана Грозного не покрывает его, никакой патриотический стон Тараса Бульбы
не оправдывает. Но был ли Петр человеком?
- Каким "человеком"? Вы что, забыли, товарищи, что Петр Алексеевич
Романов был Императором великой России! А вы -- "человеком"!.. --
назидательный голос кремлевского анонима еще звучит, но мы уже ничего не
слышим, кроме заунывного звона петропавловского колокола -- это 30 июня
царевич Алексей погребается рядом со своей супругой принцессой Шарлоттой
Бланкенбургской.
В своих письмах к европейским дворам Петр застенчиво врал, что казнить
Алексея, может быть, и не собрался бы, но слабый "зоон" внезапно скончался
от испуга и апоплексического удара при чтении приговора.
Эх, Петр Алексеевич! Если сын твой такой был хилый на сосуды, так что ж
он у тебя не помер на коленях в раннем детстве, при чтении английской
народной сказки Сергея Михалкова "Три поросенка"?
Такая чушь навозная -- прекрасное удобрение для народного творчества.
Вот сокращенные фольклорные версии смерти Алексея:
1. Царевич задушен подушками в присутствии Петра.
2. Царевич отравлен, поэтому мучился до вечера.
3. Петр лично забил Алексея дубиной еще накануне, в гарнизон подложили
труп.
4. Петр запорол Алексея кнутом насмерть по подначке Екатерины и в ее
присутствии.
5. Екатерина заговорила Алексея насмерть. Заговор происходил в компании
чухонских ведьм-прачек и состоял в прочтении заклинаний над стираемой в реке
сорочкой царевича.
6. Царь сам царевичу голову отсек.
Вы замечали, дорогие читатели, что, когда дочитываешь интересную книгу,
то как-то заранее ощущаешь ее конец. Простите за двусмысленность, но конец
этот не только прощупывается в тонком остатке страниц, но и сквозит в
ускоренном повествовании, каком-то легкомысленном отношении автора к
деталям, в закругленности фраз, обобщениях. Только что автор дотошно
развозил бытовые подробности, сюсюкал над явлениями природы, без конца
приводил погодные и кулинарные рецепты, упивался стонами бесконечного и
безнадежного романа героини. А вот он уже сообщает, что пролетело двадцать
лет, и героиня благополучно скончалась, объевшись грибками на крестинах
очередного внука. - Какого еще внука? -- Сына дочери. -- Откуда дочь? --
Оттуда, от мужа - бывшего героя-любовника. -- Так что ж, она ему ...
досталась-таки? -- А куда ж ей деваться!
Такой вот быстрый ветер задул и над Невой после убийства Алексея.
Многотрудный Ништадтский мир был подписан 30 августа 1721 года. Он
долго тормозился, пока наши не пообещали взятку в два миллиона золотых
ефимков английским посредникам. Закончилась Северная война. Это дело
отметили жестокой публичной пьянкой на Троицкой площади Питера с раздачей
народу вина из многих бочек. Во хмелю победители стали уговаривать царя
назваться наконец "Императором восточным". Петр тоже пытался веселиться и
согласился принять титул Императора, но всероссийского. Так наша Империя
впервые утвердилась не только на наших спинах, но и на бумаге. Праздновали
до конца года. 18 декабря новый Император очутился в Москве, молился о
чем-то в Успенском соборе. Видимо, с Богом договориться удалось, потому что
рождественские каникулы прошли буйно, с фейерверками, прогулками в потешных
кораблях, поставленных на сани и проч.
Царство Петра склонялось на закат. Спастись от удушливой пустоты можно
было только войной, ежедневной жертвой, ежечасным адреналином военной
опасности, душераздирающими военными сводками, повседневными инъекциями
властных иллюзий. На севере воевать было нельзя по договору, Крым и Турция
тоже входили в европейские расклады. Оставалось двигать куда-нибудь по карте
Марко Поло. Причем двигать хотелось на военных кораблях, иначе зачем их
строили?
Итак, бред сформировался в идею похода на Индию. Резидентам был
поставлен вопрос: "Нет ли какой реки из Индии, которая б впала в сие
(Каспийское - С.К.) море?". Хотелось доехать в чудесные края по мягкой воде.
Но географическая ситуация оставалась неясной. Поворотить сибирские реки,
чтобы они переполнили Арал и Каспий и выплеснулись до истоков Ганга, пока не
догадались, а воевать хотелось, хоть кричи. Решили дойти до Персии по следам
Стеньки Разина. 18 июля 1722 года Петр отплыл из Астрахани с пехотными
полками. Пехоты было 22000, матросов - 5000. По берегу двигались 9000
конников, 20000 казаков, 20000 калмыков, 30000 татар. Но воевать в гористых
прибрежных местах было как-то неприятно, поход замедлился, дошли только до
Дербента и Баку. В начале декабря Петр уехал в Россию, и через неделю уже
торжественно въезжал в Москву. Геройских баталий на юге не получилось,
обозначилось только русское присутствие, длящееся до сих пор в наших
ежевечерних кровавых телевизорах...
