Харман поймал недоверчивый взгляд Петира: парень явно почуял обман.
– Кажется, сейчас меня стошнит, – будничным тоном сообщила молодая женщина.
Тут заработали невидимые сопла, летающий диск устремился вниз и вперёд, и Земля завертелась перед испуганными взорами путешественников.
– Закройте глаза и держите Одиссея! – крикнул муж Ады.
Шум возобновился: это машина ворвалась обратно в атмосферу. Харман поймал себя на том, что напрягает шею, изворачиваясь, чтобы взглянуть на кольца: может, остров Просперо и впрямь уцелел? Неужели Даэман прав, неужели это Калибан прикончил Марину и всех прочих жителей Парижского Кратера?
Прошли минуты. Если будущий отец не ошибся, друзья погрузились в атмосферу над континентом, некогда носившим название Южная Америка. Оба полушария были затянуты облаками – вихревыми, зубчатыми, рваными, приплюснутыми, вздымающимися подобно башням… Хотя через окна в белом покрове пилот успел заметить широкий лазурный пролив там, где, по рассказам Сейви, тянулся сплошной перешеек, соединявший континенты.
Но вот вокруг соньера забушевало пламя; воздух завизжал и завыл ещё громче, чем даже во время взлёта. Машина ввинчивалась в густые слои атмосферы, словно раскрученный дротик.
– Всё обойдётся! – проорал Харман, обращаясь к друзьям. – Я уже переживал такое. Тревожиться нечего.
Спутники не могли его слышать: от оглушительного рёва чуть не лопались перепонки, поэтому супруг Ады не стал уточнять, что переживал подобное… всего лишь раз. Да и к чему подробности?
Правда, Ханна летела на том же соньере, что доставил его и Даэмана с разрушенного орбитального острова Просперо, но молодая женщина была тогда не в себе и ничего не запомнила.
Пилот решил, что и ему не повредит зажмуриться, пока летающий диск несётся навстречу Земле.
«И вообще какого дьявола я здесь вытворяю?» Сомнения нахлынули с новой силой. Кем он себя возомнил, решившись забрать соньер и рискнуть жизнями двоих доверившихся ему людей? Разве Харман рождён, чтобы вести за собой? Он ведь ни разу не летал в автоматическом режиме, как же можно ждать успешной посадки? Но даже если всё пройдёт благополучно, что за непростительное легкомыслие – отнимать у колонистов Ардис-холла последнее средство передвижения в минуту наибольшей опасности! Рассказ Даэмана о Сетебосе, превратившем Парижский Кратер и другие факс-узлы в кладбища, – вот что должно было занимать его мысли в первую очередь, а не это дурацкое бегство к Золотым Воротам Мачу-Пикчу во имя спасения одного Одиссея. «Как я посмел оставить Аду – теперь, когда она беременна и ждёт моей поддержки?» Что бы ни случилось, Никто наверняка погибнет. Зачем же рисковать сотнями жизней (а то и десятками тысяч, если прочие колонии не получат своевременного предупреждения) ради калеки-старика, который скорее всего уже обречён?
Ветер засвистел пронзительнее, соньер поднялся на дыбы, и Харман поморщился, отчаянно вцепившись руками в обивку ниши. «Ничего себе старика…» Если кто-то здесь и был по-настоящему преклонного возраста, так это он сам. До пятой – Последней – Двадцатки не хватало каких-то двух месяцев. Занятно, мужчина до сих пор не мог отделаться от мысли, будто бы непременно покинет Землю на свой грядущий день рождения, улетит на далёкие кольца, хотя прекрасно знал: целебных баков, которые могли бы его принять, уже нет. «А кто сказал, что этого не случится?» – подумалось вдруг. Пожалуй, Харман оставался старейшим жителем этой планеты, за исключением Одиссея-Никого, чей истинный возраст всё равно невозможно было установить. Впрочем, седовласый грек уже стоял одной ногой в могиле. «Как и все мы», – нахмурился муж Ады.
