Страница:
каких-то "сибирских царевичей". Пока чиновные недоумки занимались
гробокопательством, гвардия рассудила по-своему. Во Всесвятское к новой
императрице промаршировал Преображенский полк, Анна сразу его построила,
приняла чин полковницы и капитана кавалергардов, сама поднесла всем офицерам
по чарке водки, чокнулась с каждым, выпила, крякнула, занюхала мундирным
сукном, ухнула хрусталем в пол.
- Вот таких императриц нам нужно поболе, - поняли гвардейцы, - по одной
в каждый полк!
Это самоназначение Анны было грубым нарушением "кондиций". Верховные
советники сделали вид, что не заметили, и понесли Анне свою награду --
Андреевскую ленту. Анна сделала смущенное лицо: "Ах, я и забыла ее надеть!".
Это означало буквально следующее: что вы тут, холопы, суетитесь, мне эта
кавалерия принадлежит по праву, а не по вашему дару!
15 февраля веселая вдова въехала в Москву и направилась в Кремль
принимать присягу. Долгорукие еще пытались подсунуть ей текст с
"кондициями", но гвардия пообещала им ноги переломать. Поэтому присягнули
по-старинке. Потом была разыграна сцена со всенародным нехотением
"кондиций". Членов Верховного совета вызвали к императрице. Там они увидели,
что вокруг трона столпилось 800 человек, и все кричат за самодержавие. "Как,
разве кондиции мне в Митаву не всенародно посылали?" -- наивно вопрошала
Анна. "Нет, матушка!" -- ревела гвардия, валясь на колени, - это твои враги
подстроили кондиционирование, "дозволь, мы принесем тебе их головы?".
Короче, все настроилось. Правда, 25 февраля северный горизонт покрылся
кроваво-красным сиянием.
Анна устроила свой двор, велела к своим шлафенмахерам добавить
двух-трех 40-летних девок, чтоб болтали без умолку, - попросила найти в
провинции сплетниц из бедных деревенских дворян. Нуждалась Анна в женском
общении. Двух благородных -- Волконского и Голицына определила в шуты,
вернула из ссылки Бестужева, арапа Абрашку Ганнибала велела назначить
майором в Тобольск, чтобы привыкал к северному климату и передал потомству
любовь к снегам и санным прогулкам. Верховный совет уничтожили немедля,
Сенат заработал снова, Синод тоже оживили, а через год исполнили мечту Петра
-- учредили Кадетский корпус. И даже по Москве установили через 20 сажен
стеклянные фонари на конопляном масле! Получалось, что легкомысленная
племянница восстанавливает дядькины порядки, забытые его женой и внуком.
Но пора было и делом заняться. Сначала Анна поставила дымовую завесу --
вызвала из ссылки семью покойного Меншикова, восстановила детей в их
небольших чинах, пожаловала сиротам немного денег и "вещиц с бриллиантами".
Общество громко умилилось. Тут же последовал тихий указ о ссылке
второстепенных Долгоруких на губернаторские места и без мест. Наказание
провинцией по-прежнему оставалось почти высшей мерой.
Бирон вполне справлялся с мышечной работой, и Бестужева снова загнали в
ссылку. Дочь его, княгиню Волконскую велено было держать в Тихвинском
девичьем монастыре под строгим караулом. Спасали княгиню от дьявольского
искушения, - ее "приятель" Абрашка Ганнибал, даже влача в Тобольске
майорское иго, представлял для чести Бестужевых и Волконских страшную
опасность. Самого Абрама Петровича спешно перевели в Прибалтику работать по
инженерной специальности.
Эти предварительные меры шума не вызвали, и был нанесен главный удар,
предсказанный честной невестой Натальей Шереметевой. 14 апреля грянул
манифест. Двое главных Долгоруких, Алексей и сын его Иван обвинялись в
отвращении императора от уроков управления, сманывании мальчишки на охоту,
подсовывании ему Кати Долгорукой. К тому же, таская царя по игрищам,
Долгорукие его простудили, сделали легкой добычей для оспы. Еще Анна уколола
обвиняемых "кондициями": они сами раздавали чины направо и налево. Ну, и
имущество казенное разворовали, конечно, почти как Меншиков. Этих
Долгоруких, достойных "наижесточайшей казни", почти помиловали, --
разжаловали, лишили "кавалерий", разослали губернаторами по дальним городам
с женами и детьми. Семейства отъехали со стенаниями. Они понимали, что за
губерниями последуют Соловки, Нерчинск, каторжные работы.
Теперь нужно было управлять страной. Управлять стали Бирон и
Левенвольд. Самой Анне за сплетнями дворовых девок делать это было некогда и
лень. Хорошо хоть за спинами Бирона и Левенвольда стеной стоял Андрей Иваныч
Остерман, человек, знающий все российские дела. Чиновную пирамидку стали
заполнять курляндскими немцами, и это вызвало возмущение русских. От
возмущения решили спасаться усиленной охраной. Создали третий гвардейский
полк -- Измайловский. И не успели наши кадровые военные помечтать о
должностях, как все командные высоты в новой гвардии тоже захватили немцы. И
это еще полбеды. Ненасытный двор стал страшно, до костей объедать российскую
казну. Какие-то блудные дамы и полуштатские сволочи пригоршнями растаскивали
жемчуга и бриллианты, мешками волокли столовое серебро и обыкновенное золото
по кремлевским коридорам -- сразу после отбоя. Фейерверки, как зажглись в
столичных небесах, так и не гасли, смешиваясь с неожиданным северным сиянием
и брызгами винных струй. Москва, временно ставшая столицей, гремела и сияла.
Праздновали все подряд. Послы посылали домой удивительные репортажи: "Я
был при многих дворах. Могу уверить, что здешний двор своею роскошью и
великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского".
Вот расписание "машкарадов" в Москве на февраль 1731 года:
1. с 8 по 18 нон-стоп без повода;
2. 15 февраля в нем выделяют годовщину въезда императрицы в Москву;
3. в следующее воскресенье бал при дворе;
4. во вторник -- у великого канцлера;
5. в среду -- у престарелого фельдмаршала Долгорукого;
6. 25 февраля -- у вице-канцлера Остермана.
Немецкий двор веселился, русские замерли в ожидании новых ссылок,
Историк горестно недоумевал, куда же делись птенцы гнезда Петрова, почему
кругом одни остерманы и минихи? Но эти-то -- хоть люди умелые, а Бирон? Зла
не хватало смотреть на его довольную, наглую, тупую рожу.
