Теперь жители Парижского Кратера мертвы все до единого, включая Марину. Убиты и съедены Калибаном. А родной Даэману город погребён под синими льдами. Может, его обитатели и впрямь почитали туринских небожителей, но это не принесло им удачи. Вот и мужчина не ждал ничего доброго от свидания с богиней из драмы.
– Потолкуем о том, где находится твой приятель Харман, – произнесло привидение по имени Мойра.
– Где он? Как он? – Уже замолчав, Даэман понял, что сорвался на крик.
Опять знакомая улыбка.
– Все вопросы – после собрания.
– Скажи по крайней мере, что здесь такого важного, раз ты явилась… откуда бы то ни было… чтобы понаблюдать? – В речах мужчины звучала сталь, появившаяся в его характере в течение последнего года.
Мойра кивнула.
– Конечно, это важно, вот почему я пришла.
– Как? Почему? Для кого?
Призрак промолчал, однако улыбка исчезла.
Даэман выпустил свисток.
– А что именно важно: чтобы мы дали соньер Никому или, наоборот, не дали?
– Я просто хочу послушать, – промолвило привидение. – Голосовать не буду.
– Я и не спрашивал…
– Знаю, – сказал дух голосом Сейви.
Ветер донёс перезвон колокола. Колонисты начинали сходиться к центральному укрытию.
Даэман не торопился следовать их примеру. Он понимал, что безопаснее было бы привести в лагерь живого войникса, чем призрака. А ещё – что времени на принятие решения почти не осталось.
– Если ты в состоянии появиться на сборе незаметно для всех, то зачем показалась мне? – глухо спросил он.
– Говорю же, – отозвалась молодая женщина, – таков мой выбор. Что, если я вампир и не могу никуда войти в первый раз, не получив приглашения?
Мужчина не представлял себе, что такое вампир, но и не горел желанием выяснять это.
– Нет, – отрезал он. – Я не намерен приглашать тебя в наш посёлок, пока не услышу хотя бы одной серьёзной причины. Мойра вздохнула.
– Просперо и Харман предупреждали, что ты упрямец, но я не представляла, до какой степени.
– Говоришь, будто видела Хармана? – нахмурился Даэман. – Расскажи что-нибудь, чтобы я тебе поверил: как он там, где он?
Собеседники смотрели друг другу в глаза; казалось, воздух между ними вот-вот заискрится.
Колокольный звон оборвался: видимо, собрание началось.
Даэман недвижно стоял и молчал.
– Ладно, – сказала Мойра, еле заметно улыбнувшись. – У твоего приятеля шрам на лобке, над самым пенисом. Не знаю откуда: я не спрашивала. Но Харман получил эту рану после того, как в последний раз наведался в лазарет. Целебные баки не оставили бы от неё никакого следа.
Мужчина и глазом не моргнул.
– Я не видел Хармана голым. Может, что-нибудь ещё? Женщина легко рассмеялась.
– Врёшь. Когда мы с магом дали твоему другу термокожу, в которой он ходит и доныне, Харман точно знал, как её надевать, а это непросто. Он сказал, что на орбитальном острове вы проходили в такой одёжке несколько недель и что однажды раздевались перед Сейви. Следовательно, ты видел товарища без ничего, а шрам нельзя не заметить.
– Почему Харман опять в термокоже? – спросил Даэман. – Где он?
– Отведи меня на собрание. Обещаю, что всё расскажу потом.
– Лучше поговори с Адой, – предложил мужчина. – Всё-таки они… э-э-э… женаты. – Непривычное слово заставило его запнуться.
Мойра сверкнула зубами.
– Я расскажу тебе, а ты, если сочтёшь нужным, передашь ей мои слова. Идём?
Она протянула левую руку, изогнув её так, словно приглашала мужчину проводить себя на торжественный ужин.
Даэман подумал – и взял незваную гостью за локоть.
– …вот в этом и заключается моя просьба, – говорил Никто/ Одиссей, когда кузен Ады вступил в круг из сорока четырёх колонистов.
Большинство сидели на спальных мешках или одеялах. Кое-кто стоял. Даэман встал чуть поодаль.
– Ты хочешь забрать соньер – а с ним нашу единственную надежду на выживание, – сказал Боман, – а сам не объясняешь, зачем и надолго ли.
– Верно, – произнёс бородач. – Может быть, всего лишь на несколько часов. Я бы запрограммировал диск прилететь обратно с помощью автопилота. Но есть вероятность, что аппарат вообще не вернётся.
