– Оптически я незрячий, – промолвил Орфу, – но поработал с дополнительными радарами и обнаружил нечто странное. Вот максимально увеличенные и очищенные визуальные фотографии, какие мне удалось получить. Взгляните и сами скажите мне, стоит ли нам изучить поближе то, что здесь изображено.
– Я тебе сразу скажу, – процедил Сума Четвёртый, – что бы мы ни увидели, это не заставит меня возвращаться туда. Вы двое пока не в курсе, так знайте: астероидный остров, куда мы высаживали ахейца, улетает прочь. Он уже изменил направление оси и прямо сейчас запускает реактивные двигатели. Кстати, наш друг Одиссей погиб. А на полярном и орбитальном кольцах оживают миллион с лишним спутников – устройства для квантовой телепортации, накопители массы и многое другое. Так что мы улетаем.
– ПОСМОТРИТЕ НА СНИМКИ, МАТЬ ВАШУ!!! – взревел гигантский краб.
И все на борту попытались зажать ладонями уши. Даже те, у кого их не было.
Манмут первым взглянул на ближайшую фотографию из целой цифровой серии. Орфу не просто многократно увеличил изображение по сравнению с первоначальным вариантом, но и прочистил его с точностью до пикселя.
– На дне океанской бреши лежит рюкзак, – заметил маленький европеец. – А возле него…
– Ружьё для подводной охоты, если не ошибаюсь, – вмешался центурион-лидер Меп Эхуу.
– А рядом… похоже на человека, – подал голос один из черно-хитиновых воинов. – Только давно уже мёртвого. Тело усохло и сплющилось.
– Нет, – возразил иониец. – Я проверял самым точным радаром. Это всего лишь термокостюм.
– Ну так что? – отозвался пилот из командирского кресла. – Субмарина выбросила кого-нибудь из членов экипажа или его пожитки. Подумаешь, лишний мусор.
Орфу громко фыркнул.
– По-твоему, вещички пролежали здесь более двадцати пяти стандартных веков? Что-то не верится. Посмотри на ружьё, Сума. Оно совершенно не заржавело. А рюкзак? Он совсем не истрепался. А ведь эта часть суши открыта и знойному солнцу, и иссушающим ветрам.
– Это ничего не доказывает, – обронил ганимедянин, набирая координаты встречи с «Королевой Мэб» и запуская реактивные двигатели. – Пару лет назад один «старомодный» забрёл сюда и нашёл свою смерть. У нас сейчас заботы поважнее.
– Смотрите на песок, – промолвил иониец.
– Что? – удивился пилот.
– Вот, на пятом увеличенном снимке. Я, конечно, не видел, но радар показывал с точностью до трёх миллиметров. Вы-то что-нибудь видите – своими глазами?
– След, – произнёс Манмут. – Отпечаток босой человечьей ноги. Даже несколько отпечатков. Все до единого различимы на грязной почве и мягком песке. Ведут на запад. Дождь за пару дней уже смыл бы их. Здесь побывал человек – возможно, пока мы трудились над боеголовками.
– Это не важно, – отрезал ганимедянин. – Мы получили приказ вернуться на «Королеву Мэб» и намерены…
– Спускайтесь на шлюпке в Атлантическую Брешь, – велел первичный интегратор Астиг-Че, находящийся выше на тридцать тысяч километров и на другой стороне Земли. – На наших последних снимках с орбиты видно что-то вроде человеческого тела, оно лежит на дне Бреши примерно в тридцати двух километрах к западу от затонувшей субмарины. Летите и подберите его.
Уже реализовавшись на новом месте, я понимаю, что квитировался в купальню Елены Троянской, в сердце дворца, который она прежде делила с покойным супругом Парисом, а в последнее время – со свекром и владыкой Приамом. Знаю: время коротко, но я никак не соображу, что нужно делать.