О чём он только думал, когда решил завести ребёнка от молоденькой женщины, семь лет назад отметившей Первую Двадцатку? И по какому праву настаивал на возрождении древнего понятия семьи, забытого ещё в Потерянную Эпоху? Да кто он такой, чтобы требовать от мужчин не скрывать своего отцовства, принимать участие в воспитании детей наравне с матерями и помогать им – дескать, времена изменились и так будет лучше для всех? Откуда невежественному старикашке знать, что такое семья, или долг, или что угодно? Какой из него вождь? Ну да, Харман сам научился читать, вот и вся разница между ним и остальными. «Велика важность!»
В последнее время любой, кому не лень, обзавёлся функцией «глотания», а многие в Ардис-холле даже выучились без посторонней помощи преобразовывать закорючки в старинных книгах в полноценные слова.
«Выходит, ничего во мне нет особенного». Между тем плазменный щит вокруг соньера уже отключился, безумное вращение прекратилось, хотя с обеих сторон ещё тянулись языки огня.
«Если аппарат сломается, или же кончится горючее, или энергия, или что у него там, Ардису наступит конец. Ни одна душа не узнает, что с нами стряслось – пропадём, и всё тут, а колонисты потеряют единственную летающую машину. Когда нападут войниксы (а то и Сетебос пожалует), людям не на чем будет перенестись из особняка к факс-павильону, а значит, Ада и остальные угодят в западню. Моя неосмотрительность отнимет у них единственную надежду».
Тем временем звёзды растаяли, небо сделалось тёмно-синим, потом голубым, и вот машина вошла в верхний слой облаков.
«Запихну Никого в первую попавшуюся колыбель – и сразу обратно, – думал Харман. – С этого дня пускай Даэман, Петир или Ханна решают серьёзные вопросы и странствуют, они помоложе. А моё место рядом с Адой. Пора заботиться о ребёнке». Последняя мысль испугала его сильнее, чем скачки и кувырки соньера.
Долгие минуты диск опускался сквозь облака; сперва они причудливо курились вокруг по-прежнему гудящего защитного поля подобно туману, перемешанному со снежными хлопьями, а потом стали проноситься мимо, будто несметное воинство призраков тех людей, что задолго до нынешней эры жили и умерли на Земле, окутанной белым саваном. Но вот машина вырвалась из густой пелены, оказавшись примерно в трёх тысячах футов над острыми горными пиками, и Харман второй раз в жизни взглянул с небес на древние Золотые Ворота Мачу-Пикчу.
Зубчатые гребни гор и глубокие зелёные каньоны окружали высокое, крутое плато с поросшими травой уступами. По обе стороны от него вздымались семисотфутовые башни моста. Изъеденная ржавчиной конструкция ненадёжно, с горем пополам опиралась на вершины соседних утёсов. В незапамятную пору тут повсюду высились каменные постройки, руины которых обвивал теперь дикий плющ. Гигантский металлический мост побурел от времени, словно покрылся коростой присохшей крови; некогда ярко-рыжая краска на нём облупилась, оставив лишь редкие пятна, похожие на лишайник. В полотне кое-где зияли провалы, несущие тросы местами полопались, и всё-таки Золотые Ворота по-прежнему напоминали самый настоящий мост… разве что протянувшийся из ниоткуда в никуда.
Впервые увидав развалину издалека, искатель приключений подумал было, что огромные башни, как и тяжёлые соединительные тросы между ними, обвиты ярко-зелёным плющом; сейчас-то мужчина знал: в бутылочного цвета пузырях на висячих лозах, соединённых при помощи трубок, давным-давно селились люди. Причём обиталища были подвешены, судя по всему, несколькими столетиями позже возведения Золотых Ворот. Сейви даже шутила (ой ли?): дескать, если бы не эти зелёные шарики на вьющихся стеблях, сооружение рухнуло бы за день.