– Тогда мы все умрём, – вмешался мужчина по имени Стеф, один из уцелевших жителей Хьюз-тауна. Силач не ответил.
– Скажи хотя бы, зачем он тебе, – подала голос колонистка Сирис.
– Нет, – возразил Никто, – это личное. Сидящие и стоящие люди захихикали, словно грек отколол забавную шутку. Однако Никто хранил серьёзный и мрачный вид.
– Иди поищи другой соньер! – выкрикнул Каман, считавший себя военным экспертом.
Он уже говорил другим, что никогда не доверял даже подлинному Одиссею из драмы, которую наблюдал ежедневно в течение последних десяти лет перед Великим Падением, и тем более не собирался верить его престарелой копии.
– Я бы нашёл, если б мог, – невозмутимо ответил Никто. – Но ближайшие машины, о которых мне известно, спрятаны в тысячах миль отсюда. Слишком долго лететь на моём импровизированном плоту, если он вообще доберётся. Так что соньер мне нужен сегодня. Сейчас.
– Зачем? – повторил колонист по имени Ламан, рассеянно потирая перевязанную правую ладонь, лишённую четырёх пальцев.
Грек не проронил ни слова.
Ада, стоявшая рядом с бородатым силачом с начала собрания, негромко сказала:
– Никто, объясни, пожалуйста, что мы выиграем, дав тебе летающий диск.
– Если всё получится, как я задумал, то, вероятно, факс-узлы опять заработают. Через несколько часов, самое большее – дней. Толпа шумно заахала.
– Но скорее всего, – закончил широкоплечий герой, – ничего не выйдет.
– Вот почему ты хочешь взять соньер? – спросил Греоджи. – Чтобы вновь запустить факс-павильоны?
– Нет, – покачал головой Никто. – Это лишь побочный эффект моего путешествия. Да и то – сомнительный.
– А может… нам будет ещё… какая-то выгода? – подала голос Ада, явно настроенная благожелательнее всех прочих слушателей, на чьих измождённых лицах читалась мрачная неприязнь к чужаку.
Грек пожал плечами.
В лагере воцарилась такая мёртвая тишина, что с юга, с удаления более чем в четверть мили, долетели оклики часовых. Сын Марины повернулся: Мойра по-прежнему стояла рядом с ним, скрестив руки на затянутой в термокожу груди. Как это ни удивительно, ни один из собравшихся и бровью не повёл в сторону призрака, хотя многие, включая Никого, Аду и Бомана, внимательно посмотрели на Даэмана, когда тот входил в ворота.
Бородач выбросил перед собой могучие руки, раскинув пальцы, точно хотел дотянуться до всех присутствующих – или же оттолкнуть их прочь.
– Вы желаете, чтобы я сотворил для вас чудо. – Приглушённый, но мощный, натренированный для публичных выступлений голос оратора отражался эхом от частокола. – Такого чуда не существует. Останьтесь тут со своим соньером – и будете рано или поздно убиты. Эвакуируйтесь вниз по реке на остров – и войниксы последуют за вами. Они по-прежнему факсуют, пользуясь не только известными «старомодным» узлами. Прямо сейчас вас окружают десятки тысяч войниксов, скопившихся в паре миль отсюда, в то время как по всей Земле уцелевшие люди прячутся в пещерах, в башнях и среди развалин своих городов. Серые твари проливают человеческую кровь. Вам ещё повезло засадить в яму это… существо. Но через несколько дней, а то и часов, окаянная вошь Сетебоса наберётся сил, вырвется на свободу и проникнет к вам в головы. Поверьте на слово, это вряд ли кому-то понравится. И в конце концов горбатые войниксы всё равно придут за вами.
– Тогда нам тем более не стоит расставаться с летучей машиной! – выкрикнул мужчина, которого звали Кауль. Никто обратил свои руки ладонями кверху.
– Возможно. Но учтите: очень скоро на этой планете вам станет негде скрыться. Думаете, вы одни обладаете поисковой функцией? Войниксы и калибано тоже наделены ею, и при том их функции в отличие от человеческих исправны по сей день. Вас непременно отыщут. Не они, так Сетебос, когда насытится историей вашей Земли.
– Ты предлагаешь какой-то иной выход? – осведомился Том, немногословный врач общины.