Для сдерживания недоумевающих и возмущенных был воссоздан компетентный
орган. Теперь он назывался "Канцелярия тайных розыскных дел".
В Петербург -- временно -- двор переехал в начале 1732 года. Московский
воздух чем-то очень нравился Анне. Он был каким-то хмельным, грешным,
азартным. Анна обещала вернуться и держать столицу в Москве.
Давайте запомним это. У нас в России переезды между Питером и Москвой,
намеки на это, сборы и намерения, слухи о перемене столицы -- есть верная
примета реформ - расстройства Империи после взлета или, наоборот, вздутия
после расслабления.
Анна совершенно случайно восстановила былую славу русской армии. В
Польше возник новый кризис. По смерти короля Августа II две партии - его
сына Августа III и Станислава Лещинского - дошли до полевых и осадных
сражений. Наши поддерживали Августа и осадили Лещинского в Данциге
(Гданьске). Осада шла не шатко не валко, пока в Питере Миних не разругался с
Бироном -- как-то неудачно пошутил над недалеким фаворитом. Бирон устроил
Миниха командовать осадой -- авось убьют - и Миних проявил неожиданную
резвость. Он явился под Данциг 22 февраля 1734 года с небольшим штабом и
13300 золотыми червонцами и "начал поступать с городом без всякого
сожаления". 9 марта он взял Шотландию, - не часть Британской Империи,
конечно, а богатое предместье Данцига. Захваченных припасов хватило на
прекрасное обеспечение армии и плотный обстрел города. Потом произошел
казус, вполне разоблачающий полководческие таланты Миниха. В последних
числах апреля он решил взять форт Гагельсберг и завершить осаду.
Восьмитысячная русская армия, полная боевого азарта, ночью, на цыпочках
совершила марш-бросок и появилась у стен форта. Осажденные спросонья
встретили ее залпом наугад наведенных пушек. И -- вот же черт! -- сразу у
нас были убиты все командиры всех трех наступающих колонн.
Дальше разворачивается трагифарс. Русская армия останавливается на
самом видном месте: а куда идти? -- командиров же нету.
Поляки-шведы-французы -- сторонники Лещинского -- начинают косить русских со
стен - залп за залпом. Те три часа стоят, в буквальном смысле -- стоят! --
насмерть. Адъютанты Миниха передают войскам приказ отступать. Русские герои,
упершись рогом, гордо заявляют, что им лучше умереть на месте, чем отойти! И
Миних растерялся...
Тут уместно задуматься о психологических корнях известного русского
героизма и самопожертвования. От большого ли ума они происходят? Нет ли тут
какой-нибудь национальной патологии? Ну, ладно, если б сзади сливались струи
Дона и Непрядвы, или сурово стояли комсомольские заградотряды, или
золотились маковки Москвы, или дымили печки родных хуторов с детьми да
бабами, - тогда понятно. А так, под убийственным огнем, на чужой земле, при
наличии приказа отступать, без материальной и гастрономической
необходимости, чего было лезть на амбразуру?
Короче, герои оступили только после личных уговоров любимого армией
генерала Леси. Ну, две тыщи, конечно, отступить не смогли, остались лежать
во славу русского оружия. Миних грустил не очень, он писал императрице, что
оно того стоило, - русские показали всем удивительную храбрость. А я думаю,
что они показали Европе кузькину мать. Должна же эта знаменитая наша мать
как-нибудь выглядеть? Так вот, по-моему, это как раз кузькина мать и была.
Анна тоже не горевала и утешила фельдмаршала милостивым рескриптом.
В середине мая к Данцигу подошли 11 французских кораблей, с них
высадилось 2000 французов, и 16 мая 1734 года впервые в истории французская
и русская армии вступили в прямое столкновение. Французская атака была
отбита, русские снова проявили "превеликий кураж, охоту и радость оказывали,
и ничего так не желали, как чтоб французы еще сильнее пришли и в другой раз
отведали". "Куражиться" шестнадцатью тысячами против двух было и вправду
радостно.
Данцигская эпопея окончилась славно. 12 июня французы сдались в
Вайхзельмюнде, 28 июня сдался Данциг. Станислав Лещинский бежал в дамском
платье, за что горожане должны были возместить русской императрице моральный
ущерб миллионом ефимков, если не изловят травести в четыре недели. Были и
другие забавные контрибуции: город выплачивал 30 000 червонных за
колокольный звон во время осады, еще миллион каких-то "битых" ефимков
причитался императрице за военные издержки, делегация из лучших граждан
Гданьска -- - по выбору Анны -- должна была ехать в Питер извиняться. По
мирному договору шведских пленных отпустили с паспортами, а французов должны
были высадить "на балтийском побережье". Французы оказались в Кронштадте, в
концлагере, -- чем вам не Балтика? Тут Анна заслала к ним провокатора,
флотского капитана Полянского, знающего французский язык. Полянский тихо
подначивал французов на побег. Содержание им сделали вольное и расписывали,
какое славное житье в Питербурхе, а здесь вам век воли не видать! Беглецов
не ловили, а только подправляли отару в сторону столиц: Анна хотела, чтобы
ценный человеческий материал растекся по Руси великой и разбавил местную
кровь. Вот вам и дура-баба!
Анне понравилось воевать. У нее был Миних -- не столь умелый, сколь
удачливый полководец, побивший шведов и французов одновременно. И Анна
решила разобраться с турками!
В августе 1735 года Миних получил высочайший указ: на свое усмотрение
осадить или "тесно блокировать" Азов -- главную жемчужину турецкого
черноморского ожерелья. Миних расположил штаб в Полтаве, в самом центре
огромного южного театра военных действий. Здесь весь штаб и часть армии
слегли от местной лихорадки. Миних приказал генерал-лейтенанту Леонтьеву с
48-тысячным корпусом атаковать Крым. Ходячих оказалось 40000. Крыма не
взяли, но "бодро и без жалости" вырубили кочевья ногайских татар, захватили
скот, лошадей, верблюдов.
