Страница:
остальные 2000 были ранены. Среди них не нашлось ни одного предателя, и
"братья" московского царя до самого отплытия в Гелеспонт не узнали
численности осажденных...
После этого дважды направлялись посольства в Москву с предложением
принять Азов в дар и проч. Царь ответил похвальной грамотой и 5000 рублей,
послал инспекцию для осмотра Азова, обещал пороху и хлеба...
Славный монарх не решался присоединить Азов и обозлить турецкого
кореша, но и слышать обвинения в малодушии тоже не хотел. Дело решили чисто
демократическим путем.
3 января 1642 года по азовскому вопросу был созван Великий Земский
Собор.
Московские чиновники посоветовали отдать Азов казакам, как будто те и
так им не владели...
Московское дворянство, ссылаясь на свою бедность, просило поручить
оборону Азова казакам и добровольцам, а их от службы уволить...
В поддержку победителей дружно выступили делегаты приграничных и
окраинных городов - Новгорода, Смоленска, Костромы, провинциальное
дворянство, купцы, разного звания "мелкие" люди.
Собор продолжался почти год и завершился похвальной резолюцией:
"Всевеликому Войску Донскому Азов оставить, возвратиться по своим куреням,
или отойти на Дон, кому куда пригодно будет"...
Азов был взорван. Турки пришли на голое место и построили огромную,
несокрушимую крепость невиданных размеров...
От такого расстройства донцы впредь стали жить, как пришибленные, -
только мирной охотой, рыбной ловлей да царским жалованьем.
Но им-то хорошо было на воле, а царь наш батюшка совсем извелся в
радении за народ, в запутанных и неразрешимых делах, исстрадался от
господней несправедливости. Ну, за что господь прибрал у него двух малых
сыновей в один квартал? За что наслал на великого государя какую-то гадкую
болячку?
В апреле 1645 года три заморских доктора рассмотрели "воду", полученную
из тела царя для анализов. Диагноз был суров: "Желудок, печень, селезенка,
по причине накопившихся в них слизей лишены природной теплоты и оттого
понемногу кровь водянеет и холод бывает, оттого же цинга и другие мокроты
родятся". Царя посадили на строгую диету, давали ему "составное рейнское".
рш не помог. Опять все нутро государево было "бессильно от многого сидения,
от холодных напитков и от меланхолии, сиречь кручины". Тут уж на царе стали
пробовать "пургацию", "составной сахар", порошки от головной боли. Даже
желудок стали ему "смазывать бальзамом".
12 июля, в свои именины царь дошел до заутрени. Но в церкви его что-то
подкосило, и пришлось нести его во дворец, выслушивать царские поучения о
необходимости страха Божьего, пункты завещания, наставление боярину Морозову
и наследнику Алексею.
Успел царь исповедаться, "приобщиться святых таин" и скончаться в
третьем часу ночи.
Зато не успел царь казнить Лубу, крестить насильно принца датского
Вальдемара, состряпать дело врачей.
Всему свое время!
Алексей осиротел разом. Его мать, царица Евдокия скончалась вслед за
царем 18 августа 1645 года. Царевич остался под присмотром Бориса Ивановича
Морозова, который воспитывал и обучал его с трехлетнего возраста. Теперь
обучение продолжилось на примере управления отдельно взятым великим
государством. Морозов стал править решительно и поучительно.
В считанные дни был с честью отпущен домой королевич Вальдемар. Следом
за ним мирно уехали польский посол Стемпковский и обомлевший Луба. В Европе
потихоньку переставали ворчать на русских.
Зато на Юге явились сразу два самозванца. Казак Ивашка Вергуненок,
проданный татарами в рабство еврею из Кафы, сделал себе меж лопаток "царский
знак" -- татуировку в виде полумесяца со звездой. Стал этот знак всем
показывать и называться сыном царя Дмитрия. Народ конечно поверил. Хозяин
Ивашки перепродал его - уже дороже -- в Крым. Там хан велел держать
претендента в железах про запас. Но нашлось слишком много свидетелей
уголовного прошлого самозванца, и он подешевел.
В Константинополе объявился Тимошка Акундинов, спаливший заживо свою
жену в собственном доме и убежавший на Юг. Тимошка назвался сыном царя
Василия Шуйского. Но годы не сходились. Шуйский умер уж 37 лет тому, а
Тимошке и 30 не было. К нему тоже потеряли интерес.
В начале 1647 года царь Алексей надумал жениться. Он не понимал тогда,
а мы-то с вами слету схватываем, что его подзуживал 500-летний юбилей родной
столицы. Этот неотпразднованый празник не мог длиться в нетях, поэтому всем
вдруг захотелось чего-нибудь радостного, и хорошее настроение взялось как бы
ниоткуда.
На трубный глас жениха всея Руси столпилось 200 девушек. Этих
сортировали бояре и родственники государя. Оставили 6 штук, - чисто по
внешним данным.
Из шести царь выбирал сам.
Он однозначно становился на дочери Рафа Всеволожского. Но так резко
тормозить не следовало. Несчастная девица не выдержала коронного
предчувствия и рухнула в обморок. Сплетни по этому поводу были такие:
1. Иностранные послы считают обморок следствием стресса.
2. Но наши уверены, что это -- колдовство матерей невест из
отставленной пятерки
3. Тогда иностранцы высчитывают, что интриговал Морозов, пожелавший
породниться с царем, женивши его на сестре собственной невесты.
4. Но наши ловят колдуна Мишку Иванова и уличают его в "косном жжении и
наговоре" на Всеволожскую.
В общем, падшая красавица с родней оказалась в Сибири на 6 летнем
карантине, а царь и Морозов дуплетом женились в январе 1648 года на сестрах
Милославских -- Маше и Ане.
Суета народу не понравилась. Стали шептаться, что царь косит на Запад.
Вот он и траур по отцу тянул по-европейски, целый год, вместо чем 40 дней
поскорбеть, да и врубить свадьбу во всю мочь.
Новые родственники правителей сразу стали борзеть. Они забрали под себя
оборонпром -- Пушкарский приказ -- с основными бюджетными заказами,
захватили прибыльное судейское дело.
Жить стало разорительно. Люди толпами собирались у церквей, писали
жалобы, передавали их царю. Но жалобы застревали у Траханиотовых, Плещеевых,
Милославских и прочих, плотно обложивших царя.
