– У меня нет выбора, – рокочет быстроногий. – Я полюбил.
Ночь усмехается снова.
– Полюбил? Ахиллес, который тащит в постель и рабынь, и пленённых царских дочек, и похищенных цариц без разбора с такой же лёгкостью, как другие едят маслины, только косточки выплюнутые летят? Ты полюбил?
– Во всём виноваты духи Афродиты с феромонами, – вставляет Гефест, не поднимаясь с колен. Богиня обрывает смех.
– Какая марка?
– Номер пять, – ворчит кузнец. – Зелье Пака[47]. Запускает в кровяной поток саморазмножающиеся наномашинки, которые постоянно производят всё больше молекул зависимости, а также лишает мозг эндорфинов и сератонина, если жертва не действует под влиянием одержимости. Противоядия не существует.
Ночь обращает скульптурное лицо-вуаль к Ахиллесу.
– По-моему, тебя как следует поимели, Пелид. Зевс нипочём не позволит восстановить кратковечного, тем паче амазонку: об этой расе он вообще не вспоминает, а если и вспомнит, то сразу выкинет из головы. Отец всех богов и людей не даст и ломаного гроша за жизнь амазонки, особенно девственницы. Для него воскресить смертного – значит осквернить умения и баки Целителя.
– А я всё равно попрошу, – упрямо говорит быстроногий. Большегрудый призрак в эбеновых лохмотьях молча глядит на него, потом на коленопреклонённого Гефеста.
– Хромой покровитель огня, усердный ремесленник на службе у более благородных олимпийцев, что ты видишь, взирая на этого кратковечного?
– Идиота траханого, – хмыкает калека.
– А вот я вижу квантовую сингулярность, – кидает Никта. – Чёрную дыру вероятностей. Тысячи уравнений с одним и тем же трёхбалльным решением. Отчего это, кузнец?
Гефест ещё раз хмыкает.
– Ещё щенком, почти личинкой, его мать Фетида, та, что со спутанными водорослями на грудях, держала надменного отпрыска в небесном квантовом пламени. Вероятность его погибели: день, час, минута и способ – стопроцентна, и поскольку не подлежит изменениям, то вроде как наделяет Ахилла неуязвимостью ко всем остальным опасностям.
– Да уж-шшшшшшшшш, – шипит окутанная мглой богиня. – Скажи мне, сын Геры, муж бестолковой Грации, она же Аглая Преславная, почему ты помогаешь этому человеку?
Карлик склоняется ниже.
– Сначала он одолел меня в честном бою, возлюбленная повелительница ужасного мрака. Потом я и сам втянулся: получилось так, что наши интересы совпали.
– Так ты желаешь найти владыку Зевса? – шепчет Ночь.
Откуда-то справа, из чёрных каньонов, доносится вой.
– Моё желание, о богиня, – остановить поток растущего! Хаоса.
Та, к кому он обратился, кивает и поднимает лик-покрывало! к тучам, клубящимся вокруг замковых башен.
– Я слышу крики звёзд, хромой ремесленник. И знаю: говоря о Хаосе, ты имел в виду хаос на квантовом уровне. За исключением Зевса ты единственный меж олимпийцев, кто помнит нас и наши мысли до Великой Перемены… кого занимают мелочи вроде физики.
Гефест молчит, не смея оторвать взора от чёрного камня.
– Ты следишь за квантовым потоком, кузнец? – В голосе Никты сквозит непонятное Ахиллесу раздражение и гнев.
– Да, богиня.
– И сколько, по-твоему, нам осталось, если воронка хаоса вероятностей продолжит расти логарифмически?
– Несколько дней, богиня, – басит калека. – А то и меньше.
– Судьбы согласны с тобой, отродье Геры, – роняет призрак. Пелиду мучительно хочется прижать заскорузлые ладони к ушам, лишь бы не слышать раскатов сумасшедшего прибоя. – Мойры, эти чужеродные существа, которых смертные нарицают богинями участи, денно и нощно корпят над электронными счётами, манипулируя пузырями магнитной энергии на многомильных витках вычислительной ДНК, и с каждым днём их взгляды на будущее становятся всё туманнее, нити вероятностей расслаиваются, путаются – можно подумать, сломался ткацкий станок самого Времени.
