Теперь же вымокшая зола смотрелась бледно-серым пятном среди грязного месива, в которое превратилось дно Атлантической Бреши между камнем и кораллами. Харман поймал себя на том, что бессмысленно бродит вокруг останков костра, выискивая какой-нибудь знак, оставленный Мойрой… быть может, записку.
Но так ничего и не обнаружил.
Тогда он поправил рюкзак на спине, опустил капюшон термокожи, вытер капли с защитных очков и потрусил на запад.
День поднимался на смену утру, однако светлее не становилось – наоборот, небеса, помрачнев, сильнее разразились ливнем; отвесные стены водяного коридора словно выросли и производили надушу ещё более гнетущее впечатление. Не обращая внимания на оптический обман, благодаря которому казалось, будто не дно уходит всё глубже, а сам океан вздымается навстречу небесному куполу, Харман продолжал свой путь по дорогам, прорезанным сквозь чёрные скалы, по узким и скользким мосткам без перил, перекинувшимся над бездонными ущельями. Время от времени он взбирался по крутым утёсам, и хотя в таких местах незыблемые водяные твердыни казались гораздо ниже (около двух сотен футов, прикинул мужчина), трудный подъём был утомителен и усиливал клаустрофобию, ибо наступавшие с обеих сторон скалы заметно сужали свободное пространство.
К полудню, приближение которого путнику подсказала внутренняя функция, поскольку солнце до сих пор не показывалось, а дождь хлестал так исступленно, что Харман подумывал закрыть рот и нос дыхательной маской, подводные скалы закончились и дорога снова стала прямой как стрела. Хмурое настроение мужчины слегка рассеялось, но лишь на короткое время.
Теперь он радовался, когда попадал на каменистые или коралловые участки тропы, потому что привычный слежавшийся грунт за ночь размяк и хлюпал под ногами грязной жижей. Наконец мужчина устал шагать – здесь, к югу от Англии, день понемногу клонился к вечеру – и, присев на валун, торчащий из северной части океана сквозь невидимую силовую преграду, принялся жевать съедобную плитку, потягивая прохладную воду из трубки гидратора.
Эти ужасные плитки – по одной в стуки – не утоляли голода и вдобавок имели привкус опилок. К тому же их оставалось только четыре. И на что рассчитывали Просперо с Мойрой, посылая человека в это долгое странствие? Впереди ещё семьдесят или восемьдесят суток пешего перехода. А вдруг ружьё возьмёт и не сработает под водой? Но, допустим, Харман сумеет убить большую рыбу – сможет ли он протащить её сквозь защитное поле? Сушёные водоросли и деревянные обломки всё реже встречались вдали от берега. На чём же готовить воображаемую добычу? Правда, в рюкзаке лежала зажигалка – часть многофункционального инструмента, включавшего в себя вилку, ложку и выкидной нож, а также металлическая миска, легко превращавшаяся в кастрюлю, если дотронуться до неё в нужных местах. Однако тратить каждый день по нескольку драгоценных часов на рыбалку…
Примерно в полумиле к западу мужчина заметил огромный утёс или коралловый риф, торчащий из северной стены Атлантики перед очередной глубокой трещиной на дне, но только странной формы, без обычной прорезанной посередине тропы. Наклонная скала уходила в песок и суглинок Бреши, была закруглённее и глаже зубчатых образований из вулканического базальта.
Харман уже выяснил, как нужно активировать увеличительные и телескопические функции в линзах очков термокостюма, и сейчас решил прибегнуть к их помощи.
Мнимый валун оказался вовсе не валуном, а гигантским творением рук человеческих, которое зарылось дельфиньим носом в грязь. Расширяясь кверху подобно женским бёдрам, скомканные балки из обнажённого металла уходили в силовое поле.
Мужчина убрал остаток съедобной плитки, достал ружьё и, закрепив его на поясе, направился к затонувшему кораблю.
