– Друзья, у нас… у вас… непредвиденная проблема.
– А то мы не в курсе! – хмыкнул Орфу, забыв, что всё ещё подключен к общей связи.
– Нет, – возразил Астиг-Че. – Речь не о многорукой твари, которая вас атакует. Я имею в виду кое-что посерьёзнее. И это находится на траектории вашего теперешнего полёта. Наши сенсоры не засекли бы опасность, если бы не следовали за космошлюпкой.
– Посерьёзнее? – осведомился Манмут.
– Да, намного хуже, – передал первичный интегратор. – И боюсь, проблема даже не одна… а целых семьсот шестьдесят восемь.
– МОЖЕТЕ ИЗЛАГАТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ, – грохочет Демогоргон.
Гефест незаметно толкает мужеубийцу локтем, напоминая, что скажет всё сам, неуклюже кланяется в стеклянном шлеме и костюме из железных шаров и произносит:
– Ваше Демогоргончество, Владыка Крон и прочие уважаемые титаны, бессмертные часы и… всё остальное. Мы с моим другом Ахиллом явились сюда не просить о милости, но поделиться со всеми вами очень важной информацией. Информацией, которая наверняка заинтересует вас. Информацией, которая…
– НАЧИНАЙ, КАЛЕКА.
Громко скрипнув зубами, Гефест выдавливает из себя улыбку и повторяет преамбулу.
– ГОВОРИ ЖЕ.
«Интересно, – мелькает в голове Ахиллеса, – кто-нибудь ещё собирается выступать сегодня? Или Крон и другие титаны, не говоря уже о гигантских, неописуемых тварях с чудными прозваниями вроде бессмертных часов или возниц, будут слушать Демогоргона, пока он – может, она? оно? – официально предоставит кому-нибудь слово?»
И тут хромоногий удивляет его.
Из громоздкого рюкзака за спиной, который ахеец принял за дыхательный баллон, бог извлекает бронзовое яйцо, усеянное стеклянными линзами. Осторожно поставив прибор на валун между собой и мрачной громадой – Демогоргоном, Гефест начинает возиться с разными переключателями и регуляторами, после чего возвещает, включив микрофоны шлема на полную мощность:
– Ваше Демогоргоноидничество, достопочтенные грозные часы, ваши многоуважаемые высочества титаны и титанессы – Крон, Рея, Кей, Крий, Гиперион, Япет, Гелиос, Селена, Тейя, Эос и прочие представители титанического рода, ваша сторукая Целительность, неистоволикие возницы и все досточтимые господа, собравшиеся здесь, среди мглы и пепла! Не с просьбой о помощи я обращаюсь к вам нынче, не с просьбой свергнуть с трона притворщика Зевса, возжелавшего присвоить себе всю божественность без остатка, низложить его или хотя бы воспротивиться дерзким притязаниям на все миры и вселенные отныне и во веки веков, нет, вместо этого я предлагаю вам собственными глазами увидеть одно реальное событие. Ибо прямо сейчас, пока мы с вами толпимся на этой кучке дерьма среди ручьёв раскалённой лавы, Громовержец созвал бессмертных олимпийцев на собрание в Великой Зале. Я поставил там скрытую камеру, она передаёт репортаж на ретрансляционную станцию в бассейне Эллады, Брано-Дыра бессмертной Никты позволяет принимать его с запозданием чуть менее одной секунды. Взирайте же!
Калека вновь копошится с переключателями, дёргает за какой-то рычаг и…
Ничего не происходит.
Покровитель огня закусывает губу, чертыхается в микрофон, ковыряется в бронзовом яйце. Прибор мигает лампочками, гудит, гаснет и опять умолкает.
Ахилл медленно тянется к богоубийственному клинку за поясом.
– Глядите! – восклицает Гефест, многократно усилив свой голос.
На сей раз блестящий прибор проецирует квадрат шириной в сотню ярдов перед очами Демогоргона и сотен других исполинских существ, озарённых огнями лавы и окутанных вулканическим дымом. Экран девственно пуст, если не считать помех и частого «снега».
