Ещё не отдышавшись после пробежки по улицам, сын Марины прищурился и вгляделся вверх, сквозь дождевые струи. Пожалуй, стоит вернуться к Дому Инвалидов. Не подниматься же пешком на двадцать пятый этаж по ветхим, утопающим во тьме ступеням, безуспешно гадая, не притаились ли рядом войниксы!
Немало бывших общин, основанных на месте больших городов или высоких башен, оказались покинуты людьми после Падения. Лифты и подъёмники не работали без электричества (земляне даже не представляли себе, откуда оно бралось и как распределялось). Кому же захочется всякий раз, когда ему понадобится вода или пища, утруждать ноги, поднимаясь и спускаясь на двести пятьдесят футов, а то и гораздо выше, как, например, в Уланбате, на двухсотэтажных Небесных Кольцах? Однако, хоть это и удивительно, там по сей день жили люди, а ведь башня высилась посреди бесплодной пустыни, где пища не росла и не бродила стадами. Тайна заключалась во внутренних факс-узлах, расположенных на каждом шестом этаже. Пока остальные общины продолжали давать еду в обмен на замечательную одежду, изготовлением которой издавна славился Уланбат (уж этого добра здесь хватало с избытком: пока местные обитатели научились блокировать верхние уровни, треть населения поубивали войниксы), Небесным Кольцам не грозило полное вымирание.
В башне Марины факс-узлов не было, но горожане проявили недюжинную смекалку, приспособив маленький наружный подъёмник, служивший когда-то сервиторам, для своих целей. Из тросов создали сложную систему с приводами и кривошипами, так что гостей сразу по трое подтягивали наверх в особой корзине – правда, только до эспланады, но одолеть последние десять этажей не составляло непосильного труда. Разумеется, о частых поездках не могло быть и речи, да и сам подъём внушал ужас, ибо корзина ежесекундно застревала и дёргалась в воздухе, но несколько десятков жителей башни попросту махнули рукой на внешний мир. Раза два в неделю кто-нибудь из них отправлялся на рынок, если недоставало своих запасов еды и питья, этим и ограничивались отношения с остальным человечеством.
«Почему никто не отзывается?» Мужчина две минуты дёргал за верёвку, потом ещё три минуты ждал.
С юга, со стороны широкого бульвара, донеслось эхо громкого скрежета.
«Ну давай, решайся. Туда или обратно, только быстрее». Отступив подальше от башни, Даэман запрокинул голову. Молния выхватила из мрака чёрную паутину опор и мерцающие бамбуковые пристройки на башенках. Там, высоко, над заброшенной эспланадой, в нескольких окнах горели светильники. Пришелец различил сигнальные огоньки в обиталище Марины под бамбуковой крышей террасы: обычно их поддерживал Гоман. И снова послышался скрежет, на этот раз – из северных аллей.
– А, катись оно всё… – чертыхнулся молодой мужчина.
Пора вызволять маму отсюда, пусть даже старый подлец встанет у него на пути со всеми своими дружками! Если потребуется, у Даэмана не дрогнет рука пошвырять недоумков через перила террасы прямо в жерло Кратера. Сын Марины поставил арбалет на предохранитель, дабы ненароком не всадить себе в ногу пару отточенных болтов, зашёл внутрь и ступил на тёмную лестницу.
Уже добравшись до эспланады, он почуял неладное. За последние месяцы Даэман часто наведывался к матери и всякий раз видел стражей, вооружённых примитивными пиками, а также более изощрённо сработанными луками, доставленными из Ардис-холла. Сегодня здесь не оказалось ни души.
«Они что же, по ночам отпускают охрану?» – прикинул молодой мужчина, всегда прибывавший при свете дня.
Да нет, не похоже. Какой в этом смысл? Войниксы ещё охотнее орудовали в тёмное время суток. И потом, кузен Ады несколько раз наблюдал, как ночью меняется стража. Однажды он и сам простоял на карауле с двух до шести часов утра, после чего факсовал обратно к себе с помутневшими от усталости глазами.
Одно утешало: лестница над эспланадой была открыта с двух сторон. Как только грозовая вспышка высвечивала очередной пролёт или площадку, Даэман устремлялся вверх по ступеням или бегом пересекал тёмное пространство. Арбалет он держал наготове, почти касаясь пальцем предохранителя.
Ещё не успев шагнуть на первый жилой этаж, гость догадался, что его там ожидает.