Историк четко выделяет эпоху Петра - особенно ее последние годы - как
переломный момент русской истории. Признаком этого перелома он считает
экономический бум, взрывоподобное развитие промышленности, эпидемическое
распространение мануфактур. И все это - правда, за исключением пустяка --
никакого перелома на самом деле не было. Экономическое чудо, сколь бы
величественным оно ни казалось, ничего не меняет в сути человеческой. Южный
эмир, проснувшийся в луже нефти и облепленный долларами, не перестает быть
дикарем. Даже гарвардский диплом не вполне прикрывает гуманитарный срам
этого удачливого бедуина. А для России наличие бумажных фабрик и оружейных
заводов, ядерных реакторов и космодромов и вовсе ничего не значит. В лучшем
случае -- это начало движения в нужном направлении, в худшем -- пародия на
цивилизацию, сценический гротеск. В подтверждение я предлагаю вам несколько
парадоксальных тезисов:
1. Наши рабы -- самые читающие рабы в мире!
2. Наша текстильная промышленность полностью обеспечивает заключенных
ватниками и портянками!
3. Наши пилоты-смертники в совершенстве владеют современной боевой
техникой!
Этот грустный ряд вы можете продолжать до бесконечности, но я не
советую вам этого делать. Не стоит все-таки обижать наших военных, ученых и
прочих заключенных, - каждый из нас, взятый по отдельности, - не такой уж
скорбный двуногий, мы ничем не хуже европейцев и американцев в раздетом,
отвлеченном от государства виде.
К несчастью, русский опыт накапливался веками, он оставил незаживающие
рубцы в сердцах и умах наших людей. Он проник на генетический уровень и
застрял там неизлечимо. Попытки Петра, его родственников и безродных
подражателей "насадить просвещение", "обустроить Россию", "воспитать
человека нового типа" напоминают эксперименты по дрессировке забитой
собачки, смахивают на хирургическую пересадку этому славному, но несчастному
животному шкуры колли или добермана. Раньше надо было беспокоиться, господа!
Старые дрессировщики и хирурги это прекрасно понимали и надеялись, что
в результате их усилий: "Обращением более и более сильного внимания на
всенародные права, общество мало-помалу придет к обеспечению человека как
человека". И это правильно, но неосуществимо. Времени не осталось. Этими
мало-мальскими делами нужно было заниматься с 9-го века. А сейчас -- поздно,
Время почти закончилось. Под "сейчас" я имею в виду последние - в прямом и
переносном смысле - 300 лет.
Еще одно обстоятельство выбивало Петра из колеи. Он продолжал
заниматься частными проблемами Империи, учреждением производств, синодов,
академий, школ; написанием монастырских уставов и бюрократических правил, и
прочим, и прочим - без числа. Этот метод руководства хорошо известен по
журналу "Корея сегодня" и называется "руководство на месте". Любимый вождь
Ким Ир Сен выезжает на одну из двух фабрик и лично щупает ситец. Но Россия
не Корея, - ее всю не перещупаешь. Наш Император должен заниматься только
стратегией, только контролем имперской пирамиды, только философией
всенародной варки в гигантском общепитовском котле, каким была и остается
Русь.
От мелочей императорской жизни возникали одни только неприятности.
Каждый день поступали достоверные сведения о воровстве самых близких
соратников. Кроме общепризнанного вора Меншикова, попались и почти все
прочие, во главе с председателем тогдашнего Верховного суда. 7 мая 1724 года
короновали Екатерину, но вскоре был схвачен и казнен "ее любимец и правитель
вотчинной канцелярии" камергер Вилим Монс -- брат давней возлюбленной Петра.
Все перемешалось в голове Императора -- память прошлого, досада настоящего,
неопределенность будущего.
Летом Петр разболелся, его подлечили, но 22 сентября случился сильный
припадок, за который царь избил лекарей, "браня их ослами". В первых числах
ноября, проплывая у Кронштадта, Петр спрыгнул в воду и стал помогать
солдатам снимать с мели бот. После этого слег окончательно. 17 января 1725
года болезнь усилилась. Велели рядом со спальней оборудовать церковь. 22
января царь исповедался и уже не мог кричать от боли, а только стонал. 26-го
была проведена молниеносная амнистия каторжников по второстепенным делам.