В марте 1736 года Миних лично осадил Азов, тут его сменил Леси, а сам
фельдмаршал поднял Днепровскую армию на Перекоп. Перекоп, вопреки данным
разведки оказался в исправном состоянии: от взгляда в пропасть его рва
кружилась голова. Но наши смело спустились в ров, поднялись на вал под
прикрытием ураганного артиллерийского огня и взяли укрепления в три дня -- с
20 по 22 мая. Турки сдали все крепости под обещание быть выпущенными живьем.
На военном совете решили штурмовать еще Козлов, но далее не ходить.
Однако, Козлов взяли без штурма, захваченных трофеев хватило на всю армию, и
"наши были в таком сердце, - писал Миних, - что никак невозможно было их
удержать, чтоб в Бакчисарае и ханских палатах огня не подложили". Сгорело
четверть города и ханские палаты, "кроме кладбища и бань".
Началась жара, и русская армия потянулась за Перекоп для отдыха. Татары
досадливо сопровождали войско: они думали, что наши пойдут на южный берег
Крыма, до самой Кафы, и сами спалили всю свою недвижимость. Русские, не
битые в бою, вышли из крымской степи со страшными потерями. Миних любил
поспать утром и гнал войско по самой жаре, в итоге половина армии полегла в
пути.
19 июня пал Азов. Турок отпустили с миром на родину, у нас было только
200 убитых и 1500 раненых, легко задело и фельдмаршала Леси.
Анна так привыкла к победам, что ворчала на Миниха -- чего он весь Крым
не взял?
Весной 1737 года 70-тысячная армия Миниха выступила на Очаков. 1 июля
началась перестрелка, 2 июля город проснулся в дыму. Миних применил
театральный прием -- психическую атаку. Вся армия со знаменами и барабанным
боем медленно пошла к стенам города. Цель парада была проста -- отвлечь
турок от тушения пожара. Задумка удалась -- весь народ засел на стенах,
раззявив рты и подставив огню затылки. Город пылал все ярче, взорвались два
главных склада боеприпасов. 10000 любителей батальных сцен погибло в огне.
Приобретенный Очаков полностью блокировал сухопутный выход с турецких
Балкан в наше Дикое Поле. До Константинополя теперь было рукой подать.
Кампания следующего, 1738 года прошла бесплодно, зато в 1739 году наши
взяли Яссы, очистили всю Молдавию, восстановили статус-кво, утраченное
Петром в Прутском походе. Турецкая война закончилась мирным договором и
стоила России 100000 человек убитыми и огромных денежных сумм.
Анна Иоанновна и ее курляндцы внешне правили и воевали, как Петр
Великий, и с аналогичными результатами. Значит, дело тут было не в
истеричном гении медноголового русского всадника, а в "немецком",
европейском влиянии на российский обиход. Ибо Миних был продолжением Гордона
и Лефорта, придворные "машкарады" - развитием потешных ассамблей. А с
рабочим народом обращались обычно -- планомерно по-скотски. Правительство
Анны жестоко разбиралось и с ворами, их казнили сотнями.
К концу царствования Анны из-за военных потерь, пожаров, бандитизма,
побегов, голода и эпидемий великороссийское население остановилось в росте
на 5.565.259 человеках "мужеского" и 5.327.929 женского пола.
Что тут добавить? Уместно только вздохнуть -- кому с облегчением, кому
с грустью: малозначительная на первый взгляд Анна Иоанновна с обретением
вкуса к войне восстановила Империю Петра Великого, вдохнула новый воздух в
ее опавшую грудь, восполнила ущерб, нанесенный делу Императора его женой и
внуком. Был учрежден Кадетский корпус, начала работать Академия, Василий
Татищев и Антиох Кантемир принялись писать историю России, а Тредиаковский -
сочинять более-менее рифмованные произведения.
5 октября 1740 года императрице Анне сделалось очень дурно за обедом.
Она слегла, и лечить ее было недосуг, -- слишком сложная заворачивалась
интрига с престолонаследием.
Анна Иоанновна скончалась 16 октября после тяжких мук, назначив
регентом своего Бирона. Диагноз поставили сложный -- соединение подагры с
каменной болезнью.
Бирон стал регентом, а императором провозгласили новорожденного
брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере
взросления крепко держаться "регламентов, уставов и прочих определений"
Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники).
Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и
соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником
покойной императрицы Анны, сыном Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгских.
Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки
уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы немцев не трогали, уважали, Бирона
именовали "его высочеством, регентом Российской империи, герцогом
курляндским, лифляндским и семигальским".
Сенаторы, архиереи, сановники, дворяне и прочие, прильнувшие к
необъятной груди этой самой империи, теперь оцепенели в тоске смертной.
"Бывали для России позорные времена: обманщики стремились к верховной
власти и овладевали ею, но они, по крайней мере, прикрывались священным
именем законных наследников престола. Недавно противники преобразования
называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, но
другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без
прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею и будет управлять
семнадцать лет. По какому праву? Потому только, что был фаворитом покойной
императрицы! Какими глазами православный русский мог теперь смотреть на
торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и
бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было
нельзя!"...
Эту длинную, сердечную, праведную тираду нашего Историка я привожу
полностью, ввиду ее многозначительности. Она действительно много значит для
понимания русской национальной этики. Написанная через 150 лет после Петра,
эта замечательная жалоба вполне демонстрирует категорическую бессмысленность
всех петровых усилий. Да, одежку перекроили, бороды сбрили, языки изучили,
прошпекты питерские распрямили, но мораль осталась кривой. Давайте прочтем
запальчивую речь Историка еще раз, обобщенно, расширительно во времени и
пространстве, с подстановкой конкретных явлений. Итак, убираем кавычки.
Бывали для России позорные времена: она бездарно губила миллионы своих
детей, унижала их, обманывала, оскорбляла; обманщики обещали народу заботу,
любовь, защиту, самопожертвование, честность, правосудие, но на деле хотели
только одного - стремились к верховной власти и овладевали ею; народ верил
им, прикрывались они священным именем законных наследников престола или
честно пользовались правом сильного. Недавно противники преобразования
называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, они
наивно полагали, что носителем чуждой культуры и политики может быть только
человек "немецкой" крови; но другие и лучшие люди смеялись над этими
баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно
управляет Россиею. Носитель "священного имени", воспитанный за рубежом или
иностранными наставниками, сохранивший лишь несколько процентов славянской
крови, теперь будет десятилетиями и столетиями навязывать нам свое
"высочайшее усмотрение". По какому праву? Потому только, что отец его был
фаворитом покойной императрицы, или мать -- сожительницей императора -- с
записью в церковных книгах или без, какая нам разница?! Какими глазами
православный русский мог смотреть на торжествующего раскольника? -- ибо со
времени Алексея Михайловича все цари наши, вся церковь, большая часть
населения в очередной раз послушно откололись от верования отцов своих и
дедов. Россия опять подарена безнравственному и бездарному иноземцу -- будь
он варяг, голштинец, любой другой немец, еврей, грузин - как цена позорной
связи, дворцового переворота, отцеубийства, бандитского налета,
бессовестного сговора! Этого переносить нельзя!"...
