Гефест округлил глаза и глухо, недоумённо повторил:
– Прирезать Целителя? Понятия не имею, откуда у неё такие желания. Задумала, наверное, что-нибудь. Очередное безумство. Без этой сороконожки от баков никакого проку… И всё наше бессмертие – псу под хвост. Нет, мы прожили бы очень долго, но в страшных мучениях, сын Пелея, без наноомоложивающих процедур.
Ахиллес уверенно подошёл к Целителю; глаза героя пылали сквозь дыры в сияющем боевом шлеме над прославленным щитом.
– Я заставлю эту тварь активировать баки для Пентесилеи, – произнёс ахеец, доставая клинок.
Кузнец устремился вперёд и поймал Пелида за локоть.
– Не выйдет, мой кратковечный друг. Поверь на слово, смерти он не боится, а повинуется только Зевсу. Без хренова Целителя голубые черви не станут работать. Без долбаных голубых червей баки не стоят ломаного гроша. Без треклятых баков твоя сукина дочь амазонка останется мёртвой, мать её, навсегда. Быстроногий гневно стряхнул руку бога.
– Букашке… придётся… воскресить мою Пентесилею.
В голове героя всё ещё звучал приказ Афины убить Целителя. «Что затевает эта бессмертная сучка? Решила меня использовать. Зачем? Она же не сумасшедшая и явно не собирается…»
– Тебе не испугать сороконожку, Пелеев сын. Можешь прикончить насекомое, но тогда уж точно не увидишь свою возлюбленную царицу живьём.
Ахиллес отошёл от бессмертного карлика, обогнул великана Целителя и грянул красивым щитом (со всеми его концентрическими окружностями, полными символов) по прозрачному пластику гигантского резервуара. Эхо удара прокатилось под сумрачными сводами чертогов.
Мужчина метнулся обратно к Гефесту.
– Ну хорошо. Букашке нужен приказ Кронида. Так отведи меня к нему!
Покровитель огня засмеялся, но быстро умолк, заметив, сверкают очи ахейца сквозь дыры в шлеме.
– Ты что, серьёзно? Думаешь, сам Громовержец, Отец всех бессмертных, покорится воле кратковечного?
– Где Зевс?
– Говорю же, никто не знает, – пробормотал кузнец и побрёл, приволакивая больную ногу, к высоким дверям.
Снаружи ярко полыхали молнии. Эгида искрилась под натиском пыльной бури. В пещеру хлынули потоки серебристого света, чётко прорисовав чёрные колонны, вырубленные из камня.
– Тучегонителя нет уже более двух недель, – прокричал Гефест, обернувшись через плечо, и задумчиво потянул рукой кос матую бороду. – Ходят упорные слухи, что тут не обошлось без проделок Геры. С неё станется упрятать мужа в бездну Тартара, к изгнанным родителям Крону и Рее.
– Ты сумеешь его найти? – Ахиллес равнодушно отвернулся от Целителя, сунул меч за широкий пояс и закинул тяжёлый щит на спину. – Доставишь меня к Зевсу?
Хромоногий изумлённо присвистнул.
– А если он и правда в Тартаре? Хочешь сказать, ты и туда пойдёшь, только бы заставить Владыку Владык исполнить твою бренную волю? Из всего пантеона первичных богов лишь одно существо может знать, где скрывается Зевс, и на Красной плане те лишь его ужасная сила способна низвергнуть нас в беспросветную бездну. Ты в самом деле готов идти до конца?
– Ради моей амазонки я с радостью полезу к смерти в зубы и вырвусь обратно, – вполголоса ответил человек.
– Да, но Тартар тысячекратно хуже мрачных чертогов Аида, Пелеев сын.
– Веди меня к этой самой «ужасной силе», – приказал ахеец, недобро засверкав очами сквозь прорези в шлеме.
Долгое время олимпиец негромко сопел и рассеянно поглаживал спутанную бороду, глядя куда-то в пустоту. Потом резко выпрямил согбенную спину и проворнее, чем от него можно было ожидать, похромал к Ахиллу.
– Будь по-твоему.
Бог огня сомкнул мозолистые ладони вокруг человеческого предплечья.
Харман вовсе не собирался спать. Утомлённый донельзя, он согласился лишь подкрепиться вкуснейшей горячей похлёбкой, пока Просперо, утопая в мягком кресле, читал огромный том в потрёпанном кожаном переплёте.
Когда мужчина собрался с духом и повернулся к старцу с твёрдым намерением ещё раз решительно попросить его о возвращении в Ардис, маг растворился в воздухе вместе с книгой. Несколько минут возлюбленный Ады сидел за столом, едва сознавая, что едет по воздуху в девяти сотнях футов над зелёным растительным пологом, едет в поскрипывающем канатном вагоне величиной с лом. А затем решил «на всякий случай заглянуть наверх», через силу поднялся по спиральной железной лестнице, примерно минуту стоял на пороге, глядя на большую кровать, – и вдруг повадился туда ничком.
Когда он проснулся, была уже ночь. Луна и кольца струили в комнату необычайно яркий свет, так что казалось, на бронзе и бархате лежали полосы густых белил. Раздвинув прозрачные двери, Харман ступил на террасу.
Несмотря на высоту над землёй и постоянный бриз (вагон ведь перемещался), мужчина едва не захлебнулся жарким и влажным воздухом, пропитанным живыми запахами джунглей. Кольца и луна, созревшая на три четверти, молочной белизной омывали почти ничем не нарушаемый полог сочной листвы. Время от времени снизу долетали странные звуки, прорезаясь даже сквозь мерный гул маховиков и скрежет бесконечного троса. Харман внимательно посмотрел на экваториальное и полярное кольца: не мешало бы разобраться в обстановке.
От первой станции вагон поехал на запад – невольный пассажир мог поклясться в этом. И вот примерно десять часов спустя (по крайней мере столько он проспал) канатная дорога вела; уже на север-северо-восток. На юго-западном горизонте мерцал озарённый лунным светом пик Эйфелевой башни – судя по; всему, последней, где побывал летающий дом, а с противоположной стороны надвигалась ещё одна: до неё оставалось менее двадцати миль на северо-восток. Видимо, пока мужчина предавался грёзам, вагон успел поменять направление у какой-нибудь развилки. Харман, конечно, не мог похвастать блестящими успехами в области географии и уж точно не представлял себе, какой именно субконтинент в форме наконечника стрелы находится там, внизу, к югу от так называемой Азии. Старательный самоучка, нахватавшийся обрывочных сведений из прочитанных книг, несколько месяцев назад избранник Ады был единственным «старомодным» человеком на Земле, который хоть как-то разбирался в этом вопросе (во всяком случае, догадывался, что Земля имеет форму шара), – но и его убогих картографических познаний хватило, чтобы сообразить: если Просперо говорил правду и цель путешествия – место пересечения Атлантической Бреши, протянувшейся вдоль сороковой параллели, с европейским побережьем, то подвесной дом плывёт не в том направлении.
Впрочем, какая разница. Харман ведь не собирался терять недели, а то и месяцы, без толку болтаясь в воздухе. Ада ждала его немедленно.
Похищенный принялся мерить шагами балкон, то и дело хватаясь за перила, стоило вагону покачнуться. Только на третьем круге он заметил над ними железную лестницу. Харман подпрыгнул, вцепился в перекладину и повис над головокружительной пустотой и зелёным навесом джунглей.
Лестница вывела на плоскую крышу.
Мужчина осторожно встал на ноги, раскинув для равновесия руки: канатная дорога как раз повела вверх, навстречу мигающим огням новой башни. До неё оставалось десять миль пути, а вдали, на горизонте, ярко сверкали при свете колец и луны снежные пики горной гряды.
Величие этой ночи и ощущение скорости ударили в голову, точно бодрящий хмель. И тут Харман кое-что заметил. На расстоянии трёх футов перед вагоном картина ночного неба и джунглей как-то странно расплывалась. Девяностодевятилетний прошёл на самый край и как можно дальше вытянул руку.
Впереди обнаружилось не очень мощное защитное поле: пальцы прошли сквозь него, словно через упругую полупроницаемую мембрану на входе в лазарет орбитального острова. Рука ощутила настоящую силу ветра, способного вывернуть запястье. Эта штука ехала куда быстрее, чем предполагал единственный пассажир.
Около получаса мужчина бродил по крыше, слушал пение тросов, смотрел, как приближается следующая башня и строил невероятные планы возвращения к Аде. После чего, перебирая руками, спустился по лестнице, запрыгнул на балкон и вошёл в дом.
Просперо ждал его на первом этаже. Маг уютно покоился в том же кресле, закинув ноги на оттоманку, с раскрытым фолиантом на коленях и тяжёлым посохом под рукой.
– Что тебе от меня нужно? – спросил Харман. Старец поднял голову.
– Мой юный друг, я вижу, твои манеры столь же оставляют желать лучшего, как и облик нашего общего знакомого Калибана.
– Чего ты хочешь-то? – повторил мужчина, невольно сжимая кулаки.
– Пора вам выступить на войну, о Харман из Ардиса.
– Выступить на войну?
– Да. Пробило время сражаться. Всему твоему виду, роду, племени. Тебе.
– О чём ты толкуешь? С кем сражаться?
– Правильней было бы сказать: с чем, – ответил Просперо.
– Если ты про войниксов, то мы уже бьёмся с ними. Я ведь и прилетел к Золотым Воротам не только ради Никого, но и думая пополнить запас оружия.
– Нет, не с войниксами, – промолвил маг, – и не с калибано. Хотя этим жалким рабам было велено истребить весь ваш род и племя, их дни сочтены. Я говорю о настоящем Враге.
– Сетебос? – промолвил Харман.
– О да. – Морщинистая ладонь опустилась на широкую страницу, Просперо положил засушенный длинный лист вместо закладки, бережно закрыл том и поднялся, опершись на посох. Сетебос, многорукий, словно каракатица, в конце концов явился в мир, принадлежащий вам и мне.
– Знаю. Даэман видел эту тварь в Парижском Кратере. Сетебос оплёл голубой ледяной паутиной весь узел и дюжину прочих, в том числе Чом и…
– А известно ли вам, для чего многорукий пришёл на Землю? – вмешался маг.
– Нет, – покачал головой девяностодевятилетний.
– Чтобы подкормиться, – глухо сказал седовласый старец. -Л Чтобы есть.
– Нас, что ли?
Вагон замедлил ход, подпрыгнул, на секунду вписался в очередную башню, покачнулся и под лязг шестерёнок поехал дальше на восток.
– Так Сетебос явился поедать нас? – снова спросил муж Ады.
Просперо улыбнулся.
– Не то чтобы… Не совсем.
– И что это, мать твою, значит?
– А то и значит, мой юный Харман. Сетебос – упырь. Наш многорукий друг питается остатками страхов и боли, тёмной мощью внезапного ужаса и горькими соками скоропостижных смертей. Поскольку память о подобных кошмарах залегает в почве вашего мира (любого разумного мира, где войны – обычное дело), как нефть или каменный уголь, дикая сила Потерянной Эпохи дремлет под землёй, дожидаясь своего часа.
– Не понимаю.
– Иными словами, этот пожиратель вселенных, этот гурман тёмных веков Сетебос откладывает яйца в захваченных факс-узлах, законсервированных с помощью голубого, как ты выражаешься, льда. Скоро его семя расползётся по планете, выкачивая из неё тепло, подобно суккубу, пьющему дыхание спящей души. На вашей истории, на вашей памяти он разжиреет, словно клещ-кровосос.
– Всё равно не понимаю, – упёрся супруг Ады.
– Это сейчас его гнёзда в Парижском Кратере, в Чоме и чих захолустных уголках, в которых вы, люди, только и делали что веселились и спали, прожигая никчёмные жизни, – пояснил маг. – А питаться он будет при Ватерлоо, Хо Тепсе, Сталинграде, Граунд Зеро[38], Курске, Хиросиме, Сайгоне, Руанде, Кейптауне, Монреале, Геттисберге, Эр-Рияде, Камбодже, Чанселлорс-вилле, Окинаве, Тараве, Ми-Лае, Берген-Бельзене, Аушвице, на берегах Соммы… Названия тебе хоть что-нибудь говорят?
– Нет.
Старец в синем халате вздохнул.
– Вот она, ваша беда, Харман. Пока кто-то из вас не возвратит утраченную память расы, землянам не постичь и не одолеть Сетебоса. Да вы и себя-то познать не сумеете.
– А тебе что за горе, Просперо?
Маг испустил ещё один вздох.
– Как только многорукий пожрёт человеческие страдания и память мира, тот сохранит свою физическую оболочку, но будет уже духовно мёртв для всякого разумного существа… включая меня самого.
– Духовно мёртв? – переспросил мужчина.
«Дух», «духовный», «духовность» – время от времени эти слова попадались ему в «проглоченных» и прочитанных книгах. Расплывчатые, тёмные понятия из давнего прошлого, что-то из области религий и привидений, они бессмысленно сотрясали воздух, звуча из уст голограммы аватары земной логосферы – напыщенного набора старинных компьютерных программ и протоколов связи.
– Духовно мёртв, – повторил маг. – В психическом, философском, органическом смысле. На квантовом уровне всякий живущий мир сохраняет записи наиболее сильных волнений, испытанных его обитателями: любви, надежды, страха, гнева. Это как опилки магнитного железняка, которые льнут к северному либо к южному полюсу. Полюса могут меняться местами, путаться, исчезать, но записи остаются. Возникшее в итоге силовое поле, столь же реальное, хотя и много хуже поддающееся измерению, нежели магнитосфера планеты с вращающимся горячим сердечником, защищает её от самых жестоких влияний космоса. Так память о страданиях и боли оберегает будущее любой разумной расы. Теперь до тебя доходит?
– Нет, – честно признался Харман. Просперо пожал плечами.
– Тогда поверь на слово. Если желаешь когда-нибудь увидеть Аду невредимой, тебе придётся научиться… многому. Возможно, чересчур многому. Но тогда ты по крайней мере сумеешь вступить в сражение. Полагаю, надежды уже не осталось (трудно рассчитывать на победу, когда сам Сетебос берётся сожрать память целого мира), зато мы не сдадимся без боя.
– Ну а тебе-то какая разница, что с нами станется? Или с нашими воспоминаниями? – осведомился девяностодевятилетний.
Маг тонко улыбнулся.
– За кого ты меня принимаешь? По-твоему, я – уцелевшая функция электронной почты, иконка древнего Интернета, только в халате и с палкой?
– Не знаю, мне по барабану, – отозвался Харман. – Голограмма ты и больше никто.
Старец шагнул вперёд и влепил мужчине крепкую пощёчину.
Тот ахнул, отшатнулся, прижав ладонь к пылающей щеке, и снова непроизвольно сжал кулаки.
Просперо с ухмылкой вытянул перед собою посох.
– Даже не думай об этом, Харман из Ардиса, если не хочешь очнуться на жёстком полу десять минут спустя с такой головной болью, какая тебе и не снилась.
– Я хочу домой, к Аде, – медленно проговорил пленник.
– Скажи, ты уже пытался разыскать её с помощью своих функций?
Мужчина удивлённо моргнул.
– Да.
– И как, получилось? Прежде, в джунглях, или здесь, в вагоне?
– Нет.
– И не получится, пока ты не изучишь все прочие врождённые функции, – промолвил старик, возвращаясь к излюбленному креслу и осторожно опускаясь на мягкое сиденье.
– Прочие врождённые… – Харман запнулся. – В каком смысле?
– Сколько функций ты уже освоил? – поинтересовался маг.
– Пять штук, – ответил девяностодевятилетний.
Одна из них, поисковая, была известна людям испокон веков, ещё трём научила товарищей Сейви; пятую супруг Ады открыл сам.
– Перечисли.
Мужчина возвёл глаза к потолку.
– Поисковая функция, включая хронометр… Ближняя, дальняя, общая сеть и «глотание» – чтение посредством руки.
– Хорошо ли ты разобрался в общей сети, Харман из Ардиса?
– Не совсем.
Мужчину испугали слишком большие потоки информации, слишком широкий «диапазон», как выразилась покойная Сейви.
– А ты уверен, что люди старого образца – настоящие «старомодные» люди, ваши недоделанные, неусовершенствованные предки – владели всем этим добром?
– Ну… я не знаю…
По правде сказать, он об этом и не задумывался.
– Нет, не владели, – бесстрастно изрёк Просперо. – Вы – плод четырёх тысяч лет генно-инженерных забав и нанотехнического монтажа. Как ты обнаружил «глотание»?
– Я просто прикидывал так и этак, тасовал воображаемые квадраты, круги, треугольники, пока не сработало.
– Это ты сказал Аде и остальным, – возразил маг. – Мне-то известно, что это неправда. Как было на самом деле?
– Я увидел код во сне, – признался Харман. Столь непонятным, драгоценным переживанием он и впрямь ни с кем не делился.
– Да, грёзу навеял сам Ариэль, когда иссякло наше терпение. – На тонких губах старика вновь заиграла усмешка. – Разве тебе нелюбопытно, сколько функций носит каждый «старомодный» в своей крови, в клетках тела и мозга?
– М-м-м… больше пяти? – предположил собеседник.
– Сотню, – промолвил Просперо. – Ровно сотню. Мужчина порывисто шагнул к нему.
– Покажи!
Хозяин разрушенного орбитального острова покачал головой:
– Не могу. И не стал бы. Но ты обязательно всё узнаешь по пути.
– Мы едем не в ту сторону, – заметил девяностодевятилетний.
– Что?
– Ты говорил, что Эйфелева дорога доставит нас к началу Атлантической Бреши, на европейское побережье, а вагон плывёт на восток, прочь от Европы.
– У третьей башни повернём на север. А что, не терпится?
– Конечно.
– Напрасно торопишься, – обронил маг. – Обучение произойдёт во время странствия, а не после. О, тебя ожидает преображение из преображений. И будь уверен, тебе бы вряд ли пришёлся по вкусу короткий путь: над ущельями древнего Пакистана, через афганскую пустыню, к югу вдоль Средиземного Бассейна и над болотами Сахары.
– Почему? – поднял брови Харман.
Однажды в обществе Даэмана и Сейви он пролетел на восток над Атлантикой и упомянутыми топями Сахары, а потом пересёк на вездеходе иссохшее дно Средиземного Бассейна. Места знакомые, чего бояться? К тому же мужчине было интересно посмотреть – до сих пор ли над Храмовой горой Иерусалима восходит к небу синий тахионовый луч, заключавший в себе, по словам Сейви, кодированную информацию обо всех её современниках, живших четырнадцать веков назад.
– Калибано вырвались на свободу, – сообщил Просперо.
– Как, они покинули Бассейн?
– Говорю тебе, тварей уже ничто не держит. В мире начинается полный беспредел.
– Тогда куда же мы направляемся?
– Спокойствие, Харман из Ардиса, только спокойствие. Завтра пересечём горный хребет – пожалуй, эта часть путешествия покажется тебе особенно занимательной. Потом направимся в Азию, где ты, возможно, узришь творения великих покойников, и уж тогда – на запад, только на запад. А Брешь подождёт.
– Слишком долго, – посетовал мужчина, расхаживая по комнате. – Слишком долго. Функции не работают, я даже не представляю, как там Ада. Мне нужно назад. Мне нужно вернуться домой.
– Ах вот оно что, тебя интересует: как дела у супруги? – без улыбки спросил маг и указал на красную полосу ткани, расстеленную на красной кушетке. – Возьми посмотри. Но лишь один раз.
Харман нахмурился, повертел повязку в руках.
– Туринская пелена? – Он с удивлением уставился на красную (а не рыжевато-коричневую, как обычно) ткань и странную вышивку из микросхем.
– Существует несметное множество туринских приёмных, устройств, – пояснил седовласый старец. – И столько же пер датчиков информации, сколько людей на свете.
Возлюбленный Ады покачал головой.
– Мне сейчас не до Трои с Агамемноном. Я не в настроении развлекаться.
– Эта пелена не показывает историю Илиона, – произнёс Просперо. – Из неё ты узнаешь судьбу своей милой. Попробуй.
Мужчина откинулся на кушетке, дрожащими руками расправил на лице алую ткань, коснулся вышивки на лбу и закрыл глаза.
«Королева Мэб» летела навстречу Земле, а следом тянулся хвост из ядерных вспышек: каждые полминуты корабль выстреливал по ядерной бомбе величиной с банку из-под «кока-колы», сила взрыва толкала буферную плиту обратно к корме тысячефутовой посудины, гигантские поршни и цилиндры в машинном отделении совершали возвратно-поступательные движения и выталкивали новый заряд.
Манмут наблюдал за происходящим по кормовому видеоканалу.
– Если кто-нибудь на Земле ещё не догадывался о нашем приближении, то теперь уже знают все, – поделился он мыслями с Орфу по личному лучу.
Друзья как раз поднимались к носу корабля (а может, и опускались, учитывая завершающую фазу полёта) на самом просторном лифте: впервые за время путешествия их обоих пригласили на мостик.
– По-моему, так и было задумано, – отозвался иониец.
– Похоже. Но не до такой же степени. Утончённее нас только клизма. Это всё равно что открыть в палате для желудочников платный клозет, всё равно что…
– Ближе к делу. Куда ты клонишь? – пророкотал Орфу.
– Слишком уж это всё нарочито, – буркнул маленький европеец. – Слишком броско. Слишком дорого…Дизайн корабля середины двадцатого века, я тебя умоляю! Ядерные бомбы, баночный завод «Кока-Кола» образца тысяча девятьсот пятьдесят девятого года…
– Ну и?– перебил его краб.
Прежде он бы направил на друга по меньшей мере несколько видеокамер и глаз на органических стебельках. К сожалению, их до сих пор не смогли заменить, ведь оптические нервы выгорели дотла.
– Так и тянет предположить, что вместе с нами летят не столь заметные корабли моравеков, использующие технологию невидимости, – передал Манмут.
– И у меня появлялись подобные догадки, – ответил иониец.
– Раньше ты об этом далее не заикался.
– Ты тоже, – напомнил Орфу.
– Интересно, почему молчат Астиг-Че и другие первичные интеграторы? – произнёс капитан подлодки. – Уж мы-то имеем, право знать, если летим во главе настоящего флота в качестве мишени-приманки.
Гигантский краб ответил инфразвуковыми раскатами, которые заменяли наличном луче пожатие плечами.
– А что изменилось бы? Когда Земля нанесёт удар и пробьёт нашу скромную силовую защиту, нам с тобой будет уже не до жалоб.
– Кстати о Земле: за эти полмесяца голос из орбитального города ещё что-нибудь провещал?
Манмут говорил о мазерной передаче, направленной точно на «Королеву Мэб». Послание было более чем лаконично. «Доставьте ко мне Одиссея», – только и повторял женский голос, опять и опять в течение двадцати четырёх часов, а затем так же резко умолк, как и включился.
– Я проверял каналы поступающей информации, – промолвил иониец. – В последнее время – ничего новенького.
Лифт зажужжал и остановился. Двери широко разъехались. Впервые со времени пребывания на Фобосе друзья ступили на мостик.
Над круглым мостиком диаметром в тридцать метров раскинулся купол с толстыми стёклами и голографическими экранами вместо окон. С точки зрения космической техники, увиденное почти порадовало маленького европейца. Разумеется, корабль, доставивший их с Орфу, покойными Коросом III и Ри По на Марс, опережал «Королеву Мэб» на несколько веков: солнечный парус из борволокна, разгон до одной пятой скорости света за счёт магнитных ножниц, реактивные двигатели, прочие современные устройства… Но и это атомное судно в диковинном ретро-стиле смотрелось очень… как бы точнее выразиться… правильно. Ни тебе виртуальных панелей управления, ни станций мгновенного подключения: более дюжины техников-моравеков сидели в допотопных креслах, приспособленных для ускорения, перед ещё более архаическими станциями наблюдения из металла и стекла. Настоящие переключатели, тумблеры, наборные диски (диски!) – подлинное пиршество для глаз и видеокамер. Днище казалось выполненным из текстурированной стали, словно только что извлечённой из боевого корабля эпохи Второй мировой войны.
У центрального навигационного стола стояли Астиг-Че, главный первичный интегратор с Европы, генерал Бех бин Адее – представитель боевых моравеков Пояса, каллистянский штурман Чо Ли (чересчур похожий обликом и голосом на погибшего Ри По, так что Манмуту даже становилось не по себе в его обществе), Сума Четвёртый – крепко сложенный мухоглазый ганимедянин в панцире из углепласта, – и паукообразный Ретроград Синопессен.
Европеец приблизился и взлетел на металлический уступ, позволяющий низкорослым моравекам глядеть сверху вниз на блестящую столешницу.
– Осталось менее четырнадцати часов, прежде чем мы окажемся на нижней земной орбите, – проговорил Астиг-Че, не теряя времени на приветствия или обычную преамбулу. Манмуту, с его слухом, поднаторевшим в древней культурной истории, тут же пришёл на ум знаменитый актёр Потерянной Эпохи. Голос, поразительно напоминающий речи Джеймса Мейсона[39], звучал невозмутимо, плавно, однако по-деловому. – Пора принимать решение, как же нам следует поступить.
Первичный интегратор предпочёл говорить вслух вместо того, чтобы воспользоваться общей линией. В помещение накачали нормальное земное давление: оно особенно подходило европейцам, да и прочие моравеки спокойно его переносили. Громкая речь придавала встрече более доверительный характер, нежели болтовня по общей линии, но и не намекала наличные секреты, как личный луч.
– Женщина, которая требовала доставить Одиссея, ещё как-то напоминала о себе? – спросил Орфу.
– Нет, – как всегда мелодичным, тонким голоском ответил Чо Ли, грузный штурман со спутника Каллисто. – Однако мы направляемся именно туда, откуда поступили сигналы.
Чо Ли пробежал манипулятором-щупальцем по карте, и над столом появилась крупная голограмма Земли. Вокруг ярко светились кольца; бесчисленные искорки перемещались с запада на восток вдоль экватора и с севера на юг вдоль колец.
– Изображение даётся в реальном времени, – промолвила крохотная серебряная коробочка на тонких паучьих лапках, заключавшая в себе амальтеянина по имени Ретроград Синопессен.