Некий остряк увидел в нём символ великого Падения Илиона, и вот сегодня, в годовщину того самого Падения, статую решили спалить. Толпа была вне себя от радости.
Приамид и красавица молча, едва касаясь ладоней друг друга (впрочем, не без особого смысла для обоих), наблюдали, как пьяные принялись тыкать факелами в коня, построенного в основном из высушенных брёвен, прибитых к берегу, как тот моментально вспыхнул, и зеваки шарахнулись прочь, как прибежали стражи порядка со щитами и копьями. Благородные мужи и дамы недовольно шушукались на балконах и длинных террасах дворца. Елена и Гектор громко смеялись.
Семь лет и пять месяцев после Падения Илиона
Мойра квант-телепортировалась на просторный луг. Стоял погожий летний день. Под сенью близлежащего леса порхали бабочки, над клевером гудели трудолюбивые пчёлы.
Чёрный воин Пояса почтительно приблизился к ней, вежливо обратился и проводил вверх по склону холма к небольшому открытому павильону, вернее даже, пёстрому навесу на четырёх столбах, полоскавшемуся под ласковыми порывами южного бриза. В тени стояли длинные столы, склонившись над которыми, двенадцать людей и моравеков изучали или же очищали от земли разложенные на столешницах обломки и артефакты.
Самый маленький из моравеков обернулся, увидел вошедшую, спрыгнул со своего личного стула с длинными ножками и подошёл поздороваться.
– Мойра, какая честь, – произнёс Манмут. – Сюда, прошу тебя, укроемся от лучей полуденного солнца и выпьем чего-нибудь холодного.
И оба прошли в тень.
– Сержант сказал, что ты меня ждёшь, – сказала она.
– Вот уже два года, – ответил маленький моравек. – С той нашей беседы.
Он отошёл к буфетному столику и принёс бокал холодного лимонада. Остальные моравеки, как и люди, вопросительно покосились на вошедшую, но Манмут не стал её представлять. Ещё не время.
Мойра поблагодарила и отпила немного лимонада с кусочками льда, который, видимо, каждый день доставляли по факсу либо квитировали из Ардиса или какой-то другой общины, и окинула взглядом холмистую равнину, расстелившуюся под ногами. Примерно в миле от склона бежала река. На севере участок граничил с тёмным лесом, на юге же начинались неровные, каменистые земли.
– Как насчёт оцепления из роквеков? – осведомилась женщина. – Туристов или зевак отгонять не приходится?
– Сюда скорей залетит кошмар-птица или наведается юный тираннозавр, – ответил Манмут. – О чём только думали эти «посты», как любит повторять Орфу.
– Вы до сих пор с ним видитесь?
– Каждый день, – произнёс моравек. – Сегодня вечером встречаемся на спектакле. Придёшь?
– Наверное, – проговорила Мойра. – Как ты узнал, что меня пригласили?
– Не только ты время от времени болтаешь с Ариэлем, дорогая. Ещё лимонада?
– Нет, спасибо.
Женщина снова перевела взгляд на луг. Большая его часть оказалась перекопана, однако не грубо, как попало, как это сделал бы механический экскаватор. Верхние слои почвы были чисто, аккуратно, любовно сняты и скатаны в рулоны, место каждого надреза отмечали колышки, повсюду белели маленькие таблички с надписями и цифрами. Глубина траншей достигала от нескольких дюймов до нескольких метров.
– Так ты, полагаешь, наконец нашёл то, что искал? Моравек пожал плечами.
– Просто не верится, как тяжело раскопать в записях точные координаты этого крохотного городка. Можно подумать, какая-то… э-э-э… сила… уничтожила все нужные ссылки, координаты GPS, дорожные указатели, истории. Кажется, кто-то… могущественный… не желал, чтобы мы отыскали Страт-форд-на-Эйвоне.
Мойра взглянула на него ясными серовато-голубыми очами.
– А что, эта… сила… могла не желать, чтобы ты что-то нашёл, дорогой мой Манмут?