Вот так наш Историк (при небольшой разъяснительной поддержке) легко
превращается из православного имперского моралиста в национал-шовиниста,
террориста, зовущего к ниспровержению законных правительств Рюрика и его
потомков, Григория Отрепьева, Бориса Годунова, всей династии Романовых,
Ленина-Сталина, беспородных наших хрущевых, брежневых, и иных, ныне присных
и вовеки веков неискоренимых.
Опешивший и густо крестящийся Историк едва успел выдохнуть объяснение,
что фраза его не столь дальнобойна, а лишь призвана обосновать
своевременность и праведность дворцового переворота, который учинила
энергичная "дщерь Петрова" - принцесса Елизавета, как гвардия крепко выпила
и дружно встала за новую амазонку.
Но сначала возникли гвардейские заговоры в пользу отца грудного
императора - принца Антона, в пользу матери - Анны Леопольдовны. Их прочили
в регенты до совершеннолетия сына. Бирон в ответ угрожал выписать из
Голштинии юного Петра, сына Анны Петровны и внука Петра Великого. Чтобы
укрепить свою позицию, Бирон целыми часами что-то "репетировал", запершись с
царевной Елизаветой. В итоге царевна была в курсе всех дел, а Бирон питал на
ее счет наивные надежды.
23 октября был объявлен указ о выдаче родителям императора по 200000
рублей, Елизавете -- 50000. Но этот откат не помог, бродильная реакция не
стихала, и вечером Бирон, канцлер Бестужев, Остерман, генерал-прокурор
Трубецкой напали на Антона Брауншвейгского в Совете с вопросами типа, чего
тебе еще надо?! Молоденький совсем императорский папа расхныкался, признался
в желании регентства, покаялся и был прощен с условием не высовываться.
Вскоре Антону прочитали указ младенца Вани, что его папа так просился
отставить его от всех чинов, так желал денно и нощно предаваться отеческим
хлопотам у колыбельки грозного венценосца, что последний не стерпел и уважил
дорогого родителя, - разжаловал его по всем статьям.
8 ноября 1740 года у Бирона обедали Левенвольд и Миних, которому
накануне Анна Брауншвейгская жаловалась на грубость регента. За столом
произошел любопытный разговор. Разговаривали Левенвольд и Миних, а Бирон был
глух и нем.
Левенвольд: "А что, фельдмаршал, приходилось вам предпринимать действия
ночью?".
Миних (понимая, что Левенвольд намекает на дворцовый переворот): "Нет,
не приходилось, но просто не было нужды, а так, я всегда готов
воспользоваться обстоятельствами".
Бирон, пережевывая дичь, не въезжает, что его собутыльники прямо здесь,
у него за столом нахально сговариваются прикончить гостеприимного хозяина...
Вы встречали где-нибудь еще такую наглость? Выходя из столовой и
поглаживая себя по животу, Миних на ходу велит своему адъютанту
подполковнику Манштейну быть готовым к ранней побудке. И действительно,
будит его уже в два часа ночи. Подняли по тревоге 120 караульных солдат,
сорок оставили беречь честь полка у знамени, с двумя сороками пошли на штурм
Летнего дворца, -- там жил Бирон, а в Зимнем отдыхала семья императора Вани.
Штурм получился опереточный. Миних с Манштейном объявляли всем встречным
караулам, что мы, братцы, идем регента менять. И все радостно к ним
присоединялись. Зашли в Летний без единого выстрела. Тут случилась заминка.
Манштейн не знал, где спальня Бирона. Потом нащупал какую-то двустворчатую
дверь, запертую на замок. Толкнул ее. Нижний и верхний шпингалеты были не
задвинуты. Дверь легко распахнулась. Под балдахином дрых давешний хлебосол.
Манштейн зашел с фланга -- со стороны жены Бирона. Бирон проснулся...
Изложение дальнейших телодвижений напоминает слабенький сценарий для
провинциального театрика. Жена Бирона и сам Бирон вопят "караул!". Манштейн
спокойно рапортует, что как раз именно караул он и привел. Бирон скатывается
с кровати на пол, как бы намереваясь юркнуть под кровать. Манштейн
наваливается на Бирона. Входят солдаты, хотят регента взять. Он вскакивает и
начинает махать кулаками. Но драться не договаривались, поэтому Бирона
хватают снова, нечаянно рвут на нем голландскую рубашку, морду всю разбивают
в кровь, валят на пол, вяжут, в рот запихивают платок, заворачивают регента
в шинель, сажают в минихову карету, увозят из Летнего в Зимний.
Супругу Бирона изловили уже во дворе. Манштейн велел отвезти ее тоже во
дворец, но солдату возиться не захотелось, и он пнул ее в снег. Регентша
замерла в удобной позе, но все разошлись по своим делам. Камердинеров не
было, и дама так и замерзла бы на четвереньках, но нашелся некий капитан,
который поднял поверженную первую леди и проводил в теплое место.
Так Миних и Манштейн сообразили с Бироном на троих. Чисто русские
посиделки, чисто немецкий переворот. Немецкая партия стала с немецкой
педантичностью делить добычу. О русских стратегиях, хитростях,
неожиданностях они как-то не подумали. Анна Леопольдовна получила регентство
и забрала себе самую важную деталь туалета -- голубую Андреевскую ленту.
Принца Антона произвели в генералиссимусы, Миниха -- в первые министры,
Остермана -- в генерал-адмиралы, князя Черкасского -- в великие канцлеры,
Левенвольда наградили "знатной суммой" на расплату по долгам,
проворовавшиеся Трубецкой и Лопухин освобождены были от взысканий.
