– Хок-эн-беа-уиии, – произнесла она, откинув голову.
С лезвия закапала кровь.
Учёный замер. Больная рука задрожала. Нет, если он собирается сделать это, нужно действовать быстро, пока красавица не начала говорить. Она предала его, вонзила нож в сердце и бросила умирать. Зато как восхитительны были их ночи любви!
– Ты всё-таки бог, – прошептала Елена, расширив глаза, но не показывая страха.
– Ошибаешься, – процедил он сквозь зубы. – Я просто кот. Одну запасную жизнь мне уже подарили, вторую забрала ты, осталось ещё семь.
Не обращая внимания на кинжал у горла, женщина рассмеялась.
– Вспомнил про девять кошачьих жизней? Какой интересный образ. Умеешь ты играть словами… хоть и чужеземец.
«Сейчас же решайся, прикончить её или нет… Бред какой-то».
Схолиаст отвёл клинок, но прежде, чем Елена Троянская шевельнулась или вымолвила хотя бы звук, намотал на левый кулак её чёрные волосы и с кинжалом у рёбер потащил женщину за собой прочь из переулка, от дома Андромахи.
Они описали круг и вернулись к заброшенной башне с видом на Скейские ворота, той самой, где Хокенберри наткнулся на прячущихся Менелая с Еленой и где красавица заколола его после того, как учёный честно квитировал её супруга в стан Агамемнона. Мужчина поволок Елену по узкой витой лестнице – на самый верх, к открытой площадке, стены которой были разрушены несколько месяцев назад, во время божественной бомбёжки.
Взобравшись, он толкнул пленницу к обрывистому краю, но так, чтобы снизу её не заметили.
– Раздевайся, – бросил схолиаст. Дочь Зевса откинула волосы с глаз.
– Думаешь овладеть мной, а потом уже сбросить вниз?
– Раздевайся.
Готовый в любую секунду пустить в ход клинок, он сделал шаг назад. Елена выскользнула из многослойных шёлковых одежд. Утро выдалось тёплое по сравнению с тем памятным днём, когда Хокенберри перенёсся на «Королеву Мэб» (тем зимним днём, когда предательница воткнула нож ему в сердце), однако здесь, высоко над городом, свистел студёный ветер. Соски красавицы выпятились и затвердели, живот и голые руки покрылись гусиной кожей. Каждый упавший предмет одеяния учёный пинком отбрасывал в сторону. Затем, не сводя насторожённого взгляда с Елены, ощупал мягкий шёлк и подкладку. Он искал другие спрятанные кинжалы, но их не было.
Осиянная утренними лучами пленница стояла перед ним, чуть расставив ноги, не пытаясь прикрыть ни белую грудь, ни лобок, но свободно опустив по бокам грациозные руки. Под гордо поднятым подбородком алела тонкая линия. Во взоре читался спокойный вызов и вместе с тем лёгкое любопытство: что же дальше? Даже кипя от гнева, Хокенберри не удивлялся, как эта женщина заставила сотни тысяч доблестных мужей убивать и калечить друг друга. Его поразило другое. Оказалось, Томас мог испытывать столь исступлённую, кровожадную ярость – и в то же время желать постельных утех. Семнадцать суток в условиях повышенной гравитации сделали своё дело: на Земле профессор чувствовал себя могучим богатырём, способным поднять красавицу одной левой, без усилий отнести куда угодно и сделать с роскошной добычей всё, что ему заблагорассудится.
Схолиаст швырнул невесомые тряпки ей под ноги.
– Одевайся.
Опасливо косясь на своего похитителя, Елена подобрала одежду с пола. От Скейских ворот долетели крики, аплодисменты, кто-то стучал тупыми концами копий по звонким щитам: это Приам окончил торжественную речь.
– Расскажи, что здесь творилось, пока меня не было, – буркнул учёный.
– Так вот зачем ты вернулся, Хок-эн-беа-уиии? – сказала красавица, укрепляя низкий лиф. – Интересуешься последними новостями?
Мужчина жестом повелел ей сесть на обломок большой плиты и сам опустился на камень, держась на расстоянии в шесть футов. Даже вооружась кинжалом, не стоило подпускать коварную слишком близко.
– Выкладывай всё, что случилось с тех самых пор, как я исчез, – снова потребовал Томас.