25 мая 1648 года царь верхом возвращался из Троицы, когда его лошадь
была схвачена под уздцы дерзкой рукой. Толпа, нахлынувшая со всех сторон,
стала жалобно упрашивать государя отставить судью Плещеева и поставить
кого-нибудь с человеческим лицом. Царь милостиво обещал и поехал себе
дальше. Тут же в толпу врезались конные люди Плещеева и стали пороть
нагайками российский народ вцелом. Народ рассвирепел и взялся за любимое
оружие -- булыжник. Плещеевские хлопцы кинулись спасаться в Кремль, не
ожидали они такой грубости народной. Толпа увязалась следом. Кремлевские
обитатели сильно испугались. Было громко объявлено, что Плещеев воистину
вор, так его сейчас и поведут казнить -- вон из тех сеней -- да вон в те
сени. Вышел опереточный палач, стали чего-то зачитывать, изображать, но
когда вывели Плещеева, то народ наш решил не дожидаться, пока вора
куда-нибудь замылят. Напер, налез, ухватил гада и растерзал на сувениры.
Боярин Морозов вышел успокоить народ, - чуть было не убили и его.
Начались погромы. Спалили дом Морозова, ободрали с его жены украшения,
разграбили еще несколько домов, и тут вспыхнул пожар. За день выгорела
половина центра Москвы, пострадали и посады. После пожара буйство
возобновилось, но в дело вмешались немецкие наемники. Они прошли красивым
строем, с развернутыми знаменами и барабанным боем. Москвичи расступились.
Немцы окружили Кремль, выставили стражу у дворца. Начались переговоры да
уговоры. Народных представителей два дня поили и кормили. Наконец пообещали
им разобраться с беглыми Морозовым и Траханиотовым. Ну, последнего поймали и
казнили. А Морозова тихо сплавили в монастырь и объявили во всероссийский
розыск. Пока искали, царь лично писал ему, чтоб не высовывался.
Летом на освободившиеся должности назначили "добрых" людей. Потом царь
во время крестного хода со слезами стал просить народ не понуждать его
казнить Морозова. Ну, в самом деле, жалко же свояка! Мы его казним, Аня
Морозова расстроится, будет рыдать сестре -- царице Маше, и семейная жизнь
государя разладится. Увидав слезы царя, народ дружно запел ему многие лета,
и стал сам просить о милости к Морозову.
Свояка вернули, но звезда его закатилась.
На пустом месте появился новый "воспитатель". Звали его Никон.
Никон родился в мае 1605 года вместе с русской Смутой. Поначалу его
крестили Никитой. Отец у него был крестьянин Мина. Получалось -- Никита
Минин, однофамилец будущего народного героя.
Никита сформировался как личность в тяготах средневекового сельского
детства. Матери не помнил совсем. Мачеха у него была такая, что жизнь
мальчика не раз висела на волоске. От страха и отчаяния Никитка научился
читать. Тогда это было, как сейчас - нечаянно окончить Сорбонну. Тут
зачастили к Никитке какие-то колдуны мордовские, проповедники христианские.
Они стекались посмотреть на чудо, -- в глухой лесной деревушке
Вельдемановке, Княгининского уезда, в 90 верстах от Нижнего щенок черной
породы УМЕЕТ ЧИТАТЬ!
Колдуны, как входили к Никитке, так в голос пророчили ему царство. Или
всея Руси, или всея Церкви. Ну, для Руси надо было хоть какое-нибудь, хоть
наиподлейшее дворянство иметь, а для церкви -- уже все имелось: грамота,
духовные книги, страшный внутренний жар и ободранная до мяса ласками второй
мамы обратная сторона медали.
Никита ушел в монастырь Макария Желтоводского учиться дальше. Но в
монахи вступить ему не дали. Родственники вытащили его из монастыря, женили.
Стал Никита служить обычным, белым попом. Но читал уж очень складно, и его
"перезвали" в Москву. Бог вел 20-летнего мессию и далее. У него скончались
три младенца подряд, - это ли не знак мирского отторжения? Никита уговорил
жену на развод. Супруги разошлись в прямом смысле. Она -- в московский
Алексеевский монастырь, он -- в другую сторону, - в Анзерский скит на
суровом Белом море.
Здесь Никита стал монахом Никоном. Казалось бы, в монахи идут для
успокоения души после вавилонских драм. Для этого и имя меняют, чтобы начать
с нуля. Но нет. Наш Никита-Никон и здесь обуреваем был нутряным огнем. Его
речи во спасение мира и города насмерть перепугали беломорскую братию.
Никон перебрался в Кожеезерский монастырь под Новгородом. Тут его
слушали, развесив уши, и в 1643 году избрали игуменом. В 1646 году, выступая
в Москве по делу, Никон был услышан молодым, холостым царем. Никона оставили
в столице, посвятили в архимандриты Новоспасского монастыря и обязали по
пятницам являться в дворцовую церковь к заутрене, а потом вести с царем
заумные беседы. В беседах Никон не унимался. Он стал грузить царя какими-то
бедами народными, "печаловаться" о судьбах вдов, сирот и прочих. Царю было
недосуг разбирать весь этот соцкультбыт, - он как раз желал жениться и
поручил Никону лично печаловаться, о ком сам знает. Никон открыл приемную по
работе с населением, к нему валом повалил народ.
Популярность Никона стала опасно расти, и его немедленно повысили. В
начале 1648 года Никон очутился митрополитом новгородским. Так уж торчал
ссылочный вектор с иван-васильевских времен, - всех жен разведенных -- в
Новгород, попов опальных -- в Новгород...
В это время произошел описанный выше народный бунт. В Кремле стали
разбирать его причины, разгребать кучи челобитных, создали комиссии,
затребовали отчеты от губернских начальников и церковных чинов. Молодой царь
заподозрил, что причина беспорядков, и вообще всех российских неурядиц, не в
конкретных драках, воровстве, поджогах, клевете, казнокрадстве и прочих
нехороших привычках, а наоборот, - сами эти безобразия происходят из-за
некоего отклонения российского бытия от истинного божественного пути. То
есть, система государственных законов, практика их исполнения не
соответствуют христианской морали и нравственности. И велел царь все законы
и дела подзаконные проверить по священным книгам на предмет этого
соответствия-несоответствия. Такой вот старинный конституционный суд. Браво,
Алексей!
В Новгороде и Пскове бунтовали, громили, грабили, пытали, сбрасывали с
мостов и колоколен не хуже, а лучше, чем в других местах, фактически здесь
шла гражданская война. Никон был уличен толпой в том, что пытал каленым
железом одного из заводил -- Гаврилку Нестерова. Пришлось Никону успокаивать
толпу, что это была душеспасительная беседа -- пострадавший "дурно" жил с
женой. Но пришлось Никону и в Москву писать разъяснения новгородских смут. И
что бы вы думали, он написал? Покаяние? Репортаж о беспорядках? Криминальную
хронику? Нет. Написал наш Никон киносценарий...
Главный антигерой по фамилии Жеглов подбивает блатных и фраеров на
беспредел. Никон уговаривает, смиряет, убеждает. Жеглов со своей бригадой
осаждают Никоново подворье. Никон обращается к Богу. Звучит неуловимо
знакомая музыка из телефильма. Жеглов орет в жестяную трубу, что надо Никону
немедленно сдаваться и выходить с поднятыми руками, а заточку крестовую
выкинуть в снег. Никоном овладевает отчаяние. Он как бы находится в
подвальном тупике и окружен бандитами. Но тут из темного угла кельи
выступает светлый лик и Никон бредит белым стихом:
"...Творя молитву Иисусову,
Стал я смотреть на Спасов образ местный,
Что стоит перед нашим местом,
Списан с того образа,
Который взят в Москву царем Иваном Васильевичем,
Поставлен в Москве в соборной церкви
И называется Златая риза,
От него же и чудо было Мануилу, греческому царю.
И вот внезапно я увидел венец царский золотой
На воздухе над Спасовою главою;
И мало-помалу венец этот стал приближаться ко мне;
Я от великого страха точно обеспамятал,
Глазами на венец смотрю
И свечу перед Спасовым образом, как горит, вижу,
А венец пришел и стал на моей голове грешной,
Я обеими руками его на своей голове осязал,
И вдруг венец стал невидим.
С этого времени я начал ожидать иного себе посещенья"...
Жегловцы Никона избили в кровь, хотели убить, но Спас его спас.
Надо сказать, что Никон очень рисковал, посылая царю такое. А ну, если
бы Алексей вспомнил, как далеко-далеко и давным-давно вот такой же грамотей
собирался быть новым царем Израиля, грозился разрушить храмы, разогнал
банкиров и агитировал за коллективизацию частной собственности. Тут и до
венца недалеко! Только не царского, золотого, а воровского -- из верблюжьей
колючки.
Но Алексей был легок, глупостей в голову не брал. На чудо реагировал
положительно, и в следующем 1650 году Никон снова оказался ближайшим
советником царя. Он начал с символических актов. По его настоянию в
Успенский собор стали свозить останки высших церковных чинов: патриарха
Гермогена из Чудова монастыря, патриарха Иова из Старицы, митрополита
Филиппа, задушенного Малютой Скуратовым по приказу Грозного, - из Соловок.
За останками Филиппа Никон поехал сам и действовал по аналогии. Он вычитал,
что император византийский Феодосий, посылая своего попа за мощами св.
Иоанна Златоуста, замученного его матерью, написал покойнику покаянное
письмо. Это письмо было читано у гроба. У святого просили прощения и
согласия переехать в Константинополь. Никон тоже хотел так.
Он и дальше будет круто строить мизансцены, ставить сценические
сверхзадачи и решать их. Родиться бы Никону позже, - как бог свят, оказался
бы он третьим в теплой компании Станиславского и Немировича за столиком
"Славянского Базара". А так пришлось третьим звать какого-то Данченко...
Поехал Никон на Соловки с письменными извинениями молодого царя к
покойному Филиппу: "Молю тебя и желаю пришествия твоего сюда, чтоб разрешить
согрешения прадеда нашего царя Иоанна", - тут Никон заврался от усердия:
кровавого Иоанна Грозного только символически можно было считать "прадедом"
Алексея Романова. Он ему был -- ни пришей, ни пристебай. Объявляя "родство"
молодого царя и покойного маньяка, Никон оказывал дурную услугу Алексею...
По дороге Никон то молился безмерно, то постился, то каялся и все это
заставлял проделывать сопровождающих лиц - высших бояр, которых жестко
подчинил себе. Он переигрывал, не принимал в расчет человеческого фактора.
Толстые бояре наши Хованские, да Отяевы, да Лобановы в письмах жаловались
царю, что этот демон заставляет их целыми ночами стоять на коленях, не дает
жрать по-человечески, придирается к выправке и одежде, и лучше бы им служить
на Новой Земле (тогда еще нерадиоактивной), чем под командой Никона. Царь
осторожно заступался за обиженных.
Вообще, Алексей подпал под такое влияние Никона, что писал ему каждый
день, а если какой день пропускал, то дико извинялся; без конца спрашивал, а
так ли мы служим эту службу, да эту, да вон ту. Царь был, как бы сам не
свой. Когда он отправил ближнего боярина Бутурлина сторожить дворец и
кладовые покойного патриарха (царь их сам описал: "Если б я сам не стал
переписывать, то все раскрали бы"), то обнаружил с удивлением, что его
приказы и пожелания выполняются немедленно! Оказывается, царь наш не очень
то до поры и царствовал!
К Никону Алексей обращался с совершенно культовыми словами: "О, крепкий
воин и страдалец отца небесного, и возлюбленный мой любимец и содружебник,
святый владыко!". Такие обороты следовали целыми аршинами и были выдержаны в
искренних тонах. Никон владел Алексеем, как потом и Распутин не владел
Николаем.
И Никон так заигрался в эту игру, так разнежился на Соловках, что чуть
было не прозевал судьбоносный момент. В Москве скончался патриарх Иосиф.
Алексей сразу написал Никону письмо, полное мистических сцен. Под Пасху в
великий четверг посреди пения "Вечере твоей тайне" в домовую церковь царя
вбежал келарь и объявил о смерти патриарха. Тут же, как нарочно, и будто бы
сам собой трижды ударил Большой колокол. У всех от страха подкосились ноги.
Ночью царь пошел ко гробу патриарха и обнаружил, что церковь открыта,
знатных сидельцев никого нету, и один лишь рядовой попик непристойно-громким
голосом кричит дежурные молитвы. Оказалось, что на всех участников бдения
напал дикий страх, они разошлись из церкви и вообще разъехались из города.
Сам чтец держался до последнего, но когда у покойника в животе что-то стало
шевелиться и стал он распухать, а изо рта его послышались некие звуки, то
поп понял: сейчас встанет и задушит. Вот и открыл он двери против правил,
вот и читал молитвы громким голосом, как Хома Брут, чтоб не страшно было.
Так или иначе, но впервые за многие леты Светлое воскресенье
ознаменовалось гибелью высшего церковного иерарха. Это был знак!
Алексей стал звать Никона быстрее в Москву на выборы нового патриарха
Феогноста. Другой бы на месте Никона обиделся, что еще за Феогност? Но Никон
по-гречески понимал превосходно: "Фео" -- Бог; "гностос" -- известный. "Богу
известный"! Никону этот кандидат тоже был известен. Как не знать себя
самого? Скорее в Москву!
Тут случился перегиб, красочнее годуновского.
Никон был единогласно избран патриархом и немедленно, прямо у
свежепривезенного гроба Филиппа решительно и однозначно отрекся!
На чистого и доверчивого Алексея это произвело убийственное
впечатление. Он рухнул на сыру землю у могилы, рыдал натуральными слезами,
умолял святого отца не оставлять его и т.п. У всех разрывалось сердце. Никон
выдержал паузу и согласился на жестком условии: "Будут ли почитать его как
архипастыря и отца, и дадут ли ему устроить церковь?". Все клялись, что
будут и дадут. Было это 22 июля 1652 года.
Никон, первым из патриархов выпросил право круто перестроить церковный
обиход. Он получал над страной власть неимоверную и становился для властей
светских тем же, кем был Папа Римский для католических королей.
Перестройка церковная только замысливалась, а перестройка
государственная уже назрела вполне, - Украина просилась в союз. Вернее, она
собиралась возвратиться в состав России, под правое крыло двуглавого орла,
обращенное на Запад. Вот как это было...
В польской Руси завелся антипольский вождь. Полное имя его - Зиновий
Богдан Хмельницкий. Богдан, сын казацкого сотника, убитого турками, тоже
побывал в турецком плену, а вернувшись, сделался полковым писарем.
Хмельницкий имел собственный хутор, землю, скот.
Как часто бывает, великие политические события начинаются с мелкой
соседской свары и личной мести. Хмельницкий поссорился с крупным чиновником
и шляхтичем Чаплинским. Малолетнего сына Хмельницкого панские люди насмерть
запороли на базаре, с хутора Богдана стали пропадать кони, самого
Хмельницкого "нечаянно" треснули палицей по затылку -- в суматохе боя
"попутали с турком". Так бы и угасла карьера Богдана, когда бы не сквознячок
дворцовых интриг.
Король польский Владислав собирался на турок. На приданное молодой жены
нанял немецкую пехоту. Большие деньги потратил на десантный флот. Но тут
паны радные запретили ему воевать. Им, видишь ли, хотелось мира и покоя.
Владислав от такого разорения тихо бесился. Тут и подвернулся Хмельницкий.
Он приехал к королю в команде челобитчиков и жаловался на разные налоговые
поборы и прочее. А здесь уже дожидался встречный донос, что Богдан собирает
пиратскую флотилию грабить турок. Вообще-то, такие дела официально были
запрещены, дикое казачество считалось изжитым, а реестровое - малочисленным.
Но в данном случае Хмельницкий попал в масть обиженному королю-завоевателю.
У истцов, настучавших на Богдана, чуть очи не повылазили от удивления, когда
король пожаловал пирату именную саблю с дарственной надписью, произвел его в
атаманы, говорил ласковые слова.
К осени 1647 года король собрался-таки на султана. Хмельницкий был
провозглашен гетманом запорожским. Король обещал ему 170 000 злотых, а
Богдан планировал собрать на эти деньги 12 000 войска запорожского сроком на
полгода и построить 100 челнов. Такое денежное счастье не остается
безнаказанным. Еще деньги и получены не были, когда на двор Хмельницкого
ввалилась бригада из 20 ликвидаторов, посланных шляхтой. С Хмельницким было
только трое хлопцев. Стали в круг. Богдан сам зарубил пятерых гостей,
остальные разбежались. Гетман Хмельницкий немедля убыл в Запорожье.
Отсюда Богдан стал распространять свою программу. Она была достаточно
путанной.
1. Он собирался просить у короля былых привилегий казачеству.
2. Обещал посчитаться с "негодяем Чаплинским".
3. Собирался объединиться с оскорбленным Доном и организовать морской
поход на турок.
4. Заступался за угнетаемое православие.
Но все это было ширмой. На самом деле Богдан не надеялся на короля, не
надеялся на православную церковь, не надеялся на донские сабли. Он надеялся
только на свою саблю. Хоть и жалованную королем. И воевать Богдан собирался
с парчовой, хлебной Польшей, а не с полуголодным, оборванным Крымом.
Богдан тайно поехал в Крым поднимать басурман на Польшу. Хан опасался
подвоха и медлил. Хмельницкий оставил в заложниках сына Тимофея и принес
присягу на сабле, -- ханской, позолоченной. Тогда хан дал ему отряд в 4 000
обычных сабель.
В Запорожье произошел общий сбор, на котором Богдан был избран гетманом
(королевское назначение в счет не шло) и объявил поход на поляков. Из всего
казачества было отобрано 8000 войска, остальные должны были сидеть по домам
в горячем резерве. Это происходило 18 апреля 1648 года, но еще 18 февраля
гетман коронный Николай Потоцкий выдвинулся на Украину и держал штаб в
Черкасах. Мирное население Малороссии тоже было в курсе дела и помаленьку
точило ножи...
В детстве мне подарили мельхиоровый подстаканник. На нем был изображен
памятник Хмельницкому в Киеве. Мне очень нравилась фигурка Богдана на
возбужденном коне, с палицей, обращенной куда-то вбок. Все было ясно: вот
наш народный герой ведет русских и украинцев в бой за волю, за союз
нерушимый, против проклятых польских оккупантов. Подтверждением этому служил
и любимый детский фильм "Богдан Хмельницкий"...
Но оказалось все шиворот-навыворот. 5 мая 1648 года у Желтых Вод
встретились 8000 казаков Хмельницкого и 4000 крымских татар Тугай-бея с
одной стороны, и регулярное войско польское, состоявшее, в основном, из
русских под командованием Степана Потоцкого -- сына гетмана, -- с другой. С
войском польским шло еще реестровое казачество, но по дороге казаки убили
атамана Барабаша, офицеров, верных присяге, и перебежали к запорожцам.
За три кровавых дня 5,7 и 8 мая у Желтых Вод полегла вся
русско-польская армия. Из нескольких тысяч человек уцелело не более десятка.
Умер от ран и молодой Потоцкий. Теперь Хмельницкий взялся за старого.
16 мая у Корсуня-днепровского казаки разгромили и его войско. Пало 9000
человек, сам Потоцкий и гетман польный Калиновский были пойманы и отправлены
в дар крымскому хану.
Хмельницкий нажал и на революционную педаль. Он разослал 60
"универсалов" с призывом бить богатых и знатных, его ватаги прокатились по
Украине, и, поскольку вырубалась только шляхта, простой народ с
удовольствием сам взялся за вилы и косы. Образовались шайки -- "гайдамацкие
загоны". Украина, вслед за центральной Россией начала отсчет своего, малого
Смутного времени.
Тем временем, московское войско по союзному договору с Польшей шло на
"братья" московского царя до самого отплытия в Гелеспонт не узнали
численности осажденных...
После этого дважды направлялись посольства в Москву с предложением
принять Азов в дар и проч. Царь ответил похвальной грамотой и 5000 рублей,
послал инспекцию для осмотра Азова, обещал пороху и хлеба...
Славный монарх не решался присоединить Азов и обозлить турецкого
кореша, но и слышать обвинения в малодушии тоже не хотел. Дело решили чисто
демократическим путем.
3 января 1642 года по азовскому вопросу был созван Великий Земский
Собор.
Московские чиновники посоветовали отдать Азов казакам, как будто те и
так им не владели...
Московское дворянство, ссылаясь на свою бедность, просило поручить
оборону Азова казакам и добровольцам, а их от службы уволить...
В поддержку победителей дружно выступили делегаты приграничных и
окраинных городов - Новгорода, Смоленска, Костромы, провинциальное
дворянство, купцы, разного звания "мелкие" люди.
Собор продолжался почти год и завершился похвальной резолюцией:
"Всевеликому Войску Донскому Азов оставить, возвратиться по своим куреням,
или отойти на Дон, кому куда пригодно будет"...
Азов был взорван. Турки пришли на голое место и построили огромную,
несокрушимую крепость невиданных размеров...
От такого расстройства донцы впредь стали жить, как пришибленные, -
только мирной охотой, рыбной ловлей да царским жалованьем.
Но им-то хорошо было на воле, а царь наш батюшка совсем извелся в
радении за народ, в запутанных и неразрешимых делах, исстрадался от
господней несправедливости. Ну, за что господь прибрал у него двух малых
сыновей в один квартал? За что наслал на великого государя какую-то гадкую
болячку?
В апреле 1645 года три заморских доктора рассмотрели "воду", полученную
из тела царя для анализов. Диагноз был суров: "Желудок, печень, селезенка,
по причине накопившихся в них слизей лишены природной теплоты и оттого
понемногу кровь водянеет и холод бывает, оттого же цинга и другие мокроты
родятся". Царя посадили на строгую диету, давали ему "составное рейнское".
рш не помог. Опять все нутро государево было "бессильно от многого сидения,
от холодных напитков и от меланхолии, сиречь кручины". Тут уж на царе стали
пробовать "пургацию", "составной сахар", порошки от головной боли. Даже
желудок стали ему "смазывать бальзамом".
12 июля, в свои именины царь дошел до заутрени. Но в церкви его что-то
подкосило, и пришлось нести его во дворец, выслушивать царские поучения о
необходимости страха Божьего, пункты завещания, наставление боярину Морозову
и наследнику Алексею.
Успел царь исповедаться, "приобщиться святых таин" и скончаться в
третьем часу ночи.
Зато не успел царь казнить Лубу, крестить насильно принца датского
Вальдемара, состряпать дело врачей.
Всему свое время!
Алексей осиротел разом. Его мать, царица Евдокия скончалась вслед за
царем 18 августа 1645 года. Царевич остался под присмотром Бориса Ивановича
Морозова, который воспитывал и обучал его с трехлетнего возраста. Теперь
обучение продолжилось на примере управления отдельно взятым великим
государством. Морозов стал править решительно и поучительно.
В считанные дни был с честью отпущен домой королевич Вальдемар. Следом
за ним мирно уехали польский посол Стемпковский и обомлевший Луба. В Европе
потихоньку переставали ворчать на русских.
Зато на Юге явились сразу два самозванца. Казак Ивашка Вергуненок,
проданный татарами в рабство еврею из Кафы, сделал себе меж лопаток "царский
знак" -- татуировку в виде полумесяца со звездой. Стал этот знак всем
показывать и называться сыном царя Дмитрия. Народ конечно поверил. Хозяин
Ивашки перепродал его - уже дороже -- в Крым. Там хан велел держать
претендента в железах про запас. Но нашлось слишком много свидетелей
уголовного прошлого самозванца, и он подешевел.
В Константинополе объявился Тимошка Акундинов, спаливший заживо свою
жену в собственном доме и убежавший на Юг. Тимошка назвался сыном царя
Василия Шуйского. Но годы не сходились. Шуйский умер уж 37 лет тому, а
Тимошке и 30 не было. К нему тоже потеряли интерес.
В начале 1647 года царь Алексей надумал жениться. Он не понимал тогда,
а мы-то с вами слету схватываем, что его подзуживал 500-летний юбилей родной
столицы. Этот неотпразднованый празник не мог длиться в нетях, поэтому всем
вдруг захотелось чего-нибудь радостного, и хорошее настроение взялось как бы
ниоткуда.
На трубный глас жениха всея Руси столпилось 200 девушек. Этих
сортировали бояре и родственники государя. Оставили 6 штук, - чисто по
внешним данным.
Из шести царь выбирал сам.
Он однозначно становился на дочери Рафа Всеволожского. Но так резко
тормозить не следовало. Несчастная девица не выдержала коронного
предчувствия и рухнула в обморок. Сплетни по этому поводу были такие:
1. Иностранные послы считают обморок следствием стресса.
2. Но наши уверены, что это -- колдовство матерей невест из
отставленной пятерки
3. Тогда иностранцы высчитывают, что интриговал Морозов, пожелавший
породниться с царем, женивши его на сестре собственной невесты.
4. Но наши ловят колдуна Мишку Иванова и уличают его в "косном жжении и
наговоре" на Всеволожскую.
В общем, падшая красавица с родней оказалась в Сибири на 6 летнем
карантине, а царь и Морозов дуплетом женились в январе 1648 года на сестрах
Милославских -- Маше и Ане.
Суета народу не понравилась. Стали шептаться, что царь косит на Запад.
Вот он и траур по отцу тянул по-европейски, целый год, вместо чем 40 дней
поскорбеть, да и врубить свадьбу во всю мочь.
Новые родственники правителей сразу стали борзеть. Они забрали под себя
оборонпром -- Пушкарский приказ -- с основными бюджетными заказами,
захватили прибыльное судейское дело.
Жить стало разорительно. Люди толпами собирались у церквей, писали
жалобы, передавали их царю. Но жалобы застревали у Траханиотовых, Плещеевых,
Милославских и прочих, плотно обложивших царя.
25 мая 1648 года царь верхом возвращался из Троицы, когда его лошадь
была схвачена под уздцы дерзкой рукой. Толпа, нахлынувшая со всех сторон,
стала жалобно упрашивать государя отставить судью Плещеева и поставить
кого-нибудь с человеческим лицом. Царь милостиво обещал и поехал себе
дальше. Тут же в толпу врезались конные люди Плещеева и стали пороть
нагайками российский народ вцелом. Народ рассвирепел и взялся за любимое
оружие -- булыжник. Плещеевские хлопцы кинулись спасаться в Кремль, не
ожидали они такой грубости народной. Толпа увязалась следом. Кремлевские
обитатели сильно испугались. Было громко объявлено, что Плещеев воистину
вор, так его сейчас и поведут казнить -- вон из тех сеней -- да вон в те
сени. Вышел опереточный палач, стали чего-то зачитывать, изображать, но
когда вывели Плещеева, то народ наш решил не дожидаться, пока вора
куда-нибудь замылят. Напер, налез, ухватил гада и растерзал на сувениры.
Боярин Морозов вышел успокоить народ, - чуть было не убили и его.
Начались погромы. Спалили дом Морозова, ободрали с его жены украшения,
разграбили еще несколько домов, и тут вспыхнул пожар. За день выгорела
половина центра Москвы, пострадали и посады. После пожара буйство
возобновилось, но в дело вмешались немецкие наемники. Они прошли красивым
строем, с развернутыми знаменами и барабанным боем. Москвичи расступились.
Немцы окружили Кремль, выставили стражу у дворца. Начались переговоры да
уговоры. Народных представителей два дня поили и кормили. Наконец пообещали
им разобраться с беглыми Морозовым и Траханиотовым. Ну, последнего поймали и
казнили. А Морозова тихо сплавили в монастырь и объявили во всероссийский
розыск. Пока искали, царь лично писал ему, чтоб не высовывался.
Летом на освободившиеся должности назначили "добрых" людей. Потом царь
во время крестного хода со слезами стал просить народ не понуждать его
казнить Морозова. Ну, в самом деле, жалко же свояка! Мы его казним, Аня
Морозова расстроится, будет рыдать сестре -- царице Маше, и семейная жизнь
государя разладится. Увидав слезы царя, народ дружно запел ему многие лета,
и стал сам просить о милости к Морозову.
Свояка вернули, но звезда его закатилась.
На пустом месте появился новый "воспитатель". Звали его Никон.
Никон родился в мае 1605 года вместе с русской Смутой. Поначалу его
крестили Никитой. Отец у него был крестьянин Мина. Получалось -- Никита
Минин, однофамилец будущего народного героя.
Никита сформировался как личность в тяготах средневекового сельского
детства. Матери не помнил совсем. Мачеха у него была такая, что жизнь
мальчика не раз висела на волоске. От страха и отчаяния Никитка научился
читать. Тогда это было, как сейчас - нечаянно окончить Сорбонну. Тут
зачастили к Никитке какие-то колдуны мордовские, проповедники христианские.
Они стекались посмотреть на чудо, -- в глухой лесной деревушке
Вельдемановке, Княгининского уезда, в 90 верстах от Нижнего щенок черной
породы УМЕЕТ ЧИТАТЬ!
Колдуны, как входили к Никитке, так в голос пророчили ему царство. Или
всея Руси, или всея Церкви. Ну, для Руси надо было хоть какое-нибудь, хоть
наиподлейшее дворянство иметь, а для церкви -- уже все имелось: грамота,
духовные книги, страшный внутренний жар и ободранная до мяса ласками второй
мамы обратная сторона медали.
Никита ушел в монастырь Макария Желтоводского учиться дальше. Но в
монахи вступить ему не дали. Родственники вытащили его из монастыря, женили.
Стал Никита служить обычным, белым попом. Но читал уж очень складно, и его
"перезвали" в Москву. Бог вел 20-летнего мессию и далее. У него скончались
три младенца подряд, - это ли не знак мирского отторжения? Никита уговорил
жену на развод. Супруги разошлись в прямом смысле. Она -- в московский
Алексеевский монастырь, он -- в другую сторону, - в Анзерский скит на
суровом Белом море.
Здесь Никита стал монахом Никоном. Казалось бы, в монахи идут для
успокоения души после вавилонских драм. Для этого и имя меняют, чтобы начать
с нуля. Но нет. Наш Никита-Никон и здесь обуреваем был нутряным огнем. Его
речи во спасение мира и города насмерть перепугали беломорскую братию.
Никон перебрался в Кожеезерский монастырь под Новгородом. Тут его
слушали, развесив уши, и в 1643 году избрали игуменом. В 1646 году, выступая
в Москве по делу, Никон был услышан молодым, холостым царем. Никона оставили
в столице, посвятили в архимандриты Новоспасского монастыря и обязали по
пятницам являться в дворцовую церковь к заутрене, а потом вести с царем
заумные беседы. В беседах Никон не унимался. Он стал грузить царя какими-то
бедами народными, "печаловаться" о судьбах вдов, сирот и прочих. Царю было
недосуг разбирать весь этот соцкультбыт, - он как раз желал жениться и
поручил Никону лично печаловаться, о ком сам знает. Никон открыл приемную по
работе с населением, к нему валом повалил народ.
Популярность Никона стала опасно расти, и его немедленно повысили. В
начале 1648 года Никон очутился митрополитом новгородским. Так уж торчал
ссылочный вектор с иван-васильевских времен, - всех жен разведенных -- в
Новгород, попов опальных -- в Новгород...
В это время произошел описанный выше народный бунт. В Кремле стали
разбирать его причины, разгребать кучи челобитных, создали комиссии,
затребовали отчеты от губернских начальников и церковных чинов. Молодой царь
заподозрил, что причина беспорядков, и вообще всех российских неурядиц, не в
конкретных драках, воровстве, поджогах, клевете, казнокрадстве и прочих
нехороших привычках, а наоборот, - сами эти безобразия происходят из-за
некоего отклонения российского бытия от истинного божественного пути. То
есть, система государственных законов, практика их исполнения не
соответствуют христианской морали и нравственности. И велел царь все законы
и дела подзаконные проверить по священным книгам на предмет этого
соответствия-несоответствия. Такой вот старинный конституционный суд. Браво,
Алексей!
В Новгороде и Пскове бунтовали, громили, грабили, пытали, сбрасывали с
мостов и колоколен не хуже, а лучше, чем в других местах, фактически здесь
шла гражданская война. Никон был уличен толпой в том, что пытал каленым
железом одного из заводил -- Гаврилку Нестерова. Пришлось Никону успокаивать
толпу, что это была душеспасительная беседа -- пострадавший "дурно" жил с
женой. Но пришлось Никону и в Москву писать разъяснения новгородских смут. И
что бы вы думали, он написал? Покаяние? Репортаж о беспорядках? Криминальную
хронику? Нет. Написал наш Никон киносценарий...