Сигнальные огни в металлическом бочонке на обращённой к городу террасе уже догорали. Бамбуковый настил забрызгала кровь. Багровые разводы темнели на стенах, на нижней стороне карниза. Даэман распахнул незапертую дверь первого обиталища, не принадлежавшего его матери.
Кровь была повсюду. Мужчина не мог поверить, что в жилах сотни с чем-то людей, даже вместе взятых, могло течь так много красной жидкости. Куда бы он ни посмотрел, в глаза бросались бесчисленные свидетельства паники: наспех забаррикадированные двери, сметённые вместе с дверями баррикады, кровавые отпечатки ног на лестницах и террасах, разбросанные обрывки пижам… И никаких следов сопротивления. Ни одной обагрённой стрелы, ни единой пики, хотя бы пролетевшей мимо цели, вонзившейся в косяк. Похоже, никто и не подумал хвататься за оружие, не говоря уже о том, чтобы применить его. А главное, не было тел.
Бывший собиратель бабочек обыскал ещё три обиталища, прежде чем набрался мужества заглянуть к матери. Везде его встречали бесчисленные алые пятна, изломанная мебель, растерзанные подушки, сорванные со стен ковры, искромсанная набивка кресел – окровавленные перья и белая пена… Но ни единого тела.
Дверь в обиталище Марины была затворена. Прежние автоматические замки, реагировавшие на отпечатки пальцев, перестали работать после Падения; Гоман поставил обычный засов и цепочку – чересчур ненадёжные, по мнению Даэмана. Так оно и оказалось. Несколько раз постучавшись и не получив ответа, гость трижды пнул посильнее, и хлипкая дверь слетела с петель. Мужчина двинулся в темноту с поднятым арбалетом.
В прихожей пахло кровью. В задних комнатах, окна которых выходили на Кратер, горел приглушённый огонь, но коридор и большая приёмная утопали во мраке. Кузен Ады шёл как можно тише. Нога то и дело ступала в невидимые лужицы, по ним пробегала рябь. От этого и особенно от вони желудок сводили спазмы. Вскоре глаза достаточно притерпелись, чтобы стало ясно: никто и ничто не ждало незваного гостя. Трупов здесь тоже не было.
– Мама! – Даэмана испугал собственный крик. И снова: – Мама! Гоман! Кто-нибудь!
Звякнули потревоженные ветром колокольчики на террасе. Молния озарила главную гостиную. Шёлковые голубовато-зелёные ковры на южной стене (сын Марины видел их тут с юных лет, хотя и не особенно восхищался рисунком) покрылись красно-бурыми полосами и кляксами. Уютное, любимое Даэманом кресло из мятой гофрированной бумаги, принимающее самые удобные для тела формы, было изорвано в клочья. Но и здесь не нашлось ни единого трупа. Мужчина уже сомневался, готов ли он идти дальше.
Красные пятна, разводы и отпечатки вели с террасы в общую гостиную, а оттуда– в большую столовую: Марина обожала принимать гостей именно там, за длинным столом из красного дерева. Даэман дождался нового всполоха (тучи отползали на восток, так что промежутки между молнией и раскатами грома всё больше затягивались) и, вскинув оружие на плечо, тронулся по багровым следам.
Три вспышки подряд позволили увидеть всё до мелочей. Тел как таковых по-прежнему не было. Зато на двадцатифутовой столешнице, вздымаясь чуть ли не до потолка, то есть на целых семь футов над головой вошедшего, белела пирамида из сотни черепов. Казалось: это всего лишь призраки, оставшиеся на сетчатке после ярких разрядов. Дюжины провалов-глазниц уставились мужчине прямо в душу.
Опустив самострел и защёлкнув предохранитель, Даэман осторожно приблизился. От крови всё в комнате потемнело, и только стол оказался девственно чист. Перед оскалившимися мёртвыми головами, точно посередине, лежала бережно расправленная старая туринская пелена.
Мужчина забрался на кресло, в котором обычно сидел, обедая с мамой, и наступил на роскошную столешницу. Теперь острый конец пирамиды очутился у него перед глазами. Вспышки уходящей грозы сверкали на остальных черепах, начищенных добела, без единого следа плоти, – но верхний немного от них отличался. На затылке мёртвой головы и сзади, чуть пониже – чудилось, тут поработал виртуозный парикмахер, – вилось несколько рыжих прядей.
Такие волосы были у самого Даэмана. И ещё – у его матери.