– Не хочешь узнать, почему я тебя зарезала, Хок-эн-беа-уиии?
– А что непонятного? – В голосе схолиаста звучала усталость. – Я, как последний дурак, переношу твоего обманутого мужа за городские стены, а ты и не думала отправляться за ним. Если б ахейцы ворвались в Трою, в чём уже никто не сомневался, то в случае моей гибели было бы на кого свалить вину за новое предательство. Да, но Менелай бы всё равно тебя прикончил. Пусть ум у него и не острее завалящего клинка, можешь поверить: пережив такое, мужчина начинает смекать что к чему, и в следующий раз его так просто не проведёшь.
– О да, он убил бы меня, Хок-эн-беа-уиии. Дело не в этом. Я причинила тебе боль только ради того, чтобы не оставить выбора самой себе. Так, чтобы поневоле остаться в городе.
Бывший служитель Музы попытался напрячь мозги. Голова раскалывалась.
– Как это?
– Когда Менелай отыскал меня, я поняла, что счастлива последовать за ним. Умереть от его руки, если придётся. Долгие годы я была илионской шлюхой, подложной женой Париса, виновницей беспрестанного кровопролития, и сердце огрубело – в любом смысле слова. Я стала грязной, чёрствой, пустой. Такой же, как все.
«Ну уж нет, Елена, – едва не вырвалось у него. – Говори что хочешь, но ты ни на кого не похожа».
– После смерти Париса, – продолжала красавица, – я вдруг осталась без супруга, без господина – впервые с тех пор, как была девчонкой. И вот эта глупая радость при виде троянского мужа – словно радость раба, который вернулся к привычным цепям и оковам. В ту ночь, когда ты нашёл нас на башне, я мечтала лишь об одном – жить в городских стенах, совсем одной, не как жена Менелая или жена Париса, просто… Еленой.
– А я-то тут при чём? – поднял бровь Хокенберри. – Сказала бы прямо, что хочешь остаться, когда с моей помощью сплавила ахейца к брату в лагерь. Я бы куда угодно тебя перенёс, только попроси.
– Вот поэтому и пришлось тебя убить, – глухо ответила женщина.
Хокенберри лишь нахмурился в ответ.
– В тот день я решила не связывать свою судьбу ни с кем из мужчин, только с городом… с Илионом, – произнесла Елена. – А не надеяться, что твои волшебные чары спасут меня даже тогда, когда державные Атриды разрушат Скейские ворота и подожгут священную Трою.
Целую минуту схолиаст размышлял над её словами. Смысла он так и не нашёл – и зная, что не найдёт никогда, отбросил всякие попытки.
– Что здесь произошло за последние недели? – уже в третий раз осведомился он.
– После того, как я сочла тебя мёртвым и бросила в этой башне, – начала красавица, – для города настали тёмные дни. Агамемнону почти удалось взять Илион. Гектор горько скорбел у себя в чертогах ещё до того, как амазонки отправились навстречу погибели. Дыра в небесах закрылась, и видимо, навсегда, вот благородный Приамид и замкнулся в четырёх стенах наедине с горем, отвергнув даже любимую Андромаху. Она уже собиралась рассказать ему, что Астианакс не убит, но так и не придумала, как это сделать, не поплатившись жизнью за обман. Многие из достойных сынов Трои пали от рук аргивян и союзных им богов, и если бы не покровительство сребролукого Аполлона, который осыпал неприятельские полчища градом непогрешимых стрел, Илион был бы взят и разрушен в те мрачные дни, пока шлемоблещущий Гектор не ввязался в сражение.
Дошло до того, что данайцы с Диомедом во главе пробили брешь в городской стене у смоковницы. Ещё до нашей злополучной войны с богами за десять лет осады враги уже трижды подступали туда, посягая взойти на твердыню в уязвимом месте, которое, верно, открыл им какой-нибудь искусный волхвователь; всех отбивали Гектор, Парис и другие славные герои: сперва Большого и Малого Аяксов, потом сынов Атрея, а после и самого Тидида. Однако на сей раз, через четыре дня после того, как я покушалась убить тебя и бросить на растерзание птицам, надменный Диомед явился к дикой смоковнице не один, а со всеми своими аргосцами. В ту самую минуту, когда на западе ратники Агамемнона воздвигали осадные лестницы, а Скейские ворота трещали под ударами таранов величиной с вековые деревья, отпрыск Тидея тайком, но с огромными силами атаковал нижайший участок стены, и на закате четвёртого дня аргивяне ворвались в город.
