Второй уровень оказался настолько высоким, что лифт поехал почти вертикально; Харман передвинулся на середину маленькой клети. Посмотрев наверх и наружу, он заметил систему тросов, протянувшихся от верхушки башни куда-то вдаль, строго на запад и на восток, слегка провисающих по дороге. Подъёмник не остановился.
Третий и последний этаж находился в тысяче футов над землёй, прямо под купольной крышей башни с антенной-шпилем. Клетка замедлила ход. Залязгали старинные шестерёнки, что-то соскользнуло, лифт пролетел шесть футов вниз. Единственный пассажир вцепился в прутья решётки и приготовился умереть.
В это мгновение клетка затормозила. Кованая дверь отъехала назад. Харман, трясясь, как лист, прошёл по шестифутовому железному мосту, обложенному прогнившими досками. Более изящная кованая дверь с мозаичными вставками из полированного красного дерева клацнула, дрогнула и с шипением отворилась. За ней была темнота, но супруг Ады промедлил на пороге не дольше секунды. Всё что угодно, только не этот незащищённый мостик, протянувшийся в тысяче футов над кружевными узорами из железных перекладин, при взгляде на которые начинала кружиться голова.
В просторной комнате было на двадцать или тридцать градусов прохладнее, чем снаружи, под солнцем. Створка со скрежетом закрылась за спиной гостя. Несколько мгновений мужчина стоял на месте, ожидая, пока глаза обвыкнутся в относительном сумраке.
Из маленькой, застеленной ковром и уставленной книгами прихожей вверх и вниз – к основному полу и сквозь потолок – вела спиральная лестница.
Харман сошёл по кованым железным ступеням.
Такой обстановки ему ещё не приходилось видеть. Мебель причудливых форм, обитая алым бархатом с бахромой, тяжёлые драпировки с длинными золотыми кистями, ковёр с очень затейливым красно-шоколадным рисунком, дутые кресла и оттоманки, резные стулья блестящего тёмного дерева с металлическими золотистыми вставками. У северной стены располагался камин, причудливо украшенный чёрным железом и зелёной керамикой. Длинный стол на прихотливо изогнутых ножках занимал по меньшей мере восемь из пятнадцати футов остеклённой стены с обвязкой не толще паучьей нити.
А ещё взгляд находил повсюду изделия из полированной бронзы (образец которой Ханна однажды показывала супругу Ады): блестящие рычаги, выступающие из деревянных стенных ящиков тёмно-вишнёвого цвета; всевозможные инструменты с медленно крутящимися шестерёнками на длинном дощатом столе; рядом – астролябия с медными кольцами, что вращались внутри колец покрупнее, лампа, струящая мягкий полусвет, и крохотные полушария, придавившие углы географических карт; даже напольная корзина, откуда торчали другие, свёрнутые карты, – всё это, без сомнения, было именно бронзовым.
Харман алчно набросился на драгоценные свитки, принялся разворачивать их, прижимая металлическими полушариями.
Путешественник в жизни не встречал ничего подобного. Разметка состояла из тончайших извилистых линий, которые то смыкались на бурых или зелёных участках карты, то широко расходились на белых. В синих пятнах неправильной формы мужчина узнал озёра, моря и океаны, голубые изогнутые линии напоминали реки, возле которых стояли какие-то невообразимые имена: Тунгабхарда, Кришна, Годавари, Нормада, Маханади, Ганг… На западной и восточной стенах между оконными проёмами вырисовывались книжные шкафы, медные безделицы, нефритовые скульптуры и бронзовые машины.
Харман ринулся к полкам и достал наугад три книги, жадно вдыхая запах столетий, которым веяло от древних, но ещё крепких страниц и толстых кожаных переплётов. От названий сердце мечтательно забилось: «Третья династия Хана Хо Тепа, 2601 – 2939 н.э.», «Рукописи „Рамаяны“ и „Махабхараты“, исправленные по Ганешу Киборгу», а также «Эксплуатация Эйфелевой дороги и интерфейс Искусственного Интеллекта».
Мужчина опустил правую ладонь на верхнюю обложку, закрыл глаза и… задумался. Нет, не стоит, пожалуй, применять «глотание». Если выпадет возможность, лучше одолеть эти книги самому, старательно выговаривая каждое слово, и гадать о значениях, исходя из контекста. Медленно? Да. Трудно, мучительно? Разумеется. Но чтение давало ему гораздо больше, чем применение вновь открытой функции.
Благоговейно положив тома на полированную, без единой пылинки столешницу, Харман поднялся по ступеням на верхний ярус.
Там он обнаружил спальню. В изголовье кровати блестели узкие медные цилиндры, роскошное покрывало красного бархата окаймляла витиеватая узорная бахрома. Под лучами бронзового торшера нежилось уютное широкое кресло с растительным орнаментом, а рядом пучилась высокая оттоманка. В соседнем помещении оказалась ванная комната. На западной стене переливались разноцветные витражи. Над необычным фарфоровым унитазом висел фарфоровый бачок с бронзовой цепью и гирькой. Медные краны ярко блестели, отражаясь на поверхности белоснежной раковины и огромной ванны с кривыми ножками. Мужчина вернулся обратно в спальню. Северная стена здесь тоже была остеклённой – вернее, состояла из прозрачных дверей.
Потянув за железную ручку, супруг Ады ступил на кованый пол балкона высоко над зелёными джунглями. Знойный, сияющий день ударил в лицо точно мокрым горячим кулаком. Харман поморгал и шагнул назад. Не хотелось мешкать на этом жутком десятифутовом балконе, откуда ничего не стоило свалиться в пустоту и пролететь тысячу футов мимо сквозного металлического кружева.
Не отпуская двери, мужчина высунулся ровно настолько, чтобы рассмотреть железную мебель, обложенную красными подушками, и столик. Потом вытянул шею: вверху, под куполом из золотой слюды, громоздилось гигантское маховое колесо, на восток и запад от него тянулись тросы толще ноги взрослого человека.
Поглядев из-под руки на восток, будущий отец увидел на горизонте вертикальную линию. Примерно в сорока милях темнела другая такая же башня. Харман всмотрелся на запад: около дюжины канатов уходило в иссиня-чёрные грозовые тучи.
Мужчина прикрыл за собой стеклянную дверь и спустился по витой лестнице, утирая рукавом вспотевшие лоб и шею. Царящая внутри восхитительная прохлада совершенно отбила у него желание возвращаться в джунгли.
– Здравствуй, Харман, – промолвил знакомый голос из полумрака драпировок у книжного стола.
Просперо выглядел гораздо более материальным, нежели супруг Ады запомнил его с той, последней встречи на орбитальной скале небесного экваториального кольца восемь месяцев назад. Морщинистая кожа старого мага уже не просвечивала, как у его голограммы. Синий халат из шёлка и тонкой шерсти, расшитый золотыми планетами, седыми кометами, пылающими алым звёздами, внушительными складками ложился на турецкий ковёр и.волочился следом. Длинные белые с серебристым отливом волосы ниспадали за острые уши. На лбу и ладонях проступали старческие пятна, а ногти покрывала желтизна. Десница Просперо покоилась на увесистом с виду резном узловатом посохе, а синие тапочки даже шуршали, шлёпая по деревянному полу и толстым коврам, как настоящие.
– Отправь меня домой, – потребовал супруг Ады, угрожающе надвигаясь на старика. – Сейчас же!
– Имей терпение, человек по имени Харман, друг Никого. – Маг тонко улыбнулся, показав желтоватые зубы.
– Плевать я хотел на терпение! – рявкнул мужчина.
