Страница:
Крым. В конце мая стало известно о поражении Потоцкого, и через несколько
дней -- о смерти короля Владислава. Вся Украина горела. Наше войско в
недоумении замерло под Путивлем. Хмельницкий стал переписываться с русскими
и звать их на Польшу. Одновременно зондировал обстановку в польской столице.
Он прикинулся веником и в середине июня послал покойному королю длинную
грамоту с жалобами казаков, изложением причин гражданской войны, условиями
мира. Попутно, обращаясь как бы к королю, гетман в хвост и гриву ругал
шляхту, раду, чиновников и всех прочих. Это была провокация.
Посыльные Богдана "застали короля во гробе". Они, небось, думали, что
их на месте порубают, но паны составили комиссию по исследованию казачьих
требований. Возглавил ее старый приятель Богдана Кисель. Паны пытались
прельстить гетмана республиканскими свободами. Основным мотивом увещеваний
была мысль о том, что ты, пан Богдан, другой такой страны не знаешь, где так
вольно дышит человек. Это было правдой, если иметь в виду ухватки соседних
государств -- России, Турции, Крыма.
Кисель пошел и дальше. Он звал Хмельницкого на совет об избрании нового
короля и заранее предвкушал дипломатическую победу. Он даже стал намекать
архиепископу-примасу, чтобы его миротворческая миссия "не осталась без
памятника". Но унять всенародную резню только посулами чести и воли было уже
нельзя. Дурная кровь должна была сойти.
Поляки выбрали нового короля Яна Казимира. Он зачем-то послал Богдану
гетманскую булаву и знамя. Шляхта оскорбилась, но так и не поднялась "всей
Речью Посполитой". Хмельницкий триумфально вошел в Киев.
Историк вздыхал: Хмельницкий был даровит как предводитель народный, но
оказался негоден как правитель гражданский. Он беспробудно праздновал
победу, впадал то в веселье, то в истерику. Он не знал, что делать с
Украиной. Возвращаться в Польское подданство не получалось -- пришлось бы
вернуть в холопство до 15000 своих солдат.
Кисель с обширной свитой привез королевские подарки. Потянулись
застольные переговоры. Поляки стали очень уступчивы. Соглашались
амнистировать и включить в реестр 15000 бойцов, разрешали казакам жить
пограничным грабежом, и т.д. и т.п. Но по мере провозглашения тостов стали
вспоминаться недавние обиды, и польские делегаты помышляли уже не о
заключении мира, а, как бы убраться поздорову и хотя бы выручить пленных.
Вокруг творился беспредел. По городам потоками лилась кровь -- резали
всех неправославных от шляхты до черни, от младенцев до старцев. Да что там!
Покойников выкопали на киевском кладбище, привязали к крестам, в руки им
вставили католические книжки. Людей сажали на кол. Объявили поголовную
мобилизацию, не желающих становиться в строй топили. И делал это не
Хмельницкий, - он в это время занимался внутренними разборками и прятал в
огороде золотишко, - это делалось само по себе, по обычной русской привычке.
Ну, южно-русской, если угодно.
Наступала весна 1649 года, народ, заскучавший за зиму, поднимался
гулять по зеленой травке. Более 1000 бандитов окружили Киев и начали погром.
Жгли католические монастыри, грабили все подряд, на спор охотились по улицам
за шляхтой -- за день настреляли три сотни дворян, посадили на лодки больше
сотни женщин, детей и ксендзов и перетопили в Днепре.
Затем и основное казачье войско село в седло. Все лето провели в
позиционном противостоянии под Збаражем и Зборовском. Казаки, в общем-то,
одолевали. Но тут поляки воспользовались дипломатическим искусством. Они
подкупили крымчан миром и обещанием дани, напомнили о личной милости
покойного короля к хану Исламу, когда тот был в польском плену. Ислам сразу
вступил в переговоры. Хмельницкий оказался на грани поражения и
присоединился к торгу. В результате переговоров получилось следующее:
1. Войско Запорожское может быть по реестру до 40 000.
2. Гетман лично получает Чигирин с округом.
3. Полная амнистия казакам и всем примкнувшим.
4. Казаки и коронные войска на одних землях не стоят.
5. На казачьих территориях "жиды не будут терпимы".
6. Православный митрополит киевский заседает в сенате, религиозное
размежевание с унией последует на первой же его сессии.
7. Все должности в православных воеводствах король раздает только
православным.
8. Иезуитов -- долой.
Хмельницкий представился королю, просил прощения и был прощен.
Наступил мир, и в Москве расстроились. Оказывается, мы очень
внимательно наблюдали за играми братьев наших меньших.
Забросили пробный шар, обычную придурь:
-- А чего это ваши в Конотопе титул нашего государя пишут не по
правилам? Ну-ка бы их казнить?
Но Хмельницкий оказался груб и чужд этикета. Он отрезал:
- Ездите вы не для расправы, для лазутчества. Идите себе домой, а я иду
на Московское государство, поломаю Москву и все московские города.
Во всех станицах заговорили о московском походе. Надо же "войску" с
кем-нибудь воевать?
Царь Алексей послал к Хмельницкому посла Неронова. Выпивая с новым
гостем, хмельной Богдан плакал, что готов служить царю православному, и даже
имеет соглашение с ханом о совместном подданстве. Кому? Кому Богдан захочет.
Получалось, еще рюмка -- и крымская проблема будет решена окончательно.
Оставив гетмана во хмелю, Неронов медленно проехал по Украине и в два
счета установил общее настроение. Общим на Украине тогда был ужас, страх
леденящий перед завтрашним днем. Все люди русские, - уж позвольте мне вслед
за Историком называть так моих полтавских и черниговских предков (вот и в
паспорте моем написано -- "русский"), - понимали, что завтра с утра нападут
на них лютые панове, к обеду всех в капусту изрубят анархисты Хмеля (так,
естественно, с детства звали Богдана по хуторам и малинам), а в темную ночь
нагрянут джигиты хана Ислама. Таким образом, народ к разврату был готов.
Война на Юге возобновилась в феврале 1651 года. 20 июня Хмельницкий и
Ислам-Гирей потерпели поражение. Татары бежали с поля боя, Хмельницкий
"поскакал возвратить их"; оставшееся казачье войско попало в окружение и
было уничтожено. Князь литовский Радзивилл взял Киев; позиции Богдана стали
шатки. Этим воспользовались два московских агента в его штабе - монах Павел
и Иван Тофрали. Они стали склонять гетмана к союзу с Москвой. Хмельницкий
соглашался и звал Москву на подмогу. Москва вежливо наблюдала.