Только беспримерная храбрость Деифоба – это брат благородного Гектора, волей царя и своего отца Приама предназначенный мне в очередные супруги, – так вот когда бы не отвага Деифоба, Трое пришёл бы бесславный конец. Пока другие сокрушались духом из-за лестниц и стенобитных орудий Агамемнона, сей доблестный муж заметил подлинную опасность, собрал уцелевший остаток своего батальона, несколько сотен бежавших бойцов Энея, позвал на подмогу Гелена, полководца, именуемого Азием Гиртакидом, и бесстрашного ветерана Астеропея и лично возглавил ответное наступление, превратив близлежащую рыночную площадь в линию второго фронта. В ужасной схватке с одолевающим нас Диомедом он сражался как бог, ухитрившись отбить даже грозную пику, брошенную в него Афиной, – ибо бессмертные воевали с такою же, если не с большей свирепостью, что и кратковечные.
К рассвету нового дня в стене уликой смоковницы зияла огромная брешь, дюжины улиц оказались либо сожжены, либо заняты озверевшими врагами, полчища Агамемнона по-прежнему покушались взять приступом наши северные и восточные стены, расщепленные Скейские ворота едва держались на тяжёлых железных петлях. Тогда-то шлемоблещущий герой и объявил Приаму и отчаявшейся родне, что вступает в битву.
– И что же, вступил?
– А как же! – рассмеялась Елена. – Мир ещё не видел столь великой и славной aristeia. Разгневанный Гектор, которого Аполлон с Афродитой хранили от молний Афины и Геры, вызвал Тидида на честный поединок и пронзил своего противника лучшим копьём. Аргосцы в трепете обратились в бегство. Уже на закате город был снова цел, и каменщики не покладая рук надстраивали стену возле старой смоковницы, так чтобы не уступала укреплениям у Скейских ворот.
– Диомед погиб? – потрясённо вымолвил Хокенберри.
Десять лет наблюдений за ходом троянской осады уверили схолиаста, что сын Тидея неуязвим, как Ахилл или небожитель. В гомеровской «Илиаде» подвиги Диомеда и его знаменитый поединок занимают пятую песнь целиком и начало шестой, уступая величиной и яростью лишь деяниям быстроногого Пелида, увековеченным в песнях с двадцатой по двадцать вторую, – легендарному гневу Ахилла, которому никогда уже не сбыться на этой Земле после того, как некий учёный решил вмешаться в историю.
– Диомед погиб, – ошеломленно повторил схолиаст.
– Да, и Аякс тоже, – обронила Елена. – Поутру наш пламенный защитник вторично вызвал Теламонида на бой: если помнишь, они уже сходились для славной aristeia, однако расстались друзьями, как ни пылали оба сразиться. На сей раз вышло иначе. Гектор с размаху грянул мечом по светозарному Щиту соперника, так что медь загудела под мощным ударом. «Пощады! – взревел Большой Аякс. – Помилуй меня, сын Приама!» Но Гектор не сжалился: тем же клинком поразил ему грудь и хребет, исторгнув душу героя прежде, чем солнце поднялось над окоёмом хотя бы на ладонь. Громко зарыдали крепкодушные саламинские воины, в знак скорби разрывая на себе пышные одежды, и тут же в смятении подались назад – лишь для того, чтобы врезаться в рати Атридов, хлынувшие на Лесистый Утёс. Знаешь, тот высокий кряж на западе, который бессмертные нарекли могилой быстрой амазонки Мирины?
– Знаю, – кивнул Хокенберри.
– Вот там отходящие войска покойного Аякса и столкнулись с бегущими в атаку копьеборцами Агамемнона и Менелая. Что тут началось! Полная неразбериха.
И в эту-то неразбериху вихрем ворвался Гектор. Деифоб не отставал от него ни на шаг, следом вели своих фракийцев Акамас и старенький Пирос, а там подоспели Месфл с Антифовым сыном, воеводы громогласных меонийских мужей… Словом, все троянские и союзные нам герои, ещё два дня назад не чаявшие остаться в живых, приняли участие в битве. Тем памятным утром я взошла на городскую стену вместе с прочими знатными дамами, юношами, детьми и дряхлым Приамом, которого нынче таскают на паланкине, сделанном из бывшего престола. И целых три часа ни один из нас, как ни всматривался в даль, не видел ни зги на поле брани, такую пыльную бурю подняли разом тысячи ратников и сотни конных колесниц. Поверишь ли, Хок-эн-беа-уиии, порой тучи стрел затмевали солнце.
Но вот прах улёгся на землю, и как только бессмертные удалились на свой Олимп, устав от сечи, Менелай отправился вслед за Аяксом и Диомедом в обитель Аида и…
– Менелай тоже умер? Твой муж погиб? – Учёный был потрясён до глубины души.
Перечисленные усопшие десять лет сражались друг с другом, потом ещё десять месяцев с богами – и всё им было нипочем.
– А я что говорю? – рассердилась красавица. – Нет, это не дело рук благородного Гектора. Ахеец пал от пернатой стрелы, пустил же её не кто-нибудь, а юный Пальм – внук Ликаона и наследник убитого Пандара, которого Феб одарил сокрушительным луком. Год назад из этого освящённого небожителем лука отец меткого юноши уже пытался прикончить Атрида, однако незримая для смертных Афина направила острое жало ахейцу в бедро. В этот раз богини рядом не оказалось, и Менелай получил стрелу сквозь дыру в забрале; бурная медь просадила череп, пронзила мозг и вырвалась из шелома с противной стороны.
– Юный Пальм? – растерялся Хокенберри, осознавая, что повторяет имена, как полный идиот. – Ему же нет и двенадцати…
– Одиннадцати, – с улыбкой уточнила Елена. – Но мальчик воспользовался луком отца, Пандара, павшего годом ранее от руки Диомеда. И вот одна-единственная стрела избавила моего супруга от всех сомнений и мигом уладила наши семейные дрязги. Кстати, если тебе интересно взглянуть, его окровавленные доспехи висят в моих чертогах во дворце. Мальчику Пальму достался узорный щит.
– Господи, – произнёс учёный. – Диомед, Большой Аякс, Менелай – и всё за какие-то сутки. Неудивительно, что аргивян оттеснили назад, к их чёрным судам.
– О нет, – возразила красавица. – Удача ещё могла отвернуться от нас, когда наконец появился Зевс. – Зевс! – воскликнул схолиаст.
– Да, он, – подтвердила женщина. – Бессмертных покровителей аргивян так прогневала погибель чемпионов-любимчиков, что одни лишь Афина с Герой поразили огнистыми молниями тысячи доблестных сынов Илиона. Колебатель земли Посейдон возвысил свирепый голос, потряс долину и сокрушил два десятка крепкоустроенных зданий Трои. Лучники падали со стен, точно сухие листья. Даже Приама сбросило с трона, вернее, с носилок.
Всё, чего мы достигли за день, в одну минуту было утрачено. Гектор хотя и с боем, но отступил, унося Деифоба, которого ранили в ногу; троянцы пробились обратно к Лесному Утёсу, а оттуда – к Скейским воротам.
Мы, женщины, чуть не скатились тогда со стены, чтобы помочь задвинуть огромный тугой запор на расщепленных створках: настолько жестокая завязалась битва. Наравне с отступающими героями в город целыми дюжинами вторглись дышащие злобой аргивяне. И вновь содрогнулась земля от зычного голоса Посейдона, и люди попадали на колени. Афина и Аполлон сражались под небесами, носясь на пылающих колесницах, причём светлоокая дщерь Громовержца уже готовилась одержать победу, а златотронная Гера поливала наши стены дождём силовых разрядов.
И вот на востоке явился Зевс. В очах кратковечных он выглядел ужасней и выше, чем когда-либо…
– Ужаснее, чем тогда, в облаке атомного гриба? – поинтересовался Хокенберри. Елена усмехнулась.
– Гораздо ужаснее, мой дорогой Хок-эн-беа-уиии. Повелитель Молний смотрелся настоящим колоссом. Ноги его вздымались над заснеженным пиком Иды, что на востоке, широкая грудь разрезала пелену лёгких туч, а страшное чело вознеслось выше, чем в летний денёк маковки самых огромных кучевых облаков, поставленных друг на друга.
– Ничего себе, – выдохнул учёный, напрягая всё своё воображение.
Как-то раз он поцапался с Громовержцем – ну, может, и не совсем поцапался, а попросту улизнул от него, когда в самом начале богоборческой войны на Олимпе случилось землетрясение: падая, проскользнул между стопами Повелителя Громов и подхватил оброненный квит-медальон, чтобы телепортироваться куда подальше. Отец Всех Бессмертных не превышал тогда обычных пятнадцати футов, но и этого более чем хватало, чтобы внушить смертному трепет. Теперь схолиаст попытался представить себе десятимильного колосса. И наконец махнул рукой:
– Ладно, продолжай.
– Так вот при виде столь грозного великана все ратники застыли будто каменные – подняв мечи, замахнувшись копьями, вскинув щиты. Даже божественные колесницы замерли в небе, только представь: Афина и Аполлон остолбенели, как и тысячи кратковечных далеко под их ногами… А Зевс прогрохотал… Прости, Хок-эн-беа-уиии, я вряд ли смогу изобразить его голос: это звучало как если бы все небесные грозы, землетрясения и вулканы грянули разом… Короче говоря, он воскликнул: «ДЕРЗКАЯ ГЕРА! СНОВА ТЫ СТРОИШЬ ЗЛОТВОРНЫЕ КОЗНИ! Я И ТЕПЕРЬ ПОЧИВАЛ БЫ, НЕ ПОЯВИСЬ ТВОЙ УВЕЧНЫЙ СЫНОК И ЖАЛКИ И СМЕРТНЫЙ, ЧТОБЫ РАЗ РУШИТЬ ОБМАННЫЙ СОН! КАК ПОСМЕЛА ТЫ ОБОЛЬСТИТЬ МЕНЯ ПЫЛКИМИ ОБЪЯТИЯМИ, ОСЛЕПИТЬ УМ ЖЕЛАНИЕМ, ЛИШЬ БЫ НАСТОЯТЬ НА СВОЁМ И НАКОНЕЦ-ТО РАЗРУШИТЬ СВЯЩЕННУЮ ТРОЮ ВОПРЕКИ ПОВЕЛЕНИЮ СВОЕГО ВЛАДЫКИ?!»
– Увечный сынок и смертный? – эхом повторил Хокенберри.
Первый – это наверняка покровитель огня Гефест. А кто же составил ему компанию?
– Да, так он и прорычал, – кивнула Елена, потирая бледную шею. Похоже, подражание раскатистому басу Громовержца утомило её голосовые связки.
– Ну а потом? – потребовал схолиаст.
– А потом, не успел кто-либо из олимпийцев пошевелить и пальцем, не успела Гера промолвить хоть слово в свое оправдание, как Тучегонитель поразил непокорную метким ударом сверкающей молнии. Думаю, он её прикончил, хотя небожители и вечны.
– Просто они умеют восстанавливаться после смерти, – пробормотал мужчина, вспомнив о вместительных баках и синих клубках из червей в просторном белом здании на Олимпе, где обитал гигантский насекомовидный Целитель.
– Тоже мне откровение! – раздражённо фыркнула красавица. – Не перед нашими ли глазами за минувшие десять месяцев шлемоблещущий Гектор полудюжину раз убивал Ареса? А через несколько дней опять выходил с ним на бой? Поверь, тут иной случай.
– Как это?
– Молния Зевса и впрямь уничтожила Геру. Обломки небесной колесницы разлетелись на мили вокруг, крыши домов в Илионе забрызгало кипящим золотом и сталью, а что до самой богини, обугленные кусочки её нежно-розовой плоти разбросало по всей дороге от океана до Приамова дворца. Ни у кого из нас не достало храбрости прикоснуться к этим мясным ошмёткам, и те много дней дымились и шипели, как на углях.
– Иисусе, – прошептал Хокенберри.
– После этого грозный Кронид поразил Посейдона: разверз лоно земли под быстрыми стопами удирающего морского божества, и бедолага полетел прямо в зияющую бездну. Эхо его ужасных воплей часами отдавалось в наших ушах, доколе все кратко-вечные – равно ахейцы и жители Трои – не зарыдали от нестерпимого рёва.