Моравек опять пожал плечами.
– Это лишь догадка, но я бы сказал, они… эта гипотетическая сила… не возражает, чтобы люди разгуливали на воле, радовались жизни и размножались, но у неё какие-то возражения против того, чтобы на планету вернулся один человеческий гений.
Женщина промолчала.
– Идём. – Манмут с упоением восторженного ребёнка повёл собеседницу к ближнему столу. – Посмотри-ка. Вчера один из наших волонтёров откопал на участке три-ноль-девять вот это.
Он указал на порушенную плиту. На грязном камне темнели странного вида царапины.
– Что-то не могу разобрать, – сказала Мойра.
– Мы тоже поначалу не могли, – согласился моравек. – И только доктор Хокенберри сумел растолковать, что же это такое. Видишь вот здесь буквы IUM, тут, ниже, – US и AER, а тут – ET?
– Допустим, – отозвалась женщина.
– Да нет, точно. Теперь мы знаем, что это значит. Перед нами часть надписи под бюстом, его бюстом. Если верить нашим архивам, она когда-то гласила: «JDICO PYLIUM, GENIO SOCRATEM, ARTE MARONEM: TERRA TEGIT, POPULOS MOERET, OLMPUS HABET».
– Боюсь, я слегка подзабыла латынь, – заметила Мойра.
– Как и многие из нас, – кивнул моравек. – Это переводится так: "УМОМ ПОДОБНОГО НЕСТОРУ, ГЕНИЕМ – СОКРАТУ, ИСКУССТВОМ – МАРОНУ[86], ЕГО ЗЕМЛЯ ПОКРЫВАЕТ, НАРОД ОПЛАКИВАЕТ, ОЛИМП ПРИЕМЛЕТ".
– Олимп, – задумчиво, точно про себя, повторила Мойра.
– Это часть надписи под настенным памятником, который знатные горожане установили в церкви Святой Троицы после его погребения. Остальной текст был по-английски. Хочешь послушать?
– Разумеется.
СТОЙ, ПУТНИК, И ПРОЧТИ, КОЛИ УЧЁН, КТО ЗДЕСЬ ЗАВИСТЛИВОЮ СМЕРТЬЮ ЗАКЛЮЧЁН В КУМИРЕ – САМ ШЕКСПИР. УГАС С НИМ МИР ЖИВОЙ; СЕЙ КАМЕНЬ С ИМЕНЕМ КАКОЙ ЦЕНИТЬ ЦЕНОЙ? В СЕМ МИРЕ, СЛОВНО ПАЖ, СЛУЖИТЬ ДОЛЖНА ПОЭЗИЯ ПЛОДАМ ЕГО УМА.
– Очень мило, – сказала Мойра. – А главное, полагаю, это существенно облегчит твои поиски.
Манмут оставил её насмешливый тон без внимания.
– Здесь поставлена дата смерти: двадцать третье апреля тысяча шестьсот шестнадцатого года.
– Но ты ещё не нашёл настоящей могилы.
– Пока что нет, – признался европеец.
– А не было там какого-нибудь надгробного камня или надписи? – с невинным видом поинтересовалась собеседница.
Маленький моравек пристально посмотрел на неё и наконец произнёс:
– Была.
– А не говорилось ли там чего-нибудь вроде… м-м-м… «Руки прочь, моравеки, убирайтесь восвояси»?
– Не совсем, – отозвался Манмут. – На могильной плите, установленной над телом, будто бы можно было прочесть:
О, ДОБРЫЙ ДРУГ, ВО ИМЯ БОГА, ТЫ ПРАХ ПОД КАМНЕМ СИМ НЕ ТРОГАЙ; СНА НЕ ТРЕВОЖЬ КОСТЕЙ МОИХ; БУДЬ ПРО КЛЯТ ТОТ, КТО ТРОНЕТ ИХ!
– И тебя нисколько не смущает такое предупреждение? – полюбопытствовала Мойра.
