С другой стороны, греки не очень-то и нуждаются в его указаниях, чтобы драться за свои жизни. Командный состав потерпел существенный урон: Большой Аякс, Диомед и Менелай мертвы, а Одиссей с Ахиллесом исчезли по ту сторону сомкнувшейся Браны, так что последние два дня оборону возглавляет словоохотливый Нестор. Некогда весьма уважаемый воин вернул себе прежний почёт – хотя бы в тающих рядах соотечественников. На своей запряжённой четвёркой коней колеснице он появлялся там, где греки собирались дать слабину, побуждал строителей восстанавливать порушенный частокол, укреплять внутренние окопы песочными бермами, по ночам отсылал мужчин и юношей воровать у троянцев драгоценную воду, а главное – постоянно всех ободрял, убеждал не терять присутствия духа. Сыновья сладкоречивого витии, Фразимед и Антилох, не слишком отличившиеся в первую декаду войны, а также за короткий период сражений с богами, последние пару дней сражаются словно львы. Только вчера Фразимед был ранен дважды: копьём и стрелой в плечо, но продолжал бороться и даже отразил со своими пилийцами вражеское наступление, грозившее разрезать полукруг ещё на две части.
На востоке поднимается солнце третьего утра – вероятно, последнего, потому что бывшие осаждённые всю ночь совершали какие-то перемещения, подтягивали пехоту и колесницы, собирали различные приспособления для преодоления траншей, и прямо сейчас их относительно свежие силы подступают к оборонительному периметру.
Я принёс магнитофон в стан Агамемнона, так как Нестор собрал уцелевших полководцев на важный совет – по крайней мере тех, кого смог отозвать с боевых позиций. Кажется, утомлённые, грязные герои не замечают моего присутствия – или скорее мирятся с ним, поскольку за время нашей восьмимесячной битвы с богами неоднократно видели меня в обществе Ахиллеса. Ну а маленький приборчик в моей руке и вовсе никого не интересует.
Даже не знаю, для кого мне так необходимо старательно наблюдать и записывать свои наблюдения. Не являться же с отчётом на холмистый Олимп, к одной из муз, что хотела убить меня! Думаю, я – последний, кого там встретят с распростёртыми объятиями. Значит, сейчас Томас Хокенберри действует как истинный схолиаст, а не беглый раб, в которого некогда был обращён. И пусть научная работа осталась в прошлом, но я ещё могу послужить военным корреспондентом в эти решающие часы, когда на моих глазах рушится последний оплот ахейцев и близится к закату героическая эпоха.
Нестор: Какие вести? Что скажете про нынешний день, удержат ли ваши ратники оборону?
Идоменей (командующий критского контингента. В последний раз, когда мы виделись, он поразил ударом копья амазонку Бремузу. Считанные мгновения спустя Брана захлопнулась. Идоменей покинул Ахилла одним из последних): У меня худые вести, о благородный Нестор. На место всякого врага, умерщвлённого нами прошлого и третьего дня, сегодня восстали трое. Неприятель готовит орудия против наших рвов и копья для наступления, и лучники непрестанно прибывают в неисчислимом количестве. Нынче решается наша судьба.
Малый Аякс (впервые вижу вождя покров сколь хмурым и злым. Что ни говори, а несмотря на явное несходство между ними, прославленные Эанты – Аяксы – были неразлучны, как родные братья. Лицо говорящего, изборождённое морщинами, покрытое кровью и грязью, напоминает маску театра Кабуки): Нестор, сын Нелея, герой сих чёрных дней! Мои славные локры сдерживали врага чуть ли не ночь напролёт, ибо воины Деифоба всеми силами тщились разбить нас на северном фланге. Мы отражали супостата, покуда бурные волны широкого Геллеспонта не заалели от крови. Наши защитные рвы по десять футов глубиной заполняются мертвецами с обеих сторон, и недалёк тот час, когда троянцы беспрепятственно пройдут через них, шагая по хладным телам. Каждый третий в наших рядах уже нашёл свою гибель, остальных истомила свирепая сеча.