– Это всё гребаный Сетебос, – ворчит Гефест. – Тысяча извинений, мадам.
– Да нет, ты совершенно прав, кузнец, – отвечает чёрная великанша. – Это всё гребаный Сетебос; в кои-то веки он вырвался на волю из арктических морей своего мира. Знаешь, ведь Многорукий уже явился на Землю – не на планету сего кратко-вечного, а на нашу прежнюю родину.
– Нет, – говорит хромой и наконец-то поднимает лицо. – Этого я не знал.
– О да, Мозг пролез через Брано-щёлку. – Никта хохочет, и Ахиллес не выдерживает: зажимает ладонями уши. Подобные звуки не для смертных.
– И что обещают Мойры? – шепчет Гефест.
– Прядильщица Клото сулит нам считанные часы прежде, чем квантовый поток взорвёт изнутри эту вселенную, – молвит богиня. – Атропа Неотвратимая, владеющая ненавистными ножницами, лезвия которых в намеченный миг перерезают нить каждой жизни, уверяет, будто бы впереди целый месяц.
– А что Лахесис? – спрашивает покровитель огня.
– Та, кто распределяет жребии, самая искусная, на мой взгляд, из одолевших фрактальные волны электронных счётов, предвещает победу Хаоса в этой вселенной и в этой Бране через неделю-другую. Как ни крути, а времени остаётся в обрез, ремесленник.
– Ты помышляешь о бегстве, богиня?
Ночь не отвечает. По склонам утёсов и глубоким долинам эхом разлетается вой. Призрак наконец изрекает:
– А куда бежать, кузнец? Даже нам, горстке первичных бессмертных, никуда не деться из этого мира, где мы родились, если он будет ввергнут в хаос. Какую бы Брану мы ни создали, куда бы ни телепортировались, вслед за нами потянутся нити разрушения. Нет, ремесленник, это бессмысленно.
– Что же делать, богиня? – рычит Гефест. – Наклонимся ниже, обхватим сандалии руками и чмокнем на прощание свои бессмертные зады?
Ночь издаёт неразборчивый звук, похожий на весёленький шторм на Эгейском море.
– Нужно посоветоваться со Старшими богами. Причём как можно скорее.
– Старшие боги… – Калека умолкает. – Крон, Рея, Океан, Тетис… Все, сосланные в ужасные бездны Тартара?
– Да, – подтверждает богиня.
– Громовержец никогда не позволит, – качает головой Гефест. – Олимпийцам запрещено общаться с…
– Так пусть он посмотрит в лицо действительности! – восклицает Ночь. – Иначе всё закончится полным хаосом, и его правление – тоже.
Ахиллес поднимается на две ступени навстречу громадной чёрной фигуре, перехватив щит, словно для битвы.
– Эй, вы ещё не забыли, что я здесь? И по-прежнему жду ответа на свой вопрос. Где Зевс?
Призрак наклоняется над человеком и тычет в него костлявым бледным пальцем, словно оружием.
– Допустим, сын Пелея, вероятность твоей гибели от моей руки равняется нулю; но если я распылю твоё бренное тело на молекулы, на атомы, вселенной придётся здорово потрудиться, чтобы подтвердить эту аксиому, хотя бы на квантовом уровне…
Мужеубийца ждёт. Как он давно заметил, боги частенько несут ахинею, но если потерпеть, рано или поздно бессмертные начинают говорить разумно.