Тут немцы стали совсем уж мелочиться. Новая регентша Анна, раздав все
доступные казенные милости, уединилась с фавориткой Менгден. Хозяйственные
гробокопательством, гвардия рассудила по-своему. Во Всесвятское к новой
императрице промаршировал Преображенский полк, Анна сразу его построила,
приняла чин полковницы и капитана кавалергардов, сама поднесла всем офицерам
по чарке водки, чокнулась с каждым, выпила, крякнула, занюхала мундирным
сукном, ухнула хрусталем в пол.
- Вот таких императриц нам нужно поболе, - поняли гвардейцы, - по одной
в каждый полк!
Это самоназначение Анны было грубым нарушением "кондиций". Верховные
советники сделали вид, что не заметили, и понесли Анне свою награду --
Андреевскую ленту. Анна сделала смущенное лицо: "Ах, я и забыла ее надеть!".
Это означало буквально следующее: что вы тут, холопы, суетитесь, мне эта
кавалерия принадлежит по праву, а не по вашему дару!
15 февраля веселая вдова въехала в Москву и направилась в Кремль
принимать присягу. Долгорукие еще пытались подсунуть ей текст с
"кондициями", но гвардия пообещала им ноги переломать. Поэтому присягнули
по-старинке. Потом была разыграна сцена со всенародным нехотением
"кондиций". Членов Верховного совета вызвали к императрице. Там они увидели,
что вокруг трона столпилось 800 человек, и все кричат за самодержавие. "Как,
разве кондиции мне в Митаву не всенародно посылали?" -- наивно вопрошала
Анна. "Нет, матушка!" -- ревела гвардия, валясь на колени, - это твои враги
подстроили кондиционирование, "дозволь, мы принесем тебе их головы?".
Короче, все настроилось. Правда, 25 февраля северный горизонт покрылся
кроваво-красным сиянием.
Анна устроила свой двор, велела к своим шлафенмахерам добавить
двух-трех 40-летних девок, чтоб болтали без умолку, - попросила найти в
провинции сплетниц из бедных деревенских дворян. Нуждалась Анна в женском
общении. Двух благородных -- Волконского и Голицына определила в шуты,
вернула из ссылки Бестужева, арапа Абрашку Ганнибала велела назначить
майором в Тобольск, чтобы привыкал к северному климату и передал потомству
любовь к снегам и санным прогулкам. Верховный совет уничтожили немедля,
Сенат заработал снова, Синод тоже оживили, а через год исполнили мечту Петра
-- учредили Кадетский корпус. И даже по Москве установили через 20 сажен
стеклянные фонари на конопляном масле! Получалось, что легкомысленная
племянница восстанавливает дядькины порядки, забытые его женой и внуком.
Но пора было и делом заняться. Сначала Анна поставила дымовую завесу --
вызвала из ссылки семью покойного Меншикова, восстановила детей в их
небольших чинах, пожаловала сиротам немного денег и "вещиц с бриллиантами".
Общество громко умилилось. Тут же последовал тихий указ о ссылке
второстепенных Долгоруких на губернаторские места и без мест. Наказание
провинцией по-прежнему оставалось почти высшей мерой.
Бирон вполне справлялся с мышечной работой, и Бестужева снова загнали в
ссылку. Дочь его, княгиню Волконскую велено было держать в Тихвинском
девичьем монастыре под строгим караулом. Спасали княгиню от дьявольского
искушения, - ее "приятель" Абрашка Ганнибал, даже влача в Тобольске
майорское иго, представлял для чести Бестужевых и Волконских страшную
опасность. Самого Абрама Петровича спешно перевели в Прибалтику работать по
инженерной специальности.
Эти предварительные меры шума не вызвали, и был нанесен главный удар,
предсказанный честной невестой Натальей Шереметевой. 14 апреля грянул
манифест. Двое главных Долгоруких, Алексей и сын его Иван обвинялись в
отвращении императора от уроков управления, сманывании мальчишки на охоту,
подсовывании ему Кати Долгорукой. К тому же, таская царя по игрищам,
Долгорукие его простудили, сделали легкой добычей для оспы. Еще Анна уколола
обвиняемых "кондициями": они сами раздавали чины направо и налево. Ну, и
имущество казенное разворовали, конечно, почти как Меншиков. Этих
Долгоруких, достойных "наижесточайшей казни", почти помиловали, --
разжаловали, лишили "кавалерий", разослали губернаторами по дальним городам
с женами и детьми. Семейства отъехали со стенаниями. Они понимали, что за
губерниями последуют Соловки, Нерчинск, каторжные работы.
Теперь нужно было управлять страной. Управлять стали Бирон и
Левенвольд. Самой Анне за сплетнями дворовых девок делать это было некогда и
лень. Хорошо хоть за спинами Бирона и Левенвольда стеной стоял Андрей Иваныч
Остерман, человек, знающий все российские дела. Чиновную пирамидку стали
заполнять курляндскими немцами, и это вызвало возмущение русских. От
возмущения решили спасаться усиленной охраной. Создали третий гвардейский
полк -- Измайловский. И не успели наши кадровые военные помечтать о
должностях, как все командные высоты в новой гвардии тоже захватили немцы. И
это еще полбеды. Ненасытный двор стал страшно, до костей объедать российскую
казну. Какие-то блудные дамы и полуштатские сволочи пригоршнями растаскивали
жемчуга и бриллианты, мешками волокли столовое серебро и обыкновенное золото
по кремлевским коридорам -- сразу после отбоя. Фейерверки, как зажглись в
столичных небесах, так и не гасли, смешиваясь с неожиданным северным сиянием
и брызгами винных струй. Москва, временно ставшая столицей, гремела и сияла.
Праздновали все подряд. Послы посылали домой удивительные репортажи: "Я
был при многих дворах. Могу уверить, что здешний двор своею роскошью и
великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского".
Вот расписание "машкарадов" в Москве на февраль 1731 года:
1. с 8 по 18 нон-стоп без повода;
2. 15 февраля в нем выделяют годовщину въезда императрицы в Москву;
3. в следующее воскресенье бал при дворе;
4. во вторник -- у великого канцлера;
5. в среду -- у престарелого фельдмаршала Долгорукого;
6. 25 февраля -- у вице-канцлера Остермана.
Немецкий двор веселился, русские замерли в ожидании новых ссылок,
Историк горестно недоумевал, куда же делись птенцы гнезда Петрова, почему
кругом одни остерманы и минихи? Но эти-то -- хоть люди умелые, а Бирон? Зла
не хватало смотреть на его довольную, наглую, тупую рожу.