Он соскочил со стола, распахнул остеклённую стену, неверным шагом вышел на террасу, перегнулся через перила – и тут же изверг содержимое желудка прямо в красный, исполненный лавы зрачок исполинского Кратера. Потом его снова вывернуло, и ещё, и ещё, и потом ещё несколько раз, хотя в животе уже ничего не оставалось. Тяжёлый арбалет выпал из ослабевшей руки на пол. Наконец мужчина умылся и прополоскал рот над медным тазом, подвешенным на декоративных цепях для купания птичек, после чего рухнул на пол, прислонившись к бамбуковым перилам и безучастно глядя в комнату через открытые стеклянные створки.
Молнии полыхали всё реже и постепенно тускнели, однако алое зарево Кратера нещадно высвечивало изогнутые кости черепов. И рыжие локоны.
Девятью месяцами ранее кузен Ады разрыдался бы, как тридцатисемилетний мальчишка – впрочем, почему как? Теперь, хотя желудок обжигала боль, а в груди сжимался чёрный кулак неведомой прежде ярости, он постарался размышлять трезво.
В том, кто или что подстроило увиденный кошмар, сомневаться не приходилось. Войниксы не питались жертвами и тем паче не уносили трупов. Мерзкие создания творили зло без разбора и без всякого порядка. Нет, это послание для Даэмана, оставить которое способно лишь одно из порождений тьмы. Всех до последнего жителей обиталища прикончили, обсосав их кости, словно рыбьи остовы, а мёртвые головы сложили в груду только ради того, чтобы весть дошла по адресу. Судя по запаху свежей крови, ужасное случилось считанные часы назад, если не раньше.
Не торопясь поднимать арбалет, мужчина встал на четвереньки, медленно поднялся на ноги, вытер замаранные ладони, зашёл в большую комнату, обогнул длинный стол, наконец взобрался на него и снял материнский череп. Руки тряслись. Плакать совсем не хотелось.
Люди лишь недавно узнали, как погребать своих мертвецов. За последние восемь месяцев в Ардис-холле скончались семеро: шестерых убили войниксы, а ещё одну девушку за ночь унесла таинственная лихорадка. «Старомодные» земляне ещё не догадывались, могут ли они заражаться друг от друга.
«Может, забрать её отсюда? Устроить похороны у дальней стены – на месте, которое выбрал Никто для нашего кладбища?»
Нет. В мире, полном факс-узлов, Марина более всего была привязана к этому обиталищу и Парижскому Кратеру.
«Но не бросать же маму здесь, подле прочих, – нахмурился сын. – Где-то среди них лежит негодяй Гоман».
И мужчина вернулся на террасу. Ливень разошёлся ещё сильнее, а вот ветер поутих. Целую минуту Даэман стоял у перил террасы, подставив лицо прохладным струям, которые продолжали отмывать и без того чистый череп. Затем выронил материнскую голову и проследил за её долгим падением. Когда крохотная белая точка исчезла на фоне багрового ока, он поднял арбалет и тронулся в обратный путь: большая столовая, общая гостиная, прихожая, коридор…
Тут мужчина застыл. Не потому, что услышал какой-то звук: дождь барабанил так сильно, что даже аллозавр незаметно подкрался бы среди такого шума. Нет, кузен Ады понял: он что-то забыл.
«Что?»
Назад, в столовую. Дюжины мёртвых голов укоризненно уставились на гостя. «Но что я мог поделать?» – безмолвно спросил он. И черепа беззвучно отозвались: «Разделить наш удел». Избегая смотреть в пустые глазницы, Даэман схватил туринскую пелену.
Убийца оставил её не случайно. Не зря же во всех жилищах башни лишь эта повязка со вшитой микросхемой и стол оказались не запачканы кровью. Засунув игрушку в карман куртки, гость наконец покинул обиталище матери.
На лестнице, что вела к эспланаде, царила тьма, нижние пятнадцать этажей были ещё мрачнее, однако Даэман не поднимал самострела. Если он или оно притаилось в кромешной мгле, так тому и быть. Ещё неизвестно, чья возьмёт, когда человек пустит в ход когти, зубы и бешеную ярость. Но драться ни с кем не пришлось.
Мужчина невозмутимо шагал под проливным дождём по самой середине просторного бульвара; до цели оставалось полпути, когда за спиной раздался скрежет и грохот.
Уже поворачиваясь, сын Марины пал на одно колено и вскинул на плечо тяжёлый арбалет. Это не его звук. Тот или то передвигалось неслышно на перепончатых лапах с кривыми жёлтыми когтями.
Даэман поднял голову – да так и окаменел, разинув рот. Где-то между ним и башней матери возле Кратера закрутился вихрь. Вернее, там что-то вращалось: гигантское, в сотни метров диаметром, и с огромной скоростью. Электрические лучи беспорядочно с треском вырывались из шара, образуя вокруг него слепящую корону. Влажный воздух наполняли раскаты, от которых сотрясалась мостовая. Текучие фрактальные узоры пробегали по сфере, пока та не превратилась в круг и не спустилась на землю – даже чуть-чуть под землю, – расколов старинное здание.
Потом из окружности брызнул свет, но такой, какого никогда ещё не видели на третьей от Солнца планете. Вклинившись в мостовую на одну четверть и закрыв собою восточное небо, круг застыл подобно небывалым воротам в какой-то паре кварталов от потрясённого человека. Мужчину едва не сбил ураган, устремившийся во врата с голодным воем.
Поверхность ещё подрагивала, но глаз уже различал синие волны ленивого, тёплого моря, красную почву, скалы и гору… нет, вулкан невероятной высоты, вздымающийся на фоне лазурного неба. Из глубины всплыло нечто внушительных размеров, розовато-серое, скользкое, а потом заторопилось в открывшуюся дыру, причём Даэману померещились бесчисленные ноги и исполинские ручищи существа. Воздух потемнел от мусора и пыли: это столкнулись встречные ветры, сразились, смешались – и улеглись.
Человек постоял минуту, всматриваясь в даль из-под руки, дабы не ослепнуть от рассеянного, но по-прежнему ненормально яркого сияния. К западу от небесной дыры заблестели под холодными лучами неведомого солнца каменные здания Парижского Кратера, а также арматурные бёдра и опустевший живот Великой Блудницы; потом их окутали тучи пыли, вырвавшейся из портала. Прочая часть города, невидимая и мокрая, продолжала скрываться в ночи.
С юга и севера донёсся поспешный скрежет железных ног. Из тёмного дверного проёма, до которого не успел дойти мужчина, выскочили двое войниксов. Стуча по камням хищными лезвиями, они бросились к жертве со всех конечностей.
Даэман взял их на мушку, подпустил поближе, всадил один болт в кожаный капюшон того, что бежал позади, а когда враг упал, – выпалил и второй, в грудь вожаку. Тварь повалилась, но продолжала ползти.
Сын Марины невозмутимо вытащил из колчана за спиной два зазубренных болта, перезарядил арбалет, опять прицелился – и оба наконечника с расстояния десяти футов точно вонзились в горб существа, где сходились нервные окончания. Чудовище наконец утихомирилось.
Теперь скрежет слышался с юга и запада.
Красноватое сияние озарило каждый закоулок, укрыться Даэману стало негде. Из гущи пыльного облака вознёсся грозный,,зловещий, ни на что не похожий рёв: как будто бы страшные проклятия на ужасном, нечеловеческом языке записали на плёнку и прокрутили задом наперёд.
Молодой мужчина не спеша зарядил самострел, последний раз обернулся на багровую гору в дыре, пробитой посреди небосвода и Парижского Кратера, и лёгкой трусцой, без паники, побежал к Дому Инвалидов.
Никто расставался с жизнью.
Харман возбуждённо расхаживал по комнатке на первом этаже Ардис-холла, приспособленной под импровизированный – и большей частью бесполезный – лазарет. Здесь находились книги для «глотания» с анатомическими таблицами, с описанием того, как оказывать первую помощь, лечить переломы костей и так далее, однако до сего дня один лишь Никто имел дело с более серьёзными ранами. Двое из тех, кого захоронили на свежем кладбище у северо-западного края ограды, скончались от боли в этом самом лазарете.
Ада не покидала супруга с тех пор, как он, пошатываясь, вошёл через северные ворота. Целый час она то брала его за руку, то прикасалась к локтю, словно желая увериться, что муж действительно здесь, подле неё. Только что Харман и сам лежал на соседней койке рядом с Никем, лечил глубокие порезы. Некоторые пришлось зашивать, и это было больно. Однако ещё больнее оказалось пользоваться самодельными обеззараживающими жидкостями – то есть, попросту говоря, неразбавленным спиртом и чем-то ещё в этом роде. А вот грек получил чересчур серьёзные раны, чтобы надеяться на доморощенные средства. Товарищи как могли смыли грязь, наложили несколько стежков на пострадавший скальп, обработали открытые участки плоти антисептиком – бородач даже не очнулся, когда на них лили алкоголь, – но рука была слишком сильно повреждена; она и на теле-то еле держалась при помощи потрёпанных связок, обрывков соединительной ткани да покалеченной кости. Не успели самозваные лекари наложить повязки, как те промокли от крови.