В конце концов голос носимых ветром волн произносит:
– Гера, дочь Крона и Реи, сестра и распутная невеста Повелителя Молний, заступница греков, готовая ради них на вероломство и кровопролитие, соблазном отвлекла Тучегонителя от его обязанностей, переспала со своим божественным братом и впрыснула ему под кожу Неодолимый Сон. Это случилось в огромном доме, где плачет верная супруга и ткёт при сиянии дня, по ночам распуская работу. Её прославленный муж не взял своего любимого оружия на кровавую жатву под стены Трои, но повесил на деревянный гвоздь в потайном чертоге за тайной дверью, подальше от глаз женихов и воров. Я говорю о луке, коего не натянуть никому иному; луке, способном пробить пернатой стрелой двенадцать топорищ либо вполовину столько же тел виноватых и безвинных людей.
– Спасибо за помощь, богиня, – говорит Ахиллес и пятится вниз по лестнице.
Гефест озирается и следует за ним, стараясь не повернуться спиной к исполинской эбеновой фигуре в развевающихся одеяниях. Между тем Ночь исчезает.
– Какого Аида она плела? – шепчет ремесленник после того, как залез в колесницу, активировал виртуальную панель управления и голографических коней. – Чья-то рыдающая жена, потайные комнаты, чтоб им пусто было, двенадцать топорищ… Похоже на бредни вашего Дельфийского оракула.
– Зевс на Итаке, – отвечает Ахилл в то время, как повозка набирает высоту, покидая твердыню и сумеречный остров, наполненный рёвом и воем невидимых чудищ. – Одиссей мне сам говорил, что хранит свой лучший лук на родине, в секретном чертоге над сундуками, полными благовонных одежд. В лучшие дни я навещал хитроумного и видел эту диковину. Никто иной не может справиться с тетивой – так по крайней мере уверял меня Лаэртид; сам-то я не пробовал. И потом, это в его стиле – развлекаться после вечерних возлияний стрельбой по топорищам. А уж если нашлись охотники искать руки соблазнительной Пенелопы, герою будет куда приятнее целиться по живым мишеням.
– Дом Одиссея, Итака, – бурчит себе под нос Гефест. – Гера отлично знала, где спрятать усыплённого мужа. Ты хоть представляешь себе, что сделает Громовержец, если мы его там разбудим?
– Нет, но мы это выясним, – говорит быстроногий. – Можешь квант-телепортировать нас прямо на ходу, из повозки?
– Сейчас увидишь, – отзывается карлик. В ту же секунду человек и бог исчезают. Опустевшая колесница продолжает лететь на северо-запад над Бассейном Эллады.
– Это не Сейви.
– Разве я утверждал обратное, друг Никого?
Харман замер на металлическом помосте гроба, якобы парящего в полной пустоте более чем в пяти милях над землёй, за сотню ярдов от северного склона Джомолунгмы, и таращил глаза – хотя менее всего на свете желал бы этого – на застывшее лицо и нагое тело юной Сейви. Просперо стоял позади, на железных ступенях. Снаружи грозно ревел ветер.
– Очень похоже на неё, – признал девяностодевятилетний, пытаясь унять биение сердца. Высота и близость прекрасного трупа внушали чувство уязвимости, от которой делалось дурно. – Да, но Сейви уже нет, – прибавил мужчина.
– Ты уверен?
– Провалиться на месте, ещё бы. Твой Калибан прикончил её у меня на глазах. А после мы с Даэманом наткнулись на окровавленные объедки. Старуха давно мертва. И я никогда не видел её такой молодой.
Обнажённая женщина, лежавшая на спине в хрустальном саркофаге, прожила от силы три-четыре года после первой Двадцатки. А Сейви была… древней как мир. Харман помнил, как он и его друзья – Ханна, Ада, Даэман – поразились при виде морщин, седых волос, дряхлого тела. Ни один из людей старого образца не встречался с явными приметами преклонного возраста ни до того, ни после. Хотя конечно: теперь, когда лазарет и его целебные баки уничтожены, к подобным зрелищам придётся привыкать.
– Почему же мой Калибан? – возразил Просперо. – Уже не мой. В ту пору, когда случай свёл вас на орбитальном острове примерно девять месяцев назад, сей гоблин – нечестивый выродок Сикораксы, узник и раб Сетебоса, – принадлежал одному себе.
– Это не Сейви, – повторил Харман. – Такого не может быть.