Лишь теперь он почувствовал всю глубину собственной ярости. Как они смели похитить его, разлучить с общиной, с любима мой женщиной и нерождённым ребёнком! Ариэль наверняка проделал (или проделала) это по воле вот этого шаркающего старика в синем халате. Супруг оставленной Ады надвинулся на Просперо, ухватил его за развевающийся рукав и…
Пролетев спиной вперёд восемь футов, очутился на полированном полу, отчаянно моргая, чтобы избавиться от ярко-рыжих? пятен на сетчатке.
– Терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, – вполголоса произнёс маг. – Не вынуждай старика применять вот эту палку. И он легонько приподнял тяжёлый посох.
Харман встал на одно колено.
– Отправь меня обратно. Прошу тебя. Я не могу бросить Аду в такое время.
– Но ты уже избрал сей путь, разве нет? Никто ведь не заставлял тебя отвозить Никого в соньере на Мачу-Пикчу. Впрочем, никто и не мешал…
– Чего ты хочешь, Просперо?
Мужчина поднялся на ноги, ещё немного похлопал ресницами, безуспешно пытаясь сморгнуть красно-оранжевые круги, и сел на ближайший деревянный стул.
– Как ты пережил разрушение астероида? Я полагал, твоя голограмма заодно с Калибаном никак не могла покинуть орбитальный остров.
– Так оно и было, – ответил маг, расхаживая взад и вперёд. – Частично. Вы сами вернули меня на Землю.
– Мы… – Харман запнулся. – Соньер, да? Ты как-то ухитрился загрузить голограмму в память машины?
– Верно.
Будущий отец покачал головой.
– Мог бы вызвать соньер обратно в любое время.
– Ошибаешься, – проговорил старик. – Машина Сейви работает исключительно для людей, а я… не вполне вписываюсь в данную категорию.
– Как же тогда улизнул Калибан? – Харман задумчиво наморщил лоб. – Я точно уверен, что этой твари с нами не было. Старец пожал плечами.
– Похождения Калибана – его личное дело. Негодяй мне больше не служит.
– Он снова пошёл в услужение к Сетебосу.
– Знаю.
– Да, но Калибан как-то выжил и возвратился на Землю после стольких веков.
– Знаю.
Муж Ады провёл по лицу рукой. Его терзали усталость и жажда.
– В деревянном контейнере под мезонином находится что-то вроде холодильника, – обронил маг. – Там есть еда и… бутылки с родниковой водой.
Харман резко выпрямился.
– Ты разве читаешь мои мысли?
– Нет, выражение глаз. Что может быть наивнее человеческого лица? Иди выпей. А я присяду здесь, у окна, и подожду, когда ты вернёшься освежённым и готовым к беседе.
Ноги и руки почти не слушались. Мужчина дошагал до вместительного деревянного холодильника, потянул за бронзовую ручку и на минуту застыл, глядя на ледяные бутылки и завёрнутые во что-то прозрачное продукты. Затем надолго припал к воде.
Просперо восседал за столом на фоне солнечного окна. Харман прошёл на середину красно-коричневого ковра.
– Зачем Ариэль меня сюда притащил?
– Если быть абсолютно точным, дух биосферы по моей воле перенёс тебя в джунгли, в область Кхаджурахо, поскольку пользоваться факсом на расстоянии менее двадцати километров от Эйфелевой дороги запрещено.
– Эйфелева дорога? – повторил девяностодевятилетний, продолжая потягивать ледяную воду. – Так ты называешь эту башню?
– Нет-нет, мой любезный Харман. Так я называю всю систему, – правильнее сказать, так её нарёк создатель Хан Хо Теп тысячи лет назад. У этой башни… постой-ка, дай припомнить… четырнадцать тысяч восемьсот сестёр-близнецов.
– Куда столько?
– Так уж было угодно Хану, – ответил маг. – И ровно столько потребовалось, чтобы соединить восточное китайское побережье с испанским, там, где в него упирается Атлантическая Брешь. Учитывая не только главные магистрали, но и всяческие ответвления.
Муж Ады совершенно не представлял себе, о чём речь.
– Погоди-ка, Эйфелева дорога – что-то вроде транспортной системы?
– Это твой шанс прокатиться с ветерком для разнообразия, – отозвался старец. – Я бы даже сказал, наш с тобою шанс, ибо малую часть пути мы проделаем вместе.
– Никуда я с тобой не поеду, пока…
Харман осёкся, выронил бутылку и вцепился обеими руками в стол.
Двухэтажная вершина сооружения целиком накренилась. Послышался лязг, душераздирающий визг металла о металл, конструкция вздрогнула, покачнулась ещё сильнее и сдвинулась с места.
– Башня падает! – заорал пленник.
Зелёная линия горизонта за многочисленными оконными стёклами в кованых рамах дёрнулась, задрожала и тоже дала заметный крен.
– Ничего подобного, – спокойно возразил Просперо.
Но блок из двух этажей, громыхая и скрежеща, определённо скользил куда-то вправо, как если бы гигантские железные руки толкали его в пустоту.
Харман метнулся было к лестнице – и рухнул на четвереньки. Верхняя часть отделилась от башни, пролетела вниз по крайней мере пятнадцать футов и после сильного толчка поплыла по воздуху на запад.
Мужчина с бешено бьющимся сердцем даже не пытался встать с колен. Огромный жилой модуль опасно раскачивался туда-сюда, пока наконец не обрёл равновесие. Пронзительный скрип над крышей сменился оглушительным гудением. Только тогда возлюбленный Ады поднялся на ноги, неуверенной походкой добрёл до стола и выглянул из окна.
Башня осталась по левую руку и стремительно уменьшалась. На месте двухэтажных апартаментов зиял открытый лоскут небосвода. Увидев над головой всё те же тросы, мужчина понял, что же так жутко гудит у него над головой: какой-нибудь маховик, упрятанный в металлический корпус. Эйфелева дорога оказалась неким подобием канатного пути, а большой железный дом – кабиной для путешествий, которая быстро скользила на запад.
Харман повернулся к Просперо, сделал пару шагов – и замер на почтительном расстоянии, подальше от увесистого посоха.
– Ты должен отпустить меня к Аде. – Мужчина хотел придать своим словам нужную твёрдость, но с отвращением услышал в собственном голосе плаксивые нотки. – Ардис-холл осаждают войниксы. Я не могу бросить её в такой опасности одну. Пожалуйста. Владыка Просперо, прошу тебя.
– Вмешаться ты надумал слишком поздно, – хрипло промолвил старец. – Что сделано, того не изменить. Но полно, забудем наши горькие мытарства, отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли. Ведь впереди ждёт новая дорога – к преображению морскому, Харман, друг Никого, и одному из нас придётся стать мудрее, глубже, старше, и пусть враги – верней, исчадье мрака и Сикораксы, вскормленное мной, – да-да, пусть пьют одну морскую воду, а заедают шелухою гнева и жухлыми корнями неудач.
На Олимпе и в окрестностях назревала гроза. Пыльная буря окутала планету багровым саваном, воющие вихри завивались воронками у силового щита эгиды, которую исчезнувший Зевс так и оставил вокруг жилища бессмертных. Статические частицы создавали электромагнитное поле такой мощи, что у вершины вулкана круглыми сутками полыхали молнии под рёв ветра и беспрестанные инфразвуковые раскаты грома. Солнечный свет над пиком растёкся по небу тусклым багровым пятном.
Ахиллес, на чьём плече по-прежнему лежало тело мёртвой, но возлюбленной царицы амазонок Пентесилеи, квант-телепортировался в дом побеждённого им Гефеста, бога огня, главного художника в божественном сонме, супруга Аглаи, иначе известной под именем Хариты – самой пленительной среди Граций, «воплощённой прелести искусства»; кое-кто поговаривал, будто мастер сотворил её собственными руками.