– Я – нет, – произнёс грек, возвышая голос. – Не моё дело – дарить вам шанс, хотя он у вас появится, если мой полёт увенчается успехом. Только вот вероятность удачи мала, не буду лгать. Вы заслуживаете правды. Однако если в ближайшее время что-нибудь серьёзно не переменится, и дело тут не в соньере, ваши шансы на удачу равны нулю.
Даэман, поклявшийся себе хранить молчание весь вечер, вдруг услышал собственный громкий голос:
– Мы можем улететь на орбитальные кольца, Никто? По шестеро, на соньере. Там безопасно?
Все лица обратились к говорившему. И ни единого взгляда – к стоящей в каких-то шести футах от него мерцающей Мойре.
– Нет, – ответил бородач. – На кольцах тоже небезопасно.
Внезапно со своего места поднялась темноволосая женщина по имени Эдида. Одновременно смеясь и всхлипывая, колонистка выкрикнула:
– Ты не оставляешь нам никакой надежды, чтоб тебе провалиться!
Впервые за вечер Одиссей/Никто улыбнулся – издевательски, хамовато сверкнул белоснежными зубами сквозь почти седую бороду.
– Это не я должен дарить вам надежду, – резко промолвил он. – Тут всё зависит от воли Судеб. Это вы можете дать мне шанс… или не дать.
Ада выступила вперёд.
– Давайте проголосуем. Участие принимают все до одного, поскольку на карту поставлено выживание нашего рода. Те, кто за то, чтобы разрешить Одиссею… прошу прощения, Никому… взять соньер, пожалуйста, поднимите правую руку. Кто против, не поднимайте.
Городище – Троя, древний Илион – и поле сечи не представляли собой внушительного зрелища с высоты пяти тысяч метров.
– Что это? – поинтересовался центурион-лидер Меп Эхуу из каюты для воинов. – Здесь и сражались греки с троянцами?! На том холме с кустами и тощем клочке земли?
– Шесть тысяч лет назад, – отозвался Манмут из механического управления «Смуглой леди», упрятанной в трюм космошлюпки.
– И в другой вселенной, – добавил Орфу из угла трюма самой «Смуглой леди».
– С виду – ничего особенного, – проговорил Сума Четвёртый из пилотного отделения космошлюпки. – Летим дальше?
– Пожалуйста, ещё круг, – попросил маленький европеец.-А можно спуститься пониже? Взглянуть на долину между хребтом и морем? Или на побережье?
– Нет, – возразил ганимедянин. – Воспользуйся оптическим увеличением. Я не хочу приближаться к запретному силовому куполу над Средиземным Бассейном.
– Я думал, так будет легче для Орфу ловить сигналы радаром и приборами тепловидения, – настаивал Манмут.
– У меня всё в порядке, – вмешался рокочущий голос из трюма.
Космошлюпка ещё покружила на высоте в пять тысяч метров над руинами на вершине холма, в тысяче с лишним километров от края Средиземного Бассейна. Капитан «Смуглой леди» увеличил изображение, поступающее с главной камеры, и, отключив остальные источники информации, смотрел на Землю, снедаемый странным чувством глубокой печали.
Развалины, оставшиеся от каменной кладки древнего Илиона, располагались на гребне, что протянулся на запад, навстречу изгибу Эгейского побережья, где некогда стояли корабли на каменных якорях, привязанные к деревянным столбам. И куда пристал Агамемнон со всеми своими героями на чёрных крутобоких судах.
В те времена к западу простиралось вечное винно-цветное море. Теперь же под слабо мерцающим куполом «постов» (который мог бы за миллисекунду лишить энергии шлюпку моравеков, вздумай они залететь внутрь) виднелось пространство пересохшего Бассейна, покрытое грязью и камнями, и дальние зелёные поля. На месте древних островов, когда-то вздымавшихся из моря – цветущего Лесбоса и Тенедоса, которые быстроногий Ахилл завоевал прежде, чем бросить вызов Трое, – остались крутые лесистые холмы со скалистыми подошвами, уходящими в песчаное дно Бассейна.