– Нет, – отвечал европеец. – Я ведь не Орфу с Ио. Это он успел пересмотреть все двухмерные фильмы «ужасов», снятые в двадцатом столетии. Знаешь, «Проклятие мумии» и так далее.
– И всё же… – промолвила женщина.
– Вы что, хотите остановить наши поиски?
– Манмут, дорогой, тебе должно быть известно, что мы не вмешиваемся ни в ваши дела, ни в дела «старомодных» или же наших древнегреческих и азиатских гостей… Одним словом, ни в чьи. Вспомни, разве не так?
Моравек не ответил. Мойра тронула его за плечо.
– Да, но с этим… проектом. Тебе не кажется, что ты пытаешься играть роль бога? Так, совсем чуть-чуть?
– А вы знакомы с доктором Хокенберри? – спросил Манмут.
– Конечно. Мы встречались на той неделе.
– Странно, – заметил моравек, – он этого не упоминал. Томас добровольно помогает на раскопках раз или два в неделю, не реже. Да, что я хотел сказать? «Посты» и олимпийские небожители – вот кто сыграл роль бога, возродив тело, воспоминания и личность Хокенберри на основе обломков костей, древних файлов и ДНК. Но ведь у них получилось. Он очень хороший человек.
– Похоже, это правда, – согласилась Мойра. – И даже, как я поняла, пишет книгу.
– Да… – Манмут, казалось, потерял ход мыслей.
– Что ж, тогда удачи. – Женщина протянула ему ладонь. – И передай привет первичному интегратору Астигу-Че, когда вы с ним увидитесь. Скажи, что мне очень понравилось то чаепитие в Тадже.
Она пожала руку маленькому европейцу и направилась к лесу, на север.
– Мойра! – окликнул моравек. Она помедлила и обернулась.
– Так ты придёшь сегодня на пьесу? – крикнул Манмут.
– Думаю, что да.
– Значит, мы тебя там увидим?
– Этого не знаю, – промолвила молодая женщина. – Но я вас непременно увижу. И она продолжала путь.
Семь лет и пять месяцев после Падения Илиона
Позвольте представиться: Томас Хокенберри, доктор филологии, для друзей – Хокенбеби. Правда, их уже нет в живых-тех, кто знал моё прозвище со времен колледжа Уобаш: они давно уже стали прахом этого мира, где слишком многое обратилось в прах.
Здесь, на славной первой Земле, я протянул полвека с чем-то, а сверх того получил в дар вот уже чуть больше двенадцати[87] ярких, насыщенных лет новой жизни – в Илионе и на Олимпе, на Марсе, хотя я до самых последних дней и не догадывался, что это Марс, и вот сейчас вернулся обратно. Домой. На родную Землю.
Мне столько нужно сказать. Плохая новость: пропали все записи, сделанные за двенадцать лет в роли служителя Музы и вольного схолиаста, – запоминающие кристаллы с ежедневными наблюдениями за ходом Троянской войны, мои собственные записки, даже диктофон моравеков, на котором были изложены последние дни Олимпа и Зевса. Всё потеряно.
Впрочем, это не важно. Я всё помню. Каждое лицо. Каждого человека, будь то мужчину или женщину. Каждое имя.
Одним из самых удивительных свойств гомеровской «Илиады» знатоки считают то, что в ней никто не умирает безымянным. Грубые герои падали ощутимо, тяжело, и, падая, как выразился один мой знакомый схолиаст (тут я слегка его перефразирую), они с грохотом увлекали за собою вниз и бронзовое оружие, и доспехи, и все свои имения, скот, жён и рабов. И свои имена. В «Илиаде» Гомера никто не погиб лишённым имени либо настоящего веса.
Возьмись я рассказывать собственную историю, непременно попытался бы сделать так же.
С чего же начать?
Раз уж я вольно или невольно стал Хором этой истории, то начну ее там, где сам пожелаю. И пожелал я начать ее здесь. Поведаю вам о своей нынешней жизни.
Несколько месяцев я наслаждался жизнью рядом с Еленой, в Новом Илионе, покуда город отстраивали заново. Греки помогали возводить стены и здания в обмен на обещание троянцев помочь им после со строительством длинных кораблей. После, когда город оживёт.
