Страница:
На четвертом кавказский попик-расстрига страшно улыбается, с трудом
подбирая русские слова.
Дальше - совсем плохо: визгливый коротышка плюется словом "расстрелять"
и объявляет о подозрительности интеллигенции и Писца в особенности.
Ну, мы выключаем наш старый ущербный телевизор и смотрим через дырочку
в церковной занавеске. Там стоит наш Гриша. Молодой, красивый, умытый,
достаточно ученый и не злой.
Конечно, мы начинаем его любить, хвалить и хотеть. И хотеть даже на
царство, то есть - на себя.
После венчания Григорий стал править. Сослал, куда подальше, 74
семейства годуновских сотрапезников, осыпал милостями первых его узнавших,
вернул в столицу слепого царя Симеона Бекбулатовича: пусть себе царствует
понарошку, ведь тоже перед Богом венчан.
И еще начал Гриша править по-настоящему. Вдруг стал ходить он в Думу.
Придет, сядет в кресло, слушает, чего там думские фракции обсуждают. Думцы
сначала Гришу держали за дурачка, вели старую игру. Это когда на повестку
дня выносится уже решенный и оплаченный вопрос или когда выносится вопрос,
оплаченный, чтобы не было решения. И все понимают, кто взял бабки, сколько и
у кого. А Гриша слушал, слушал, да и сломал эту лавочку. Стал он одергивать
воров чиновных и в пять минут решать такие дела, которые и по сей день в
государственной думе честного и скорого решения иметь не могут. Думские
только охали. На косноязычные возражения карьерных крыс, что так бы,
батюшка, решать негоже, Гриша выдавал такие складные речи, такие проводил
греко-римские аналогии, так красиво излагал, что бояре только потели.
Не получилось у "чиноначальников", сожравших могучего Годунова,
запутать беспородного пацана. Он смотрел на них светлыми умными глазами, он
видел их насквозь, и они видели, что он видит! Да еще Гриша ласково укорял
свое малое стадо, что невежественно оно, мохнато, нелюбознательно и алчно.
Грозился всех отправить на учебу за бугор. А уж это было страшнее Сибири!
Сломал батюшка Лжедмитрий и воровские кормушки: объявил приемные дни -
по средам и субботам, - в которые сам не ленился принимать подлый народ с
челобитными. И было объявлено, чтобы мзду предлагать не смели!
Плохо стало русским начальникам: хоть плачь, хоть караул кричи! Стали
чиновники кручиниться. Польские придворные Гриши почуяли тонким шляхетским
нюхом гнилые настроения и стали царю прямо говорить: "Жги их, государь,
каленым железом! Они любовь без боли не понимают. Им надо, чтобы поострее,
поглубже, погорячее да с поворотом!"
Но наш Гриша уже дал Богу обет не проливать христианской крови, признал
долги лжепапы Грозного, удвоил жалованье служилым, подтвердил все льготы
духовенству.
И еще Гриша объявил недействительными кабальные грамоты, - нельзя стало
человека за долги забрать в рабство.
Целые народы по окраинам московского царства Гриша освободил от дани
прожорливой столице. А что? Пусть себе люди живут, обустраивают свою Россию.
А "ясак" - налог в госбюджет - пусть сами собирают и привозят, сколько не
жалко и по силам...
И всем стало ясно, что царь Лжедмитрий Иванович Первый - не жилец. То
есть Гришка наш - просто покойник.
После коронации царь отпустил войско польское восвояси с обещанным
немалым жалованьем. Но панове домой не спешили. Охота им было с
командировочными деньгами погулять по московским девкам, а не отвозить
получку в семью. Стали они одеваться и украшаться, пить и закусывать. Слуг
держали по десятку. Все было складно, только вдруг, по непонятным причинам,
деньги у панов закончились. Пошли они к царю за новым жалованьем; казалось
им, что царь полупольский должен все время деньги давать. Царь погнал гуляк
в шею. Возникла свара, посреди которой на польские постоялые дворы вдруг
оказались наведенными московские пушки. Пришлось славному белому воинству
драпать за Днепр, поминая матку боску и соответствующую собачью кровь.
Впрочем, немало трезвых и образованных польских советников при царе
осталось.
В целом жизнь московская не задалась. Все москвичам стало как-то
противно. Особенно коробило их от нововведений. Царь обедал под музыку и
пение - это раз. Не молился перед обедом и не мыл руки после еды - это два и
три. Допускал в меню телятину, в баньке не парился, после обеда не спал, а
считал в это время деньги и осматривал мастерские - не украдено ли чего (вот
сволочь!). К тому же, уходил и приходил неожиданно, без свиты, не спросясь.
Сам Григорий ввязывался в потешные бои с медведями, сам испытывал новые
пушки опасного московского литья (чтоб тебя разорвало!) и стрелял из них
очень метко.
Где-то мы с вами такое уже видели! А! - это будет позже, в одной из
следующих частей нашего повествования, с другим нашим царем, хоть и не
родственником нынешнему.
А Гриша тем временем уже шел в рукопашную свалку на маневрах лично
обучаемого войска, бывал сбит с ног и нещадно луплен палками. Как отметил
Историк, поведение молодого царя сильно оскорбляло московґскую
нравственность.
Но будь Григорий для москвичей просто моральным уродом, это еще
полбеды. А он стал предателем родины, врагом народа, лютым ненавистником
всего, что свято на Руси. С чего я это беру? Ни с чего. Я, наоборот, Гришу
очень люблю. А врагом его объявила Москва поповская да боярская, и вот
почему.
Остался Гриша католиком. Как крестила его под себя Марина Мнишек, так
он обратно и не перекрещивался. Казалось ему безразличным, в какую сторону
креститься.
Что есть крестное знамение? Это когда ты как бы примеряешь к себе
распятие Христово. А не все ли равно Христу, в какую руку ему первый гвоздь
забили, а в какую - второй? И так, и так - одинаково больно и противно.
А еще была у Гриши завиральная идея, не соразмерная с его мелким
происхождением, но созвучная его высокому замаху и полету. Хотел Григорий
объединить всех христиан, Сигизмунда Польского, Папу Римского, всяких чертей
европейских против басурман, ругателей и мучителей Христа.
Вот, посудите сами, что больше весит на весах истины? - пустяковые
теоретические разногласия между христианскими конфессиями и сектами или
глобальное, непримиримое, кровавое противостояние христиан и мусульман?.
"Пока мы тут спорим да деремся, - думал Гриша, - лукавые агаряне вырезают
наших братьев, размножаются, как тараканы, расползаются по всему свету. А
что будет лет через четыреста, если их не пресечь?" Так правильно думал
Гриша, и у попов наших от таких его мыслей и слов обморочно темнело в
глазах.