Осенью - снова поражение, снова договор на худших для казаков условиях.
А нечего было прежний нарушать! В течение следующих лет Богдан метался, как
муха на стекле.
В 1652 просился в царство Московское.
В 1653 опять просился, но Москва разыграла сцену уже по-своему. Наши
решили, что пора рассчитаться с поляками по старым долгам и обидам. Послы
московские явились к Яну Казимиру и потребовали немедленной казни пред их
глазами преступных исказителей царского титула, таких-то и таких-то. А
заодно предъявили претензию о неисполнении Зборовского договора, как будто
это они его заключали! Король с панами в ответ жалко лепетали.
Тем временем Хмельницкий шантажировал Москву угрозой государственного
объединения с Крымом под властью турецкого султана. Ну, то есть, не Крым
присоединился бы к Украине, как сейчас, а наоборот.
Дела Богдана стали совсем плохи. Король шел на Украину. Собранное
казачье войско в 60000 топталось без дела. Сына гетмана, Тимофея молдоване
осадили в далеком городке его тестя - Сочаве. Пьяный Богдан хотел идти
выручать сына, полковники отказались. Богдан поранил саблей одного из них и
пошел за помощью к народу. После бочки вина народ влез на коней и поехал на
Молдавию. Только отъехали, встретили конвой с гробом Тимофея. С горя
повернули на поляков. Снова поражение, переговоры, уступки. Опять просьбы в
Москву -- да возьмите вы нас, хоть за три рубля!
24 декабря получено было послание из России: готовы взять вас с
городами, землями, народом, со всеми потрохами.
6 января 1654 года съехались в Переяславле казаки и московское
посольство Бутурлина. Сначала состоялась тайная рада. Решили отдаться
Москве, "под государеву высокую руку подклониться". 8 января состоялась и
явная Переяславская рада. Она хорошо знакома нам по одноименной картинке в
старом учебнике Истории для начальной школы. Но в жизни не все так благостно
было. Казаки присягнули Алексею. Бутурлин отказался присягать за царя:
- Это вам не Польская республика. Мы все теперь холопы государевы!
Атаманы трижды выходили посовещаться, потом проглотили первую обиду.
На другой день присягало войско. 16 января вся рада с москвичами уже
входила в Киев. И это означало войну, потому что одновременно начиналось
движение русских войск на Запад.
26 апреля армия князя Трубецкого после красочных торжеств, многих речей
и возлияний, выступила на Брянск. Никон кропил уходящих святой водой. Царь
Алеша радостно сидел рядом на помосте. Потом царь говорил речь ласковую, а
Никон говорил речь грозную, и Алексей из уважения стоял.
15 мая в поход выступила Иверская божья матерь -- не на коне, а на
и-коне, конечно. 18-го за ней последовал сам царь. Трубецкому приказали
поворотить к югу и соединиться с 20 000 запорожцев Хмельницкого. В Польшу
были разосланы грамоты для розжига партизанского пламени. К началу июля,
легко захватив обычные в таких походах полоцки, рославли и дорогобужи,
остановились под Смоленском. Здесь, как при карусельной прогулке, получили
обыкновенное, уже третье со времен Ивана III сообщение о неожиданном
поражении под Оршей. Но остановить Алексея никто не мог. Он воевал не
войсками, а своим присутствием и добрым словом. Милость к побежденным делала
свое дело. Города сдавались один за другим. В Могилеве царь разрешил -- ну,
не чудо ли! -- оставить Магдебургское право! Это прямо по завету Чингисхана,
а не приемного прадедушки...
А под Смоленском было тяжко. Первый штурм окончился гибелью 7000 наших
русских. Цифра 7000 с некоторых пор стала подозрительно часто появляться в
сводках. Видать, Россия постепенно переходила от своего исторического
исчисления "сороками" на европейскую традицию, в которой цифра 7, как мы
знаем, играет особую роль. Хорошо хоть любимую татарскую цифру 9 мы освоить
не успели, а то жертв под Смоленском могло быть и больше.
Здесь сначала не ладилось, но еженедельные и ежедневные сведения о
взятии новых городов проникали и в Смоленск. "Психическая атака" удалась, 10
сентября начались переговоры, а 23 сентября воеводы смоленские уже
складывали знамена к ногам Алексея. Победа была "бархатной", полной и
повсеместной.
Зато в Москве началась эпидемия моровой язвы. Обозначилась некая
нравственная поляризация России. Там, где был добрый царь, все было хорошо.
Там, где за старшего оставался суровый Никон, становилось все хуже.
Далее мистерия развивалась бурно и красочно. Тяглец новгородской сотни
Софрон Лапотников имел обыкновенную с виду иконку Спаса нерукотворного. О
нерукотворности своей собственности Софрон не знал. Он припоминал, что купил
ее за алтын в базарный день. Однажды во время чумы Софрон молился, чтобы
заразу пронесло мимо него лично. Тут Спаситель с иконы будто бы заорал на
него, что нечего тебе Софрон жадничать, предъяви меня народу, я -- Спас
всеобщий. Софрон отнес икону в приемную патриарха. Через несколько дней
Софрона вызвали в тиунскую избу, и там чиновники вернули ему икону со
словами дерзкими, что икона фальшивая, святости в ней нету, лицо у Спаса
было кривое, так его и соскоблили от греха. И надо тебе, Софрон, обратиться
к мастерам и лицо это перелицевать. За свой счет.
Софрон бросился к народу. Народ застыл в шоке, а потом забунтовал. Это
кто же смеет прикасаться железом к святому лику? Кто смеет судить о чуде,
сам чуда не удостоившись? Это Никон! И с ним - прихибетный "старец" Арсений,
известный еретик, приговореннй ранее к смерти, помилованный, сосланный на
Соловки, а теперь -- гляди-ка! - допущенный патриархом "править" - понимай
"портить" -- священные книги! Порченные книги были уже и набраны, а не
печатались только из-за чумы среди печатников.
Патриарха в Москве не было, он где-то спасался телесно, и людей это
заело. Патриарх должен был ходить по чумным избам, утешать страждущих,
спасать их духовно. И, - если свят, - то ничего бы ему от чумы не сделалось.
Наивные наши россияне! Какой это чиновник, хоть и при Боге, будет по
вашим гнойным норам пробираться? Когда это было? Когда это будет? Ну, разве,
если выборы на носу...
Стал народ требовать, чтоб написали царю, а тот бы указал Никона и
Арсения постеречь до суда, а то, как бы колдуны не разбежались. Бояре людей
успокаивали, и люди рады были успокоиться, когда бы к вечеру не обнаружилось
еще несколько скобленых икон.