Принимаюсь расхаживать по покоям, выкрикивая имя прекрасной дочери Зевса. Служанки с рабынями поднимают жуткий визг и воплями зовут охрану. Пожалуй, ещё немного, и мне придётся уносить ноги, чтобы не кончить жизнь на копье троянца. Тут в одной из комнат мелькает знакомое лицо. Это Гипсипила, рабыня с острова Лесбос, которую Андромаха в последнее время назначила личным поводырём безумной Кассандры. Ей может быть известно, где находится виновница Троянской войны: последний раз я видел их вместе с Андромахой. По крайней мере эта рабыня не убегает и не кличет стражников.
– Ты знаешь, где Елена? – спрашиваю я, шагая навстречу.
Лицо кряжистой бабы бесстрастно, точно тыква.
Словно в ответ Гипсипила раскачивается и бьёт меня ногой в пах. Зависаю в воздухе, хватаюсь за больное место, валюсь на плиточный пол и принимаюсь кататься в агонии, тихо скуля.
Рабыня готовится размозжить мне голову. Вовремя уклоняюсь: пинок приходится на плечо, так что левая рука отсыхает до самых кончиков пальцев, – и качусь в угол, не в силах даже пискнуть.
Кое-как поднимаюсь на ноги, но не могу разогнуться. Великанша приближается. Похоже, намерения у неё самые серьёзные.
«Квитируйся, идиот!» – мысленно кричу я себе.
«Куда?»
«Да куда угодно!»
Гипсипила хватает меня за ворот, разорвав на груди тунику, и целится прямо в лицо. Закрываюсь предплечьями: железный кулак едва не ломает мне лучевые и локтевые кости на обеих руках. Отлетаю к стене. Рабыня снова ловит меня за рубашку и наносит удар под дых.
Не зная как, я через миг оказываюсь на коленях и, содрогаясь всем телом, пытаюсь одновременно защитить и живот, и яйца. В лёгких совсем не осталось воздуха.
Гипсипила пинает по рёбрам, ломает по меньшей мере одно, и я валюсь на бок. Слышу, как сандалии охранников торопливо шлёпают по главной лестнице.
«Вспомнил! При нашей последней встрече рабыня сопровождала Елену, и мне пришлось вырубить бабищу, чтобы похитить свою красавицу».
Великанша поднимает меня, словно груду тряпья, и хлещет наотмашь по лицу – сначала открытой ладонью, потом её тыльной стороной, потом опять наоборот. Чувствую, зубы теряют свои позиции. Какое счастье, что я не в очках!
«О Господи, Хокенберри! – бесится мой рассудок. – Только что на твоих глазах быстроногий Ахилл одолел и прикончил на поединке Зевса, Повелителя Грозных Туч, а сейчас из тебя выколачивает дерьмо вшивая лесбиянка!»
Стража врывается в комнату, ощетинясь копьями. Гипсипила оборачивается, по-прежнему сжимая ручищей ворот моей туники, так что носки сандалий беспомощно царапают пол, и тычет мною в острые пики.
Тут я квитируюсь вместе с ней на вершину городской стены.
Взрыв солнечного сияния. В нескольких ярдах от нас троянские воины с криками отшатываются. Рабыня в изумлении ослабляет хватку.
Улучив драгоценные мгновения замешательства, пинаю мучительницу по крепким ножищам. Гипсипила валится на четвереньки. Не поднимаясь со спины, подтягиваю ноги, собираюсь подобно пружине и сталкиваю бабищу в город.
«Это будет тебе уроком, здоровая мускулистая корова, это тебя научит, как связываться с Томасом Хокенберри, доктором филологии, специалистом по классической литературе…»
Поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь и гляжу вниз. Здоровая мускулистая корова упала на полотняный навес рыночной палатки, прорвала его, рухнула на кучу овощей – картофеля, кажется, – и в данный момент мчится к лестнице у Скейских ворот, чтобы настигнуть меня.
«Блин».
Бегу по стене к широкой смотровой площадке у храма Афины, где собрались члены царского семейства: я увидел среди них Елену. Всеобщее внимание приковано к битве на побережье: мои обречённые ахейцы отчаянно бьются, но их часы уже сочтены, так что никто не встаёт на пути, когда я хватаю дочь Зевса за прекрасную белую руку.
– Хок-эн-беа-уиии, – удивляется она. – Что случилось? Почему ты…
– Нужно вывести всех из города! – выдыхаю я. – Сейчас! Немедленно!
Елена поводит головой. Охранники хватаются за клинки и копья, но вдова Париса жестом охлаждает их пыл.
– Хок-эн-беа-уиии… Это великолепно… Мы побеждаем… Аргивяне валятся, точно колосья под серпом… С минуты на минуту наш благородный Гектор…
– Нужно уводить людей подальше от зданий, от стен, вон из города!– ору я.
Бесполезно. Стражники окружают нас, готовые по первому приказу прикончить или уволочь нарушителя спокойствия царской семьи куда подальше. Мне никогда не убедить Елену или Приама, а ведь они могли бы вовремя упредить горожан.
Задыхаясь после бега, слыша за спиной тяжёлый топот Гипсипилы, хриплю:
– Сирены. Где спрятаны воздушные сирены моравеков?
– Сирены? – У красавицы такой озабоченный вид, словно я обезумел и нуждаюсь в срочной госпитализации.
– Сирены тревоги. Те, что выли несколько месяцев назад, когда бессмертные атаковали с воздуха. Где моравеки… игрушечные люди… хранили оборудование сигнализации?
– Ах, это. В преддверии храма Аполлона, но, Хок-эн-беа-уиии, почему ты…
Не отпуская белоснежной руки, представляю себе лестницу святилища и квитируюсь прочь за миг до того, как охрана и одна крупная озверевшая дама с Лесбоса кидаются на меня.
Елена испуганно ахает, очутившись на мраморных ступенях, но я волоку её дальше. Вокруг ни единого стражника. Все горожане высыпали на стены и прочие возвышенности, желая своими глазами увидеть исход войны, последняя сцена которой разыгрывается на западном побережье.
Оборудование оказывается на месте, в раздевалке для мелких священнослужителей рядом с преддверием храма. Система оповещения действовала в полном автоматическом режиме, срабатывая по сигналу от радиолокационных и зенитных установок, размещённых за городом (их уже нет), однако, насколько я помню, инженеры-моравеки встроили в неё микрофон и прочую электронную технику – на случай, если владыка Приам надумает обратиться к троянскому населению посредством трёх десятков исполинских громкоговорителей, установленных по всему неприступному городу.
На изучение аппаратуры уходит лишь несколько секунд: ради троянцев её упростили донельзя, так чтобы смог управиться и ребёнок. В общем, как раз мой уровень.
– Хок-эн-беа-уиии…
Поворачиваю рубильник с надписью «Включить систему оповещения», дёргаю тумблер «Мегафонное объявление», хватаю микрофон допотопного вида и принимаюсь нести отсебятину, слыша, как эхо моих же слов отражается от сотен домов и великих стен.
– ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ГРАЖДАНАМ ИЛИОНА! ЦАРЬ ПРИАМ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ: ГРЯДЁТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ!!! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ВСТУПАЕТ В СИЛУ НЕМЕДЛЕННО!!! ВСЕМ ПОКИНУТЬ ЗДАНИЯ! СЕЙЧАС ЖЕ! ОЧИСТИТЬ КРЕПОСТНЫЕ СТЕНЫ СИЮ МИНУТУ! ПО ВОЗМОЖНОСТИ БЕГИТЕ ИЗ ГОРОДА НА ОТКРЫТОЕ ПРОСТРАНСТВО. НАХОДЯЩИМСЯ В БАШНЯХ^ЭВАКУИРОВАТЬСЯ! БЫСТРО!!! В ЛЮБОЕ МГНОВЕНИЕ ИЛИОН МОЖЕТ БЫТЬ РАЗРУШЕН! ПОВТОРЯЮ: ВЛАДЫКА ПРИАМ ИЗДАЁТ УКАЗ О НЕМЕДЛЕННОЙ ЭВАКУАЦИИ ГРАЖДАН! ПОКИНЬТЕ ЗДАНИЯ И ВЫБИРАЙТЕСЬ НА ОТКРЫТОЕ ПРОСТРАНСТВО! СКОРЕЕ!!!
Ещё минута громоподобного раскатистого бреда – и я отключаю микрофон, хватаю за руку ошарашенную, разинувшую рот Елену и бегу из Аполлонова святилища на центральную рыночную площадь.
Люди праздно толпятся и точат лясы, изумлённо глазея на громкоговорители, откуда только что разносилось моё предупреждение. Похоже, ни одна душа не помышляет об эвакуации. Кое-кто неспешно выходит из крупных построек, но почти никто не устремился к распахнутым Скейским воротам на волю, как я велел.
– Чёрт, – вырывается у меня.
– Хок-эн-беа-уиии, ты устал, перетрудился. Давай отправимся ко мне в покои, усладим душу пряным вином и…
Не. слушая, тащу красавицу за собой. Пускай мы станем единственными, кто спасётся из города, – провалиться мне пропадом, если я останусь. Или не спасу Елену даже против ее желания.
У входа в узкий проулок на западном конце огромной площади я замедляю шаг. Идиот! Зачем куда-то бежать? Достаточно вообразить Лесистый Утёс далеко за городскими стенами, чтобы перенестись туда…
– О чёрт! – кричу я снова.
Прямо на нас, горизонтально распластавшись, как мне кажется, на целые мили, стремительно опускается Брано-Дыра вроде той, что я видел месяцы назад на Олимпе: плоская окружность, обрамлённая пламенем. Сквозь неё видно чёрное небо и звёзды.
– Проклятие!
В последний миг я отказываюсь телепортироваться: слишком велик риск остаться в квантовом пространстве, когда Дыра упадёт.
Разворачиваюсь и тащу перепуганную, потрясённую Елену обратно, к центру просторной площади. Если повезёт, обломки стен и зданий нас не достанут.
Огненная петля по меньшей мере двух миль в поперечнике накрывает собой Илион, окрестные холмы, долины, болота и берег, и в то же мгновение мы начинаем падать. Можно подумать, будто бы древняя Троя всё это время находилась в лифте, и вот он сорвался в шахту. Две секунды спустя вокруг разражается настоящий кошмар.
Много позже инженеры-моравеки растолкуют мне, что произошло: город в буквальном смысле рухнул с высоты пяти футов и двух дюймов на почву нынешней планеты Земля. Все, кто сражался на берегу, более ста пятидесяти тысяч орущих, потных, бьющихся насмерть мужей, столь же внезапно упали, однако не на мягкий песок, а на твёрдые камни, поросшие спутанным чахлым кустарником, ибо линия побережья отступила на запад около трёх веков назад.
Последние минуты великого Илиона едва не стали роковыми и для нас с Еленой.
Безверхая башня у стены за юго-восточным углом рынка – та самая заброшенная, сильно поврежденная башня, на которой в незапамятные (как сейчас представляется) времена дочь Зевса вонзила кинжал мне в сердце, – обрушилась подобно исполинской заводской трубе, накрыв обломками более низкие здания и середину площади, где мы в ужасе съёжились у фонтана.
Он-то и спас наши жизни. Многоступенчатая постройка с бассейном и центральным обелиском не выше двенадцати футов оказалась прямо на пути падающих осколков; увесистые каменные блоки разлетелись по всей площади, а мы лишь закашлялись в облаке праха и мелкого мусора.
Нас оглушило. Даже огромные булыжники мостовой растрескались после падения с пятифутовой высоты. Обелиск покосился под углом в добрых тридцать градусов, а сам фонтан замолчал навеки. Над городом поднимались клубы пыли, которые потом не оседали шесть с лишним часов. Когда мы с Еленой поднялись на ноги и принялись отряхиваться, откашливаться и прочищать носы от противной белой пыли, многие люди бежали к воротам (это теперь-то, после того как всё закончилось), а некоторые уже разгребали руины и мусор в поисках уцелевших и раненых.
Более пяти тысяч не пережили Падения Трои. Большинство погибло под обломками крупных зданий: храмы Афины и Аполлона рухнули под оглушительный треск несметных колонн, ломавшихся, точно спички. Бывший дворец Париса и нынешний дом Приама превратился в развалины, и никто из обитателей не спасся, если не считать Гипсипилы, которая в это время гналась за мной. Главная западная и юго-западная стены, где находилась львиная доля троянцев, обвалились– не целиком, но во многих местах пошатнулись в ту или иную сторону, так что людские тела посыпались на каменистую долину Скамандра или же в город, на груды обломков. Так нашёл свою смерть Приам и ещё несколько членов царского семейства, включая злополучную Кассандру. Андромаха, супруга Гектора и та ещё специалистка по выживанию, не получила ни единой царапины.
В давние времена Илион столь часто подвергался землетрясениям, как в наши дни этот же участок Турции, поэтому люди ничуть не хуже знали, как вести себя, и, вероятно, моё предупреждение спасло не одну жизнь. Многие всё-таки устремились к надёжным порталам или на открытые пространства. Со временем подсчитали: несколько тысяч успели выбежать на равнину, прежде чем город рухнул и Ахейские ворота вместе с огромной каменной перемычкой разлетелись на куски.
Но я потрясенно стоял и, не веря себе, озирался вокруг. Самый царственный из городов, перенёсший десять лет ахейской осады и месяцы богоборческой войны, обратился в руины. Повсюду пылали огни, но не от повреждённых газовых трубопроводов, как в мои годы: треножники, очаги, простые факелы, скрытые прежде в домах, теперь открыто смотрели в небо. Очень много пламени. Едкий дым смешивался с клубящейся пылью, заставляя сотни столпившихся на площади горожан кашлять и отчаянно тереть глаза.
– Мне нужно найти Приама… Андромаху… – вымолвила дочь Зевса между судорожными приступами. – Найти Гектора!
– Позаботься о тех, кто здесь, Елена, – еле проговорил я. – А я пойду на берег искать Гектора.
– Хок-эн-беа-уиии… – Она удержала меня за руку, не давая сразу уйти. – Кто это сделал? Или что?
– Боги, – не солгал я.
Древние пророчества утверждали: Трое не суждено пасть, покуда перемычка Скейских ворот будет на месте. Пробираясь на берег сквозь тесную толпу, я заметил разбитые деревянные створки и рухнувший каменный монолит.
Прошло всего лишь десять минут, а всё вокруг стало совершенно другим. Мгновенно свалившийся с неба огонь переменил до неузнаваемости не только сам город, но и окрестности, даже небо, даже погоду.
«Мы больше не в Канзасе, Тотошка».
Двадцать с лишним лет я преподавал «Илиаду» в Индианс-ком университете и кое-где ещё, но никогда и не думал поехать в Трою – вернее, посетить её останки у турецкого побережья. Зато мне попадалось достаточно снимков, сделанных в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Так вот место, куда подобно домику Дороти упал с небес Илион, походило на те руины в местечке под названием Гиссарлык, а не на оживлённый деловой центр империи.
При взгляде на изменившийся пейзаж (иным был даже небосвод, ибо греки сражались при свете дня, а теперь воцарились сумерки) я вспомнил отрывок из байроновского «Дон Жуана», написанный в тысяча восемьсот десятом году, когда поэт посетил Гиссарлык, ощутив одновременно и связь с героическим прошлым, и удалённость от него:
Равнины невозделанный простор,
Курганы без надгробий, без названья,
Вершина Иды над цепями гор
И берегов Скамандра очертанья;
Здесь обитала Слава с давних пор,
Здесь древности покоятся преданья.
Но кто тревожит Илиона прах?
Стада овец и сонных черепах![81]
Овцы вокруг не бродили, однако, обернувшись на поверженный город, я увидел знакомые очертания хребта, разве что на пять футов и два дюйма ниже там, где Троя рухнула на каменные развалины, оставленные археологом-любителем по имени Шлиман. Древние римляне возвели свой Илиум прямо на руинах погибшей греческой твердыни, так что нам ещё повезло: могли бы упасть гораздо ниже.
На севере, где на много миль простиралась зелёная долина Симоиса, идеальное пастбище и выгон для троянских коней, теперь высился лес. Ровная долина Скамандра между городской стеной и западным побережьем, на которой последние одиннадцать лет разыгрывались бурные сражения, была изрыта оврагами, трясинами, поросла чахлым дубьём и соснами. Я и направился к берегу, взобрался по дороге на Лесистый Утёс, как его называли троянцы, даже не сознавая толком, где нахожусь, – и вдруг остолбенел.
Море исчезло.
Не то чтобы линия волн отступила, как мне твердили обрывочные воспоминания из прошлой жизни. Долбаное Эгейское море пропало совсем!
Отыскав на вершине утёса самый высокий валун, я уселся и предался размышлениям. Интересно даже не то куда, но в какое время отослали нас Никта с Гефестом? В тусклых вечерних сумерках взгляд не мог различить электрических огней – ни на суше, ни на глубоком дне, ныне поросшем крепкими деревьями и кустарником.
«Сдаётся мне, Тотошка, мы не просто улетели из Канзаса. Мы даже и не в стране Оз».
Вечереющий небосклон затянули тучи, однако я рассмотрел тысячи и тысячи воинов, собравшихся полумильной дугой там, где пятнадцать минут назад ещё находилась линия берега. Сначала мне даже показалось, что битва продолжается: вокруг лежали тысячи новых трупов, но потом стало ясно, что люди просто толпятся, смешав любые линии обороны, сражения, утратив дисциплину. Позже обнаружилось: треть воинов, равно троянцев и ахейцев, переломали себе кости, в основном берцовые, упав с пятифутовой высоты на скалы и в ущелья, которых не было секунду назад. Люди, только что горевшие жаждой выпустить друг другу кишки или раскроить череп, стенали вповалку на земле и пытались подняться.
Я поспешил вниз по склону и дальше, по равнине, которая вдруг стала совсем непригодна для ног. Поэтому передовой троянской линии – или того, во что она превратилась, – я достиг уже почти в кромешной темноте.
Сразу же принялся расспрашивать о Гекторе, но отыскал его только через полчаса, при свете факелов.
Деверь Елены и его раненый брат Деифоб совещались с бывшим воеводой критян, нынешним аргивским предводителем Идоменеем Девкалидом и Малым Аяксом из Локра (потомка Оилея принесли на носилках: ещё утром он получил удар клинком по голеням, перерубивший мясо и мышцы до самых костей). Ещё на совете присутствовал Фразимед, доблестный Несторов отпрыск, которого я с утра почитал умершим; герой пропал без вести при битве за последний защитный ров. Как выяснилось, Фразимед был всего лишь третий раз ранен и несколько часов кряду выкапывался из траншеи, заполненной мертвецами, – только для того, чтобы оказаться среди троянцев. Его взяли в плен – редкий акт милосердия в последние дни, а также за все одиннадцать лет войны, – а теперь он стоял опершись на сломанное копьё вместо костыля.
– Хок-эн-беа-уиии! – Почему-то мой приход осчастливил Гектора. – Сын Дуэйна! Я рад, что ты пережил это безумие. Но кто его причина? Кто или что его вызвало?
– Это устроили бессмертные, – честно ответил я. – Точнее говоря, покровитель огня Гефест и таинственная Никта, соработница Судеб.
– Ты и раньше был близок с богами, Дуэйнид. Почему они так поступили? Что им от нас нужно?
Я мотнул головой. Пламя факелов рвало ночь на куски, трепеща на сильном ветру, дувшем с запада: ещё недавно там было Средиземноморье, сейчас же в воздухе витали запахи трав.
– Чего они хотят, уже не важно. Вы больше не увидите богов. Они сгинули навсегда.
Сто или двести столпившихся вокруг мужей не проронили ни слова. С минуту мы слышали только треск факелов и стоны раненых из темноты.
– Откуда ты знаешь? – спросил Малый Аякс.
– Я только что с Олимпа. Ваш Ахиллес прикончил Зевса на поединке.
Поднявшийся ропот перерос бы в настоящий рёв, если бы Гектор не заставил всех замолчать.
– Продолжай, сын Дуэйна.
– Ахиллес убил Кронида, титаны вернулись из Тартара. В конце концов миром станет править Гефест, так решили Ночь и Судьбы, однако на ближайший год или около того ваша Земля будет полем битвы, на котором не выжить ни одному кратковечному. Вот почему хромоногий отправил город сюда – вместе с вами, уцелевшими ахейцами и троянцами.
– Куда это сюда? – поинтересовался Идоменей.
– Понятия не имею.
– Когда нам позволят вернуться?
– Никогда.
Пожалуй, впервые в жизни я произнёс три коротких слога с такой уверенностью.
И тут случилось второе невероятное событие дня, если первым считать падение Илиона в иную вселенную.
С тех пор, как город опустился на горный хребет, небосвод был затянут густыми тучами, потому и сумерки нагрянули так быстро. Так вот в эту минуту благоухающий разнотравьем ветер погнал облака на восток, и у нас над головами вдруг прояснились небеса.
И несколько мгновений воины обеих армий с воплями тыкали пальцами вверх.
Даже не успев поднять глаза, я заметил какой-то странный свет – ярче любого из полнолуний, какие мне доводилось переживать, молочный, насыщенный, более… текучий, что ли. Мой взгляд изумлённо следил за бесчисленными подвижными тенями на скале, уже не имевшими отношения к факелам, когда Гектор потянул меня за руку, предлагая посмотреть вверх.
Облака совершенно рассеялись. Небо напоминало обычную ночь на Земле. Пояс Ориона, Плеяды, Полярная звезда и Большая Медведица низко на севере – все располагались на своих местах. Однако такие знакомые созвездия и месяц, поднявшийся над руинами Трои на востоке, бледнели по сравнению с этим новым источником сияния.
Над нами быстро вращались, пересекаясь между собою, две широкие полосы: одна на юге перемещалась с запада на восток, другая, прямо над нами, – с севера на юг. Кольца ярко светили, но я различал многие тысячи звёзд, из которых они состояли. В памяти неожиданно всплыла газетная колонка из прошлой жизни: там говорилось, что даже в самую ясную ночь на Земле человеческий глаз не способен увидеть более трёх тысяч небесных светил. И вот их десятки, а то и сотни тысяч. Ни в этой, ни в прошлой жизни мне не приходилось видеть ничего прекраснее.
– Что это за звёзды, сын Дуэйна? – спросил Гектор. – Они новые? Или это боги?
– Не знаю, – признался я.
В эту минуту, покуда более ста пятидесяти тысяч зевак в доспехах, в испуге разинув рты, глазели на незнакомое небо, люди у берега начали неразборчиво кричать. Через несколько минут и мы, стоявшие возле Гектора, наконец сообразили: там тоже что-то происходит. Пришлось пробиваться через толпу на каменистую возвышенность – вероятно, тысячи лет назад, во дни Илиона, здесь находился край прибойной линии.
Поначалу я только заметил, что чёрные сожжённые корабли перенеслись через Брано-Дыру вместе с нами (их обугленные останки бессрочно застряли на мели – вернее, на высоких, поросших частым кустарником утёсах, вознёсшихся над илистыми болотами), и лишь потом осознал, из-за чего поднялся шум.
Со стороны запада по дну исчезнувшего моря на нас надвигалась какая-то масса – чернильно-черная и в то же время играющая бликами подвижного звездного света, надвигалась медлительно, безмолвно и неуклонно, будто сама Смерть. На наших глазах она заполнила собою низины, потом обступила лесистые взгорья у горизонта, заметные только благодаря свету небесных колец, – и далёкие вершины холмов за считанные минуты превратились в острова Лемнос, Имброс и Тенедос.