Между пересохшим Эгейским морем и горным хребтом, несущим на себе останки Трои, Манмут разглядел наносную долину, протянувшуюся на полтора с чем-то километра. Теперь она поросла чахлыми деревьями, однако маленький европеец легко представлял себе, как всё выглядело во дни Одиссея, Ахиллеса, Гектора и прочих воинов: около трёх миль мелководья, окаймлённого извилистыми болотами, песчаные наносные равнины, многолюдный берег, жёлтые дюны, впитавшие столько крови за годы Троянской войны, тысячи трепетных ярких шатров, а далее – пространная долина меж городом и побережьем, ныне заглохшая под сенью низкорослых лесов, но тогда, после десяти лет осады, начисто лишённая деревьев, которые пошли на лагерные и погребальные костры.
На севере по-прежнему блестела вода. Пролив, именуемый Дарданеллами или Геллеспонтом, перегороженный силовыми мерцающими руками, такими же, какие разграничивали Гибралтар и Африку на западном конце пересохшего Средиземноморья.
Орфу – видимо, он изучал ту же область при помощи радара и других приборов – произнёс по личной линии:
– Похоже, «посты» устроили под землёй гигантскую дренажную систему, иначе вся эта область оказалась бы под водой.
– Да, – безотчетно поддакнул Манмут, которого нимало не занимали инженерно-технические подробности.
Он размышлял о лорде Байроне, Александре Македонском и прочих великих, свершивших паломничество в Илион, в Трою, на эти странным образом освящённые развалины.
«Ни камня безымянного там нет…» – всплыло в памяти маленького европейца. Кто же это написал? Лукан? Может быть. Вероятно.
И вот на вершине холма, прорезанной серовато-белёсыми следами порушенной кладки, все камни до единого безымянны. Капитан подлодки вдруг осознал, что взирает на останки развалин: многие из шрамов возникли во время небрежных, варварских раскопок помешанного на Трое археолога-дилетанта Генриха Шлимана, начатых в тысяча восемьсот семидесятом году. Подумать только: с тех пор на подлинной Земле миновало более трёх тысячелетий.
На последней из человеческих карт это невзрачное нынче место – седые валуны, чахлая растительность, наносная равнина и высокий горный хребет, обращённый на севере к Дарданеллам и на западе к бывшему Эгейскому морю, – носило название «Гиссарлык».
Однако память Манмута рисовала точное расположение армий, которые, лязгая оружием, сходились в долинах Скамандра и Симоиса. Он почти видел неприступные стены и безверхие башни, возведённые на обрыве длинного гребня у моря, лесистый утёс между городом и побережьем – греки уже тогда нарицали его Лесистым Утёсом, а храмовые жрецы и жрицы «курганом амазонки Мирины» – и жуткий лик Зевса, возникший из атомного гриба над южным окоёмом всего лишь несколько месяцев назад.
Шесть тысяч лет назад.
Когда космошлюпка завершала последний круг, капитан подлодки различил место великих Скейских ворот, что сдержали напор вопящих завоевателей (в «Илиаде», которую он прочёл сначала, не было речи о большом деревянном коне), и главную широкую дорогу за рыночной площадью и центральными фонтанами, ведущую ко дворцу Приама, разбомбленного десять месяцев назад в пересчёте на время Манмута, и к северо-востоку от него – колоссальный храм Афины. Там, где взгляд натыкался на камень и чахлые деревья, маленький европеец воображал Дарданские ворота и главную смотровую башню, а чуть севернее – колодец, у которого Елена однажды…
– Здесь ничего нет, – заявил пилот Сума Четвёртый по общей связи. – Улетаем?
– Да, – ответил Манмут.
– Да, – громыхнул Орфу по той же общей линии.
Шлюпка втянула крылья, предназначенные для малой скорости, и, вновь преодолев звуковой барьер, устремилась на север. Эхо звукового удара осталось не услышанным по обе стороны безлюдных Дарданелл.
– Ну что, волнуешься?– спросил капитан подлодки у своего друга по личной связи. – Через несколько минут мы увидим Париж.
– Вернее, кратер посередине погибшего города, – ответил иониец. – Боюсь, что чёрная дыра тысячу лет назад уничтожила квартиру Пруста.
– И всё же, всё же… – протянул Манмут. – Это там он писал свои романы. И, если не ошибаюсь, его приятель Джеймс Джойс – тоже. По крайней мере какое-то время.
Орфу хмыкнул.
– Ты никогда не говорил, что одержим не только Прустом, но и Джойсом, – настаивал европеец.
– Не было случая.
– Но почему именно эти двое, дружище?
– А почему Шекспир, Манмут? Почему сонеты, а не пьесы? Смуглая леди и Юноша, а не, скажем, Гамлет?