Харман стоял, запрокинув голову, и рассматривал таинственную громадину. Судно оказалось гораздо крупнее, чем выглядело с расстояния почти в милю, и сильно смахивало на подводную лодку. Обнажённые балки разбитого носа проржавели от ливней, зато гладкий, почти резиновый с виду корпус, уходящий в полуденную мглу пучины сквозь силовое поле, казался более или менее неповреждённым. Силуэт просматривался на десять ярдов, не дальше.
Мужчина пристально уставился на трещину в корпусе у бутылочного носа корабля. «Брешь посреди Бреши», – тупо думал он, стоя под струями ливня, стекающими по капюшону и линзам. Харман легко пробрался бы через трещину внутрь. Хотя с его стороны было бы чрезвычайно глупо так поступить. В конце концов, его задача – не изучать затонувшие две тысячи лет назад развалины, а дотащить свою задницу до Ардиса или, во всяком случае, до ближайшей общины, причём поскорее: за семьдесят пять, за сто, за триста дней, это уж как получится; его работа – просто идти на запад. Мужчина понятия не имел, что его ждёт в этой чёртовой машине Потерянной Эпохи. Может быть, даже смерть? И потом, разве найдётся место, где узнал бы что-нибудь новенькое тот, кто уже погружался в хрустальный чертог? И всё же…
Даже и до погружения в чертог Харман был в курсе, что его род, улучшенный на уровне ген и наноцитов, происходил от шимпанзе и гоминидов. И хотя любопытство сгубило бесчисленное множество благородных хвостатых предков, оно же помогло им выпрямиться и отбросить хвосты.
Итак, мужчина спрятал рюкзак в нескольких ярдах от носа корабля – как знать, вдруг эта водонепроницаемая вещица не выдержит чудовищного давления, – взял ружьё в правую руку, включил два ярких фонаря на груди и протиснулся сквозь трещину с рваными металлическими краями в темноту коридора мёртвого затопленного судна.
Грекам не продержаться до вечера.
Вообще-то, если так и дальше пойдёт, они не простоят и до ленча. И я вместе с ними.
Ахейцы отступают полукругом, всё плотнее сжимая ряды на полоске берега у рдеющего кровью прибоя. Они бьются как демоны, но и жестокие атаки Гектора не ослабевают. Только после восхода солнца пали по крайней мере пять тысяч греков, и среди них благородный Нестор: его унесли без сознания с раздробленным плечом. Старик желал заместить пропавших и мёртвых великих воинов – Ахилла, Агамемнона, Менелая, Большого Аякса, хитроумного Одиссея – и делал всё, что мог, однако был сбит с колесницы вражеским копьём.
Погиб Несторов сын Антилох, в последние дни показавший себя отважнейшим из ахейцев. Меткий троянский лучник поразил его стрелой в живот. Брат героя Фразимед, тоже храбрый военачальник, исчез на поле брани. Три часа назад его стянули в ров, полный троянцев, и с тех пор не видели. Частокол и все укрепления теперь уже перешли в обагрённые кровью руки Гектора.
Малый Аякс ранен. Пару минут назад его, получившего сокрушительный удар мечом по обеим голеням, как раз над бронзовыми наголенниками, вынесли с поля сечи к пылающим судам, где, право же, было ничуть не безопаснее. Погиб воевода и одарённый целитель ахейцев Подалир. Отпрыск легендарного Асклепия попал в окружение к головорезам Деифоба, которые рассекли блестящего доктора на сотни кусков, а залитые кровью доспехи забрали в Трою.
Аластор, друг Тевкра и командир, занявший место Фразимеда во время свирепой битвы за высоту за оставленными противнику рвами, пал на глазах у своих людей и несколько минут корчился, изрыгая проклятия, с дюжиной стрел, вонзившихся в тело. Пятеро ахейцев стали рьяно пробиваться к погибшему товарищу, но их порубил авангард Гектора. Глотая слезы, Тевкр посылал стрелу за стрелой в глазницы и животы убийц Аластора, но всё-таки медленно пятился вместе с товарищами.
Отступать больше некуда. Мы стиснуты на узкой полоске пляжа, прибой омывает наши ноги в сандалиях, а на головы беспрестанно сыплется дождь из вражеских стрел. Верные жеребцы до единого пали с оглушительным ржанием – кроме нескольких, кого хозяева, рыдая, отвязали от колесниц и бичами погнали навстречу рядам неприятеля: пусть лучше достанутся супостатам.
Если останусь, меня здесь точно прикончат. Когда я был схолиастом, в особенности тайным агентом Афродиты, и расхаживал упакованным в левитационную упряжь, непробиваемые доспехи, невидимый шлем Аида, с видоизменяющим браслетом, тазером и прочими побрякушками, так вот в те дни я чувствовал себя гораздо увереннее, находясь в местах серьёзных сражений. В небе темно от бесчисленных стрел, поразительно опасных даже на большом расстоянии, но в основном все убийства совершаются в непосредственной близи. Вонзая сталь – или чаще всего бронзу – в тело врага, воин слышит его предсмертный хрип, чует запах его пота, покрывается брызгами крови, мозга, слюны противника.
За последние два часа меня трижды чуть было не порешили. Вначале копьё, перелетевшее через ряды защитников, чуть не отхватило мне яйца. Я высоко подскочил, чтоб избежать удара, и рухнул, раздвинув ноги, на мокрый песок, прямо над торчащим из берега древком, которое, конечно, ещё содрогалось после падения и пребольно стукнуло меня по гениталиям. Затем пернатая стрела, одна из тысяч затмевавших солнце и усеявших песчаный берег точно миниатюрным лесом, прочертила мне новый пробор на голове, а минуту спустя другая едва не впилась мне в горло, но какой-то аргивянин (мы с ним даже не знакомы) наклонился вперёд, подставил свой круглый щит и отразил ядовитое остриё.
Пора уносить ноги.
За последние несколько часов, начиная с рассвета, рука моя сотни раз тянулась к чудесному медальону, однако я до сих пор не квитировался. Не могу сказать почему.
Хотя нет, могу. Нестерпимо жалко бросать этих отважных воинов на произвол судьбы. Не желаю прохлаждаться в почивальне Елены или на зелёной вершине холма, зная, что люди, с которыми я десять лет общался, беседовал, преломлял вместе хлеб и пил вино, гибнут на окровавленном клочке проклятого берега подобно пресловутым овцам на бойне.
Но мне же не под силу им помочь…
Или под силу?
Наконец я сжимаю медальон, воображаю место, где побывал прежде, поворачиваю золотой диск наполовину и открываю глаза – только чтобы увидеть, что падаю в длинную-предлинную шахту лифта.
Нет, не падаю. Дважды отчаянно вскрикнув, я вдруг понимаю, что завис в коридоре на палубе «Королевы Мэб». Где-то рядом находились мои апартаменты. Правда, тогда на корабле была приличная гравитация. А теперь – лишь бесконечное ощущение падения и неуклюжие кувырки в пространстве. Тщетно пытаюсь добраться до двери кубрика или купола управления, что в двадцати ярдах вниз – либо вверх – по коридору.
Из ближайшей лифтовой шахты, в которой нет никакого подъёмника, возникают двое покрытых чёрным хитином солдат. У них органические доспехи, тёмные шипы и головы-маски. Моравеки Пояса приближаются и, схватив меня под руки, устремляются обратно к шахте. Судя по всему, нулевая гравитация не причиняет им неудобств. И дело не только в привычке (ибо на их родном Поясе астероидов очень похожие условия): в панцири встроены почти бесшумные сопла, которые извергают мощные струи чего-то прозрачного, возможно, простой воды. Что бы там ни было, оно позволяет им быстро и ловко двигаться в мире, начисто лишенном притяжения. Не проронив ни слова, воины втаскивают меня в пустую шахту, протянувшуюся по всей длине «Королевы Мэб». Чтобы понять мои ощущения, представьте себе, что вы прыгнули с крыши Эмпайр-Стейт-Билдинг. Вот и я реагирую как любой нормальный человек – снова ору.
Солдаты спускаются – или поднимаются? – по гулкому коридору длиной в сотни футов, оглашаемому моими воплями, и втягивают меня через мембрану силового поля в шумное помещение. Даже из положения вверх ногами его легко узнать: это мостик судна, как-то раз я сюда наведывался, и сомневаться не приходится. Незнакомые мне моравеки работают на трёхмерных виртуальных панелях управления, у голографических проекций стоят роквеки. Один из них – генерал Бех бин Адее, имени другого, похожего на лёгкого паучка, я не могу припомнить, а рядом – чудного вида штурман Чо Ли и первичный интегратор Астиг-Че.
Последний проворно летит ко мне, покуда воины Пояса накрепко пристёгивают меня к цепочному креслу – нет, не как пленника, просто для удобства. Это чуть-чуть помогает. По крайней мере я вновь понимаю, где верх, а где низ.
– Мы не ожидали вашего возвращения, доктор Хокенберри, – произносит маленький моравек ростом примерно с Манмута, разве что сделанный из пластика, металла и полимеров другой окраски. – Простите за отсутствие гравитации. Я бы мог устроить так, чтобы внутренние силовые поля создали разницу давлений и симулировали для вас некоторым образом подходящую гравитацию; однако, честно признаться, мы удерживаемся в заданной точке орбиты полярного кольца и желали бы избежать значительных перемен в использовании внутренней энергии, не будь на то серьёзной причины.
– Всё в порядке, – отзываюсь я, надеясь, что никто не расслышал душераздирающих воплей в шахте. – Мне нужно потолковать с Одиссеем.
– Он сейчас… э-э-э… недоступен, – говорит Астиг-Че.
– Но мне очень нужно с ним побеседовать.
– Боюсь, это невозможно, – возражает моравек, похожий на моего приятеля Манмута, но только размером; его британский акцент навевал неуловимые воспоминания.
– Но мне действительно нужно… – Я умолкаю на полуслове.
Одиссей убит. Очевидно, полуроботы сделали что-то ужасное с единственным, кроме меня, человеком на борту корабля. Не знаю, с какой стати, однако ведь я никогда не понимал и двух третей того, что вытворяют или не вытворяют эти чужаки.
– Где он? – Даже пристёгнутый к маленькому сиденью из железных цепей, я стараюсь говорить как властный, уверенный в себе человек. – Что вы с ним сделали?
– Мы не тронули сына Лаэрта, – качает головой первичный интегратор.
– Зачем это нам причинять вред гостю? – спрашивает коробчонка с паучьими ножками, чьё имя я так и не… Ах да, вспомнил. Ретроград Йогенсон. Или Гундерсон. В общем, что-то в скандинавском духе.
– Тогда приведите его сюда.
– Не можем, – повторяет Астиг-Че. – Одиссея нет на корабле.
– Как это – нет на корабле?..
Тут мой взгляд падает на голографический экран, встроенный в нишу корпуса вместо иллюминатора. Чёрт, насколько мне известно, это и есть иллюминатор. В любом случае его нижнюю часть заполняет вращающаяся бело-голубая планета.
– Что, Одиссей на Земле? – выдаю я. – На моей Земле? Моей ли? Конечно, я там жил и умер, но, если верить богам и моравекам, это было тысячи лет назад.
– Нет, сын Лаэрта ещё не спускался на поверхность, – произносит первичный интегратор. – Он отправился навестить голос, который вышел на связь с нашим судном… и потребовал личной встречи с Одиссеем.
– Покажите доктору Хокенберри, что происходит, – вмешался Бех бин Адее. – Он сам поймёт, почему Лаэртид не в состоянии говорить.
Астиг-Че, по-видимому, задумывается над его предложением. Затем поворачивается к Чо Ли. Подозреваю, они совещаются по радиосвязи, после чего штурман вытягивает руку-щупальце, и в каких-то двух футах от меня открывается трёхмерное голографическое окно.
Одиссей занимается любовью с самой чувственной женщиной, какую мне доводилось видеть – кроме Елены, разумеется. Ослеплённый собственным мужским эго, я-то считал наши… половые сношения с троянской красавицей достаточно искусными и вполне энергичными. Однако, тридцать секунд поглазев с разинутым ртом на то, что вытворяют голый ахеец, чьё загорелое коренастое тело покрыто боевыми шрамами, и экзотическая красотка с пушком на бледной коже и потрясающе подведёнными очами, остаётся признать свои потуги весьма непритязательными, вялыми, точно прокрученными в замедленной съёмке.
– Хватит. – Мой голос хрипит, во рту пересохло. – Выключите.
Порнографическое окошко исчезает из вида.
– Кто эта… леди? – заикаюсь я.
– Говорит, её зовут Сикоракса, – отвечает Ретроград Чей-то-там-сын. Забавно слышать столь мужественный голос из крохотной металлической коробочки на долгих тоненьких ножках.
– Позвольте перекинуться парой слов с Орфу и Манмутом, – прошу я.
Эти двое – мои сравнительно давние знакомцы. Маленький европеец – самый человечный в своём роде, я хочу сказать – среди роботов. Если я и смогу кого-нибудь убедить на «Королеве Мэб», то только его.
– Боюсь, это также невозможно, – отвечает Астиг-Че.
– Почему? Они тоже занимаются сексом со смазливыми моравечками или что?
Неуместность моей жалкой остроты подчёркивает гулкая тишина, повисшая на несколько долгих секунд.
– Манмут и Орфу с Ио вошли в земную атмосферу в космошлюпке, на борту которой находится подлодка «Смуглая леди», – поясняет первичный интегратор.
– А нельзя подключиться по радио или как-нибудь ещё? – не сдаюсь я. – В смысле, они же держат с вами связь…
– Да, мы в контакте, – произносит Ретроград Невесть-кто. – Однако в настоящую минуту судно подвергается атаке, и мы не хотели бы отвлекать их по пустякам. Мягко выражаясь, их выживание сейчас под вопросом.
«Кто же, Зевс его побери, напал на моих друзей? Зачем? И как?» – вертится у меня на языке. Но всё это лишние разговоры, а я здесь не затем.
– Вы должны открыть Брано-Дыру на берегу в окрестностях Илиона.
Бех бин Адее удивлённо разводит руками в чёрных шипах.
– С какой стати? – осведомляется он.
– Троянцы истребляют осаждающих до последнего, а греки не заслужили подобной участи. Хочу помочь им её избежать.
– Нет, – поправляется генерал. – Я имел в виду, с чего вы взяли, что мы способны творить Брано-Дыры, когда пожелаем?
– Вы делали это на моих глазах, когда посыпались на Марс прямо с Пояса астероидов, а потом и на Землю Илиона. Десять месяцев назад, помните?
– Наши технологии не достигли того уровня, чтобы открывать Брано-Дыры в иные миры, – вставляет Чо Ли.
– Пропади оно пропадом, но вы же их открывали! – Мой голос предательски дрожит4.
– Всё было не так, – возражает Астиг-Че. – На самом деле тогда мы… это трудно разъяснить, к тому же я не учёный и не инженер, каких здесь много… Тогда мы перекрыли Брано-связи, творение так называемых богов, и проложили собственный коридор в созданной ими матрице.
– Ну вот, – подхватываю я, – и повторите. На вашей совести десятки тысяч человеческих жизней. Между прочим, пока суд да дело, могли бы заодно вернуть миллионы греков и прочих европейцев, исчезнувших с поверхности Земли Илиона в виде синего луча.
– Нам неизвестно, как это сделать, – говорит Астиг-Че. «Тогда какого хрена вы вообще нужны?!» – едва не срывается у меня с языка. Но не срывается.
– Зато вы здесь в безопасности, доктор Хокенберри, – продолжает первичный интегратор.
Мне снова хочется наорать на эту груду пластика и металла, хотя, конечно, она (или он) – прав. На борту «Королевы Мэб» я действительно вне угрозы. По крайней мере троянцы тут не достанут. И потом, у сладкой малышки, окрутившей Одиссея, может отыскаться младшая сестра… И тут я слышу собственный голос:
– Я должен вернуться.
«Куда вернуться, идиот? Туда, где греки погибают, но не сдаются? Отличное название для лавки с пахлавой».
– Вас убьют, – сообщает Бех бин Адее. Кажется, этот громадный тёмный вояка-гуманоид ничуть не опечален подобной перспективой.
– Нет, если вы мне поможете.
Похоже, моравеки опять безмолвно совещаются между собой. В одном из дальних голографических окон-мониторов видно, как Одиссей и экзотическая незнакомка всё ещё предаются утехам, точно кролики. Теперь женщина сверху. Она ещё красивее и соблазнительнее, чем показалось мне с первого взгляда. Главное – не заработать эрекцию перед этими полуроботами. Если заметят (а они чересчур догадливы в том, что касается нас, людей), меня могут понять неправильно.
– Поможем, если это в наших силах, – обещает наконец Астиг-Че. – А что вам нужно?
– Надо бы сгонять кое-куда, но так, чтобы меня не увидели.
Я принимаюсь рассказывать про утраченный шлем Аида и вибрас.
– Видоизменяющие технологии, во всяком случае, применяемые к живым организмам, превышают наши возможности, – отвечает Ретроград… О, вспомнил!.. Синопессен. – Мы до сих пор ещё не достигли такого уровня квантового манипулирования реальностью. Боюсь, у нас очень не скоро появятся машины, способные работать с подобной формой вероятностного коллапса.
– И мы понятия не имеем, как действует этот шлем Аида, – прибавляет Чо Ли. – Хотя, если речь идёт о технологиях олимпийцев или же сил, которые стоят за ними, скорее всего принцип заключается в небольшом квантовом сдвиге сквозь время, а не пространство.
– Может, и для меня сбацаете что-нибудь в таком же роде?
Уже спросив, я понимаю: у этих занятых моравеков нет ни одной серьёзной причины, чтобы бросаться делать ради меня хоть что-нибудь.
– Нет, – отзывается Астиг-Че.
– Можно подогнать под его фигуру костюм хамелеона, – вставляет Бех бин Адее.
– Отлично, – говорю я. – А что это?
– Активный камуфляжный полимер, – поясняет генерал. – Примитивный, но эффективный, если не менять фон чересчур быстро и резко. Примерно из такого же материала была оболочка вашего марсианского судна, только этот невидим для инфракрасных лучей и воздухопроницаем.
– Боги подстрелили наш марсианский корабль уже на орбите, – напоминаю я.
– Ну… да, – произносит Бех бин Адее. – Это тоже надо учитывать.
– А лучше кожи хамелеона вы ничего не можете предложить?
– В ближайшее время – нет, – отвечает Астиг-Че.
– Ладно, беру. И сколько времени потребуется вашим людям… э-э-э… моравекам, чтобы подогнать под меня костюм и научить им пользоваться?
– В ту же секунду, когда мы заговорили об этом, я приказал техническому отделу моделирования эксплуатационных условий браться за работу, – сообщает первичный интегратор. – Ваши размеры у нас уже были записаны. Готовый продукт принесут через три минуты.
– Чудесно, – говорю я без всякой уверенности.
В какое же место мне податься? И как убедить тех, кого я там встречу, спасти греков? Да и куда их девать? Семьи, рабов, друзей и слуг ахейцев поглотил синий луч, взметнувшийся из Дельф. Словно в предвкушении путешествия рука моя тянется к золотому кругляшу на шее и пальцы вертят активационный диск.
– Кстати, – бросает Чо Ли, – ваш медальон не работает.
– Что?! – Я вырываюсь из-под защитных ремней и повисаю в пространстве. – В каком смысле?
– Наша последняя экспертиза подтвердила: диск совершенно нефункционален, – сообщает штурман.
– Дерьмо какое-то. Парни, раньше вы заявляли, будто медальон нельзя воспроизвести, будто его настроили на мою ДНК или что-то в этом духе.
Первичный интегратор издаёт необычный звук, удивительно похожий на человеческий: словно взрослый мужчина смущённо прочищает горло.
– Разумеется, существует некое… сообщение… между диском, вашими клетками и ДНК, доктор Хокенберри. Однако медальон сам по себе не имеет квантовых функций. Он вовсе не квитирует вас через пространство Калаби-Яу.
– Что за отстой… – начинаю я, но удерживаюсь от дальнейших комментариев. Чтобы убраться отсюда, мне ещё нужно содействие моравеков и кожа пресмыкающегося. – Я же, попал сюда, разве нет? Прямо с Земли Илиона.
– Да, – соглашается штурман. – Попали. Только без помощи пустого внутри золотого диска на вашей шее. Вот в чём загадка.
Из дверей лифтовой шахты появляется воин с нарядом хамелеона. С виду – ничего особенного. Честно говоря, одёжка напоминает мне так называемый «домашний костюм», которым я имел глупость обзавестись в семидесятых годах двадцатого века. Такой же дурацкий заострённый воротник и блеск обезьяньей блевотины.
– Воротник растягивается и превращается в капюшон, – говорит Астиг-Че, словно прочитав мои мысли. – Наряд совершенно бесцветен. Зелёный оттенок – всего лишь стандартная настройка, чтобы можно было найти материал.
Приняв у солдата хамелеонью кожу, я по наивности пытаюсь натянуть её сам. И через несколько мгновений начинаю кувыркаться вокруг собственной оси, размахивая тряпкой, будто знаменем.
Генерал Бех бин Адее вместе с рядовым бесцеремонно хватают меня и запихивают в костюм, после чего пристёгивают к одному из кресел при помощи ленты-липучки.
Вытягиваю воротничок и полностью закрываю голову капюшоном.
Это далеко не столь удобно, как нацепить шлем Аида и сразу исчезнуть. Во-первых, в коже ящерицы ужасно жарко. Во-вторых, нано-чего-то-там перед глазами не позволяет как следует сфокусировать зрение. Если пялиться сквозь такую штуку целый час, можно заработать самую жуткую головную боль в жизни.
– Ну как? – интересуется Астиг-Че.
– Чудесно, – лгу я. – А меня видно?
– Да, – отвечает первичный интегратор, – но только на гравитационном радаре и в прочих диапазонах невидимого спектра. Визуально вы целиком слились с фоном – в данном случае с Бех бин Адее. Надеюсь, те существа, которых вы собрались навестить, не пользуются гравитационными радарами, приборами усовершенствованного тепловидения и тому подобной техникой?
Чёрт возьми, а откуда мне знать?
– Есть одна загвоздка, – говорю я.
– Какая? Возможно, мы сумеем помочь, – озабоченно, почти участливо произносит первичный интегратор. Да, моей жене не зря нравился Джеймс Мейсон…
– Чтобы квитироваться, надо повернуть квит-медальон. А для этого придётся расстегнуть кожу и…