Говоря точнее, Гефест перенёс Пелида не прямо к себе в чертоги, а к парадному входу. Белый камень, белые колонны, белый портик – на первый взгляд, ничего особенного, всё как у прочих бессмертных. Однако на самом деле хромоногий кузнец устроил себе жилище и просторную мастерскую не где-нибудь, а прорубил его в южной круче Олимпа, вдали от озера кальдеры и тесного скопления храмов-домов. Иными словами, он обитал в пещере.
Хромоногий провёл Ахилла внутрь и затворил многочисленные железные двери.
Вырезанная из твёрдого чёрного камня сумеречная комната простиралась на сотни ярдов. Повсюду на рабочих столах располагались увеличительные стёкла, инструменты, загадочные приспособления и машины в различной степени сборки или же расчленения. В глубине пещеры громко ревел камин; в котле оранжевой лавой пузырилась расплавленная сталь. Ближе ко входу, где бог отделил для себя жилое пространство в бесконечной мастерской, на что указывали удобные ложа, стулья, низкие столики, постель и жаровни, сидели, стояли и расхаживали золотые женщины – печально известные прислужницы Гефеста, клёпанные красотки с человеческими очами, металлическими персями и мягкими вагинами из искусственной плоти, а также – если верить молве – с душами, похищенными у живых людей.
Взмахом волосатой руки хозяин очистил от мусора дощатую скамейку.
– Клади её сюда.
Отпустив хромоногого карлика, сын Пелея с удивительной нежностью и благоговением положил свою ношу.
Лицо Пентесилеи открылось, и целую минуту бог в изумлении пялился на неё.
– Куколка, что и говорить. И сохранилась отменно: узнаю работу Афины. После стольких дней – ни единого пятна. Смотри-ка, даже румянец на щёчках. Ты не против, если я загляну под эту тряпку: хотелось бы грудь оценить…
– Только тронь её или саван, – промолвил Ахилл, – и я тебя прикончу.
Гефест примирительно воздел руки.
– Да ладно, ладно, я же из чистого любопытства… И хлопнул в ладоши.
– Сначала – еда. Потом обсудим, как нам оживить твою милую.
Золотые прислужницы молча повиновались; вскоре на круглом столе, окружённом пухлыми ложами, появились большие кубки с вином и блюда с горячими яствами. Быстроногий ахеец и волосатый Гефест с охотой набросились на угощение, надолго забыв о разговорах. Разве что в очередной раз требовали добавки или же просили друг у друга передать через стол общую чашу.
Первым делом, для возбуждения аппетита, подали дымящуюся жареную печень, завёрнутую в кишки молодого барашка, – излюбленную закуску Пелида. Следом – запечённого целиком поросёнка с начинкой из маленьких птичек, изюма, каштанов, яичных желтков и мяса с пряностями. Затем на столе возникла свинина, тушенная в кипящем яблочно-грушевом соусе. А служанки-машины продолжали вносить изысканные кушанья, такие как жареную матку самки кабана и маслины с давленым нутом. Венцом обеда стала гигантская рыба, запечённая до хрустящей коричневой корочки.
– Поймана в сеть в озере самого Зевса, на вершине Олимпа, – похвастался бог огня с набитым ртом.
В перерывах между блюдами едоки лакомились россыпью плодов, орехов и засахаренными фруктами. Искусственные девушки ставили чаши со смоквами, горы миндаля на подносах, сочные финики, тяжёлые плитки вкуснейшего медового пирога (Ахиллесу лишь единожды доводилось попробовать нечто подобное – в гостях, в Афинах). Последним был излюбленный десерт Агамемнона, Приама и прочих царей над царями – сладкая ватрушка.
После пира золотые прислужницы начисто вытерли стол и полы, спеша подать новые бочонки с вином – по меньшей мере десяти сортов – и двуручные кубки. Желая оказать гостю честь, Гефест лично смешивал напитки с родниковой водой и протягивал огромные чаши.
Бог-карлик и богоподобный человек пили около двух часов, и ни один из них не впал в состояние, которое на языке Ахилла именовалось пароинией – «помешательством на почве опьянения».
Мужчины по большей части хранили молчание, а золотые обнажённые прислужницы их развлекали: выстраивались в линию и чувственно танцевали вокруг стола – искушённый эстет вроде Одиссея наверняка употребил бы здесь слово комос.
Настало время поочерёдно воспользоваться уборной пещеры. Когда новоявленные товарищи опять налегли на вино, сын Пелея сказал:
– Ну как, уже ночь? Не пора перенести меня в чертоги Целителя?
– А с чего ты взял, сынок мокрогрудой Фетиды, что лазарет на Олимпе вернёт эту смазливую сучку к жизни? Баки с червями предназначены для воскрешения бессмертных, а не кратковечной потаскушки, будь она хоть трижды раскрасавицей.
Ахиллес до того увлёкся выпивкой, что пропустил оскорбление мимо ушей.
– Афина сама обещала… Не соврала же она.
– Светлоокая только и делает, что врёт напропалую, – хмыкнул Гефест, подняв огромный двуручный кубок и сделав несколько щедрых глотков. – Несколько дней назад, помнится, ты слонялся у подошвы Олимпа, швырял камнями в непробиваемую эгиду Зевеса и с воем вызывал Афину на смертный бой, мечтая пронзить её аппетитную сиську острым копьём, как ты обошёлся с этой амазонкой. Что изменилось, о благородный мужеубийца?
Быстроногий нахмурился.
– В истории нашей троянской осады было много… сложного. Тебе не понять, калека.
– За это надо выпить, – рассмеялся покровитель огня и снова взялся за ручки сияющего кубка.
И вот хозяин с гостем собрались в путь. Ахиллес облачился в доспехи, подпоясался наточенным на шлифовальном камне Гефеста мечом, поднял начищенный до блеска щит и направился было к Пентесилее, когда хромоногий бог произнёс:
– А вот её лучше оставить.
– Ещё чего, – возмутился Пелид. – Оставить! Ради кого же я всё это затеял?
– Мы же не знаем, сколько и какая там выставлена охрана, – пояснил олимпийский кузнец. – А вдруг придётся сражаться с целой фалангой? Амазонка на плече станет лишней обузой. Или ты хочешь использовать её прекрасное тело как щит?
Мужеубийца задумался.
– Здесь ей ничто не повредит, – прибавил Гефест. – Раньше у нас водились тараканы, крысы, летучие мыши, но я очистил от них пещеру: создал механических кошек, соколов и богомолов.
– Да, но…
– Если на горизонте будет чисто, мы за три секунды квитнёмся обратно и захватим труп. А покуда за ней присмотрят мои золотые девочки.
Мастер щёлкнул мясистыми пальцами. Металлические прислужницы тут же встали на страже у тела Пентесилеи.
– Теперь готов?
– Да.
Ахилл вцепился в покрытое частыми шрамами предплечье бога, и оба мгновенно пропали.
В чертогах Целителя всё было тихо. Ни одного бессмертного стражника. Мало того, к изумлению самого Гефеста, пустовали даже многочисленные стеклянные цилиндры. Этой ночью бессмертные здесь не лечились и не восстанавливались. На всём огромном пространстве, освещённом лишь тусклыми жаровнями да лиловым мерцанием из булькающих баков, не оказалось ни души, не считая хромого Гефеста и быстроногого мужеубийцы, который шагал, прикрываясь щитом.
И вот из полумрака неожиданно явился Целитель.
Сын Пелея вскинул свой щит ещё выше.