– Чтоб я сдох! – рычит бессмертный, запамятовав, что каждое его слово отчётливо разносится вокруг.
Он подбегает к устройству и сгибает несколько металлических прутьев наподобие кроличьих ушей.
Внезапно экран заполняет яркое изображение. Это голографическая проекция – весьма глубокая, совершенно трёхмерная, в ярких красках, она скорее напоминает громадное окно в настоящую Залу Богов. Картинку сопровождает объёмный звук: Ахилл даже слышит, как шуршат по мрамору сотни и сотни олимпийских сандалий. Когда Гермес потихоньку выпускает газы – об этом тут же становится известно собравшимся обитателям Тартара.
Титаны, титанессы, возницы, насекомовидные целители, часы и прочие безымянные чудища, за исключением Демогоргона, громко ахают на разные нечеловеческие голоса, не столько поразившись неучтивости Гермеса, сколько силе и жизненности возникшего изображения. Лента проекции расширяется и замыкается в кольцо, создав необычайно мощную иллюзию присутствия в Зале Собраний среди бессмертных. Мужеубийца хватается за клинок, веря, что Зевс, восседающий на золотом престоле, и тысяча олимпийцев непременно услышат шум, оглядятся и заметят чужаков, сбившихся в кучу среди зловонной мглы Тартара.
Но боги не оборачиваются. Это не двусторонняя связь.
Громовержец (чей рост достигает сейчас пятидесяти футов) склоняется вперёд, обводит мрачным взором шеренги богов, богинь, Судеб, Эриний и начинает вещать. Сквозь архаичный ритм размеренно падающих слогов быстроногий явственно различает свежеприобретённое, доведенное до крайности чванство:
Возрадуйтесь, небесные владыки,
И разделите с вашим господином
Величие его и торжество!
Теперь я всемогущ, мне всё подвластно!
Одно лишь человеческое сердце
Неугасимо рвётся к небесам
Костром сомнений, вымученных просьб
И яростных укоров и грозит
Неподчинением и мятежом
Державе нашей, созданной на вере
И страхе, столь же древнем, как и ад.
Я сыплю на него свои проклятья,
Как хлопья снега на седой утёс,
Пока не облеплю, и разражаюсь
Кипучим гневом, а оно ползёт
По кручам жизни, ранящим его,
Как ранит лёд идущих без сандалий;
И всё-таки оно не поддаётся
Своим несчастьям, но ещё поддастся!
Внезапно Зевс поднимается. Он излучает такое сияние, что тысяча бессмертных богов и один кратковечный человек в душном костюме хамелеона, незримый для остальных, но видимый на экране Гефеста всем наблюдателям из Тартара, испуганно пятятся, внимая речам Кронида:
Наполни ж нам Дедаловы фиалы
Божественным напитком, Ганимед!
И пусть из почвы, затканной цветами,
Возникнут звуки триумфальных песен,
Как возникает из земли роса
При первых звёздах: пейте, пейте, боги!
И пусть нектар, бегущий в ваших жилах,
Струится духом радости для вас
И ликованье прозвучит певуче,
Как Элизийский ветерок.
А вы служите мне, окутанные дымкой
Лучистого желания, в котором
Сольются наши духи воедино,
Как только стану я единым Богом,
Всесильным, Всемогущим и Живым,
Владыкой Вечности!..[76]
Гефест отключает бронзово-стеклянный проектор. Гигантское окно, на время превратившее бездну Тартара в Залу Богов на Олимпе, мгновенно захлопывается, оставив титанов среди пепла, потоков лавы и смрадного багрового мрака. Расставив ноги для устойчивости, Ахиллес поднимает щит и выбрасывает перед собой богоубийственный клинок, потому что не имеет понятия, что будет дальше.
Несколько бесконечно долгих мгновений ничего не происходит. Грек ожидает воплей, криков, требований подтвердить увиденное и услышанное; Титаны должны зареветь, а целители – забегать по скалам, однако сотни гигантских фигур сидят не шелохнувшись и не издавая ни звука. Пронизанный багровыми отсветами лавы здешний воздух настолько мутен от вулканического дыма и пепла, что мужеубийца молча благодарит богов – или кого-нибудь в этом роде – за очки термокостюма, позволяющие чётко видеть всё, что творится вокруг. Мужчина исподволь косится на Брано-Дыру, открытую, по словам Гефеста, самой богиней Никтой. Пятидесяти футовый портал по-прежнему на месте, примерно в двух сотнях ярдов. Если завяжется схватка, если Демогоргон решит закусить бессмертным карликом и ахейским героем, быстроногий намерен броситься к Брано-Дыре, пусть даже на каждом шагу ему придётся прокладывать себе дорогу по трупам титанов и чудовищ.
Молчание затягивается. Среди уродливых утёсов и ещё более уродливых разумных тварей злобно воют чёрные ветры. Вулканы кипят, изрыгая лаву, но Демогоргон не издаёт ни слова.
В конце концов он изрекает:
– СЛУЖИТЕЛЬ ЗЛА В ЛЮБОМ ОБЛИЧЬЕ – РАБ. ТАКОВ ЗЕВС ИЛИ НЕТ – НАМ НЕИЗВЕСТНО.
– Какого зла?! – рычит титан Крон. – Мой сын помешался! Он узурпатор из узурпаторов!
Голос Реи, матери Громовержца, звучит ещё громче:
– Зевс – раб своих желаний. Земли отступник он, изгой Олимпа и должен сам испить поток неисцелимых зол за собственное вероломство. Пусть в наказание висит в аду, прикованный алмазными цепями.
Тут вмешивается Целитель-чудовище; Ахилл с изумлением слышит в его речах довольно женственные нотки.
– Зевс перешёл все грани. Поначалу он подражал самой Судьбе, а после стал глумиться.
Один из бессмертных часов рокочет с вершины каменного обрыва:
– Для Гибели нет имени ужасней, чем самозванец, Зевс.
Быстроногий хватается за ближайший затрясшийся валун, испугавшись, что вулкан за спиной Демогоргона вдруг начал извергаться, но это всего лишь приглушённый ропот собравшихся.
Тут подает голос брат Крона, косматый Крий, стоящий посреди потока расплавленной лавы:
– Пусть узурпатор подлый погрузится в безбрежную пучину разрушенья, какое самолично породил! Я сам взойду на солнечный Олимп, откуда правил миром вместе с вами, и утащу обманщика в Тартар: мы разом в преисподнюю слетим, как падают стервятник и змея, сплетённые в клубок нерасторжимый.
– Твоё слово, ужасный призрак! – восклицает многорукий возница, обращаясь к Демогоргону.
– ВСЕМ ПРАВИТ МИЛОСЕРДНЫЙ БОГ. – Эхо слов гиганта, лишённого очертаний, раскатывается среди острых пиков и долин Тартара. – ЗЕВС НЕ ВСЕМОГУЩ. ОН БОЛЬШЕ НЕ ДОЛЖЕН ЦАРИТЬ НА ОЛИМПЕ.
Секунду назад Ахиллес был уверен, что скрытый под покровом Демогоргон бестелесен, но вдруг великан поднимает руку в тяжёлых складках ниспадающей ткани и растопыривает жуткие пальцы.
Брано-Дыра в двух сотнях ярдов за спиной хромоногого кузнеца словно по приказу взмывает в воздух, зависает над сонмом чудовищ, расползается в ширину и начинает опускаться.
– СЛОВА ПУСТЫ, В НИХ ПРАВДЫ НЕТ, – гремит Демогоргон, покуда алый круг пламени накрывает всех собравшихся. – БОЛЬ – ВОТ ЕДИНСТВЕННЫЙ И ВЕРНЫЙ НАШ ОТВЕТ!