Облегчения не последовало. 27 января помиловали всех смертников, кроме убийц
и рецидивистов. Страдания продолжались. Бог, к которому больной обращался
непрестанно, требовал чего-то большего. Петр попросил бумагу и начал писать:
"Отдайте все...", - но тут перо выпало из рук. Прибежала дочь Аня, хотела
писать под диктовку, но Петр безмолвствовал...
Слово "АННА" с приходом дочери выплыло из багрового тумана и повисло в
слоистом воздухе спальни. Что оказалось неожиданным и забавным -- это
симметрия милого имени. Оно одинаково читалось и с начала и с конца! Вот так
просто! Но Император был человек опытный, он понимал, что ничего простого на
свете не бывает. Петр крепко задумался над структурой странного слова и
забыл диктовать завещание. В голове больного что-то потрескивало оседающей
пивной пеной, сознание постепенно и навсегда освобождалось от тысячи
ненужных мелочей флотского, придворного, армейского обихода. Мыльными
бульбами лопались пустые вчерашние заботы, и тайна, мучившая Петра, стала
проясняться. Разница в чтении имени "АННА" была не текстовой, а религиозной,
звуковой, визуальнойСтоило Петру прочесть его по-католически, слева направо,
и оно звучало под потолком АНгельским хором, и юная АНхен Монс неуловимо
скользила у постели в короне Императрицы. Но вот Петр прочитывал коварное
имя по-нашему, справа налево, и тут же грубый хор трюмных голосов взвывал
АНафему...
Кончалась последняя ночь. Екатерина не отходила от мужа, и когда
беспросветным северным утром 28 января 1725 года лоб Петра стал холоднее
подлокотника, закрыла Императору глаза...
Такое вот мирное время.
Хорошо хоть война почти не прекращалась, а то выдайся нашему Петру
побольше лет мирного царствования, то, пожалуй, он и не остался бы у нас
Великим Медным Всадником. А был бы свихнувшимся Всадником Без Головы,
"запрометавшим" медную голову в тар-тарары.
А как там наша Империя?
А никак. Пирамиды не получилось, старая потешная компания развалилась,
-- многие скончались, погибли, были удалены-таки за воровство. Петр утешился
счастливым браком с Екатериной, умилился любимым сыном Петром Петровичем,
дочерьми. Это семейное удовлетворение, свойственное обычному человеку,
совсем уж выбивало почву из-под имперского строительства. Семья не может и
не должна заменять великую пирамиду, на вершине которой ты оказался наедине
с Богом.
Но и семейные дела принесли Петру не только радость, но и страшную
неприятность. Закрутилось "дело царевича Алексея". Вот как объясняет корни
этого дела наш Историк.
"Божественный основатель религии любви и мира объявил, что пришел не
водворить мир на земле, но ввергнуть нож среди людей, внести разделение в
семьи, поднять сына на отца и дочь на мать. Те же явления представляет нам и
гражданская история"...
Оставим на совести "основателя религии любви и мира" его людоедские
парадоксы. Так или иначе, Алексей не поладил с Петром. Не оправдал сын
папиных надежд. Не стал затевать потешных компаний и кампаний. Не впал в
пьянство и разврат, избегал табака и мореплаванья. Во всем была виновата
проклятая наследственность. То ли проявлялась в Алексее гнилая лопухинская
кровь матери Евдокии, то ли звучал тишайший глас покойного деда Алексея
Михайловича.
Да и Русь православная сильно надеялась на Алексея. Огромное, мощное,
напряженное экстрасенсорное поле всея Руси концентрировалось на юном
наследнике престола. Народ надеялся, что папашу свалит-таки его бесовская
падучка, и страной станет править нормальный государь.
Алексею народные чаянья были не очень важны. Не очень. На него больше
влияли воспоминания детства, обида и скорбь матери, повседневная кровавая
действительность. Не хотел Алексей править так. Возможно, он никак не хотел
править. Потому что если человек хочет править или тратить наследство, он
сначала покорно дожидается кончины дорогого папаши, выполняя все его
прихоти, а потом уж поворачивает по-своему. Мог Алексей походить в зеленом
преображенском мундире? Мог покуролесить для вида? Мог. Но не стал.
В лице Алексея мы имеем, пожалуй, первый на Руси случай добровольного
отказа от перспективы власти...
Тут почтенные приверженцы нашей Имперской Теории наверняка рассмеются:
такого не бывает! Не иначе, Алексей был слаб на голову -- в дядю Ваню и дядю
Федю.
Нет, дорогие! Алексей знал несколько языков, много читал. "Бог разума
тебя не лишил, - удивленно констатировал Петр, - но знай, что мало радости
получишь, если не будешь следовать примеру моему".