– Он умирает, да? – подала голос Ханна. Несчастная не выходила из лазарета ни на минуту, даже для того, чтобы сменить обагрённые одежды.
– Похоже на то, – сказал Петир. – Да, бедолаге не выжить.
– Почему он не приходит в себя? – промолвила молодая женщина.
– Должно быть, всему виной сотрясение мозга, – отозвался девяностодевятилетний. – Вряд ли это из-за рваных ран.
Ему захотелось выругаться. Это надо же, «проглотить» сотни томов по хирургии, а толку-то? Всё равно в подобных условиях и без опыта никто не рискнёт вскрывать голову ещё живого человека, чтобы ослабить внутричерепное давление, а если даже рискнёт… Так или иначе Одиссей-Никто обречён.
Ферман – добровольный санитар примитивного лазарета, «проглотивший» больше медицинских книг, чем Харман, задумчиво поднял голову (на случай операции он уже правил пилу и мясницкий нож), а затем негромко сказал:
– Скоро придётся решать, что нам делать с его рукой. – И он вернулся к точильному камню. Ханна повернулась к Петиру:
– Я слышала, он пару раз начинал бормотать по дороге. Ты хоть что-нибудь разобрал?
– Не совсем. Почти ничего. Кажется, это был язык, на котором говорил другой Одиссей, из туринской драмы…
– Греческий, – вставил супруг Ады.
– Не важно, – произнёс молодой человек. – Два слова прозвучали по-английски, но тоже без особого смысла.
– Какие слова? – встрепенулась женщина.
– Что-то там про «ворота»… И потом «взломать»… Вроде бы. Он еле слышно лепетал, я пыхтел, а стражники кричали… Мы уже приближались к северному входу. Наверно, хотел сказать: мол, если не откроют, взламывайте.
– Ерунда какая-то, – нахмурилась Ханна. Петир пожал плечами:
– Чего только не ляпнешь, когда ты почти в отключке.
– Возможно. – Харман прикусил губу, вышел из лазарета под руку с любимой женщиной и принялся расхаживать по просторному особняку.
Примерно пятьдесят человек из четырёхсот поселенцев Ардис-холла ужинали в главной столовой.
– Ты бы поела. – Супруг нежно погладил Аду по животу.
– А ты проголодался?
– Нет ещё.
Правду сказать, свежие раны в ноге не давали ему покоя, и еда всё равно не полезла бы в горло. Или же дело было в Одиссее, который лежал в лазарете, истекая кровью и наверняка умирая?
– Ханне придётся туго, – шепнула Ада.
Девяностодевятилетний мужчина рассеянно кивнул. Что-то по-прежнему грызло его подсознание, некая неуловимая мысль, которая упрямо не желала облекаться в слова.
В огромной зале, некогда предназначавшейся для танцев, за длинными столами трудились дюжины работников: прилаживали перья и бронзовые наконечники к деревянным стрелам, мастерили копья, гнули охотничьи луки. Многие поднимали глаза и приветливо кивали проходящей мимо хозяйке Ардис-холла и её мужу. Супруги отправились в жарко натопленную кузницу-пристройку, где трое мужчин и три женщины ковали лезвия для ножей и бронзовые клинки, а потом правили их с помощью крупных точильных камней. К утру, когда после ночной отливки принесут расплавленный металл для работы, здесь будет нестерпимая духота, подумалось Харману. Он задержался, чтобы коснуться почти завершённого меча: оставалось лишь обмотать рукоятку тонкими кожаными ремнями.
«Топорная работа. – Мужчине стало грустно. – Не только чудесный подарок Цирцеи, сотворённый неведомо кем и неведомо где, но даже простое оружие из древней туринской драмы многократно превзойдёт эту вещицу мастерством исполнения и строгим изяществом отделки». И ещё ему было горько, что первыми плодами человеческого труда за два с лишним тысячелетия явились вот эти грубые орудия для убийства: дождались-таки возвращения своего часа.
В кузницу ворвался Реман – видимо, спешил с вестями в особняк. С одежды мужчины капала вода, в бороде блестели сосульки. Совсем недавно, покончив с работой на кухне, он вызвался встать на караул.
– Что случилось? – осведомилась Ада.
– Войниксы, – выдохнул Реман. – Уйма войниксов. Ни разу столько не видел.
– Готовятся к атаке? – спросил Харман.
– Поддеревьями пока толпятся. Но их там не меньше сотни.
На всех дозорных башнях загудели колокола. Тревога. Если бы твари перешли в наступление, звучали бы охотничьи рога.
Столовая быстро пустела; одеваясь на бегу, люди хватали оружие и мчались на боевые позиции: у частокола, во дворе, у торцевой стены, в оконных и дверных проёмах, в портиках и на балконах особняка.
Девяностодевятилетний мужчина не тронулся с места. Так и застыл, будто скала посередине бурного потока.
– Харман? – прошептала жена.
Обернувшись, он повёл её против течения – назад, в лазарет, туда, где угасал Никто. Ханна уже оделась и нашла копьё, но ещё не решалась покинуть любимого. Прямо в дверях на друзей наткнулся Петир, однако вернулся к залитой кровью койке. Супруг Ады посмотрел на умирающего и сипло произнёс:
– Он не сказал «взломать ворота». Он сказал: «Златые Ворота». Колыбель у Золотых Ворот.
И тут на башнях затрубили рога.
Дырка в небесах – дело нешуточное. Даэману следовало немедля возвратиться в Ардис и рассказать об увиденном. Он понимал, но не мог этого сделать. Не потому что боялся неосвещённой дороги от огороженного частоколом павильона к особняку, растянувшейся на добрую милю с четвертью, – просто чувствовал, что пока не готов.
И молодой мужчина отправился в некое позабытое место, код которого нечаянно обнаружил полгода назад, помогая друзьям составлять подробную карту всех четырёхсот девяти факс-узлов, когда колонисты Ардиса искали связи с уцелевшими землянами, а заодно исследовали незнакомые направления. Здесь было жарко и много солнца. Павильон стоял на покатом холме под пальмами, широкие листья которых колыхались под ласковым морским бризом. У подножия расстилался пляж – белоснежный полумесяц, огибавший лагуну с такими прозрачными волнами, что даже с высоты сорокафутовых рифов глаз различал песчинки на дне. Ни «старомодных» людей, ни «постов» Даэман тут не встречал, хотя обнаружил на северном побережье лесистые руины города, построенного, по всей видимости, ещё до Финального факса.
Молодой мужчина заглядывал сюда примерно дюжину раз, чтобы спокойно предаться размышлениям. Войниксы и прочие опасные чудища, казалось, тоже не ведали о здешних местах. Лишь однажды у самого рифа какой-то плавучий ящер высунул из воды могучую шею, щёлкнул пастью и скрылся, держа в зубах тридцатифутовую акулу. Страшновато, конечно, но больше ничего такого не случалось.
Сын Марины сбежал по холму и сел на песок, положив рядом верный арбалет. Солнце припекало вовсю. Путешественник скинул увесистый заплечный мешок, намокшую куртку и, наконец, рубашку. Из кармана что-то свисало. Даэман вытащил, размотал – ах да, это же та самая туринская пелена, что лежала под пирамидой из черепов. Он брезгливо швырнул тряпку подальше. Затем избавился от ботинок, брюк, нижнего белья и нетвёрдой походкой направился к воде, даже не обернувшись на заросли: нет ли кого поблизости.
«Мама умерла».
Жестокая мысль поразила его, словно удар в живот, и молодого мужчину чуть снова не затошнило.
«Мертва».
Мужчина шагал нагишом навстречу прибою. Постоял на краю, позволив тёплым волнам плескаться у ног и уносить золотой песок из-под пальцев.
«Мертва».
Он уже никогда не увидит её лица, не услышит родного голоса. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
Даэман тяжело опустился на мокрый пляж. Колонист Ардис-холла считал, что уже примирился с думой о смерти как неизбежном конце, после того как лицом к лицу столкнулся с неприкрытой, бесстыжей реальностью собственной гибели восемь месяцев назад, на орбитальном острове Просперо.
«Я знал, что рано или поздно уйду из жизни. Но только не она. Не Марина. Это… несправедливо».
Кузен Ады всхлипнул, подавив нежданный смешок: надо же, нашёл чему удивляться! После Великого Падения умерли тысячи… Тысячи – он это знал наверняка, потому что находился среди посланников Ардис-холла в другие общины. Мужчина видел кладбища, он даже сам объяснял собратьям, как нужно рыть могилы, где будут гнить закопанные тела…