– И что, Эгиох ничего больше не сказал?
– Отчего же. Он воскликнул: «Я – ЗЕВС ТУЧЕГОНИТЕЛЬ, СЫН ВЕЛИКОГО КРОНА, ОТЕЦ БОГОВ И ЛЮДЕЙ, И Я ВЛАДЕЛ ПРОСТРАНСТВОМ ВЕРОЯТНОСТЕЙ ЕЩЁ ДО ТОГО, КАК ВЫ ПЕРЕМЕНИЛИ СВОИ ЖАЛКИЕ ОБЛИЧЬЯ ПОСТЛЮДЕЙ! Я БЫЛ ХОЗЯИНОМ И ХРАНИТЕЛЕМ СЕТЕБОСА, КОГДА ВЫ ЕЩЁ НЕ СМЕЛИ МЕЧТАТЬ О БЕССМЕРТИИ! А ТЫ, ПОСЕЙДОН, КОЛЕБАТЕЛЬ ЗЕМЛИ, ПРЕДАТЕЛЬ, ДУМАЕШЬ, Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ВЫ С МОЕЙ ВОЛООКОЙ ЦАРИЦЕЙ -ЗАМЫШЛЯЛИ ПРОТИВ МЕНЯ КОЗНИ? ИЗГОНЯЮ ТЕБЯ В СУМРАЧНЫЙ ТАРТАР, СТОЛЬ ЖЕ ДАЛЁКИЙ ОТ АДА, КАК СВЕТЛОЕ НЕБО ОТ ДОЛА! В ПРОПАСТЬ ГЛУБОКУЮ, ГДЕ ПОД ЗЕМЛЁЙ ГЛУБОЧАЙШАЯ БЕЗДНА, ТУДА, ГДЕ ЯПЕТ И КРОН ЗАТОЧЁННЫЙ, СИДЯ, НИ ВЕТРОМ, НИ СВЕТОМ ВЫСОКОХОДЯЩЕГО СОЛНЦА ВВЕК НАСЛАДИТЬСЯ НЕ МОГУТ; КРУГОМ ИХ ПУЧИНА ИЗ ЧЁРНЫХ ДЫР!»
Елена остановилась, чтобы сипло прокашляться.
– Хок-эн-беа-уиии, у тебя есть что-нибудь выпить? Он протянул ей мех, наполненный свежей водой из фонтана на площади, и подождал, пока красавица смочит горло.
– Вот как вещал державный Зевс, когда разверз под ногами Колебателя земли бездонную яму и скинул визжащего Посейдона в Тартар. Копейщики, заглянувшие с городской стены в ту пучину, несколько дней потом не могли разговаривать, только мычали да иногда разражались воплями.
Схолиаст молчал.
– Тогда Воздымающий Тучи велел всем богам немедленно возвращаться на Олимп и принять от него жестокую кару… Прости меня, Хок-эн-беа-уиии, если позволишь, я не буду изображать его громогласный рёв… И в то же мгновение всех точно ветром сдуло: небесные колесницы, сребролукого, Афину, багровоглазого Аида, кровожадного Ареса – словом, весь наш пантеон квитировался прочь: ни дать ни взять нашкодившие дети, которых папочка послал домой ожидать розог.
– А Зевс, он тоже пропал?
– Ну нет. Кронид ещё только вошёл во вкус. Ужасным великаном он прошествовал по Илиону и семимильными шагами двинулся к побережью, похожий на первенца Андромахи, когда тот идёт по песочнице, полной рассыпанных солдатиков. Сотни троянцев и аргивян нашли погибель под его гигантскими стопами, Хок-эн-беа-уиии. Достигнув ахейского стана, Зевс протянул десницу и спалил до единого чёрные корабли, извлечённые на песок. Потом он сжал пылающую руку в могучий кулак, на море выросла невероятно высокая волна и разбила о берег те вражеские суда, что стояли на якоре или прибыли охраняемым караваном от Лемноса, с вином и дарами от Язонида Эвнея, – опять же, будто сынишка Гектора, который плещется в ванне и ради забавы, по прихоти, топит свои деревянные лодочки.
– Святый Боже, – прошептал учёный.