Еще хотелось Грише поскорее жениться на Марине, - он ее любил. Но папа
(не Римский, а обычный - старый Мнишек) по научению ксендзов Марину в Москву
не пускал, пока в Москве не построят хоть какого-нибудь костела, чтобы было,
где замаливать девичьи грехи. Наши попы, конечно, стали дурно блажить и
упираться, но Григорий "пользовался сильной народною привязанностию" и
поддержкой, - вынужден был признать Историк.
Европа относилась к Григорию подозрительно, побаивались "немцы", что
такой шустрый государь может и их побеспокоить. Но деваться было некуда,
приходилось с ним считаться. 10 ноября 1605 года в Кракове состоялось
обручение Марины с царем московским и всея Руси Дмитрием Иоанновичем. Гришу
представлял в лицах наш боярин Власьев. Причем он буквально понимал этот
обряд и, подвыпив, стал выполнять кое-какие телодвижения, ну, прямо как
настоящий жених. Панове хохотали до упаду. Минутами на Власьева находило
отрезвление, и тогда он отказывался брать руку Марины иначе, как через
платок, и внимательно следил, чтобы его холопское платье не соприкасалось с
платьем будущей царицы. Паны уже не могли дышать от смеха, синели, давились
закуской.
Волынка продолжалась больше месяца, сваты польские мелочно придирались
к русским сватам. Потребовали, чтобы в Москве удалили от престола красивую
принцессу Ксению Годунову, которой не оставалось другого пути, как
попробовать подкатиться под Гришу. Ксюшу постригли в монастырь, - в целом
она легко отделалась. Через месяц просьб и уговоров Власьеву удалось
сдвинуть Марину в Москву. За ней увязалась вся польская родня до седьмого
колена вбок.
Паны думали, что купили Григория с потрохами, как вдруг он стал в
переписке с королями шведскими, английскими и даже с благодетелем польским
прописывать полный царский титул, столь ненавистный просвещенной Европе! Уж
как его уговаривали отстать от дурной привычки! Но нет, уперся Григорий
насмерть! - "Inpeґrator!"
2 мая 1606 года Марина Мнишек въехала в Москву. Роскошь этого въезда
была необыкновенная, Григорий спалил на ее наряды четыре миллиона тогдашних
серебряных рублей! Марина остановилась у "свекрови" в Вознесенском
монастыре.
8 мая, в запретный для брака Николин день состоялась свадьба и
коронация Марины. На свадьбе возник скандал: послы польские подали
приветственную грамоту, в которой царь не именовался ни императором, ни
великим князем. Григорий выкинул грамоту вон. Послы стали принародно
выговаривать ему от лица Польской республики и польского народа. Пришлось
Григорию отрезать:
"Нам нет равного в полночных краях касательно власти: кроме Бога и нас,
здесь никто не повелевает".
Любовь к женщине была удовлетворена, но политическая мечта не сбылась.
Папа Римский виновато написал, что объединить поляков и немцев против турок
не в его силах (читай, не в силах Бога!).
Тут надо было бы Грише идти в монастырь под вымышленным именем, писать
стихи и мемуары. Но колесо уже несло его. Все вниз и вниз.
Был ли у Григория шанс?
У Григория, каким мы его помним и любим, не было ни единого шанса.
Таких идеалистов, противников смертґной казни и регулярного налогообложения,
таких религиозных плюралистов у нас на Руси принято душить еще в колыбели.
Шанс был у Лжедмитрия Первого. Великолепный шанс. Имя этому шансу -
народная диктатура. Не плюрализм, а популизм. Не нужно было только
Лжеґдмитрию путать эти созвучные латинские слова. А нужно было ему сделать
то, до чего не додумался Годунов: совершить полную и окончательную
антибюрократичеґскую революцию. Ведь революция на Руси только такой и может
быть. И ни разу ее до сих пор не случалось. Все, что у нас происходило под
этим названием, на самом деле было простой сменой одной шайки
бюрократов-подельников на другую.
Должен был Лжедмитрий воспользоваться народной любовью, заручиться
поддержкой передового отряда стрельцов и делать все, как начинал безумный
лжепапа Грозный. Только уничтожив все разрядные записи, доведя боярство и
дворянство до мещанского звания и обихода, до Лобного места и непрерывной
кадровой ротации, до смертельной угрозы за копеечную взятку можно было
начинать строить Империю и воспитывать народ в духе татаро-монгольских
заповедей. И еще нужно было давать народу жить за счет спасенных от казны
денег.
Но Гриша этого не потянул и оказался не гож в цари. Активов у него
почти не осталось. Благодарный русский народ отвлекся от приятного царя
своим обычным делом - скотским трудом до беспамятства.
Пассивы же были таковы.
1. Церковь затаила смертельную ненависть.
2. Сброд придворный и чиновный точил ножи.
3. Ухватка московская не находила кровавого выхода и накачивала
ненависть среднего класса в гнойный нарыв.
4. Поляки дулись и тоже интриговали против.
А тут еще казаки закрутили карусель по-новой. Одни казаки - запорожские
и донские - вполне наелись на разбое при войске Лжедмитрия. Но другие
казаки, терские, - самые злые от соседства с Чечней - только скалились да
облизывались.
Надоумил их кто-то из московских, что игра в убиенные царевичи еще не
кончена. Триста казаков атамана Федора Бодырина объявили, что царица Ирина
родила в 1592 году законного наследника престола, Петра, которого проклятый
дядя Годунов подменил девочкой Феодосией, да и ту потом сжил со свету. Так
что царевич законный есть. И скрывается он, естественно, на Тереке.
Подобрали двух актеров - Дмитрия да Илью Муромца (правда - из Мурома, -
такое забавное совпадение). Муромец пять лет до этого ошивался в Москве,
кричал, будто знает, что как. Остановились на нем.
Узнавши о царевиче Петре, Гриша стал беззлобно звать племянника в
Москву. Но казакам сначала это было не в масть. Они двинули 4 000 сабель на
Астрахань, города не взяли и тогда уж приняли приглашение царя. Пока они шли
на Москву, там завертелась последняя интрига.
Прощенные и пожалованные царем Шуйский и Мстиславский, Голицын и
Куракин составили заговор против доверчивого Григория. Народным возмущением
Гришу было не взять: при любых нападках на царя, при обвинениях в
самозванстве, народ, стрельцы, черная сотня в прямом смысле рвали шептунов
на куски. Решили зайти сзади. Заговорщики постановили сначала убить
Григория, а уж потом разбираться с народом и меж собой, кому быть царем.