Нестор: Подалир, поведай нам, здоров ли державный Атрид?
Подалир (сын Асклепия, один из последних уцелевших врачей в данайском стане. Кроме того, вместе со своим братом по имени Махаон командует племенем фессалийцев из Трикки): Благородный Нестор, хотя рука Агамемнона раздроблена, он отказался от врачевания, дабы унять свою боль; царь по-прежнему крепок и силой, и разумом.
Нестор: Отчего же тогда он по сию пору не покинул шатров? Его дружина – самая крупная из уцелевших, но ратники отсиживаются в середине стана подобно трепетным девам! Сердца их сокрушены без могучего вождя.
Подалир: А сердце вождя сокрушила гибель милого брата Менелая.
Тевкр (превосходный лучник, побочный брат и дражайший приятель убитого Большого Аякса): Тогда, я чаю, Ахиллес по праву корил Агамемнона десять месяцев назад, объявив перед сонмом ахейцев, что великий царь наделён сердцем оленя. (Плюёт на песок.)
Эвмел (сын Адмета и Алкесты, предводитель фессалийцев. Отсутствующие Ахилл с Одиссеем нередко величали его «владыкой мужей»): И где он, ваш наглый ругатель Пелид? Не он ли малодушно рассудил остаться лучше у подошвы холмистого Олимпа, нежели встретить погибель бок о бок с верными друзьями? Вот кто воистину наделён и сердцем, и быстрыми ногами оленя.
Менесфей (огромный и могучий предводитель мирмидонцев, бывший лейтенант из рати Ахилла): Я покараю смертью любого, кто дерзнёт бесславить имя Пелеева сына. Храбрейший Ахилл никогда бы не бросил нас по собственной воле. Мы же своими ушами внимали речам Афины о том, что мужеубийца пал жертвой заклятия самой Афродиты.
Эвмел: Вернее, жертвой прелестей амазонки.
(Менесфей шагает к нему, хватается за клинок.)
Нестор (становясь между ними): Довольно! Или, по-вашему, гордые чада Приама недостаточно быстро нас избивают, чтобы нам ещё и между собой затевать горькие распри? Эвмел, отступи сейчас же! Менесфей, меч в ножны!
Подалир (говорит уже как последний из ахейских врачей, а не как личный доктор Агамемнона): Прежде всего людей истребляет погибельный мор. Ещё две сотни ахейцев погрузились в чертоги Аида. Особенно много жертв среди эпейцев, что защищают южный берег реки.
Поликсен (сын Агасфена, один из вождей эпейцев): Это верно, владыка Нестор. Мы потеряли по меньшей мере двести человек, и ещё тысяча не в силах сражаться, ослабев от болезни.
Дрес (полководец эпейцев, только что возведённый в ранг командира): Нынче утром половина моих людей не отозвались на перекличке, владыка Нестор.
Подалир: И становится только хуже.
Амфий (ещё один недавно повышенный в должности полководец эпейцев): Сребролукий Феб навёл на воинство злую язву, как десять месяцев назад, когда по причине его смертоносных стрел частые трупов костры непрестанно пылали по стану. Это и привело к раздору между Ахиллом и Агамемноном и стало источником всех наших бед.
Подалир: Шёл бы ты знаешь куда со своим сребролуким Фебом! Вечно живущие олимпийцы, и даже Зевс, наслали на нас ужасные казни, а сами бесследно пропали, и вернутся ли – ведомо им одним. Мне-то, впрочем, безразлично. Нет, эти смерти, эта язва – не от гибельных стрел Аполлона. Если желаете знать моё мнение, всё дело в гнилостной жиже, коей люди утоляют жажду. Мы же здесь пьём собственную мочу и сидим на собственном кале. Отец мой Асклепий создал учение о зарождении болезней в грязной воде и…
Нестор: Глубокомудрый Подалир, мы с наслаждением побеседуем об учении твоего родителя, но после. Нынче меня занимает иное: сможем ли мы отражать противника до наступления ночи и что посоветуют военачальники, если, конечно, у них найдётся совет.