Для сдерживания недоумевающих и возмущенных был воссоздан компетентный
орган. Теперь он назывался "Канцелярия тайных розыскных дел".
В Петербург -- временно -- двор переехал в начале 1732 года. Московский
воздух чем-то очень нравился Анне. Он был каким-то хмельным, грешным,
азартным. Анна обещала вернуться и держать столицу в Москве.
Давайте запомним это. У нас в России переезды между Питером и Москвой,
намеки на это, сборы и намерения, слухи о перемене столицы -- есть верная
примета реформ - расстройства Империи после взлета или, наоборот, вздутия
после расслабления.
Анна совершенно случайно восстановила былую славу русской армии. В
Польше возник новый кризис. По смерти короля Августа II две партии - его
сына Августа III и Станислава Лещинского - дошли до полевых и осадных
сражений. Наши поддерживали Августа и осадили Лещинского в Данциге
(Гданьске). Осада шла не шатко не валко, пока в Питере Миних не разругался с
Бироном -- как-то неудачно пошутил над недалеким фаворитом. Бирон устроил
Миниха командовать осадой -- авось убьют - и Миних проявил неожиданную
резвость. Он явился под Данциг 22 февраля 1734 года с небольшим штабом и
13300 золотыми червонцами и "начал поступать с городом без всякого
сожаления". 9 марта он взял Шотландию, - не часть Британской Империи,
конечно, а богатое предместье Данцига. Захваченных припасов хватило на
прекрасное обеспечение армии и плотный обстрел города. Потом произошел
казус, вполне разоблачающий полководческие таланты Миниха. В последних
числах апреля он решил взять форт Гагельсберг и завершить осаду.
Восьмитысячная русская армия, полная боевого азарта, ночью, на цыпочках
совершила марш-бросок и появилась у стен форта. Осажденные спросонья
встретили ее залпом наугад наведенных пушек. И -- вот же черт! -- сразу у
нас были убиты все командиры всех трех наступающих колонн.
Дальше разворачивается трагифарс. Русская армия останавливается на
самом видном месте: а куда идти? -- командиров же нету.
Поляки-шведы-французы -- сторонники Лещинского -- начинают косить русских со
стен - залп за залпом. Те три часа стоят, в буквальном смысле -- стоят! --
насмерть. Адъютанты Миниха передают войскам приказ отступать. Русские герои,
упершись рогом, гордо заявляют, что им лучше умереть на месте, чем отойти! И
Миних растерялся...
Тут уместно задуматься о психологических корнях известного русского
героизма и самопожертвования. От большого ли ума они происходят? Нет ли тут
какой-нибудь национальной патологии? Ну, ладно, если б сзади сливались струи
Дона и Непрядвы, или сурово стояли комсомольские заградотряды, или
золотились маковки Москвы, или дымили печки родных хуторов с детьми да
бабами, - тогда понятно. А так, под убийственным огнем, на чужой земле, при
наличии приказа отступать, без материальной и гастрономической
необходимости, чего было лезть на амбразуру?
Короче, герои оступили только после личных уговоров любимого армией
генерала Леси. Ну, две тыщи, конечно, отступить не смогли, остались лежать
во славу русского оружия. Миних грустил не очень, он писал императрице, что
оно того стоило, - русские показали всем удивительную храбрость. А я думаю,
что они показали Европе кузькину мать. Должна же эта знаменитая наша мать
как-нибудь выглядеть? Так вот, по-моему, это как раз кузькина мать и была.
Анна тоже не горевала и утешила фельдмаршала милостивым рескриптом.
В середине мая к Данцигу подошли 11 французских кораблей, с них
высадилось 2000 французов, и 16 мая 1734 года впервые в истории французская
и русская армии вступили в прямое столкновение. Французская атака была
отбита, русские снова проявили "превеликий кураж, охоту и радость оказывали,
и ничего так не желали, как чтоб французы еще сильнее пришли и в другой раз
отведали". "Куражиться" шестнадцатью тысячами против двух было и вправду
радостно.
Данцигская эпопея окончилась славно. 12 июня французы сдались в
Вайхзельмюнде, 28 июня сдался Данциг. Станислав Лещинский бежал в дамском
платье, за что горожане должны были возместить русской императрице моральный
ущерб миллионом ефимков, если не изловят травести в четыре недели. Были и
другие забавные контрибуции: город выплачивал 30 000 червонных за
колокольный звон во время осады, еще миллион каких-то "битых" ефимков
причитался императрице за военные издержки, делегация из лучших граждан
Гданьска -- - по выбору Анны -- должна была ехать в Питер извиняться. По
мирному договору шведских пленных отпустили с паспортами, а французов должны
были высадить "на балтийском побережье". Французы оказались в Кронштадте, в
концлагере, -- чем вам не Балтика? Тут Анна заслала к ним провокатора,
флотского капитана Полянского, знающего французский язык. Полянский тихо
подначивал французов на побег. Содержание им сделали вольное и расписывали,
какое славное житье в Питербурхе, а здесь вам век воли не видать! Беглецов
не ловили, а только подправляли отару в сторону столиц: Анна хотела, чтобы
ценный человеческий материал растекся по Руси великой и разбавил местную
кровь. Вот вам и дура-баба!
Анне понравилось воевать. У нее был Миних -- не столь умелый, сколь
удачливый полководец, побивший шведов и французов одновременно. И Анна
решила разобраться с турками!
В августе 1735 года Миних получил высочайший указ: на свое усмотрение
осадить или "тесно блокировать" Азов -- главную жемчужину турецкого
черноморского ожерелья. Миних расположил штаб в Полтаве, в самом центре
огромного южного театра военных действий. Здесь весь штаб и часть армии
слегли от местной лихорадки. Миних приказал генерал-лейтенанту Леонтьеву с
48-тысячным корпусом атаковать Крым. Ходячих оказалось 40000. Крыма не
взяли, но "бодро и без жалости" вырубили кочевья ногайских татар, захватили
скот, лошадей, верблюдов.
В марте 1736 года Миних лично осадил Азов, тут его сменил Леси, а сам
фельдмаршал поднял Днепровскую армию на Перекоп. Перекоп, вопреки данным
разведки оказался в исправном состоянии: от взгляда в пропасть его рва
кружилась голова. Но наши смело спустились в ров, поднялись на вал под
прикрытием ураганного артиллерийского огня и взяли укрепления в три дня -- с
20 по 22 мая. Турки сдали все крепости под обещание быть выпущенными живьем.