Харман, Ханна и Петир приподнялись на локтях и широко распахнули глаза. Соньер убавил ход, резко вырулил и начал снижение по широкой дуге. На сей раз открывшееся зрелище оказалось ещё оживленнее. Тучи нависли низко-низко, орошая дождём пограничные вершины, на западе за длинными пиками сверкали молнии, в то время как солнечные лучи пробивались через разрывы в летящих облаках, озаряя мост, полотно, зелёные завитки углестекла и плато. Косые чёрные завесы дождя то застили взор, то спешно ползли дальше на восток, так что игра теней и бликов создавала иллюзию живого движения.
Хотя нет, не иллюзию. Склоны утёсов и мост кишели какими-то существами; их были тысячи. Поначалу муж Ады ещё 5 надеялся, что зрение играет с ним злую шутку, но вот летающий диск нырнул, и стало ясно: внизу копошатся тысячи, если не десятки тысяч войниксов. Серые безглазые твари с кожаными горбами в виде капюшонов сплошь покрывали зелёные вершины и каменные развалины, роились на мосту, натыкались друг на друга на полуобрушенном полотне, сновали подобно тараканам на ржавых несущих тросах. Десяток-другой мерзких существ суетились на плоской северной башне, куда в прошлый раз посадила диск Сейви. Кстати, соньер и теперь нацеливался туда же.
– Произвести приземление в автоматическом или в ручном режиме?– спросил механический голос.
– В ручном! – завопил Харман.
Замерцав, появились голографические виртуальные средства управления, и он резко дёрнул за главный регулятор, успев развернуть машину за считанные мгновения и полсотни футов до посадки в гущу войниксов. Парочка тварей прянула вслед за соньером (один из них не допрыгнул каких-то десять футов), и они молча полетели на скалы с высоты семидесятиэтажного дома. Прочие существа проводили диск безглазыми инфракрасными взорами, а снизу целыми дюжинами устремились по ржавым башням новые «тараканы», скрежеща отточенными лезвиями на руках.
– Мы не сумеем сесть, – проговорил пилот. И мост, и склоны уступов, и даже окружающие горы кишмя кишели войниксами.
– А вот на пузырях чисто, – заметил Петир.
Молодой человек привстал на колени, целясь из лука. Защитное поле снова пропало, и друзья вдыхали холодный промозглый воздух, насыщенный запахом ливня и гниющей зелени.
– На пузыри нам не приземлиться, – откликнулся Харман, кружа в сотне футов над несущими тросами. – И внутрь не попасть. Поворачиваем назад.
Тут он вырулил соньер в обратную сторону и начал набирать высоту.
– Погодите! – воскликнула Ханна. – Стойте!
Девяностодевятилетний искатель приключений выровнял высоту полёта и принялся выписывать плавные круги. На западе, меж низких туч и высоких пиков, блистали молнии.
– Десять месяцев назад, когда мы здесь появились, вы с Адой и Одиссеем пошли охотиться на кошмар-птиц, я исследовала это место, – сказала молодая женщина. – Один пузырь… на южной башне… там находились другие соньеры, что-то вроде… Даже не знаю. Было такое слово в книге в сером переплёте. «Гараж», кажется?
– Другие соньеры! – вскрикнул Петир.
Да и Харман едва удержался от вопля. Новые летающие машины могли бы решить судьбу всех обитателей Ардис-холла. Странно, что древний грек ни разу не упомянул об этом после того, как несколькими месяцами ранее наведывался сюда в одиночку за винтовками.
– Нет, не соньеры… Не совсем… – торопливо прибавила Ханна. – Отдельные части. Корпусы. Запасные детали.
Харман разочарованно потряс головой; вспыхнувшие было надежды рассеялись.
– Тогда при чём здесь… – начал он.
– Если не ошибаюсь, мы могли бы там сесть, – вставила воздыхательница Одиссея.
