Страница:
в Троицу командирам и по 10 человек из каждого полка. За ослушание тоже
угрожал смертью. Эта угроза подействовала, и стрелецкие толпы сорвались из
Москвы. Царь встретил их ласково, патриарх благословил, стрельцы закричали о
своей верности.
Софья не выдержала московского сидения, двинулась к Троице лично. Можно
догадываться, что она хотела взять меньшого брата криком, но времена были
уже не те. На середине дороги, у ворот села Воздвиженского, там, где 7 лет
назад Софья покончила с "Хованщиной", ее перехватил стольник Бутурлин с
приказом царя: в монастырь не ездить! Она было заупрямилась, стала грозно
топать, но Бутурлина не испугала. А тут еще подоспел Троекуров с войском, и
заявил, что в случае неповиновения поступит с ней "нечестно".
Софья чуть не бегом возвратилась в Москву, почти насильно привела к
присяге остатки "старых" стрельцов. Несколько дней протянула в смертной
тоске.
Подошел Новый год, но 1 сентября вместо поздравлений от Петра прискакал
полковник Нечаев с наглым приказом взять Федора Шакловитого и тащить его в
Троицу на следствие. Дворец замер. Все придворные как бы объявили
нейтралитет. Софья хотела хоть голову Нечаеву отрубить, и то палача не
нашлось. Софья стала собирать народ группами и говорить прекрасные речи, она
перечисляла свои семилетние заслуги, укоряла врагов, плела на Нарышкиных и
призывала встать на защиту ее чести и достоинства. В ответ шуршал осенний
ветер.
Тишина установилась необыкновенная, так что за отъездом патриарха,
отсутствием одного царя и болезненной лежкой другого, встречу "Нового лета"
попросту отменили. И вроде, было это Смутное время, но над всем Подмосковьем
установилась осенняя пастораль, среди которой листопадным золотом
промелькивали аллегорические картины иерусалимского масштаба: "Слепой и
безумный царь Иван наделяет стрельцов чаркой водки"; "Верный слуга
государыни Софьи Федор Шакловитый пишет послание во все края святой Руси о
неправдах и хитростях", "Любезный князь Василий Голицын уговаривает брата
помирить государя с сестрой".
В Троице настроение было не столь поэтическим. Новообращенные стрельцы
волновались, как бы их семьям в Москве чего-нибудь не сделалось, и
предлагали пойти и изловить Федьку. Но царь их не пустил. А 6 сентября
прорвало, наконец, и Москву. Стрельцы московские явились в Кремль, стали
требовать выдачи Шакловитого для увода в Троицу, грозились набатом.
Повторилась сцена 1682 года с выдачей Ивана Нарышкина. Теперь Софья, скрепя
сердце, сама выдала своего верного пса на живодерню. Из Москвы ушли все.
Бояре наперегонки порысили к царю, стрельцы поволокли туда же Шакловитого,
Васенька Голицын еще раньше покинул зазнобу и спрятался в своей деревне, но
7 сентября уже был в Троице. Здесь как раз закончилась пытка Шакловитого.
Этот с виду богатырь с первых 15 батогов на дыбе признался во всем, что
было, и подсказал, чего не было. Во многом оказывался виноватым Василий
Голицын, и Борис стал выгораживать брата во спасение чести семьи. Василию
объявили ссылку с конфискацией, а Шакловитому -- казнь без второй,
обязательной в таких случаях, пытки, - это Борис Голицын опасался новых
признаний. Забавно, что Петр не хотел казнить Шакловитого, а патриарх
настоял. 11 сентября казнь Шакловитого и двух стрелецких полковников
состоялась. Били кнутом и сослали с усечением языка еще трех стрельцов.
Вскоре был пойман на литовской границе, жестоко пытан, расстрижен и казнен
опасный поп Сильвестр Медведев - один из идеологов Второго стрелецкого
бунта...
Хочу отметить разницу в исконно русских телесных наказаниях. Было два
основных способа порки -- батогами и кнутом. "Бить батогы" означало сечение
длинным и толстым пастушьим бичом. От такой процедуры лопалась и вздувалась
кожа, пациент долго болел, но оставался жив и почти здоров. Порка кнутом,
тонким и иногда усиленным наконечником, оканчивалась - в зависимости от дозы
- смертью или инвалидностью. Мясо под кнутом при умелой постановке удара
лопалось до костей. Чтобы прикончить запаленного казнимого, достаточно было
милосердно подать ему стакан холодной, экологически чистой воды, без яду и
колдовского приговору. Резкое сужение внутренних сосудов приводило к
нарушению мозгового кровообращения и немедленной остановке сердца ...
Василия Голицына, несмотря на множественные доносы и показания, пороть
не стали. Его сослали в Пустозерск. С дороги "Васенька" бомбардировал Петра
жалобами и мольбами. Он красочно описывал свои страдания от соприкосновения
с провинциальной жизнью. "Ныне в пути мучим живот свой и скитаемся Христовым
именем, всякою потребою обнищали, и последние рубашки с себя проели. А в
Пустозере хлеб зело дорог и всякая живность, и помереть будет нам томною и
голодною смертию. Милосердые великие государи! велите нас бедных и невинных
возвратить из такого злого тартара".
Это пишет недавний правитель России, на миг очутившийся среди простого,
обыденно голодного и раздетого народа. Как же ты, голубь сизый, управлял,
что у тебя люди в "злом тартаре" живут? Что ж ты такую адскую обстановку по
русским окраинам не досмотрел за 7 лет? Вот Сонька тебе и еды с деньгами
вдогонку прислала, а ты последнее мыло и прочую гигиеническую "всякую
потребу" проел?
Ну, ладно, Петр пожалел слабака, перевел его в более съедобный
Пинежский волок, и там забыл. Забудем и мы.
Оставалось разобраться только с Софьей. Петр написал письмо брату
Ивану, в котором четко обосновал необходимость задвинуть Софью, поскольку
"настоит время нашим обоим особам богом врученное нам царствие править
самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу,
сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел
быти не изволяем". Ну, тут очевидна дискриминация по половому признаку, а то
чего бы Петр называл сестру "зазорным лицом". Софье приказали удалиться в
Новодевичий монастырь, куда она и переехала после долгих отговорок.
Итак, к концу 1689 года Петр в 17 лет стал действительным царем, Софья
замаливала грехи, а царь-дублер Иван Алексеевич озаботился приемом лекарств
и примочками к незрячим глазам.
Петр собрался править. Вернее, собрались править им. Это почтенное
собрание включало в себя мужей достойных, привычно украшенных боярскими
соболями.
Борис Голицын прикрыл собою честь фамилии, из-за этого по возвращению
двора в Москву утратил былой фавор, очутился завхозом Казанского дворца.
Новым лидером стал царский дядька Лев Нарышкин. У него и аппарат был
наготове -- все свои, Нарышкины. Они овладели главным министерством -
Посольским приказом с его иностранными делами. Остатки пирога -- судебный
приказ и управделами Большого Кремлевского Дворца (БКД) - достались
родственникам молодой царицы Евдокии -- Лопухиным. Видный военачальник
Троекуров получил Стрелецкий приказ. И что-то значили при дворе Долгорукие и
Стрешневы.
Этой рассадкой Петр почти не занимался -- бояре расселись сами на
правах родни и победителей. А Петр был обуреваем своим собственным
интересом, лежавшим далеко за пределами БКД -- на дне морском, вернее, на
глади Плещеева озера. То ли детское увлечение корабликами так отвлекло
Петрушу от московских литургий, то ли действительно Провидение вело его
имперским путем, но он сделал то, чего мы ждали и не дождались от любимого
нашего Гриши Отрепьева и глубокоуважаемого Бориса Федоровича Годунова. Петр
вышел в чисто поле и стал строить с нуля опричную партию, чиновную пирамиду,
армию нового типа, имперскую столицу, новую этическую систему, то есть,
Империю вцелом, - взамен надоевшей и неэффективной религиозной конструкции.
Первое, что удалось Петру, - это команда. У команды этой было большое
преимущество перед прежними правительствами -- ее долго не принимали
всерьез. Дружки Петра - памятный "немец" Патрик Гордон, Лефорт какой-то
неведомый, "польский король" Ванька Бутурлин - они и должности занимали
ненастоящие, потешные. Эти должности не вызывали ревности у долгоруких и
троекуровых. Да и как было ревновать и сравнивать, "в версту" ли приходится
придурашный "генералиссимус Фридрихус Ромодановский" ближнему стольнику
Долгорукому, когда и сам царь тут же, на поле "великого и страшного боя" в
октябре 1691 года скачет козлом в чине ротмистра? И морда у него опалена
пороховым взрывом, а вокруг валяются непонарошку тяжело раненые и убитые. И
князь Долгорукий застывает, разинув рот, среди этого фантасмагорического
действа, невиданного на Руси. А зевать ему не стоило, потому что тут же
"вражеское" ядро непареной репой бьет благородного в грудь, а может, он сам
от испуга падает вниз головой с "шанца", но приходится его командиру,
ротмистру Петру Алексееву писать похоронку: "Тот бой равнялся судному дню...
Ив. Дмитр. Долгорукий от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим
переселилися в вечные кровы, по чину Адамову; идеже и всем нам по времени
быти"...
Эти опасные игры продолжаются год за годом. И можно бы на них не
обращать внимания, когда б не мешали управлять православным государством,
когда б военный бюджет шел на Стрелецкий приказ, а не на дурацкие полки -
Преображенский и Семеновский, когда б казенные деньги не утекали по озерам и
рекам щепками разбитых "кораблей". Да и сам Петр, хоть иногда появлялся бы
на троне.
В феврале 1692 года Льву Кирилловичу пришлось самому по холоду
добираться до Преображенского и слезно упрашивать племянника съездить в
Москву для приема персидского посла -- никак нельзя его не почтить, больно
восточные люди обидчивы! А после и совсем не получалось выманить царя в
столицу, ибо 1 мая состоялся спуск на воду первого корабля. С июля по
октябрь весь двор вынужден был присутствовать на озере неотлучно.
В июле 1693 года, с третьего захода "Петруша" отпросился у матери в
Архангельск, побожившись в море не ходить, а "только посмотреть на корабли".
Там он сразу увязался с иностранными купцами доехать до угла, потом вернулся
и стал дожидаться каких-нибудь еще купцов, чтобы осмотреть их суда и
прикупить запчастей для своего флота. Мать умоляла его вернуться к семье, но
Петр отшучивался: чего ты, мама, беспокоишься? Ты меня "предала в паству
божьей матери", так кто ж меня лучше этой пастушки упасет?
Петр водил компанию с моряками и купцами, обедал и рассуждал о сути
морских путешествий у архиепископа Афанасия, заложил Архангельскую верфь,
заказал у голландцев фирменный корабль, запустил фейерверк и по растрате
денежного запаса довольный удалился в Москву.
25 января 1694 года царица Наталья Кирилловна скончалась после
пятидневной болезни, совсем нестарой женщиной -- сорока двух лет. Она так и
не увидела величия своего сына, так и осталась в недоумении от его
затянувшегося детства.
Петр убивался страшно, но горе притупилось, и оглядываться царю стало
вовсе не на кого. Он только изредка, когда приходилось особенно тяжко, падал
на пол, подкатывал глаза на небесную пастушку -- одобряет ли приснодева его
усилия? Дева не возражала, Петра сотрясала судорога, и дворовые грустно
вздыхали: "падучая!" (эпилепсия).
1 мая Петр отправился во второй морской поход, переименовав себя из
ротмистров в шкиперы, а фельдмаршалов своих и генералиссимусов -- в адмиралы
и "шаутбенахты". В Архангельске сходу спустили со стапеля прошлогодний
корабль "Св. Павел" и на яхте "Св. Петр" смело двинулись в открытое
пространство -- общим курсом на Соловки. Но, хоть и был с царем отец
Афанасий, а буря вдруг ударила такая, что желудки не выдержали. Особенно
страдал адмирал Ромодановский, "зело смелый к войне, а паче к водному пути".
Потом стало совсем не до смеха, яхта затрещала, все поверили в неминуемую
гибель. Петр "приобщился святых таин", то есть, как бы согласился, что он
уже одной ногой на том свете. Вообще, такое таинственное приобщение
совершается, когда государь окончательно изнемогает от "нутряного гниения"
или парализован на обе стороны, и дух его "тонким облаком" стелется под
потолком. А тут - совсем молоденький, в меру набожный царь... Видно, и в
правду было страшно. Но за дело взялся местный кормчий Антон Тимофеев и на
гребне волны ювелирно посадил корабль в заводь Унской губы. Пока прочие
спасенные пребывали в морской болезни, царь истово рубил топором. И долгие
годы на том месте, где он выпрыгнул на берег, можно было обозревать
трехметровый крест с резной надписью по-голландски: "Сей крест сделал шкипер
Петр в лето Христово 1694".
Помолившись на Соловках, команда возвратилась в Архангельск, завершила
отделку "Св. Павла", приняла у голландцев 44-пушечную игрушку -- фрегат
"Santa Profeetie" ("Св. Пророчество"). Радость от обладания настоящим флотом
была безмерна. Петр порывался поделиться ею со своими москвичами, но не
осилил письма, ибо "обвеселяся, неудобно пространно писать; понеже при таких
случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи
хотящим пространно писати".
Флотилия проводила в открытое море иностранных купцов, и в начале
сентября царь появился в Москве. Здесь продолжались веселья и фейерверки.
Пришлось Петру принять еще одно воинское звание -- бомбардира.
Гулянки у царя получались хорошо. Меры никому знать не дозволялось.
Вот, допустим, нужен повод выпить. Именин подходящих не видать. Тогда играем
свадьбу.
- Чью?
- Да вот, хоть шута нашего Яшки Тургенева.
- А с кем?
- А вот, ты, девка, поди-ка сюда!
- Так это не девка, а жена дьяка.
- Ну, а нам-то что, если патриарх дозволяет!
- Какой, господи, патриарх?
- А наш, "всешутейший отец Иоаникит, пресбургский, кокуйский и
всеяузский патриарх"! (Никита Зотов, при котором сам государь состоит
простым дьячком).
И составляется свадебный поезд, и пьяные молодые впихиваются в лучшую
бархатную карету царя. А все потешные и настоящие придворные едут следом на
козлах, свиньях, быках и собаках в кулях мочальных, лоскутных кафтанах и
прочем нарочитом рванье.
Это наших спикеров и депутатов, секретарей и министров можно легко
вообразить на столь подлых скакунах, а тогдашним столбовым это было очень
обидно.
И вот еще беда. Оказывается, государство изволит страдать отсутствием
твердого управления.
- Какое государство?
- Да вот это же, Российское!
И правда, люди русские подумали, что им тоже можно веселиться. И стали
они гулять по-своему.
Казначейша маленького царевича Алексея Петровича обвиняется в разбойных
наездах на московские дворы -- еле выкрутилась.
Князь Александр Крупский убивает жену -- бит кнутом.
Князья Владимир и Василий Шереметьевы изобличены в организации банды и
грабительских налетах -- отданы на поруки, а доносчики казнены.
Федор Дашков продался в службу к польскому королю -- перехвачен на
границе, привезен в Москву и откупился за взятку дьяку Украинцеву в 200
золотых -- теперь нахально ходит, как ни в чем не бывало...
Список славных дел продолжался бесконечно, царю исправно докладывали,
что такого наглого разбоя, разврата, мздоимства и казнокрадства в самых
верхах ни в каких голландиях и "гишпаниях" давным-давно не водится, и надо
принимать меры.
Патриарх, напротив, считал главным источником скверны "немцев". Он
боролся с этими еретиками изо всех сил, и даже запретил им в день рождения
царевича Алексея 28 февраля 1690 года сидеть за праздничным столом. Пришлось
Петру самому поехать к дружкам на Кукуй и отметить отцовскую радость до
беспамятства. И, умирая через несколько дней от досады, патриарх Иоаким
Христом-богом увещевал царя "не допускать православных христиан дружиться с
еретиками-иноверцами, латинами, лютеранами, калвинами и безбожными
татарами". Было в этом завещании и обширное рассуждение о вреде иноземных
командиров для русской армии, и о мерзости построенных на Москве поганых
мольбищ, и о религиозной целомудренности иностранных дворов при полной
распущенности нашего "потешного". Короче, святой отец истратил все силы на
последний урок нравственности. Аминь!
Царь не унялся, а, напротив, захотел просвещать народ. Были
подготовлены списки бояр да дворян, которым вменялось учиться "италианскому"
языку у репетиторов. Семейства московские вскручинились, жить становилось
тесно, сама жизнь сделалась какой-то нервной, нереальной, карнавальной.
И весна началась неправильная, сумасшедшая. В апреле посреди Москвы
вдруг завопили "караул". Это какой-то мужик сказал за собою государево слово
и дело. А сделал он крылья, и станет летать, как журавель. Все сразу поняли,
какое это ценное открытие по линии обороны. И попал наш народный умелец в
Стрелецкий приказ, и получил 18 рублев государевой казны и потратил их -
слепил крылья слюдяные. А показательный полет должен был состояться пред
лицом стрелецкого главкома Ивана Борисовича Троекурова. И стал наш
дубровский махать крыльями, стремясь поднять свой ероплан наверх, но выбился
из сил, ибо "тяжелы сделал крылья". И бил он челом, чтоб дали ему еще хоть
пятерку на новые, легкие крылья. Но Троекуров понял, что крылья за пять
рублей, даже если подымут мужика, то уж бомбовой нагрузки никакой не
вынесут. И велел он "бить батоги" безответственного прожектера, а казенные
18 рублев доправить на нем, продав все имение -- все его последние "животы".
Чуда не случилось. Обыденные дела государства, безобразия в российских
семьях, где от неправильных супружеских отношений, побоев и взаимной
ненависти стала заметно падать рождаемость, проблемы с воровскими казаками и
самосжигающимися раскольниками, поголовное пьянство и нарушение поста,
табакокурение, дипломатические свары -- все это стало засасывать царя в
обычный русский штиль.
Коварный иноземец Лефорт решил выманить Петра за границу. Он понимал,
что рассказы о европейской цивилизации, о гражданском праве, культуре,
высоком уровне жизни воспринимаются в российской глуши и грязи, как
иносказание о райских садах, летающем граде Иерусалиме, горних селениях с
праведными поселенцами. Нужно было тащить любознательного государя на место
и наглядно ткнуть его лицом в немецкую мостовую. Но ехать просто так было
позорно, хотелось чем-то обозначить свое участие в европейских делах. Одним
из важных дел на тот момент была война с турками, поэтому Лефорт подбил
Петра на взятие Азова. Сделать это было легче, чем вернуть Константинополь,
да и казаки давно болтались без дела. Была и другая причина -- православные
из Иерусалима жаловались, что султан продал французам право службы в Святой
Земле, а те отняли у наших половину Голгофы, разорили пещеры и кельи хуже
турок.
В начале 1695 года для отводу глаз был объявлен поход на Крым. Туда
пошла старая московская конница Шереметева, а новое войско в 31 тысячу
человек двинулось посуху и по Волге на судах. Из Царицына перебрались в Дон
и 29 июня приблизились к Азову. Турки укрепились очень хорошо, заранее
получили подкрепление морем, а русским подплыть к городу было нельзя -- Дон
оказался перегорожен. На его противоположных берегах высились две большие
башни -- "каланчи", между которыми позвякивала массивная цепь. Дно реки было
утыкано сваями.
Казаки-добровольцы рискнули - за 10 рублей каждый - штурмовать башни и
взяли-таки одну. Потом турки сами оставили вторую, но нанесли русским
неожиданный урон. Предатель голландец Янсен донес, что русские имеют
деревенский обычай спать в жару после обеда. Другой предатель - из
раскольников -- вошел в лагерь, убедился, что мертвый час начался, и подал
знак. Наши проснулись от криков янычар, но успели отбить их с уроном. Потом
подошли к Азову. Петр лично руководил бомбардировкой, но два штурма
окончились неудачей.
27 сентября протрубили сигнал отхода, и через два месяца войско с
притворным триумфом вступало в Москву. Величальные речи звучали фальшиво,
тем более, что Шереметев вернулся с настоящей победой из низовий Днепра.
Получалось, что надо Петру бросать свои игры с корабликами и фейерверками и
заниматься обычной царственной рутиной.
- И вот здесь, - важно объявил Историк, - Петр не упал духом, как упали
бы все его предшественники, он "вдруг вырос от беды, и обнаружил
изумительную деятельность. С неудачи Азовской начинается царствование Петра
Великого!"
Немедленно вызываются корабельщики из Архангельска и Голландии, мастера
подкопного дела из Австрии и Пруссии. Отплытие эскадры на Азов объявляется
на весну 1696 года. Какой эскадры? За одну зиму никто в мире тогда кораблей
не строил, но Петр срубил свои корабли сам, с приглашенными мастерами,
которые иногда превращались в подмастерьев.
Осенью разобрали голландскую галеру, и по ее деталям за зиму из сырого
и мерзлого леса "вприкладку" вырубили заготовки на 22 галеры и 4 брандера, -
своеобразные наборы для домашнего конструирования. По речным городкам была
послана разнарядка срубить 1300 стругов, 300 лодок, 100 плотов. Для работы
привлекалась целая армия - 26000 тяглецов. Вся страна напряглась в едином
трудовом порыве, так что даже смерть старшего царя Ивана Алексеевича,
случившаяся 29 января 1696 года, не отвлекла народ от кораблестроения. Отряд
не заметил потери бойца.
По морозам повезли детали в Воронеж, чтобы успеть собрать корабли к
первой чистой воде. Петр еле ходил и остался пока в Москве, у него с прошлой
войны разболелась нога. Адмирал Лефорт поехал тоже больным, взял с собой 9
разноплеменных лекарей. По дороге врачи заспорили о назначении лекарств,
произошел консилиум на шпагах - каждый против каждого. Троих уложили, но не
насмерть.
Было много неразберихи, пожаров на месте вырубки кораблей, побегов,
армейского "дуровства", суровых ветров и холодов, но флот построили. С
первых чисел апреля и до замечательной космической даты 12 апреля 1696 года,
на которую еще пришлась и Пасха, флот из 2 больших кораблей, 23 галер и 4
брандеров был выведен на донскую орбиту...
Смотрите-ка, деталей нарубили на 22 галеры, а собрали 23. В чем тут
фокус? А в том, что импортную голландскую галеру тоже бережно слепили
обратно.
23 апреля пехота на баржах пустилась по Дону, 3 мая поплыл и "морской
караван". "Зимние труды стали сказываться сразу. Флот блокировал устье Дона
и отсек морскую поддержку Азова"...
Ну, это Историк приврал. Действтельно, когда армия и флот спустились в
казачью столицу Черкасск, атаман Фрол Минаев доложил, что в Азовском море
замечены два больших турецких корабля, идущих на подмогу Азову. Петр рвался
в свой первый морской бой, но его "настоящие" корабли никак не могли пройти
нескольких миль от Черкасска до выхода в море из-за сильного встречного
ветра. Да и сидели они по ватер-линию из-за тяжести мокрой бортовой
древесины. Царь отправился на перехват турок с 6000 казаков Минаева на
легких лодках. У Азова был обнаружен турецкий флот из 9 больших кораблей и
нескольких транспортных галер. Шла перегрузка припасов с кораблей на 24
плоскодонные баржи-тумбасы. Казаки атаковали их и захватили половину
тумбасов. Турки стали рубить якорные канаты и пытались уйти в море. Но два
корабля были атакованы и захвачены, а 10 полугалер и 10 "чаек" посажены на
мель. Турки потеряли убитыми 2000 человек. 300 янычар попали в плен. Было
захвачено много пушек, пороху, продовольствия, 50000 червонцев, сукно на
4000 человек. Царь подарил сукно и деньги казакам, оружие забрал себе --
совсем, как князь Святослав Игоревич! С тех пор 21 мая 1696 года считается
днем первой морской победы Петра и Российского флота. Только одержали эту
победу не адмиралы и шаутбенахты на галерах и брандерах
московско-голландской вырубки, а казаки Фрола Минаева на самодельных лодках
пиратского образца. Ну, и сам "капитан Алексеев" тоже, конечно, рубился в
первом ряду абордажной схватки...
Были выиграны и все наземные стычки, 16 июня с большим успехом началась
бомбардировка города-крепости. Первый казачий штурм турки отбили с трудом,
но тут к нашим подъехали иноземные инженеры, началась стрельба точной
наводкой, и турки неожиданно скоро запросились сдаваться. Их выпустили с
семьями, оружием и пожитками.
Немедленно Азов был укреплен, с мечетей посбивали полумесяцы, взамен
поставили кресты. И сразу же в Лукоморье -- дугообразном заливе по праву
сторону от устья Дона - заложили город-порт Таганрог.
Радость в Москве взыграла неимоверная, патриарх (настоящий) умилился до
слез. Здесь стали строить декорации к невиданному триумфу. Деревянные
колонны, порты и арки украсились статуями Геркулеса, Марса и Нептуна, а на
огромных щитах были написаны их высказывания на злобу дня. Тут же высились
пирамиды типа египетских с надписями в честь победителей. Все это оттенялось
живописными задниками с картинами невиданных морских сражений, ничего общего
с действительностью не имевшими. Местами были намалеваны карикатуры на татар
и турок с сатирическими подписями.
30 сентября победители въехали в Москву. Адмиралы и генералиссимусы
ехали в золоченых каретах и санях, изменника Янсена везли в повозке под
виселицей. Ответственный постановщик Винниус встречал триумфаторов
неразборчивым ревом в трубу. Этот рев на самом деле был виршами в честь
победителей. Капитан Петр Алексеев тоже удостоился чести идти пешком за
санями адмирала Лефорта. Завершилось торжество раздачей наград "по
угрожал смертью. Эта угроза подействовала, и стрелецкие толпы сорвались из
Москвы. Царь встретил их ласково, патриарх благословил, стрельцы закричали о
своей верности.
Софья не выдержала московского сидения, двинулась к Троице лично. Можно
догадываться, что она хотела взять меньшого брата криком, но времена были
уже не те. На середине дороги, у ворот села Воздвиженского, там, где 7 лет
назад Софья покончила с "Хованщиной", ее перехватил стольник Бутурлин с
приказом царя: в монастырь не ездить! Она было заупрямилась, стала грозно
топать, но Бутурлина не испугала. А тут еще подоспел Троекуров с войском, и
заявил, что в случае неповиновения поступит с ней "нечестно".
Софья чуть не бегом возвратилась в Москву, почти насильно привела к
присяге остатки "старых" стрельцов. Несколько дней протянула в смертной
тоске.
Подошел Новый год, но 1 сентября вместо поздравлений от Петра прискакал
полковник Нечаев с наглым приказом взять Федора Шакловитого и тащить его в
Троицу на следствие. Дворец замер. Все придворные как бы объявили
нейтралитет. Софья хотела хоть голову Нечаеву отрубить, и то палача не
нашлось. Софья стала собирать народ группами и говорить прекрасные речи, она
перечисляла свои семилетние заслуги, укоряла врагов, плела на Нарышкиных и
призывала встать на защиту ее чести и достоинства. В ответ шуршал осенний
ветер.
Тишина установилась необыкновенная, так что за отъездом патриарха,
отсутствием одного царя и болезненной лежкой другого, встречу "Нового лета"
попросту отменили. И вроде, было это Смутное время, но над всем Подмосковьем
установилась осенняя пастораль, среди которой листопадным золотом
промелькивали аллегорические картины иерусалимского масштаба: "Слепой и
безумный царь Иван наделяет стрельцов чаркой водки"; "Верный слуга
государыни Софьи Федор Шакловитый пишет послание во все края святой Руси о
неправдах и хитростях", "Любезный князь Василий Голицын уговаривает брата
помирить государя с сестрой".
В Троице настроение было не столь поэтическим. Новообращенные стрельцы
волновались, как бы их семьям в Москве чего-нибудь не сделалось, и
предлагали пойти и изловить Федьку. Но царь их не пустил. А 6 сентября
прорвало, наконец, и Москву. Стрельцы московские явились в Кремль, стали
требовать выдачи Шакловитого для увода в Троицу, грозились набатом.
Повторилась сцена 1682 года с выдачей Ивана Нарышкина. Теперь Софья, скрепя
сердце, сама выдала своего верного пса на живодерню. Из Москвы ушли все.
Бояре наперегонки порысили к царю, стрельцы поволокли туда же Шакловитого,
Васенька Голицын еще раньше покинул зазнобу и спрятался в своей деревне, но
7 сентября уже был в Троице. Здесь как раз закончилась пытка Шакловитого.
Этот с виду богатырь с первых 15 батогов на дыбе признался во всем, что
было, и подсказал, чего не было. Во многом оказывался виноватым Василий
Голицын, и Борис стал выгораживать брата во спасение чести семьи. Василию
объявили ссылку с конфискацией, а Шакловитому -- казнь без второй,
обязательной в таких случаях, пытки, - это Борис Голицын опасался новых
признаний. Забавно, что Петр не хотел казнить Шакловитого, а патриарх
настоял. 11 сентября казнь Шакловитого и двух стрелецких полковников
состоялась. Били кнутом и сослали с усечением языка еще трех стрельцов.
Вскоре был пойман на литовской границе, жестоко пытан, расстрижен и казнен
опасный поп Сильвестр Медведев - один из идеологов Второго стрелецкого
бунта...
Хочу отметить разницу в исконно русских телесных наказаниях. Было два
основных способа порки -- батогами и кнутом. "Бить батогы" означало сечение
длинным и толстым пастушьим бичом. От такой процедуры лопалась и вздувалась
кожа, пациент долго болел, но оставался жив и почти здоров. Порка кнутом,
тонким и иногда усиленным наконечником, оканчивалась - в зависимости от дозы
- смертью или инвалидностью. Мясо под кнутом при умелой постановке удара
лопалось до костей. Чтобы прикончить запаленного казнимого, достаточно было
милосердно подать ему стакан холодной, экологически чистой воды, без яду и
колдовского приговору. Резкое сужение внутренних сосудов приводило к
нарушению мозгового кровообращения и немедленной остановке сердца ...
Василия Голицына, несмотря на множественные доносы и показания, пороть
не стали. Его сослали в Пустозерск. С дороги "Васенька" бомбардировал Петра
жалобами и мольбами. Он красочно описывал свои страдания от соприкосновения
с провинциальной жизнью. "Ныне в пути мучим живот свой и скитаемся Христовым
именем, всякою потребою обнищали, и последние рубашки с себя проели. А в
Пустозере хлеб зело дорог и всякая живность, и помереть будет нам томною и
голодною смертию. Милосердые великие государи! велите нас бедных и невинных
возвратить из такого злого тартара".
Это пишет недавний правитель России, на миг очутившийся среди простого,
обыденно голодного и раздетого народа. Как же ты, голубь сизый, управлял,
что у тебя люди в "злом тартаре" живут? Что ж ты такую адскую обстановку по
русским окраинам не досмотрел за 7 лет? Вот Сонька тебе и еды с деньгами
вдогонку прислала, а ты последнее мыло и прочую гигиеническую "всякую
потребу" проел?
Ну, ладно, Петр пожалел слабака, перевел его в более съедобный
Пинежский волок, и там забыл. Забудем и мы.
Оставалось разобраться только с Софьей. Петр написал письмо брату
Ивану, в котором четко обосновал необходимость задвинуть Софью, поскольку
"настоит время нашим обоим особам богом врученное нам царствие править
самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу,
сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел
быти не изволяем". Ну, тут очевидна дискриминация по половому признаку, а то
чего бы Петр называл сестру "зазорным лицом". Софье приказали удалиться в
Новодевичий монастырь, куда она и переехала после долгих отговорок.
Итак, к концу 1689 года Петр в 17 лет стал действительным царем, Софья
замаливала грехи, а царь-дублер Иван Алексеевич озаботился приемом лекарств
и примочками к незрячим глазам.
Петр собрался править. Вернее, собрались править им. Это почтенное
собрание включало в себя мужей достойных, привычно украшенных боярскими
соболями.
Борис Голицын прикрыл собою честь фамилии, из-за этого по возвращению
двора в Москву утратил былой фавор, очутился завхозом Казанского дворца.
Новым лидером стал царский дядька Лев Нарышкин. У него и аппарат был
наготове -- все свои, Нарышкины. Они овладели главным министерством -
Посольским приказом с его иностранными делами. Остатки пирога -- судебный
приказ и управделами Большого Кремлевского Дворца (БКД) - достались
родственникам молодой царицы Евдокии -- Лопухиным. Видный военачальник
Троекуров получил Стрелецкий приказ. И что-то значили при дворе Долгорукие и
Стрешневы.
Этой рассадкой Петр почти не занимался -- бояре расселись сами на
правах родни и победителей. А Петр был обуреваем своим собственным
интересом, лежавшим далеко за пределами БКД -- на дне морском, вернее, на
глади Плещеева озера. То ли детское увлечение корабликами так отвлекло
Петрушу от московских литургий, то ли действительно Провидение вело его
имперским путем, но он сделал то, чего мы ждали и не дождались от любимого
нашего Гриши Отрепьева и глубокоуважаемого Бориса Федоровича Годунова. Петр
вышел в чисто поле и стал строить с нуля опричную партию, чиновную пирамиду,
армию нового типа, имперскую столицу, новую этическую систему, то есть,
Империю вцелом, - взамен надоевшей и неэффективной религиозной конструкции.
Первое, что удалось Петру, - это команда. У команды этой было большое
преимущество перед прежними правительствами -- ее долго не принимали
всерьез. Дружки Петра - памятный "немец" Патрик Гордон, Лефорт какой-то
неведомый, "польский король" Ванька Бутурлин - они и должности занимали
ненастоящие, потешные. Эти должности не вызывали ревности у долгоруких и
троекуровых. Да и как было ревновать и сравнивать, "в версту" ли приходится
придурашный "генералиссимус Фридрихус Ромодановский" ближнему стольнику
Долгорукому, когда и сам царь тут же, на поле "великого и страшного боя" в
октябре 1691 года скачет козлом в чине ротмистра? И морда у него опалена
пороховым взрывом, а вокруг валяются непонарошку тяжело раненые и убитые. И
князь Долгорукий застывает, разинув рот, среди этого фантасмагорического
действа, невиданного на Руси. А зевать ему не стоило, потому что тут же
"вражеское" ядро непареной репой бьет благородного в грудь, а может, он сам
от испуга падает вниз головой с "шанца", но приходится его командиру,
ротмистру Петру Алексееву писать похоронку: "Тот бой равнялся судному дню...
Ив. Дмитр. Долгорукий от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим
переселилися в вечные кровы, по чину Адамову; идеже и всем нам по времени
быти"...
Эти опасные игры продолжаются год за годом. И можно бы на них не
обращать внимания, когда б не мешали управлять православным государством,
когда б военный бюджет шел на Стрелецкий приказ, а не на дурацкие полки -
Преображенский и Семеновский, когда б казенные деньги не утекали по озерам и
рекам щепками разбитых "кораблей". Да и сам Петр, хоть иногда появлялся бы
на троне.
В феврале 1692 года Льву Кирилловичу пришлось самому по холоду
добираться до Преображенского и слезно упрашивать племянника съездить в
Москву для приема персидского посла -- никак нельзя его не почтить, больно
восточные люди обидчивы! А после и совсем не получалось выманить царя в
столицу, ибо 1 мая состоялся спуск на воду первого корабля. С июля по
октябрь весь двор вынужден был присутствовать на озере неотлучно.
В июле 1693 года, с третьего захода "Петруша" отпросился у матери в
Архангельск, побожившись в море не ходить, а "только посмотреть на корабли".
Там он сразу увязался с иностранными купцами доехать до угла, потом вернулся
и стал дожидаться каких-нибудь еще купцов, чтобы осмотреть их суда и
прикупить запчастей для своего флота. Мать умоляла его вернуться к семье, но
Петр отшучивался: чего ты, мама, беспокоишься? Ты меня "предала в паству
божьей матери", так кто ж меня лучше этой пастушки упасет?
Петр водил компанию с моряками и купцами, обедал и рассуждал о сути
морских путешествий у архиепископа Афанасия, заложил Архангельскую верфь,
заказал у голландцев фирменный корабль, запустил фейерверк и по растрате
денежного запаса довольный удалился в Москву.
25 января 1694 года царица Наталья Кирилловна скончалась после
пятидневной болезни, совсем нестарой женщиной -- сорока двух лет. Она так и
не увидела величия своего сына, так и осталась в недоумении от его
затянувшегося детства.
Петр убивался страшно, но горе притупилось, и оглядываться царю стало
вовсе не на кого. Он только изредка, когда приходилось особенно тяжко, падал
на пол, подкатывал глаза на небесную пастушку -- одобряет ли приснодева его
усилия? Дева не возражала, Петра сотрясала судорога, и дворовые грустно
вздыхали: "падучая!" (эпилепсия).
1 мая Петр отправился во второй морской поход, переименовав себя из
ротмистров в шкиперы, а фельдмаршалов своих и генералиссимусов -- в адмиралы
и "шаутбенахты". В Архангельске сходу спустили со стапеля прошлогодний
корабль "Св. Павел" и на яхте "Св. Петр" смело двинулись в открытое
пространство -- общим курсом на Соловки. Но, хоть и был с царем отец
Афанасий, а буря вдруг ударила такая, что желудки не выдержали. Особенно
страдал адмирал Ромодановский, "зело смелый к войне, а паче к водному пути".
Потом стало совсем не до смеха, яхта затрещала, все поверили в неминуемую
гибель. Петр "приобщился святых таин", то есть, как бы согласился, что он
уже одной ногой на том свете. Вообще, такое таинственное приобщение
совершается, когда государь окончательно изнемогает от "нутряного гниения"
или парализован на обе стороны, и дух его "тонким облаком" стелется под
потолком. А тут - совсем молоденький, в меру набожный царь... Видно, и в
правду было страшно. Но за дело взялся местный кормчий Антон Тимофеев и на
гребне волны ювелирно посадил корабль в заводь Унской губы. Пока прочие
спасенные пребывали в морской болезни, царь истово рубил топором. И долгие
годы на том месте, где он выпрыгнул на берег, можно было обозревать
трехметровый крест с резной надписью по-голландски: "Сей крест сделал шкипер
Петр в лето Христово 1694".
Помолившись на Соловках, команда возвратилась в Архангельск, завершила
отделку "Св. Павла", приняла у голландцев 44-пушечную игрушку -- фрегат
"Santa Profeetie" ("Св. Пророчество"). Радость от обладания настоящим флотом
была безмерна. Петр порывался поделиться ею со своими москвичами, но не
осилил письма, ибо "обвеселяся, неудобно пространно писать; понеже при таких
случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи
хотящим пространно писати".
Флотилия проводила в открытое море иностранных купцов, и в начале
сентября царь появился в Москве. Здесь продолжались веселья и фейерверки.
Пришлось Петру принять еще одно воинское звание -- бомбардира.
Гулянки у царя получались хорошо. Меры никому знать не дозволялось.
Вот, допустим, нужен повод выпить. Именин подходящих не видать. Тогда играем
свадьбу.
- Чью?
- Да вот, хоть шута нашего Яшки Тургенева.
- А с кем?
- А вот, ты, девка, поди-ка сюда!
- Так это не девка, а жена дьяка.
- Ну, а нам-то что, если патриарх дозволяет!
- Какой, господи, патриарх?
- А наш, "всешутейший отец Иоаникит, пресбургский, кокуйский и
всеяузский патриарх"! (Никита Зотов, при котором сам государь состоит
простым дьячком).
И составляется свадебный поезд, и пьяные молодые впихиваются в лучшую
бархатную карету царя. А все потешные и настоящие придворные едут следом на
козлах, свиньях, быках и собаках в кулях мочальных, лоскутных кафтанах и
прочем нарочитом рванье.
Это наших спикеров и депутатов, секретарей и министров можно легко
вообразить на столь подлых скакунах, а тогдашним столбовым это было очень
обидно.
И вот еще беда. Оказывается, государство изволит страдать отсутствием
твердого управления.
- Какое государство?
- Да вот это же, Российское!
И правда, люди русские подумали, что им тоже можно веселиться. И стали
они гулять по-своему.
Казначейша маленького царевича Алексея Петровича обвиняется в разбойных
наездах на московские дворы -- еле выкрутилась.
Князь Александр Крупский убивает жену -- бит кнутом.
Князья Владимир и Василий Шереметьевы изобличены в организации банды и
грабительских налетах -- отданы на поруки, а доносчики казнены.
Федор Дашков продался в службу к польскому королю -- перехвачен на
границе, привезен в Москву и откупился за взятку дьяку Украинцеву в 200
золотых -- теперь нахально ходит, как ни в чем не бывало...
Список славных дел продолжался бесконечно, царю исправно докладывали,
что такого наглого разбоя, разврата, мздоимства и казнокрадства в самых
верхах ни в каких голландиях и "гишпаниях" давным-давно не водится, и надо
принимать меры.
Патриарх, напротив, считал главным источником скверны "немцев". Он
боролся с этими еретиками изо всех сил, и даже запретил им в день рождения
царевича Алексея 28 февраля 1690 года сидеть за праздничным столом. Пришлось
Петру самому поехать к дружкам на Кукуй и отметить отцовскую радость до
беспамятства. И, умирая через несколько дней от досады, патриарх Иоаким
Христом-богом увещевал царя "не допускать православных христиан дружиться с
еретиками-иноверцами, латинами, лютеранами, калвинами и безбожными
татарами". Было в этом завещании и обширное рассуждение о вреде иноземных
командиров для русской армии, и о мерзости построенных на Москве поганых
мольбищ, и о религиозной целомудренности иностранных дворов при полной
распущенности нашего "потешного". Короче, святой отец истратил все силы на
последний урок нравственности. Аминь!
Царь не унялся, а, напротив, захотел просвещать народ. Были
подготовлены списки бояр да дворян, которым вменялось учиться "италианскому"
языку у репетиторов. Семейства московские вскручинились, жить становилось
тесно, сама жизнь сделалась какой-то нервной, нереальной, карнавальной.
И весна началась неправильная, сумасшедшая. В апреле посреди Москвы
вдруг завопили "караул". Это какой-то мужик сказал за собою государево слово
и дело. А сделал он крылья, и станет летать, как журавель. Все сразу поняли,
какое это ценное открытие по линии обороны. И попал наш народный умелец в
Стрелецкий приказ, и получил 18 рублев государевой казны и потратил их -
слепил крылья слюдяные. А показательный полет должен был состояться пред
лицом стрелецкого главкома Ивана Борисовича Троекурова. И стал наш
дубровский махать крыльями, стремясь поднять свой ероплан наверх, но выбился
из сил, ибо "тяжелы сделал крылья". И бил он челом, чтоб дали ему еще хоть
пятерку на новые, легкие крылья. Но Троекуров понял, что крылья за пять
рублей, даже если подымут мужика, то уж бомбовой нагрузки никакой не
вынесут. И велел он "бить батоги" безответственного прожектера, а казенные
18 рублев доправить на нем, продав все имение -- все его последние "животы".
Чуда не случилось. Обыденные дела государства, безобразия в российских
семьях, где от неправильных супружеских отношений, побоев и взаимной
ненависти стала заметно падать рождаемость, проблемы с воровскими казаками и
самосжигающимися раскольниками, поголовное пьянство и нарушение поста,
табакокурение, дипломатические свары -- все это стало засасывать царя в
обычный русский штиль.
Коварный иноземец Лефорт решил выманить Петра за границу. Он понимал,
что рассказы о европейской цивилизации, о гражданском праве, культуре,
высоком уровне жизни воспринимаются в российской глуши и грязи, как
иносказание о райских садах, летающем граде Иерусалиме, горних селениях с
праведными поселенцами. Нужно было тащить любознательного государя на место
и наглядно ткнуть его лицом в немецкую мостовую. Но ехать просто так было
позорно, хотелось чем-то обозначить свое участие в европейских делах. Одним
из важных дел на тот момент была война с турками, поэтому Лефорт подбил
Петра на взятие Азова. Сделать это было легче, чем вернуть Константинополь,
да и казаки давно болтались без дела. Была и другая причина -- православные
из Иерусалима жаловались, что султан продал французам право службы в Святой
Земле, а те отняли у наших половину Голгофы, разорили пещеры и кельи хуже
турок.
В начале 1695 года для отводу глаз был объявлен поход на Крым. Туда
пошла старая московская конница Шереметева, а новое войско в 31 тысячу
человек двинулось посуху и по Волге на судах. Из Царицына перебрались в Дон
и 29 июня приблизились к Азову. Турки укрепились очень хорошо, заранее
получили подкрепление морем, а русским подплыть к городу было нельзя -- Дон
оказался перегорожен. На его противоположных берегах высились две большие
башни -- "каланчи", между которыми позвякивала массивная цепь. Дно реки было
утыкано сваями.
Казаки-добровольцы рискнули - за 10 рублей каждый - штурмовать башни и
взяли-таки одну. Потом турки сами оставили вторую, но нанесли русским
неожиданный урон. Предатель голландец Янсен донес, что русские имеют
деревенский обычай спать в жару после обеда. Другой предатель - из
раскольников -- вошел в лагерь, убедился, что мертвый час начался, и подал
знак. Наши проснулись от криков янычар, но успели отбить их с уроном. Потом
подошли к Азову. Петр лично руководил бомбардировкой, но два штурма
окончились неудачей.
27 сентября протрубили сигнал отхода, и через два месяца войско с
притворным триумфом вступало в Москву. Величальные речи звучали фальшиво,
тем более, что Шереметев вернулся с настоящей победой из низовий Днепра.
Получалось, что надо Петру бросать свои игры с корабликами и фейерверками и
заниматься обычной царственной рутиной.
- И вот здесь, - важно объявил Историк, - Петр не упал духом, как упали
бы все его предшественники, он "вдруг вырос от беды, и обнаружил
изумительную деятельность. С неудачи Азовской начинается царствование Петра
Великого!"
Немедленно вызываются корабельщики из Архангельска и Голландии, мастера
подкопного дела из Австрии и Пруссии. Отплытие эскадры на Азов объявляется
на весну 1696 года. Какой эскадры? За одну зиму никто в мире тогда кораблей
не строил, но Петр срубил свои корабли сам, с приглашенными мастерами,
которые иногда превращались в подмастерьев.
Осенью разобрали голландскую галеру, и по ее деталям за зиму из сырого
и мерзлого леса "вприкладку" вырубили заготовки на 22 галеры и 4 брандера, -
своеобразные наборы для домашнего конструирования. По речным городкам была
послана разнарядка срубить 1300 стругов, 300 лодок, 100 плотов. Для работы
привлекалась целая армия - 26000 тяглецов. Вся страна напряглась в едином
трудовом порыве, так что даже смерть старшего царя Ивана Алексеевича,
случившаяся 29 января 1696 года, не отвлекла народ от кораблестроения. Отряд
не заметил потери бойца.
По морозам повезли детали в Воронеж, чтобы успеть собрать корабли к
первой чистой воде. Петр еле ходил и остался пока в Москве, у него с прошлой
войны разболелась нога. Адмирал Лефорт поехал тоже больным, взял с собой 9
разноплеменных лекарей. По дороге врачи заспорили о назначении лекарств,
произошел консилиум на шпагах - каждый против каждого. Троих уложили, но не
насмерть.
Было много неразберихи, пожаров на месте вырубки кораблей, побегов,
армейского "дуровства", суровых ветров и холодов, но флот построили. С
первых чисел апреля и до замечательной космической даты 12 апреля 1696 года,
на которую еще пришлась и Пасха, флот из 2 больших кораблей, 23 галер и 4
брандеров был выведен на донскую орбиту...
Смотрите-ка, деталей нарубили на 22 галеры, а собрали 23. В чем тут
фокус? А в том, что импортную голландскую галеру тоже бережно слепили
обратно.
23 апреля пехота на баржах пустилась по Дону, 3 мая поплыл и "морской
караван". "Зимние труды стали сказываться сразу. Флот блокировал устье Дона
и отсек морскую поддержку Азова"...
Ну, это Историк приврал. Действтельно, когда армия и флот спустились в
казачью столицу Черкасск, атаман Фрол Минаев доложил, что в Азовском море
замечены два больших турецких корабля, идущих на подмогу Азову. Петр рвался
в свой первый морской бой, но его "настоящие" корабли никак не могли пройти
нескольких миль от Черкасска до выхода в море из-за сильного встречного
ветра. Да и сидели они по ватер-линию из-за тяжести мокрой бортовой
древесины. Царь отправился на перехват турок с 6000 казаков Минаева на
легких лодках. У Азова был обнаружен турецкий флот из 9 больших кораблей и
нескольких транспортных галер. Шла перегрузка припасов с кораблей на 24
плоскодонные баржи-тумбасы. Казаки атаковали их и захватили половину
тумбасов. Турки стали рубить якорные канаты и пытались уйти в море. Но два
корабля были атакованы и захвачены, а 10 полугалер и 10 "чаек" посажены на
мель. Турки потеряли убитыми 2000 человек. 300 янычар попали в плен. Было
захвачено много пушек, пороху, продовольствия, 50000 червонцев, сукно на
4000 человек. Царь подарил сукно и деньги казакам, оружие забрал себе --
совсем, как князь Святослав Игоревич! С тех пор 21 мая 1696 года считается
днем первой морской победы Петра и Российского флота. Только одержали эту
победу не адмиралы и шаутбенахты на галерах и брандерах
московско-голландской вырубки, а казаки Фрола Минаева на самодельных лодках
пиратского образца. Ну, и сам "капитан Алексеев" тоже, конечно, рубился в
первом ряду абордажной схватки...
Были выиграны и все наземные стычки, 16 июня с большим успехом началась
бомбардировка города-крепости. Первый казачий штурм турки отбили с трудом,
но тут к нашим подъехали иноземные инженеры, началась стрельба точной
наводкой, и турки неожиданно скоро запросились сдаваться. Их выпустили с
семьями, оружием и пожитками.
Немедленно Азов был укреплен, с мечетей посбивали полумесяцы, взамен
поставили кресты. И сразу же в Лукоморье -- дугообразном заливе по праву
сторону от устья Дона - заложили город-порт Таганрог.
Радость в Москве взыграла неимоверная, патриарх (настоящий) умилился до
слез. Здесь стали строить декорации к невиданному триумфу. Деревянные
колонны, порты и арки украсились статуями Геркулеса, Марса и Нептуна, а на
огромных щитах были написаны их высказывания на злобу дня. Тут же высились
пирамиды типа египетских с надписями в честь победителей. Все это оттенялось
живописными задниками с картинами невиданных морских сражений, ничего общего
с действительностью не имевшими. Местами были намалеваны карикатуры на татар
и турок с сатирическими подписями.
30 сентября победители въехали в Москву. Адмиралы и генералиссимусы
ехали в золоченых каретах и санях, изменника Янсена везли в повозке под
виселицей. Ответственный постановщик Винниус встречал триумфаторов
неразборчивым ревом в трубу. Этот рев на самом деле был виршами в честь
победителей. Капитан Петр Алексеев тоже удостоился чести идти пешком за
санями адмирала Лефорта. Завершилось торжество раздачей наград "по