Бояре написали о бунте царице и царевичу, которые спасались вместе с
Никоном. Никон от лица царицы грозно указывал смирять и утешать
невежественный народ.
Люди стали просить патриарха, чтобы он вернул в столицу попов, а то эти
оберегатели душ православных первыми разбежались от чумы по деревням, и
церкви стоят без служб, когда особенно хочется молиться. Никон промолчал, -
это ж и ему, первому сбежавшему, пришлось бы, хоть и последним, а
возвращаться.
А чума крепчала. Умерли главные бояре Пронский и Хилков, перемерли все
купцы -- поставщики двора; стрелецкие полки внутренней службы поредели
вшестеро, дворня полегла почти вся, но не покинула барских дворов. В
монастырях погибло по 70-80% монахов и монахинь. Зэки проломили стенки тюрем
и пошли бесшабашно гулять по опустевшей Москве.
По городам тоже происходило страшное. Доля жертв простиралась от 50% в
Твери и Угличе до 85% в Переяславле Рязанском. На селе было полегче.
По царским указам, которые сочинял и распространял Никон, простому
народу, как водится, уделялось чисто статистическое внимание, а царской
фамилии -- персональное. Всех больных или подозрительных изолировали строгим
караулом, чтобы подыхали в покое и других не беспокоили. Профилактических
распоряжений, известных с декамероновских и шекспировских чумных времен,
типа, есть чеснок, мыться чаще, не плевать в общественных местах, Историком
не замечено.
И, напротив, себя оберегали тщательно. Вот, царице с Никоном и детьми
нужно перебраться на зиму с карантинной стоянки в чистом поле под сень
Колязина монастыря. Становится известно, что намедни дорогу перебежала
черная кошка, вернее, через нее перевезли на погребение чумное тело думной
дворянки Гавреневой. Что делать? А вот что. В точке перевоза заразного трупа
накладываем на обочины сажен по десяти и более дров и выжигаем все к
чертовой матери до остекленения почвы. Повелеваем "уголье и пепел вместе с
землею свезть и насыпать новой земли, которую брать издалека". Был бы не
сентябрь, так можно было на новой земле и цветочки посадить -- как в нашем
детстве - буквицами "Слава КПСС!". Но не успели, повалил ранний снег. В
Москве так засыпало Кремль, что пройти по двору было нельзя, а разгребать
завалы -- некому.
Письма к Никону о стихии и чумных волнениях приходили ежедневно. Чтобы
не заразиться от грешных курьеров, не надеясь на молитву и водяное
крапление, святой отец придумал огненный шлюз. Устроен он так. В специальной
избе, расположенной на карантинной меже, в противоположных стенах делаются
двери. Комната между ними разгорожена жаровнями на козлах. На жаровнях
разводится адский ... ну, хорошо, - святой огонь. Подозреваемый гонец входит
с дороги в чумную дверь, достает письмо и держит его перед собой - лицом к
огню. Наш стерильный Писец, близоруко щурясь с другой стороны, вчитывается
через огонь в текст и переписывает его на чистый лист. Потом через свою,
чистую дверь уносит копию Никону. А гонец -- через свою - отправляется
кончаться или как Бог даст.
В октябре чума стихла, кое-кто из заразившихся даже стал
выздоравливать, видать бацилла потеряла силу. Это вернулся с войны наш царь
Алеша. Соответственно и удача поменяла прописку. Армия без царя еще взяла
Витебск, но тут же начались неприятности. Русские реквизировали по деревням
хлеб на прокорм армии, и запорожцы принялись продотрядовцев убивать. Они
наконец-то поняли, что московское подданство -- не хрен собачий. Хмельницкий
снова что-то бредил в ответ на московские окрики. То он не понимал, как
поделить 20000 царского жалованья на 100000 войска (да по 20 копеек,
Богдан!), и заначивал жалованье у себя. То сообщал, что, благодаря ему,
король венгерский и господарь молдавский хотят присоединить свои республики
к России, а на деле никто и мыслей таких не держал. Митрополит киевский
предательски писал королю Яну Казимиру, что с Москвой ему худо, и просился
назад.
Новый 1655 год начался еще неприятнее. Везде по свежеприсоединенной
Украине вспыхивали антимосковские бунты, магдебургский Могилев поддался
Радзивиллу, наместники царские сидели непрочно, некоторые так и изменили.
Смоленск, насилуемый оккупационным гарнизоном, мог в любую минуту вернуться
к королю. Пришлось Алексею, коротко заехавши в Москву, помолиться, скакать в
Смоленск, назначать смертную казнь за мародерство и торговую -- за
попустительство. Смоленск успокоился, и царь выступил на Литву и Польшу.
Опять война заладилась. Были разбиты Радзивилл и Гонсевский, взят город
Гродно, и столица Литвы Вильна. Затем была захвачена Галиция, разбит гетман
коронный Потоцкий, взят Люблин. Наши обложили Львов, но из-за очередного
предательства Хмельницкого, получившего от львовян взятку в 60000 злотых,
Львов уцелел.
Польша была повержена, но досталась не победителю. С севера налетела
шведская армия короля Карла X Густава, захватила всю Польшу с Варшавой и
Краковом, и Карл принял корону польскую. Князь Литовский Радзивилл принес
ему присягу и получил заверение в скором возвращении земель, захваченных
Алексеем. Так война польская стала войной шведской. Просто великой Польши не
стало, а возникла великая Швеция. И нужно было заступаться за Яна Казимира,
который, хоть и католик, но все-таки - из наших, из поляков, из славян.
Красная стрела на штабных картах теперь повернулась с юго-запада на
северо-запад. 15 мая 1656 года Алексей снова сел в седло. Вдогонку ему Никон
благославил донских казаков -- "громителей берегов Черноморских" -- ехать с
богом на погром берегов балтийских -- общим курсом на Стокгольм!
Блистательный поход Алексея отмечен скороговоркой армейских сводок:
30 июня взят Канцев;
5 июля -- Полоцк;
31 июля Динабург;
и тут же -- Кокенгаузен.
Потом возникли осенние трудности. 23 августа царь лично приступил к
Риге, но слабая русская артиллерия не смогла проломить тевтонских стен. У
прибалтийских крестьян закончились полевые работы, они аккуратненько зарыли
урожай и деловито перековали косы с поперечного положения на продольное.
Этими косами был нанесен удар в спину русской армии. Все-таки, никогда в
Прибалтике не понимали, за что нас любить.
Осажденные выскочили из Риги и тяжко поразили осадный гарнизон.
