– Я уже видел это место, – подал голос Харман, разглядывая столы со стульями, а также странные машины, встроенные в крышки ящиков. – Мы здесь однажды поужинали. Одиссей ещё жарил на мосту кошмар-птицу… И снаружи бушевала гроза. Ты помнишь, Ханна?
Девушка рассеянно кивнула, покусывая нижнюю губу.
– Вот и мне подумалось, что гостям захочется подкрепить силы, – сказал (или сказала) Ариэль.
– Вообще-то нам некогда… – начал муж Ады, однако его перебил молодой спутник:
– Да, мы голодны. На это время найдётся.
Изящный жест зеленоватой руки позвал путешественников присесть за круглый стол. Поставив на скатерть три деревянные миски с похлёбкой, разогретой в микроволновке, удивительное существо разложило салфетки, ложки, поставило рядом четыре стакана с чистой холодной водой и присоединилось к трапезе. Харман осторожно попробовал, ощутил изумительный вкус умело приготовленных овощей – и с радостью заработал ложкой. Петир опасливо сделал первый глоток и неспешно продолжил ужин, то и дело с недоверием косясь на подозрительного хозяина пли хозяйку. Ханна так и не притронулась к еде. Бедняжка утратила связь с окружением, её взгляд и мысли протекали сквозь реальность подобно тому, как золотой шарик, вырванный из прозрачного мерцающего тела, только что просочился сквозь пальцы девушки.
«Нет, я определённо схожу с ума, – думал девяностодевятилетний странник. – Эта зеленоватая… зеленоватый… это существо только что засунуло руку Ханны в собственную грудную клетку, я видел какой-то светящийся орган… И вот мы все вместе будто ни в чём не бывало уписываем горячую похлёбку. Можно поверить, что нам каждый день прислуживает за столом обладающая сознанием аватара планетарной биосферы. Или не войниксы яростно скребут углестекло всего в десяти футах от наших голов. Нет, я точно тронулся».
Впрочем, даже если так оно и было, похлёбка имела отменный вкус. Харман вспомнил о своей возлюбленной Аде – и снова налёг на угощение.
– А что ты здесь делаешь? – промолвил Петир, отодвинув деревянную миску и пристально глядя на воплощённого духа. Боевой лук по-прежнему оставался у юноши под рукой.
– Что вам угодно было бы услышать? – поинтересовался (или поинтересовалась) Ариэль.
– Какого чёрта здесь происходит? – выпалил юноша, не церемонясь. – И кто ты, гром тебя разрази, на самом деле? Почему здесь полно войниксов и с какой стати они осадили Ардис? Что за тварь, провалиться бы ей на месте, завелась в Парижском Кратере, и если она опасна, то… как от неё избавиться?
– Извечные вопросы человека! – усмехнулось мерцающее существо. – Что это такое и как его убить?
Петир ожидал ответа. Его девяностодевятилетний товарищ медленно опустил ложку на скатерть.
– Хотя, конечно, тут ты угодил в яблочко, – согласился или согласилась Ариэль. – Ибо вы трое первыми, а отнюдь не последними, должны были вскочить с поднявшимися дыбом волосами и закричать: «Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!» Но это повесть долгая, длиннее, чем даже у страдальца Одиссея, и не из тех, что слушают за остывшей похлёбкой.
– Для начала расскажи о себе, – вмешался Харман. – Ты принадлежишь Просперо?
– О да, но в прошлом. Нельзя окрестить это рабством или службой, скорее наши отношенья скрепляли узы соглашенья.
– Какого? – осведомился юноша.
Снаружи припустил сильный ливень, и хотя потоки вод задерживались на искривлённом углестекле не дольше любого из войниксов, шум этих потоков, обрушившихся на мост и перила, сливался в единый и мощный гул.
– Маг логосферы спас меня от проклятой колдуньи Сикораксы, которая держала меня в услужении, – пояснила аватара. – Ибо не кто иной, как она, сотворила непостижимые коды биосферы и вызвала своего повелителя Сетебоса, но стоило мне обнаружить особую чистоту, ослушаться её скотских и злых приказов, как ведьма, в своей неукротимой ярости, заключила непокорный дух в расщелину одинокой сосны, оставив там на двенадцать сроков по двенадцать лет. Потом явился Просперо и отверз темницу.
– Выходит, маг тебя спас, – проговорил Харман.
– Выпустил, но взял клятву – служить ему верой и правдой. – Тонкие, бледные губы существа чуть искривились. – Те же двенадцать раз по двенадцать лет.
– И что было дальше? – спросил молодой человек.
– А что мне оставалось делать?
– Ты и сейчас ему служишь? – уточнил супруг Ады.
– Сейчас – ни смертному, ни магу.
– Когда-то и Калибан работал на Просперо, – произнёс Харман, стараясь припомнить всё, что говорила Сейви, и всё, о чём твердила голограмма старого мага на орбитальном острове. – Вы не знакомы?
– О, ещё бы, – отозвался (или отозвалась) Ариэль. – Он груб и страшен, я не люблю встречаться с ним.
– Тебе известно, вернулся ли Калибан на Землю? – продолжал гнуть своё девяностодевятилетний, сожалея, что Даэмана нет рядом.
– Не хуже, чем вам. – Существо подмигнуло. – Он возмечтал обратить всю планету в своё болото, полное вонючей жижи, а небосвод – в пещеру ледяную.
«А небосвод – в пещеру ледяную…» – повторил про себя мужчина. Вслух же сказал:
– Получается, этот Сетебос и Калибан – сообщники?
– Ну да.
– А мы тебе зачем понадобились? – заговорила вдруг Ханна, наконец обратив прекрасный, по-прежнему затуманенный грустью взгляд на воплощённого духа.
И тут Ариэль запел (или запела):
Ем и пью с того стола,
Где нектар сосет пчела,
И постель моя мягка
В желтом венчике цветка.
На нетопыря вскочу,
Вслед за летом улечу.
Весело, весело я заживу,
Навек вернувшись в цветы и листву.[26]
– Да эта тварь помешана, – разозлился Петир и, резко поднявшись, подошёл к изогнутой прозрачной стене, выходящей на мост.
Три войникса тут же прянули к нему, однако наткнулись на невидимое защитное поле и скатились вниз. Правда, один из них вонзил пальцы-клинки в бетон, что ненамного замедлило падение. Остальные уже исчезли далеко под облаками.
Аватара негромко засмеялась, потом заплакала.
– Наш общий дом, Земля, находится в осаде. Война явила свой жестокий лик. Сейви погибла. Одиссей умирает. Сетебос, не дрогнув, уничтожит всё, что составляет мою суть и мой исток, всё, что мне предначертано защищать. «Старомодные» люди передо мной – не то враги, не то союзники. Я выбираю второе. А вашего мнения никто не спрашивает.
– Так ты поможешь нам победить войниксов, Калибана и этого самого Сетебоса? – просиял Харман.
– Напротив, это вы окажете мне услугу.
– Какую? – спросила Ханна.
– Для вас у меня найдётся три поручения. Во-первых, вы ведь явились искать оружие?
– Да! – хором откликнулись трое.
– Те, кто задержится здесь, найдут всё, что требуется, в потаенном чертоге в нижней части южной башни за старыми, сдохшими компьютерами. На мутной зелёной стене увидите круг со вписанным в него пятиугольником. Скажите просто: «открыть», и попадёте туда, где хитроумный грек и бедная Сейви, мир её праху, прятали невинные игрушки Потерянной Эры.
– Что значит: «Те, кто задержится»? – нахмурился Петир.
– Один из вас троих вернётся на соньере в Ардис, покуда тот ещё не пал под неприятельским напором, – продолжал воплощённый дух. – Второму должно здесь остаться, чтоб оказать поддержку Одиссею, буде тот не преставится, ибо секрет Сикораксы ведом лишь ему – мужу, однажды разделившему с ней ложе и навсегда переменившемуся после того, как и все, кому довелось вкусить ласки голубоглазой ведьмы. А третий последует за мной.
Путешественники растерянно переглянулись. Немилосердные потоки дождя за стеклом наполняли сумеречную комнату холодным подводным мерцанием. Казалось, люди стоят на морском дне или видят друг друга сквозь толщу зеленоватого стекла.
– Останусь я, – сказала Ханна. – Я и так не собиралась никуда улетать. Когда Одиссей очнётся, кто-то же должен быть рядом.
– А я возвращаюсь в Ардис, – потупился муж Ады, сгорая от стыда за собственную трусость.
Плевать на всё. Ему нужно в Ардис, к любимой жене.
– А я иду с тобой, Ариэль, – вызвался молодой человек, шагая к изящной фигурке.
– Нет, – отрезала аватара.
Товарищи вновь обменялись недоуменными взглядами, ожидая дальнейших объяснений.
– О нет, если кто и отправится со мною, то это будет Харман. Я повелю, и соньер сам доставит Петира обратно, хотя и не столь быстро, хватит и половины прежней скорости. Летучая машина уже дряхлеет, не годится пришпоривать её без нужды. Но Харман идёт со мной.
– Почему это? – взвился мужчина.
Что за бред? Никуда они его не затащат. Он возвращается домой, к Аде, и точка.
– Поскольку тебе суждено расстаться с жизнью, – изрёк воплощённый дух. – Мало того: в твоих руках судьба твоей супруги и младенца. Ну а жребий отца и мужа предрешён.
Тут существо воспарило над полом и невесомо проплыло над головами гостей, потом замерло в шести футах над крышкой стола, не сводя пристального черноокого взора с лица девяностодевятилетнего, и вновь запело:
Наш Харман спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком,
Кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Чу! Слышен похоронный звон!
Дин-дон, дин-дон!
Морские нимфы, дин-дин-дон,
Хранят его последний сон.[27]
– Нет, – покачал головой мужчина. – Простите, но… нет. Петир вскинул боевой лук и натянул тетиву.
– Уж не собрался ль ты стрелять в нетопырей? – сладко улыбнулся или улыбнулась Ариэль, взмывая ещё на двадцать футов, словно плывя по воздуху, пронизанному зеленоватым свечением.
– Не надо… – начала Ханна.
К кому она обращалась, друзья так и не узнали.
– Пора в путь, – промолвила аватара биосферы сквозь тихий смех.
Огни померкли. В кромешной темноте захлопали крылья, засвистел рассекаемый воздух, как если бы с неба слетел огромный филин. Хармана вдруг оторвало от пола – легко, словно ястреб подхватил когтями крысёнка, – и понесло спиною вперёд сквозь непроглядный мрак. Мужчина извивался, судорожно дёргая конечностями, а потом сорвался в невесть откуда взявшуюся бездну между высокими колоннами Золотых Ворот Мачу-Пикчу.
Первый день космического полёта.
Пережив целую серию превосходных взрывов – иными словами, получив отменный пинок под зад, тысячефутовое судно на атомном ходу, построенное моравеками, покидает колодец марсианской гравитации.
«Королева Мэб» резво разгоняется до ускорения в двадцать километров в секунду, хотя для того, чтобы покинуть Фобос, достаточно и жалких десяти метров: нужно ещё преодолеть силу притяжения красной планеты. Трёхсотметровому кораблю не терпится добраться да Земли. Моравеки намерены повышать ускорение, покуда посудина тяжестью в тридцать восемь тонн не помчится, покрывая добрых семьсот километров в секунду. На палубах, предназначенных для хранения импульсных единиц, превосходно смазанные цепи, храповые механизмы и ленты подают бомбочки – каждая мощностью в сорок пять килотонн, а величиной с банку «кока-колы» – к механизму подачи, который тянется посередине буферной плиты в хвостовой части судна. Путешествие только началось, поэтому заряды испускаются через двадцать пять секунд и детонируют, оказавшись в шести сотнях метров от «Королевы Мэб». После каждого выброса сопло, как и плита после каждой детонации, опрыскивается противоабляционным маслом. Под ударом плазменной вспышки тяжёлая буферная плита откатывается назад на тридцатитрёхметровых амортизаторах, после чего гигантские поршни возвращают её на место. Очень скоро космическое судно набирает удобное и постоянное ускорение силы тяжести – одну целую двадцать восемь сотых, тогда как его собственное ускорение возрастает с каждым взрывом. Разумеется, моравеки могли бы выдержать нагрузки в сотни, а то и в тысячи раз сильнее – правда, на короткое время, – однако на борту находится человек, а именно похищенный Одиссей, и члены экипажа единодушно не желают превратить его в кляксу малинового джема, размазанного по полу.
В машинном отделении Орфу с Ио и прочий технический персонал следят за уровнем масла и смазочно-охлаждающей эмульсии, не забывая проверять показания датчиков напряжения и давления пара. Атомные бомбы взрываются каждые полминуты, поэтому экономить на смазке не приходится; резервуары с маслом, похожие на океанские танкеры Потерянной Эпохи, занимают нижние десять палуб. Само же машинное отделение, с его бесчисленными трубами, клапанами, индикаторами, поршнями возвратно-поступательного хода и громоздкими датчиками давления, напоминает о пароходах девятнадцатого столетия.
Даже при довольно нежном ускорении «Королева Мэб» собирается разгоняться достаточно резво, достаточно долго, а потом достаточно быстро сбавить ход, чтобы достичь Земли чуть более чем за тридцать три стандартных дня.
Манмут с утра занимается тем, что проверяет системы «Смуглой леди». Подлодку не просто уютно разместили в одном из трюмов корабля: её соединили с лебёдками, двигателями, а также вантами для спуска в атмосферу через месяц или около того, вот маленький европеец и хочет убедиться, что интерфейсы и контроллеры для этих новых устройств исправно работают. Разделённые двенадцатью палубами Манмут и Орфу болтают по личному лучу, порознь наблюдая при помощи корабельного видео и линии передачи данных радиолокации за тем, как Марс проваливается всё дальше вниз. Камеры хвостового обзора требуют замысловатых компьютеризированных фильтров: иначе ничего не рассмотреть сквозь практически беспрерывные вспышки «импульсных единиц». Иониец хотя и не воспринимает видимый спектр, следит за удалением красной планеты посредством радиолокаторов.
– Как-то неловко себя чувствуешь, покидая Марс после всех передряг, которые мы вытерпели, чтобы попасть сюда, – замечает европеец по личному лучу.
– Действительно, – соглашается глубоковакуумный моравек. – Особенно теперь, когда боги так яростно сражаются друг с другом.
Дабы подчеркнуть свою мысль, он увеличивает масштаб изображения улетающей вниз планеты на дисплее товарища, наводя резкость на ледяные склоны и зелёную вершину Олимпа. Гигантский краб воспринимает лишь колонки инфракрасных данных, но Манмут отлично всё видит. Повсюду яркие всполохи, а знаменитая кальдера, сутки назад представлявшая собой голубое озеро, горит в тепловом спектре жёлтым и алым: видимо, снова наполнена раскалённой лавой.
– Астиг-Че, Ретроград Синопессен, Чо Ли, генерал Бех бин Адее и прочие первичные интеграторы показались мне здорово напуганными, – передаёт Манмут по личной связи, продолжая обследовать энергосистемы своей подлодки. – На меня их разъяснения по поводу неправильной марсианской гравитации тоже нагнали страха. Жутко даже подумать, кто бы мог поменять её до земного уровня.
С самого начала полёта друзьям в первый раз выпала возможность пообщаться без лишних свидетелей, и маленький европеец рад поделиться своими тревогами.
– Merde[28], и это ещё верхушка чёртова айсберга, – откликнулся Орфу.
– Ты о чём?
У Манмута вдруг холодеют органические части тела.
– А, ну да, – громыхает краб. – Ты всё время сновал между Илионом и Марсом, некогда было послушать о новых открытиях Комиссии первичных интеграторов, верно?
– Выкладывай.
– Лучше тебе не знать, приятель.
– Заткнись и давай… Ну, ты меня понял. Рассказывай. Орфу вздыхает, издав при этом такой странный звук, словно все тысяча тридцать футов корабля разом сдулись.
– Первым делом, дело в терраформации…
– Ну?
За долгие недели странствий по Красной планете на «Смуглой леди», фелюге и воздушном шаре маленький моравек свыкся с лазурным небосводом, синим морем, лишайником, деревьями, даже с избытком кислорода.
– Каких-то полтора столетия назад ни воды, ни воздуха, ни жизни на Марсе не было, – произносит иониец.
– Я знаю. Во время того первого совещания на Европе, стандартный год назад, Астиг-Че говорил об этом. Послушать его, получалось: почти невозможно, чтобы планета переменилась так быстро. И что же?
– А то, что это и впрямь невозможно, – рокочет краб. – Пока ты чесал языком с ахейцами и троянцами, наши учёные – представители Пояса и Пяти Лун – изучали терраформированный Марс. Магия тут вообще-то ни при чём… Какое-то количество астероидов было использовано, чтобы растопить ледниковый покров и высвободить углекислый газ, ещё часть пошла на бомбардировку гигантских запасов подземных вод, пробила кору планеты, так что по прошествии миллионов лет молекулы «аш-два-о» впервые вырвались наружу, потом кто-то завёз лишайники, водоросли и земляных червей, дабы подготовить почву к появлению более крупных растений, и всё это могло произойти лишь после того, как марсианская атмосфера сгустилась вдесятеро.