Впрочем, он и не умирал. Понимаете, Илион, или Троя, – это люди… Гектор, Елена, Андромаха, Приам, Кассандра, Деифоб, Парис… чёрт, даже сучка Гипсипила. Кое-кто из них уже мёртв, остальные целы. Вергилий бы понял.
Жаль, я не могу быть вашим Гомером или даже Вергилием, дабы поведать о днях, миновавших после Падения Трои: времени прошло слишком мало, событий на целый эпос не наберётся, – но буду слушать и наблюдать за всеми переменами, покуда жив.
А живу я нынче здесь. В Ардис-тауне.
Нет, не в Ардисе. Большой особняк опять высится на просторном лугу в полутора милях от старого факс-павильона, близ того места, где некогда располагался Ардис-холл, и Ада поселилась там со своей семьёй, но здесь вам уже не просто Ардис, а Ардис-таун.
Согласно данным последней переписи, которую проводили пять месяцев назад, нас тут чуть более двадцати восьми тысяч. Община разместилась на холме, вокруг дома Ады, но львиная доля города простёрлась у подошвы, по сторонам новой дороги, бегущей от павильона вдоль реки. Здесь, внизу, располагаются мельницы, настоящий рынок, зловонные кожевни, печатные дома, газета, невероятная уйма баров и борделей, две синагоги плюс одна церковь (лучше всего называть её Первой Церковью Хаоса), отменные рестораны, скотные дворы, от которых несёт ещё сильнее, чем от кожевен, библиотека (я сам помогал её создавать) и школа, хотя большинство детишек по-прежнему живут в большом особняке на холме и в окрестностях. Учатся в основном взрослые, причём в первую очередь – читать и писать.
Приблизительно половину местного населения составляют греки, другую – евреи. Они неплохо уживаются… большую часть времени.
Вторым повезло сильнее: они наделены всеми функциями, а значит, могут свободно факсовать, куда и когда им вздумается. Кстати, я тоже так могу… не факсовать, а квант-телепортироваться. Это записано в клетках и ДНК – записано некой силой… или же Силой, которая меня создавала. Но я уже давно не квитируюсь. Предпочитаю более неспешные способы передвижения.
По возможности, хотя бы раз в неделю, я помогаю Манмуту с его проектом «Найдите Вилли», о котором вы наверняка наслышаны. Не думаю, что он отыщет своего Уилла. Да и моравек, подозреваю, тоже не верит. Для него это стало чем-то вроде хобби. Орфу с Ио и я принимаем участие в раскопках, повинуясь тому же духу: дескать, «какого хрена?!». Никто из нас – пожалуй, даже маленький европеец, – не надеется, что Просперо, Мойра, Ариэль и Кто-бы-то-ни-было-иже-с-ними (особенно Тихий, о котором в последнее время все столько слышат) позволят нашему другу найти, а тем более воссоединить кости и ДНК Уильяма Шекспира. Неведомые Силы чуют угрозу, оно и понятно…
Да, сегодня вечером в Ардисе будет спектакль. Ведь это вам тоже известно. Многие жители Ардис-тауна уже бредут вверх по холму, хотя, надо признаться, склон довольно крутой, а дорога и лестница ужасно пыльные. Лично я лучше заплачу пять пенсов и поднимусь в одном из паровых экипажей, выпущенных компанией Ханны. Досадно только, что в них оглохнешь от шума.
Между прочим, раз уж мы заговорили о поисках: не помню, я уже рассказывал о том, как нашёл своего старого друга Кейта Найтенгельзера?
В последний раз, когда мы виделись, он остался в доисторическом индейском племени, в диких джунглях на месте будущей (оставалось подождать около трёх тысяч лет) Индианы. Я даже корил себя за то, что бросил товарища в гиблых для него краях. Конечно, лишь на время, пока не кончится война между героями и богами. Но когда я вернулся забрать своего друга, все индейцы точно в воду канули, и он вместе с ними.