Пришлось нашим отступить в Полоцк, прихватив по дороге Дерпт с одним из
первых в Европе университетов. Летом 1657 года Ригу тоже посетила эпидемия
чумы, которую занесли то ли наши переболевшие интервенты, то ли шведские
защитники. Начался мор, умер командующий Делагарди, шведы "выбежали" из
города. Но и нашим заходить в чумной город было неохота. Вообще, итоги войны
оказались какими-то размытыми. Польшу потеснили, но Балтики не достигли,
Украину присоединили, но Хмельницкий погуливал на сторону -- писал в Крым и
Молдавию, шведам и венграм - о соединении.
Теперь с похмелья он мечтал быть королем польским, а во хмелю --
владычицей морскою, и приказывал строить корабли. Получалось, Украина
присоединена только на бумаге, со шведами продолжает дружить, а поляков
уважать. Хмельницкий так прямо и заявил московскому послу Бутурлину. Он
впадал то в гнев праведный против Москвы, то умильно клялся в преданности
царю, то просился в отставку по болезни. 27 июля 1657 года эта болезнь
одолела великого гетмана, и он почил в бозе.
Хмельницкий завещал гетманство сыну Юрию, хоть "завещать" было и
нельзя. Рада избрала гетманом писаря Выговского, который происходил из
шляхты, а потому войско запорожское уже через год снова попало под Польшу с
договором о 22 пунктах. Начались войны казаков с царскими наместниками.
А в Польше Рада предложила нашему царю Алексею стать царем польским. Но
их попы тоже воспротивились и составили 21 пункт, почему это никак не
возможно, особенно, если Алексей не перейдет в католичество.
Опять началась война. 28 июня 1659 года 150-тысячная армия князя
Трубецкого сошлась с объединенным украино-крымским войском под Конотопом.
Прославленная в прежних кампаниях московская конница погнала казаков, но
попала в окружение и погибла вся. 5000 пленных русских были выведены в поле,
где казаки и татары методично зарезали их по уговору. После этого хан ушел
домой, а Выговской потерпел поражение от уцелевшего отряда Трубецкого.
Украина совсем спятила. Ей и в Россию хотелось, и с Москвой не жилось.
Обозный коронный (это чин такой) Андрей Потоцкий доносил королю: "Одно
местечко воюет с другим, сын грабит отца, отец -- сына. Страшное
представляется здесь Вавилонское столпотворение". Наконец, левобережные
полковники перебили остатки армии Выговского и подтвердили присягу царю.
Гетманство захватил Юрий Хмельницкий и склонил все войско поддаться Москве.
Он еще много раз потом бегал туда-сюда.
Война на Украине продолжалась 13 лет и окончилась в 1666 году 13-летним
перемирием. Внимательный читатель заметил, конечно, страшное сочетание цифр
в этих датах и сроках, и не будет удивляться дальнейшим тягостным отношениям
Украины и России.
Начало 13-летней войны, ознаменовавшееся чумой, сломало светлые иллюзии
первых лет правления царя Алексея. Дальше все события его царствования
катились под горку. Хроническое запустение казны, ежегодные бунты черни,
казни и убийства -- все вошло в привычную колею. Царь велел печатать медную
монету с номиналом серебряной. Народ восстал. На Пасху 1662 года в селе
Коломенском царю не дали отстоять обедни, стали требовать казни
подозреваемых в измене бояр Ртищева и Милославского, - на их дворах купец
Шорин ставил монетное оборудование. Царь обещал учинить сыск. Ему не верили,
нагло хватали за руки, кричали всякие неприятные слова. Пришлось дать
стрельцам соответствующую команду. Погибло 7000 зевак и 200 "гилевщиков"
(заводил). Испуганная гилем царица на целый год слегла в постель. За это
были казнены еще 7000 арестованных по монетному делу, 15000 отделались
торговыми казнями -- им поотрубали дерзкие руки и ноги, и по заживлению ран
отправили в Сибирь. С конфискацией, конечно.
Любые реформы Русь встречала в штыки. Новые медные деньги пытались
внедрить и на Украине. Гетман Выговской спрашивал у царского воеводы
Пушкаря: "Что это за деньги? Как их брать?". Пушкарь отвечал: "Хотя бы
великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет
великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать". Пушкарь
опередил время, - это он так шутил насчет бумажных денег...
Совсем испортилось царствование Алексея из-за ссоры с Никоном.
В народе замечено, что, чем крепче первая любовь, тем страшнее в
будущем ненависть между бывшими влюбленными. Так получилось и здесь.
Зачем, вообще, нужны реформы и перемены?
Реформы, перемены и просто крупные проекты затеваются тогда, когда
по-старому уже ничего не ладится, и всем понятно, что гугеноты честнее
католиков, Кромвель лучше, чем Карл, Анна Клевская в монастыре надежнее, чем
Анна Болейн в чужой постели. Реформы нужны, чтобы исправить ошибки, повысить
производительность труда, улучшить собираемость налогов, получить, как можно
скорее, ощутимый результат.
Но реформы часто начинаются людьми поверхностными и невежественными -
взамен непосильного для них живого дела. Берется такой Незнайка за дело, а
ничего не выходит. И надо бы Незнайке подучиться да потрудиться на вторых
ролях, но лень. Так он и выбрасывает кисточки, ломает паровозы, топит баржи
с неправильной интеллигенцией, вводит принудительное курение табака.
Но это еще полбеды. Социальные катаклизмы время от времени ощущает
каждая нация. Хуже, когда ученый реформатор решает, что дело не в налогах и
законах, не в К.П.Д. парового двигателя, а в основе основ. Тогда он
взвивается блудливой мыслью к самым небесам и начинает перестройку сверху. И
он надеется, что, исправив божественное начало, автоматически повысит К.П.Д
своего паровоза, застрявшего с грузом винтовок на пути к Коммуне.
Россия чаще других стран оказывалась жертвой своих неукротимых ученых.
Чего хотел Никон? Он хотел реформировать церковь. Разрешение на это он
выпросил у царя при назначении патриархом.
Зачем ему это было нужно? Он и так достиг вершины иерархии, имел что
есть и пить, чем утешить воспаленную гордыню.
А это, смотря какое воспаление! Человек, воспитанный в тереме
французскими гувернантками, никогда не ощущает такого зуда, как брат его,
едва отмывший и соскобливший вшивые струпья. Короче, Никон дерзнул побыть
богом. Логика тут простая. Кто выше патриарха? Только Бог. Что есть церковь?
Бог уверенно отвечает: "Дом мой, домом молитвы нареченный". Кто имеет право
дней -- о смерти короля Владислава. Вся Украина горела. Наше войско в
недоумении замерло под Путивлем. Хмельницкий стал переписываться с русскими
и звать их на Польшу. Одновременно зондировал обстановку в польской столице.
Он прикинулся веником и в середине июня послал покойному королю длинную
грамоту с жалобами казаков, изложением причин гражданской войны, условиями
мира. Попутно, обращаясь как бы к королю, гетман в хвост и гриву ругал
шляхту, раду, чиновников и всех прочих. Это была провокация.
Посыльные Богдана "застали короля во гробе". Они, небось, думали, что
их на месте порубают, но паны составили комиссию по исследованию казачьих
требований. Возглавил ее старый приятель Богдана Кисель. Паны пытались
прельстить гетмана республиканскими свободами. Основным мотивом увещеваний
была мысль о том, что ты, пан Богдан, другой такой страны не знаешь, где так
вольно дышит человек. Это было правдой, если иметь в виду ухватки соседних
государств -- России, Турции, Крыма.
Кисель пошел и дальше. Он звал Хмельницкого на совет об избрании нового
короля и заранее предвкушал дипломатическую победу. Он даже стал намекать
архиепископу-примасу, чтобы его миротворческая миссия "не осталась без
памятника". Но унять всенародную резню только посулами чести и воли было уже
нельзя. Дурная кровь должна была сойти.
Поляки выбрали нового короля Яна Казимира. Он зачем-то послал Богдану
гетманскую булаву и знамя. Шляхта оскорбилась, но так и не поднялась "всей
Речью Посполитой". Хмельницкий триумфально вошел в Киев.
Историк вздыхал: Хмельницкий был даровит как предводитель народный, но
оказался негоден как правитель гражданский. Он беспробудно праздновал
победу, впадал то в веселье, то в истерику. Он не знал, что делать с
Украиной. Возвращаться в Польское подданство не получалось -- пришлось бы
вернуть в холопство до 15000 своих солдат.
Кисель с обширной свитой привез королевские подарки. Потянулись
застольные переговоры. Поляки стали очень уступчивы. Соглашались
амнистировать и включить в реестр 15000 бойцов, разрешали казакам жить
пограничным грабежом, и т.д. и т.п. Но по мере провозглашения тостов стали
вспоминаться недавние обиды, и польские делегаты помышляли уже не о
заключении мира, а, как бы убраться поздорову и хотя бы выручить пленных.
Вокруг творился беспредел. По городам потоками лилась кровь -- резали
всех неправославных от шляхты до черни, от младенцев до старцев. Да что там!
Покойников выкопали на киевском кладбище, привязали к крестам, в руки им
вставили католические книжки. Людей сажали на кол. Объявили поголовную
мобилизацию, не желающих становиться в строй топили. И делал это не
Хмельницкий, - он в это время занимался внутренними разборками и прятал в
огороде золотишко, - это делалось само по себе, по обычной русской привычке.
Ну, южно-русской, если угодно.
Наступала весна 1649 года, народ, заскучавший за зиму, поднимался
гулять по зеленой травке. Более 1000 бандитов окружили Киев и начали погром.
Жгли католические монастыри, грабили все подряд, на спор охотились по улицам
за шляхтой -- за день настреляли три сотни дворян, посадили на лодки больше
сотни женщин, детей и ксендзов и перетопили в Днепре.
Затем и основное казачье войско село в седло. Все лето провели в
позиционном противостоянии под Збаражем и Зборовском. Казаки, в общем-то,
одолевали. Но тут поляки воспользовались дипломатическим искусством. Они
подкупили крымчан миром и обещанием дани, напомнили о личной милости
покойного короля к хану Исламу, когда тот был в польском плену. Ислам сразу
вступил в переговоры. Хмельницкий оказался на грани поражения и
присоединился к торгу. В результате переговоров получилось следующее:
1. Войско Запорожское может быть по реестру до 40 000.
2. Гетман лично получает Чигирин с округом.
3. Полная амнистия казакам и всем примкнувшим.
4. Казаки и коронные войска на одних землях не стоят.
5. На казачьих территориях "жиды не будут терпимы".
6. Православный митрополит киевский заседает в сенате, религиозное
размежевание с унией последует на первой же его сессии.
7. Все должности в православных воеводствах король раздает только
православным.
8. Иезуитов -- долой.
Хмельницкий представился королю, просил прощения и был прощен.
Наступил мир, и в Москве расстроились. Оказывается, мы очень
внимательно наблюдали за играми братьев наших меньших.
Забросили пробный шар, обычную придурь:
-- А чего это ваши в Конотопе титул нашего государя пишут не по
правилам? Ну-ка бы их казнить?
Но Хмельницкий оказался груб и чужд этикета. Он отрезал:
- Ездите вы не для расправы, для лазутчества. Идите себе домой, а я иду
на Московское государство, поломаю Москву и все московские города.
Во всех станицах заговорили о московском походе. Надо же "войску" с
кем-нибудь воевать?
Царь Алексей послал к Хмельницкому посла Неронова. Выпивая с новым
гостем, хмельной Богдан плакал, что готов служить царю православному, и даже
имеет соглашение с ханом о совместном подданстве. Кому? Кому Богдан захочет.
Получалось, еще рюмка -- и крымская проблема будет решена окончательно.
Оставив гетмана во хмелю, Неронов медленно проехал по Украине и в два
счета установил общее настроение. Общим на Украине тогда был ужас, страх
леденящий перед завтрашним днем. Все люди русские, - уж позвольте мне вслед
за Историком называть так моих полтавских и черниговских предков (вот и в
паспорте моем написано -- "русский"), - понимали, что завтра с утра нападут
на них лютые панове, к обеду всех в капусту изрубят анархисты Хмеля (так,
естественно, с детства звали Богдана по хуторам и малинам), а в темную ночь
нагрянут джигиты хана Ислама. Таким образом, народ к разврату был готов.
Война на Юге возобновилась в феврале 1651 года. 20 июня Хмельницкий и
Ислам-Гирей потерпели поражение. Татары бежали с поля боя, Хмельницкий
"поскакал возвратить их"; оставшееся казачье войско попало в окружение и
было уничтожено. Князь литовский Радзивилл взял Киев; позиции Богдана стали
шатки. Этим воспользовались два московских агента в его штабе - монах Павел
и Иван Тофрали. Они стали склонять гетмана к союзу с Москвой. Хмельницкий
соглашался и звал Москву на подмогу. Москва вежливо наблюдала.