Манмут прекращает барабанить пальцами по экрану компьютера и отключается от виртуальных портов; схемы и изображения подлодки, а также соединённых с ней устройств тускнеют и гаснут.
– Это же значит… – нерешительно начинает он.
– Ага. На преображение планеты в её сегодняшнее состояние ушло почти восемь стандартных тысячелетий.
– Но… Но…
Маленький европеец беспомощно заикается и ничего не может с этим поделать. Астиг-Че показывал им астрономические снимки прежнего Марса – холодного, безжизненного, безвоздущного Марса, сделанные с Юпитера и Сатурна не далее чем полтора стандартных века назад. Да что там – только три тысячи лет миновало с тех пор, как человечество послало во Внешнюю Систему первых моравеков! Тогда Марс точно не был терраформирован: если не считать нескольких китайских колоний под куполами на Фобосе и на поверхности планеты, она выглядела так же, как на снимках, сделанных камерами земных спутников не то в двадцатом, не то в двадцать первом столетии, что-то около того.
– Но… – повторяет Манмут.
– Обожаю минуты, когда ты лишаешься дара речи, – отзывается Орфу; правда, на сей раз без привычного громыхания, которое сопровождает его шутки.
– Получается, мы говорим о волшебстве, о подлинных богах… божествах вроде Бога… или… – Голос европейца, доносящийся по личному лучу, возмущённо поднимается.
– Или что?
– Это не настоящий Марс.
– Вот именно, – отчеканивает гигантский краб. – Вернее, Марс настоящий, только не наш. Не тот, который находился в Солнечной системе миллиарды лет.
– То есть кто-то… что-то… подсунул… вместо… нашей Красной планеты… какую-то… другую?
– Похоже на то, – произносит Орфу. – Первичные интеграторы заодно с нашими ведущими учёными тоже отказывались верить, но это единственный ответ, с которым согласуются все факты. Солнечный день – лишнее тому доказательство.
Внезапно Манмут замечает дрожь в руках, сжимает их, отключает зрение и внешние телесигналы, чтобы лучше сосредоточиться, потом переспрашивает:
– Солнечный день?
– Мелочь, но важная, – поясняет Орфу. – Ты, случаем, не заметил, путешествуя через Брано-Дыру между Землёй Илиона и Марсом, то, что дни и ночи в обоих мирах совпадали по длительности?
– Кажется, да, но… – Маленький моравек запинается.
Ему не нужно сверяться с неорганическими банками памяти. Он и так прекрасно помнит: Земля совершает оборот за двадцать три часа пятьдесят шесть минут, а Марс – за двадцать четыре тридцать семь. Разница пустяковая, однако за месяцы, проведённые моравеками на обеих планетах, должна была стать ощутимой. Но этого не произошло. Время суток всегда сходилось, как в аптеке.
– Господи Иисусе, – шепчет Манмут по личной связи. – Господи Иисусе.
– Может, и так, – откликается иониец, весело громыхнув. – Ну или кто-то с подобными божественными возможностями.
– Кто-то или что-то на Земле наделало дырок в многомерном пространстве Калаби-Яу, соединило с их помощью разные вселенные, подкинуло вместо нашего Марса чужой… чей бы то ни было… терраформированный, с богами на вершине Олимпа… подключенный к Земле Илиона через квантовую Брано-Дыру. И вдобавок не поленилось изменить гравитацию, а также период вращения Красной планеты. Иисус, Мария, Иосиф и прочая святая братия!
– Ага, – хмыкает Орфу. – И вот первичные интеграторы полагают, что исполнитель этого маленького фокуса находится на Земле или околоземной орбите. Всё ещё рвёшься к нашей общей цели?
– Я… я… если бы… я… – Маленький моравек умолкает.
Согласился бы он принять участие в полёте, окажись всё известно заранее? В конце концов, опасности предстоящей миссии были известны ещё до того, как Манмут решился на экспедицию к Марсу. О ком бы ни шла речь – о продвинутых «постах» или же тварях из иного мира, а может, измерения, – таинственные существа показали своё умение держать в узде и даже играть квантовыми основами вселенной. По сравнению с этим – что им стоило подбросить одну планету вместо другой, поменяв её период обращения и гравитационное поле? Да, но какого чёрта он делает на корабле, несущемся к Земле, то есть прямо в логово поджидающих монстров-богов, со скоростью сто восемьдесят километров в секунду (и это ещё не предел)? Способность неведомого противника контролировать квантовую ткань мироздания – всех мирозданий – превращала жалкое оружие и тысячи спящих воинов-роквеков на борту судна в неудачную насмешку.