Эхепол (сын Анхиза): Предлагаю сдаться на милость Приама.
Фразимед (отпрыск Нестора, столь героически сражавшийся прошлого и третьего дня. Раны его перевязаны, однако мужчина явно страдает от них гораздо сильнее, нежели вчера, в пылу долгой битвы): Сдаться, хрена с два! Сыщется ли меж нами, в сонме аргивян, ещё хоть один, кто избрал бы позорное отречение от борьбы? Подчинись лучше мне, Анхизид, я избавлю тебя от мучений быстрее проворных троянцев.
Эхепол: У Гектора благородное сердце. Державный Приам всегда был великодушен и вряд ли переменился. Некогда я с Одиссеем наведался в Трою для беседы с великим царём, дабы уговорить Елену вернуться к супругу во избежание этой войны. Скипетроносец и его прославленный сын проявили себя людьми благоразумными и честными. Гектор смилуется над нами.
Фразимед: Безрассудный! С тех пор миновало одиннадцать круговратных лет, и сотни тысяч душ отлетели во мрачный Аид. Ты ли не видел вчера пределы хваленого благородства Приамида? Большой Аякс молил о пощаде, заливая лицо слезами. Великодушный Гектор в ответ разрубил ему позвоночник и вырезал сердце. Боюсь, его люди будут к нам столь же милостивы.
Нестор: Я уже слышал толки о том, чтобы сдаться. Но Фразимед изрёк справедливое слово: аргивяне слишком обильно полили кровью троянскую землю, чтобы теперь надеяться на жалость недругов, какой и сами не оказали бы побеждённым. Поникни крепкостенный Илион тремя неделями, а то и десятью годами ранее под нашими ударами, разве не истребили бы мы всякого мужа, достаточно взрослого, чтобы поднять острый меч или верный лук, не закололи бы старцев, породивших на свет наших врагов, не обесчестили цветущих жён, не повлекли бы в горький плен малолетних детей и румяноланитных дев, похитив их свободу, не сожгли бы врата, и пышные чертоги Приама, и красивые храмы неугасным огнём? Однако боги… вернее, судьба… или кто там решает исход войны… они отвернулись от нас. Неразумно ждать от людей, переживших наше вторжение и десять томительных лет осады, пущей милости, нежели мы сами оказали бы им. Нет, если только услышите ропот и разговоры о том, чтобы покориться троянцам, впредь обрывайте подобные речи. Лучше аргивянам умереть на ногах, при оружии, чем на коленях.
Идоменей: По мне, так ещё лучше вовсе не умирать. Есть предложения, как избежать гибели?
Аластор (вождь Тевкра): Обоюдовесельные корабли сожжены. Запасы пищи иссякают, но злая жажда убьёт нас прежде голода. Смертоносный мор ежечасно пожинает богатую жатву.
Менесфей: Мои мирмидонцы ведут иные беседы: сердце побуждает их прорвать фаланги троянцев и уходить на восток, за лесистую Иду, в густые дубравы.
Нестор (кивая): Доблестный Менесфей, не только они помышляют об этом. Но мирмидонцам в одиночку не исполнить задуманного, как и любому нашему колену или племени. Вражеские дружины простёрлись на многие мили, а далее ополчаются союзные рати. Мало того, неприятель ждёт нашего прорыва. Приамовы сыны, верно, уже в недоумении: отчего мы медлим? Тебе, Менесфей, как и всем ахейцам и мирмидонцам, известен железный закон схватки на мечах ич копьях: на каждого мужа, павшего в битве щитом к щиту, придётся добрая сотня зарезанных в спину при бегстве. У нас не осталось ни единой исправной колесницы, а у Гектора – сотни. Его люди загонят нас и перережут, как овец, не успеем достичь и пересохшего русла Скамандра.
Дрес: Так что же, остаться? И встретить лютую смерть нынче или завтра на берегу, при сожжённых останках великих чёрных судив?
Антилох (брат Фразимеда, сын Нестора): О нет, ни слова о том, чтобы сдаться! К сему не преклонится здесь ни единый из нас, у кого целы крепкие яйца! И на берегу нам долго не продержаться, дело может решить одно лишь сражение. Моё слово: прорываться должно всем вместе. Нас тысяч тридцать, двадцать с лишним из коих годны и бежать, и сражаться. Воистину четверо из пяти полягут во прахе подобно закланным овнам ранее, нежели мы достигнем спасительных дубрав у подножия Иды, но и тогда уцелеют четыре-пять тысяч. И пусть половину из них загонят гордые троянцы вкупе с" союзниками, как царская охота травит по лесам оленей, пусть ещё половина из тех, что останутся, не отыщет пути в отчий край из этой проклятой земли, но прочие одолеют винноцветное море и приплывут домой. Мне по душе такая ставка.
Фразимед: И мне.
Тевкр: Любая ставка приятнее сердцу, стоит помыслить, что наши кости истлеют на этом траханом, проклятущем, дерьмогложущем и мочеглотающем поганом берегу.
Нестор: Стало быть, голосуешь за то, чтобы прорываться, о сын Теламона?
Тевкр: Конечно, владыка, мать твою, Нестор, ещё бы не за!
Нестор: А ты, благородный Эпеос, что молвишь? Сонм ещё не выслушал твоих речей.
Эпеос (шаркает ногой и сконфуженно смотрит в пол. Среди аргивян это первый кулачный боец. Долгие годы занятия любимым ремеслом наложили неизгладимый отпечаток на его внешность: блестящая, гладко бритая голова, уши как цветная капуста, приплюснутый нос, неисчислимые шрамы на щеках, у бровей и даже на затылке. Забавно, как моя давняя выходка повлияла и на его судьбу. Так и не стяжав себе славы на поле сечи, Эпеос должен был победить в кулачном бою на погребальных играх в честь Патрокла, устроенных исчезнувшим ныне Ахиллом, а потом руководить сооружением деревянного коня, придуманного хитроумным Одиссеем. Это если бы около года назад я не спутал все карты; а в нынешней, далёкой от Гомера версии громилу выбрали в совет – и только из-за того, что все начальники выше рангом, до Менелая включительно, были убиты): Владыка Нестор, когда противник наипаче уверен в победе, когда шагает по бранному поприщу, убеждённый всем сердцем, что ты всё равно что пропал и уже не восстанешь, тут-то самое время дать ему как следует. Тогда надо врезать ему, оглоушить супостата, сбить с ног и удирать, пока цел. В оное время один боец на моих глазах так и поступил.
(Слышен общий смех.)
Эпеос: Но действовать должно ночью.
Нестор: Согласен. При свете лучезарного дня зоркие троянцы с их прыткими конями да колесницами не дадут нам уйти далеко.
Мерион (отпрыск Мола, неразлучный товарищ Идоменея, второй полководец критян): В лучах луны, а она полна на три четверти, удача нам тоже не улыбнётся.
Лаерк (мирмидонец, отпрыск Гемана): Но в зимнюю пору дневное светило скрывается много раньше, а месяц сию неделю восходит позже. Истинная тьма – такая, когда без факела нельзя отыскать дорогу, – продлится без малого три часа.
Нестор: Но сможем ли мы отражать врагов до наступления полного мрака и позже – достанет ли ратникам крепости? Ведь нам придётся собрать все силы, дабы расторгнуть фаланги троянцев и бегом одолеть не менее двух сотен миль до лесистой Иды.
Идоменей: Достанет. Наши люди будут сражаться весь день подобно скимнам, если в их душах сверкнёт надежда вырваться из окружения под покровом ночи. Предлагаю ударить в середину, по дружинам, которые поведёт сам Гектор: он обвык ставить главные силы на правом и левом фланге. Вот моё слово: выступаем нынче.