Осенью - снова поражение, снова договор на худших для казаков условиях.
А нечего было прежний нарушать! В течение следующих лет Богдан метался, как
муха на стекле.
В 1652 просился в царство Московское.
В 1653 опять просился, но Москва разыграла сцену уже по-своему. Наши
решили, что пора рассчитаться с поляками по старым долгам и обидам. Послы
московские явились к Яну Казимиру и потребовали немедленной казни пред их
глазами преступных исказителей царского титула, таких-то и таких-то. А
заодно предъявили претензию о неисполнении Зборовского договора, как будто
это они его заключали! Король с панами в ответ жалко лепетали.
Тем временем Хмельницкий шантажировал Москву угрозой государственного
объединения с Крымом под властью турецкого султана. Ну, то есть, не Крым
присоединился бы к Украине, как сейчас, а наоборот.
Дела Богдана стали совсем плохи. Король шел на Украину. Собранное
казачье войско в 60000 топталось без дела. Сына гетмана, Тимофея молдоване
осадили в далеком городке его тестя - Сочаве. Пьяный Богдан хотел идти
выручать сына, полковники отказались. Богдан поранил саблей одного из них и
пошел за помощью к народу. После бочки вина народ влез на коней и поехал на
Молдавию. Только отъехали, встретили конвой с гробом Тимофея. С горя
повернули на поляков. Снова поражение, переговоры, уступки. Опять просьбы в
Москву -- да возьмите вы нас, хоть за три рубля!
24 декабря получено было послание из России: готовы взять вас с
городами, землями, народом, со всеми потрохами.
6 января 1654 года съехались в Переяславле казаки и московское
посольство Бутурлина. Сначала состоялась тайная рада. Решили отдаться
Москве, "под государеву высокую руку подклониться". 8 января состоялась и
явная Переяславская рада. Она хорошо знакома нам по одноименной картинке в
старом учебнике Истории для начальной школы. Но в жизни не все так благостно
было. Казаки присягнули Алексею. Бутурлин отказался присягать за царя:
- Это вам не Польская республика. Мы все теперь холопы государевы!
Атаманы трижды выходили посовещаться, потом проглотили первую обиду.
На другой день присягало войско. 16 января вся рада с москвичами уже
входила в Киев. И это означало войну, потому что одновременно начиналось
движение русских войск на Запад.
26 апреля армия князя Трубецкого после красочных торжеств, многих речей
и возлияний, выступила на Брянск. Никон кропил уходящих святой водой. Царь
Алеша радостно сидел рядом на помосте. Потом царь говорил речь ласковую, а
Никон говорил речь грозную, и Алексей из уважения стоял.
15 мая в поход выступила Иверская божья матерь -- не на коне, а на
и-коне, конечно. 18-го за ней последовал сам царь. Трубецкому приказали
поворотить к югу и соединиться с 20 000 запорожцев Хмельницкого. В Польшу
были разосланы грамоты для розжига партизанского пламени. К началу июля,
легко захватив обычные в таких походах полоцки, рославли и дорогобужи,
остановились под Смоленском. Здесь, как при карусельной прогулке, получили
обыкновенное, уже третье со времен Ивана III сообщение о неожиданном
поражении под Оршей. Но остановить Алексея никто не мог. Он воевал не
войсками, а своим присутствием и добрым словом. Милость к побежденным делала
свое дело. Города сдавались один за другим. В Могилеве царь разрешил -- ну,
не чудо ли! -- оставить Магдебургское право! Это прямо по завету Чингисхана,
а не приемного прадедушки...
А под Смоленском было тяжко. Первый штурм окончился гибелью 7000 наших
русских. Цифра 7000 с некоторых пор стала подозрительно часто появляться в
сводках. Видать, Россия постепенно переходила от своего исторического
исчисления "сороками" на европейскую традицию, в которой цифра 7, как мы
знаем, играет особую роль. Хорошо хоть любимую татарскую цифру 9 мы освоить
не успели, а то жертв под Смоленском могло быть и больше.
Здесь сначала не ладилось, но еженедельные и ежедневные сведения о
взятии новых городов проникали и в Смоленск. "Психическая атака" удалась, 10
сентября начались переговоры, а 23 сентября воеводы смоленские уже
складывали знамена к ногам Алексея. Победа была "бархатной", полной и
повсеместной.
Зато в Москве началась эпидемия моровой язвы. Обозначилась некая
нравственная поляризация России. Там, где был добрый царь, все было хорошо.
Там, где за старшего оставался суровый Никон, становилось все хуже.
Далее мистерия развивалась бурно и красочно. Тяглец новгородской сотни
Софрон Лапотников имел обыкновенную с виду иконку Спаса нерукотворного. О
нерукотворности своей собственности Софрон не знал. Он припоминал, что купил
ее за алтын в базарный день. Однажды во время чумы Софрон молился, чтобы
заразу пронесло мимо него лично. Тут Спаситель с иконы будто бы заорал на
него, что нечего тебе Софрон жадничать, предъяви меня народу, я -- Спас
всеобщий. Софрон отнес икону в приемную патриарха. Через несколько дней
Софрона вызвали в тиунскую избу, и там чиновники вернули ему икону со
словами дерзкими, что икона фальшивая, святости в ней нету, лицо у Спаса
было кривое, так его и соскоблили от греха. И надо тебе, Софрон, обратиться
к мастерам и лицо это перелицевать. За свой счет.
Софрон бросился к народу. Народ застыл в шоке, а потом забунтовал. Это
кто же смеет прикасаться железом к святому лику? Кто смеет судить о чуде,
сам чуда не удостоившись? Это Никон! И с ним - прихибетный "старец" Арсений,
известный еретик, приговореннй ранее к смерти, помилованный, сосланный на
Соловки, а теперь -- гляди-ка! - допущенный патриархом "править" - понимай
"портить" -- священные книги! Порченные книги были уже и набраны, а не
печатались только из-за чумы среди печатников.
Патриарха в Москве не было, он где-то спасался телесно, и людей это
заело. Патриарх должен был ходить по чумным избам, утешать страждущих,
спасать их духовно. И, - если свят, - то ничего бы ему от чумы не сделалось.
Наивные наши россияне! Какой это чиновник, хоть и при Боге, будет по
вашим гнойным норам пробираться? Когда это было? Когда это будет? Ну, разве,
если выборы на носу...
Стал народ требовать, чтоб написали царю, а тот бы указал Никона и
Арсения постеречь до суда, а то, как бы колдуны не разбежались. Бояре людей
успокаивали, и люди рады были успокоиться, когда бы к вечеру не обнаружилось
еще несколько скобленых икон.
Бояре написали о бунте царице и царевичу, которые спасались вместе с
Никоном. Никон от лица царицы грозно указывал смирять и утешать
невежественный народ.
Люди стали просить патриарха, чтобы он вернул в столицу попов, а то эти
оберегатели душ православных первыми разбежались от чумы по деревням, и
церкви стоят без служб, когда особенно хочется молиться. Никон промолчал, -
это ж и ему, первому сбежавшему, пришлось бы, хоть и последним, а
возвращаться.
А чума крепчала. Умерли главные бояре Пронский и Хилков, перемерли все
купцы -- поставщики двора; стрелецкие полки внутренней службы поредели
вшестеро, дворня полегла почти вся, но не покинула барских дворов. В
монастырях погибло по 70-80% монахов и монахинь. Зэки проломили стенки тюрем
и пошли бесшабашно гулять по опустевшей Москве.
По городам тоже происходило страшное. Доля жертв простиралась от 50% в
Твери и Угличе до 85% в Переяславле Рязанском. На селе было полегче.
По царским указам, которые сочинял и распространял Никон, простому
народу, как водится, уделялось чисто статистическое внимание, а царской
фамилии -- персональное. Всех больных или подозрительных изолировали строгим
караулом, чтобы подыхали в покое и других не беспокоили. Профилактических
распоряжений, известных с декамероновских и шекспировских чумных времен,
типа, есть чеснок, мыться чаще, не плевать в общественных местах, Историком
не замечено.
И, напротив, себя оберегали тщательно. Вот, царице с Никоном и детьми
нужно перебраться на зиму с карантинной стоянки в чистом поле под сень
Колязина монастыря. Становится известно, что намедни дорогу перебежала
черная кошка, вернее, через нее перевезли на погребение чумное тело думной
дворянки Гавреневой. Что делать? А вот что. В точке перевоза заразного трупа
накладываем на обочины сажен по десяти и более дров и выжигаем все к
чертовой матери до остекленения почвы. Повелеваем "уголье и пепел вместе с
землею свезть и насыпать новой земли, которую брать издалека". Был бы не
сентябрь, так можно было на новой земле и цветочки посадить -- как в нашем
детстве - буквицами "Слава КПСС!". Но не успели, повалил ранний снег. В
Москве так засыпало Кремль, что пройти по двору было нельзя, а разгребать
завалы -- некому.
Письма к Никону о стихии и чумных волнениях приходили ежедневно. Чтобы
не заразиться от грешных курьеров, не надеясь на молитву и водяное
крапление, святой отец придумал огненный шлюз. Устроен он так. В специальной
избе, расположенной на карантинной меже, в противоположных стенах делаются
двери. Комната между ними разгорожена жаровнями на козлах. На жаровнях
разводится адский ... ну, хорошо, - святой огонь. Подозреваемый гонец входит
с дороги в чумную дверь, достает письмо и держит его перед собой - лицом к
огню. Наш стерильный Писец, близоруко щурясь с другой стороны, вчитывается
через огонь в текст и переписывает его на чистый лист. Потом через свою,
чистую дверь уносит копию Никону. А гонец -- через свою - отправляется
кончаться или как Бог даст.
В октябре чума стихла, кое-кто из заразившихся даже стал
выздоравливать, видать бацилла потеряла силу. Это вернулся с войны наш царь
Алеша. Соответственно и удача поменяла прописку. Армия без царя еще взяла
Витебск, но тут же начались неприятности. Русские реквизировали по деревням
хлеб на прокорм армии, и запорожцы принялись продотрядовцев убивать. Они
наконец-то поняли, что московское подданство -- не хрен собачий. Хмельницкий
снова что-то бредил в ответ на московские окрики. То он не понимал, как
поделить 20000 царского жалованья на 100000 войска (да по 20 копеек,
Богдан!), и заначивал жалованье у себя. То сообщал, что, благодаря ему,
король венгерский и господарь молдавский хотят присоединить свои республики
к России, а на деле никто и мыслей таких не держал. Митрополит киевский
предательски писал королю Яну Казимиру, что с Москвой ему худо, и просился
назад.
Новый 1655 год начался еще неприятнее. Везде по свежеприсоединенной
Украине вспыхивали антимосковские бунты, магдебургский Могилев поддался
Радзивиллу, наместники царские сидели непрочно, некоторые так и изменили.
Смоленск, насилуемый оккупационным гарнизоном, мог в любую минуту вернуться
к королю. Пришлось Алексею, коротко заехавши в Москву, помолиться, скакать в
Смоленск, назначать смертную казнь за мародерство и торговую -- за
попустительство. Смоленск успокоился, и царь выступил на Литву и Польшу.
Опять война заладилась. Были разбиты Радзивилл и Гонсевский, взят город
Гродно, и столица Литвы Вильна. Затем была захвачена Галиция, разбит гетман
коронный Потоцкий, взят Люблин. Наши обложили Львов, но из-за очередного
предательства Хмельницкого, получившего от львовян взятку в 60000 злотых,
Львов уцелел.
Польша была повержена, но досталась не победителю. С севера налетела
шведская армия короля Карла X Густава, захватила всю Польшу с Варшавой и
Краковом, и Карл принял корону польскую. Князь Литовский Радзивилл принес
ему присягу и получил заверение в скором возвращении земель, захваченных
Алексеем. Так война польская стала войной шведской. Просто великой Польши не
стало, а возникла великая Швеция. И нужно было заступаться за Яна Казимира,
который, хоть и католик, но все-таки - из наших, из поляков, из славян.
Красная стрела на штабных картах теперь повернулась с юго-запада на
северо-запад. 15 мая 1656 года Алексей снова сел в седло. Вдогонку ему Никон
благославил донских казаков -- "громителей берегов Черноморских" -- ехать с
богом на погром берегов балтийских -- общим курсом на Стокгольм!
Блистательный поход Алексея отмечен скороговоркой армейских сводок:
30 июня взят Канцев;
5 июля -- Полоцк;
31 июля Динабург;
и тут же -- Кокенгаузен.
Потом возникли осенние трудности. 23 августа царь лично приступил к
Риге, но слабая русская артиллерия не смогла проломить тевтонских стен. У
прибалтийских крестьян закончились полевые работы, они аккуратненько зарыли
урожай и деловито перековали косы с поперечного положения на продольное.
Этими косами был нанесен удар в спину русской армии. Все-таки, никогда в
Прибалтике не понимали, за что нас любить.
Осажденные выскочили из Риги и тяжко поразили осадный гарнизон.
Пришлось нашим отступить в Полоцк, прихватив по дороге Дерпт с одним из
первых в Европе университетов. Летом 1657 года Ригу тоже посетила эпидемия
чумы, которую занесли то ли наши переболевшие интервенты, то ли шведские
защитники. Начался мор, умер командующий Делагарди, шведы "выбежали" из
города. Но и нашим заходить в чумной город было неохота. Вообще, итоги войны
оказались какими-то размытыми. Польшу потеснили, но Балтики не достигли,
Украину присоединили, но Хмельницкий погуливал на сторону -- писал в Крым и
Молдавию, шведам и венграм - о соединении.
Теперь с похмелья он мечтал быть королем польским, а во хмелю --
владычицей морскою, и приказывал строить корабли. Получалось, Украина
присоединена только на бумаге, со шведами продолжает дружить, а поляков
уважать. Хмельницкий так прямо и заявил московскому послу Бутурлину. Он
впадал то в гнев праведный против Москвы, то умильно клялся в преданности
царю, то просился в отставку по болезни. 27 июля 1657 года эта болезнь
одолела великого гетмана, и он почил в бозе.
Хмельницкий завещал гетманство сыну Юрию, хоть "завещать" было и
нельзя. Рада избрала гетманом писаря Выговского, который происходил из
шляхты, а потому войско запорожское уже через год снова попало под Польшу с
договором о 22 пунктах. Начались войны казаков с царскими наместниками.
А в Польше Рада предложила нашему царю Алексею стать царем польским. Но
их попы тоже воспротивились и составили 21 пункт, почему это никак не
возможно, особенно, если Алексей не перейдет в католичество.
Опять началась война. 28 июня 1659 года 150-тысячная армия князя
Трубецкого сошлась с объединенным украино-крымским войском под Конотопом.
Прославленная в прежних кампаниях московская конница погнала казаков, но
попала в окружение и погибла вся. 5000 пленных русских были выведены в поле,
где казаки и татары методично зарезали их по уговору. После этого хан ушел
домой, а Выговской потерпел поражение от уцелевшего отряда Трубецкого.
Украина совсем спятила. Ей и в Россию хотелось, и с Москвой не жилось.
Обозный коронный (это чин такой) Андрей Потоцкий доносил королю: "Одно
местечко воюет с другим, сын грабит отца, отец -- сына. Страшное
представляется здесь Вавилонское столпотворение". Наконец, левобережные
полковники перебили остатки армии Выговского и подтвердили присягу царю.
Гетманство захватил Юрий Хмельницкий и склонил все войско поддаться Москве.
Он еще много раз потом бегал туда-сюда.
Война на Украине продолжалась 13 лет и окончилась в 1666 году 13-летним
перемирием. Внимательный читатель заметил, конечно, страшное сочетание цифр
в этих датах и сроках, и не будет удивляться дальнейшим тягостным отношениям
Украины и России.
Начало 13-летней войны, ознаменовавшееся чумой, сломало светлые иллюзии
первых лет правления царя Алексея. Дальше все события его царствования
катились под горку. Хроническое запустение казны, ежегодные бунты черни,
казни и убийства -- все вошло в привычную колею. Царь велел печатать медную
монету с номиналом серебряной. Народ восстал. На Пасху 1662 года в селе
Коломенском царю не дали отстоять обедни, стали требовать казни
подозреваемых в измене бояр Ртищева и Милославского, - на их дворах купец
Шорин ставил монетное оборудование. Царь обещал учинить сыск. Ему не верили,
нагло хватали за руки, кричали всякие неприятные слова. Пришлось дать
стрельцам соответствующую команду. Погибло 7000 зевак и 200 "гилевщиков"
(заводил). Испуганная гилем царица на целый год слегла в постель. За это
были казнены еще 7000 арестованных по монетному делу, 15000 отделались
торговыми казнями -- им поотрубали дерзкие руки и ноги, и по заживлению ран
отправили в Сибирь. С конфискацией, конечно.
Любые реформы Русь встречала в штыки. Новые медные деньги пытались
внедрить и на Украине. Гетман Выговской спрашивал у царского воеводы
Пушкаря: "Что это за деньги? Как их брать?". Пушкарь отвечал: "Хотя бы
великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет
великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать". Пушкарь
опередил время, - это он так шутил насчет бумажных денег...
Совсем испортилось царствование Алексея из-за ссоры с Никоном.
В народе замечено, что, чем крепче первая любовь, тем страшнее в
будущем ненависть между бывшими влюбленными. Так получилось и здесь.
Зачем, вообще, нужны реформы и перемены?
Реформы, перемены и просто крупные проекты затеваются тогда, когда
по-старому уже ничего не ладится, и всем понятно, что гугеноты честнее
католиков, Кромвель лучше, чем Карл, Анна Клевская в монастыре надежнее, чем
Анна Болейн в чужой постели. Реформы нужны, чтобы исправить ошибки, повысить
производительность труда, улучшить собираемость налогов, получить, как можно
скорее, ощутимый результат.
Но реформы часто начинаются людьми поверхностными и невежественными -
взамен непосильного для них живого дела. Берется такой Незнайка за дело, а
ничего не выходит. И надо бы Незнайке подучиться да потрудиться на вторых
ролях, но лень. Так он и выбрасывает кисточки, ломает паровозы, топит баржи
с неправильной интеллигенцией, вводит принудительное курение табака.
Но это еще полбеды. Социальные катаклизмы время от времени ощущает
каждая нация. Хуже, когда ученый реформатор решает, что дело не в налогах и
законах, не в К.П.Д. парового двигателя, а в основе основ. Тогда он
взвивается блудливой мыслью к самым небесам и начинает перестройку сверху. И
он надеется, что, исправив божественное начало, автоматически повысит К.П.Д
своего паровоза, застрявшего с грузом винтовок на пути к Коммуне.
Россия чаще других стран оказывалась жертвой своих неукротимых ученых.
Чего хотел Никон? Он хотел реформировать церковь. Разрешение на это он
выпросил у царя при назначении патриархом.
Зачем ему это было нужно? Он и так достиг вершины иерархии, имел что
есть и пить, чем утешить воспаленную гордыню.
А это, смотря какое воспаление! Человек, воспитанный в тереме
французскими гувернантками, никогда не ощущает такого зуда, как брат его,
едва отмывший и соскобливший вшивые струпья. Короче, Никон дерзнул побыть
богом. Логика тут простая. Кто выше патриарха? Только Бог. Что есть церковь?
Бог уверенно отвечает: "Дом мой, домом молитвы нареченный". Кто имеет право