– Нет, ты ответь, – не сдавался капитан подлодки. – Пожалуйста.
Настала тишина. Маленький европеец прислушался к шуму реактивных двигателей, к шипению кислорода, текущего по трубкам и сквозь вентиляторы, к помехам на опустевших линиях.
В конце концов гигантский краб проговорил:
– Помнишь, я разглагольствовал на борту «Королевы Мэб» о великих творцах, сингулярностях человеческого гения, способных творить новые реальности? Ну или создавать универсальные Брано-ходы между мирами?
– Ещё бы такое забыть. Мы все решили, что ты пошутил.
– Вовсе нет, – прогрохотал иониец. – Мой интерес к людям в итоге сосредоточился на писателях двадцатого – двадцать второго века от Рождества Христова. Я давно уже понял, что сознания Пруста и Джойса сыграли роль акушерок при рождении этих столетий.
– Не очень положительная рекомендация, если учесть то, что я помню из человеческой истории, – глухо сказал Манмут.
– Нет. Вернее, да.
Несколько минут моравеки летели в молчании.
– Хочешь послушать одно стихотворение, с которым я встретился, когда был ещё юнцом, едва появившимся из фабричных бункеров роста?
Капитан подлодки попытался представить себе новорождённого Орфу. Потом оставил бесполезную попытку.
– Хочу. Расскажи.
Манмут ещё ни разу не слышал, как его друг читает стихи. Раскатистый голос звучал на удивление приятно:
Румяный малыш Руди Блум покоится во чреве,
Его рассеянные грёзы пронизаны красным сиянием,
А Молли скрипит себе длинными спицами, вяжет ему обновку из алой шерсти,
Ощущая, как малые ножки толкают её изнутри,
И дремы вновь поглощают дитя, готовя к запаху тёплых одеял.
Мужчина ласково гладит губы алой салфеткой,
Глядя на рябь облаков, плывущих между высоких кирпичных труб.
Его вдруг уносят воспоминанья: гроза качает ветки боярышника,
И малые ручки тянутся к трепещущим розовым лепесткам,
И аромат минувших дней курится у его ноздрей.
Одиннадцать суток. Одиннадцать жизней крохотного существа, явившегося из куколки.
Одиннадцать окроплённых тишью рассветов, когда тепло и тени крадутся по половицам.
Одиннадцать тысяч ударов'сердца до наступления ночи, когда утки спешат покинуть далёкий пруд.
Одиннадцать очерченных короткой и длинной стрелками, когда она прижимала его к тёплой груди.
Одиннадцать дней они смотрели, как дремлет малыш среди алой шерсти.
Отрывки романа в переплёте воображения.
Но вольные страницы плыли сквозь тёмные коридоры сознания,
Пустые или с редкими заметками на полях.
Он изнывал от схваток фантазии,
Но, излившись в чернилах, воспоминанья не доживали до утра.
После того как рокот ионийца утих, Манмут какое-то время молчал, стараясь оценить качество услышанного. Нелёгкая задача, однако он чувствовал, что друг с нетерпением ожидает имейК но этого: под конец его голос даже слегка дрожал.
– Кто это написал?– спросил европеец
– Не знаю – ответил Орфу. – одна поэтесса из двадцать первого столетия[75]. Не забывай, ведь я наткнулся на эту вещицу в ранней юности, до того как по настоящему прочитал Пруста Джойса или кого-либо из других серьёзных авторов, но для меня она соединила Джойса и Пруста навек, словно нерасторжимые грани единого сознания, сингулярности человеческого гения и внезапного озарения. Так я и не избавился от того впечатления по сей день
– Очень похоже на мою первую встречу с шекспировскими сонетами… – заикнулся Манмут. – Подключитесь к видеосигналу с «Королевы Мэб» – приказал Сума Четвёртый всем, кто был на борту.
Капитан подлодки активировал видеоприёмник Два человеческих существа бешено совокуплялись на просторной кровати застеленной шёлковыми простынями и яркими гобеленами. Энергия и откровенность этой сцены поразили европейца, много читавшего о сексуальных отношениях между людьми, но так и не удосужившегося поискать в архивах соответствующие видеозаписи.
– Что это?– полюбопытствовал Орфу по личной связи -До меня доходят безумные телеметрические показатели: скачки кровяного давления, всплески дофамина и адреналина, ненормальное биение пульса… Кто-нибудь падает в пропасть?