Поскольку Патрокл, тот самый обмочившийся Патрокл, расхаживал где-то неподалёку, у меня были сильные подозрения, что Кейт мог и не выжить.
Однако три с половиной месяца назад, как только Фразимед, Гектор и прочие искатели приключений раскодировали синий луч, я факсовал в Дельфы, и что бы вы думали? Представьте, вот уже восьмой час подряд обескураженной вереницей из маленького здания выходят люди, главным образом греки (мне вспомнился цирковой трюк, когда на сцену выезжает крохотный автомобильчик, из которого вылезают пятьдесят клоунов), – и тут появляется мой приятель Найтенгельзер: схолиасты всегда обращались друг к другу по фамилии.
Теперь мы купили вот это самое место, где я сижу и пишу эти строки. Мы с Найтенгельзером – партнёры. Прошу заметить: партнёры по бизнесу, а не в том извращённом значении, как было принято понимать в двадцать первом веке, если речь шла о двух мужчинах. Ваш покорный слуга и не думал менять троянскую красавицу на Кейта из Ардиса. У меня, конечно, есть трудности, но совсем не такого плана.
Интересно, что сказала бы Елена о нашей таверне? Название «Домби и сын»[88] предложил Найтенгельзер. На мой вкус, чересчур изысканно. Зато от клиентов отбоя нет. Здесь довольно чисто по сравнению с остальными питейными заведениями, что натыканы по речному берегу словно черепица на старой крыше. Наши барменши служат за стойкой, а не торгуют любовью – по крайней мере в рабочее время и на рабочем месте. Пиво – тоже лучшее, какое мы только смогли достать. Его выпускает ещё одно из предприятий Ханны; по слухам, она превратилась в первую миллионершу новой эры. Очевидно, изучила брожение одновременно с литьём металлов и скульптурой. Только не спрашивайте меня зачем.
Теперь понимаете, почему я до сих пор тяну с началом серьёзного эпоса? Никак не могу придерживаться чёткой сюжетной линии. Всё время куда-то виляю.
Надо будет когда-нибудь привести Елену сюда: любопытно, что она скажет? Если верить молве, дочь Зевса остригла волосы, переоделась юношей и удрала в Дельфы с Гектором и Фразимедом, и теперь оба следуют за ней по пятам, как щенки за костью. (Вот вам ещё одна причина, почему стопорится затея с книгой: мне никогда не удавались метафоры и сравнения. Я просто тропически[89] неполноценен, как выразился однажды Найтенгельзер. Ладно, проехали.)
Хотя, чёрт, при чём тут молва? Сам знаю. Елена отправилась в экспедицию, я же видел. Загар и короткая стрижка ей очень к лицу. Честное слово. Она изменилась, но выглядит здоровой и очень красивой.
Я мог бы ещё порассказать о нашей таверне, об Ардис-тауне, о том, что собой представляет политика во, младенчестве (такая же вонючая и беспомощная), о местных обитателях – евреях и греках, наделённых и не наделённых функциями, верующих и циниках… Но всё это не имеет отношения к нашей истории.
Кроме того, нынешним вечером я узнаю, что не принадлежу к числу настоящих рассказчиков. Я не избранный Бард. Понимаю, мои слова кажутся полным вздором, но погодите немного, и вам станет ясно, о чём речь.
Последние восемнадцать лет, особенно первые одиннадцать из них, дались мне нелегко. Эмоционально и психологически я чувствую себя таким же измятым, потёртым и поцарапанным, как панцирь Орфу с Ио. (Большую часть времени старина Орфу живёт в Ардисе, на холме. Вы с ним позже увидитесь. Моравек хочет посмотреть пьесу. Каждый день после обеда он собирает ребятишек. Вот что натолкнуло вашего покорного слугу на грустную мысль: оказывается, долгие годы преподавания и служения Музе не превращают человека в избранного. Настала пора, и я не в состоянии поведать даже ту самую историю.)
Ода, последние восемнадцать лет, особенно первые одиннадцать, были очень тяжёлыми, но зато и обогатили меня. Надеюсь, обогатят и вас тоже, если вы дослушаете эту историю. Если нет – не моя вина, я отрекаюсь от роли рассказчика. Впрочем, готов поделиться своими воспоминаниями с любым, кто пожелает.
Прошу прощения. Мне пора. Кожевники возвращаются после дневной смены, чуете запах? Одна из моих барменш заболела, другая только что сбежала с юным афинянином, переселившимся в наши края после Дельф, и… в общем, сегодня у нас не хватает рук. Бармен заступает на вечернюю смену через сорок пять минут, а до тех пор мне нужно разлить пиво из бочек и самому нарезать мясо для сандвичей.
Меня зовут Томас Хокенберри, Д.Ф., и, по-моему, Д.Ф. расшифровывается как: «Доливай, философ».
Извините. Чувство юмора никогда не относилось к числу моих сильных сторон, если не считать парочки каламбуров и вымученных шуточек.
Увидимся перед началом пьесы, когда будет звучать история.
Семь лет и пять месяцев после Падения Илиона
В день постановки супругу Ады пришлось наведаться в Суходол. После ленча мужчина натянул термокожу, облачился в боевой костюм, взял в арсенале Ардис-холла энергетическое оружие и свободно факсовал в Антарктику.
Раскопки стаз-купола «постов» шли полным ходом. Шагая между огромными экскаваторами, стараясь не попасть под посадочные струи транспортных шершней, мужчина едва мог поверить, что восемь с половиной лет назад бывал в той же самой долине вместе с юной Адой, невероятно юной Ханной и беспомощным увальнем Даэманом, разыскивая следы таинственной Вечной Жидовки, которую, как оказалось, звали Сейви.
Голубой купол частично был погребён под валуном, где старуха нацарапала координаты своего жилища в айсберге, уже тогда зная, что Харман – единственный из «старомодных» землян – сумеет прочесть её закорючки.
Руководили раскопками Раман и Алкиной, отлично знавшие своё дело. Муж Ады ещё раз вместе с ними прошёлся по списку, желая удостовериться, что им известно, куда что отправить. Арсенал энергетического оружия предназначался для Хьюз-тауна и Чома, термокожу надлежало переслать в Беллинбад, вездеходы были обещаны Уланбату, а Новый Илион подавал настоятельный запрос на дротиковые винтовки.
Харман усмехнулся. Ещё лет десять, и троянцы с греками освоят все технологии, доступные «старомодным», даже научатся факсовать через павильоны. Дельфийская команда уже отыскали узел возле Олимпа… Нет, не горы, а древнего города, где проводились Игры.
«Что ж, – подумал мужчина, – остаётся лишь одно: всегда опережать их хотя бы на пару шагов, и не только в отношении техники».
Настала пора возвращаться. Но сначала – ещё одна короткая остановка. Харман простился с Алкиноем и Раманом и свободно факсовал прочь.
Супруг Ады вернулся к Золотым Воротам, туда, где семь с половиной лет назад возродился к новой жизни. Мужчина перенёсся на линию хребта по ту сторону долины от подвесного моста и развалин Мачу-Пикчу. Он без устали мог любоваться старинной постройкой, увитой еле видными издалека зелёными пузырями, однако на этот раз Харман не просто искал поэтических ощущений.
Скорее – одной очень важной встречи.
Над равниной, со стороны водопада, ветер гнал по небу облака. На несколько минут солнце позолотило предвечернюю дымку; руины почти скрылись от глаз, лишь отдельные камни подобно ступеням допотопной лестницы просматривались в тумане. Куда бы Харман ни обращал свой взор, повсюду жизнь боролась с хаосом и энтропией – и побеждала. Об этой борьбе и победе говорила и мягкая трава на склонах холмов, и густая древесная сень над мглистой аллеей, и кондоры, лениво парящие в тёплых восходящих потоках, развевающиеся обрывки мха на подвесных тросах и даже ржавый лишайник на скале под ногами человека.
Словно в ответ на эти размышления обо всём живом по небу с юга на север пронёсся очень даже искусственный космический корабль, развеяв над Андами расширяющийся инверсионный след. Прежде чем Харман успел различить форму или модель судна, блестящее пятнышко кануло за линию руин Мачу-Пикчу, а над северным горизонтом прогремело три звуковых удара. Судя по крупным размерам и скорости, это не мог быть грузовой шершень из Суходола. Может быть, Даэман вернулся из очередной объединённой экспедиции людей и моравеков, что занимались выявлением и описанием затухающих квантовых волнений между Землёй и Марсом?
«Надо же, теперь у нас есть собственный космический корабль».
Мысль приятно согрела душу, но в то же время наполнила её самодовольством, и мужчина усмехнулся над собой. К тому же не стоило забывать, что иметь своё судно и построить его – не одно и то же.
Харману оставалось надеяться, что он доживёт до такого дня, когда… Это навело на раздумья об омолаживающих баках на полярном и экваториальном кольцах.
– Добрый день, – произнёс за спиной знакомый голос.
Мужчина вскинул энергетическое ружьё (сказались привычка и годы тренировки), но тут же опустил его, даже не успев повернуться.
– Здравствуй, Просперо.
Старый маг выступил из углубления в скале.
– Мой юный друг, ты в полном боевом облачении. Думал, я приду с оружием?
– А что, хоть раз было иначе? – усмехнулся Харман.
– Ну, если мой острый ум так опасен…
– Или коварство, – вставил мужчина.
Просперо развёл старческими жилистыми руками, словно признавая своё поражение.
– Ариэль сказал, ты искал со мной встречи. Хочешь поговорить о ситуации в Китае?
– Нет, – ответил Харман. – Об этом потолкуем позже. Вообще-то я пришёл напомнить о пьесе.
– Ах, пьеса… – протянул маг.
– Ты что, забыл? Или решил не участвовать? – нахмурился супруг Ады. – Учти, все будут разочарованы, кроме твоего дублёра.
Просперо ухмыльнулся.
– Мой юный Прометей, там такой длинный текст…
– Ничего, нам больше досталось, – ответил мужчина. Старый маг опять развёл руками.
– Сказать дублёру, чтобы тебя заменил? – спросил Харман. – Он будет счастлив.
– Ну, может, я всё-таки появлюсь, – произнёс Просперо. – А что, обязательно играть или можно посидеть, как зритель?
– На этот раз – обязательно, – подтвердил мужчина. – Вот когда возьмемся за «Много шума из ничего», милости просим,. будешь почётным гостем.
– Если честно, – сказал маг, – я-то всегда мечтал сыграть сэра Джона Фальстафа.
Харман расхохотался, так что по скалам прокатилось эхо.
– Так я передам Аде, что ты заглянешь и останешься после спектакля поболтать и выпить лимонада?
– Жду, не дождусь, – отвечал Просперо. – Если не самой постановки (про неё лучше не думать), то хотя бы разговора.
– Что ж… Ни пуха ни пера.
Мужчина кивнул на прощание и свободно факсовал прочь.
Вернувшись в Ардис, он сдал боевой костюм и оружие, надел джинсы с туникой, переобулся в лёгкие туфли и отправился на северную лужайку, к театру, где шли последние приготовления: над столиками в саду, на шпалерах, над рядами свежевыпиленных деревянных сидений развешивались разноцветные лампочки. Ханна деловито испытывала сценическую аудиосистему. Волонтёры как очумелые наносили верхний слой краски на задник, а кто-то беспрестанно дёргал занавес взад и вперёд.
Увидев мужа, Ада направилась было к нему, но двухлетняя дочка Сара от усталости закапризничала, так что мать подхватила её и понесла по зелёному склону к отцу. Харман поцеловал обеих, а супругу – даже дважды.
Ада обернулась к сцене, окинула взглядом ряды сидений, откинула упавший на лицо длинный чёрный локон и проговорила: