Страница:
напал на Пожарского. Дело оборачивалось в пользу гетмана, но казаки плюнули
на распри и классовую неприязнь и переправились на помощь ополчению.
Ходкевич отступил. Ночью 400 возов еды и 600 человек польского конвоя с
проводником-предателем Гришкой Орловым почти проехали в Кремль, но были
перехвачены ополченцами. 23 и 24 августа все стычки с польскими отрядами
были Пожарским проиграны. Поляки на радостях вывесили свои пестрые знамена
на церковных куполах св. Климента. Казакам это не понравилось, они напали на
польский острог, захватили его, но заметив, что бояре Пожарского спокойно
наблюдают за боем, плюнули с досады и пошли к себе в лагерь. "Дикари!" -
проворчал Историк.
Без казаков ничего не получалось. Тогда наш славный Писец, троицкий
келарь Палицын стал ходить меж кострами и уговаривать станичников бросить
азартные игры, пьянство, разврат и постоять, в конце концов, за истинную
веру.
- А чего? И постоим, - отвечали Аврамию шаткие бойцы. Сначала один
отряд, потом другой, а за ними и все таборы казачьи поднялись в бой. Минину
стало неудобно, он выпросил у Пожарского три дворянские сотни перебежчика
Хмелевского, переправился через реку там, где сейчас Крымский мост, напал на
гетманский стан и в жестоком бою перебил 500 человек из малочисленного
гетманского войска. Гетман отступил на Воробьевы горы. К утру он уже бодро
маршировал на Можайск.
В осажденном центре Москвы было голодно, самые небрезгливые "люди
литовские" уже варили в полевых кухнях и поджаривали на кострах части тел,
ненужные павшим сослуживцам.
Трубецкой и Пожарский надолго заспорили, кому ездить с докладом, а кому
важно восседать на месте. Пока Дионисий их уговаривал и мирил, в Кремле
стало совсем худо. 22 октября казаки пошли на приступ и взяли Китай-город.
Кремлевские бояре взмолились к Пожарскому, чтобы "пожаловал, принял их жен
без позору". Пожарский лично у ворот встретил княгинь да боярынь и отвел их
под присмотр и на кормление к Минину. Казаки чуть не задохнулись от такой
наглости. Одни, значит, годами без баб белую кровь проливают, а другие сидят
на народных деньгах, в бою их не видать, спят в теремах и не в одиночку, так
еще законной добычи не даютА ну-ка, мы этого Пожарского убьем! Но покричали,
погорячились и успокоились на простых московских девках.
Кремль решил сдаться. Сперва под гарантию жизни выпустили "русских
людей" - бояр Мстиславских, Воротынских и прочих. Казаки, в натуре, хотели
их порубать. Ополчение Пожарского встало стеной за родную сучью власть.
Бояре были уведены в хорошие места "с большою честию" (!). Потом сдались
поляки. Их пришлось поделить. Наши казачки свою долю военнопленных, конечно,
поубивали да пограбили. А те, кому повезло попасть к союзникам, были
обласканы, напоены и накормлены. Пытали только казначея Андронова, куда
девал кремлевские сокровища? Недолго мучился Андронов и выдал шапки царские,
кое-какие камушки, всякую мелочь. Куда подевались рога и копыта волшебного
зверя, в "пытошном" листе не сказано.
Надо было праздновать победу. С двух разных концов Москвы двинулись в
Кремлю два крестных хода. Один с Пожарским и ополченцами, другой - с
казаками Трубецкого. Из Кремля им навстречу вышел третий, чисто поповский,
крестный ход с известной нам Владимирской богоматерью. Москвичи все взвыли
от радости и попадали на колени. Они уж и не чаяли увидеть вновь прекрасный
лик. Тут бы Пожарскому подойти к Матери и сыграть сцену в стиле Годунова -
"Зачем ты, Дева, меня, недостойного, тащишь в цари?..." Ну, нет, конечно, не
посмел. Скромен и политически недалек был наш Дмитрий Михалыч.
Вошли в Кремль, брезгливо перешагивая через коричневые пирамидки,
оставленные оккупантами. В церквях стояли чаны с недоваренной человечиной,
поэтому все слова с намеком на еду вызывали у победителей немедленную рвоту.
Но "обедню" все-таки отслужили. Хорошо, что Пасха миновала, а то какие могли
бы случиться неприятности при вкушении "тела Христова"?!
Упустивши шанс с мадам Владимирской, Пожарский поселился теперь на
Арбате в окуджавской меланхолии и ездил в кремлевґский дворец Годунова - к
Трубецкому с докладом. От сих пор карьера Пожарского тихо угасала и
окончилась, как началась: в компании мясника Минина-Сухорукого под
Кремлевской стеной. Да и то, когда нужно было строить действующую модель
египетской пирамиды, князя со товарищем попросили подвинуться. - Куда? -
удивленным дуэтом спросили бронзовые от негодования Минин и Пожарский. - К
богу! - заржали лихие людишки очередного самозванца, задвигая памятник
вплотную к храму Василия Блаженного.
О Русь! Блаженна еси!
Казаки постепенно рассеялись по стране для грабежа, бывали биты и стали
как бы не опасны. Польская Республика грубо вытолкала короля Сигизмунда III
на Москву, - нечего, пан король, нежиться! Русь замерла. С королем никто из
панства не пошел, но странный монарх добрался-таки с парой тысяч немцев до
Волоколамска. И отсюда уже честно бежал восвояси. Русь ликовала. И можно
было выбирать царя.
Готового решения на этот раз не имелось, и поэтому съехавшийся земский
собор угостили для начала трехдневным постом. Потом началась нормальная
коллективная работа. Сначала был поставлен вопрос, чьих у нас будет царь? На
волне патриотизма решительно высказались против польских, шведских и прочих
немецких королевичей с малейшим акцентом негреческой веры. Четко обозначили
отказ Маринке и ее подкидышу, буде они еще объявятся. Стали выбирать из
чисто русских. Конечно, возникла дикая свара, как на лесной лужайке в
злопамятном 862 году - вот уж ровно 750 лет назад. "Всякий хотел по своей
мысли делать, всякий хотел своего, некоторые хотели и сами престола,
подкупали и засылали". Чувство никак не притуплялось.
Собор шел в отсутствие многих матерых бояр, - Мстиславского и прочих, -
они не успели еще добраться по грязи и снегам из своих поместий и укрытий.
Нужно было пошевеливаться, пока не налетела главная сволочь и не поворотила
все по-своему. Нужен был тихий кандидат. Поэтому некий представитель города
Галича выступил вперед и заявил, что ближе всех к царскому роду находится
юный Михаил Федорович Романов...