Наставник царевича Гюйссен удовлетворенно наблюдал, как царевич шесть
раз подряд перечитывает всю Библию по-славянски и по-немецки, враз
проглатывает все переведенные книги -- от церковных поучений -- до
бульварных сочинений.
Постепенно отец стал тягостен сыну. Алексей прозрел бессмысленность
войны, неоправданность насилия, отвратительность образа монаршей жизни и
труда.
Уж чего только Петр не делал. И погнал мальчишку "отводить полки" по
лютой стуже, -- пришлось потом долго лечить его от лихорадки. И выпроводил с
Меншиковым в Дрезден, чтобы светлейший научил "зоона" хоть каким-нибудь
заграничным вольностям, - Алексей вместо экскурсий по кабакам изучил сверх
плана стереометрию и "профондиметрию" какую-то. Хотел царь подсунуть сыну
вольфенбиттенскую принцессу, - еле царевич от нее открестился. Но упорный
папа не унимался и в 1711 году выжал из Алексея согласие на брак с
принцессой бланкенбургской Шарлоттой. Свадьба состоялась 14 октября в доме
польской королевы в Торгау. Но жизнь молодая получилась какая-то непылкая,
по-немецки расчетливая. Да и Петр не давал воссиять медовому месяцу -- все
посылал сына к войскам.
В 1713 году все съехались, наконец, в Питере. Царь хотел экзаменовать
сына в черчении -- Алексей пытался прострелить себе руку. Петр бил сына за
самострел, ругал, потом "забыл" о нем. В следующем году царевич разболелся и
его отпустили в Карлсбад на воды. Стали готовить свиту, подорожные,
перекладных и проч. Но Алексей быстро оформил у канцлера Головкина липовый
загранпаспорт на имя некоего офицера и уехал инкогнито. В Карлсбаде он
погрузился в чтение книг, а дома Шарлотта как раз рожала дочь. В следующем
1715 году ей удалось родить сына Петра, но на четвертый день она рановато
вскочила с кровати и надорвалась. Царевич горевал, был с принцессой до конца
и три раза падал в обморок от ужаса.
Через пять дней после смерти жены, 27 октября 1715 года Алексей подал
отцу прошение об отказе от престолонаследия. Он наговаривал на себя чуть ли
не слабоумие, в общем, косил от призыва. Петр расстроился, грозил сыну
плахой, монастырем, но свалился сам в сильнейшем припадке. По выздоровлении
19 января 1716 года послал ультиматум: или исправься и готовься царствовать
-- или с тобой будет поступлено как со злодеем.
Алексей сам засобирался в монастырь. Стал отпрашиваться у отца,
заболел. Царь, уезжая в армию, простился с больным сыном, отложил
"резолюцию" на потом. Уехал, и события завертелись.
18 июня 1716 года умирает тетка Алексея царевна Наталья. Перед смертью
будто бы говорит царевичу, что защищала его жизнь перед царем, а теперь
защиты не будет. Советует бежать в Австро-Германию к императору. Петр и сам
подталкивает Алексея -- требует в письме с фронта: или-или. Или --
царствовать, и тогда давай сюда, как раз поспеешь к очередной битве; или --
ступай уж в монастырь, напиши только в какой, и не мешкай.
Царевич решил бежать немедленно. Заявил Меншикову о согласии
царствовать, получил загранпаспорт, якобы для выезда к царю "в поход".
Прихватил с собой постельную подругу Афросинью Федорову и 26 сентября рванул
на Ригу с умыслом поворотить на Вену-Рим.
Царевич исчез. Царь и Москва забеспокоились, учинили розыск через своих
резидентов. Рыли всю Европу, наконец, в начале 1717 года напали на след
беглеца в Вене. Так впервые Россия приобщилась к благодати Интерпола.
За Алексеем выехала группа захвата капитана гвардии А. Румянцева.
Царевич истерично просил у императора политического убежища. Ему не
отказывали. Немцы жалели Алексея, подозревали смертельную опасность, которой
он подвергался "от яда и подобных русских галантерей". Царевича проводили в
Неаполь. Румянцев выследил его. Он и тайный советник Петр Толстой добрались
до Неаполя и выторговали у короля встречу с Алексеем. Алексей дрожал от
ужаса и отпирался возвращаться. Последовали угрозы, что царь придет сюда
сам, а то и с армией. Имперские правозащитники испугались насмерть. 3
октября 1717 года, через год после побега блудный сын согласился вернуться.
Он успокаивал отца в письме, молил о прощении, выпрашивал разрешения
жениться на Афросинье, не доезжая Питера, в общем, нес околесицу.
С точки зрения строителя Империи Алексей явно выглядел душевнобольным.