Нестор: А что молвят прочие? Надобно выслушать каждого. Воистину, либо мы все прорвёмся, либо никто.
Подалир: Да, но придётся бросить больных и раненых, коих будут многие тысячи на закате. Троянцы добьют их, а то измыслят и что-нибудь хуже, озлобившись, если кто из нас уйдёт от расправы.
Нестор: Ты прав, однако таковы превратности войны. Я должен услышать ваши голоса, о мудрые предводители храбрых данайцев.
Фразимед: Я соглашаюсь. Нынче же ночью – за дело. И да помилуют боги всех пленников и оставленных.
Тевкр: Трахал я ваших богов по самую рукоятку. Моё слово: да. Если рок судил нам лечь костьми на сём вонючем берегу, то почему не утереть нос року? Ждём полного мрака – и вперёд.
Поликсен: Согласен.
Аластор: Да. Нынче ночью.
Малый Аякс: И я.
Эвмел: Я тоже. Всё или ничего.
Менесфей: Окажись тут Ахиллес, мой повелитель, он искал бы смерти ненавистного Гектора. Надеюсь, нам посчастливится порешить сукина сына, когда будем прорываться.
Нестор: Ещё один согласный. А ты, Эхепол?
Эхепол: Мой приговор: любой из нас не избегнет гибели, если останется в стане и примет бой. Но не избегнет её и тот, кто потщится уйти. Что до меня, то я не брошу раненых и сдамся на милость Гектора, уповая на благородство и честь, которые не могли до конца умереть в его сердце. Впрочем, я объявлю своим людям: пусть каждый решает сам за себя.
Нестор: Нет, Эхепол. Рати последуют за вождём. Прямо отсюда можешь направить стопы в шатёр, где томятся раненые, однако ни с кем ни слова. Оставайся и покорись врагу, но я слагаю с тебя полномочия власти и ставлю на твоё место Амфия. Твоя дружина расположена слева от его воинства и не столь велика, мы без труда соединим их, не возбудив никакого смятения и не перестраивая рядов. Хочу сказать, Амфий будет повышен, если он заодно с нами.
Амфий: Я с вами.
Дрес: Голосую за своих эпейцев: мы будем драться и, если не умрём до наступления ночи, продолжим кровавую сечу. Глядишь, и пробьёмся. Что до меня, то я желаю увидеть отчую землю и кровных.
Эвмел: Но ведь люди Агамемнона возвестили (а чужеземцы-моравеки подтвердили их речи), что наши города и дома пустуют, царства обезлюдели, что все народы похищены Зевсом?
Дрес: А я так отвечу: клал я на вашего Агамемнона, и на железные игрушки, величающие себя моравеками, и на Зевса иже с ними, если душа стремится в любезную отчизну – убедиться, ждут. ли меня ещё мои родные. Верю, что так оно и есть.
Полипет (брат Поликсена, сын Агасфена, предводитель лапифов из Агриссы[60]): Мои ратники и сегодня не дрогнут, и ночью будут сражаться. Клянусь небесным сонмом богов.
Тевкр: Уж лучше найди для клятвы что-нибудь ненадёжнее: к примеру, свои кишки.
(Слышится общий смех.)
Нестор: Итак, все согласились мыслить едино, и я подвожу итог. Исполним всё, что в человеческих силах, дабы нынче устоять под натиском аргивян. Подалир, поручаю тебе устроить обильный завтрак; сбережём лишь долю, которую каждый возьмёт с собой. Воды не жалеть, выдавать двоекратно против обычного. Обыщите личные запасы Агамемнона и покойного Менелая, забирайте всё, что съедобно. Воеводы, ободрите своих людей: пусть они только продержатся днём, не рискуют жизнями понапрасну, кроме как ради спасения товарищей, а с наступлением полного мрака выдвигаемся в наступление. Немногие из нас доберутся до леса и, если будет угодно судьбе, вернутся на милую родину, к семьям. Если же замысел не удастся, име"а наши золотыми буквами впишут в историю славы, которая вовеки не увянет. Потомки внуков наших детей некогда приплывут на эту чёртову землю и молвят над погребальным курганом: «Да, были мужи в оно время…» Итак, велите всем военачальникам и ратникам плотно позавтракать – ужинать нам придётся уже на том свете[61]. Посему дождёмся чёрной ночи, и прежде чем взойдёт луна, я прикажу нашему лучшему борцу Эпеосу промчаться на колеснице вдоль аргивских рядов, крича «Apete!», как делают перед началом колесничных состязаний и бега от черты во время Великих Игр. И вот тогда мы устремимся навстречу свободе!
(На том бы и следовало разойтись – воодушевляющий конец, надо сказать, ибо Нестор – прирождённый вождь и знает, как зажечь собрание целеустремлённой энергией – не сравнить с нашей кафедрой Индианского университета, – но тут, как всегда, некто встревает и ломает безупречный ритм безукоризненного сценария. В данном случае это Тевкр.)
Тевкр: Благородный Эпеос, ты так и не поведал нам окончания той истории. Что было дальше с олимпийским борцом, оглушившим соперника и бежавшим с арены?
Эпеос (все знают, он более честен, нежели умён): Ах, с этим. Жрецы загнали его в дубраве и прикончили, как собаку.
На этом сонм распустили; ахейские полководцы вернулись к своим фалангам, сладкогласый вития ушёл с сыновьями. Целитель Подалир собрал отряд и отправился обыскивать царские шатры на предмет вина и пищи, а я остался на берегу в одиночестве – насколько это возможно в толпе среди тридцати тысяч немытых мужей, пропахших солёным потом и страхом.
Незаметно трогаю квит-медальон, спрятанный под туникой. Нестор так и не спросил моего мнения. За всё время спора никто из данайцев даже и не взглянул в мою сторону. Героям известно, что я не сражаюсь, а это равносильно тому, чтобы рядиться в женское платье и белить лицо. Гомосексуализм не слывёт здесь большим пороком; людей с подобными наклонностями попросту не замечают. Для этих древних греков Хокенберри – урод, изгой, нечто меньшее, чем настоящий мужчина.
Ясное дело: я не намерен ожидать вместе с ними горькой развязки. Сомневаюсь, что продержусь хотя бы до обеда. Каких-нибудь полчаса спустя тучи стрел затмят небеса и солнце. Жаль, со времён работы на Музу я потерял и видоизменяющий браслет, и непробиваемые латы. Вокруг полно трупов, однако у меня не поднялась рука снять с одного из них металлические или кожаные доспехи. Последние двое суток я либо изнывал от ужаса, либо трусливо прятался в самом тылу, за шатрами, где умирают раненые. Но даже если протянуть целый день, нет ни малейшей надежды перенести ещё и нападение на троянцев под покровом глубокой ночи.
Да и с какой стати? Боже мой, да ведь у меня на шее устройство для квантовой телепортации! Раз-два – и можно свалиться прямо в чертоги Елены, а через пять минут уже с наслаждением погрузиться в горячую ванну.
Тогда к чему же медлить?..
Время ещё не пришло. Слишком рано. Я больше не схолиаст, писать отчёты для Музы бессмысленно, однако и в качестве военного корреспондента, которому, возможно, никогда не светит поведать о своих наблюдениях, я не в силах пропустить этот последний великий день уходящей великой эпохи.
Пожалуй, подожду немного.
Трубят рога. Никто не успел вкусить обещанного сытного завтрака. Троянцы наступают по всему фронту.
Одно дело – догадываться о том, что всё в мире тесно переплетается: в истории, науке, поэзии, живописи, в музыке, что люди, места, вещи, мысли имеют непосредственное отношение друг к другу. Проникнуться этой самой связью, пусть даже не в полной мере, – совсем другое.
Девять суток Харман почти не приходил в себя. Рассудок его прояснялся лишь на короткое время, но и тогда мужчина ревел от ужасной мигрени: мозг словно рвался наружу из тесной черепной коробки. Муж Ады обильно блевал и снова терял сознание.
И вот на девятый день Харман очнулся. Боль накатила снова, раскалывая и перемалывая бедную голову, однако худшая часть девятисуточного кошмара наяву осталась позади. Тошнота миновала, желудок был совершенно пуст. Позже мужчина обнаружит, что похудел более чем на двадцать пять фунтов. Теперь же он понимал только, что лежит обнажённым в спальне на втором этаже вагона Эйфелевой дороги.
«Вагона, проект и дизайн которого выдержаны в духе модерна», – мысленно прибавил мужчина, выбираясь из постели и надевая шёлковый халат, оставленный подле кровати на подлокотнике пухлого кресла в стиле ампир. В уме шевельнулся ленивый вопрос: неужели где-то на Земле ещё разводят тутовых шелкопрядов? И кто этим занимался в течение долгих столетий, пока «старомодные» люди бездельничали, – должно быть, сервиторы? А может, насекомых искусственно выращивали в промышленных резервуарах, также, как «посты» творили – вернее, воссоздавали, – расу Хармана, поголовье наноизменённого человечества? От мыслей в висках застучало ещё громче, и он прекратил раздумывать.
Мужчина задержался на мезонине, закрыл глаза и сосредоточился. Ничего не вышло. Тогда он попытался ещё раз. Ничего.
Слегка пошатываясь от головокружения, Харман сошёл вниз по кованой лестнице на первый этаж и повалился в единственное кресло у застеленного белой скатертью стола рядом с окном.
Муж Ады не произнёс ни слова, пока Мойра ставила перед ним хрустальный бокал с апельсиновым соком, кофе в белом сосуде, яйцо-пашот и ломтик лососины. Женщина налила похищенному чашку чёрного обжигающего напитка. Мужчина чуть наклонился, позволил ароматному пару согреть лицо и спросил у двойницы Сейви:
– Давно здесь?
В комнату вошёл Просперо и замер в болезненно слепящих лучах утра, струившегося через прозрачные двери.
– А, Харман… Или теперь ты предпочтёшь имя Ньюмен, Новый Человек? Рад тебя видеть проснувшимся и ходячим.
– Заткнись, – процедил мужчина и, не притронувшись к еде, медленно отхлебнул кофе.
Похищенный понимал, что имеет дело с голограммой, хотя и в телесной оболочке, ибо аватара логосферы каждую микросекунду формировалась из материи, посылаемой с орбиты одним из факс-накопителей массы; что нападать на мага бесполезно, поскольку материя обернётся неосязаемой проекцией быстрее, нежели сработал бы всякий человеческий рефлекс.
– У меня был примерно один шанс из сотни выйти живым из хрустального кабинета, и вы это знали, – сказал Харман, даже не посмотрев на старца, окружённого резким светом.
– По-моему, ты несколько преувеличиваешь, – ответил маг и великодушно задёрнул тяжелые шторы.
Мойра подвинула стул и села рядом с Харманом. На ней был всё тот же суровый наряд путешественницы, разве что несколько иной расцветки.
Человек не мигая смотрел на неё.
– Ты знала Сейви в молодости, хотя отрицала это перед её друзьями на вечеринке Финального факса, устроенной на крыше затонувшего здания Эмпайр-Стейт-Билдинг в Нью-Йоркском архипелаге, а ведь сама навестила покойницу в Антарктике двумя днями раньше.
– Чёрт побери, откуда такие сведения? – спросила дама.
– Подруга Сейви пыталась найти её вместе со своим любовником по имени Пинхас и даже описала их приключения в коротком эссе. Его успели распечатать и переплести перед самым наступлением Финального факса, и книга чудом угодила в библиотеку твоего приятеля Фердинанда Марка Алонцо.
– А Петра-то откуда проведала, что я побывала у Сейви перед нью-йоркской вечеринкой?
– Полагаю, они с Пинхасом нашли какие-то записи в её жилище на горе Эребус, – отозвался Харман.