На военном совете решили штурмовать еще Козлов, но далее не ходить.
Однако, Козлов взяли без штурма, захваченных трофеев хватило на всю армию, и
"наши были в таком сердце, - писал Миних, - что никак невозможно было их
удержать, чтоб в Бакчисарае и ханских палатах огня не подложили". Сгорело
четверть города и ханские палаты, "кроме кладбища и бань".
Началась жара, и русская армия потянулась за Перекоп для отдыха. Татары
досадливо сопровождали войско: они думали, что наши пойдут на южный берег
Крыма, до самой Кафы, и сами спалили всю свою недвижимость. Русские, не
битые в бою, вышли из крымской степи со страшными потерями. Миних любил
поспать утром и гнал войско по самой жаре, в итоге половина армии полегла в
пути.
19 июня пал Азов. Турок отпустили с миром на родину, у нас было только
200 убитых и 1500 раненых, легко задело и фельдмаршала Леси.
Анна так привыкла к победам, что ворчала на Миниха -- чего он весь Крым
не взял?
Весной 1737 года 70-тысячная армия Миниха выступила на Очаков. 1 июля
началась перестрелка, 2 июля город проснулся в дыму. Миних применил
театральный прием -- психическую атаку. Вся армия со знаменами и барабанным
боем медленно пошла к стенам города. Цель парада была проста -- отвлечь
турок от тушения пожара. Задумка удалась -- весь народ засел на стенах,
раззявив рты и подставив огню затылки. Город пылал все ярче, взорвались два
главных склада боеприпасов. 10000 любителей батальных сцен погибло в огне.
Приобретенный Очаков полностью блокировал сухопутный выход с турецких
Балкан в наше Дикое Поле. До Константинополя теперь было рукой подать.
Кампания следующего, 1738 года прошла бесплодно, зато в 1739 году наши
взяли Яссы, очистили всю Молдавию, восстановили статус-кво, утраченное
Петром в Прутском походе. Турецкая война закончилась мирным договором и
стоила России 100000 человек убитыми и огромных денежных сумм.
Анна Иоанновна и ее курляндцы внешне правили и воевали, как Петр
Великий, и с аналогичными результатами. Значит, дело тут было не в
истеричном гении медноголового русского всадника, а в "немецком",
европейском влиянии на российский обиход. Ибо Миних был продолжением Гордона
и Лефорта, придворные "машкарады" - развитием потешных ассамблей. А с
рабочим народом обращались обычно -- планомерно по-скотски. Правительство
Анны жестоко разбиралось и с ворами, их казнили сотнями.
К концу царствования Анны из-за военных потерь, пожаров, бандитизма,
побегов, голода и эпидемий великороссийское население остановилось в росте
на 5.565.259 человеках "мужеского" и 5.327.929 женского пола.
Что тут добавить? Уместно только вздохнуть -- кому с облегчением, кому
с грустью: малозначительная на первый взгляд Анна Иоанновна с обретением
вкуса к войне восстановила Империю Петра Великого, вдохнула новый воздух в
ее опавшую грудь, восполнила ущерб, нанесенный делу Императора его женой и
внуком. Был учрежден Кадетский корпус, начала работать Академия, Василий
Татищев и Антиох Кантемир принялись писать историю России, а Тредиаковский -
сочинять более-менее рифмованные произведения.
5 октября 1740 года императрице Анне сделалось очень дурно за обедом.
Она слегла, и лечить ее было недосуг, -- слишком сложная заворачивалась
интрига с престолонаследием.
Анна Иоанновна скончалась 16 октября после тяжких мук, назначив
регентом своего Бирона. Диагноз поставили сложный -- соединение подагры с
каменной болезнью.
Бирон стал регентом, а императором провозгласили новорожденного
брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере
взросления крепко держаться "регламентов, уставов и прочих определений"
Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники).
Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и
соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником
покойной императрицы Анны, сыном Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгских.
Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки
уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы немцев не трогали, уважали, Бирона
именовали "его высочеством, регентом Российской империи, герцогом
курляндским, лифляндским и семигальским".
Сенаторы, архиереи, сановники, дворяне и прочие, прильнувшие к
необъятной груди этой самой империи, теперь оцепенели в тоске смертной.
"Бывали для России позорные времена: обманщики стремились к верховной
власти и овладевали ею, но они, по крайней мере, прикрывались священным
именем законных наследников престола. Недавно противники преобразования
называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, но
другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без
прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею и будет управлять
семнадцать лет. По какому праву? Потому только, что был фаворитом покойной
императрицы! Какими глазами православный русский мог теперь смотреть на
торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и
бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было
нельзя!"...
Эту длинную, сердечную, праведную тираду нашего Историка я привожу
полностью, ввиду ее многозначительности. Она действительно много значит для
понимания русской национальной этики. Написанная через 150 лет после Петра,
эта замечательная жалоба вполне демонстрирует категорическую бессмысленность
всех петровых усилий. Да, одежку перекроили, бороды сбрили, языки изучили,
прошпекты питерские распрямили, но мораль осталась кривой. Давайте прочтем
запальчивую речь Историка еще раз, обобщенно, расширительно во времени и
пространстве, с подстановкой конкретных явлений. Итак, убираем кавычки.
Бывали для России позорные времена: она бездарно губила миллионы своих
детей, унижала их, обманывала, оскорбляла; обманщики обещали народу заботу,
любовь, защиту, самопожертвование, честность, правосудие, но на деле хотели
только одного - стремились к верховной власти и овладевали ею; народ верил
им, прикрывались они священным именем законных наследников престола или
честно пользовались правом сильного. Недавно противники преобразования
называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, они
наивно полагали, что носителем чуждой культуры и политики может быть только
человек "немецкой" крови; но другие и лучшие люди смеялись над этими
баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно
управляет Россиею. Носитель "священного имени", воспитанный за рубежом или
иностранными наставниками, сохранивший лишь несколько процентов славянской
крови, теперь будет десятилетиями и столетиями навязывать нам свое
"высочайшее усмотрение". По какому праву? Потому только, что отец его был
фаворитом покойной императрицы, или мать -- сожительницей императора -- с
записью в церковных книгах или без, какая нам разница?! Какими глазами
православный русский мог смотреть на торжествующего раскольника? -- ибо со
времени Алексея Михайловича все цари наши, вся церковь, большая часть
населения в очередной раз послушно откололись от верования отцов своих и
дедов. Россия опять подарена безнравственному и бездарному иноземцу -- будь
он варяг, голштинец, любой другой немец, еврей, грузин - как цена позорной
связи, дворцового переворота, отцеубийства, бандитского налета,
бессовестного сговора! Этого переносить нельзя!"...
Вот так наш Историк (при небольшой разъяснительной поддержке) легко
превращается из православного имперского моралиста в национал-шовиниста,
террориста, зовущего к ниспровержению законных правительств Рюрика и его
потомков, Григория Отрепьева, Бориса Годунова, всей династии Романовых,
Ленина-Сталина, беспородных наших хрущевых, брежневых, и иных, ныне присных
и вовеки веков неискоренимых.
Опешивший и густо крестящийся Историк едва успел выдохнуть объяснение,
что фраза его не столь дальнобойна, а лишь призвана обосновать
своевременность и праведность дворцового переворота, который учинила
энергичная "дщерь Петрова" - принцесса Елизавета, как гвардия крепко выпила
и дружно встала за новую амазонку.
Но сначала возникли гвардейские заговоры в пользу отца грудного
императора - принца Антона, в пользу матери - Анны Леопольдовны. Их прочили
в регенты до совершеннолетия сына. Бирон в ответ угрожал выписать из
Голштинии юного Петра, сына Анны Петровны и внука Петра Великого. Чтобы
укрепить свою позицию, Бирон целыми часами что-то "репетировал", запершись с
царевной Елизаветой. В итоге царевна была в курсе всех дел, а Бирон питал на
ее счет наивные надежды.
23 октября был объявлен указ о выдаче родителям императора по 200000
рублей, Елизавете -- 50000. Но этот откат не помог, бродильная реакция не
стихала, и вечером Бирон, канцлер Бестужев, Остерман, генерал-прокурор
Трубецкой напали на Антона Брауншвейгского в Совете с вопросами типа, чего
тебе еще надо?! Молоденький совсем императорский папа расхныкался, признался
в желании регентства, покаялся и был прощен с условием не высовываться.
Вскоре Антону прочитали указ младенца Вани, что его папа так просился
отставить его от всех чинов, так желал денно и нощно предаваться отеческим
хлопотам у колыбельки грозного венценосца, что последний не стерпел и уважил
дорогого родителя, - разжаловал его по всем статьям.
8 ноября 1740 года у Бирона обедали Левенвольд и Миних, которому
накануне Анна Брауншвейгская жаловалась на грубость регента. За столом
произошел любопытный разговор. Разговаривали Левенвольд и Миних, а Бирон был
глух и нем.
Левенвольд: "А что, фельдмаршал, приходилось вам предпринимать действия
ночью?".
Миних (понимая, что Левенвольд намекает на дворцовый переворот): "Нет,
не приходилось, но просто не было нужды, а так, я всегда готов
воспользоваться обстоятельствами".
Бирон, пережевывая дичь, не въезжает, что его собутыльники прямо здесь,
у него за столом нахально сговариваются прикончить гостеприимного хозяина...
Вы встречали где-нибудь еще такую наглость? Выходя из столовой и
поглаживая себя по животу, Миних на ходу велит своему адъютанту
подполковнику Манштейну быть готовым к ранней побудке. И действительно,
будит его уже в два часа ночи. Подняли по тревоге 120 караульных солдат,
сорок оставили беречь честь полка у знамени, с двумя сороками пошли на штурм
Летнего дворца, -- там жил Бирон, а в Зимнем отдыхала семья императора Вани.
Штурм получился опереточный. Миних с Манштейном объявляли всем встречным
караулам, что мы, братцы, идем регента менять. И все радостно к ним
присоединялись. Зашли в Летний без единого выстрела. Тут случилась заминка.
Манштейн не знал, где спальня Бирона. Потом нащупал какую-то двустворчатую
дверь, запертую на замок. Толкнул ее. Нижний и верхний шпингалеты были не
задвинуты. Дверь легко распахнулась. Под балдахином дрых давешний хлебосол.
Манштейн зашел с фланга -- со стороны жены Бирона. Бирон проснулся...
Изложение дальнейших телодвижений напоминает слабенький сценарий для
провинциального театрика. Жена Бирона и сам Бирон вопят "караул!". Манштейн
спокойно рапортует, что как раз именно караул он и привел. Бирон скатывается
с кровати на пол, как бы намереваясь юркнуть под кровать. Манштейн
наваливается на Бирона. Входят солдаты, хотят регента взять. Он вскакивает и
начинает махать кулаками. Но драться не договаривались, поэтому Бирона
хватают снова, нечаянно рвут на нем голландскую рубашку, морду всю разбивают
в кровь, валят на пол, вяжут, в рот запихивают платок, заворачивают регента
в шинель, сажают в минихову карету, увозят из Летнего в Зимний.
Супругу Бирона изловили уже во дворе. Манштейн велел отвезти ее тоже во
дворец, но солдату возиться не захотелось, и он пнул ее в снег. Регентша
замерла в удобной позе, но все разошлись по своим делам. Камердинеров не
было, и дама так и замерзла бы на четвереньках, но нашелся некий капитан,
который поднял поверженную первую леди и проводил в теплое место.
Так Миних и Манштейн сообразили с Бироном на троих. Чисто русские
посиделки, чисто немецкий переворот. Немецкая партия стала с немецкой
педантичностью делить добычу. О русских стратегиях, хитростях,
неожиданностях они как-то не подумали. Анна Леопольдовна получила регентство
и забрала себе самую важную деталь туалета -- голубую Андреевскую ленту.
Принца Антона произвели в генералиссимусы, Миниха -- в первые министры,
Остермана -- в генерал-адмиралы, князя Черкасского -- в великие канцлеры,
Левенвольда наградили "знатной суммой" на расплату по долгам,
проворовавшиеся Трубецкой и Лопухин освобождены были от взысканий.
Тут немцы стали совсем уж мелочиться. Новая регентша Анна, раздав все
доступные казенные милости, уединилась с фавориткой Менгден. Хозяйственные