– Импульсные единицы нужны в качестве движущей силы. Они как топливо, которое доставит нас на Землю.
Учёный воздел обе ладони, признаваясь в полном непонимании.
– Вот эти большие штуковины, похожие на поршни… что-то вроде пистонов, – сказал громадный краб. – Во время полёта мы будем выталкивать бомбочки через отверстие в середине буферной плиты под ногами: по одной в секунду в течение первых часов, а потом – ежечасно.
– Импульсный цикл происходит следующим образом, – прибавил Манмут, – для начала испускаем заряд (вы разглядите небольшое облако пара в космосе), выпрыскиваем на сопло эжекторной трубы и буферную плиту масло, препятствующее абляции[14], бомба взрывается, и плазменная вспышка ударяет по плите.
– А она не развалится? – спросил мужчина. – Или весь корабль
– Ни в коем разе, – откликнулся маленький моравек. – Ваши ученыеые разработали данный проект в середине пятидесятых годов двадцатого века. Толчок плазменной волны заставляет гигантские поршни совершать возвратно-поступательные движения. Какие-то несколько сотен взрывов под зад – и мы наберём приличную скорость.
– А это?.. – Схолиаст опустил руку на прибор, похожий на измеритель парового давления.
– Измеритель парового давления, – отозвался Орфу. – Рядом с ним индикатор масла. Выше – регулятор напряжения. Вы правы, доктор Хокенберри: любой инженер с «Титаника», живший в тысяча девятьсот двенадцатом году, разобрался бы с устройством и управлением такого судна гораздо быстрее специалиста НАСА из вашего времени.
– Сколько мощности в этих бомбах?
– Сказать ему? – забеспокоился Манмут.
– Разумеется, – отчеканил иониец. – Поздновато водить нашего гостя за нос.
– Каждая содержит чуть более сорока пяти килотонн, – сказал европеец.
– Сорок пять каждая, всего двадцать четыре тысячи с чем-то бомб, – пробормотал мужчина. – Выходит, между Марсом и Землей протянется солидный радиоактивный след?
– Что вы, термоядерные заряды вообще очень чистые, – вступился Орфу.
– Какого они размера? – спросил Хокенберри.
В машинном отделении сделалось как-то жарковато. Подбородок, верхняя губа и лоб учёного покрылись каплями пота.
– Поднимемся на этаж, – предложил Манмут, ведя собеседника вверх по спиральной лестнице, настолько широкой, что даже Орфу без труда шагал рядом с ними. – Это проще показать.
Новое помещение – примерно ста пятидесяти футов в диаметре и семидесяти пяти в высоту, как бегло оценил схолиаст, – почти целиком заполняли стойки с металлическими лотками, конвейерные ленты, храповые цепи и желоба. Европеец нажал ужасно большую красную кнопку. Ленты, цепи, сортирующие устройства зажужжали, задвигались, перемещая сотни, а то и тысячи крохотных серебристых контейнеров, которые напомнили гостю банки из-под известного прохладительного напитка, только без наклеек.
– Мы внутри автомата «Колы»? – неловко пошутил Хокенберри, стараясь заглушить собственное чувство тупой обречен ости.
– Компания «Кока-Кола», Атланта, штат Джорджия, приблизительно тысяча девятьсот пятьдесят девятый год, – пророкотал иониец. – Дизайн и схемы скопированы с одного из заводов по розливу.
– То есть бросаешь четвертак и получаешь баночку, – выдавил из себя Хокенберри. – Разве что без газировки, а с термоядерной бомбой в сорок пять килотонн, которые взрываются за хвостом корабля. И так тысячи раз.
– Правильно, – согласился Манмут.
– Не совсем, – поправил его иониец. – Помните, речь о конструкции пятьдесят девятого года. Так что кидать нужно не четвертак, а десять центов.
И краб раскатисто рассмеялся, пока серебристые банки на конвейерных лентах не задребезжали ему в унисон.
Шершень уже летел навстречу медленно растущему диску Марса, когда схолиаст промолвил, обращаясь к единственному соседу, маленькому европейцу:
– Забыл спросить… Оно как-нибудь называется, ваше судно?