Когда светлоокая богиня говорила ему: «Прикончи Целителя – огромную, похожую на сороконожку тварь, безглазую и со множеством рук. Разрушь без остатка всё, что найдётся в том зале», – Ахиллес не принял сравнения с безобразным насекомым всерьёз, приняв его за обыкновенную брань.
Существо и впрямь напоминало сороконожку, только тридцати футов ростом; многочленное тело мерно раскачивалось, не спуская с незваных гостей чёрных глаз, опоясавших его верхний сегмент. Среди несметных усиков-щупалец и составных конечностей примерно с полдюжины веретенообразных рук шевелили паучьими пальцами. На длинных ремнях и полосах чёрной кожи, обвивших подвижный торс, висели самые разные инструменты.
– Эй, Целитель, – позвал Гефест, – а где все?
Гигантская сороконожка покачалась из стороны в сторону и, помахав руками, вдруг разразилась неразборчивым треском, донёсшимся сразу из нескольких невидимых глазу ртов.
– Ясно тебе? – спросил хромоногий у своего товарища.
– Что ясно? Я слышал шум, как будто ребёнок воткнул пустые ножны между спицами колесницы.
– Да нет же, он изъясняется на отличном греческом языке, – возразил кузнец. – Просто слишком быстро. Будь повнимательней, вот и всё. – Тут он опять обратился к Целителю: – Уважаемый, мой смертный друг не разобрал твоих слов. Не мог бы ты повторить?
– СогласноприказувладыкиЗевсаникогоизкратковечныхнедолжнопомещатьвцелеб ныерезервуарыбезеголичногораспоряжения. Главныйбогихозяингромовержецисчезиниктонеможетегонайти. ПосколькуЦелительобязанповиноватьсялишьЗевсунаОлимпе, янемогупозволитьсмертномуздесьнаходиться, покаповелительмолнийневернётсянасвойпрестол.
– Теперь дошло? – обратился Гефест к Ахиллесу.
– Э-э-э… Типа того, что эта тварь слушает одного Кронида и не разрешит положить Пентесилею в синюю воду без его личного приказа?
– Точно.
– Я могу раздавить букашку-переростка, – процедил Пелид.
– Может, и так, – кивнул хромоногий. – Хотя кое-кто поговаривал, будто Целитель куда бессмертнее нас, олимпийских выскочек. Но если его убить, амазонка уже никогда не воскреснет. Он один умеет управляться с этой техникой и командовать синими червями, которые участвуют влечении.
– Ты же мастер, – сказал мужеубийца, постукивая мечом по золотому ободу щита. – Сам как-нибудь разберёшься.
– Хрена едва, – огрызнулся карлик. – Нам, бывшим постлюдям, такие игрушки даже не снились. Никогда не понимал этих квантовых штучек… Но если бы даже понял, я не заставил бы синих червей работать. Полагаю, они подчиняются исключительно телепатическим сигналам сороконожки.
– Насекомое говорило, что повинуется только Зевсу на Олимпе… – Судя по голосу, Ахиллес был готов потерять терпение и прикончить на месте бога огня, огромную букашку, а также любого бессмертного, который подвернётся под горячую руку. – Кто ещё может ему приказать?
Гефест нахально осклабился.
– Великий Крон. Тот самый, заточённый в пучину Тартара вместе с другими титанами. Так что во всей вселенной один Громовержец и в силах отдавать Целителю распоряжения.
– Ну и где он, ваш Зевс?
– Никто не знает! – рявкнул кузнец. – А пока его нет, олимпийцы перегрызлись между собой за власть. Основная борьба сосредоточилась на Земле Илиона: кто-то поддерживает осаждающих, кто-то сражается за троянцев, а на вулкане сегодня затишье, поэтому я и попёрся на долбаный склон проверять этот чёртов эскалатор.
– Зачем же Афина дала мне богоубийственный нож и велела прирезать Целителя, как только Пентесилея воскреснет? – воскликнул быстроногий.