Пилот как раз обогнул южную башню, стараясь держаться на расстоянии. На ржавых постройках темнело более сотни войниксов; а вот на гроздьях зелёных шаров и стеблях, обвивших башню подобно винограду, тварей не было.
– Здесь же нет входа! – проорал девяностодевятилетний. – Да и пузырей тут столько… Разве ты найдёшь тот самый, глядя отсюда?
Он отлично помнил с прошлого раза, что углестекло только изнутри выглядело совершенно прозрачным, а снаружи казалось мутным и не просвечивало.
Блеснула молния. Полил дождь, и над путешественниками вновь замерцало силовое поле. Войниксы, успевшие забраться на вершины башен, и те, что сотнями повисли на отвесных стенах, неотрывно следили за кружащим соньером, вращая безглазыми головами.
– Найду, – заспорила Ханна. Теперь девушка тоже стояла на коленях, держа Никого за руку. – У меня отличная зрительная память… Сейчас припомню каждый свой шаг, осмотрюсь повнимательней и отыщу нужный пузырь.
Она окинула взором окрестности, затем на минуту прикрыла веки.
– Вон там. – Палец уверенно ткнул в ничем не примечательный зелёный шар, который выдавался от южной башни примерно на шестьдесят футов, – один из сотен себе подобных.
Харман решил опуститься ниже.
– Ни одного отверстия, – протянул он, подвесив соньер в семидесяти футах над пузырём.
– Подумай сам, – возразила молодая женщина, – машины ведь как-то влетали в этот, как его… гараж. Дно там было плоское и сделанное из другого материала, чем в остальных шарах.
– Да, но соньеры могли вносить туда по частям, – заметил Петир.
Ханна покачала головой, и Харман уже в который раз подивился несносному упрямству этой в общем-то милой дамочки.
– Давайте посмотрим поближе, – заявила она.
– А войниксы… – заикнулся пилот.
– На пузырях их нет, – вмешалась Ханна. – А с башни до нас не допрыгнуть.
– Доберутся по углестеклу, – вставил Петир.
– Это навряд ли, – заупрямилась девушка. – По-моему, что-то их туда не пускает.
– Чепуха какая-то… – возмутился молодой человек.
– Погоди-ка, – прервал его Харман. – Может, и не чепуха.
Тут он поведал друзьям о вездеходе, на котором они с Даэманом и Сейви ехали десятью месяцами ранее по дну Средиземного Бассейна.
– Верхняя часть машины напоминала это стекло, – рассказывал он. – Снаружи ничего не разглядеть, а изнутри прозрачно. Но главное, к нему ничего не прилипало – ни дождевые капли, ни даже войниксы, которые охотились на нас в Иерусалиме. Старуха говорила о каком-то особом покрытии, уничтожающем трение. Правда, не помню, как назывался тот материал.
– Давайте посмотрим поближе, – повторила Ханна.
С расстояния в два десятка футов муж Ады и сам увидел вход. Тот был еле заметен, и если бы не странствия на орбитальном острове Просперо и знакомство с полупроницаемой мембраной лазарета… Едва различимый квадратик казался лишь немногим светлее прочей поверхности вытянутого пузыря.
– А вдруг эта ваша полу-как-там-её-мембрана – простой обман зрения? – усомнился Петир.
– Тогда, полагаю, мы разобьёмся.
С этими словами Харман выжал рычаг и направил машину вперёд.
Полупроницаемая молекулярная мембрана оказалась вполне даже проницаемой. Квадрат плотно сомкнулся за летающим аппаратом, и тот опустился на металлическую палубу среди подобных себе машин, растерзанных, точно жертвы людоедского ужина. Троица поспешно уложила Одиссея-Никого на носилки, Ханна подхватила переднюю часть, Харману досталась задняя, Петир вызвался охранять, и друзья устремились по запутанному лабиринту из зелёных пузырей. Они пересекали коридоры, взбирались по застывшим эскалаторам, торопясь найти то место, где Сейви, по её словам, провела с Одиссеем долгую криоспячку.
Девяностодевятилетний искатель приключений был сражен наповал – и не столько памятью молодой спутницы, ни разу не помедлившей на ступенях или у новой развилки, сколько её необычайной выносливостью. Стройная девушка даже не запыхалась, в то время как Харману не помешала бы передышка. Одиссей-Никто не мог похвастать завидным ростом, зато отличался изрядным весом. Муж Ады поймал себя на том, что всё чаще посматривает на грудь больного, словно желая удостовериться, по-прежнему ли она поднимается и опадает. Могучий грек ещё дышал… Но и только.
Очутившись в основном коридоре, обвивающем башню, троица замерла, и Петир воздел свой лук, приложив пернатую стрелу. С металлического моста свисали десятки войниксов и пристально, хотя и без глаз, наблюдали за людьми.
– Они нас не видят, – промолвила Ханна. – Углестекло снаружи не просматривается.
– Да нет, я думаю, что видят, – нахмурился Харман. – Сейви рассказывала, сенсоры в их горбах воспринимают оптические сигналы на триста шестьдесят градусов вокруг в инфракрасном излучении… э-э… мы его чувствуем как тепло, наши глаза к этому не приспособлены… И что-то мне подсказывает: эти твари пялятся прямо на нас.
Друзья продолжали путь по извилистому коридору, а серые существа внимательно поворачивались им вслед. Внезапно дюжина войниксов тяжело прянула на потолок.
Петир успел только вскинуть заряженный лук над головой. Будущий отец не сомневался: ещё секунда – и твари обрушатся сквозь углестекло. Раздались еле слышные удары: это войниксы валились на тончайшее силовое поле и беспомощно скользили по нему вниз.
Между прочим, пол коридора на этом участке был особенно прозрачен. Зрелище изрядно щекотало нервы. Харман и Ханна по крайней мере уже испытывали нечто подобное и не сомневались в надёжности опоры под ногами, а вот воздыхатель девушки то и дело косился вниз, каждую секунду ожидая падения.
Миновав самую крупную комнату – Сейви окрестила её «музеем», – троица попала в трубу с хрустальными саркофагами. Углестекло здесь почти не просвечивало. Приглушённое зеленоватое мерцание напомнило девяностодевятилетнему страннику то время – неужто миновало всего полтора года? – когда он путешествовал по Атлантической Бреши, любуясь вздымающимися по обе стороны водяными громадами, посматривая на гигантских рыбин, которые плавали над его головой.
Девушка бережно положила носилки (Харман поспешил последовать её примеру) и огляделась.
– Ну и какая из криоколыбелей?
В длинном помещении разместилось восемь прозрачных гробов, пустых и тускло поблескивающих в полумраке. Каждый из них соединялся с гудящими автоматическими ящиками. На металлических крышках мигали зелёные, красные и янтарные виртуальные и индикаторы.
– Понятия не имею, – откликнулся муж Ады.
Сейви рассказывала им с Даэманом о многовековом сне в какой-то из этих колыбелей, но разговор состоялся десять месяцев назад, когда искатели приключений въезжали на краулере в Средиземный Бассейн, и многие подробности стёрлись из памяти.
– Давайте испытаем ту, что поближе, – предложил Харман и, подхватив бесчувственного грека под мышки, подождал, пока товарищи поднимут больного за ноги, осторожно понёс его к винтовой лестнице, которая уводила в новый коридор из пузырей.
– Не кладите его туда. Это верная смерть, – произнёс из темноты мягкий, не то мужской, не то женский голос.
Друзья торопливо опустили грека на носилки. Петир прицелился из лука. Остальные взялись за рукояти мечей, притороченных к поясам. Из тени между контрольно-измерительными аппаратами выступил силуэт.
Харман немедленно узнал Ариэля, о котором толковали Просперо и Сейви, хотя и сам не ведал почему. Рост фигуры не превышал пяти футов, и она не слишком походила на человека. Белая с зеленоватым отливом кожа была не совсем настоящей: сквозь неё было видно, как в изумрудной жидкости плавают мерцающие искры, а удивительно бесполое лицо напоминало безупречными чертами лики небесных ангелов, изображения которых содержались в книгах из библиотеки Ардис-холла. Стройные руки с грациозными длинными пальцами, мягкие зелёные тапочки на ногах… Одежда? Харману сперва почудилось, будто фигура облачена в тончайшее трико, расшитое вьющимися лозами винограда, потом он понял: узоры скорее находятся прямо в коже, а не поверх неё. И при этом – ни малейшего намёка на пол. Тонкий, чуть вытянутый нос, пухлые, изогнутые в лёгкой усмешке губы, чёрные очи, зеленовато-белые локоны, ниспадающие на плечи, – всё напоминало человека, но стоило взглянуть на просвечивающую оболочку, под которой переливались крохотные точки огня, как ощущение сходства бесследно таяло.
– Ты Ариэль, – произнёс девяностодевятилетний почти утвердительно.
Существо согласно склонило голову.
– Я вижу, что Сейви поведала вам обо мне, – пропел обескураживающе нежный голос.
– Да. Но я полагал, у тебя неосязаемое тело, как у мага… Проекция.
– Голограмма, – раздалось в ответ. – Это не так. Просперо поступает, как ему заблагорассудится, а я, кого, столь многие и столь нередко нарекают бестелесной душой или духом, предпочитаю быть из плоти и крови.
– Почему колыбель – это верная смерть для Одиссея? – вмешалась Ханна.
Девушка все ещё сидела на корточках, пытаясь нащупать пульс умирающего. На взгляд супруга Ады, грек уже скончался.
Ариэль шагнул – или шагнула – ближе. Петир успел опустить свой лук, однако с подозрением и опаской глазел на прозрачную кожу изумительной твари.
– Здесь, – воплотившийся дух обвёл рукой восемь хрустальных гробов, – почивала Сейви. Воистину, любые процессы жизнедеятельности замирают в них, словно у комара в янтаре или трупа на льду, но эти ложа не исцеляют ран, о нет. Одиссей веками втайне держал свой собственный временной ковчег, возможности которого превосходят моё разумение.
– Кто ты? – спросила, поднимаясь, Ханна. – Харман говорил, ты аватара осознавшей себя биосферы. Если бы я ещё понимала, что это такое…
– Мало кто понимает. – Ариэль изящно сделал (или сделала) полупоклон-полуреверанс. – Готовы ль вы проследовать за мною к ковчегу Одиссея?
И друзья проследовали к винтовой лестнице, что уходила сквозь потолок. Однако вместо того, чтобы взбираться по ступеням, существо приложило правую длань к полу, часть которого тут же раскрылась подобно диафрагме, явив глазам потайную лестницу, вьющуюся вниз. Ступени были достаточно широки, хотя шагать по ним с носилками оказалось всё-таки тяжело и неудобно. Петиру пришлось идти впереди рядом с Ханной, поддерживая больного, чтобы не соскользнул.
Зелёный коридор из пузырей вывел в тесное помещение, ещё более беспросветное, чем прежнее, с хрустальными гробами. Внезапно Харман осознал: вокруг уже не углестекло; комната прорезана среди бетона и стали, в башне моста. Здесь находился один-единственный саркофаг, совершенно не похожий на виденные раньше: крупнее их, тяжелее, темнее. К тому же это был ящик из оникса, с чистым стеклом на месте лица того, кто лежал бы внутри. Тысячи кабелей, шлангов, гибких и металлических трубок тянулись от него к огромной ониксовой машине без единого дисплея или шкалы. Ударивший в ноздри запах напомнил супругу Ады воздух после бурной грозы.
Ариэль прижал (или прижала) некую пластину на боковой стороне ковчега, и длинная крышка с шипением съехала набок. Внутри лежали растрёпанные, полинялые подушки; они хранили отпечаток мужчины, телосложением похожего на Одиссея.
Харман и Ханна переглянулись, помедлили, затем, не сговариваясь, опустили бесчувственного грека внутрь.
Заметив, как существо с прозрачной кожей потянулось к саркофагу, девушка опередила его, наклонившись, нежно поцеловала Одиссея в губы и лишь потом отступила прочь, позволяя чужаку вернуть крышку на место. Ковчег зловеще зашипел и затворился.
В тот же миг между ним и тёмным аппаратом вспыхнул янтарного цвета шар.
– Что это значит? – спросила Ханна. – Он будет жить? Воплощённый дух грациозно пожал тоненькими плечами.
– Кто из живущих тварей ведает сокровенные мысли простой машины? Уж верно, не Ариэль. Скажу вам только, что машина эта вершит судьбу того, кто внутрь попал, покуда мир ваш не обернётся трижды вокруг своей оси. А теперь пойдёмте. Скоро здешний воздух станет вовсе непригоден для дыхания: его наполнят густые зловонные пары. Так устремимся же к свету и потолкуем, как цивилизованные существа.
– Я не оставлю Одиссея, – заупрямилась девушка. – Если через семьдесят два часа будет известно, выживет он или нет, я подожду.
– Даже не вздумай! – возмутился Петир. – Нам нужно спешить изо всех сил: набрать оружия и возвращаться в Ардис.
Жара в алькове возрастала с каждой секундой. Харман ощутил, как под мокрой одеждой по худощавым бокам бегут ручейки пота. Запах грозы усиливался. Ханна отшатнулась от своих товарищей и молча скрестила руки на груди, всем видом показывая, что не тронется с места.
– Здесь ты погибнешь, остужая смрадный воздух печальными вздохами, – промолвил или промолвила Ариэль. – Но коли так желаешь проследить, очнётся твой возлюбленный или скончается, ступай сюда и подойди ко мне.
Девушка приблизилась к невысокой аватаре, чья кожа чуть мерцала в полумраке.
– Дай руку, дитя.
Ханна несмело протянула правую ладонь. Воплощённый дух взял её, прижал к зеленоватой груди, а затем протолкнул внутрь. Ахнув от неожиданности, девушка попыталась вырваться, но ей не хватило силы.
Прежде, нежели Харман или Петир успели пошевельнуться, рука их молодой спутницы уже оказалась на свободе. Ханна в ужасе уставилась на оставшийся в кулаке шарик – золотой с зеленоватым отливом. На глазах у людей он таял, растекаясь по кисти или даже впитываясь в неё, пока не исчез.
Девушка ещё раз ахнула.
– Не стоит волноваться, это всего лишь индикатор, – произнесла или произнёс Ариэль. – Теперь, едва лишь состояние; твоего любезного переменится, ты первая узнаешь об этом.
– Как, интересно? – пробормотала Ханна, необычайно по-; бледнев и покрывшись потом.
– Ты первая узнаешь, – повторила аватара. Друзья проследовали за слабо светящейся фигурой обратно в коридор из углестекла и вверх по лестнице.
Никто не проронил ни слова, шагая по зелёным извилистым коридорам, поднимаясь по ступеням обездвиженных эскалаторов, а затем по спирали из пузырей, которая обвивала гигантский несущий трос. Войниксы, висевшие на горизонтальном сегменте моста, молча кидались на зелёный потолок и стены, отчаянно скребли заточенными ножами, но, не найдя ни входа, ни опоры, срывались вниз. Ариэль не обращал (или не обращала) на тварей ни малейшего внимания. В самой крупной из прозрачных комнат, подвешенной к бетону и стали крестообразной опоры южной башни, воплощённый дух остановился.