Отцом выдвинутого малого был Федор Романов, он же - племянник царицы
Анастасии, он же - двоюродный брат настоящего царевича Дмитрия и двинутого
царя Федора Иоанновича, он же - митрополит Филарет подельник Годунова на 50%
доле, он же - униатский лже-патриарх Московский и всея Руси от Лжедмитрия
Второго и гетмана Сапеги, он же - смиренный чернец, митрополит Ростовский,
сидящий в польском плену, которому теперь за монашеством ни половины власти
не светило, ни фигушечки. Вот и посчитали Филарета неопасным...
Итак, незнакомец из Галича уверенно предлагает мальчишку в цари. В
делегациях ропот недоумения. Но многие справедливо полагают, что тут не без
подвоха, и помалкивают. Тут вступает как бы оппозиция. Некий донской атаман
торжественно подает в президиум грамоту. "Что это ты подал, атаман?" - с
подходцем спрашивает князь Пожарский. "О природном царе Михаиле Федоровиче",
- чеканит станичник. Тут же несколько делегатов наперебой кричат, что раз уж
волки и овцы единогласны, так значит здесь - истина! Собор быстро голосует
буквально, не карточками или партбилетами, а криком. Сразу оформляется
протокол. Немедленно скачут гонцы во все края. И когда забрызганный санный
"поезд" Мстиславского въезжает-таки в Кремль, его в воротах обгоняют эти же
гонцы, летящие обратно с единодушным одобрением правильного решения всей
необъятной страной. Четко!
21 февраля 1613 года, в первое воскресенье Великого поста, состоялся
последний собор, на котором были собраны письменные мнения делегатов - все
единогласно за Михаила.
Тогда рязанский архиепископ Феодорит, знакомый наш Писец Аврамий
Палицын, новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Морозов поднялись на Лобное
место и квартетом спросили у народа, кого он хочет в цари. "Михаила
Федоровича Романова!" - дружно закричал понятливый наш народ.
Тут выяснилось, что "никто не знал подлинно, где находился в это время
Михаил". Тогда определили общее направление на Ярославль и послали в розыск
шумную команду во главе с давешними лобными ораторами. Были подготовлены
грамоты и разыграны варианты. Если Михаил и мать его Ксения (в монашестве -
Марфа) упрутся с первого раза, то умолять по годуновскому сценарию, а если
смекнут, что воцарение Михаила - это верные кранты пленному папаше Филарету,
то успокоить заверением, что уже собран целый кукан знатных литовских
карасей. И всех их, а также всех простых пленных, отдадут немедля за одного
Филарета. И что предложение меняться королю уже послано.
И понеслась! 25 февраля 1613 года разослана по городам грамота об
избрании Михаила. 2 марта разведчики отправились в свободный поиск. 4 марта
в Москву посыпались доклады от воевод и градоначальников о поголовном
признании Михаила на местах и свершенной массовой присяге. 13 марта команда
Палицына уже была в Костроме и точно знала, что Михаил с матерью сидят в
Ипатьевском монастыре. На другой день составился крестный ход, и все
двинулись в монастырь. Увидав такое чудо, Михаил с матерью и монахами вышли
поглазеть на шествие. Они будто бы не знали, от чего сыр-бор. А как узнали,
так стали четко играть по Годунову. Михаил "с великим гневом и плачем" стал
отпираться. Мать его Марфа кричала, что не благословляет и проч.
Я застыдился было настаивать, что мать Марфа кривила душой. Ведь только
что другая Марфа три раза подряд похоронила сына Дмитрия. Новая Марфа сама
едва успела упокоиться во Христе и остыть от беспокойного мужа, как в Москве
людей стали есть поедом в прямом смысле и без соли. И теперь отдать своего
мальчика в Москву? Хоть и в цари? Нет, это получалось страшнее, чем сейчас в
армию.
Ну, так наши делегаты почти силой заставили монахиню с сыном пойти за
ними в церковь под неусыпное око господне. Ну, хоть послушать, чего и как. В
церкви были читаны грамоты. Тут Марфа так точно стала следовать тексту
пьесы, что я успокоился. Все нормально, старик! Все в порядке!
Марфа напирала на измену бояр Годунову, которого они вот точно так же
"уговаривали", потом - Шуйскому, которого они предали, потом - Лжедмитрию,
которого они же убили. Далее Марфа углубилась в экономику и пошла-поехала:
государство разорено, деньги разворованы, границы дырявые, госслужащие без
зарплаты который месяц. Как же тут царствовать?
Понятно, мать хотела сыну новенького, чистенького царства, сверкающего,
как пасхальное яичко Фаберже. Эх, мать! Ты ж еще не знаешь, что стырили
рога!
Бояре продолжали гнуть свое: и Годунова они взаправду не звали, - это
все была игра; и Лжедмитрий был царь не настоящий, а настоящего Дмитрия -
как, вы не слыхали? - Годунов убил собственной рукой; и черта лысого Ваську
народ выбрал в цари спьяну и "малым числом". Но ваш Миша будет, как раз
наоборот, - всенародный, законный, хороший царь. Звучало неубедительно, но
утомительно - с 3 пополудни до 9 вечера.
Тут настало время вечерней сказки. И попы да бояре рассказали Мише, как
один балованый мальчик в одной гадкой стране не слушался старших и
отказывался мыть руки, кушать кашку и быть царем. И добрый боженька "взыскал
на нем конечное разорение" той блудливой страны, сделал мальчика горбатым
уродом, а маму, дурно воспитавшую сына, лишил родительских прав и превратил
в жабу! - А папу? - не успел спросить Миша... - А что папу? - страшно
хрюкнул розовый сказочник. - Папу рогатые панове извлекли из холодного и
голодного плена и утащили в жаркую преисподнюю принудительно кормить
расплавленной серой через кружку Эсмарха. Все! Конец сказки, малыш. Тебе уже
шестнадцать? Теперь будет взрослое кино!
Тут Михаил согласился, принял благословение мамы, получил у
архиепископа посох, допустил всех поцеловать ручку, пообещал приехать в
Москву. Скоро.
И сразу ударил гимн России. Вернее, увертюра композитора Михаила Глинки
к опере "Жизнь за царя". И с первыми утробными басами и сопрано на лопоухого
слушателя полились ушаты художественного вымысла. Примерно вот такие. Будто
бы народный герой Иван-не-знаем-как-по-батьке-Сусанин был вызван из села
Домнина к польским полицаям и спрошен о месте нахождения царя. А о царе
Михаиле извергам будто бы стало известно уж не иначе, как от предателя в
партизанском отряде. Или Кремле. И тогда Сусанин устроил гадам проверку на
дорогах. Повел он их в буреломы костромские, куда потом и дед Мазай зайцев
не гонял. А эти остолопы все шли и шли за ним. А потом он сказал им, что
привет, панове, извольте на мазурку! А они его стали пугать страшными
пытками. А он им сказал, ну что ж, пытайте, фашисты, ничего вы не узнаете, и
дороги я вам не покажу! Тогда паны стали спрашивать, с чего это в русском
народе такая крепость и сила, что последґний деревенский, неграмотный мужик
готов положить жизнь за царя, а пути к нему не указать? "А с того, господа
оккупанты, что я и сам на хрен заблудился! - хотел сказать Сусанин, но гордо
промолчал. Так и убили поляки Ивана Сусанина, а потом и сами замерзли. И их
замерзающих, но еще живых, жрали наши родные православные волки! Кода.
Но все это невская ложь.
Первоначальные слова оперы - по-научному либретто - были такие.
Поляков в костромской глухомани уж давным-давно не водилось. А были там
казаки-разбойники, которые после взятия загаженной Москвы и облома с
боярскими дочками ушли на север грабить, жрать, пить, удовлетворять на
просторе другие уставные надобности. И узнали эти добрые люди от своих людей
в преисподней... пардон, в первопрестольной, что выбрали в цари пацана. И
пацан этот где-то тут, под Костромой. И стали бандиты у всех спрашивать, как
бы этого царя взять в заложники, а потом сменять хоть на лимон баксов. Им
хором отвечали, что никто не знает, а знает только Ванька Сусанин, но никому
не говорит. Тогда казаки потащили Ваньку в круг, сначала для протокола
спросили по-хорошему, потом стали жечь и рвать его: где царь, мужик?
- Не знаю, - честно отвечал Сусанин. Тогда они его убили. Вот теперь -
кода!
А как же поляки? Куда делся скаутский рейд по сугробам? Где народный
хор с бубенцами? Увы, не было.
Поляков подставили вместо казаков за то, что, когда Глинка все это
писал, казаки как раз строились в лейб-гвардейский конвой вокруг
действовавшего тогда царя - потомка Миши, не дорезанного их предками. Вот
вам и опера. Чего ж тут удивляться, что нынешний гимн России - без слов?
А Сусанин-то все равно герой? Герой! Так по делам и слава. Берем оперу
"Жизнь за царя" и переименовываем ее в одноименную оперу "Иван Сусанин" на
целых 80 лет.
19 марта 1613 года, как раз в мой день рождения, но по старому стилю,
выехал Михаил из Костромы. 21-го прибыл в Ярославль, тут стали пить да
гулять, неторопливо пересылаясь с земским собором уверениями в совершенном
почтении, и чтоб вы, дорогие москвичи и прочие, крепко держались крестного
целования, холопы. Собор уверенно отвечал, что все настраивается.
На самом деле еда кончалась - все съедал земский съезд, - а до нового
урожая нужно было еще дожить. Да и доносы приходили поминутно, что литовские
отряды бродят по окраинам, оргпреступность цветет буйным весенним цветом и
т. п. Поэтому Михаил дальше поехал очень медленно. Голодные ярославцы времен
переименованной оперы, высаженные из "колбасного" поезда Рыбинск-Москва за
безбилетность, и то добрались бы по шпалам до ГУМа и ЦУМа резвее. С веселого
дня 1 апреля и до 16-го пережидали ледоход, 17-го добрались до Ростова
Великого, 19-го двинулись дальше, большинство пешком. 25-го в селе Любимове
сели дожидаться больных и отставших. Потом нашли верную причину: 28-го
апреля гневно писали в Москву, что, оказывается, в стране никак не снижается
уровень преступности, жалобы опять идут со всех сторон. Потом заскандалили,
в каких хоромах поселиться, да чтобы к нашему приезду отремонтировать все
палаты в Кремле. Бояре из управления делами горько отвечали, что валюты нет,
золота нет, лесу сухого нет. Тогда народный избранник велел что-нибудь
разобрать на запчасти и из этого построить, что велено.
Тут весна стала красна, царский поезд пошел живее. На Первомай были уже
в Тайнинском, 2-го въехали в Москву. Весь народ встречал Михаила на подходах
радостной демонстрацией, всем, и правда, было хорошо.
Нет, честно, бывают же на Руси и ясные погоды, и хорошее настроение, и
пять минут до новогоднего шампанского, и белой акации гроздья душистые. А
тогда еще были осетрина, икра, вера в светлое будущее.
Радовались больше месяца. Только 11 июля Михаил собрался венчаться на
царство и пожаловал в бояре нашего Дмитрия Михалыча Пожарского. А свидетелем
при "сказке" нового чина должен был присутствовать Гаврила Пушкин. Но гордый
предок великого поэта уперся, что ему "стоять у сказки и быть меньше
Пожарского невместно". Сценарий прочитали дальше. Мстиславский, значит,
будет осыпать царя остатками золотых монетных запасов, Иван Никитич Романов
- держать над царем Шапку, Трубецкой - скипетр, Пожарский - яблоко
золотое... Тут Трубецкой взвыл, что и ему быть меньше Романова "невместно".
Пришлось царю объявлять всех временно "без мест", а Трубецкого ткнуть
носом, что теперь ты, брат, привыкай быть меньше царского дядьки. Ну, и
Минина пожаловали в думные дворяне.
Прилично было бы народ чем-нибудь угостить, ан ничего не было. Тогда
царь написал Строгановым, управляющим Сибирью, чтобы они заплатили все
недоимки по налогам в госбюджет за этот год и прежние лета, а также дали в
долг под запись, сколько можно, хоть и в ущерб для дела, из оборотных
средств. Банковской гарантией было параллельное письмо с клятвами
архимандрита и прочих, что царь - истинный крест! - отдаст. О процентах речь
не шла. Обязательство было усилено всякими мистическими угрозами: что будет,
если Строгановы все-таки упрутся. Такие же грамоты были посланы и в другие,
менее сытые места.
Эпоха Романовых началась длинными войнами с остатками диких казаков, с
ногайцами, с Заруцким, не пожелавшим присягать. Заруцкий был неприятен своей
устойчивой связью с Мариной. Она так и таскалась с ним по таборам и
станицам. Маленький царевич Ваня тоже был с ними. Несчастная семья своей
воли не имела, их держал под собой казачий атаман Ус. Выбитые из Астрахани,
бунтовщики двинулись на Яик. 25 июня осажденные в степном городке казаки
сдались, целовали крест Михаилу и выдали князю Одоевскому Марину, Ваню и
Заруцкого...
О трагических судьбах семей царских, генсековских, президентских,
лишенных власти и спецраспределителя, можно было бы написать отдельное
романтическое эссе. Но лучше - сляпать математическую диссертацию, потому
что судьбы эти просчитываются мгновенно и до десятого знака после запятой.
Сильного Заруцкого отправили в Москву с конвоем в 250 человек. Слабую, но
страшную по природе Марину с ребенком, повезли отдельно под конвоем из 600
человек. Пакет, который чекисты должны были вскрыть в случае ее нечаянного
шага вправо-влево, содержал - вы догадались, дорогие, я уверен! - приказ
стрелять без предупреждения, колоть насмерть...
Четыре абзаца назад мы с вами, опытные мои читатели, недоумевали, чего
это Михаил тянет с коронацией от майских праздников аж до 11 июля? Властный
нетерпеж таких вольностей не позволяет, это вам не скорбь в животе
претерпеть! А тут такое смирение без поста и епитимьи! Ну, может быть, ждали
денег от Строгановых на выпивку и закуску? Нет. Кредит стали оформлять
позже. А! Вот в чем дело. Пока на воле гуляла законная царица Марина,
помазанная Богом, с сыном помазанного не поймешь чем покойного царя, небось
неуютно было самому короноваться?
Но дело исправилось. Пленников привезли в Москву. Заруцкого картинно
посадили на кол. Длинным летним вечером москвичи прогуливались мимо
пронзаемого бывшего триумвира и наблюдали, как человек медленно превращается
в шашлык.
Малыша Ваню нежно повесили...
Вы представляете себе, как двухлетнему ребенку принародно затягивают на
шее петлю вместо слюнявчика? Я плохо представляю. У меня что-то клинит
внутри, и я все эти кровавые бульбы воображать отказываюсь. Мой прапрадед
Логвин от созерцания базарной казни вполне взрослого вора и то умер. Так что
это - наследственное. Тем не менее, приходится писать дальше.
Ну, вот. Марину посадили в тюрьму. Пауза.
Дальше все прозрачно, ибо царица внезапно скончалась от несоблюдения
распорядка исправительного учреждения и собственного дурного характера.
Поляки завопили, что на самом деле Марину сначала долго душили, потом
утопили в мешке, но мы-то с вами знаем, - это бред. Поляки попутали наш
"домовый обиход" с жалкой судьбой женщин Востока, где, по проверенным
данным, - если Пушкин нам не врет, - прекрасных полек из бахчисарайского
гарема топят в море, как собак.
Итак, бытие дома Романовых началось в божьем доме Ипатьевском,
продолжилось зверским убийством невинного агнца-царевича, бывшей царицы...
Стоп. Это что-то у нас с перемоткой ленты случилось. Нужно подмотать
чуть-чуть вбок. Ага! Вот.
Бытие дома Романовых закончилось в доме Ипатьевском зверским убийством
невинного агнца-царевича, бывшей царицы...
Ладно, это заело надолго, на 300 лет. Выключаем. Пишем вручную: "Что
посеешь, то и пожнешь", "Garbage in - garbage out", ну и так далее, на
остальных языках. Короче, пишем завещание первых Романовых - последґним,
чтобы те, когда поведут их в ипатьевский подвал "фотографироваться", ругали
не нашу совдеповскую власть, а своих родоначальников...
Да, Федора Андронова тоже казнили: а куда он рога подевал?!
И других дел было навалом, они свились в тугой узел.
Шведы, первые из "немцев" овладевшие Новгородом, получили от
новгородцев подтверждение присяги. Новгород так и остался бы "в Европе", но
налетели наши, 4 года переговаривались и выкупили великий город за 20 000
серебряных, "безобманных" новгородских монет.
Поляки никак не отпускали отца Филарета домой. Они собирались снова
взять Москву, короновать Владислава, Филарета восстановить на униатской
патриархии, Михаила задвинуть в бояре.
Волынка тянулась как бы по-старому. Но чувствовался уже европейский
сквознячок. Англичане некие стали заезжать, персы писали витые послания с
цитатами из Хомейни и слали восточные сладости без яда, поляки разговаривали
еще с обидой, но уже куртуазно. Римский цезарь Матвей присылал приветы, хоть
и без царского величания. Вот так изо дня в день и стали править в ущерб
личной жизни.
Война с Польшей тянулась до 1618 года, когда начались вялые переговоры.
Наши выставляли в счет награбленное поляками в Москве по "пытошному" списку
Андронова, хотели также освобождения царского отца. Легко соглашались в
обмен уступить Смоленск и еще 15 городов с волостями, потому что в Москве в
это время взбунтовались казаки, оголодавшие "без грабежу". Переговоры
протянулись еще полтора года. Наконец 1 июня 1619 года на мосту через речку
Поляновку состоялся классический детективный размен пленными и разъезд. На
радостях подарили тем, кто в плену был с Филаретом ласков, 17 сороков лучших
соболей с половинной убавкой цены. "Это, - писали в Москву бывшие пленники,
- для того, чего мы тут сами знаем"...
Вы поняли? Тогдашние москвичи бы не поняли, так им и не стали
объяснять. А теперешние москвичи понимают слету: в цивилизованной Польше с
полученных подарков уже тогда нужно было платить налог. Вот в накладных и
поставили липовую цену, как сейчас при растаможке.
Филарета встречали на Ходынке всем миром, но без давки. Сын поклонился
ему в ножки. Место патриарха было свободно, и Филарет "после обычных
отрицаний" согласился его занять. Покрыл свое грешное католичеґское
патриаршество праведным православным.
Возникло Двоевластие. Умный, хитрый, битый жизнью отец и недалекий, но
спокойный и вполне управляемый сын правили вместе, бок о бок. Вместе сидели
на троне, вместе принимали послов, решали всякие дела и подписывали указы.
Это было удобно, надежно, быстро. Никаких споров. Никаких проблем между
церковью и миром, никаких денежных счетов между церковной кубышкой и
кремлевским сундуком. Это как единое партийно-хозяйственное правление на
российском закате.
Причем даже и рядом не всегда находились. Переписка по одному и тому же
вопросу никогда не содержала более двух писем. Папа пишет сыну: как,
государь, прикажешь? А то я думаю так-то. А сын отвечает: правильно думаешь,
государь, так и повелеваю. Дела устроились, можно было и жениться. Не
патриарху, конечно, - Мишке.
Еще в 1616 году ему приготовили невесту Марью Хлопову. Ее взяли ко
двору, стали звать царицей, поменяли имя на Настасью в честь первой
коронованной женщины романовской породы. Но потом Михаилу нашептали, что
Настя-Мария неизлечимо больна какой-то дурной болезнью: заметили у нее
токсикоз неизвестного происхождения. Царь сослал невесту в Тобольск с
родными. Когда вернулся Филарет и разогнал наушников, Марья начала
по-пластунски подбираться к Москве: в 1619 она была в Верхотурье, в 1620 - в
Нижнем.
Филарет, тем временем, пробовал женить сына на настоящей иностранной
принцессе. Вот как разлагающе действует пребывание во вражеском плену!
Послали сватов в Данию. Король сказался больным.
Послали в Швецию. Король не стал принуждать племянницу креститься
по-новой.
на распри и классовую неприязнь и переправились на помощь ополчению.
Ходкевич отступил. Ночью 400 возов еды и 600 человек польского конвоя с
проводником-предателем Гришкой Орловым почти проехали в Кремль, но были
перехвачены ополченцами. 23 и 24 августа все стычки с польскими отрядами
были Пожарским проиграны. Поляки на радостях вывесили свои пестрые знамена
на церковных куполах св. Климента. Казакам это не понравилось, они напали на
польский острог, захватили его, но заметив, что бояре Пожарского спокойно
наблюдают за боем, плюнули с досады и пошли к себе в лагерь. "Дикари!" -
проворчал Историк.
Без казаков ничего не получалось. Тогда наш славный Писец, троицкий
келарь Палицын стал ходить меж кострами и уговаривать станичников бросить
азартные игры, пьянство, разврат и постоять, в конце концов, за истинную
веру.
- А чего? И постоим, - отвечали Аврамию шаткие бойцы. Сначала один
отряд, потом другой, а за ними и все таборы казачьи поднялись в бой. Минину
стало неудобно, он выпросил у Пожарского три дворянские сотни перебежчика
Хмелевского, переправился через реку там, где сейчас Крымский мост, напал на
гетманский стан и в жестоком бою перебил 500 человек из малочисленного
гетманского войска. Гетман отступил на Воробьевы горы. К утру он уже бодро
маршировал на Можайск.
В осажденном центре Москвы было голодно, самые небрезгливые "люди
литовские" уже варили в полевых кухнях и поджаривали на кострах части тел,
ненужные павшим сослуживцам.
Трубецкой и Пожарский надолго заспорили, кому ездить с докладом, а кому
важно восседать на месте. Пока Дионисий их уговаривал и мирил, в Кремле
стало совсем худо. 22 октября казаки пошли на приступ и взяли Китай-город.
Кремлевские бояре взмолились к Пожарскому, чтобы "пожаловал, принял их жен
без позору". Пожарский лично у ворот встретил княгинь да боярынь и отвел их
под присмотр и на кормление к Минину. Казаки чуть не задохнулись от такой
наглости. Одни, значит, годами без баб белую кровь проливают, а другие сидят
на народных деньгах, в бою их не видать, спят в теремах и не в одиночку, так
еще законной добычи не даютА ну-ка, мы этого Пожарского убьем! Но покричали,
погорячились и успокоились на простых московских девках.
Кремль решил сдаться. Сперва под гарантию жизни выпустили "русских
людей" - бояр Мстиславских, Воротынских и прочих. Казаки, в натуре, хотели
их порубать. Ополчение Пожарского встало стеной за родную сучью власть.
Бояре были уведены в хорошие места "с большою честию" (!). Потом сдались
поляки. Их пришлось поделить. Наши казачки свою долю военнопленных, конечно,
поубивали да пограбили. А те, кому повезло попасть к союзникам, были
обласканы, напоены и накормлены. Пытали только казначея Андронова, куда
девал кремлевские сокровища? Недолго мучился Андронов и выдал шапки царские,
кое-какие камушки, всякую мелочь. Куда подевались рога и копыта волшебного
зверя, в "пытошном" листе не сказано.
Надо было праздновать победу. С двух разных концов Москвы двинулись в
Кремлю два крестных хода. Один с Пожарским и ополченцами, другой - с
казаками Трубецкого. Из Кремля им навстречу вышел третий, чисто поповский,
крестный ход с известной нам Владимирской богоматерью. Москвичи все взвыли
от радости и попадали на колени. Они уж и не чаяли увидеть вновь прекрасный
лик. Тут бы Пожарскому подойти к Матери и сыграть сцену в стиле Годунова -
"Зачем ты, Дева, меня, недостойного, тащишь в цари?..." Ну, нет, конечно, не
посмел. Скромен и политически недалек был наш Дмитрий Михалыч.
Вошли в Кремль, брезгливо перешагивая через коричневые пирамидки,
оставленные оккупантами. В церквях стояли чаны с недоваренной человечиной,
поэтому все слова с намеком на еду вызывали у победителей немедленную рвоту.
Но "обедню" все-таки отслужили. Хорошо, что Пасха миновала, а то какие могли
бы случиться неприятности при вкушении "тела Христова"?!
Упустивши шанс с мадам Владимирской, Пожарский поселился теперь на
Арбате в окуджавской меланхолии и ездил в кремлевґский дворец Годунова - к
Трубецкому с докладом. От сих пор карьера Пожарского тихо угасала и
окончилась, как началась: в компании мясника Минина-Сухорукого под
Кремлевской стеной. Да и то, когда нужно было строить действующую модель
египетской пирамиды, князя со товарищем попросили подвинуться. - Куда? -
удивленным дуэтом спросили бронзовые от негодования Минин и Пожарский. - К
богу! - заржали лихие людишки очередного самозванца, задвигая памятник
вплотную к храму Василия Блаженного.
О Русь! Блаженна еси!
Казаки постепенно рассеялись по стране для грабежа, бывали биты и стали
как бы не опасны. Польская Республика грубо вытолкала короля Сигизмунда III
на Москву, - нечего, пан король, нежиться! Русь замерла. С королем никто из
панства не пошел, но странный монарх добрался-таки с парой тысяч немцев до
Волоколамска. И отсюда уже честно бежал восвояси. Русь ликовала. И можно
было выбирать царя.
Готового решения на этот раз не имелось, и поэтому съехавшийся земский
собор угостили для начала трехдневным постом. Потом началась нормальная
коллективная работа. Сначала был поставлен вопрос, чьих у нас будет царь? На
волне патриотизма решительно высказались против польских, шведских и прочих
немецких королевичей с малейшим акцентом негреческой веры. Четко обозначили
отказ Маринке и ее подкидышу, буде они еще объявятся. Стали выбирать из
чисто русских. Конечно, возникла дикая свара, как на лесной лужайке в
злопамятном 862 году - вот уж ровно 750 лет назад. "Всякий хотел по своей
мысли делать, всякий хотел своего, некоторые хотели и сами престола,
подкупали и засылали". Чувство никак не притуплялось.
Собор шел в отсутствие многих матерых бояр, - Мстиславского и прочих, -
они не успели еще добраться по грязи и снегам из своих поместий и укрытий.
Нужно было пошевеливаться, пока не налетела главная сволочь и не поворотила
все по-своему. Нужен был тихий кандидат. Поэтому некий представитель города
Галича выступил вперед и заявил, что ближе всех к царскому роду находится
юный Михаил Федорович Романов...
Отцом выдвинутого малого был Федор Романов, он же - племянник царицы
Анастасии, он же - двоюродный брат настоящего царевича Дмитрия и двинутого
царя Федора Иоанновича, он же - митрополит Филарет подельник Годунова на 50%
доле, он же - униатский лже-патриарх Московский и всея Руси от Лжедмитрия
Второго и гетмана Сапеги, он же - смиренный чернец, митрополит Ростовский,
сидящий в польском плену, которому теперь за монашеством ни половины власти
не светило, ни фигушечки. Вот и посчитали Филарета неопасным...
Итак, незнакомец из Галича уверенно предлагает мальчишку в цари. В
делегациях ропот недоумения. Но многие справедливо полагают, что тут не без
подвоха, и помалкивают. Тут вступает как бы оппозиция. Некий донской атаман
торжественно подает в президиум грамоту. "Что это ты подал, атаман?" - с
подходцем спрашивает князь Пожарский. "О природном царе Михаиле Федоровиче",
- чеканит станичник. Тут же несколько делегатов наперебой кричат, что раз уж
волки и овцы единогласны, так значит здесь - истина! Собор быстро голосует
буквально, не карточками или партбилетами, а криком. Сразу оформляется
протокол. Немедленно скачут гонцы во все края. И когда забрызганный санный
"поезд" Мстиславского въезжает-таки в Кремль, его в воротах обгоняют эти же
гонцы, летящие обратно с единодушным одобрением правильного решения всей
необъятной страной. Четко!
21 февраля 1613 года, в первое воскресенье Великого поста, состоялся
последний собор, на котором были собраны письменные мнения делегатов - все
единогласно за Михаила.
Тогда рязанский архиепископ Феодорит, знакомый наш Писец Аврамий
Палицын, новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Морозов поднялись на Лобное
место и квартетом спросили у народа, кого он хочет в цари. "Михаила
Федоровича Романова!" - дружно закричал понятливый наш народ.
Тут выяснилось, что "никто не знал подлинно, где находился в это время
Михаил". Тогда определили общее направление на Ярославль и послали в розыск
шумную команду во главе с давешними лобными ораторами. Были подготовлены
грамоты и разыграны варианты. Если Михаил и мать его Ксения (в монашестве -
Марфа) упрутся с первого раза, то умолять по годуновскому сценарию, а если
смекнут, что воцарение Михаила - это верные кранты пленному папаше Филарету,
то успокоить заверением, что уже собран целый кукан знатных литовских
карасей. И всех их, а также всех простых пленных, отдадут немедля за одного
Филарета. И что предложение меняться королю уже послано.
И понеслась! 25 февраля 1613 года разослана по городам грамота об
избрании Михаила. 2 марта разведчики отправились в свободный поиск. 4 марта
в Москву посыпались доклады от воевод и градоначальников о поголовном
признании Михаила на местах и свершенной массовой присяге. 13 марта команда
Палицына уже была в Костроме и точно знала, что Михаил с матерью сидят в
Ипатьевском монастыре. На другой день составился крестный ход, и все
двинулись в монастырь. Увидав такое чудо, Михаил с матерью и монахами вышли
поглазеть на шествие. Они будто бы не знали, от чего сыр-бор. А как узнали,
так стали четко играть по Годунову. Михаил "с великим гневом и плачем" стал
отпираться. Мать его Марфа кричала, что не благословляет и проч.
Я застыдился было настаивать, что мать Марфа кривила душой. Ведь только
что другая Марфа три раза подряд похоронила сына Дмитрия. Новая Марфа сама
едва успела упокоиться во Христе и остыть от беспокойного мужа, как в Москве
людей стали есть поедом в прямом смысле и без соли. И теперь отдать своего
мальчика в Москву? Хоть и в цари? Нет, это получалось страшнее, чем сейчас в
армию.
Ну, так наши делегаты почти силой заставили монахиню с сыном пойти за
ними в церковь под неусыпное око господне. Ну, хоть послушать, чего и как. В
церкви были читаны грамоты. Тут Марфа так точно стала следовать тексту
пьесы, что я успокоился. Все нормально, старик! Все в порядке!
Марфа напирала на измену бояр Годунову, которого они вот точно так же
"уговаривали", потом - Шуйскому, которого они предали, потом - Лжедмитрию,
которого они же убили. Далее Марфа углубилась в экономику и пошла-поехала:
государство разорено, деньги разворованы, границы дырявые, госслужащие без
зарплаты который месяц. Как же тут царствовать?
Понятно, мать хотела сыну новенького, чистенького царства, сверкающего,
как пасхальное яичко Фаберже. Эх, мать! Ты ж еще не знаешь, что стырили
рога!
Бояре продолжали гнуть свое: и Годунова они взаправду не звали, - это
все была игра; и Лжедмитрий был царь не настоящий, а настоящего Дмитрия -
как, вы не слыхали? - Годунов убил собственной рукой; и черта лысого Ваську
народ выбрал в цари спьяну и "малым числом". Но ваш Миша будет, как раз
наоборот, - всенародный, законный, хороший царь. Звучало неубедительно, но
утомительно - с 3 пополудни до 9 вечера.
Тут настало время вечерней сказки. И попы да бояре рассказали Мише, как
один балованый мальчик в одной гадкой стране не слушался старших и
отказывался мыть руки, кушать кашку и быть царем. И добрый боженька "взыскал
на нем конечное разорение" той блудливой страны, сделал мальчика горбатым
уродом, а маму, дурно воспитавшую сына, лишил родительских прав и превратил
в жабу! - А папу? - не успел спросить Миша... - А что папу? - страшно
хрюкнул розовый сказочник. - Папу рогатые панове извлекли из холодного и
голодного плена и утащили в жаркую преисподнюю принудительно кормить
расплавленной серой через кружку Эсмарха. Все! Конец сказки, малыш. Тебе уже
шестнадцать? Теперь будет взрослое кино!
Тут Михаил согласился, принял благословение мамы, получил у
архиепископа посох, допустил всех поцеловать ручку, пообещал приехать в
Москву. Скоро.
И сразу ударил гимн России. Вернее, увертюра композитора Михаила Глинки
к опере "Жизнь за царя". И с первыми утробными басами и сопрано на лопоухого
слушателя полились ушаты художественного вымысла. Примерно вот такие. Будто
бы народный герой Иван-не-знаем-как-по-батьке-Сусанин был вызван из села
Домнина к польским полицаям и спрошен о месте нахождения царя. А о царе
Михаиле извергам будто бы стало известно уж не иначе, как от предателя в
партизанском отряде. Или Кремле. И тогда Сусанин устроил гадам проверку на
дорогах. Повел он их в буреломы костромские, куда потом и дед Мазай зайцев
не гонял. А эти остолопы все шли и шли за ним. А потом он сказал им, что
привет, панове, извольте на мазурку! А они его стали пугать страшными
пытками. А он им сказал, ну что ж, пытайте, фашисты, ничего вы не узнаете, и
дороги я вам не покажу! Тогда паны стали спрашивать, с чего это в русском
народе такая крепость и сила, что последґний деревенский, неграмотный мужик
готов положить жизнь за царя, а пути к нему не указать? "А с того, господа
оккупанты, что я и сам на хрен заблудился! - хотел сказать Сусанин, но гордо
промолчал. Так и убили поляки Ивана Сусанина, а потом и сами замерзли. И их
замерзающих, но еще живых, жрали наши родные православные волки! Кода.
Но все это невская ложь.
Первоначальные слова оперы - по-научному либретто - были такие.
Поляков в костромской глухомани уж давным-давно не водилось. А были там
казаки-разбойники, которые после взятия загаженной Москвы и облома с
боярскими дочками ушли на север грабить, жрать, пить, удовлетворять на
просторе другие уставные надобности. И узнали эти добрые люди от своих людей
в преисподней... пардон, в первопрестольной, что выбрали в цари пацана. И
пацан этот где-то тут, под Костромой. И стали бандиты у всех спрашивать, как
бы этого царя взять в заложники, а потом сменять хоть на лимон баксов. Им
хором отвечали, что никто не знает, а знает только Ванька Сусанин, но никому
не говорит. Тогда казаки потащили Ваньку в круг, сначала для протокола
спросили по-хорошему, потом стали жечь и рвать его: где царь, мужик?
- Не знаю, - честно отвечал Сусанин. Тогда они его убили. Вот теперь -
кода!
А как же поляки? Куда делся скаутский рейд по сугробам? Где народный
хор с бубенцами? Увы, не было.
Поляков подставили вместо казаков за то, что, когда Глинка все это
писал, казаки как раз строились в лейб-гвардейский конвой вокруг
действовавшего тогда царя - потомка Миши, не дорезанного их предками. Вот
вам и опера. Чего ж тут удивляться, что нынешний гимн России - без слов?
А Сусанин-то все равно герой? Герой! Так по делам и слава. Берем оперу
"Жизнь за царя" и переименовываем ее в одноименную оперу "Иван Сусанин" на
целых 80 лет.
19 марта 1613 года, как раз в мой день рождения, но по старому стилю,
выехал Михаил из Костромы. 21-го прибыл в Ярославль, тут стали пить да
гулять, неторопливо пересылаясь с земским собором уверениями в совершенном
почтении, и чтоб вы, дорогие москвичи и прочие, крепко держались крестного
целования, холопы. Собор уверенно отвечал, что все настраивается.
На самом деле еда кончалась - все съедал земский съезд, - а до нового
урожая нужно было еще дожить. Да и доносы приходили поминутно, что литовские
отряды бродят по окраинам, оргпреступность цветет буйным весенним цветом и
т. п. Поэтому Михаил дальше поехал очень медленно. Голодные ярославцы времен
переименованной оперы, высаженные из "колбасного" поезда Рыбинск-Москва за
безбилетность, и то добрались бы по шпалам до ГУМа и ЦУМа резвее. С веселого
дня 1 апреля и до 16-го пережидали ледоход, 17-го добрались до Ростова
Великого, 19-го двинулись дальше, большинство пешком. 25-го в селе Любимове
сели дожидаться больных и отставших. Потом нашли верную причину: 28-го
апреля гневно писали в Москву, что, оказывается, в стране никак не снижается
уровень преступности, жалобы опять идут со всех сторон. Потом заскандалили,
в каких хоромах поселиться, да чтобы к нашему приезду отремонтировать все
палаты в Кремле. Бояре из управления делами горько отвечали, что валюты нет,
золота нет, лесу сухого нет. Тогда народный избранник велел что-нибудь
разобрать на запчасти и из этого построить, что велено.
Тут весна стала красна, царский поезд пошел живее. На Первомай были уже
в Тайнинском, 2-го въехали в Москву. Весь народ встречал Михаила на подходах
радостной демонстрацией, всем, и правда, было хорошо.
Нет, честно, бывают же на Руси и ясные погоды, и хорошее настроение, и
пять минут до новогоднего шампанского, и белой акации гроздья душистые. А
тогда еще были осетрина, икра, вера в светлое будущее.
Радовались больше месяца. Только 11 июля Михаил собрался венчаться на
царство и пожаловал в бояре нашего Дмитрия Михалыча Пожарского. А свидетелем
при "сказке" нового чина должен был присутствовать Гаврила Пушкин. Но гордый
предок великого поэта уперся, что ему "стоять у сказки и быть меньше
Пожарского невместно". Сценарий прочитали дальше. Мстиславский, значит,
будет осыпать царя остатками золотых монетных запасов, Иван Никитич Романов
- держать над царем Шапку, Трубецкой - скипетр, Пожарский - яблоко
золотое... Тут Трубецкой взвыл, что и ему быть меньше Романова "невместно".
Пришлось царю объявлять всех временно "без мест", а Трубецкого ткнуть
носом, что теперь ты, брат, привыкай быть меньше царского дядьки. Ну, и
Минина пожаловали в думные дворяне.
Прилично было бы народ чем-нибудь угостить, ан ничего не было. Тогда
царь написал Строгановым, управляющим Сибирью, чтобы они заплатили все
недоимки по налогам в госбюджет за этот год и прежние лета, а также дали в
долг под запись, сколько можно, хоть и в ущерб для дела, из оборотных
средств. Банковской гарантией было параллельное письмо с клятвами
архимандрита и прочих, что царь - истинный крест! - отдаст. О процентах речь
не шла. Обязательство было усилено всякими мистическими угрозами: что будет,
если Строгановы все-таки упрутся. Такие же грамоты были посланы и в другие,
менее сытые места.
Эпоха Романовых началась длинными войнами с остатками диких казаков, с
ногайцами, с Заруцким, не пожелавшим присягать. Заруцкий был неприятен своей
устойчивой связью с Мариной. Она так и таскалась с ним по таборам и
станицам. Маленький царевич Ваня тоже был с ними. Несчастная семья своей
воли не имела, их держал под собой казачий атаман Ус. Выбитые из Астрахани,
бунтовщики двинулись на Яик. 25 июня осажденные в степном городке казаки
сдались, целовали крест Михаилу и выдали князю Одоевскому Марину, Ваню и
Заруцкого...
О трагических судьбах семей царских, генсековских, президентских,
лишенных власти и спецраспределителя, можно было бы написать отдельное
романтическое эссе. Но лучше - сляпать математическую диссертацию, потому
что судьбы эти просчитываются мгновенно и до десятого знака после запятой.
Сильного Заруцкого отправили в Москву с конвоем в 250 человек. Слабую, но
страшную по природе Марину с ребенком, повезли отдельно под конвоем из 600
человек. Пакет, который чекисты должны были вскрыть в случае ее нечаянного
шага вправо-влево, содержал - вы догадались, дорогие, я уверен! - приказ
стрелять без предупреждения, колоть насмерть...
Четыре абзаца назад мы с вами, опытные мои читатели, недоумевали, чего
это Михаил тянет с коронацией от майских праздников аж до 11 июля? Властный
нетерпеж таких вольностей не позволяет, это вам не скорбь в животе
претерпеть! А тут такое смирение без поста и епитимьи! Ну, может быть, ждали
денег от Строгановых на выпивку и закуску? Нет. Кредит стали оформлять
позже. А! Вот в чем дело. Пока на воле гуляла законная царица Марина,
помазанная Богом, с сыном помазанного не поймешь чем покойного царя, небось
неуютно было самому короноваться?
Но дело исправилось. Пленников привезли в Москву. Заруцкого картинно
посадили на кол. Длинным летним вечером москвичи прогуливались мимо
пронзаемого бывшего триумвира и наблюдали, как человек медленно превращается
в шашлык.
Малыша Ваню нежно повесили...
Вы представляете себе, как двухлетнему ребенку принародно затягивают на
шее петлю вместо слюнявчика? Я плохо представляю. У меня что-то клинит
внутри, и я все эти кровавые бульбы воображать отказываюсь. Мой прапрадед
Логвин от созерцания базарной казни вполне взрослого вора и то умер. Так что
это - наследственное. Тем не менее, приходится писать дальше.
Ну, вот. Марину посадили в тюрьму. Пауза.
Дальше все прозрачно, ибо царица внезапно скончалась от несоблюдения
распорядка исправительного учреждения и собственного дурного характера.
Поляки завопили, что на самом деле Марину сначала долго душили, потом
утопили в мешке, но мы-то с вами знаем, - это бред. Поляки попутали наш
"домовый обиход" с жалкой судьбой женщин Востока, где, по проверенным
данным, - если Пушкин нам не врет, - прекрасных полек из бахчисарайского
гарема топят в море, как собак.
Итак, бытие дома Романовых началось в божьем доме Ипатьевском,
продолжилось зверским убийством невинного агнца-царевича, бывшей царицы...
Стоп. Это что-то у нас с перемоткой ленты случилось. Нужно подмотать
чуть-чуть вбок. Ага! Вот.
Бытие дома Романовых закончилось в доме Ипатьевском зверским убийством
невинного агнца-царевича, бывшей царицы...
Ладно, это заело надолго, на 300 лет. Выключаем. Пишем вручную: "Что
посеешь, то и пожнешь", "Garbage in - garbage out", ну и так далее, на
остальных языках. Короче, пишем завещание первых Романовых - последґним,
чтобы те, когда поведут их в ипатьевский подвал "фотографироваться", ругали
не нашу совдеповскую власть, а своих родоначальников...
Да, Федора Андронова тоже казнили: а куда он рога подевал?!
И других дел было навалом, они свились в тугой узел.
Шведы, первые из "немцев" овладевшие Новгородом, получили от
новгородцев подтверждение присяги. Новгород так и остался бы "в Европе", но
налетели наши, 4 года переговаривались и выкупили великий город за 20 000
серебряных, "безобманных" новгородских монет.
Поляки никак не отпускали отца Филарета домой. Они собирались снова
взять Москву, короновать Владислава, Филарета восстановить на униатской
патриархии, Михаила задвинуть в бояре.
Волынка тянулась как бы по-старому. Но чувствовался уже европейский
сквознячок. Англичане некие стали заезжать, персы писали витые послания с
цитатами из Хомейни и слали восточные сладости без яда, поляки разговаривали
еще с обидой, но уже куртуазно. Римский цезарь Матвей присылал приветы, хоть
и без царского величания. Вот так изо дня в день и стали править в ущерб
личной жизни.
Война с Польшей тянулась до 1618 года, когда начались вялые переговоры.
Наши выставляли в счет награбленное поляками в Москве по "пытошному" списку
Андронова, хотели также освобождения царского отца. Легко соглашались в
обмен уступить Смоленск и еще 15 городов с волостями, потому что в Москве в
это время взбунтовались казаки, оголодавшие "без грабежу". Переговоры
протянулись еще полтора года. Наконец 1 июня 1619 года на мосту через речку
Поляновку состоялся классический детективный размен пленными и разъезд. На
радостях подарили тем, кто в плену был с Филаретом ласков, 17 сороков лучших
соболей с половинной убавкой цены. "Это, - писали в Москву бывшие пленники,
- для того, чего мы тут сами знаем"...
Вы поняли? Тогдашние москвичи бы не поняли, так им и не стали
объяснять. А теперешние москвичи понимают слету: в цивилизованной Польше с
полученных подарков уже тогда нужно было платить налог. Вот в накладных и
поставили липовую цену, как сейчас при растаможке.
Филарета встречали на Ходынке всем миром, но без давки. Сын поклонился
ему в ножки. Место патриарха было свободно, и Филарет "после обычных
отрицаний" согласился его занять. Покрыл свое грешное католичеґское
патриаршество праведным православным.
Возникло Двоевластие. Умный, хитрый, битый жизнью отец и недалекий, но
спокойный и вполне управляемый сын правили вместе, бок о бок. Вместе сидели
на троне, вместе принимали послов, решали всякие дела и подписывали указы.
Это было удобно, надежно, быстро. Никаких споров. Никаких проблем между
церковью и миром, никаких денежных счетов между церковной кубышкой и
кремлевским сундуком. Это как единое партийно-хозяйственное правление на
российском закате.
Причем даже и рядом не всегда находились. Переписка по одному и тому же
вопросу никогда не содержала более двух писем. Папа пишет сыну: как,
государь, прикажешь? А то я думаю так-то. А сын отвечает: правильно думаешь,
государь, так и повелеваю. Дела устроились, можно было и жениться. Не
патриарху, конечно, - Мишке.
Еще в 1616 году ему приготовили невесту Марью Хлопову. Ее взяли ко
двору, стали звать царицей, поменяли имя на Настасью в честь первой
коронованной женщины романовской породы. Но потом Михаилу нашептали, что
Настя-Мария неизлечимо больна какой-то дурной болезнью: заметили у нее
токсикоз неизвестного происхождения. Царь сослал невесту в Тобольск с
родными. Когда вернулся Филарет и разогнал наушников, Марья начала
по-пластунски подбираться к Москве: в 1619 она была в Верхотурье, в 1620 - в
Нижнем.
Филарет, тем временем, пробовал женить сына на настоящей иностранной
принцессе. Вот как разлагающе действует пребывание во вражеском плену!
Послали сватов в Данию. Король сказался больным.
Послали в Швецию. Король не стал принуждать племянницу креститься
по-новой.