– Да уж, отрезвляет, – выдавливает Манмут наконец.
– Аминь, – отзывается друг.
В это мгновение по всему кораблю начинают звенеть и вспыхивать сигналы тревоги, заглушая беседы как по личным лучам, так и по общим каналам виртуальной коммуникации.
– Вторжение! Вторжение! – сообщает голос "Королевы
Мэб".
– Это шутка?– удивляется европеец.
– Нет, – отвечает Орфу. – Твой друг Томас Хокенберри только что… появился… в машинном отделении. Судя по всему, квант-телепортировался.
– С ним всё в порядке?
– Нет. Парень потерял очень много крови… Всю палубу залил. По-моему, он уже мёртв, Манмут. Я поднял тело и несу на своих манипуляторах в больницу для людей. Спешу как могу.
Корабль огромен, к тому же в условиях настолько сильной гравитации Манмуту работать не доводилось, поэтому проходит несколько долгих минут, прежде чем он выбирается из подлодки, затем из трюма и устремляется на этажи, которые мысленно привык называть «человеческими». Кроме многочисленных камбузов и кают отдыха, туалетов и противоперегрузочных коек, предназначенных для пятисот людей и заполненных кислородно-водородной атмосферой с давлением на уровне моря, на палубе номер семнадцать имеется работающий лазарет, оборудованный по последнему слову хирургии и диагностики начала двадцать второго столетия, согласно древним, но предельно осовремененным данным, какие только попали в распоряжение учёных Пяти Лун.
Весь первый день единственным обитателем этой палубы оставался разъярённый Одиссей, пассажир поневоле; зато к приходу маленького европейца здесь толпится большая часть команды. Орфу занимает собой чуть ли не всю ширину коридора. Рядом – первичный интегратор с Ганимеда Сума Четвёртый, каллистянин Чо Ли, генерал роквеков Бех бин Адее, а также два техвека-пилота с корабельного мостика. Дверь хирургической закрыта, однако Манмуту сквозь стекло видно, как первичный интегратор Астиг-Че наблюдает за паукообразным коллегой с Амальтеи по имени Ретроград Синопессен, который ужасно суетится над обагрённым телом схолиаста. Два моравека помельче, исполняя его приказы, орудуют лазерными скальпелями и пилами, подсоединяют какие-то трубки, подносят бинты, направляют виртуальные зонды. Металлическое тельце и элегантные серебристые манипуляторы Ретрограда Синопессена покрыты тёмно-бурыми кляксами.
«Это кровь человека, – думает маленький европеец. – Кровь Хокенберри».
Ею же обагрён просторный пол коридора, стены, а более всего – побитый панцирь и широкие манипуляторы Орфу с Ио.
– Ну, как он? – спрашивает Манмут у товарища, произнося слова вслух.
Пользоваться личным лучом в присутствии других моравеков считается дурным тоном.
– Сюда я принёс его мёртвым, – отзывается краб. – Сейчас парня пытаются вернуть к жизни.
– А что, интегратор Синопессен и в этом разбирается?
– Он всегда увлекался человеческой медициной Потерянной Эпохи, – произносит Орфу. – Как ты – шекспировскими сонетами, или как я – Прустом.
Европеец кивает. Большинство моравеков, которых он знает, интересуются какой-либо областью древних искусств и наук: так были запрограммированы первые автономные роботы и киборги, запущенные в Пояс астероидов и во Внешнюю Систему, и поздние их преемники сохранили эту страсть. «Да, но разве достаточно знаний Синопессена для того, чтобы воскресить Хокенберри?»
Из каюты является заспанный Одиссей. При виде толпы мужчина с широкой, как бочка, грудью замирает и привычно тянется к рукояти меча – вернее, к пустой петле на поясе, ибо моравеки обезоружили древнего грека, пока поднимали его в бесчувственном состоянии на борт шершня. Манмут пытается вообразить, насколько странно выглядит в глазах человека металлическое судно, плывущее по космическим просторам, которых ему не рассмотреть, а также их пёстрое сообщество. В коридоре не найдётся и двух похожих моравеков – от великана Орфу, весящего не меньше двух тонн, и блестящего чёрного Сумы Четвёртого до воинственного, покрытого хитином генерала роквеков Бех бин Адее.