Но мы с вами легко можем войти в его положение, пожалеть парня, понять
по-человечески. Он хотел покоя, хотел честно жениться на любимой, надежной
женщине, мечтал о простых, безопасных радостях, не желал делать зло.
С проволочками, дурными предчувствиями, задержками и прощаниями в
королевских домах ехал Алексей в Россию, медленно влачил крестный путь к
огромному лобному месту, имя которому - Москва.
В Москве царевич оказался 31 января 1718 года, благоразумно оставив
беременную Афросинью за границей.
Царь тоже вернулся в страну. Его мысли были заняты грядущей интригой и
подозрениями. Вот Алексей поселится в деревне или монастыре. Будет капустку
выращивать, радоваться пчелиному жужжанию, птичьему хору, речному плеску.
Он, значит, будет радоваться, а ты тут дрожи? Небось, найдутся советчики и
заговорщики, разыщут Алексея в капусте, помоют его, оденут, притащат в
Москву, привезут из-за бугра колхозную государыню Афросинью и новорожденного
ублюдка-наследника, коронуют их всех, удавят законную царицу Екатерину и
царевича Петю, вырежут всех Нарышкиных, спалят и заболотят Питер, сгноят
флот, растеряют оккупированные польские, немецкие и прибалтийские города,
распустят имперские окраины и украины, испоганят память великих дел
петровых. Нужно было этих заговорщиков изловить заранее. Над Россией повис
ужас повального "розыска", очередного дела о врагах народа. Тень Грозного
витала над Москвой и Невой.
Дело началось 3 февраля. В этот день царевича в арестантском обличьи --
нет, он был во всем своем, но уже без шпаги -- ввели в судебное заседание,
которое происходило в Кремлевском дворце при духовенстве, светских
начальниках и под председательством самого царя.
Процесс шел по знакомой нам схеме 37 года. Царь зачитал обвинение.
Царевич упал в ноги, слезно молил о прощении и каялся в любых грехах. Царь
обещал простить, если Алексей "откроет всех людей". Царевич выдал этих
несчастных людей всем списком лично царю в отдельном кабинете. Потом пошли в
Успенский собор, где, как мы знаем, наследники венчаются на царство. Теперь
здесь впервые произошел обратный акт. Алексей перед евангелием отрекся от
престола и подписал клятву наследства не искать, брата Петра принять
"истинным наследником". Успенский бог спокойно принял эту "отмазку" из
царей, как раньше принимал безбожное "помазание" Грозного, Годунова,
Шуйского. Совсем уж этот обитатель соборного купола превратился в скучного
нотариуса -- ни тебе грозно рыкнуть, ни тебе молнией шаркнуть.
На другой день был опубликован царский манифест с разъяснением дела. И
сразу Алексея заставили дать письменные показания о "сообщниках". Он сдал
под расписку шестерых: Кикина, Долгорукого, Дубровского, Вяземского,
Афанасьева, тетку Марью Алексеевну. Их стали выборочно пытать, они легко
кололись. Кикина приговорили к смертной казни "жестокой" -- с разными
отсечениями, мучениями и др., Афанасьева -- к "простой смерти", туда же
определили дьяка Федора Воронова -- за разработку шифра для тайной переписки
царевича. Долгорукого сослали в Соликамск. Вяземского -- в Архангельск.
Параллельно стали хватать Лопухиных, всех нежелательных и
подозрительных по старым висячим делам. Добрались и до бывшей царицы Евдокии
-- ее сослали на Ладогу. Последовали "жестокие" казни с посадкой на кол и
колесованием, обычные повешения и "усекновения глав", публичная порка
женщин, ссылки и конфискации. Право Империи на террор наглядно
подтверждалось.
Царевич будто бы был прощен. Отец поехал в Питер, взял его с собой,
определил ему место содержания и присмотра. Но логику, мораль,
принципиальную неизбежность предстоящего мы с вами, конечно, уже
почувствовали. Уцелеть, выжить, заняться пчелами и капустой Алексею было
столь же нереально, как Марине Мнишек -- получить пожизненную вдовью пенсию
от Романовых; как царевичу Ване Лжедмитриевичу -- попасть в детсадик,
окончить школу, мирно состариться среди мемуаров; как моему любимому Грише
Отрепьеву -- получить понижение из царей в дьячки и убыть в провинциальную
епархию на рублевое жалованье.
Петр был настоящий Император. Он был беспощаден и неукротим. Он был
нацелен на строительство Империи, как "основатель царства любви и мира" --
на строительство царства божьего на земле, то есть -- до крови в семьях,
братоубийства, геноцида, гражданской войны, вселенской вражды и ненависти.
Чего не сделаешь во имя светлого будущего?!
Петр сам был -- приговор Алексею.
Алексей был рожден Петром. Но жизнь Петра была смертью для Алексея. И
Алексей умер. Не сразу, конечно, а погодя.
Сначала он на свою голову вымолил у отца возвращение Афросиньи. Дурачок
наивный. Ее-то здесь и дожидались! Афросинью поставили на допрос, и она
показала, - мы догадываемся от каких угроз, - что Алексей весь с ног до
головы в заговорах и крамоле. Она уверенно цитировала любимого мужа: "Я
старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле: когда буду
государем, буду жить в Москве, а Петербург оставлю простым городом, корабли
держать не буду, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться
старым владеньем, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле".
За такое изменное настроение Алексею было предъявлено новое обвинение
"в неполноте и неправильности прежних показаний". И снова был допрос, и
Алексей отвечал как-то устало и двусмысленно, что, действительно не прочь
был царствовать, но по-своему, и не отстраняя отца, а мирно дождавшись его
смерти, а в заговор на свержение вступать не стал, хотя мог, а если бы
заговорщики были посильнее, то и подумал бы.
Такая пионерская честность особенно заводит палача. 13 июня Петр отдает
сына на суд церкви, министрам, сенаторам, генералитету. Он пространно
уговаривает их не стесняться в приговоре, не "флатировать" и не
"похлебствовать". Он буквально вдалбливает "судьям" смертный приговор. Такой
вот Павлик Морозов наоборот.
Но опыт карьерного прогноза каждому чиновнику нагляден и памятен в
веках, поэтому попы заводят уклончивую библейскую волынку о прощении
блудного сына, о помиловании гулящей жены, захваченной в прелюбодеянии и не
добитой камнями.
Понятливей оказались светские чины. 17 июня они просто допрашивали
Алексея, а 19 июня -- о, смелые люди! -- поставили его на пытку, дали 25
ударов. Алексей повторил все прежние признания, зачем было и пытать? 24 июня
получил еще 15 ударов, опять все подтвердил, добавил какие-то мелкие
подробности о второстепенных "заговорщиках". В тот же день прочитали
приговор: "Достоин смерти!". В постскриптуме сенаторы и прочие дико
извинялись и оговаривались, что приговор -- условный, подлежит
окончательному решению царя. Подписали документ 126 кавалеров, начиная
сиятельным вором Меншиковым и заканчивая сотней "менее высоких чинов".
Казнь состоялась 26 июня 1718 года. К 8 часам утра в гарнизонную
канцелярию собрались главные подписчики приговора. Приехал Петр. Был "учинен
застенок" в Трубецком раскате гарнизона. Что делали с царевичем с 8 до 11
часов, осталось неизвестным. Но, видимо, его мучили окончательно, ибо к 6
часам вечера он скончался.
Чудовищна отцовская драма Петра...
Это нам она чудовищна. Мы по-человечески не можем себе вообразить это
медленное, практически публичное сыноубийство. Никакой шизофренический вопль
Ивана Грозного не покрывает его, никакой патриотический стон Тараса Бульбы
не оправдывает. Но был ли Петр человеком?
- Каким "человеком"? Вы что, забыли, товарищи, что Петр Алексеевич
Романов был Императором великой России! А вы -- "человеком"!.. --
назидательный голос кремлевского анонима еще звучит, но мы уже ничего не
слышим, кроме заунывного звона петропавловского колокола -- это 30 июня
царевич Алексей погребается рядом со своей супругой принцессой Шарлоттой
Бланкенбургской.
В своих письмах к европейским дворам Петр застенчиво врал, что казнить
Алексея, может быть, и не собрался бы, но слабый "зоон" внезапно скончался
от испуга и апоплексического удара при чтении приговора.
Эх, Петр Алексеевич! Если сын твой такой был хилый на сосуды, так что ж
он у тебя не помер на коленях в раннем детстве, при чтении английской
народной сказки Сергея Михалкова "Три поросенка"?
Такая чушь навозная -- прекрасное удобрение для народного творчества.
Вот сокращенные фольклорные версии смерти Алексея:
1. Царевич задушен подушками в присутствии Петра.
2. Царевич отравлен, поэтому мучился до вечера.
3. Петр лично забил Алексея дубиной еще накануне, в гарнизон подложили
труп.
4. Петр запорол Алексея кнутом насмерть по подначке Екатерины и в ее
присутствии.
5. Екатерина заговорила Алексея насмерть. Заговор происходил в компании
чухонских ведьм-прачек и состоял в прочтении заклинаний над стираемой в реке
сорочкой царевича.
6. Царь сам царевичу голову отсек.