Он с усилием поднялся по лестнице, грубо задев по дороге старца в синем халате, однако, прежде чем скрыться в отверстии гранитного потолка, помедлил и тихо спросил:
– Она жива?
– А ты потрогай, – предложил Просперо. Муж Ады попятился.
– Не буду. Зачем?
– Спустись и потрогай её, – изрёк маг, чья голограмма, проекция или как её там, опять оказалась у самого гроба. – Ведь нет иного способа узнать, умерла ли эта женщина.
– Уж лучше я поверю тебе на слово, – сказал мужчина, не трогаясь с места.
– Но я не давал слова, друг Никого. Разве слышал ты моё суждение о том, жива она или спит или здесь – лишь бездушное подобие из воска? Однако попомни, Харман из Ардиса: если только наша красавица окажется настоящей, если она проснётся, вернее, ты её разбудишь, и если вам доведётся потолковать по душам с этим восставшим из усыпальницы духом, ты обретёшь ответы на самые насущные вопросы.
– В каком смысле? – проговорил избранник Ады и, как ни тянуло его убежать, спустился на пару шагов.
Просперо молча поднял хрустальную крышку прозрачного саркофага.
Никакого запаха разложения. Харман изумлённо ступил на железную площадку, затем обошёл гроб и встал подле мага. Подобно всем людям прежнего образца, он в жизни не видел покойников, за исключением нескольких мимолётных взглядов на безволосые тела в целебных баках на острове Просперо. Разумеется, речь не о последних месяцах, когда колонисты во множестве погребали своих товарищей и наизусть заучили ужасные приметы смерти: бледность и трупное окоченение, запавшие во тьму глаза, холодная плоть. Так вот эта женщина – эта Сейви – не проявляла ни одного из перечисленных признаков. Кожа казалась мягкой, полной жизни. Нежно-розовые, почти алые губы соперничали в яркости с твёрдыми сосками. Чудилось, что длинные ресницы вот-вот шелохнутся, глаза откроются…
– Прикоснись, – повелел седовласый старец.
Харман протянул дрожащую ладонь – и тут же отдёрнул её как ужаленный. Тело незнакомки окружало хрупкое, но твёрдое, проницаемое, но вполне осязаемое силовое поле, воздух под которым был гораздо теплее, чем снаружи. Мужчина попытался снова: пальцы уловили на шее едва заметный трепет, будто бы от крыльев мотылька. Будущий отец положил руку между тяжёлыми полушариями. Да, сердце билось, хотя и ужасно медленно, совсем не похоже на глухие удары в груди спящего человека.
– В подобной колыбели, – тихо промолвил Просперо, – покоится твой друг Никто. В ней тоже застывает время. Но если саркофаг Одиссея должен исцелить его за три дня, чем и занимается прямо сейчас, то здешний хрустальный гроб стал прибежищем своей хозяйке на четырнадцать с лишним веков.
Харман опять отдёрнул руку, словно его укусили.
– Невероятно.
– Да? Ну, тогда разбуди её и спроси.
– Кто она? – не унимался муж Ады. – Ведь это не может быть Сейви.
Старец улыбнулся. Внизу, под ногами, снежные тучи сбивались к северному горному склону, облепляя пол и стены прозрачной гробницы.
– Ну да, не может, верно? – загадочно произнёс маг. – Я знал её под именем Мойры.
– Мойра? В честь которой назвали это место – Тадж Мойра?
– Конечно. Здесь её усыпальница. По крайней мере здесь она спит. Да будет тебе известно, друг Никого, что Мойра – постчеловек.
Мужчина снова попятился от саркофага.
– "Посты" уже… Их больше нет. Мы с Даэманом и Сейви сами видели, как их мумифицированные, обглоданные Калибаном тела плавали в гнилостном воздухе на твоём орбитальном острове.
– Она последняя, – кивнул Просперо. – Сошла с полярного кольца более полутора тысяч лет назад. Доводилась возлюбленной супругой Ахману Фердинанду Марку Алонцо Хану Хо Тепу.