– Да, – ответил Манмут. – Кое-кто решил, что имя ему не помешает. Сначала хотели окрестить «Орионом»…
– Почему? – полюбопытствовал мужчина, следя через иллюминатор, как за кормой стремительно исчезает Фобос вместе с кратером Стикни и гигантской космической посудиной.
– Так именовался проект корабля на бомбовом ходу, созданный земными учёными в середине двадцатого столетия. Однако в конце концов первичный интегратор и начальник над всей экспедицией принял вариант, который предложили мы с Орфу.
– И какой же? – Хокенберри плотнее вжался в силовое кресло: летательный аппарате рёвом и шипением ввинчивался в марсианскую атмосферу.
– "Королева Мэб", – сказал моравек.
– "Ромео и Джульетта", – кивнул собеседник. – Это было твое предложение, угадал? Ты ведь у нас любитель Шекспира.
– Как ни странно, не моё, а моего друга, – откликнулся европеец.
Ворвавшись в атмосферные слои, они летели над вулканами Фарсиды по направлению к Олимпу, Брано-Дыре и Трое.
– А при чём тут корабль?
Манмут покачал головой.
– Орфу не стал ничего объяснять. Лишь процитировал Астигу-Че и прочим отрывок из пьесы.
– Какой именно?
– Вот этот:
Меркуцио: Да здесь не обошлось без колдовства!
Ты встретил королеву Мэб в ночи…
Ромео: Кого я встретил?
Меркуцио: Слушай и молчи.
Повелевает снами эта фея
И малышей пугает в колыбели.
Величиной с колечко из агата,
Что раньше лорды на руках носили,
По лицам спящих ведьмою крылатой
Она кружится в вихре лунной пыли.
Карета Мэб надежна и легка,
И движется на лапках паука;
Прозрачный верх – из крыльев саранчи,
Поводья – бледнолунные лучи,
В тугую плеть закручены ветра
У кучера в обличье комара.
Он ростом вдвое меньше тех червей,
Что водятся в ногтях у сонных швей.
Пчела и белка – добрые подруги,
Прозрачных фей доверчивые слуги,
Для ведьмы изготовили карету —
С тех давних пор она кружит по свету.
Как призрак, Мэб проносится по сердцу
Влюбленного – и вновь оно тоскует,
По лысине придворного холуя —
И вот ему уж снится, что он герцог,
По пальцам судей, дремлющих о взятках,
По юным губкам, ждущим поцелуя, —
За то, что эти губы слишком сладки,
Их злая Мэб покроет лихорадкой…[15]
– …И так далее, и тому подобное, – закончил европеец.
– И так далее, и тому подобное, – повторил доктор филологии.
Населённый богами Олимп заполнял собою все носовые иллюминаторы. По словам Манмута, вулкан поднимался над уровнем марсианского моря всего лишь на шестьдесят девять тысяч восемьсот сорок один фут – во дни Хокенберри его считали на пятнадцать тысяч футов выше. И всё-таки… «Этого более чем достаточно», – усмехнулся про себя схолиаст.
А там, на вершине – заросшей травою вершине, – под мерцающей эгидой, поверхность которой переливалась под лучами утреннего солнца, находились живые существа. И не просто живые – боги. Те самые боги. Воевали, дышали, сражались, плели интриги, сходились друг с другом, не так уж сильно отличаясь от.людей, знакомых бывшему преподавателю по прошлой жизни.
И вдруг тяжёлые тучи уныния, месяцами клубившиеся нал головой Хокенберри, начали рассеиваться, в точности как длинные полосы белых облаков, отлетающие к югу от вершины Олимпа на крыльях северного ветра, что сорвался с моря Фетиды. В этот миг доктор классической филологии проникся чистой, простой и полной радостью бытия. Отправится он в экспедицию или нет, прямо сейчас Хокенберри ни за что не поменялся бы местами ни с кем на свете, какое бы время и мир ему ни предложили.
Манмут резко вырулил шершня к востоку от Олимпа, в сторону Брано-Дыры и Трои.
Выбравшись из дома Одиссея на Итаке, окружённого заградительным покровом, Гера перескочила прямо на вершину Олимпа. Беломраморные здания с колоннами на зелёных склонах, разбегающихся от озера кальдеры, мерцали в слабых лучах более далекого солнца.
Поблизости мгновенно материализовался Колебатель Мира Посейдон.
– Дело сделано? Громовержец уснул?
– Повелитель Молний выводит громы одним лишь храпящим носом, – отвечала белорукая богиня. – А на Земле?
– Все как мы задумали, дочь великого Крона. Целые недели нашептываний и тайных советов Агамемнону и его военачальникам принесли свои плоды. Ахиллес, как всегда, бродит по красным долинам, тогда как сын Атрея уже поднимает разгневанное большинство против мирмидонцев и прочих верноподданных Пелида оставшихся в стане. Потом он замыслил направить их под стены Илиона, к незапертым Скейским воротам.
– Ну а троянцы?
– Эней по-прежнему здесь, у подножия Олимпа, но не решается действовать без Гектора, а тот ещё отсыпается после ночного бдения у горящих останков брата. Деифоб до сих пор обсуждает с Приамом намерения амазонок.
– А Пентесилея?
– Менее часа назад пробудилась и облачилась в доспехи на смертную битву с Ахиллом. Недавно в обществе дюжины соратниц под ликование горожан покинула Трою и только что миновала Брано-Дыру.
– Дева Паллада с ними?
– Я здесь. – Блистая златыми боевыми латами, Афина возникла одесную Посейдона. – Пентесилея скачет навстречу своему року… А вместе с ней и гибель быстроногого мужеубийцы. Все кратковечные терзаются жестоким смятением.
Супруга Зевса тянется, чтобы пожать закованную в металл руку гордой богини.
– Знаю, как нелегко тебе пришлось, о сестра по оружию, Ахиллес от рождения слыл твоим любимчиком.
Паллада покачала головой в сияющем шлеме.
– Уже нет. Этот смертный оболгал меня как убийцу Патрокла и похитительницу трупов. Он поднял меч на меня и на весь мой род. Будь моя воля, его душа уже отлетела бы в сумрачный Аида.
– Да, но ярость Зевса страшит меня, – проворчал Колебатель Земли.
Его доспех оттенка зеленовато-синей глубоководной патины покрывали узоры в виде крутых волн, рыб, кальмаров, левиафанов и акул. На шлеме над отверстиями для глаз топорщились боевые клешни крабов.
– Снадобье Гефеста заставит его ужасное величество храпеть без просыпа семь дней и семь ночей, – промолвила Гера. – За это время важно достичь наших целей. Ахиллесу – изгнание или смерть, Агамемнону – возвращение лидерства, Илион – уничтожить. Или по крайней мере возобновить осаду без надежды на примирение. Когда Зевс проснётся, мы поставим его перед фактами, которых не изменить.
– Но ярость его будет ужасна, – не сдавалась Афина. Белорукая рассмеялась.
– Ты мне изволишь рассказывать о ярости сына Крона? Да по сравнению с ним Ахиллес не гневался, а надул губки, как безбородый юнец, и пинал ногою камушки. Предоставь его мне. Я как-нибудь разберусь с Верховным Отцом после. Главное – исполнить задуманное. Нам ещё нужно…
Она не успела договорить. Вокруг, на длинном газоне перед Великим Залом Собраний на берегу кальдеры, начали появляться ниоткуда богини и боги. Со всех сторон света возникли летучие колесницы, влекомые горячими голографическими жеребцами; они на глазах увеличивались и опускались на склон одна задругой, пока лужайка не заполнилась транспортными средствами. Бессмертные разделились на три группы. Покровители греков присоединились к Посейдону, Гере, Афине. Другие строились шеренгами за спиною главного поборника Трои, мрачного Аполлона: Артемида, его сестра, за ней Арес и его сестра Афродита, их мать Лето, Деметра и остальные, кто долгие годы сражался за Илион. Третьи не решались примкнуть ни к одной стороне. Вскоре вокруг уже теснились многие сотни божеств.
– Почему вы все здесь? – воскликнула с картинным изумлением супруга Зевса. – А кто же будет охранять бастионы Олимпа?
– Молчи, злокозненная! – прокричал Аполлон. – Не отрекайся, это был твой план – навести на Трою нынешнее бедствие. Никто не может найти Громовержца, чтобы противостать этому.
– Надо же, – улыбнулась Гера. – Что же настолько перепугало серебролукого Феба, что ему приспичило бежать и плакать на папином плече?
Арес, только вернувшийся из целебного бака (причём уже в третий раз после неудачной битвы с Ахиллом), выступил вперёд и встал плечом к плечу с Аполлоном.
– Женщина, – скрипнул зубами грозный бог войны, принимая свой обычный боевой рост: пятнадцать футов с лишним. – Мы терпим твоё присутствие лишь из-за вашего кровосмесительного брака с Верховным Владыкой. Иных причин у нас нет.
Смех белорукой был явно рассчитан на то, чтобы вывести противника из себя.
– Кровосмесительный брак! – поддразнила она. – Забавно, такие слова из уст олимпийца, который спит со своей сестрицей чаще, чем с любой иной богиней или кратковечной.
Арес тут же вскинул длинную смертоносную пику. Аполлон натянул тетиву и нацелил острую стрелу. Афродита достала из-за спины маленький, но не менее убийственный лук.
– Вы же не посмеете угрожать насилием нашей царице? – воскликнула Афина, становясь между копьём и стрелами, при виде которых каждый бог на лужайке активировал собственное защитное поле на всю катушку.
– Она ещё смеет говорить о насилии! – рявкнул багроволицый Арес. – Какая дерзость! Забыла, как несколько месяцев назад подстрекала Диомеда, сына Тидея, ранить меня вот этим оружием! А помнишь, ты сама швырнула копьё и нанесла мне глубокую рану, думая, будто надёжно укрыта маскирующим облаком?
Дева Паллада пожала плечами.
– Так то же было на поле битвы. Кровь ударила в голову.
– Кровь ударила в голову?! – проревел бог войны. – И это твоя отговорка, бессмертная сука?
– Скажи, где Зевс? – потребовал у Геры Аполлон.
– Разве я сторож мужу своему? – откликнулась белорукая. – Хотя, конечно, зря он не догадался нанять охрану…
– Где Зевс? – повторил сребролукий. В ближайшее время Громовержец не сможет вмешиваться в людей и олимпийцев, – ответствовала жена Кронида. – А может, и вовсе не вернётся. То, что случится в нижнем мире сегодня и завтра, лежит в нашей власти.
Аполлон ослабил кровожадную тетиву, но лука не опустил.
Тут между разъярёнными группами оказалась морская богиня Фетида, дочь Нерея, Старика из Моря, бессмертная мать Ахиллеса от кратковечного Пелея. Доспехов на ней не было, одно лишь изящное платье, расшитое узорами в виде ракушек и водорослей.
– Сестры, братья, кузены! – воззвала она. – Прекратим выказывать друг перед другом свою гордыню и вздорный нрав, пока не навредили сами себе, своим кратковечным детям и окончательно не рассердили Всемогущего, который непременно вернётся, где бы сейчас ни скрывался. Вернётся – и принесёт на благородном челе ужасный гнев на непокорных и гибельные молнии в руках!
– Лучше заткнись! – прервал её Арес, примеряясь, чтобы кинуть копьё. – Если бы ты не сунула своё плаксивое человеческое отродье в священную реку, дабы наделить его относительным бессмертием, Илион уже давным-давно одержал бы верх.
– Я никого не купала в реке. – Нереида выпрямилась в полный рост и скрестила на груди покрытые чешуйками руки. – Возлюбленного Ахилла не мать, а Судьбы избрали для великой участи. Едва он родился, я, повинуясь их настоятельному совету, ночью вложила младенца в Небесное пламя, дабы через боль и страдание – впрочем, уже тогда мой мальчик ни разу не подал голос! – очистить ребёнка от бренных частей отца. Наутро он был обожжён сверх меры, но я натёрла почерневшее тельце амброзией, с помощью которой мы освежаем и омолаживаем свою кожу. Правда, Судьбы прибегли к волшебству и многократно усилили свойства снадобья… В любом случае мальчик неизбежно стал бы бессмертным, и я добилась бы для него положения на Олимпе, если бы кратковечный отец, мой человеческий супруг Пелей, не вздумал выслеживать нас. Увидев, как сын и наследник безмолвно корчится, извивается и дёргается в огне, этот глупец взял и вытащил его из Небесного пламени, когда оставалось совсем чуть-чуть, когда процесс обожествления был почти завершён…
Потом, невзирая на все мои возражения, как и все мужья на свете, Пелей из самых добрых побуждений отнёс нашего сына к Хирону – мудрейшему и наиболее благожелательному к людям кентавру, наставнику многих прославленных героев. Тот исцелил раны мальчика, приложив к ним особые травы и мази, известные лишь учёным своего таинственного рода, после чего вскормил его как сильного мужа, питая печенью львов и костным мозгом свирепых медведей.
– Жалко, что твой ублюдок с самого начала не изжарился на костре, – сквозь зубы процедила Афродита.
Потеряв рассудок, Фетида бросилась на богиню любви, хотя ничем не могла угрожать ей, кроме длинных ногтей, похожих на рыбьи кости.
Хладнокровно, будто соревнуясь на дружеском пикнике в меткости за какой-нибудь глупый приз, Афродита натянула тетиву и пронзила стрелой левую грудь Нереиды. Богиня без жизни рухнула на траву. Чёрное вещество заструилось в воздухе, обволакивая останки, будто пчелиный рой. Никто не двинулся места, чтобы отправить несчастную к Целителю, в его волшебные баки с зелёными червями.
Из сокровенных недр вулкана внезапно грянул возглас: – Убийца! – и сам древний Нерей, Старик из Моря, восстал из непроглядной пучины кальдеры, куда удалился по собственной воле восемь месяцев назад, когда люди и моравеки заполонили его наземные океаны. – Убийца! – зычно повторил великан-амфибия, вздымаясь над водой на добрых полсотни футов, мокрой бородой и заплетёнными в косицы волосами, похожими на массу скользких, извивающихся угрей. И запустил в Афродиту молнией чистой энергии.
Богиню любви отшвырнуло на сотню футов; защитное поле спасло её от полного уничтожения, но не от жутких ожогов и синяков, когда прекрасное тело врезалось в огромные колонны перед Залом Собраний и пробило собою толстую гранитную стену.
Любящий брат Афродиты Арес метнул копьё и попал Нерею в правый глаз. С оглушительным рёвом, который могли услышать и в бесконечно далёком Илионе, Старик из Моря вырвал оружие вместе с глазным яблоком и скрылся средь волн, забурливших кровавой пеной.
Сообразив, что началась Последняя Битва, Феб сориентировался прежде Афины и Геры. Наводящиеся по тепловому излучению стрелы помчались к их сердцам. Даже бессмертному глазу было невмочь уследить за тем, с какой быстротой Аполлон натягивал и спускал тетиву.
И всё-таки неломающиеся стрелы из титана, облечённые собственными силовыми полями, способными пробивать чужую защиту, застыли в воздухе, не достигнув цели. А потом расплавились
Аполлон изумлённо разинул рот.
Афина расхохоталась, запрокинув голову в сияющем шлеме.
– Выскочка! Забыл, что, покуда Зевса нет поблизости, эгида запрограммирована подчиняться моим и Геры приказам?
– Ты первый начал, Феб, – негромко произнесла белорукая богиня. – Испей же полную чашу моего проклятия и ярости Паллады.
Она легонько шевельнула пальцем; громадный валун весом в полтонны, мирно лежавший у края воды, покинул марсианскую почву и устремился на сребролукого так быстро, что дважды преодолел звуковой барьер, прежде чем угодить Аполлону в висок.
Феб отлетел назад, бряцая и звеня золотом, серебром и бронзой, прокатился кувырком десятки ярдов и замер. Туго завитые кудри спутались, покрытые пылью и грязью из озера.
Развернувшись, Афина бросила боевое копьё, и то упало в милях за озером. Над белым домом с колоннами, принадлежавшим Аполлону, вырос огненный гриб. Фонтан из несметных осколков гранита, мрамора и стали взметнулся на целых две мили навстречу гудящему силовому полю над пиком Олимпа.
Сестра Громовержца Деметра послала в соперниц ударную волну, которая лишь сотрясла воздух, без вреда обогнув пульсирующие эгиды богинь, зато Гефеста подкинула на сто ярдов и швырнула далеко-далеко за вершину. Краснодоспешный Аид ответил гиацинтовым лучом пламени, на пути которого плавились и бесследно сгорали храмы, камни, земля, вода, сам воздух.
Музы вдевятером завизжали, примкнув к сплотившейся шайке Ареса. С колесниц, квитировавшихся прямо из пустоты, заблистали молнии. Мерцающая эгида Афины полоснула ряды противников. Виночерпий Ганимед, бессмертный только на девять десятых, пал на ничейной земле и завыл от боли, когда божественная плоть задымилась на кратковечных костях. Дщерь Океана Эвринома ввязалась в драку с Палладой, но сразу попала под атаку фурий, которые, хлопая крылами, набросились на неё подобно громадным летучим мышам-кровососам, взмыли вместе с нею над полем сражения и понесли едва успевшую вскрикнуть жертву куда-то вдаль, за пылающие здания.
Олимпийцы ринулись врассыпную: кто в укрытие, кто к летучим колесницам. Некоторые квитировались прочь, однако большинство собрались в отряды на разных берегах кальдеры. Энергетические поля заполыхали алым, изумрудным, фиолетовым, голубым, золотым и мириадами других цветов, сплавляясь в единые боевые щиты. Ни разу в истории боги не воевали подобным образом – без милосердия, без жалости, без того сорта профессиональной учтивости, какую они обычно проявляли друг к другу, без утешительной надежды на восстановление от бесчисленных рук Целителя или в баках с червями, а главное, что хуже всего, – без вмешательства Громовержца. Кронид был рядом всегда: он силой, уговорами, угрозами хоть как-то сдерживал их вечную кровожадную вражду. Но не сегодня.
Посейдон квитировался на Землю понаблюдать за тем, как аргивяне разрушают священную Трою. Покровитель войны собрал вокруг себя три дюжины сторонников Илиона и верноподданных Зевса. Унесённый взрывом Гефест квитнулся обратно и распростер над полем битвы отравленный чёрный туман.
Война богов разгорелась в течение часа и вскоре охватила весь Олимп, докатившись под самые стены Трои. К заходу солнца вершину вулкана объяло пламя, а воды кальдеры кипели, сливаясь с огненными потоками лавы.
Выезжая на бой с Ахиллесом, Пентесилея твёрдо знала и верила каждый год, месяц, день, час и минута её жизни вплоть до этой секунды были только прелюдией к неизбежному нынешнему триумфу. Всё, что она знала прежде – учебные полевые занятия, удачи и поражения, каждый вздох и биение сердца, – было сплошной подготовкой. Ещё немного – и судьба покажет, на чьей она стороне. Либо сегодня царица амазонок стяжает победу и прикончит Пелида, либо падёт сама, покрытая – что несравненно хуже гибели – неизгладимым позором, и вскоре будет забыта навеки.
Последний исход её никак не устраивал.
Проснувшись во дворце Приама, Пентесилея ощутила необычайную радость и прилив сил. Для начала она как следует помылась, а потом, встав перед полированным листом металла, заменяющим зеркало в покое для гостей, долго и с редкостным для себя усердием занималась лицом и телом.
Амазонка знала, что красива по самым строгим меркам женщин, мужчин и богов. Но прежде ей было всё равно. Внешнее попросту не волновало душу воительницы. Однако нынче, неторопливо примеряя выстиранное платье и сверкающие латы, царица позволила себе вдоволь полюбоваться своей наружностью. В конце концов, она ведь станет последним, что увидят глаза быстроногого мужеубийцы, прежде чем закроются насовсем. В двадцать с небольшим лет у неё было девичье личико, а зеленые очи казались ещё огромнее в обрамлении коротко стриженных золотых локонов. Крепкие губы, не расположенные к частым улыбкам, сочностью и оттенком напоминали благоухайные розовые лепестки. Блестящий металл отражал загорелое, мускулистое тело, знавшее долгие часы охоты, плавания и занятий под солнцем, но ни в коем случае не худощавое. При взгляде на полные женские бёдра Пентесилея чуть сердито надула губки, застёгивая пряжку серебряного пояса на стройной талии. Воистину царской, высокой и округлой груди с нежными сосками цвета гвоздики, а не корицы, могли позавидовать даже соратницы по оружию. Естественно, амазонка хранила целомудрие и рассчитывала оберегать его до скончания дней. Это другая сестрица – красотка поморщилась при мысли о гибели Ипполиты – клюнула на мужские уловки, разрешила увести себя в рабство, превратилась в бессловесную скотинку для размножения мерзких, волосатых созданий. Пентесилея никогда не соблазнится подобным выбором.
Ещё неодетая, она достала серебряный флакон в форме граната и натёрлась волшебным бальзамом, согласно предписаниям Афродиты, – над сердцем, у основания горла и над вертикальной полоской золотистых волос, которая росла от промежности. Богиня любви явилась царице на следующий день после того, как Афина Паллада впервые заговорила с ней и послала на миссию. Афродита уверяла, будто лично вывела формулу этого более мощного, чем амброзия, снадобья, рассчитанного на то, чтобы ввергнуть Ахиллеса – именно его – в пучину неукротимого желания. Теперь у амазонки было два секретных оружия – копьё Афины, бьющее без промаха, и благовоние покровительницы любви. Оставалось лишь нанести мужеубийце роковой удар, пока тот будет хлопать глазами, ошалев от страсти.
Одна из подруг – скорее всего преданная военачальница Клония – начистила доспехи царицы, прежде чем отойти ко сну, и теперь они переливались в металлическом зеркале ослепительным светом. Обычно Пентесилея брала на поле битвы лук, колчан с безупречно прямыми, оперёнными красным стрелами, клинок – чуть короче мужского, зато чрезвычайно опасный в ближнем бою, и обоюдоострый боевой топор, любимое оружие амазонок. Но только не сегодня.
Красавица подняла копьё – подарок Афины. Оно казалось почти невесомым и жадным до чужой крови. Длинный наконечник – не бронза и даже не железо, а некий особенно острый, выкованный в недрах Олимпа металл – ничто не могло затупить или остановить. К тому же он был вымочен в самом ужасном яде, известном богам. Лёгкой царапины на кратковечной пятке Ахилла будет более чем достаточно: отрава устремится к сердцу, и через пару секунд он рухнет замертво. Древко негромко гудело в руке, словно рвалось, как и новая хозяйка, пронзить Пелида, уложить его, наполнив глаза, рот и лёгкие героя Аидовой мглой. Афина поведала Пентесилее о тайном источнике мнимой неуязвимости быстроногого: о стараниях Фетиды сделать ребёнка бессмертным, о глупости Пелея, который вытащил сына из Небесного пламени. «Пятка героя – вот его слабое место, – нашёптывала богиня. – Набор её квантовых вероятностей не испорчен..» Царица поняла не всё, но главное. Она способна прикончить муже– и женоубийцу, гнусного насильника, бич беззащитных девушек, того, кто злобно орудовал во главе буйных мирмидонцев на улицах захваченных городов, покуда прочие аргивяне почивали в приморском стане на лаврах и жирных задах.