Вы замечали, дорогие читатели, что, когда дочитываешь интересную книгу,
то как-то заранее ощущаешь ее конец. Простите за двусмысленность, но конец
этот не только прощупывается в тонком остатке страниц, но и сквозит в
ускоренном повествовании, каком-то легкомысленном отношении автора к
деталям, в закругленности фраз, обобщениях. Только что автор дотошно
развозил бытовые подробности, сюсюкал над явлениями природы, без конца
приводил погодные и кулинарные рецепты, упивался стонами бесконечного и
безнадежного романа героини. А вот он уже сообщает, что пролетело двадцать
лет, и героиня благополучно скончалась, объевшись грибками на крестинах
очередного внука. - Какого еще внука? -- Сына дочери. -- Откуда дочь? --
Оттуда, от мужа - бывшего героя-любовника. -- Так что ж, она ему ...
досталась-таки? -- А куда ж ей деваться!
Такой вот быстрый ветер задул и над Невой после убийства Алексея.
Многотрудный Ништадтский мир был подписан 30 августа 1721 года. Он
долго тормозился, пока наши не пообещали взятку в два миллиона золотых
ефимков английским посредникам. Закончилась Северная война. Это дело
отметили жестокой публичной пьянкой на Троицкой площади Питера с раздачей
народу вина из многих бочек. Во хмелю победители стали уговаривать царя
назваться наконец "Императором восточным". Петр тоже пытался веселиться и
согласился принять титул Императора, но всероссийского. Так наша Империя
впервые утвердилась не только на наших спинах, но и на бумаге. Праздновали
до конца года. 18 декабря новый Император очутился в Москве, молился о
чем-то в Успенском соборе. Видимо, с Богом договориться удалось, потому что
рождественские каникулы прошли буйно, с фейерверками, прогулками в потешных
кораблях, поставленных на сани и проч.
Царство Петра склонялось на закат. Спастись от удушливой пустоты можно
было только войной, ежедневной жертвой, ежечасным адреналином военной
опасности, душераздирающими военными сводками, повседневными инъекциями
властных иллюзий. На севере воевать было нельзя по договору, Крым и Турция
тоже входили в европейские расклады. Оставалось двигать куда-нибудь по карте
Марко Поло. Причем двигать хотелось на военных кораблях, иначе зачем их
строили?
Итак, бред сформировался в идею похода на Индию. Резидентам был
поставлен вопрос: "Нет ли какой реки из Индии, которая б впала в сие
(Каспийское - С.К.) море?". Хотелось доехать в чудесные края по мягкой воде.
Но географическая ситуация оставалась неясной. Поворотить сибирские реки,
чтобы они переполнили Арал и Каспий и выплеснулись до истоков Ганга, пока не
догадались, а воевать хотелось, хоть кричи. Решили дойти до Персии по следам
Стеньки Разина. 18 июля 1722 года Петр отплыл из Астрахани с пехотными
полками. Пехоты было 22000, матросов - 5000. По берегу двигались 9000
конников, 20000 казаков, 20000 калмыков, 30000 татар. Но воевать в гористых
прибрежных местах было как-то неприятно, поход замедлился, дошли только до
Дербента и Баку. В начале декабря Петр уехал в Россию, и через неделю уже
торжественно въезжал в Москву. Геройских баталий на юге не получилось,
обозначилось только русское присутствие, длящееся до сих пор в наших
ежевечерних кровавых телевизорах...
Историк четко выделяет эпоху Петра - особенно ее последние годы - как
переломный момент русской истории. Признаком этого перелома он считает
экономический бум, взрывоподобное развитие промышленности, эпидемическое
распространение мануфактур. И все это - правда, за исключением пустяка --
никакого перелома на самом деле не было. Экономическое чудо, сколь бы
величественным оно ни казалось, ничего не меняет в сути человеческой. Южный
эмир, проснувшийся в луже нефти и облепленный долларами, не перестает быть
дикарем. Даже гарвардский диплом не вполне прикрывает гуманитарный срам
этого удачливого бедуина. А для России наличие бумажных фабрик и оружейных
заводов, ядерных реакторов и космодромов и вовсе ничего не значит. В лучшем
случае -- это начало движения в нужном направлении, в худшем -- пародия на
цивилизацию, сценический гротеск. В подтверждение я предлагаю вам несколько
парадоксальных тезисов:
1. Наши рабы -- самые читающие рабы в мире!
2. Наша текстильная промышленность полностью обеспечивает заключенных
ватниками и портянками!
3. Наши пилоты-смертники в совершенстве владеют современной боевой
техникой!