– А это ещё кто?
Тучи окутали основание Таджа плотной пеленой, и Харман почувствовал себя немного уверенней, обнаружив под ногами сизую мглу вместо головокружительной пустоты.
– Просвещённый потомок того самого первого Хана, – пояснил седовласый старец. – Он царил на Земле – верней, на том, что от неё осталось, – долгих пятнадцать веков назад. Этот временной саркофаг правитель создавал для себя, но, воспылав страстью, уступил его Мойре.
Будущий отец подавил усмешку.
– Ерунда получается. Почему этот Хо Теп, или как там правильно, не заказал себе другого гроба?
Улыбка Просперо начинала уже бесить похищенного.
– Так он и сделал. Второй саркофаг стоял вот здесь, на широком помосте, рядом с Мойрой. Беда в том, что даже в такое труднодоступное место, как Ронгбук Пумори Чу-му-ланг-ма Фенг Дудх Коси Лхотце нупцзе Кхумбу ага Гхат-Мандир Хан Хо Теп Рауца, порой наведываются незваные гости. Первые же из них вытащили временную колыбель с телом Ахмана Фердинанда Марка Алонцо Хана и швырнули через край на ледники у подножия.
– Что же они оставили другой саркофаг? – спросил Харман, настроенный не верить ни единому слову мага.
Просперо указал на спящую дряхлой морщинистой рукой.
– А ты бы выбросил такое тело?
– Тогда почему не разграбили храм? – проговорил мужчина.
– Наверху использованы отличные средства предосторожности. Чуть позже я буду рад показать.
– А эти непрошеные гости, почему они не разбудили вашу… кто бы она ни была?
– Пытались, – ответил старец. – Но так и не сумели открыть саркофаг…
– Тебя это, кажется, не затруднило.
– Ахман Фердинанд Марк Алонцо Хан при мне разрабатывал сей аппарат, – промолвил маг. – Мне известны коды и пароли.
– Ну так и растолкай дамочку сам. Хочу с ней потолковать. -
– Я не в силах нарушить сей постчеловеческий сон, – возразил Просперо. – Как и любой из грабителей, сумей они обойти охрану и вскрыть хрустальный гроб. Мойру пробудит лишь одно.
– И что же?
Муж Ады стоял на нижней ступени, готовый уйти в любую секунду.
– Ахман Фердинанд Марк Алонцо Хан или его потомок-мужчина должен вступить с ней в сексуальные отношения, пока она спит.
Харман разинул рот, однако не нашёл, что сказать, и, превратившись в столб, уставился на фигуру в синих одеждах. Маг либо выжил из ума, либо спятил, третьего не дано.
– Ты происходишь из рода ханов, то есть приходишься Ахману Фердинанду Марку Алонцо Хану Хо Тепу прямым потомком. – Голос Просперо звучал столь бесстрастно, как если бы речь зашла о погоде. – ДНК твоего семени – вот что разбудит Мойру.
Манмут и Орфу вышли на внешнюю обшивку «Королевы Мэб», чтобы спокойно побеседовать без помех.
Миновав орбиту земного спутника, огромное судно перестало испускать атомные бомбы размером с баночки из-под «колы» (персонал корабля намеревался известить о своем прибытии, но не желал напрашиваться на огонь с одного из колец) и теперь снижалось в условиях слабой – одна восьмая земной – гравитации, пользуясь лишь вспомогательными ионными двигателями на коротких кронштейнах. Голубоватое сияние «внизу» казалось Манмуту приятнее, чем беспрестанные грохочущие вспышки-взрывы.
Маленькому европейцу приходилось помнить об осторожности: ни в коем случае не отрываться от корпуса, крепко держаться переходных мостиков и лестниц, опоясавших тысячефутовое тело «Королевы»; впрочем, он знал, что, даже если совершит глупость, приятель непременно придёт на выручку. В совершенно безвоздушном пространстве Манмут не мог бы выдержать более двенадцати часов, не пополняя запасы кислорода. Зато иониец чувствовал себя в этом внешнем мире предельного холода, ужасной жары, высокого вакуума и яростной радиации точно рыба в воде.