– Вот именно, – поддакнула Елена. – И лишь после этого Повелитель Молний исчез. Раздался гром – ещё ужаснее, нежели голос, оглушивший сотни людей, и ветер бурно устремился в пустоту, оставленную великаном, сорвал шатры ахейцев и унёс их в небо на многие тысячи футов, а сильных троянских жеребцов, разрушив конюшни, перебросил через самую высокую городскую стену.
Схолиаст посмотрел на восток, туда, где троянское войско уже окружало поредевшие аргивские рати.
– Прошло полмесяца. Боги возвращались? Хоть кто-нибудь? Зевс, например?
– Нет, Хок-эн-беа-уиии. Никто из бессмертных больше не показывался.
– Да, но это было две недели назад, – произнёс мужчина. – Почему же Гектор так долго мешкал? Ахейцы наверняка были не в силах дать отпор после смерти Большого Аякса, Диомеда и Менелая.
– И не только они, мы тоже. Многие из наших несколько дней не могли слышать. Как я упоминала, воины со стены и те, кто оказался слишком близко к разверстой бездне Тартара, на целую неделю превратились в слюноточивых дурачков. Перемирие заключили, не сговариваясь. Горожане собрали своих мертвецов – а их после кровопролитных боёв с данайцами осталось великое множество – и погребли героев по древнему обычаю. Впрочем, костры полыхали не только в Илионе, но и по всему побережью, где перепуганные аргивяне пытались восстановить боевой стан. Однако настала вторая неделя, и Агамемнон велел своим людям валить деревья у подошвы лесистой Иды – разумеется, для строительства новых кораблей. Тогда-то Гектор повёл троянцев в наступление. Долго и трудно шла битва. Прижатые к морю аргивяне дрались, точно загнанные в угол крысы. Зато нынче, как видишь, считанные тысячи уцелевших окружены у самой кромки воды. Приамов сын готовится нанести последний удар. Троянская осада близится к завершению, город останется невредим, Гектор стяжает славу героя среди героев, Елена обретёт свободу.
Какое-то время мужчина и женщина молча сидели на каменных плитах, устремив глаза на запад, где сверкали на солнце латы и копья и где трубили боевые рога.
В конце концов красавица не выдержала:
– И как ты теперь со мной поступишь, Хок-эн-беа-уиии? Учёный моргнул, посмотрел на зажатый в руке клинок и спрятал его за пояс.
– Можешь идти.
Елена взглянула ему в лицо, однако не тронулась с места.
– Уходи! – сорвался мужчина.
Дочь Зевса удалилась неторопливой походкой, шелестя подошвами сандалий по ступеням витой лестницы. Тот же самый звук Хокенберри слышал двумя с половиной неделями ранее, когда лежал на камнях, истекая кровью.
«Куда же теперь?»
Всю свою вторую жизнь учёный прислуживал Музе, и тут его по привычке потянуло доложить ей, а через неё и всем богам, об отклонениях от «Илиады», Мысль вызвала невольную улыбку. Интересно, сколько богов уцелело в той, иной вселенной, на марсианском вулкане? На всех ли обрушился гнев Зевса? Громовержец мог устроить настоящий геноцид… точнее, деицид. Но этого профессору филологии уже не узнать. Ему просто не хватит духу ещё раз телепортироваться на Олимп.
Хокенберри потрогал квит-медальон, висящий на груди под одеждой. Вернуться на судно? Мужчине очень хотелось увидеть Землю – свою Землю, пусть даже опередившую схолиаста на три тысячелетия с лишним, – хотелось оказаться в компании моравеков и Одиссея, когда «Королева Мэб» достигнет цели. А что ему оставалось делать в мире Илиона?
Учёный достал медальон и погладил литое золото.
Нет, рано. Может, он и не служит Музе (боги, должно быть, и думать забыли о взбунтовавшемся смертном), зато по-прежнему остался схолиастом. Воспоминания нахлынули неудержимым потоком, заполняя пробелы: десятки лет преподавания «Илиады», любимые пыльные аудитории, бесконечная вереница разнообразных юных лиц: бледных, прыщавых, пышущих здоровьем, загорелых, задорных, безучастных, увлечённых, унылых. Разве же он позволит себе пропустить завершающую главу в этой новой, до нелепого переработанной версии?