Этот грустный ряд вы можете продолжать до бесконечности, но я не
советую вам этого делать. Не стоит все-таки обижать наших военных, ученых и
прочих заключенных, - каждый из нас, взятый по отдельности, - не такой уж
скорбный двуногий, мы ничем не хуже европейцев и американцев в раздетом,
отвлеченном от государства виде.
К несчастью, русский опыт накапливался веками, он оставил незаживающие
рубцы в сердцах и умах наших людей. Он проник на генетический уровень и
застрял там неизлечимо. Попытки Петра, его родственников и безродных
подражателей "насадить просвещение", "обустроить Россию", "воспитать
человека нового типа" напоминают эксперименты по дрессировке забитой
собачки, смахивают на хирургическую пересадку этому славному, но несчастному
животному шкуры колли или добермана. Раньше надо было беспокоиться, господа!
Старые дрессировщики и хирурги это прекрасно понимали и надеялись, что
в результате их усилий: "Обращением более и более сильного внимания на
всенародные права, общество мало-помалу придет к обеспечению человека как
человека". И это правильно, но неосуществимо. Времени не осталось. Этими
мало-мальскими делами нужно было заниматься с 9-го века. А сейчас -- поздно,
Время почти закончилось. Под "сейчас" я имею в виду последние - в прямом и
переносном смысле - 300 лет.
Еще одно обстоятельство выбивало Петра из колеи. Он продолжал
заниматься частными проблемами Империи, учреждением производств, синодов,
академий, школ; написанием монастырских уставов и бюрократических правил, и
прочим, и прочим - без числа. Этот метод руководства хорошо известен по
журналу "Корея сегодня" и называется "руководство на месте". Любимый вождь
Ким Ир Сен выезжает на одну из двух фабрик и лично щупает ситец. Но Россия
не Корея, - ее всю не перещупаешь. Наш Император должен заниматься только
стратегией, только контролем имперской пирамиды, только философией
всенародной варки в гигантском общепитовском котле, каким была и остается
Русь.
От мелочей императорской жизни возникали одни только неприятности.
Каждый день поступали достоверные сведения о воровстве самых близких
соратников. Кроме общепризнанного вора Меншикова, попались и почти все
прочие, во главе с председателем тогдашнего Верховного суда. 7 мая 1724 года
короновали Екатерину, но вскоре был схвачен и казнен "ее любимец и правитель
вотчинной канцелярии" камергер Вилим Монс -- брат давней возлюбленной Петра.
Все перемешалось в голове Императора -- память прошлого, досада настоящего,
неопределенность будущего.
Летом Петр разболелся, его подлечили, но 22 сентября случился сильный
припадок, за который царь избил лекарей, "браня их ослами". В первых числах
ноября, проплывая у Кронштадта, Петр спрыгнул в воду и стал помогать
солдатам снимать с мели бот. После этого слег окончательно. 17 января 1725
года болезнь усилилась. Велели рядом со спальней оборудовать церковь. 22
января царь исповедался и уже не мог кричать от боли, а только стонал. 26-го
была проведена молниеносная амнистия каторжников по второстепенным делам.
Облегчения не последовало. 27 января помиловали всех смертников, кроме убийц
и рецидивистов. Страдания продолжались. Бог, к которому больной обращался
непрестанно, требовал чего-то большего. Петр попросил бумагу и начал писать:
"Отдайте все...", - но тут перо выпало из рук. Прибежала дочь Аня, хотела
писать под диктовку, но Петр безмолвствовал...
Слово "АННА" с приходом дочери выплыло из багрового тумана и повисло в
слоистом воздухе спальни. Что оказалось неожиданным и забавным -- это
симметрия милого имени. Оно одинаково читалось и с начала и с конца! Вот так
просто! Но Император был человек опытный, он понимал, что ничего простого на
свете не бывает. Петр крепко задумался над структурой странного слова и
забыл диктовать завещание. В голове больного что-то потрескивало оседающей
пивной пеной, сознание постепенно и навсегда освобождалось от тысячи
ненужных мелочей флотского, придворного, армейского обихода. Мыльными
бульбами лопались пустые вчерашние заботы, и тайна, мучившая Петра, стала
проясняться. Разница в чтении имени "АННА" была не текстовой, а религиозной,
звуковой, визуальнойСтоило Петру прочесть его по-католически, слева направо,
и оно звучало под потолком АНгельским хором, и юная АНхен Монс неуловимо
скользила у постели в короне Императрицы. Но вот Петр прочитывал коварное
имя по-нашему, справа налево, и тут же грубый хор трюмных голосов взвывал
АНафему...
Кончалась последняя ночь. Екатерина не отходила от мужа, и когда
беспросветным северным утром 28 января 1725 года лоб Петра стал холоднее
подлокотника, закрыла Императору глаза...