– Ну и что будем делать? – спросил европеец гигантского друга.
– Думаю, нам надо срочно приготовить к спуску шлюпку и «Смуглую леди», – ответил Орфу.
– Нам? – удивился капитан подлодки. – Нам?
По плану, Сума Четвертый должен был пилотировать шлюпку с генералом Бех бин Адее и тридцатью боевыми роквеками во главе с центурион-лидером Мепом Эхуу в пассажирской кабине, в то время как Манмут будет ожидать своей очереди в трюме. Когда – и если – настанет время спускать подлодку, Сума Четвёртый и прочий необходимый персонал сойдут на борт «Смуглой леди» по специальной шахте. Несмотря на дурные предчувствия маленького европейца по поводу разлуки со старым товарищем, речь даже не заходила о том, чтобы огромного, оптически незрячего краба послать на миссию. Предполагалось, Орфу станет поддерживать связь с подлодкой только в качестве внешнего системного инженера.
– Так как же насчёт «нас»? – повторил Манмут.
– Я понял, что сыграю незаменимую роль в этой миссии, – пророкотал иониец. – И потом, у тебя на судне есть такая маленькая уютная ниша: там воздух, силовые кабели, коммуникационные линии, радары, прочие источники данных – чем не курорт?
Маленький моравек покачал головой, спохватился, что перед ним слепец, потом сообразил: друг уловит его движение с помощью инфракрасных сенсоров, и покачал головой ещё раз.
– Зачем нам вообще туда стремиться? Попытку приземлиться может подвергнуть опасности свидание с астероидным городом на полярном кольце, откуда идёт передача.
– Да хрен с ним, с астероидным городом, откуда идёт передача! – прорычал Орфу. – Самое главное сейчас – добраться до Земли, и как можно скорее.
– Почему?
– Почему? – переспросил товарищ. – Как это – почему? Дружище, ведь у тебя есть глаза. Не ты ли описывал мне телескопические снимки?
– Имеешь в виду сожжённую деревню?
– Да, я имею в виду сожжённую деревню, – громыхнул Орфу. – И тридцать-сорок других человеческих поселений по всему миру, на которые нападают безголовые твари, чья профессия – убивать людей. «Старомодных» людей, Манмут. Тот самый род, что создал наших предшественников.
– С каких пор наша миссия стала спасательной? – произнёс европеец.
Земля превратилась в большую яркую сферу голубого цвета, которая росла с каждой минутой. Особенно красиво смотрелись экваториальное и полярное кольца.
– С тех пор, как мы увидели изображения убитых людей, – ответил краб, и Манмут узнал знакомые, на грани инфразвука, нотки в голосе друга: тот либо шутил, либо говорил настолько серьёзно, что ему явно было не до веселья.
– Я думал, наша цель – спасти Пять Лун, Пояс и Солнечную систему от полного квантового провала, – заметил европеец. Орфу низко зарокотал:
– Об этом подумаем завтра. Сегодня ещё остаётся возможность помочь землянам.
– Но как? – возразил собеседник. – Мы не знаем контекста. Даже понятия не имеем, что там происходит. Насколько нам известно, безголовые железяки – это роботы-киллеры, созданные людьми для убийства себе подобных. Не стоит ввязываться в местные войны, которые нас не касаются.
– Ты сам в это веришь, Манмут?
Европеец замялся. Взгляд его упал далеко-далеко, туда, где ионные двигатели на кронштейнах стреляли синеватыми лучами в растущую бело-голубую планету.
– Нет, не верю, – сознался он наконец. – По-моему, внизу творится что-то новое, так же, как на Марсе, на Земле Илиона и повсюду, где мы побывали.
– Вот и я так думаю, – промолвил гигантский краб. – Идём, пора сказать Астигу-Че и прочим первичным интеграторам, что, едва мы окажемся на той стороне планеты, нужно запускать подлодку и шлюпку. Со мной на борту.