Главный антигерой по фамилии Жеглов подбивает блатных и фраеров на
беспредел. Никон уговаривает, смиряет, убеждает. Жеглов со своей бригадой
осаждают Никоново подворье. Никон обращается к Богу. Звучит неуловимо
знакомая музыка из телефильма. Жеглов орет в жестяную трубу, что надо Никону
немедленно сдаваться и выходить с поднятыми руками, а заточку крестовую
выкинуть в снег. Никоном овладевает отчаяние. Он как бы находится в
подвальном тупике и окружен бандитами. Но тут из темного угла кельи
выступает светлый лик и Никон бредит белым стихом:
"...Творя молитву Иисусову,
Стал я смотреть на Спасов образ местный,
Что стоит перед нашим местом,
Списан с того образа,
Который взят в Москву царем Иваном Васильевичем,
Поставлен в Москве в соборной церкви
И называется Златая риза,
От него же и чудо было Мануилу, греческому царю.
И вот внезапно я увидел венец царский золотой
На воздухе над Спасовою главою;
И мало-помалу венец этот стал приближаться ко мне;
Я от великого страха точно обеспамятал,
Глазами на венец смотрю
И свечу перед Спасовым образом, как горит, вижу,
А венец пришел и стал на моей голове грешной,
Я обеими руками его на своей голове осязал,
И вдруг венец стал невидим.
С этого времени я начал ожидать иного себе посещенья"...
Жегловцы Никона избили в кровь, хотели убить, но Спас его спас.
Надо сказать, что Никон очень рисковал, посылая царю такое. А ну, если
бы Алексей вспомнил, как далеко-далеко и давным-давно вот такой же грамотей
собирался быть новым царем Израиля, грозился разрушить храмы, разогнал
банкиров и агитировал за коллективизацию частной собственности. Тут и до
венца недалеко! Только не царского, золотого, а воровского -- из верблюжьей
колючки.
Но Алексей был легок, глупостей в голову не брал. На чудо реагировал
положительно, и в следующем 1650 году Никон снова оказался ближайшим
советником царя. Он начал с символических актов. По его настоянию в
Успенский собор стали свозить останки высших церковных чинов: патриарха
Гермогена из Чудова монастыря, патриарха Иова из Старицы, митрополита
Филиппа, задушенного Малютой Скуратовым по приказу Грозного, - из Соловок.
За останками Филиппа Никон поехал сам и действовал по аналогии. Он вычитал,
что император византийский Феодосий, посылая своего попа за мощами св.
Иоанна Златоуста, замученного его матерью, написал покойнику покаянное
письмо. Это письмо было читано у гроба. У святого просили прощения и
согласия переехать в Константинополь. Никон тоже хотел так.
Он и дальше будет круто строить мизансцены, ставить сценические
сверхзадачи и решать их. Родиться бы Никону позже, - как бог свят, оказался
бы он третьим в теплой компании Станиславского и Немировича за столиком
"Славянского Базара". А так пришлось третьим звать какого-то Данченко...
Поехал Никон на Соловки с письменными извинениями молодого царя к
покойному Филиппу: "Молю тебя и желаю пришествия твоего сюда, чтоб разрешить
согрешения прадеда нашего царя Иоанна", - тут Никон заврался от усердия:
кровавого Иоанна Грозного только символически можно было считать "прадедом"
Алексея Романова. Он ему был -- ни пришей, ни пристебай. Объявляя "родство"
молодого царя и покойного маньяка, Никон оказывал дурную услугу Алексею...
По дороге Никон то молился безмерно, то постился, то каялся и все это
заставлял проделывать сопровождающих лиц - высших бояр, которых жестко
подчинил себе. Он переигрывал, не принимал в расчет человеческого фактора.
Толстые бояре наши Хованские, да Отяевы, да Лобановы в письмах жаловались
царю, что этот демон заставляет их целыми ночами стоять на коленях, не дает
жрать по-человечески, придирается к выправке и одежде, и лучше бы им служить
на Новой Земле (тогда еще нерадиоактивной), чем под командой Никона. Царь
осторожно заступался за обиженных.
Вообще, Алексей подпал под такое влияние Никона, что писал ему каждый
день, а если какой день пропускал, то дико извинялся; без конца спрашивал, а
так ли мы служим эту службу, да эту, да вон ту. Царь был, как бы сам не
свой. Когда он отправил ближнего боярина Бутурлина сторожить дворец и
кладовые покойного патриарха (царь их сам описал: "Если б я сам не стал
переписывать, то все раскрали бы"), то обнаружил с удивлением, что его
приказы и пожелания выполняются немедленно! Оказывается, царь наш не очень
то до поры и царствовал!
К Никону Алексей обращался с совершенно культовыми словами: "О, крепкий
воин и страдалец отца небесного, и возлюбленный мой любимец и содружебник,
святый владыко!". Такие обороты следовали целыми аршинами и были выдержаны в
искренних тонах. Никон владел Алексеем, как потом и Распутин не владел
Николаем.
И Никон так заигрался в эту игру, так разнежился на Соловках, что чуть
было не прозевал судьбоносный момент. В Москве скончался патриарх Иосиф.
Алексей сразу написал Никону письмо, полное мистических сцен. Под Пасху в
великий четверг посреди пения "Вечере твоей тайне" в домовую церковь царя
вбежал келарь и объявил о смерти патриарха. Тут же, как нарочно, и будто бы
сам собой трижды ударил Большой колокол. У всех от страха подкосились ноги.
Ночью царь пошел ко гробу патриарха и обнаружил, что церковь открыта,
знатных сидельцев никого нету, и один лишь рядовой попик непристойно-громким
голосом кричит дежурные молитвы. Оказалось, что на всех участников бдения
напал дикий страх, они разошлись из церкви и вообще разъехались из города.
Сам чтец держался до последнего, но когда у покойника в животе что-то стало
шевелиться и стал он распухать, а изо рта его послышались некие звуки, то
поп понял: сейчас встанет и задушит. Вот и открыл он двери против правил,
вот и читал молитвы громким голосом, как Хома Брут, чтоб не страшно было.
Так или иначе, но впервые за многие леты Светлое воскресенье
ознаменовалось гибелью высшего церковного иерарха. Это был знак!
Алексей стал звать Никона быстрее в Москву на выборы нового патриарха
Феогноста. Другой бы на месте Никона обиделся, что еще за Феогност? Но Никон
по-гречески понимал превосходно: "Фео" -- Бог; "гностос" -- известный. "Богу
известный"! Никону этот кандидат тоже был известен. Как не знать себя
самого? Скорее в Москву!
Тут случился перегиб, красочнее годуновского.
Никон был единогласно избран патриархом и немедленно, прямо у
свежепривезенного гроба Филиппа решительно и однозначно отрекся!
На чистого и доверчивого Алексея это произвело убийственное
впечатление. Он рухнул на сыру землю у могилы, рыдал натуральными слезами,
умолял святого отца не оставлять его и т.п. У всех разрывалось сердце. Никон
выдержал паузу и согласился на жестком условии: "Будут ли почитать его как
архипастыря и отца, и дадут ли ему устроить церковь?". Все клялись, что
будут и дадут. Было это 22 июля 1652 года.
Никон, первым из патриархов выпросил право круто перестроить церковный
обиход. Он получал над страной власть неимоверную и становился для властей
светских тем же, кем был Папа Римский для католических королей.
Перестройка церковная только замысливалась, а перестройка
государственная уже назрела вполне, - Украина просилась в союз. Вернее, она
собиралась возвратиться в состав России, под правое крыло двуглавого орла,
обращенное на Запад. Вот как это было...
В польской Руси завелся антипольский вождь. Полное имя его - Зиновий
Богдан Хмельницкий. Богдан, сын казацкого сотника, убитого турками, тоже
побывал в турецком плену, а вернувшись, сделался полковым писарем.
Хмельницкий имел собственный хутор, землю, скот.
Как часто бывает, великие политические события начинаются с мелкой
соседской свары и личной мести. Хмельницкий поссорился с крупным чиновником
и шляхтичем Чаплинским. Малолетнего сына Хмельницкого панские люди насмерть
запороли на базаре, с хутора Богдана стали пропадать кони, самого
Хмельницкого "нечаянно" треснули палицей по затылку -- в суматохе боя
"попутали с турком". Так бы и угасла карьера Богдана, когда бы не сквознячок
дворцовых интриг.
Король польский Владислав собирался на турок. На приданное молодой жены
нанял немецкую пехоту. Большие деньги потратил на десантный флот. Но тут
паны радные запретили ему воевать. Им, видишь ли, хотелось мира и покоя.
Владислав от такого разорения тихо бесился. Тут и подвернулся Хмельницкий.
Он приехал к королю в команде челобитчиков и жаловался на разные налоговые
поборы и прочее. А здесь уже дожидался встречный донос, что Богдан собирает
пиратскую флотилию грабить турок. Вообще-то, такие дела официально были
запрещены, дикое казачество считалось изжитым, а реестровое - малочисленным.
Но в данном случае Хмельницкий попал в масть обиженному королю-завоевателю.
У истцов, настучавших на Богдана, чуть очи не повылазили от удивления, когда
король пожаловал пирату именную саблю с дарственной надписью, произвел его в
атаманы, говорил ласковые слова.
К осени 1647 года король собрался-таки на султана. Хмельницкий был
провозглашен гетманом запорожским. Король обещал ему 170 000 злотых, а
Богдан планировал собрать на эти деньги 12 000 войска запорожского сроком на
полгода и построить 100 челнов. Такое денежное счастье не остается
безнаказанным. Еще деньги и получены не были, когда на двор Хмельницкого
ввалилась бригада из 20 ликвидаторов, посланных шляхтой. С Хмельницким было
только трое хлопцев. Стали в круг. Богдан сам зарубил пятерых гостей,
остальные разбежались. Гетман Хмельницкий немедля убыл в Запорожье.
Отсюда Богдан стал распространять свою программу. Она была достаточно
путанной.
1. Он собирался просить у короля былых привилегий казачеству.
2. Обещал посчитаться с "негодяем Чаплинским".
3. Собирался объединиться с оскорбленным Доном и организовать морской
поход на турок.
4. Заступался за угнетаемое православие.
Но все это было ширмой. На самом деле Богдан не надеялся на короля, не
надеялся на православную церковь, не надеялся на донские сабли. Он надеялся
только на свою саблю. Хоть и жалованную королем. И воевать Богдан собирался
с парчовой, хлебной Польшей, а не с полуголодным, оборванным Крымом.
Богдан тайно поехал в Крым поднимать басурман на Польшу. Хан опасался
подвоха и медлил. Хмельницкий оставил в заложниках сына Тимофея и принес
присягу на сабле, -- ханской, позолоченной. Тогда хан дал ему отряд в 4 000
обычных сабель.
В Запорожье произошел общий сбор, на котором Богдан был избран гетманом
(королевское назначение в счет не шло) и объявил поход на поляков. Из всего
казачества было отобрано 8000 войска, остальные должны были сидеть по домам
в горячем резерве. Это происходило 18 апреля 1648 года, но еще 18 февраля
гетман коронный Николай Потоцкий выдвинулся на Украину и держал штаб в
Черкасах. Мирное население Малороссии тоже было в курсе дела и помаленьку
точило ножи...
В детстве мне подарили мельхиоровый подстаканник. На нем был изображен
памятник Хмельницкому в Киеве. Мне очень нравилась фигурка Богдана на
возбужденном коне, с палицей, обращенной куда-то вбок. Все было ясно: вот
наш народный герой ведет русских и украинцев в бой за волю, за союз
нерушимый, против проклятых польских оккупантов. Подтверждением этому служил
и любимый детский фильм "Богдан Хмельницкий"...
Но оказалось все шиворот-навыворот. 5 мая 1648 года у Желтых Вод
встретились 8000 казаков Хмельницкого и 4000 крымских татар Тугай-бея с
одной стороны, и регулярное войско польское, состоявшее, в основном, из
русских под командованием Степана Потоцкого -- сына гетмана, -- с другой. С
войском польским шло еще реестровое казачество, но по дороге казаки убили
атамана Барабаша, офицеров, верных присяге, и перебежали к запорожцам.
За три кровавых дня 5,7 и 8 мая у Желтых Вод полегла вся
русско-польская армия. Из нескольких тысяч человек уцелело не более десятка.
Умер от ран и молодой Потоцкий. Теперь Хмельницкий взялся за старого.
16 мая у Корсуня-днепровского казаки разгромили и его войско. Пало 9000
человек, сам Потоцкий и гетман польный Калиновский были пойманы и отправлены
в дар крымскому хану.
Хмельницкий нажал и на революционную педаль. Он разослал 60
"универсалов" с призывом бить богатых и знатных, его ватаги прокатились по
Украине, и, поскольку вырубалась только шляхта, простой народ с
удовольствием сам взялся за вилы и косы. Образовались шайки -- "гайдамацкие
загоны". Украина, вслед за центральной Россией начала отсчет своего, малого
Смутного времени.
Тем временем, московское войско по союзному договору с Польшей шло на