Гефест хватает ахейца за руку. Бессмертный карлик дико ухмыляется в нечёсаную бороду:
– Ну, держись, парень.
События обернулись неожиданным, отчаянным, почти бредовым образом, но Манмут был счастлив, как никогда.
Космошлюпка зависла низко над водой и сбросила «Смуглую леди» в океан примерно в пятнадцати километрах к северу от опасных координат критических сингулярностей. Сума Четвёртый не желал, чтобы всплеск разбудил семьсот шестьдесят восемь обнаруженных чёрных дыр, вероятно, заключённых внутри боеголовок на древней затонувшей субмарине, которую засекли приборы, – и никто не стал возражать.
Если бы у маленького европейца был рот, моравек ухмылялся бы как последний идиот. «Смуглая леди», созданная для исследований и спасательных работ подо льдом, в условиях кошмарного давления и кромешной, как у Бога за пазухой, тьмы на спутнике Юпитера, отлично повела себя в глубинах земного Атлантического океана.
Не просто отлично, а на отлично с плюсом.
– Как жаль, что ты не видишь, – промолвил Манмут по частной линии.
Друзья вновь остались наедине. Остальные не выказали особого желания взглянуть на семьсот шестьдесят восемь скрытых, но близких к критическому состоянию чёрных дырок, и космошлюпка поспешила удалиться: Сума Четвёртый отправился далее на разведку, на сей раз – к восточной морской границе Северной Америки.
– Я «вижу» сигналы радаров, сонаров и тепловое изображение, – откликнулся Орфу.
– Да, но это не то же самое. Здесь так много света! А до поверхности более двадцати метров. Даже когда Юпитер сиял в полную силу, его лучи проникали через разводья не глубже нескольких метров.
– Вот красота, должно быть, – заметил иониец.
– Ещё какая, – подхватил Манмут, не обращая внимания на иронический тон товарища. – От солнечных лучей всё вокруг мерцает и играет зелеными бликами. Даже моя «Леди» в растерянности.
– А что, она воспринимает свет?
– Конечно, – сказал капитан подлодки. – Её работа – докладывать мне обо всём, в нужное время поставлять подходящие данные, так что «Леди» вполне разумна, чтобы почувствовать, как переменилось освещение, гравитация, ощутить красоту. Ей тоже здесь нравится.
– Вот и хорошо, – громыхнул гигантский краб. – Тогда лучше не порть своей подружке настроение и не говори, куда мы держим путь.
– Она знает, – отозвался Манмут, не позволяя ионийцу испортить собственное радужное настроение.
Сонар известил о подводном хребте, где и располагались обломки кораблекрушения, – хребте, чьи пики выросли над илистым дном, не достигнув восьмидесяти метров до поверхности. Европеец никак не мог привыкнуть к здешнему мелководью: в океанах Европы не было места, где между дном и льдами оставалось бы менее километра.
– Я целиком прочёл программу по обезвреживанию боеголовок, которую передал нам Чо Ли, – сказал Орфу. – Ты уже ознакомился с подробностями?
– Вообще-то нет.
Манмут, конечно, загрузил длинный протокол в банк активной памяти, но был слишком занят, наблюдая, как «Смуглая леди» спускается под воду и сживается с чудесным окружением. Его любимая лодка стала как новенькая и даже лучше. Механики с Фобоса великолепно потрудились над ней. Любая система, чётко работавшая на Европе вплоть до прошлого года и разрушительного падения на Марс, действовала и теперь, даже ещё слаженнее, в ласковых волнах планеты Земля.
– В этой программе хорошо одно: то, что наша миссия теоретически выполнима, – сообщил иониец. – У нас на борту есть нужные инструменты, включая газовый резак на десять тысяч градусов и сфокусированные генераторы силовых полей. На многих этапах я буду твоими руками, а ты – моими глазами, воспринимающими видимый спектр. Придётся попотеть над каждой боеголовкой в отдельности. Однако в теории мы с ними справимся.
– Это хорошая новость, – вставил Манмут.
– А теперь плохая. Если работать непрерывно, без обеда и перекуров, то на одну чёрную дыру – заметь, не боеголовку, а на каждую дырку в предкритическом состоянии, – уйдёт около девяти часов.
– Если помножить на семьсот шестьдесят восемь… – Капитан подлодки запнулся.
– …получится шесть тысяч девятьсот двенадцать часов, – закончил Орфу. – Учитывая, что мы на Земле, где время соответствует стандартному времени моравеков, это составит двести сорок семь с половиной суток при условии, что всё пойдёт как по маслу, то есть согласно плану.
– Ну… – Манмут задумался. -Давай займёмся этим позже, когда найдём затонувшую посудину и подберёмся к торпедам.
– Как всё-таки странно иметь прямой доступ к сонару, – произнёс гигантский краб. – Это не то что лучше слышать. Такое ощущение, будто бы кожа вдруг…
– А вот и он, – перебил ионийца товарищ, – остов погибшего судна. Я вижу.
Разумеется, ощущение перспективы и визуального горизонта и, следовательно, расстояний на крупной Земле сильно отличалось от Марса, к которому маленький моравек почти успел привыкнуть, и тем более от крохотной Европы, где он провёл все остальные годы своего существования. Однако сигналы сонара, глубинного радара, приборов обнаружения и собственные глаза уверяли Манмута, что корма затонувшей пятидесятипятиметровой субмарины лежит на илистом дне прямо по курсу в пяти сотнях метров.
– О Боже, – прошептал капитан. – Ты это видишь… с помощью сонара или радара?
– Да.
Посудина лежала на брюхе книзу носом, но тот исчезал за силовым полем, которое ограждало сухую полоску, прорезавшую океан от европейского побережья к Северной Америке. Манмут восхищённо уставился на сияющую стену Бреши. Здесь, на глубине более семидесяти метров, где дно должно быть чернее самых тёмных чернил, вода переливалась яркими солнечными бликами, пятна плясали и на замшелом корпусе затонувшей субмарины.
– Я вижу, что её убило, – проговорил маленький европеец. – Твои радар и сонар засекли развороченный участок на месте машинного отделения? Сразу же за торпедным отсеком?
– Да.
– Видишь, листы корпусной стали изогнуты внутрь? По-моему, там взорвалась глубинная бомба (а может, торпеда или снаряд), пробила основание паруса и согнула его вперёд.
– Какого паруса?– спросил Орфу. – Ты имеешь в виду треугольный клочок ткани, что был на фелюге, в которой мы плыли по Долине Маринера?
– Нет, вон ту часть, почти у силового щита. На заре строительства субмарин их называли боевыми рубками. А когда в двадцатом веке наладили производство атомных подлодок вроде этого бумера – нарекли попросту парусами.
– Почему?– полюбопытствовал иониец.
– Не знаю, – ответил Манмут. – Вернее, могу порыться где-то в банках памяти, но это не важно. Жалко терять время.
– Что такое бумер?
– Уменьшительно-ласкательное прозвище, каким в начале Потерянной Эры окрестили субмарины, вооружённые баллистическими ракетами, – пояснил европеец.
– Хочешь сказать, они давали уменьшительно-ласкательные прозвища машинам, чьё единственное предназначение – уничтожать города, человеческие жизни, планету?
– Да, – подтвердил капитан. – Этот бумер был построен лет за сто или двести до того, как затонул. Полагаю, эта борозда в океане появилась гораздо позже.
– Мы сможем подобраться к боеголовкам? – осведомился Орфу.
– Оставайся на связи. Сейчас выясним.
Опасаясь приближаться к силовой стене и пустоте за ней, Манмут очень медленно вёл «Смуглую леди» вперёд, всеми прожекторами освещая погибшее судно, в то время как приборы уже сканировали его внутренности.
– Что-то не так, – пробормотал европеец вслух по личной связи.
– Что не так?– поинтересовался Орфу.
– Подлодка заросла анемонами, внутри кишит подводная живность, но, судя по всему, подлодка затонула век с лишним, а не два с половиной тысячелетия назад.
– Неужели на ней могли плавать около ста лет назад? – спросил гигантский краб.
– Нет. Разве что все наши наблюдатели ошибались. Последние две тысячи лет «старомодные» люди почти не знали технологий. Даже если бы кто-нибудь наткнулся на субмарину и вышел в океан, кто бы её потопил?
– Может, «посты»?
– Не похоже, – сказал Манмут. – Они бы не стали действовать так грубо: торпеды, глубинные бомбы… И не оставили бы в таком состоянии боеголовки с чёрными дырами.
– Но боеголовки всё ещё здесь, – напомнил товарищ. – Пора за работу.
– Погоди, – отозвался капитан.
Он послал на погибшее судно дистанционно управляемые машинки не крупнее собственной ладони, и вот с них потекла информация. Одно из устройств как раз подключилось к ИскИну в центре управления.
Между прочим, Манмут и Орфу прослушали прощальные речи двадцати шести членов экипажа, готовых запустить баллистические снаряды и уничтожить свою планету.
Когда голоса стихли, моравеки с минуту сидели молча.
– О, что за мир, где есть такие люди![77] – в конце концов прошептал иониец.
– Сейчас я спущусь и подготовлю тебя к выходу, – без выражения произнёс капитан. – Посмотрим вблизи, что можно сделать.
– Заглянем на сушу?– предложил Орфу. – В эту Брешь?
– Ни в коем случае, – заявил Манмут. – А вдруг силовое поле нас уничтожит? Приборы моей «Леди» даже не способны определить, как оно устроено. И потом, поверь на слово: на суше от неё будет мало проку. Так что я и близко не подойду.
– Кстати, ты видел воздушные снимки носа развалины, присланные со шлюпки? – спросил гигантский краб.
– Конечно. Они передо мной, на экране. Нос не на шутку повреждён, однако это нас не касается, – ответил европеец. – То, что нам нужно, располагается у кормы.
– Да нет, я говорю про то, что валяется вокруг, на земле, – возразил иониец. – Может, мои радары не так хороши, как твои оптические глаза, только один из валунов очень уж смахивает на человека.
Манмут уставился на экран и быстро перебрал бесчисленные снимки, сделанные с космошлюпки, прежде чем она улетела.
– Это был человек, – сообщил он, – но давным-давно умер. Тело сплющено, обезвожено, конечности неестественно вывернуты. Или же мы обманываемся, принимаем желаемое за действительное. Странных камней там хватает.
– Ладно, – откликнулся иониец, решив не отвлекаться от главного. – Как мне подготовиться?
– Оставайся на месте, – ответил маленький моравек. – Як тебе спущусь, и выйдем наружу вместе.
«Смуглая леди» вонзила короткие ножки в океанское дно примерно в десяти метрах западнее кормы затонувшего судна. Орфу недоумевал, как моравеки выберутся наружу, если дверь прорезана в брюхе подлодки, но капитан легко разрешил его сомнения, удлинив посадочные шасси.
Манмут попал в грузовой отсек через внутренний шлюз, напрямую подключился к товарищу, осторожно заполняя камеру земной океанской водой, уравнял давления и только тогда открыл дверь грузового отсека. Отсоединив от ионийца разные шланги, друзья вместе спустились на дно.
К счастью, видавший виды панцирь Орфу не пропускал воду. Гигантский краб заинтересовался давлением, и Манмут дал ему необходимые пояснения.
– Атмосферное давление наверху, на воображаемом пляже или попросту на поверхности океана держится на уровне в четырнадцать целых и семь десятых фунта на квадратный дюйм. Каждые десять метров, ну или каждые тридцать три фута, оно повышается на одну атмосферу. То есть на глубине тридцати трёх футов на каждый квадратный дюйм нашего внешнего покрова приходилось бы двадцать девять целых и четыре десятых фунта, на глубине шестидесяти шести футов на нас давило бы три атмосферы и так далее. Отсюда до поверхности двести тридцать футов, так что нам и «Смуглой леди» досталось восемь атмосфер.
Устройство моравеков позволяло переносить и куда более тяжкие условия. Правда, иониец привык скорее негативной разнице давлений, работая в наполненном серой и радиацией пространстве около Юпитера.
Кстати, если уж говорить о радиации: друзья – и приборы на их подводном судне – отметили, что её здесь предостаточно. И хотя моравекам ничего не грозило, пробиравшие их нейтронные и гамма-лучи вызывали неприятное, отвлекающее ощущение.
Манмут упомянул, что, будь они с другом людьми и вздумай дышать стандартным воздухом Земли из баллонов (точнее, смесью из двадцати одного процента кислорода и семидесяти девяти процентов азота), умножающиеся и растущие пузырьки азота принялись бы душить их, затуманили бы чувства и рассудок и не позволили бы подняться на поверхность, разве что после долгих часов декомпрессии на разных уровнях. К счастью, дыхательные системы моравеков потребляли чистый кислород.
– Ну что, посмотрим в лицо врагу?– спросил Орфу.
Любитель Шекспира двинулся вперёд, как можно аккуратнее карабкаясь по изогнутому корпусу развалины, и всё-таки потревоженный ил окутал друзей облаком, будто пыльная буря на суше.
– Твой чувствительный радар что-нибудь видит?– поинтересовался европеец. – Я совершенно слепну от этой муры. Старинные книги о земных водолазах часто рассказывают о подобном эффекте: первый ныряльщик ещё способен что-то разглядеть на затонувшем судне, остальным приходится ждать, пока не улягутся ил и грязь.
– Ослеп, говоришь?– произнёс гигантский краб. – Добро пожаловать в наш клуб, амиго. Мои радары рассчитаны на то, чтобы работать в ионийском вакууме, заполненном серой, так что немножечко грязи им нипочём. Я прекрасно вижу остов подлодки, выпуклый торпедный отсек, сломанный… этот, как его там… парус. Только скажи, если тебе нужна помощь, и Орфу тебя отведёт за ручку.
Ухмыльнувшись, капитан «Смуглой леди» переключил основное зрение на радарные частоты и тепловидение.
Моравеки проплыли через торпедный отсек, пользуясь внутренними поворотными движителями, стараясь не пустить струю в направлении разбросанных боеголовок.
Причём разбросанных как попало. Сорок восемь из сорока восьми пусковых шахт были открыты нараспашку.
– Судя по виду, крышки увесистые, – передал Манмут поличному лучу.
Впрочем, как и все, что друзья говорили и слышали, эти слова так же передавались на «Королеву Мэб» посредством радиобуя, запущенного со «Смуглой леди».
Гигантский краб ухватил одну из крышек диаметром с собственное тело и поддакнул:
– Семь тонн.
Даже после того как ИскИн субмарины получил приказ открыть все сорок восемь люков пусковых шахт, каждый снаряд по-прежнему был прикрыт водонепроницаемым куполом из синего стекловолокна. Маленький моравек с первого взгляда представил, как эти оболочки лопаются, как огромные газовые заряды выталкивают боеголовки на поверхность, как при соприкосновении с воздухом запускаются энергетические установки…
Однако снаряды не вырвались из пусковых шахт, не всплыли в пузырях азота, и энергетические установки не воспламенились. Стекловолоконные купола давно обветшали, уцелели только хрупкие синие останки.
– Ну и бедлам, – высказался Орфу.
Манмут кивнул. Что бы ни ударило «Меч Аллаха» в корму сразу же за машинным отделением, отрезав главные турбины, когда бушующая солёная вода затопила все помещения бумера, она прошлась ударной взрывной волной и по ракетным отсекам, небрежно расшвыряв снаряды, точно охапку соломы. Некоторые торпеды ещё указывали куда-то вверх, зато прочие зарылись боеголовками в ил, оставив снаружи проржавевшие энергетические установки с твёрдым топливом.