– Э-э-э… – начал Манмут.
Фигуры перевернулись на бок, по-прежнему не разлучаясь не прерывая ритмичного, почти ошалелого движения и моравек впервые разглядел их лица. Одиссей. Женщина походила на таинственную Сикораксу встретившую ахейца на орбитальном городе-астероиде Освобожденные от покровов её ягодицы и груди казались ещё более налитыми жизненным соком, хотя в данную минуту бюст красавицы сплюшился о грудную клетку героя.
– М-м-м… – замялся Манмут. Но Сума Четвёртый вывел его из затруднения.
– Это не тот источник. Переключитесь на носовые камеры шлюпки.
Маленький европеец так и сделал, зная, что его друг обращается к тепловидению, радарам и прочим способам получить информацию об изображении, которыми ещё располагает.
Космошлюпка подлетала к Парижу, некогда пробитому посередине чёрной дырой, но, как и на снимках с «Королевы Мэб», кратер совершенно исчез под гигантским куполом, сотканным из голубого льда. Ганимедянин связался с основным судном:
– А где наш многорукий приятель, который возвёл эту красоту?
– Насколько мы видим с орбиты, – тут же радировал Астиг-Че, – поблизости нет Брано-Дыр. Во всяком случае, корабельные наблюдатели и спутники не засекли ни одной. Похоже, тварь недавно закончила кормиться в Аушвице, Хиросиме и прочих местах; должно быть, вернулась обратно в Париж.
– Вернулась, – констатировал Орфу по общей линии. – Посмотрите в инфракрасных лучах. Прямо в центре синей паутины, под верхней точкой купола, угнездилось нечто громадное и уродливое. Там на дне уйма термальных отверстий: очевидно, монстр подогревает своё гнездо за счёт вулканического жара. Я почти различаю сотни длиннющих пальцев под мерцающими пятнами мозга.
– Что ж, – передал Манмут по личной связи, – всё-таки это твой Париж. Город Пруста и…
Гораздо позже европеец изумлялся стремительной реакции Сумы Четвёртого, даже если учесть подключение к управлению и центральному компьютеру космошлюпки.
Из разных точек ледяного купола взметнулось шесть молний. Моравеков спасла лишь приличная высота и, главное, мгновенные действия пилота.
Судно переключилось с прямоточных воздушно-реактивных двигателей на сверхзвуковые, метнулось вбок, достигнув перегрузки в семьдесят пять g, нырнуло, кувыркнулось и резко взмыло к северу. Шесть смертоносных лучей мощностью в миллиарды вольт промахнулись мимо цели всего на несколько сотен метров. Ударная взрывная волна дважды перевернула шлюпку, но Сума Четвёртый не потерял контроль. Крылья стали плавниками, и судно умчалось прочь.
Ещё один рывок в сторону, продуманный кувырок, и ганимедянин запустил систему полной невидимости, выстрелил изо всех раструбов и заполнил воздух над парижским голубым собором электрическими помехами.
Из города, погребённого под слоем льда, вылетела дюжина огненных сфер, взяла ускорение и устремилась на поиски цели. Манмут с необычным для него любопытством следил за сигналами радиолокатора, зная, что Орфу, связанный с локатором напрямую, должен чувствовать приближение плазменных снарядов.
Пламенные шары так и не нашли космошлюпки. Сума Четвёртый уже набрал высоту в тридцать два километра и продолжал взбираться к верхним пределам атмосферы. Метеоры вспыхнули на разных уровнях; взрывные волны разбежались от них во все стороны, точно рябь на пруду.
– Какого хрена… – заикнулся иониец.
– Тихо! – рявкнул Сума Четвёртый.
Судно кувыркнулось, нырнуло, свернуло на юг, распространило вокруг себя облако радарных и электрических помех и снова рвануло в космос. Ни огненных шаров, ни молний не вылетело вдогонку из стремительно удаляющегося города: вот он уже в шестистах километрах, дальше и дальше, и уменьшается на глазах…
– Кажется, наш рукастый и мозговитый приятель вооружён, – заметил Манмут.
– Мы тоже, – вмешался Меп Эхуу по общей связи. – Пора его грохнуть. Давайте-ка подогреем тёплое гнёздышко. Думаю, десять миллионов градусов по Фаренгейту для начала будет в самый раз…,,– – Молчать! – прорычал Сума Четвёртый из кабины пилота.
На общей линии послышался голос первичного интегратора: