Бородатый карлик возится с коробочками и похожими на штопоры железками, висящими на кожаных нагрудных ремнях, вращает крохотные диски, применяет короткий жезл с зажимом типа «крокодил», чтобы закрепить на краю невидимого поля нечто вроде металлического дохлого хорька, затем соединяет разноцветными проводами четыре ромбоидных устройства и нажимает медную кнопку.
– Ну вот, – говорит бог огня. – Поле снято.
– За это и люблю верховных жрецов, – замечает Ахилл. – Пальцем о палец не ударят, а похвальбы-то…
– Показал бы я тебе «пальцем о палец», – ворчит Гефест. – Узнаю руку Геры, а машинки, кстати, – мои.
– Ну, тогда спасибо, – роняет Пелид и бодро проходит под каменной аркой в переднюю Одиссеева жилища.
Внезапно слышится грозный рык, и прямо из тени на человека бросается тёмный зверь.
В руке ахейца сверкает меч, но пёс уже рухнул на пыльные плиты.
– Это Аргус, – говорит Ахиллес, поглаживая голову поверженного, тяжело дышащего животного. – Одиссей натаскивал его малым щенком десять лет назад, но уплыл к берегам Трои, не успев поохотиться с любимцем на кабана или лесного оленя. В отсутствие хозяина о псе должен был заботиться Телемах, отпрыск нашего хитроумного друга.
– Что ж, последние недели об этой твари никто не заботился, – произносит хромой Кузнец. – Сейчас издохнет от голода, бедолага.
И это правда; несчастный Аргус не в силах даже поднять морду и только следит огромными умоляющими глазами за рукой героя, что ласково треплет его по загривку. Шкура пса, потерявшая здоровый лоск, обвисла на выпирающих рёбрах, точно изношенный парус на остове корабля.
– Не смог одолеть защитное поле Геры, – бормочет под нос Ахилл. – А здесь, готов поспорить, и есть-то нечего. Хорошо, если воды хватало в лужах и дождевых желобах.
Он достаёт из маленького мешка на поясе несколько хлебцев, позаимствованных в доме Гефеста, и предлагает парочку Аргусу. Тот через силу жуёт угощение. Оставив собаке ещё три хлебца, грек поднимается на ноги.
– Здесь даже трупов нет, – подаёт голос калека. – По всей Земле, кроме Илиона, люди растворились, словно туман поутру, будь он неладен.
– Куда они подевались? – набрасывается быстроногий на хромоногого. – Что вы, бессмертные, с ними сотворили?
Ремесленник вскидывает ладони кверху:
– Слушай, сын Пелея, это не наших рук дело. Даже не великого Зевса. Планету опустошила иная, неведомая нам сила. Мы, олимпийцы, нуждаемся в поклонении. Когда никто не раболепствует, не возводит алтарей и не приносит жертв, разве это жизнь? С таким же успехом Нарцисс – а уж я-то с ним на короткой ноге – мог бы маяться в мире без единого зеркала. Нет, мы тут ни при чём.
– Думаешь, я поверю, что, кроме вас, есть и другие боги? – осведомляется Ахиллес.
– А как же, – отзывается бородатый карлик. – На больших блохах водятся блохи поменьше, но и по тем скачут свои насекомые, а те имеют собственных паразитов, и так далее, до бесконечности, что-то в этом роде.
– Умолкни, – обрывает его Пелид и, на прощание погладив повеселевшую собаку, поворачивается к богу спиной.
Минуя переднюю, путники вступают в главную комнату – или тронный зал, если на то пошло. В этих стенах много лет назад Одиссей с Пенелопой принимали в гостях Ахилла. Сын хитроумного героя Телемах, тогда ещё робкий шестилетний мальчонка, едва дорос до того, чтобы несмело кивнуть собравшимся мирмидонцам и быстро уйти вслед за кормилицей. Нынче тронный чертог совершенно пуст.
Гефест сверяется с показаниями какого-то прибора в коробочке, произносит:
– Сюда, – и ведёт мужеубийцу по коридору с яркими фресками в длинное полутёмное помещение.
Это зал для пиршеств, и главное место в нём занимает стол длиной в тридцать футов.
На столе, раскинув неестественно вывернутые конечности, распластался Громовержец. Он обнажён и громко храпит. Вокруг царит беспорядок: везде раскиданы кубки, чаши, прочая утварь, пол усеяли стрелы из огромного колчана, упавшего со стены; с другой же – сорван ковёр, помятые края которого торчат из-под могучего торса спящего Отца бессмертных и смертных.
– Всё ясно: это Неодолимый Сон, – ворчит Гефест.
– У меня даже уши заложило, – соглашается Ахиллес. – Как только стропила не треснут от храпа?..
Быстроногий осторожно шагает между заострёнными стрелами, рассыпанными по полу. Мало кто из греков сознается, что вымачивает наконечники в сильном яде, но все так делают, а пророчества матери Фетиды и древнего Оракула сулили непобедимому герою гибель от укола отравленным остриём в единственную тленную часть его тела. Однако ни бессмертная родительница, ни Мойры не уточняли, где и когда это случится, а также чья рука пустит роковую стрелу. Обидно было бы наступить именно сейчас на проклятый наконечник и умереть в муках, не успев раз будить Зевса, дабы тот воскресил Пентесилею.
– Да нет, я имею в виду хренов наркотик, с помощью которого Гера его вырубила, – поясняет бог огня. – Я сам помогал создать это зелье в виде аэрозоля, а главную формулу вы вела Никта.
– Но ты же растолкаешь Кронида?
– Думаю, да, думаю, да…
Бородач снимает с кожаных ремней опоясавших его широкую грудь, какие-то мешочки, коробочки, заглядывает внутрь достает разные диковины, принимается расставлять на столе подле исполинского бедра спящего пузырьки и крохотные приборы. Пока хромоногий карлик, важно пыхтя, возится с игрушками Ахиллес впервые рассматривает вблизи Отца всех богов и людей' Повелителя Грозовых Туч.
Пятнадцатифутовая фигура Зевса, пусть даже развалившегося, раскинув ноги, на столешнице со скомканным ковром производит неизгладимое впечатление. Безукоризненные пропорции, литые мускулы, умащённая борода струится идеальными колечками… Впрочем, если оставить в стороне такие мелочи как размеры и совершенство форм, можно увидеть всего лишь крупного мужчину, который хорошенько потрахался и забылся сном Божественный пенис немногим короче Пелидова клинка по-прежнему розовый и набухший, бессильно покоится на умащённом стегне Верховного Олимпийца. Собиратель Облаков храпит и пускает слюну, как последняя свинья.
– Вот что его поднимет. – Гефест берёт в руку шприц
– Клянусь богами! – восклицает Ахилл, захлопав глазами при виде незнакомой штуковины с иглой длиннее фута. – Ты ведь не собираешься втыкать это в нашего Тучегонителя?
– Прямо в его лживое, порочное сердце. – Покровитель огня зловеще ухмыляется. – Здесь ровно тысяча кубических сантиметров божественного адреналина в смеси с раствором амфетаминов, составленным по моему особому рецепту. Единственное средство против Неодолимого Сна.
– Интересно, что сделает Громовержец, когда проснётся? – говорит мужеубийца, прикрываясь круглым щитом. Гефест пожимает плечами.
– Даже не собираюсь выяснять. Лично я мигом квитируюсь отсюда, едва вколю ему этот коктейль. Понятия не имею, что будет, когда Зевс оклемается здесь со здоровенной иголкой в сердце, но это уже не моя беда, сын Пелея.
Герой хватает бога за бороду и подтягивает к себе.
– Ну нет, если беда, то наша общая, хромоногий ремесленник, даже не сомневайся.
– Чего тебе надо, кратковечный? Или мне остаться и держать тебя за ручку? В конце концов, это была твоя дурацкая затея – нарушить сон Кронида.
– Знаешь, это и в твоих интересах тоже, калека, – произносит ахеец, не разжимая кулака с бородой. Гефест щурит здоровый глаз.
– Почему?
– Поможешь в моём деле, – шепчет Ахилл в уродливое олимпийское ухо, – и через неделю сможешь воссесть на золотом престоле в Зале Собраний вместо Зевса.
– Как это?
Бог тоже переходит на шёпот, по-прежнему щуря глаз, но уже скорее от жадности, чем от недоверия.
Не повышая голоса и не выпуская косматой бороды, сын Фетиды излагает кузнецу заманчивый замысел.
Зевс пробуждается с рёвом.
Верный своему слову Гефест ретировался, едва только ввёл адреналин в могучее сердце Отца Бессмертных, задержавшись лишь на миг, чтобы выдернуть иглу и отшвырнуть шприц подальше. Тремя секундами позже Громовержец уже уселся, завопил так, что мужеубийца закрыл уши ладонями, – и вот олимпиец вскакивает на ноги, опрокинув тяжёлый тридцатифутовый стол, и крушит южную стену дворца Одиссея.
– ГЕРА!!!– грохочет бог. – ЧТОБ ТЕБЕ ПРОВАЛИТЬСЯ!!!
Быстроногий, конечно, не позволяет себе присесть на корточки и закрыться руками, но всё-таки отступает на шаг, увидев, как Зевс разносит остаток стеньг, потом оторванной балкой разбивает в щепки висячую свечную люстру размером с тележное колесо, ударом гигантского кулака разрушает поваленный массивный стол и начинает яростно метаться из угла в угол.
В конце концов бессмертный вроде бы впервые замечает мужчину, застывшего на пороге передней.
– ТЫ!
– Я, – соглашается Ахиллес, сын Пелея.
Его клинок покоится в ножнах, щит из учтивости пристегнут за плечом, а не надет на руку; пустые ладони открыты. Богоубийственный кинжал, полученный от Афины для покушения на Афродиту, надёжно спрятан за широким поясом.
– А ты что забыл на Олимпе? – ревёт Громовержец, не обращая внимания на свою наготу.
Он потирает лоб гигантской левой ладонью; Ахилл замечает бьющуюся жилку, налитые кровью глаза. Очевидно, Неодолимый Сон проходит не без последствий.
– Мы не на Олимпе, владыка Зевс, – негромко произносит мужеубийца. – Это остров Итака, укрытый потайным золотым облаком, и здесь – пиршественный зал Одиссея, Лаэртова сына.
Громовержец, прищурясь, оглядывается. Потом ещё мрачнее хмурит лоб. Наконец вновь опускает взор на кратковечного.
– И сколько я спал, смертный?
– Две недели, Отец, – отвечает Пелид.
– Ты, аргивянин, быстроногий мужеубийца, ты же не мог разрушить чары моей белорукой Геры, к какому бы зелью она ни прибегла. Кто из богов и зачем вернул меня к жизни?
– О Зевс, повелевающий грозовыми тучами, – Ахилл старательно изображает смирение, потупив очи, как это часто делали другие в его присутствии, – я расскажу всё, что тебе будет угодно знать. И знай: в то время, когда почти все бессмертные олимпийцы оставили своего повелителя, среди них остался по крайней мере один верный слуга. Но прежде осмелюсь просить об одном благодеянии…
– Благодеянии?! – ревёт бог. – Я тебя так облагодетельствую, что век будешь помнить, если ещё раз откроешь рот без разрешения. Стой и помалкивай.
Великан тычет пальцем в одну из трёх уцелевших стен – ту, с которой рухнул колчан с отравленными стрелами. Поверхность расплывается и заменяется трёхмерным изображением, точно как в голографическом пруду в Большой Зале Собраний.
Сын Пелея смекает: перед ним вид сверху на дворец Одиссея. Вот и оголодавший Аргус. Собака доела хлебцы и ожила настолько, что уползла в тень.
– Гера наверняка оставила бы защитное поле под золотым облаком, – бормочет Кронид. – А его мог снять один Гефест. Ладно, я с ним позже потолкую.
Зевс опять поднимает руку. Виртуальный дисплей перемещается на вершину Олимпа: всюду пустые чертоги, брошенные колесницы.
– Сошли на Землю поиграть с любимыми игрушками, – бубнит себе под нос Громовержец.
У стен Илиона кипит сражение. Судя по всему, силы Гектора теснят аргивян с их осадной техникой обратно к Лесному Утёсу и даже далее. Земля содрогается от оглушительных взрывов. В небе темно от бесчисленных стрел, между которыми носится два десятка летающих колесниц. Над бранным полем блистают, перекрещиваясь, алые лучи и острые зигзаги молний: боги люто бьются друг с другом, пока их любимцы проливают кровь на земле.
Тучегонитель качает головой.
– Нет, ты видишь, Ахиллес? Они же больные, словно кокаинисты или законченные картёжники. Свыше пяти веков миновало с тех пор, как я одолел титанов, этих первых оборотней, низвергнув Крона, Рею и прочих чудовищ в газообразную бездну Тартара; мы развили собственные божественные силы, распределили роли на Олимпе… спрашивается, ради ЧЕГО???
Сын Фетиды помалкивает: недвусмысленного приказа говорить ещё не было.
– ПРОКЛЯТЫЕ ДЕТИШКИ С ИХ БИРЮЛЬКАМИ!!! – рычит Зевс, и герой опять затыкает уши. – От них не больше проку, чем от подсевших на героин или же от сопливых подростков Потерянной Эпохи, уткнувшихся в свои видеоигры. После долгой декады заговоров и тайной борьбы вопреки моему строгому запрету (а сколько раз они замедляли время, чтобы наделить своих любимцев нанотехнической мощью!) эти глупцы не успокоятся, пока не доведут игру до страшного конца, приложив все силы, лишь бы дать победу своей команде! КАК БУДТО, ЧЁРТ ПОБЕРИ, ОТ ЭТОГО ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ ИЗМЕНИТСЯ!!!
Ахиллес уверен: какой-нибудь слабак – то есть любой другой смертный – на его месте уже повалился бы на колени, визжа от боли; впрочем, и быстроногому слегка не по себе от ультразвуковых волн могучего рокота.
– Все как один помешаны. – Рёв Зевса становится более сносным. – Надо было пять лет назад записать их в Анонимных Илионщиков, тогда нынче не пробил бы час расплаты. Но Гера и её союзники перешли все границы.
Между тем Пелид внимательно следит за ходом бойни. Изображение на стене так объёмно, так правдоподобно, что можно подумать, из дома прорублена дверь прямо в шумные, залитые кровью долины Илиона. Ахейцы во главе с неповоротливым Агамемноном явно сдают позиции. Сребролукий Аполлон – похоже, самый опасный среди бессмертных на этом поле сечи, – теснит летающие колесницы Ареса, Афины и Геры обратно к морю, хотя, с другой стороны, это ещё не окончательный разгром. И в воздухе, и на земле картина пока неясная. При виде горячей схватки в жилах героя вскипает кровь: его так и тянет ринуться в бой, бросить своих мирмидонцев в ответное наступление и убивать, убивать, убивать, покуда копыта коней и колёса его повозки не застучат по мраморному полу Приамова дворца, причём желательно, чтобы позади, оставляя багровый след, волочилось привязанное тело Гектора.
– НУ???– грохочет Кронид. – Говори!
– О чём, о Великий Отец всех богов и людей?
– Какого… благодеяния… ты от меня ожидал, сын Фетиды? – осведомляется Громовержец, успевший за время просмотра полностью облачиться.
– Владыка, в награду за то, что я отыскал и разбудил тебя, прошу возвратить жизнь Пентесилее в целебных баках и…
– Пентесилее? – рокочет олимпиец. – Этой северной амазонке? Этой стервозной блондинке, что угробила родную сестру Ипполиту ради своего никчемного трона? Как же она умерла? И что за дело у неё до тебя или наоборот?
Герой скрипит коренными зубами, однако ещё не поднимает пылающего яростью взора.
– Я люблю её, Отец Зевс, и…
– Бог разражается хохотом.
– Влюбился, говоришь? Сын Фетиды, я давно слежу за тобой – как очно, так и на расстоянии, через голографические пруды; помню тебя ещё сопливым юнцом под началом многотерпеливого кентавра Хирона, но ни разу не видел, чтобы ты воспылал страстью к даме. Вспомнить хотя бы девчонку, родившую тебе сына и брошенную, точно бесполезная ноша, когда её мужчину потянуло на подвиги – вернее, на грабёж и по бабам. А теперь он влюбился в безмозглую белокурую тёлку с копьём?.. Так я и поверил!
– Я люблю и хочу, чтобы она была здорова, – сквозь зубы цедит Пелид.
Все его думы занимает чудесный кинжал за поясом. Впрочем, Афина не стеснялась обманывать прежде, и если она солгала насчёт свойств этого клинка… надо быть полным дураком, чтобы пойти против Громовержца. Конечно, мужеубийца уже показал себя кретином, явившись просить Зевса о подобной услуге. Однако он продолжает, не отрывая взора от пола, хотя и сжав руки в кулаки:
– Идя на битву, амазонка получила от Афродиты особые духи…
Кронид опять хохочет:
– Надеюсь, не Девятый Номер! Что ж, дружище, тебя поимели на всю катушку. И как умерла эта бабёнка? Нет, погоди, я сам посмотрю…
Бессмертный машет десницей в сторону экрана; картинка затуманивается, перемещаясь во времени и пространстве. Подняв глаза, герой видит, как обречённые амазонки скачут во весь опор по красным равнинам у подошв Олимпа навстречу гибели. Клония, Бремуза и их сестры по оружию падают, поражённые стрелами и клинками врагов. А потом Ахиллес на экране, метнув надежное отцовское копьё, пронзает Пентесилею насквозь и вместе с крепким конём пригвождает к земле, словно извивающееся насекомое.
– Отличный удар, – грохочет Зевс. – И теперь ты желаешь воскресить её в одном из баков?
– Да, владыка, – отвечает Пелид.
– Ума не приложу, кто тебе рассказал о Чертогах Целителя, – ворчит Громовержец, расхаживая взад и вперёд, – но знай: даже Сороконожке не под силу вернуть к жизни покойника, если тот кратковечный.
– Повелитель, – глухо, упрямо произносит быстроногий, – чары Афины сберегли тело моей возлюбленной от всякого тления, так что ещё возможно…
– МОЛЧАТЬ!!!– Зычный рёв Кронида отбрасывает Ахиллеса спиной вперёд к экрану. – ДАЖЕ В ПЕРВОМ ПАНТЕОНЕ БЕССМЕРТНЫХ НИКТО НЕ УКАЗЫВАЛ ЗЕВСУ, ЧТО ВОЗМОЖНО И НУЖНО ДЕЛАТЬ, НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О ЖАЛКОЙ, БРЕННОЙ КУЧКЕ МУСКУЛОВ!!!
– Да, Отец, – мужеубийца поднимает глаза на бородатого исполина, – но я надеялся…
– Молчать, – повторяет Зевс намного тише, и быстроногий убирает ладони от ушей. – Я ухожу. Пора уничтожить Геру, низвергнуть её с сообщниками в бездонные глубины Тартара, покарать и прочих богов, да так чтобы впредь не забывали, а потом наконец-то стереть с лица планеты армию захватчиков-аргивян. Кичливые, льстивые греки, вы мне уже всю плешь проели… – Он медленно направляется к двери. – Ты на Земле Илиона, отпрыск Фетиды. Дорогу домой отыщешь сам, это займёт несколько месяцев, не больше. Возвращаться под неприступные стены Трои не советую: живых ахейцев ты там не найдёшь.
– Нет, – возражает Пелид.
Бог резко поворачивается к нему, улыбаясь в бороду.
– Что ты сказал?
– Я сказал – нет. Ты обязан исполнить мою просьбу. Ахиллес надевает свой щит на руку, точно собираясь на битву, и вынимает меч.
Тучегонитель смеётся, запрокинув огромную голову.
– А если не исполню… что тогда, незаконный сынок Фетиды?
– Иначе я накормлю изголодавшегося Одиссеева пса во дворе печёнкой Зевса, – твёрдо отвечает герой. Кронид усмехается и качает головой.
– Знаешь ли, почему ты жив до сих пор, насекомое?
– Потому что я Ахиллес, сын Пелея, – молвит ахеец и надвигается на противника, жалея о верном боевом копье. – Величайший воин и благороднейший из героев, неуязвимый в любой сече, друг убиенного Патрокла, никогда не склонявший голову ни перед кем из людей… или бессмертных.
Громовержец ещё раз трясёт головой.
– Ты вовсе не сын Пелея. Быстроногий замирает на полпути.
– Что ты несёшь, Повелитель Мух и Конского Дерьма? Отец мой – Пелей Эакид, кратковечный, разделивший ложе с богиней моря, потомок древнейшего рода царей, правящих мирмидонцами.
– Нет, – отрезает великан и теперь уже сам делает два шага навстречу Ахиллу, дабы возвыситься над собеседником. – Фетида произвела тебя на свет не от семени какого-то там Пелея, а; понесла от меня.
– Да ты!.. – Мужеубийца пытается хохотнуть, но у него получается сиплый лай. – Бессмертная мать говорила мне как на духу, что…
– Твоя подводная мамаша врёт и не краснеет, – ухмыляется Тучегонитель. – Примерно три декады назад я возжелал Фетиду – пусть и не совсем богиню, зато смазливее большинства кратковечных. Правда, Мойры, эти чёртовы бухгалтерши со счётами памяти ДНК, предупреждали, что любое наше дитя принесёт беду, сможет повлечь мою гибель и даже разрушить власть Олимпа.
Сквозь дыры в шлеме очи быстроногого пылают злобой и неверием.
– И всё-таки я захотел мокрогрудую, – продолжает Зевс. – Ну и добился своего. Но сперва принял облик обычного земного парня, с которым у твоей матери что-то было. Однако не заблуждайся, ты рождён от моего божественного семени, о сын Фетиды. Думаешь, почему морская богиня услала тебя подальше от недоумка Пелея, отдав на воспитание старому кентавру Хирону?
– Врёшь! – рычит человек.
Громовержец чуть ли не печально поводит головой из стороны в сторону.
– Ещё мгновение, и ты умрёшь, юный Ахилл, – молвит Отец бессмертных и смертных. – Однако знай, что я сказал истинную правду.
– Тебе меня не убить, Повелитель Крабов.
– Это верно. – Громовержец потирает бороду. – Сам – не смогу, спасибо Фетиде: позаботилась. Едва узнав, что её обрюхатил не женишок Пелей, этот кастрированный червь, она разведала о предсказании Мойр и смекнула, что я прикончу тебя по примеру собственного папаши Крона, который поедал родных отпрысков, лишь бы не допустить в грядущем каких-нибудь мятежей и вендетт. Я бы так и сделал, юный Ахилл, проглотил бы тебя ещё во младенчестве, когда бы мокрогрудая не погрузила ребёнка в пламя вероятностей чистого Небесного огня. Ты – квантовый урод, единственный во вселенной, незаконный отпрыск Фетиды и Зевса. Гибель твоя (а ведь даже мне неизвестны подробности, Мойры всего не раскрыли) предначертана совершенно точно.
– Тогда сразись со мной, Владыка Грязных Сортиров! – восклицает Пелид и кидается вперёд со щитом и клинком наготове.
Зевс поднимает руку. Быстроногий застывает на месте. Кажется, время замёрзло.
– Убить я тебя не смогу, мой горячий побочный сын, – бормочет олимпиец как бы себе под нос. – Но что, если плоть отделить от костей и растерзать на составляющие клетки, на молекулы? Долго же придётся ей собирать себя по крупицам – несколько столетий в лучшем случае, – и я не уверен, будет ли этот процесс безболезненным.
Окаменевший Ахилл чувствует, что способен говорить, однако не раскрывает рта.
– Или отослать тебя подальше, – Тучегонитель указывает на потолок, – туда, где нет воздуха, пригодного для дыхания. Занятная головоломка для квантовых сил вселенной.
– Воздух есть везде, кроме моря! – рявкает мужеубийца и только потом припоминает, как накануне пыхтел и мучился на высотах Олимпа.
– Космическому пространству ничего не стоит опровергнуть это заблуждение. – Кронид издевательски ухмыляется. – Где-нибудь за орбитой Урана, а то и в Поясе Койпера. Тартар тоже подойдёт. Атмосфера там состоит в основном из метана и аммиака. Твои лёгкие обратятся в головешки. Но если протянешь в ужасных терзаниях несколько часов, успеешь пообщаться со своими прадедом и прабабкой. Знаешь, они даже любят кратковечных… на ужин.
– Пошёл на хрен! – кричит человек.
– Быть посему, – изрекает Повелитель Туч. – Приятного путешествия, сынок. Недолгого, полного страданий, но приятного.
Божественная десница описывает в воздухе плавную короткую дугу, и плитки под ногами Ахилла начинают растворяться, образуя на полу пиршественной залы круг пустоты, озарённой огнистыми всполохами. Далеко-далеко снизу, из ужасной бездны, полной бурлящими серными облаками, среди чёрных гор, похожих на сгнившие зубы дракона, озёр из расплавленного свинца, пузырящихся потоков шипящей лавы и таинственных, огромных, бродящих во мраке теней, доносится вечный рёв чудовищ, когда-то именуемых титанами.
Рука Громовержца совершает ещё одно еле заметное движение, и мужеубийца летит прямо в пропасть. Без единого вскрика.
С минуту олимпиец пристально смотрит на жаркое пламя и чёрные клубы облаков, затем поводит ладонью слева направо: круг тут же смыкается, пол затвердевает и вновь покрывается плиткой ручной работы, и в доме повисает могильная тишина; лишь где-то во дворе жалобно лает оголодавший пёс по кличке Аргус.
Кронид со вздохом телепортируется прочь: пора призвать к ответу ничего не подозревающих бессмертных.
Просперо не стал подниматься; Мойра сама повела Хармана кругом по мраморному балкону без ограждения, вверх по движущейся металлической лестнице, снова кругом, и снова вверх, и так далее, покуда пол Таджа не превратился в маленький кружок, оставшийся, казалось, на много миль под ногами. Сердце мужчины всё громче стучало в груди.
В уставленной книгами стене бесконечно вздымающегося купола были прорезаны маленькие круглые окошки, которых супруг Ады не замечал ни снаружи, ни когда находился внизу. Они пропускали свет, а главное – давали Харману возможность передохнуть и набраться храбрости: у каждого из них мужчина задерживался посмотреть на далёкие горные пики, сверкающие белизной в лучах недавно взошедшего солнца. На севере и востоке изрезанные ущельями ледники скрывались под массой громоздящихся облаков. А в туманной дали за ними – за сотню, двести, а то и более миль, кто знает, – виднелся слегка изогнутый горизонт.
– Не убивайся так, – вдруг негромко сказала Мойра. Человек обернулся.
– Я о том, как ты меня разбудил, – промолвила спутница. – Не стоит сокрушаться. Прости, нам очень жаль. Ты и в самом деле был обречён. Механизмы для возбуждения установили задолго до рождения прапрапрадеда отца твоего отца.
– Интересно, какова была вероятность, что я окажусь потомком этого вашего Фердинанда Марка Алонцо Хана Хо Тепа? – проговорил Харман, даже и не пытаясь притвориться, что не раскаивается в произошедшем.
К его удивлению, женщина рассмеялась. Непринуждённо, без предупреждения, совсем как Сейви; недоставало разве что легкого привкуса горечи, всегда присущего веселью старухи.
– Стопроцентная вероятность, – ответила Мойра. Возлюбленный Ады ошеломлённо промолчал.