Были завербованы 18 тысяч псковичей и новгородцев, стоявших под Москвой
лагерем и назначенных в крымский поход. В ночь с 16 на 17 мая 1606 года это
войско вошло в Москву, заняло все 12 ворот, никого не впускало в Кремль и не
выпускало оттуда. Немецкая гвардия царя была распущена ложным приказом.
Остались только 30 алебардщиков. В четыре часа утра ударил колокол на
Ильинке, набат немедленно подхватили все прочие колокола. Толпы московского
сброда, возглавляемые уголовниками, освобожденными в эту страшную ночь,
хлынули к Кремлю. На Красной площади сидели верхом 200 бояр в броне и при
полном вооружении.
Сбегавшимся сонным обывателям объясняли, что поляки бьют бояр и хотят
убить царя Дмитрия Иваныча, нашего Митеньку. Василий Шуйский с крестом в
одной руке и с мечом в другой въехал через Спасские ворота в Кремль.
Перекрестившись на Успенский собор, крикнул: "Во имя божие идите на злого
еретика!" - вот ведь шел по канату!
Такого революционного блефа не припомнить, не сыскать. Народ всегда
более-менее информирован, на кого нападает. А тут огромные толпы стояли
вокруг Кремля, чтобы защитить родную петушиную власть, а те, кто поднял
бучу, мягкой лисьей походкой проходили в курятник и уговаривали людей
подождать за забором, чтобы не наследить на ковры. Итак, вокруг Кремлевских
стен, на Красной площади толпились десятки и сотни тысяч Гришиных друзей, а
внутри Кремля его дворец окружали сотни или тысячи врагов, - зэков, бояр,
доверчивых военных. Связи между дворцом и Красной площадью не было.
Лжедмитрий проснулся от шума. Его фаворит Басманов сбегал посмотреть и
в ужасе закричал: "Ты сам виноват, государь: все не верил. Вся Москва
собралась на тебя!"
В палату ворвался кто-то из заговорщиков и стал орать: "Ну что, царь
безвременный, проспался ли ты?" Ну, и так далее, типа "кончилось ваше
время!" Басманов зарубил крикуна.
Григорий взял меч, вышел на крыльцо и крикнул: "Я вам не Годунов!" Но
по нему ударили из пищали. Пришлось спрятаться.
Вошли бояре. Басманов стал уговаривать их не выдавать царя. Спасенный
Басмановым из ссылки Татищев зарубил своего благодетеля. Труп придворного
сбросили в толпу, которая сразу охмелела от крови, рванулась во дворец.
Григорий кинулся к жене, велел ей прятаться, сам побежал в каменный дворец
по крышам навесов, построенных к свадьбе. Сорвался с высоты 15 сажен (!),
вывихнул ногу, разбил грудь...
Толпа искала во дворце Марину. Но миниатюрная царица спряталась под
колокольной юбкой своей гофмейстерины и пересидела там до прихода бояр,
которые прекратили беспредел и проводили царицу в спальню.
Григория нашли стрельцы, отлили водой, внесли во дворец. Он пообещал им
за верность имение и жен бунтовщиков. Это понравилось. Тогда бояре стали
кричать: "Пойдем в стрелецкие слободы, убьем стрелецких жен и детей!"
Стрельцы засомневались: "Давайте сюда старую царицу, пусть она нам скажет,
что это ее прямой сын, тогда мы умрем за него!". Бояре согласились.
К Марфе в монастырь сходил Голицын, вернулся, выкрикнул в толпу, что
истинный царевич Дмитрий покоится в Угличе, еще добавил, что Григорий
винится перед народом во лжи и самозванстве. Все завопили: "Бей его, руби
его!" Сын боярский Валуев выстрелил в царя. Другие дорубили несчастного и
сбросили труп его на труп Басманова. Чернь потащила голые тела через
Спасские ворота на Красную площадь, оттуда - в Вознесенский монастырь. "Ну,
что, твой это сын?" - спрашивали цареубийцы у показавшейся в окне
царицы-матери. "Теперь он уже, разумеется, не мой", - грустно и двусмысленно
отвечала Марфа.
Праздник продолжался. Были убиты польские музыканты, потом еще какие-то
мелкие поляки. Послов, свиту Марины и ее семейство не тронули: войны с
Польшей не хотелось. Всего погибло по полторы-две тысячи поляков и русских,
- ерунда по нашим понятиям.
Три дня тела Григория и Басманова лежали на лавках на Красной площади.
Гриша был в маске, с дудкой и волынкой. Театральная Москва прощалась с
великим своим актером.
Тело Лжедмитрия погребли во дворе богадельни за Серпуховскими воротами,
но тут ударили морозы, небывалые в конце мая. Тогда труп царя-колдуна
вырыли, сожгли в котле, пепел смешали с порохом и выстрелили этой адской
смесью из пушки в ту сторону, откуда пришел в Москву наш незадачливый
"Inperator".
19 мая 1606 года народ толпился на Красной площади. Нужно было выбрать
правильного патриарха, чтобы он возглавил временное правительство, а потом
уж хотелось земским собором, или как Бог даст, выбрать и царя.
Василий Шуйский поеживался на самозванном морозце: а ну, как выберут
какого-нибудь левого патриарха, вот и отвечай тогда за все. Идею о
первичности избрания преосвященства явно подбрасывали попы, и куда они потом
поворотят, было неизвестно.
Пришлось Шуйскому мобилизовать резервы. Тут же кто-то из толпы стал
выкрикивать, что патриарха епископы наши могут выбрать сами, хоть и опосля,
а нам сейчас без царя быть нельзя, и царем мы хотим Василь Иваныча Шуйского,
славного продолжателя дела покойного Дмитрия Иваныча или как там его. Толпа
охотно подхватила майский призыв. В Кремле противиться не посмели. У всех в
глазах стояло видение голого Гриши с поломанными ребрами и в дурацкой маске.
"Шуйский не был избран, он был "выкрикнут" царем", - смущался Историк.
Писец подсунул ему какую-то обгрызенную грамоту, они вместе стали разбирать
ее каракули, а я углубился в решение баллистической задачи. Что-то у меня не
сходилось в сообщении Писца о падении Григория с 15-саженной высоты.
Посудите сами: одна казенная сажень - это 2,1336 метра. Помноженное на
15 - получается 32 метра. Поделенное по 3 метра стандартного хрущевского
этажа - получается 10,6 этажа. Итак, Григорий падал с крыши 10-этажки. Что
бы от него осталось? И зачем было на такой высоте строить халабуды для
укрытия свадебных гостей от майского дождичка? И где это в Кремле вообще
такие здания тогда были?..
Писец всегда волновался, видя мою возню с калькулятором, поэтому стал
меня подталкивать, чтоб я внимательней слушал Историка. А Историк заливался
соловьем (не зря он был однофамильцем певчей птицы):
"Божиею милостию мы, великий государь, царь и великий князь Василий
Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением
всего освященного собора, по челобитью и прошению всего православного
христианства учинились на отчине прародителей наших, на Российском
государстве царем и великим князем".
Тут у меня возникли две мысли. Первая о том, что Шуйский сходу
примазывается к столбовым Рюриковичам, а значит, собрался продолжать
скотскую линию управления народом и Гришиным реформам - конец. Вторая - о
том, что Шуйский сильно завидовал Годунову, его звездному воцарению меж двух
бого-матерей на февральском снегу во дворе Новодевичьего монастыря.
Самого-то Шуйского никакие богоматери не упрашивали на царство.
От этих пустяковых соображений меня отвлекло геометрическое открытие,
что Гриша мог падать с крыши высотой в 15 не стандартных саженей, а маховых
или даже косых. Собственно, открытие состояло не в том, что "маленькая"
маховая сажень (1,76 метра) оставляла надежду на мягкую посадку с высоты
26,4 метра (восемь с половиной хрущевско-феллиниевских этажей), - а косая
(2,48 на 15 = 37,2 метра = 12 этажей + крыша) - четко обеспечивала летальный
исход. Открытие состояло в том, что сумма квадратов двух маховых саженей
(катетов) в точности равнялась квадрату косой сажени (гипотенузы)! Значит,
древние русские с полным правом могли претендовать на соавторство в
доказательстве теоремы Пифагора!
Они сразу и начали претендовать:
"Государство это даровал Бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от
римского кесаря, и потом, в продолжение многих лет, до самого прародителя
нашего великого князя Александра Ярославича Невского, на сем Российском
государстве были прародители мои, а потом удалились на суздальский удел, не
отнятием или неволею, но по родству, как обыкли большие братья на больших
местах садиться".
Историк продолжал читать, и по глазам его было видно, что сказки
Большого Брата ему нравятся, вся последовательность лживых обещаний
ощипанного рюриковича ему понятна, привычна и уместна. А врал нам далее
Шуйский так:
1. Править он собирается в тишине, покое и благоденствии. Никого
казнить, грабить, забирать и отдавать в рабство (без причины) не будет.
2. От конфискации имущества семей казненных по экономическим делам (без
явной их вины) воздержится.
3. Доносов просто так на веру принимать не хочет, а проверять их будет
очными ставками и пыткой.
4. А уж клеветников казнить станет пропорционально клевете.
Писец добавил, что Шуйский после громкого чтения этой грамоты пошел
прямо к Богу - в Успенский собор - и стал нести такое, "чего искони веков в
Московском государстве не важивалось". Что никому ничего не будет делать
дурного, что дети за отцов и отцы за детей не отвечают, что мстить за свои
неприятности при царе Борисе никому не будет.
"Бояре и всякие люди ему говорили, чтоб он на том креста не целовал,
потому что в Московском государстве того не повелось, но он никого не
послушал и целовал крест".
Историк тоже сделал свое маленькое открытие: он определил, что большая
часть этих благих обещаний была списана Шуйским у нашего, светлой памяти,
покойного Гриши. Разница обнаруживалась только в том, что Гриша свои
обещания выполнял.
В провинцию были посланы грамоты:
1. О воцарении Шуйского.
2. О самозванстве Григория Отрепьева.
3. О злодейской программе Григория, выясненной по найденным у него
документам и выбитым свидетельским показаниям. Он будто бы хотел всех бояр
перебить, все управление страной отдать немцам, полякам и прочим умникам,
ввести католицизм, интегрироваться с Европой, обижать лиц кавказской,
крымской и турецкой национальности, мыть сапоги в Индийском океане.
- Неужели и правда, хотел? - с надеждой подумалось мне.
- Нет, - угадал мои мысли Историк, - эти показания опровергнуты
современными данными историчеґской науки.
- А, ну если науки - тогда что ж, тогда ничего...
Писец помалкивал, - его засадили писать длинное наставление с
поучительным названием: "Повесть како отомсти всевидящее око Христос Борису
Годунову пролитие неповинные крови новаго своего страстотерпца благовернаго
царевича Дмитрея Углечскаго". Работа была срочная, велено было подвести
теоретические основы под воцарение Василия Ивановича, указать на порочность
смены династии при Годунове. Но материал был сырой и гнилой, Писец
провозился до середины июня.
А 1 июня 1606 года Василий Шуйский венчался на царство. Он был
маленький старичок, разменявший шестой десяток, очень проигрывавший во
внешности и Грише, и Годунову. Был он очень хитер и умен, начитан, а потому
подслеповат, очень скуп, склонен к доносчикам и анонимщикам и "сильно верил
чародейству". Такой букет достоинств был поднесен Богу под купол Успенского
собора и благосклонно принят.
"Подле нового царя немедленно явилось и второе лицо по нем в
государстве". Это, как черт из табакерки, выґскочил на свет божий новый
патриарх Гермоген, ортодокс и фундаменталист, готовый и сам непрерывно
креститься и нас всех распять за иной порядок вбивания гвоздей в тело
Христово. Патриарх был злобен, некрасив, склонен к доносам и анонимкам,
легковерен. Почти копия Шуйского. Патриарх легко поверил в наветы на самого
царя, проникся подозрением к нему, но насмерть был готов загрызть врагов
престола. Так они и стали править.
Да не тут-то было! Еще не кончилась игра в Самозванца, только
пристрастились люди к опасному развлечению, так уж и кончать?
Михайла Молчанов, удавивший Федора Годунова, бежал на Запад и стал
божиться, что царь Дмитрий жив. Убили кого-то другого и выставили - в маске!
- на обозрение. Кто ж верит маске!
Тут перебежал за границу и князь Григорий Шаховской. Он стянул во время
переворота большую цареву печать и теперь страсть как хотел ею чего-нибудь
припечатать. Шаховской, конечно, тоже уверял, что Дмитрий жив, и звал
Молчанова на главную роль. Но Молчанов сам играть царя опасался. Он только
подогревал Марину к распространению слухов, что она не вдова, а
царица-мужнина-жена, и искал подходящего парня. Вдвоем с Шаховским они
отыскали Ваньку Болотникова...
В школе мы проходили революционную борьбу трудового народа против
помещиков и капиталистов. Образы народных героев-революционеров один за
подбирая русские слова.
Дальше - совсем плохо: визгливый коротышка плюется словом "расстрелять"
и объявляет о подозрительности интеллигенции и Писца в особенности.
Ну, мы выключаем наш старый ущербный телевизор и смотрим через дырочку
в церковной занавеске. Там стоит наш Гриша. Молодой, красивый, умытый,
достаточно ученый и не злой.
Конечно, мы начинаем его любить, хвалить и хотеть. И хотеть даже на
царство, то есть - на себя.
После венчания Григорий стал править. Сослал, куда подальше, 74
семейства годуновских сотрапезников, осыпал милостями первых его узнавших,
вернул в столицу слепого царя Симеона Бекбулатовича: пусть себе царствует
понарошку, ведь тоже перед Богом венчан.
И еще начал Гриша править по-настоящему. Вдруг стал ходить он в Думу.
Придет, сядет в кресло, слушает, чего там думские фракции обсуждают. Думцы
сначала Гришу держали за дурачка, вели старую игру. Это когда на повестку
дня выносится уже решенный и оплаченный вопрос или когда выносится вопрос,
оплаченный, чтобы не было решения. И все понимают, кто взял бабки, сколько и
у кого. А Гриша слушал, слушал, да и сломал эту лавочку. Стал он одергивать
воров чиновных и в пять минут решать такие дела, которые и по сей день в
государственной думе честного и скорого решения иметь не могут. Думские
только охали. На косноязычные возражения карьерных крыс, что так бы,
батюшка, решать негоже, Гриша выдавал такие складные речи, такие проводил
греко-римские аналогии, так красиво излагал, что бояре только потели.
Не получилось у "чиноначальников", сожравших могучего Годунова,
запутать беспородного пацана. Он смотрел на них светлыми умными глазами, он
видел их насквозь, и они видели, что он видит! Да еще Гриша ласково укорял
свое малое стадо, что невежественно оно, мохнато, нелюбознательно и алчно.
Грозился всех отправить на учебу за бугор. А уж это было страшнее Сибири!
Сломал батюшка Лжедмитрий и воровские кормушки: объявил приемные дни -
по средам и субботам, - в которые сам не ленился принимать подлый народ с
челобитными. И было объявлено, чтобы мзду предлагать не смели!
Плохо стало русским начальникам: хоть плачь, хоть караул кричи! Стали
чиновники кручиниться. Польские придворные Гриши почуяли тонким шляхетским
нюхом гнилые настроения и стали царю прямо говорить: "Жги их, государь,
каленым железом! Они любовь без боли не понимают. Им надо, чтобы поострее,
поглубже, погорячее да с поворотом!"
Но наш Гриша уже дал Богу обет не проливать христианской крови, признал
долги лжепапы Грозного, удвоил жалованье служилым, подтвердил все льготы
духовенству.
И еще Гриша объявил недействительными кабальные грамоты, - нельзя стало
человека за долги забрать в рабство.
Целые народы по окраинам московского царства Гриша освободил от дани
прожорливой столице. А что? Пусть себе люди живут, обустраивают свою Россию.
А "ясак" - налог в госбюджет - пусть сами собирают и привозят, сколько не
жалко и по силам...
И всем стало ясно, что царь Лжедмитрий Иванович Первый - не жилец. То
есть Гришка наш - просто покойник.
После коронации царь отпустил войско польское восвояси с обещанным
немалым жалованьем. Но панове домой не спешили. Охота им было с
командировочными деньгами погулять по московским девкам, а не отвозить
получку в семью. Стали они одеваться и украшаться, пить и закусывать. Слуг
держали по десятку. Все было складно, только вдруг, по непонятным причинам,
деньги у панов закончились. Пошли они к царю за новым жалованьем; казалось
им, что царь полупольский должен все время деньги давать. Царь погнал гуляк
в шею. Возникла свара, посреди которой на польские постоялые дворы вдруг
оказались наведенными московские пушки. Пришлось славному белому воинству
драпать за Днепр, поминая матку боску и соответствующую собачью кровь.
Впрочем, немало трезвых и образованных польских советников при царе
осталось.
В целом жизнь московская не задалась. Все москвичам стало как-то
противно. Особенно коробило их от нововведений. Царь обедал под музыку и
пение - это раз. Не молился перед обедом и не мыл руки после еды - это два и
три. Допускал в меню телятину, в баньке не парился, после обеда не спал, а
считал в это время деньги и осматривал мастерские - не украдено ли чего (вот
сволочь!). К тому же, уходил и приходил неожиданно, без свиты, не спросясь.
Сам Григорий ввязывался в потешные бои с медведями, сам испытывал новые
пушки опасного московского литья (чтоб тебя разорвало!) и стрелял из них
очень метко.
Где-то мы с вами такое уже видели! А! - это будет позже, в одной из
следующих частей нашего повествования, с другим нашим царем, хоть и не
родственником нынешнему.
А Гриша тем временем уже шел в рукопашную свалку на маневрах лично
обучаемого войска, бывал сбит с ног и нещадно луплен палками. Как отметил
Историк, поведение молодого царя сильно оскорбляло московґскую
нравственность.
Но будь Григорий для москвичей просто моральным уродом, это еще
полбеды. А он стал предателем родины, врагом народа, лютым ненавистником
всего, что свято на Руси. С чего я это беру? Ни с чего. Я, наоборот, Гришу
очень люблю. А врагом его объявила Москва поповская да боярская, и вот
почему.
Остался Гриша католиком. Как крестила его под себя Марина Мнишек, так
он обратно и не перекрещивался. Казалось ему безразличным, в какую сторону
креститься.
Что есть крестное знамение? Это когда ты как бы примеряешь к себе
распятие Христово. А не все ли равно Христу, в какую руку ему первый гвоздь
забили, а в какую - второй? И так, и так - одинаково больно и противно.
А еще была у Гриши завиральная идея, не соразмерная с его мелким
происхождением, но созвучная его высокому замаху и полету. Хотел Григорий
объединить всех христиан, Сигизмунда Польского, Папу Римского, всяких чертей
европейских против басурман, ругателей и мучителей Христа.
Вот, посудите сами, что больше весит на весах истины? - пустяковые
теоретические разногласия между христианскими конфессиями и сектами или
глобальное, непримиримое, кровавое противостояние христиан и мусульман?.
"Пока мы тут спорим да деремся, - думал Гриша, - лукавые агаряне вырезают
наших братьев, размножаются, как тараканы, расползаются по всему свету. А
что будет лет через четыреста, если их не пресечь?" Так правильно думал
Гриша, и у попов наших от таких его мыслей и слов обморочно темнело в
глазах.
Еще хотелось Грише поскорее жениться на Марине, - он ее любил. Но папа
(не Римский, а обычный - старый Мнишек) по научению ксендзов Марину в Москву
не пускал, пока в Москве не построят хоть какого-нибудь костела, чтобы было,
где замаливать девичьи грехи. Наши попы, конечно, стали дурно блажить и
упираться, но Григорий "пользовался сильной народною привязанностию" и
поддержкой, - вынужден был признать Историк.
Европа относилась к Григорию подозрительно, побаивались "немцы", что
такой шустрый государь может и их побеспокоить. Но деваться было некуда,
приходилось с ним считаться. 10 ноября 1605 года в Кракове состоялось
обручение Марины с царем московским и всея Руси Дмитрием Иоанновичем. Гришу
представлял в лицах наш боярин Власьев. Причем он буквально понимал этот
обряд и, подвыпив, стал выполнять кое-какие телодвижения, ну, прямо как
настоящий жених. Панове хохотали до упаду. Минутами на Власьева находило
отрезвление, и тогда он отказывался брать руку Марины иначе, как через
платок, и внимательно следил, чтобы его холопское платье не соприкасалось с
платьем будущей царицы. Паны уже не могли дышать от смеха, синели, давились
закуской.
Волынка продолжалась больше месяца, сваты польские мелочно придирались
к русским сватам. Потребовали, чтобы в Москве удалили от престола красивую
принцессу Ксению Годунову, которой не оставалось другого пути, как
попробовать подкатиться под Гришу. Ксюшу постригли в монастырь, - в целом
она легко отделалась. Через месяц просьб и уговоров Власьеву удалось
сдвинуть Марину в Москву. За ней увязалась вся польская родня до седьмого
колена вбок.
Паны думали, что купили Григория с потрохами, как вдруг он стал в
переписке с королями шведскими, английскими и даже с благодетелем польским
прописывать полный царский титул, столь ненавистный просвещенной Европе! Уж
как его уговаривали отстать от дурной привычки! Но нет, уперся Григорий
насмерть! - "Inpeґrator!"
2 мая 1606 года Марина Мнишек въехала в Москву. Роскошь этого въезда
была необыкновенная, Григорий спалил на ее наряды четыре миллиона тогдашних
серебряных рублей! Марина остановилась у "свекрови" в Вознесенском
монастыре.
8 мая, в запретный для брака Николин день состоялась свадьба и
коронация Марины. На свадьбе возник скандал: послы польские подали
приветственную грамоту, в которой царь не именовался ни императором, ни
великим князем. Григорий выкинул грамоту вон. Послы стали принародно
выговаривать ему от лица Польской республики и польского народа. Пришлось
Григорию отрезать:
"Нам нет равного в полночных краях касательно власти: кроме Бога и нас,
здесь никто не повелевает".
Любовь к женщине была удовлетворена, но политическая мечта не сбылась.
Папа Римский виновато написал, что объединить поляков и немцев против турок
не в его силах (читай, не в силах Бога!).
Тут надо было бы Грише идти в монастырь под вымышленным именем, писать
стихи и мемуары. Но колесо уже несло его. Все вниз и вниз.
Был ли у Григория шанс?
У Григория, каким мы его помним и любим, не было ни единого шанса.
Таких идеалистов, противников смертґной казни и регулярного налогообложения,
таких религиозных плюралистов у нас на Руси принято душить еще в колыбели.
Шанс был у Лжедмитрия Первого. Великолепный шанс. Имя этому шансу -
народная диктатура. Не плюрализм, а популизм. Не нужно было только
Лжеґдмитрию путать эти созвучные латинские слова. А нужно было ему сделать
то, до чего не додумался Годунов: совершить полную и окончательную
антибюрократичеґскую революцию. Ведь революция на Руси только такой и может
быть. И ни разу ее до сих пор не случалось. Все, что у нас происходило под
этим названием, на самом деле было простой сменой одной шайки
бюрократов-подельников на другую.
Должен был Лжедмитрий воспользоваться народной любовью, заручиться
поддержкой передового отряда стрельцов и делать все, как начинал безумный
лжепапа Грозный. Только уничтожив все разрядные записи, доведя боярство и
дворянство до мещанского звания и обихода, до Лобного места и непрерывной
кадровой ротации, до смертельной угрозы за копеечную взятку можно было
начинать строить Империю и воспитывать народ в духе татаро-монгольских
заповедей. И еще нужно было давать народу жить за счет спасенных от казны
денег.
Но Гриша этого не потянул и оказался не гож в цари. Активов у него
почти не осталось. Благодарный русский народ отвлекся от приятного царя
своим обычным делом - скотским трудом до беспамятства.
Пассивы же были таковы.
1. Церковь затаила смертельную ненависть.
2. Сброд придворный и чиновный точил ножи.
3. Ухватка московская не находила кровавого выхода и накачивала
ненависть среднего класса в гнойный нарыв.
4. Поляки дулись и тоже интриговали против.
А тут еще казаки закрутили карусель по-новой. Одни казаки - запорожские
и донские - вполне наелись на разбое при войске Лжедмитрия. Но другие
казаки, терские, - самые злые от соседства с Чечней - только скалились да
облизывались.
Надоумил их кто-то из московских, что игра в убиенные царевичи еще не
кончена. Триста казаков атамана Федора Бодырина объявили, что царица Ирина
родила в 1592 году законного наследника престола, Петра, которого проклятый
дядя Годунов подменил девочкой Феодосией, да и ту потом сжил со свету. Так
что царевич законный есть. И скрывается он, естественно, на Тереке.
Подобрали двух актеров - Дмитрия да Илью Муромца (правда - из Мурома, -
такое забавное совпадение). Муромец пять лет до этого ошивался в Москве,
кричал, будто знает, что как. Остановились на нем.
Узнавши о царевиче Петре, Гриша стал беззлобно звать племянника в
Москву. Но казакам сначала это было не в масть. Они двинули 4 000 сабель на
Астрахань, города не взяли и тогда уж приняли приглашение царя. Пока они шли
на Москву, там завертелась последняя интрига.
Прощенные и пожалованные царем Шуйский и Мстиславский, Голицын и
Куракин составили заговор против доверчивого Григория. Народным возмущением
Гришу было не взять: при любых нападках на царя, при обвинениях в
самозванстве, народ, стрельцы, черная сотня в прямом смысле рвали шептунов
на куски. Решили зайти сзади. Заговорщики постановили сначала убить
Григория, а уж потом разбираться с народом и меж собой, кому быть царем.
Были завербованы 18 тысяч псковичей и новгородцев, стоявших под Москвой
лагерем и назначенных в крымский поход. В ночь с 16 на 17 мая 1606 года это
войско вошло в Москву, заняло все 12 ворот, никого не впускало в Кремль и не
выпускало оттуда. Немецкая гвардия царя была распущена ложным приказом.
Остались только 30 алебардщиков. В четыре часа утра ударил колокол на
Ильинке, набат немедленно подхватили все прочие колокола. Толпы московского
сброда, возглавляемые уголовниками, освобожденными в эту страшную ночь,
хлынули к Кремлю. На Красной площади сидели верхом 200 бояр в броне и при
полном вооружении.
Сбегавшимся сонным обывателям объясняли, что поляки бьют бояр и хотят
убить царя Дмитрия Иваныча, нашего Митеньку. Василий Шуйский с крестом в
одной руке и с мечом в другой въехал через Спасские ворота в Кремль.
Перекрестившись на Успенский собор, крикнул: "Во имя божие идите на злого
еретика!" - вот ведь шел по канату!
Такого революционного блефа не припомнить, не сыскать. Народ всегда
более-менее информирован, на кого нападает. А тут огромные толпы стояли
вокруг Кремля, чтобы защитить родную петушиную власть, а те, кто поднял
бучу, мягкой лисьей походкой проходили в курятник и уговаривали людей
подождать за забором, чтобы не наследить на ковры. Итак, вокруг Кремлевских
стен, на Красной площади толпились десятки и сотни тысяч Гришиных друзей, а
внутри Кремля его дворец окружали сотни или тысячи врагов, - зэков, бояр,
доверчивых военных. Связи между дворцом и Красной площадью не было.
Лжедмитрий проснулся от шума. Его фаворит Басманов сбегал посмотреть и
в ужасе закричал: "Ты сам виноват, государь: все не верил. Вся Москва
собралась на тебя!"
В палату ворвался кто-то из заговорщиков и стал орать: "Ну что, царь
безвременный, проспался ли ты?" Ну, и так далее, типа "кончилось ваше
время!" Басманов зарубил крикуна.
Григорий взял меч, вышел на крыльцо и крикнул: "Я вам не Годунов!" Но
по нему ударили из пищали. Пришлось спрятаться.
Вошли бояре. Басманов стал уговаривать их не выдавать царя. Спасенный
Басмановым из ссылки Татищев зарубил своего благодетеля. Труп придворного
сбросили в толпу, которая сразу охмелела от крови, рванулась во дворец.
Григорий кинулся к жене, велел ей прятаться, сам побежал в каменный дворец
по крышам навесов, построенных к свадьбе. Сорвался с высоты 15 сажен (!),
вывихнул ногу, разбил грудь...
Толпа искала во дворце Марину. Но миниатюрная царица спряталась под
колокольной юбкой своей гофмейстерины и пересидела там до прихода бояр,
которые прекратили беспредел и проводили царицу в спальню.
Григория нашли стрельцы, отлили водой, внесли во дворец. Он пообещал им
за верность имение и жен бунтовщиков. Это понравилось. Тогда бояре стали
кричать: "Пойдем в стрелецкие слободы, убьем стрелецких жен и детей!"
Стрельцы засомневались: "Давайте сюда старую царицу, пусть она нам скажет,
что это ее прямой сын, тогда мы умрем за него!". Бояре согласились.
К Марфе в монастырь сходил Голицын, вернулся, выкрикнул в толпу, что
истинный царевич Дмитрий покоится в Угличе, еще добавил, что Григорий
винится перед народом во лжи и самозванстве. Все завопили: "Бей его, руби
его!" Сын боярский Валуев выстрелил в царя. Другие дорубили несчастного и
сбросили труп его на труп Басманова. Чернь потащила голые тела через
Спасские ворота на Красную площадь, оттуда - в Вознесенский монастырь. "Ну,
что, твой это сын?" - спрашивали цареубийцы у показавшейся в окне
царицы-матери. "Теперь он уже, разумеется, не мой", - грустно и двусмысленно
отвечала Марфа.
Праздник продолжался. Были убиты польские музыканты, потом еще какие-то
мелкие поляки. Послов, свиту Марины и ее семейство не тронули: войны с
Польшей не хотелось. Всего погибло по полторы-две тысячи поляков и русских,
- ерунда по нашим понятиям.
Три дня тела Григория и Басманова лежали на лавках на Красной площади.
Гриша был в маске, с дудкой и волынкой. Театральная Москва прощалась с
великим своим актером.
Тело Лжедмитрия погребли во дворе богадельни за Серпуховскими воротами,
но тут ударили морозы, небывалые в конце мая. Тогда труп царя-колдуна
вырыли, сожгли в котле, пепел смешали с порохом и выстрелили этой адской
смесью из пушки в ту сторону, откуда пришел в Москву наш незадачливый
"Inperator".
19 мая 1606 года народ толпился на Красной площади. Нужно было выбрать
правильного патриарха, чтобы он возглавил временное правительство, а потом
уж хотелось земским собором, или как Бог даст, выбрать и царя.
Василий Шуйский поеживался на самозванном морозце: а ну, как выберут
какого-нибудь левого патриарха, вот и отвечай тогда за все. Идею о
первичности избрания преосвященства явно подбрасывали попы, и куда они потом
поворотят, было неизвестно.
Пришлось Шуйскому мобилизовать резервы. Тут же кто-то из толпы стал
выкрикивать, что патриарха епископы наши могут выбрать сами, хоть и опосля,
а нам сейчас без царя быть нельзя, и царем мы хотим Василь Иваныча Шуйского,
славного продолжателя дела покойного Дмитрия Иваныча или как там его. Толпа
охотно подхватила майский призыв. В Кремле противиться не посмели. У всех в
глазах стояло видение голого Гриши с поломанными ребрами и в дурацкой маске.
"Шуйский не был избран, он был "выкрикнут" царем", - смущался Историк.
Писец подсунул ему какую-то обгрызенную грамоту, они вместе стали разбирать
ее каракули, а я углубился в решение баллистической задачи. Что-то у меня не
сходилось в сообщении Писца о падении Григория с 15-саженной высоты.
Посудите сами: одна казенная сажень - это 2,1336 метра. Помноженное на
15 - получается 32 метра. Поделенное по 3 метра стандартного хрущевского
этажа - получается 10,6 этажа. Итак, Григорий падал с крыши 10-этажки. Что
бы от него осталось? И зачем было на такой высоте строить халабуды для
укрытия свадебных гостей от майского дождичка? И где это в Кремле вообще
такие здания тогда были?..
Писец всегда волновался, видя мою возню с калькулятором, поэтому стал
меня подталкивать, чтоб я внимательней слушал Историка. А Историк заливался
соловьем (не зря он был однофамильцем певчей птицы):
"Божиею милостию мы, великий государь, царь и великий князь Василий
Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением
всего освященного собора, по челобитью и прошению всего православного
христианства учинились на отчине прародителей наших, на Российском
государстве царем и великим князем".
Тут у меня возникли две мысли. Первая о том, что Шуйский сходу
примазывается к столбовым Рюриковичам, а значит, собрался продолжать
скотскую линию управления народом и Гришиным реформам - конец. Вторая - о
том, что Шуйский сильно завидовал Годунову, его звездному воцарению меж двух
бого-матерей на февральском снегу во дворе Новодевичьего монастыря.
Самого-то Шуйского никакие богоматери не упрашивали на царство.
От этих пустяковых соображений меня отвлекло геометрическое открытие,
что Гриша мог падать с крыши высотой в 15 не стандартных саженей, а маховых
или даже косых. Собственно, открытие состояло не в том, что "маленькая"
маховая сажень (1,76 метра) оставляла надежду на мягкую посадку с высоты
26,4 метра (восемь с половиной хрущевско-феллиниевских этажей), - а косая
(2,48 на 15 = 37,2 метра = 12 этажей + крыша) - четко обеспечивала летальный
исход. Открытие состояло в том, что сумма квадратов двух маховых саженей
(катетов) в точности равнялась квадрату косой сажени (гипотенузы)! Значит,
древние русские с полным правом могли претендовать на соавторство в
доказательстве теоремы Пифагора!
Они сразу и начали претендовать:
"Государство это даровал Бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от
римского кесаря, и потом, в продолжение многих лет, до самого прародителя
нашего великого князя Александра Ярославича Невского, на сем Российском
государстве были прародители мои, а потом удалились на суздальский удел, не
отнятием или неволею, но по родству, как обыкли большие братья на больших
местах садиться".
Историк продолжал читать, и по глазам его было видно, что сказки
Большого Брата ему нравятся, вся последовательность лживых обещаний
ощипанного рюриковича ему понятна, привычна и уместна. А врал нам далее
Шуйский так:
1. Править он собирается в тишине, покое и благоденствии. Никого
казнить, грабить, забирать и отдавать в рабство (без причины) не будет.
2. От конфискации имущества семей казненных по экономическим делам (без
явной их вины) воздержится.
3. Доносов просто так на веру принимать не хочет, а проверять их будет
очными ставками и пыткой.
4. А уж клеветников казнить станет пропорционально клевете.
Писец добавил, что Шуйский после громкого чтения этой грамоты пошел
прямо к Богу - в Успенский собор - и стал нести такое, "чего искони веков в
Московском государстве не важивалось". Что никому ничего не будет делать
дурного, что дети за отцов и отцы за детей не отвечают, что мстить за свои
неприятности при царе Борисе никому не будет.
"Бояре и всякие люди ему говорили, чтоб он на том креста не целовал,
потому что в Московском государстве того не повелось, но он никого не
послушал и целовал крест".
Историк тоже сделал свое маленькое открытие: он определил, что большая
часть этих благих обещаний была списана Шуйским у нашего, светлой памяти,
покойного Гриши. Разница обнаруживалась только в том, что Гриша свои
обещания выполнял.
В провинцию были посланы грамоты:
1. О воцарении Шуйского.
2. О самозванстве Григория Отрепьева.
3. О злодейской программе Григория, выясненной по найденным у него
документам и выбитым свидетельским показаниям. Он будто бы хотел всех бояр
перебить, все управление страной отдать немцам, полякам и прочим умникам,
ввести католицизм, интегрироваться с Европой, обижать лиц кавказской,
крымской и турецкой национальности, мыть сапоги в Индийском океане.
- Неужели и правда, хотел? - с надеждой подумалось мне.
- Нет, - угадал мои мысли Историк, - эти показания опровергнуты
современными данными историчеґской науки.
- А, ну если науки - тогда что ж, тогда ничего...
Писец помалкивал, - его засадили писать длинное наставление с
поучительным названием: "Повесть како отомсти всевидящее око Христос Борису
Годунову пролитие неповинные крови новаго своего страстотерпца благовернаго
царевича Дмитрея Углечскаго". Работа была срочная, велено было подвести
теоретические основы под воцарение Василия Ивановича, указать на порочность
смены династии при Годунове. Но материал был сырой и гнилой, Писец
провозился до середины июня.
А 1 июня 1606 года Василий Шуйский венчался на царство. Он был
маленький старичок, разменявший шестой десяток, очень проигрывавший во
внешности и Грише, и Годунову. Был он очень хитер и умен, начитан, а потому
подслеповат, очень скуп, склонен к доносчикам и анонимщикам и "сильно верил
чародейству". Такой букет достоинств был поднесен Богу под купол Успенского
собора и благосклонно принят.
"Подле нового царя немедленно явилось и второе лицо по нем в
государстве". Это, как черт из табакерки, выґскочил на свет божий новый
патриарх Гермоген, ортодокс и фундаменталист, готовый и сам непрерывно
креститься и нас всех распять за иной порядок вбивания гвоздей в тело
Христово. Патриарх был злобен, некрасив, склонен к доносам и анонимкам,
легковерен. Почти копия Шуйского. Патриарх легко поверил в наветы на самого
царя, проникся подозрением к нему, но насмерть был готов загрызть врагов
престола. Так они и стали править.
Да не тут-то было! Еще не кончилась игра в Самозванца, только
пристрастились люди к опасному развлечению, так уж и кончать?
Михайла Молчанов, удавивший Федора Годунова, бежал на Запад и стал
божиться, что царь Дмитрий жив. Убили кого-то другого и выставили - в маске!
- на обозрение. Кто ж верит маске!
Тут перебежал за границу и князь Григорий Шаховской. Он стянул во время
переворота большую цареву печать и теперь страсть как хотел ею чего-нибудь
припечатать. Шаховской, конечно, тоже уверял, что Дмитрий жив, и звал
Молчанова на главную роль. Но Молчанов сам играть царя опасался. Он только
подогревал Марину к распространению слухов, что она не вдова, а
царица-мужнина-жена, и искал подходящего парня. Вдвоем с Шаховским они
отыскали Ваньку Болотникова...
В школе мы проходили революционную борьбу трудового народа против
помещиков и капиталистов. Образы народных героев-революционеров один за