– И как ты собираешься их переубедить? – полюбопытствовал Манмут.
На сей раз глубокий, пробирающий до костей тон Орфу скорее подразумевал усмешку:
– Я сделаю им предложение, от которого они не смогут отказаться.
Харман спрятался как можно дальше от хрустального гроба; он бы вернулся в вагон Эйфелевой дороги, но снаружи ревел ветер, достигавший более ста миль в час. Одно дуновение унесло бы словно пушинку человека, рискнувшего выйти на мраморную площадку вокруг Таджа Мойры. Мужчина удовольствовался тем, что стал взбираться по спиральным уровням библиотеки.
Узкие открытые железные переходы очень скоро завели его на головокружительную высоту, причём каждый мезонин, ограниченный низкими перилами, выступал над предыдущим, поскольку внутренние стены купола сужались кверху. Избранник Ады наверняка струхнул бы, но его занимала одна-единственная мысль: убежать от спящей красавицы.
Все книги были одинакового размера и без названий. Исполинское сооружение заполняли, по оценке Хармана, сотни тысяч томов. Мужчина вытащил первый попавшийся и раскрыл наугад. Крохотные буквы оказались набраны английским шрифтом дорубиконовой эпохи, древнее, чем любой письменный текст, какие Харман только видел, и он промучился несколько минут, пытаясь озвучить и понять хотя бы первые два предложения. Будущий отец вернул книгу на место и, положив ладонь на корешок, вообразил пять синих треугольников в ряд.
Не получилось. Золотые слова не потекли по руке, чтобы отложиться в памяти. Либо функция «глотания» здесь не действовала, либо старинные книги вообще не поддавались ей.
– Есть один способ, с помощью которого ты всё это прочитаешь, – изрёк Просперо.
Мужчина подскочил от испуга. Он и не слышал шагов по гулким железным мостикам. Старец просто возник перед ним на расстоянии вытянутой руки.
– Как это – всё прочитаю? – спросил Харман.
– Кабина Эйфелевой дороги тронется в путь через два часа, – произнёс маг. – Если не успеешь, следующей придётся ждать очень долго. Точнее, круглых одиннадцать лет. Так что лучше тебе приступить немедленно.
– Я бы хоть сейчас, – ответил муж Ады. – Да на улице проклятущий ветер, боюсь не добраться.
– Как только будем готовы, я велю какому-нибудь сервитору натянуть верёвку, – промолвил старец в синем халате.
– Разве они здесь работают?
– Конечно. Полагаешь, механизмы Таджа и Эйфелевой дороги ремонтируются сами по себе? – Просперо криво усмехнулся. – Ну, в каком-то смысле так оно и есть, ибо и сервиторы по большей части нанотехи, они встроены в структуру, и тебе их даже не разглядеть.
– А у нас и в других общинах прислужники поломались. Отказали, и всё. И ток отключился.
– Естественно, – кивнул старец. – Вы же разрушили мой орбитальный остров, вот и последствия. Зато электрическая сеть планеты и прочие механизмы до сих пор невредимы. Даже лазарет при желании можно восстановить.
Харман изумлённо округлил глаза, повернулся и, тяжело дыша, прислонился к железным перилам. Мужчина по-прежнему не замечал пропасти между собой и мраморным полом. Девять месяцев назад они с Даэманом под руководством самого Просперо направили на его орбитальный остров гигантский «уловитель чёрных дыр» – только ради того, чтобы уничтожить кошмарный обеденный стол, за которым Калибан, устроивший логово в лазарете, уже много столетий пожирал вместе с костями тела «старомодных», достигших Последней Двадцатки. Вместе с лазаретом погибла извечная уверенность всякого человека в полном исцелении от недугов, случайных ран и признаков возраста. Конечность земного существования легла на плечи людей страшным грузом. Смерть и старение стали печальной действительностью. Но если маг не солгал, человечество снова может выбрать искусственную молодость и вечную жизнь. Супруг Ады ещё не знал, как относиться к этой возможности, однако даже при мысли о подобном выборе у него скрутило живот.