Страница:
ссучился. Что уж ему пришло в голову, неизвестно, но он явился в Сыскной
приказ и подал повинную в своих прежних делах. В повинной предлагалось
схватить товарищей Ивана -- 32 человека по списку. Каин получил конвой из 14
солдат и подьячего, и в одну ночь похватал доверчивых подельников. Ванька
приобрел официальный статус - "доноситель Иван Каин" и за два года сдал 298
воров.
Так Ваня стал культурным человеком, видным, хоть и тайным, общественным
деятелем. Захотелось ему дом завести, семью, хозяйство. Присмотрел он себе
вдовушку. Сделал ей формальное предложение. Но честная вдова уперлась.
Западло ей было за ссученного выходить, совестно перед честными соседями -
карманниками и проститутками. Тогда Ваня уговорил ее по-своему. Настучал он
на вдову по мелкому делу, арестовал ее, сам же взял на поруки и
отконвоировал под венец. Теперь у Вани был дом -- полная чаша. Наполнялся
сей сосуд по схеме ментовского рэкета. Ваня сколотил собственную команду,
наезжал на мелкие банды, запугивал братишек Сыскным приказом, получал
наличность. Параллельно наладил сбыт фальшивых денег, похищение людей
(богатых раскольников), закупил обещание сенаторов "в дела сыска не
вступаться". Попался Ваня на ерунде -- выбил из родственников похищенной
девки 20 рублей. Но пострадавшие оказались не раскольниками, набрались
смелости пожаловаться на Ваньку, и не в Сыскной приказ, не в Сенат, а в
Тайную контору. Это ведомство из врожденной ревности к МВД сразу поставило
Ивана под плеть, потом прописало ему нещадный кнут и ссылку.
Товарищи-сыскари Ваньку от кнута и ссылки отбили, взяли под присмотр для
"крепкого старания в сыске разбойников". Иван вернулся к привычному
промыслу, но в 1749 году опять обидел солдатскую дочь, и донос попал к
генерал-полицмейстеру Татищеву, распоряжавшемуся в Москве по случаю приезда
императрицы. Желая подчеркнуть свое усердие, Татищев рассказал Елизавете,
какого крупного мафиоза он поймал, какие толстые нити тянутся от провокатора
к сенаторам и секретарям. Так что, Ванька угодил-таки под кнут и на каторгу.
Дело просвещения не ограничивалось доносительскими сочинениями,
Московская Славяно-латинская Академия тоже старалась вовсю. Ее научная
работа уже тогда приносила прямую выгоду народному хозяйству. Академики
смело ставили новые задачи, проводили исследования, внедряли научные
результаты в повседневную практику. Даже краткий перечень тогдашних научных
проблем показывает, что наша нынешняя наука не на пустом месте родилась и
окрепла. Вот эти темы:
Гуманитарный профиль:
1. Где сотворены ангелы?
2. Могут ли они приводить в движение себя и другие тела?
3. Как они мыслят и понимают -- посредством различения (анализ --
С.К.), соединения (синтез -- С.К.) или как-либо иначе?
4. Как они сообщают друг другу свои мысли?
5. Какое место (объем -- С.К.) может занимать ангел?
6. В чем сущность света славы в жизни будущей?
Юридический профиль:
7. О договорах с дьяволом.
Естественно-научный профиль:
8. Об умении колдунов переставлять местами целые поля (агротехника и
геодезия -- С.К.).
9. О невидимках (оптика -- С.К.).
Определение числа небес.
Жидкая природа неба.
О расстоянии от неба до земли.
Эстетика и культурология:
13. Отчего у стариков выпадают волосы, а у женщин не растет борода?
Имелись ли шипы у райской розы?
Ну, и арифметикой немного занимались. А то как посчитаешь число
ангелов? В 1742 году, чтобы все это правильно изобразить, была основана
Академия художеств.
Тут на Руси возникла гигантская фигура Михайлы Ломоносова. А какой она
еще могла быть, когда никаких русских, кроме малопонятного поэта
Тредиаковского, в науке не было, и в Академии заседали одни немцы под
председательством Шумахера? И вот русское Чувство всеми своими оттенками
пало на былинного героя. Историк пристально вглядывался в портрет "отца
русской науки и литературы", и вот как он его срисовал -- невольно, конечно,
ибо был наш Историк вполне способен и сам сочинить что-нибудь былинное.
Откуда срисовал, вы сейчас без труда поймете.
Когда родился сей научный богатырь? - неизвестно. Существует две версии
рождения Ломоносова. По версии Историка, никто ничего действительно не
знает, в том числе, сам пациент. Ибо в детстве математических знаний и
умений не имел, а в мир явился столь неопределенных пропорций, что неясно
было, то ли он дитя-акселерат, то ли безбородый инфантил. Вторая версия была
привезена моим товарищем из Ленинской библиотеки, где среди диссертационных
тем типа "Раздаивание козла до нормальной молочной продуктивности" он
раскопал и такую (приблизительно): "М.В. Ломоносов -- внебрачный сын Петра
Великого". Итак, первый мотив понятен? У великого сына человеческого --
таинственный, но великий, почти нечеловеческий папаша.
Откуда он к нам пожаловал? Из пустыни, конечно, где его возмущенный
глас вопил бесполезно. Пустыня была не южной, а северной. Море ее омывало
тоже мертвое, но не от соли, а от холода. Здесь, у воды, наш юный рыболов
ждал Зовущего. И дождался: "Иди за мной, время наступило!", - так Историк
интерпретирует перемену обстановки, вызванную в Беломорье буйным
кораблестроительством Петра и пробуждающую народ израильский, пардон, -
российский, к хождению по водам, волшебному лову рыбы, отвлечению от
пагубного превращения воды в вино. Отец героя -- простой холмогорский рыбак
легко сопоставим с простым назаретским плотником, сквозь пальцы созерцающим
"духовные" упражнения жены. Жена эта, - имя ее неизвестно, подвиг ее --
бессмертен, - действительно "происходит из духовного сословия". Она рано
приобщила сына к грамоте и математике Магницкого (а как же собственный
возраст? - чего ж его было не подсчитать на рыбьих косточках?). В такой
теплой семейной обстановке Миша и рад был остаться, но мать умирает, и
сценарий - навязшая в зубах тысячелетняя фабула - гонит его из дома,
заставляет бомжить, пробираться в древнюю столицу, чтобы проповедовать в
храме фарисеям и книжникам. Да и попереть потом этих шухермахеров из храма
науки -- пресветлой Академии.
Дальше сюжет развивался четко по бумаге.
Сначала нужно было пройти искушение. Бедный Миша, обучаясь обманным
путем (косил под поповича в Заиконно-спасских мастерских), страдал тремя
муками:
1. По молодости лет он легко обнаружил вокруг себя огромные, наглые
толпы практически голых, бесстыжих московских девок. Пришлось неустанно
смирять плоть ласковыми уговорами типа, ну, что ты стоишь, мужик, ложись,
отдыхай. А честно жениться денег не было и подавно.
2. Совесть тоже мучила, что бросил отца, и теперь наследство безвестно
расхитят безбожные соседи.
3. Ну, и довольствия приходилось по одному алтыну на день. Разгружать
по ночам вагоны или шабашить в стройотрядах тогда еще не умели, поэтому
целых 5 лет Миша торчал впроголодь.
Тем не менее, искусы были преодолены и науки не оставлены.
И тут Мише повезло. Причем повезло не из-за просвещенности Руси, а
из-за дикости ея.
Вот, представьте себе, что МГУ имени М.В. Ломоносова, то есть - нашего
Мишки, - посылает студентов последнего курса на стажировку в Европу. Что тут
происходит? Вы меня просто оглушаете вашими вариантами, они обрушиваются на
меня со всех сторон, и самое обидное, что все эти варианты - правильные,
научно выверенные, достойные великого вуза. Варианты эти таковы:
1. Воспаленные элитные родители штурмуют главный корпус на Ленинских
горах. Папы тащат пачки зеленых документов, мамы стелятся шелковой травой.
Самые резвые студентки-претендентки стелятся и сами.
2. Но ректорат направляет за бугор исключительно блатных, - своих
собственных, кремлевских, думских и министерских детей.
3. Их оформляют как малоимущих, инвалидов, полыхающих цезием
чернобыльцев.
4. Вдогонку им вываливаются средства из подручных бюджетов -- "на
непредвиденные расходы". А и правда, как можно предвидеть валютные капризы
наших чад?
5. Ну, и потом папы суетятся по юнисефовской, межпарламентской и
мапряловской линии, чтобы детишки ненароком не воротились горбить в
соответствующих министерствах и ведомствах, а чтобы в жизни каждого
произошло роковое стечение обстоятельств. Случилось бы зарубежное
приглашение в пожизненную аспирантуру, молниеносный счастливый, но
ненавязчивый брак, умопомрачительный выигрыш в рулетку или телевизионную
лотерею...
Тут я вас прерываю, чтобы нарисовать другую, совершенно нереальную, но,
увы, исторически неопровержимую картину. Именно из-за таких картин нет-нет,
да и вскрикивает на меня возмущенный читатель: "Не могло этого быть! Что ты
несешь, себя не понимая!". Вот эта картина.
В 1736 году правительство решило поправить кадровые дела в
промышленности. И кого же оно послало учиться за рубеж? Кому отвалило
командировочные ефимки да гульдены? Кого не пожалело, как пса, вытолкать из
теплой московской бурсы в черт ее знает какую волчью Европу -- на погибель и
совращение? Понятно кого -- сироту горемычную, безвестного и беспородного
переростка Мишку. А своих, значит, деток академики, сенаторы, министры
вовремя и умело поховали по чердакам и дальним деревенькам. Вот так.
И оказался тезка нашего университета в германском бурге-Марбурге у
профессора с действительно волчьей фамилией. И за три года научил профессор
Вольф нашего Мишку математике, философии, физике. И так на радостях
мутировал сын человеческий, что стал даже стихи писать и посылать их к
торжественным датам большому московскому начальству. А в Москве заботливые
отцы подумали одно из двух. Или Мишка от волчьего ужаса двинулся маковкой, и
правильно они спасали своих детей. Или, что может собственных платонов, а не
одних-таки неронов российская земля рожать, - при соответствующем
вольфовском усердии. Получилось, что наш российский гений произошел не от
духа святого, не от голубя почтового, но тоже от потустороннего живого
существа элитной породы.
И вот, воспарил гений Ломоносова...
Вы, конечно, думаете, что меня восхищают живописные керамики да мозаики
великого Михайлы? Его бормотание о коловращательном движении? Обойдетесь.
Меня восхищает четкая, системная, стратегическая способность молодого
ученого ухватить суть России; глубоко удовлетворяет внесенный им вклад в
практическое утверждение нашей Имперской Теории. Ибо уже в самой первой
своей, хромоногой оде "На взятие Хотина" Михайла смело ввел в современный
сюжет двух равных главных персонажей и провел их рука об руку по полям наших
трудовых и военных побед. Он им все показал, разъяснил, порадовался вместе с
ними за восстающее могущество Империи. Кто были эти два покойные Отца?
- "Ленин и Сталин..." - начал было поэт Михалков на музыку генерала
Александрова.
- "Сталин и Мао слушают нас...", - затянул сводный московско-пекинский
хор.
- Петр Великий и Иван Грозный -- не стал опровергать их наш Историк.
Вот в какой ряд угодил ученый беломор, вот какой флаг он поднял, вот какой
идее стал посвящать свои скромные труды у телескопа. Хорошо, хоть атомную
бомбу наш Мишка не осилил!
Вернувшись в Россию, Михайло обнаружил себя признанным
поэтом-державником, и дальнейшая научная карьера его была обеспечена. Отцы
московско-питерские предали сукну дрянные характеристики и чумные репорты
заграничных наставников, вопивших о погромном поведении великоросса среди
пивного и женского изобилия.
Поэзия исправно служила Михайле. Только заводили на него дело о пьяном
дебоше в Академии, о мате на Шумахера и Винсгейма, как он врезал немцам одой
на прибытие Петра-маленького из их поганой Голштинии в нашу святую Русь. И
дело мгновенно умирало "для его довольного обучения". Не успевали
венценосные тетки и дядьки шагу ступить, как Мишка резво выдавал ритмический
репортаж:
"Мы славу дщери зрим Петровой,
Зарей торжеств светящу новой",
что "немало способствовало получению им места профессора химии" -
признавал Историк. Правда, место профессора элоквенции -- стихи изучать --
отдали противному Тредиаковскому. Но Михайло продолжал гвоздить рифмой
факультативно и продвигаться по службе. Ломоносов органически вписался в
академический коллектив, так что при составлении нового регламента Академии
в 1747 году Сенат с удовлетворением отмечал, что "по сие время Академия Наук
и Художеств плодов и пользы совершенно не произвела". Зато стихи остались в
веках.
Весь 1749 год Елизавета прожила в Москве. Ее тянуло поселиться в
Кремле. Здесь царил дух русской монархии и покоились под Архангельским полом
члены прошлой династии.
Но не только монархический запах витал окрест. Замечено было, что
иностранные послы всеми фибрами увиливают от почетной миссии -- сопровождать
двор при летних выездах в Москву. Причина была расследована. Оказалось, что
чуткие шпионские носы не переносят густого древнерусского духа. А дух этот
происходил не только от рыночных отбросов, не только от завалов прокисшего
огурца, но и от деревянных нужничков дачного типа -- высшего достижения
тогдашней московской сантехники. А во многих дворах даже и такой роскоши
пока не водилось...
К тому же, вся Москва была изрыта погребками, -- они кротовыми норками
высились на площадях и обочинах улиц. Изрыт был Кремль, Китай-город, прочие
культурные места. Запах забродившей квашеной капусты дополнял
гастрономический букет.
С переездом правительства в Питер мелкие и средние чиновники тоже
поспешили в новую столицу, Кремль расчистился. Теперь Елизавета решила
благоустроить первопрестольную, да может тут и осесть.
Но одной гигиеной и починкой тротуаров с Москвой справиться было
нельзя. Все здесь оставалось каким-то каверзным и опасным. Отвыкшим от
московского обихода царедворцам казалось, что тут неладно в астральном
смысле.
Вот, например, городская тюрьма. Начальники, чтобы не кормить уголовную
братию, выпускают зэков, скованных одной цепью, побираться на улицах. Зэки
эти - не то, что сейчас - все пытаны, рублены, обжарены каленым железом до
мяса, пороты кнутами до костей. Кожа на них висит клочьями, одежка стыда не
прикрывает. И вот, выходит такой кордебалет прямо на Красную площадь, и не
просто плачет: "Подайте, братья и сестры, жертвам прокурорского произвола",
- а художественно, надрывно поет на несколько голосов. Оскорбляет
общественную нравственность, собирает толпы поклонников кандального звона и
блатной музыки.
Или вот еще. Грабят и убивают в Москве прямо среди скопления народа,
среди бела дня. Милиция городская при этом спокойно наблюдает разбой,
успокаивает граждан, распугивает их приглашением в свидетели. Тихо
дожидается отстежки от добычи. На возмущенные запросы градоначальники
московские смиренно отвечают, что волки на то и волки, чтобы овцы не зевали
и т.п.
Так что, идея вернуться в град обреченный постепенно отпала сама собой.
1750-е годы потянулись длинной евро-балканской и скандинавской
интригой, Европа обстоятельно готовилась к войне. Наши дипломаты тоже не
сидели, участвовали в пересылках, сговорах, "засылали и подкупали". Бестужев
всем этим руководил, а императрица своей инициативы не проявляла, своей
стратегии не имела и в жизнь не проводила. Она не мешала профессионалам. Это
было хорошо для страны вообще, но никуда не годилось для Империи.
Зато императрица успешно занималась исправлением нутряной
нравственности. Как-то легче давались ей градоустроительные дела. Мэр
столицы из нее сейчас вышел бы неплохой, да нынешнего куда девать?
В 1751 году Елизавета запретила пытки. Пока только по пьяным,
"корчемным" делам, по долгам, межевым спорам. О государственных
преступлениях в сенатском указе не говорилось -- это чтобы иметь задний ход
на случай поимки какого-нибудь крупного зверя. Но фактически пытки
прекратились вовсе.
Еще Елизавета запретила москвичам держать домашних и дворовых медведей.
Косолапое цирковое животное неплохо поддавалось дрессировке. Медведи днем
сидели на цепи, рычали на проходящих. Ночью их спускали погулять. Стаи бурых
мишек разгуливали по Москве, буянили, решали свои свадебные проблемы, ломали
ребра ночным зевакам. Самое интересное, что к утру каждый медведь
возвращался восвояси. В родной двор. Преимущества медвежьей службы были
таковы:
- медведь - зверь мощный, верный, породистый;
- кормить его можно с большой долей растительной пищи -- малины, репы,
капусты;
- пустого собачьего бреха от него не услышишь, - зря не разбудит;
- если кого нужно по-тихому завалить, - заманывай в медвежий угол, и --
ах! -- нетрезвый гость нечаянно попал под дичь;
- перед иностранцами не стыдно: что их неаполитанские мастины? Что их
баскервильские подвывалы?
Елизавета лишила нас чуть ли не единственного национального достояния.
А иностранцы от зависти собачьей до сих пор не остывают: все им чудится, что
по Москве разгуливают медведи...
В конце 1752 года напомнил о себе наш народный академик. Михайло
Ломоносов обратился за разрешением завесть фабрику цветного стекла. Чтобы
"для пользы Российского государства" наводнить рынок бусами, бисером,
стеклярусом, и "всякими другими галантерейными вещами и уборами". Хотелось
Михайле вытеснить с российского рынка европейских производителей, издавна
украшавших дамские костюмы и самих дам. Честь изобретения полезных бижутерий
Михайло смиренно и беззастенчиво приписывал себе. Попутно профессор просил:
деревеньку мужиков да девок, 4 тыщи рублей на 5 лет без процентов,
привилегию на бусы на 30 лет. Мужики нужны были для работы, девки -- для
испытания галантерейных свойств, деньги -- на развитие. В общем, ученый муж
решил пристроить к своему научному храму коммерческий ларек.
Михайле все это пожаловали, а взамен императрица попросила его написать
историю России. Михайло конечно взялся, но заволынил эту работу и
отговаривался ее фундаментальностью.
Но наука не стояла на месте, на русский язык перевели "Древнюю Историю"
ректора Парижского университета Роллена, напечатали бешеным тиражом -- 2400
штук. А тут и простой мужик Леонтий Шамшуренков изобрел первый "автомобиль"
-- действительно "самобеглую" коляску. Два рысистых холопа были упрятаны под
капотом и потому не оскорбляли взор пассажиров выпяченными задами. Жизнь
продолжалась.
В 1754 году в Америке "кончилась земля" и французские колонисты
задрались с английскими. В Европе соответственно возобновились приготовления
к войне. Составились альянсы: Англия - Пруссия с одной стороны, Франция --
Польша -- Австрия -- с другой. Россия колебалась. Елизавета склонялась к
Франции, будто бы помня былые услуги Шетарди. К тому же, в Питер
проскользнул известный пикулевский трансвестит д'Эон. Такой замес парижского
изыска и ностальгии укрепил мнение императрицы в пользу Франции. Молодой,
чисто немецкий двор Екатерины и Петра, естественно, симпатизировал Пруссии.
Елизавета заболела. Прусская партия воспряла. Елизавета выздоровела. Немцы
притихли. Екатерина до поры стала мечтать о троне. Она писала в дневнике,
как при последних вздохах царицы будет следить, чтобы Шувалов не подсунул на
подпись завещание власти мимо Петра -- на Павла; как вызовет гвардию; как
заставит мужа "любить Россию".
Но Елизавета не торопилась к праотцам, а желала лично участвовать в
походе. Войско заранее выдвинулось в Польшу. Бестолковый толстяк Степан
Апраксин был назначен главкомом -- за неимением подходящих немцев. Всю осень
1756 года войско топталось на перекрестке польских, австрийских, русских и
турецких границ, ожидая директивы -- за кого воевать. Наконец, в январе 1757
года картина прояснилась. Новый договор с Австрией обязывал союзников
выставить по 80 000 войска, по 20 линкоров, по 40 галер. И война началась.
Но вяло. Только в мае императрице удалось вытолкать Апраксина из Риги, и он
перевалил через литовскую границу. Целый месяц не решался форсировать Неман,
хоть вода была уже теплой из-за редкостной жары. Наконец переплыл. Тут
оказалось, что передовые части нашего генерала Фермора как раз взяли Мемель.
Пока Апраксин тянулся до Прусской границы, Фермор успел захватить и Тильзит.
А 19 августа "русская армия учинила разгром прусских войск под
Гросс-Егерсдорфом".
Все вышло, как всегда. Русские никак не могли найти вражеское войско в
егерсдорфском лесу, разведка не работала. Поднялись в поход в 5 утра.
Разрозненными колоннами двинулись через лес, разбрелись, как грибники, не
подозревая о неприятеле. Пруссаки в четком строю молниеносно ударили в левый
фланг. Русские остановились в своем обычном героическом оцепенении и
простояли под огнем два часа, пока живы были. Управление войсками
отсутствовало полностью. Офицеры полегли почти все. Поранены и убиты были
многие генералы. Ситуация изменилась только когда наши запасные полки без
команды бросились продираться через лес на выручку гибнущим товарищам.
Пруссаки попали в клещи и бежали. Апраксин победно, в духе Миниха, доносил
Елизавете о виктории. Императрица настаивала на продолжении победного марша.
Апраксин трусил и пятился за Неман. Пришлось сменить-таки его на "немца"
Фермора.
1758 год начался знаменательным событием -- смещением главной фигуры
российской дипломатии -- великого канцлера графа Алексея Петровича
Бестужева-Рюмина. Не нравились ему французы, а нравились англичане и
пруссаки. Это - как если бы Молотову нравились немцы и не нравились
англичане... Тьфу! -- да ведь так и было? Видно, наше время от старого
набралось ...
Вот как пал великий канцлер. В начале сентября прошлого, 1757 года
случилась неприятность. Царица Елизавета, помолившись в приходской
царскосельской церкви, не смогла дойти до дворца, упала прямо на улице и 2
часа была без памяти. Виноватым посчитали Апраксина, приславшего накануне
протокол военного совета с решением об отступлении. Заподозрили и Бестужева,
- не мог же олух-главнокомандующий поступать самовольно! Значит, это
Бестужев его подначил. Пришлось на канцлера заводить дело. Следствие
тянулось всю зиму, у Бестужева требовали признания в заговоре в пользу
немцев. Бестужев держался стойко. Его приговорили к смерти и отдали на
царскую волю. Воля эта последовала только через год, - графа сослали в его
деревню без конфискации недвижимости.
Материалы следствия вполне изобличали шпионскую или, по крайней мере, -
подрывную деятельность принцессы Екатерины. Елизавета пыталась прижать ее в
разговоре. Но Екатерина стала валяться в ногах, лить крокодиловы слезы,
проситься восвояси -- в нищее свое королевство. Вместо следственного
действия получился бабий базар. Елизавета отступила в расстройстве.
Тем временем Фермор развил активность, взял несколько городков и 11
января принял в добровольное русское подданство Кенигсберг!
Летом Фермор прошел Польшу и вместе с австрийской армией снова вторгся
в Пруссию. 20 августа под Цорндорфом произошла кровавая битва, в которой
полегло 20 тысяч наших и 12 тысяч немцев. Снова ветер дул не в ту сторону.
Снова наша артиллерия била наугад, - в лошадиные зады собственной кавалерии,
снова смешались в кучу кони-люди. Но прусский обоз был доблестно взят. Вино,
находившееся там, оказалось не в меру крепким. Русская пехота после
дегустации осмелела, но строй составить не смогла. Зато вольнодумные позывы,
навеянные вольным европейским воздухом, испытывала непрестанно. Стали
пехотинцы грубить офицерам, растеряли ружья, взялись за дубье. Несколько
офицеров от такого страху решили ехать в Кистрин сдаваться. Еле удалось
потом замять это изменное дело. Незаметно приблизились холода, и войско
стало на квартиры в Польше.
Зима'59 прошла в поисках денег, - современная война стоила недешево.
Ободрали провинцию, - крестьянство забунтовало. Стали штамповать
"облегченную монету", - банкиры попрятали валюту. Добрались до монастырей и
епархий, - духовенство насупилось. Короче, война оказалась делом
хозяйственным. Русское же хозяйство, как известно, подчиняется неким
непостижимым законам, понять которые иноземцу не дано. Поэтому Фермора
сменили на природного нашего графа Солтыкова. Смысл назначения был
привычным, практически уставным. Солтыков состоял в родстве с императрицей
Анной Иоанновной и регентшей Анной Леопольдовной. Вот его по-миниховски и
выкинули со двора -- подыхать под прусскими ядрами. "Старичок седенький,
маленький, простенький... казался сущею курочкой, и никто и мыслить того не
отваживался, чтоб мог он учинить что-нибудь важное". Да еще против Фридриха
II Великого.
И стал Солтыков пруссаков лупить неспеша, по-стариковски. 4000 чужих
трупов зарыли под Никеном, взяли Франкфурт-на-Одере. Под Кунерсдорфом набили
немцев еще более 7000. Фридрих еле спасся от смерти, плена и прямо заболел с
досады. Помогало воевать Солтыкову и то, что он политесов не придерживался,
чуть-что -- посылал наглых австрийских союзников подальше: хрен вам, а не
половину контрибуции, когда вы в тылах отсиживались!
Кампания 1760 года пошла неплохо. Солтыков хоть и заболел, но его
генералы справлялись сами, так что 29 сентября был взят Берлин - логово
прусского зверя.
Событие такого европейского масштаба не могло не вызвать переполоха в
умах. В Питере иностранные послы сбились с ног, их стали менять и
приказ и подал повинную в своих прежних делах. В повинной предлагалось
схватить товарищей Ивана -- 32 человека по списку. Каин получил конвой из 14
солдат и подьячего, и в одну ночь похватал доверчивых подельников. Ванька
приобрел официальный статус - "доноситель Иван Каин" и за два года сдал 298
воров.
Так Ваня стал культурным человеком, видным, хоть и тайным, общественным
деятелем. Захотелось ему дом завести, семью, хозяйство. Присмотрел он себе
вдовушку. Сделал ей формальное предложение. Но честная вдова уперлась.
Западло ей было за ссученного выходить, совестно перед честными соседями -
карманниками и проститутками. Тогда Ваня уговорил ее по-своему. Настучал он
на вдову по мелкому делу, арестовал ее, сам же взял на поруки и
отконвоировал под венец. Теперь у Вани был дом -- полная чаша. Наполнялся
сей сосуд по схеме ментовского рэкета. Ваня сколотил собственную команду,
наезжал на мелкие банды, запугивал братишек Сыскным приказом, получал
наличность. Параллельно наладил сбыт фальшивых денег, похищение людей
(богатых раскольников), закупил обещание сенаторов "в дела сыска не
вступаться". Попался Ваня на ерунде -- выбил из родственников похищенной
девки 20 рублей. Но пострадавшие оказались не раскольниками, набрались
смелости пожаловаться на Ваньку, и не в Сыскной приказ, не в Сенат, а в
Тайную контору. Это ведомство из врожденной ревности к МВД сразу поставило
Ивана под плеть, потом прописало ему нещадный кнут и ссылку.
Товарищи-сыскари Ваньку от кнута и ссылки отбили, взяли под присмотр для
"крепкого старания в сыске разбойников". Иван вернулся к привычному
промыслу, но в 1749 году опять обидел солдатскую дочь, и донос попал к
генерал-полицмейстеру Татищеву, распоряжавшемуся в Москве по случаю приезда
императрицы. Желая подчеркнуть свое усердие, Татищев рассказал Елизавете,
какого крупного мафиоза он поймал, какие толстые нити тянутся от провокатора
к сенаторам и секретарям. Так что, Ванька угодил-таки под кнут и на каторгу.
Дело просвещения не ограничивалось доносительскими сочинениями,
Московская Славяно-латинская Академия тоже старалась вовсю. Ее научная
работа уже тогда приносила прямую выгоду народному хозяйству. Академики
смело ставили новые задачи, проводили исследования, внедряли научные
результаты в повседневную практику. Даже краткий перечень тогдашних научных
проблем показывает, что наша нынешняя наука не на пустом месте родилась и
окрепла. Вот эти темы:
Гуманитарный профиль:
1. Где сотворены ангелы?
2. Могут ли они приводить в движение себя и другие тела?
3. Как они мыслят и понимают -- посредством различения (анализ --
С.К.), соединения (синтез -- С.К.) или как-либо иначе?
4. Как они сообщают друг другу свои мысли?
5. Какое место (объем -- С.К.) может занимать ангел?
6. В чем сущность света славы в жизни будущей?
Юридический профиль:
7. О договорах с дьяволом.
Естественно-научный профиль:
8. Об умении колдунов переставлять местами целые поля (агротехника и
геодезия -- С.К.).
9. О невидимках (оптика -- С.К.).
Определение числа небес.
Жидкая природа неба.
О расстоянии от неба до земли.
Эстетика и культурология:
13. Отчего у стариков выпадают волосы, а у женщин не растет борода?
Имелись ли шипы у райской розы?
Ну, и арифметикой немного занимались. А то как посчитаешь число
ангелов? В 1742 году, чтобы все это правильно изобразить, была основана
Академия художеств.
Тут на Руси возникла гигантская фигура Михайлы Ломоносова. А какой она
еще могла быть, когда никаких русских, кроме малопонятного поэта
Тредиаковского, в науке не было, и в Академии заседали одни немцы под
председательством Шумахера? И вот русское Чувство всеми своими оттенками
пало на былинного героя. Историк пристально вглядывался в портрет "отца
русской науки и литературы", и вот как он его срисовал -- невольно, конечно,
ибо был наш Историк вполне способен и сам сочинить что-нибудь былинное.
Откуда срисовал, вы сейчас без труда поймете.
Когда родился сей научный богатырь? - неизвестно. Существует две версии
рождения Ломоносова. По версии Историка, никто ничего действительно не
знает, в том числе, сам пациент. Ибо в детстве математических знаний и
умений не имел, а в мир явился столь неопределенных пропорций, что неясно
было, то ли он дитя-акселерат, то ли безбородый инфантил. Вторая версия была
привезена моим товарищем из Ленинской библиотеки, где среди диссертационных
тем типа "Раздаивание козла до нормальной молочной продуктивности" он
раскопал и такую (приблизительно): "М.В. Ломоносов -- внебрачный сын Петра
Великого". Итак, первый мотив понятен? У великого сына человеческого --
таинственный, но великий, почти нечеловеческий папаша.
Откуда он к нам пожаловал? Из пустыни, конечно, где его возмущенный
глас вопил бесполезно. Пустыня была не южной, а северной. Море ее омывало
тоже мертвое, но не от соли, а от холода. Здесь, у воды, наш юный рыболов
ждал Зовущего. И дождался: "Иди за мной, время наступило!", - так Историк
интерпретирует перемену обстановки, вызванную в Беломорье буйным
кораблестроительством Петра и пробуждающую народ израильский, пардон, -
российский, к хождению по водам, волшебному лову рыбы, отвлечению от
пагубного превращения воды в вино. Отец героя -- простой холмогорский рыбак
легко сопоставим с простым назаретским плотником, сквозь пальцы созерцающим
"духовные" упражнения жены. Жена эта, - имя ее неизвестно, подвиг ее --
бессмертен, - действительно "происходит из духовного сословия". Она рано
приобщила сына к грамоте и математике Магницкого (а как же собственный
возраст? - чего ж его было не подсчитать на рыбьих косточках?). В такой
теплой семейной обстановке Миша и рад был остаться, но мать умирает, и
сценарий - навязшая в зубах тысячелетняя фабула - гонит его из дома,
заставляет бомжить, пробираться в древнюю столицу, чтобы проповедовать в
храме фарисеям и книжникам. Да и попереть потом этих шухермахеров из храма
науки -- пресветлой Академии.
Дальше сюжет развивался четко по бумаге.
Сначала нужно было пройти искушение. Бедный Миша, обучаясь обманным
путем (косил под поповича в Заиконно-спасских мастерских), страдал тремя
муками:
1. По молодости лет он легко обнаружил вокруг себя огромные, наглые
толпы практически голых, бесстыжих московских девок. Пришлось неустанно
смирять плоть ласковыми уговорами типа, ну, что ты стоишь, мужик, ложись,
отдыхай. А честно жениться денег не было и подавно.
2. Совесть тоже мучила, что бросил отца, и теперь наследство безвестно
расхитят безбожные соседи.
3. Ну, и довольствия приходилось по одному алтыну на день. Разгружать
по ночам вагоны или шабашить в стройотрядах тогда еще не умели, поэтому
целых 5 лет Миша торчал впроголодь.
Тем не менее, искусы были преодолены и науки не оставлены.
И тут Мише повезло. Причем повезло не из-за просвещенности Руси, а
из-за дикости ея.
Вот, представьте себе, что МГУ имени М.В. Ломоносова, то есть - нашего
Мишки, - посылает студентов последнего курса на стажировку в Европу. Что тут
происходит? Вы меня просто оглушаете вашими вариантами, они обрушиваются на
меня со всех сторон, и самое обидное, что все эти варианты - правильные,
научно выверенные, достойные великого вуза. Варианты эти таковы:
1. Воспаленные элитные родители штурмуют главный корпус на Ленинских
горах. Папы тащат пачки зеленых документов, мамы стелятся шелковой травой.
Самые резвые студентки-претендентки стелятся и сами.
2. Но ректорат направляет за бугор исключительно блатных, - своих
собственных, кремлевских, думских и министерских детей.
3. Их оформляют как малоимущих, инвалидов, полыхающих цезием
чернобыльцев.
4. Вдогонку им вываливаются средства из подручных бюджетов -- "на
непредвиденные расходы". А и правда, как можно предвидеть валютные капризы
наших чад?
5. Ну, и потом папы суетятся по юнисефовской, межпарламентской и
мапряловской линии, чтобы детишки ненароком не воротились горбить в
соответствующих министерствах и ведомствах, а чтобы в жизни каждого
произошло роковое стечение обстоятельств. Случилось бы зарубежное
приглашение в пожизненную аспирантуру, молниеносный счастливый, но
ненавязчивый брак, умопомрачительный выигрыш в рулетку или телевизионную
лотерею...
Тут я вас прерываю, чтобы нарисовать другую, совершенно нереальную, но,
увы, исторически неопровержимую картину. Именно из-за таких картин нет-нет,
да и вскрикивает на меня возмущенный читатель: "Не могло этого быть! Что ты
несешь, себя не понимая!". Вот эта картина.
В 1736 году правительство решило поправить кадровые дела в
промышленности. И кого же оно послало учиться за рубеж? Кому отвалило
командировочные ефимки да гульдены? Кого не пожалело, как пса, вытолкать из
теплой московской бурсы в черт ее знает какую волчью Европу -- на погибель и
совращение? Понятно кого -- сироту горемычную, безвестного и беспородного
переростка Мишку. А своих, значит, деток академики, сенаторы, министры
вовремя и умело поховали по чердакам и дальним деревенькам. Вот так.
И оказался тезка нашего университета в германском бурге-Марбурге у
профессора с действительно волчьей фамилией. И за три года научил профессор
Вольф нашего Мишку математике, философии, физике. И так на радостях
мутировал сын человеческий, что стал даже стихи писать и посылать их к
торжественным датам большому московскому начальству. А в Москве заботливые
отцы подумали одно из двух. Или Мишка от волчьего ужаса двинулся маковкой, и
правильно они спасали своих детей. Или, что может собственных платонов, а не
одних-таки неронов российская земля рожать, - при соответствующем
вольфовском усердии. Получилось, что наш российский гений произошел не от
духа святого, не от голубя почтового, но тоже от потустороннего живого
существа элитной породы.
И вот, воспарил гений Ломоносова...
Вы, конечно, думаете, что меня восхищают живописные керамики да мозаики
великого Михайлы? Его бормотание о коловращательном движении? Обойдетесь.
Меня восхищает четкая, системная, стратегическая способность молодого
ученого ухватить суть России; глубоко удовлетворяет внесенный им вклад в
практическое утверждение нашей Имперской Теории. Ибо уже в самой первой
своей, хромоногой оде "На взятие Хотина" Михайла смело ввел в современный
сюжет двух равных главных персонажей и провел их рука об руку по полям наших
трудовых и военных побед. Он им все показал, разъяснил, порадовался вместе с
ними за восстающее могущество Империи. Кто были эти два покойные Отца?
- "Ленин и Сталин..." - начал было поэт Михалков на музыку генерала
Александрова.
- "Сталин и Мао слушают нас...", - затянул сводный московско-пекинский
хор.
- Петр Великий и Иван Грозный -- не стал опровергать их наш Историк.
Вот в какой ряд угодил ученый беломор, вот какой флаг он поднял, вот какой
идее стал посвящать свои скромные труды у телескопа. Хорошо, хоть атомную
бомбу наш Мишка не осилил!
Вернувшись в Россию, Михайло обнаружил себя признанным
поэтом-державником, и дальнейшая научная карьера его была обеспечена. Отцы
московско-питерские предали сукну дрянные характеристики и чумные репорты
заграничных наставников, вопивших о погромном поведении великоросса среди
пивного и женского изобилия.
Поэзия исправно служила Михайле. Только заводили на него дело о пьяном
дебоше в Академии, о мате на Шумахера и Винсгейма, как он врезал немцам одой
на прибытие Петра-маленького из их поганой Голштинии в нашу святую Русь. И
дело мгновенно умирало "для его довольного обучения". Не успевали
венценосные тетки и дядьки шагу ступить, как Мишка резво выдавал ритмический
репортаж:
"Мы славу дщери зрим Петровой,
Зарей торжеств светящу новой",
что "немало способствовало получению им места профессора химии" -
признавал Историк. Правда, место профессора элоквенции -- стихи изучать --
отдали противному Тредиаковскому. Но Михайло продолжал гвоздить рифмой
факультативно и продвигаться по службе. Ломоносов органически вписался в
академический коллектив, так что при составлении нового регламента Академии
в 1747 году Сенат с удовлетворением отмечал, что "по сие время Академия Наук
и Художеств плодов и пользы совершенно не произвела". Зато стихи остались в
веках.
Весь 1749 год Елизавета прожила в Москве. Ее тянуло поселиться в
Кремле. Здесь царил дух русской монархии и покоились под Архангельским полом
члены прошлой династии.
Но не только монархический запах витал окрест. Замечено было, что
иностранные послы всеми фибрами увиливают от почетной миссии -- сопровождать
двор при летних выездах в Москву. Причина была расследована. Оказалось, что
чуткие шпионские носы не переносят густого древнерусского духа. А дух этот
происходил не только от рыночных отбросов, не только от завалов прокисшего
огурца, но и от деревянных нужничков дачного типа -- высшего достижения
тогдашней московской сантехники. А во многих дворах даже и такой роскоши
пока не водилось...
К тому же, вся Москва была изрыта погребками, -- они кротовыми норками
высились на площадях и обочинах улиц. Изрыт был Кремль, Китай-город, прочие
культурные места. Запах забродившей квашеной капусты дополнял
гастрономический букет.
С переездом правительства в Питер мелкие и средние чиновники тоже
поспешили в новую столицу, Кремль расчистился. Теперь Елизавета решила
благоустроить первопрестольную, да может тут и осесть.
Но одной гигиеной и починкой тротуаров с Москвой справиться было
нельзя. Все здесь оставалось каким-то каверзным и опасным. Отвыкшим от
московского обихода царедворцам казалось, что тут неладно в астральном
смысле.
Вот, например, городская тюрьма. Начальники, чтобы не кормить уголовную
братию, выпускают зэков, скованных одной цепью, побираться на улицах. Зэки
эти - не то, что сейчас - все пытаны, рублены, обжарены каленым железом до
мяса, пороты кнутами до костей. Кожа на них висит клочьями, одежка стыда не
прикрывает. И вот, выходит такой кордебалет прямо на Красную площадь, и не
просто плачет: "Подайте, братья и сестры, жертвам прокурорского произвола",
- а художественно, надрывно поет на несколько голосов. Оскорбляет
общественную нравственность, собирает толпы поклонников кандального звона и
блатной музыки.
Или вот еще. Грабят и убивают в Москве прямо среди скопления народа,
среди бела дня. Милиция городская при этом спокойно наблюдает разбой,
успокаивает граждан, распугивает их приглашением в свидетели. Тихо
дожидается отстежки от добычи. На возмущенные запросы градоначальники
московские смиренно отвечают, что волки на то и волки, чтобы овцы не зевали
и т.п.
Так что, идея вернуться в град обреченный постепенно отпала сама собой.
1750-е годы потянулись длинной евро-балканской и скандинавской
интригой, Европа обстоятельно готовилась к войне. Наши дипломаты тоже не
сидели, участвовали в пересылках, сговорах, "засылали и подкупали". Бестужев
всем этим руководил, а императрица своей инициативы не проявляла, своей
стратегии не имела и в жизнь не проводила. Она не мешала профессионалам. Это
было хорошо для страны вообще, но никуда не годилось для Империи.
Зато императрица успешно занималась исправлением нутряной
нравственности. Как-то легче давались ей градоустроительные дела. Мэр
столицы из нее сейчас вышел бы неплохой, да нынешнего куда девать?
В 1751 году Елизавета запретила пытки. Пока только по пьяным,
"корчемным" делам, по долгам, межевым спорам. О государственных
преступлениях в сенатском указе не говорилось -- это чтобы иметь задний ход
на случай поимки какого-нибудь крупного зверя. Но фактически пытки
прекратились вовсе.
Еще Елизавета запретила москвичам держать домашних и дворовых медведей.
Косолапое цирковое животное неплохо поддавалось дрессировке. Медведи днем
сидели на цепи, рычали на проходящих. Ночью их спускали погулять. Стаи бурых
мишек разгуливали по Москве, буянили, решали свои свадебные проблемы, ломали
ребра ночным зевакам. Самое интересное, что к утру каждый медведь
возвращался восвояси. В родной двор. Преимущества медвежьей службы были
таковы:
- медведь - зверь мощный, верный, породистый;
- кормить его можно с большой долей растительной пищи -- малины, репы,
капусты;
- пустого собачьего бреха от него не услышишь, - зря не разбудит;
- если кого нужно по-тихому завалить, - заманывай в медвежий угол, и --
ах! -- нетрезвый гость нечаянно попал под дичь;
- перед иностранцами не стыдно: что их неаполитанские мастины? Что их
баскервильские подвывалы?
Елизавета лишила нас чуть ли не единственного национального достояния.
А иностранцы от зависти собачьей до сих пор не остывают: все им чудится, что
по Москве разгуливают медведи...
В конце 1752 года напомнил о себе наш народный академик. Михайло
Ломоносов обратился за разрешением завесть фабрику цветного стекла. Чтобы
"для пользы Российского государства" наводнить рынок бусами, бисером,
стеклярусом, и "всякими другими галантерейными вещами и уборами". Хотелось
Михайле вытеснить с российского рынка европейских производителей, издавна
украшавших дамские костюмы и самих дам. Честь изобретения полезных бижутерий
Михайло смиренно и беззастенчиво приписывал себе. Попутно профессор просил:
деревеньку мужиков да девок, 4 тыщи рублей на 5 лет без процентов,
привилегию на бусы на 30 лет. Мужики нужны были для работы, девки -- для
испытания галантерейных свойств, деньги -- на развитие. В общем, ученый муж
решил пристроить к своему научному храму коммерческий ларек.
Михайле все это пожаловали, а взамен императрица попросила его написать
историю России. Михайло конечно взялся, но заволынил эту работу и
отговаривался ее фундаментальностью.
Но наука не стояла на месте, на русский язык перевели "Древнюю Историю"
ректора Парижского университета Роллена, напечатали бешеным тиражом -- 2400
штук. А тут и простой мужик Леонтий Шамшуренков изобрел первый "автомобиль"
-- действительно "самобеглую" коляску. Два рысистых холопа были упрятаны под
капотом и потому не оскорбляли взор пассажиров выпяченными задами. Жизнь
продолжалась.
В 1754 году в Америке "кончилась земля" и французские колонисты
задрались с английскими. В Европе соответственно возобновились приготовления
к войне. Составились альянсы: Англия - Пруссия с одной стороны, Франция --
Польша -- Австрия -- с другой. Россия колебалась. Елизавета склонялась к
Франции, будто бы помня былые услуги Шетарди. К тому же, в Питер
проскользнул известный пикулевский трансвестит д'Эон. Такой замес парижского
изыска и ностальгии укрепил мнение императрицы в пользу Франции. Молодой,
чисто немецкий двор Екатерины и Петра, естественно, симпатизировал Пруссии.
Елизавета заболела. Прусская партия воспряла. Елизавета выздоровела. Немцы
притихли. Екатерина до поры стала мечтать о троне. Она писала в дневнике,
как при последних вздохах царицы будет следить, чтобы Шувалов не подсунул на
подпись завещание власти мимо Петра -- на Павла; как вызовет гвардию; как
заставит мужа "любить Россию".
Но Елизавета не торопилась к праотцам, а желала лично участвовать в
походе. Войско заранее выдвинулось в Польшу. Бестолковый толстяк Степан
Апраксин был назначен главкомом -- за неимением подходящих немцев. Всю осень
1756 года войско топталось на перекрестке польских, австрийских, русских и
турецких границ, ожидая директивы -- за кого воевать. Наконец, в январе 1757
года картина прояснилась. Новый договор с Австрией обязывал союзников
выставить по 80 000 войска, по 20 линкоров, по 40 галер. И война началась.
Но вяло. Только в мае императрице удалось вытолкать Апраксина из Риги, и он
перевалил через литовскую границу. Целый месяц не решался форсировать Неман,
хоть вода была уже теплой из-за редкостной жары. Наконец переплыл. Тут
оказалось, что передовые части нашего генерала Фермора как раз взяли Мемель.
Пока Апраксин тянулся до Прусской границы, Фермор успел захватить и Тильзит.
А 19 августа "русская армия учинила разгром прусских войск под
Гросс-Егерсдорфом".
Все вышло, как всегда. Русские никак не могли найти вражеское войско в
егерсдорфском лесу, разведка не работала. Поднялись в поход в 5 утра.
Разрозненными колоннами двинулись через лес, разбрелись, как грибники, не
подозревая о неприятеле. Пруссаки в четком строю молниеносно ударили в левый
фланг. Русские остановились в своем обычном героическом оцепенении и
простояли под огнем два часа, пока живы были. Управление войсками
отсутствовало полностью. Офицеры полегли почти все. Поранены и убиты были
многие генералы. Ситуация изменилась только когда наши запасные полки без
команды бросились продираться через лес на выручку гибнущим товарищам.
Пруссаки попали в клещи и бежали. Апраксин победно, в духе Миниха, доносил
Елизавете о виктории. Императрица настаивала на продолжении победного марша.
Апраксин трусил и пятился за Неман. Пришлось сменить-таки его на "немца"
Фермора.
1758 год начался знаменательным событием -- смещением главной фигуры
российской дипломатии -- великого канцлера графа Алексея Петровича
Бестужева-Рюмина. Не нравились ему французы, а нравились англичане и
пруссаки. Это - как если бы Молотову нравились немцы и не нравились
англичане... Тьфу! -- да ведь так и было? Видно, наше время от старого
набралось ...
Вот как пал великий канцлер. В начале сентября прошлого, 1757 года
случилась неприятность. Царица Елизавета, помолившись в приходской
царскосельской церкви, не смогла дойти до дворца, упала прямо на улице и 2
часа была без памяти. Виноватым посчитали Апраксина, приславшего накануне
протокол военного совета с решением об отступлении. Заподозрили и Бестужева,
- не мог же олух-главнокомандующий поступать самовольно! Значит, это
Бестужев его подначил. Пришлось на канцлера заводить дело. Следствие
тянулось всю зиму, у Бестужева требовали признания в заговоре в пользу
немцев. Бестужев держался стойко. Его приговорили к смерти и отдали на
царскую волю. Воля эта последовала только через год, - графа сослали в его
деревню без конфискации недвижимости.
Материалы следствия вполне изобличали шпионскую или, по крайней мере, -
подрывную деятельность принцессы Екатерины. Елизавета пыталась прижать ее в
разговоре. Но Екатерина стала валяться в ногах, лить крокодиловы слезы,
проситься восвояси -- в нищее свое королевство. Вместо следственного
действия получился бабий базар. Елизавета отступила в расстройстве.
Тем временем Фермор развил активность, взял несколько городков и 11
января принял в добровольное русское подданство Кенигсберг!
Летом Фермор прошел Польшу и вместе с австрийской армией снова вторгся
в Пруссию. 20 августа под Цорндорфом произошла кровавая битва, в которой
полегло 20 тысяч наших и 12 тысяч немцев. Снова ветер дул не в ту сторону.
Снова наша артиллерия била наугад, - в лошадиные зады собственной кавалерии,
снова смешались в кучу кони-люди. Но прусский обоз был доблестно взят. Вино,
находившееся там, оказалось не в меру крепким. Русская пехота после
дегустации осмелела, но строй составить не смогла. Зато вольнодумные позывы,
навеянные вольным европейским воздухом, испытывала непрестанно. Стали
пехотинцы грубить офицерам, растеряли ружья, взялись за дубье. Несколько
офицеров от такого страху решили ехать в Кистрин сдаваться. Еле удалось
потом замять это изменное дело. Незаметно приблизились холода, и войско
стало на квартиры в Польше.
Зима'59 прошла в поисках денег, - современная война стоила недешево.
Ободрали провинцию, - крестьянство забунтовало. Стали штамповать
"облегченную монету", - банкиры попрятали валюту. Добрались до монастырей и
епархий, - духовенство насупилось. Короче, война оказалась делом
хозяйственным. Русское же хозяйство, как известно, подчиняется неким
непостижимым законам, понять которые иноземцу не дано. Поэтому Фермора
сменили на природного нашего графа Солтыкова. Смысл назначения был
привычным, практически уставным. Солтыков состоял в родстве с императрицей
Анной Иоанновной и регентшей Анной Леопольдовной. Вот его по-миниховски и
выкинули со двора -- подыхать под прусскими ядрами. "Старичок седенький,
маленький, простенький... казался сущею курочкой, и никто и мыслить того не
отваживался, чтоб мог он учинить что-нибудь важное". Да еще против Фридриха
II Великого.
И стал Солтыков пруссаков лупить неспеша, по-стариковски. 4000 чужих
трупов зарыли под Никеном, взяли Франкфурт-на-Одере. Под Кунерсдорфом набили
немцев еще более 7000. Фридрих еле спасся от смерти, плена и прямо заболел с
досады. Помогало воевать Солтыкову и то, что он политесов не придерживался,
чуть-что -- посылал наглых австрийских союзников подальше: хрен вам, а не
половину контрибуции, когда вы в тылах отсиживались!
Кампания 1760 года пошла неплохо. Солтыков хоть и заболел, но его
генералы справлялись сами, так что 29 сентября был взят Берлин - логово
прусского зверя.
Событие такого европейского масштаба не могло не вызвать переполоха в
умах. В Питере иностранные послы сбились с ног, их стали менять и