Страница:
Глеб выдержал паузу, глядя в погрустневшие глаза старого гоблина, и ответил:
— Я ищу человека, слишком долго задержавшегося в этом мире.
Шаман устало вздохнул:
— Месть. Глупое чувство несмирившейся слабости. Вы, люди, слишком часто идете на поводу у своих эмоций, забывая о самой жизни.
— Нет. Просто мы живем чувствами.
Гоблин недовольно поморщился.
— Перед твоим появлением я видел сон. С неба упал голый мокрый птенец. Он был смешон — слепо тыкался мне в руку, разевал клюв и гадил прямо на держащие его пальцы. Я мог бы его раздавить, но вместо этого я отрезал себе мизинец и накормил птенца. Тотчас он превратился в гигантского белоголового орла и улетел в вихре взметнувшихся к небу листьев… Я не стану силой держать тебя. Ты можешь уйти, когда посчитаешь нужным. Жизнь твоя прервется не сейчас и не здесь. Орел в моем сне сгорел, наткнувшись на Солнце…
Его за шиворот, за руки, за волосы грубо выволокли из землянки, словно щенка из проруби. Бросили на землю, приставив копья к горлу. Глеб пошевелился, принимая более удобное положение, и тотчас острая сталь в нескольких местах уколола кожу, Он из-под ладони глянул на своих стражей, сказал:
— Эй, потише! Я безоружен.
Пять гоблинов — и откуда они только взялись? — скалили свои пасти, подсмеиваясь над беспомощностью пленника, Из землянки высунулся шаман.
— Человек будет жить с нами. До тех пор, пока не окрепнет и не сможет самостоятельно выбраться из леса. Не трогайте его.
Зеленокожие остроухие охранники посерьезнели, отвели копья.
— Человек? С нами? — недоверчиво спросил один из них.
— Да, — подтвердил шаман. — Отведите его на место, накормите и оставьте в покое. Он уйдет сам, когда захочет.
— Но это же человек.
— Он не опасен, — шаман нырнул в дыру и захлопнул за собой люк, давая понять, что разговор окончен.
— Что творится? — недовольно прорычал один из охранников, качая плоской головой. Он повернулся к Глебу, ткнул его тупым концом копья. — Ты слышал, что сказал шаман? Все понял? Вставай! Я провожу тебя на место…
Глеб ладонью отвел в сторону древко копья, сел. Никуда не спеша, осмотрелся.
— И много у вас здесь землянок? — спросил он, обводя взглядом поляну, отмечая неприметные холмики, возле которых обрывались утоптанные ниточки троп.
— Если ты будешь шпионить, — с угрозой в голосе сказал гоблин, — то я лично вспорю тебе брюхо.
— А как же шаман? — Глеб поднял брови, глянул на охранника. Тот отвел глаза, скривил щель рта, бросил короткое:
— Вставай! — проигнорировав вопрос, Глеб с кряхтеньем поднялся на ноги. Сказал:
— Не меньше двадцати. Я прав?
Гоблин зарычал, занес руку для удара.
— Стой, Иак! — окликнул его охранник, стоящий чуть в стороне. — Не нарушай приказ Мудрейшего!
Копье опустилось.
— Но он шпионит. Неужели ты не знаешь людей, Уот? Он Уйдет, чтобы потом вернуться и убить всех нас. Он наведет на нас своих сородичей.
— Ты не веришь шаману? Ты споришь с Мудрейшим? Ты хочешь сказать, что Мудрейший совершил ошибку?
— Нет. Нет! — Йак отступил от Глеба, замотал головой.
— Человек будет жить с нами. Так сказал шаман.
—Да, Уот. Я слышал, что сказал Мудрейший. Но это так Странно. Так непривычно.
— С тех пор как мы поселились здесь, все изменилось.
—Да.
— Надо привыкать, Иак.
—Да.
— Оставь человека. Он не причинит нам вреда.
— Да. Так сказал шаман.
Йак, лишившись всей своей воинственности, поникнув, опустив копье наконечником к земле, отступал все дальше и дальше, согласно кивал. Кивали и остальные гоблины, внимательно слушая слова Уота.
— Смерть человека, смерть Двуживущего никогда не приносит добра. Она влечет за собой лишь месть. Непрекращающуюся цепочку смертей. Двуживущего нельзя убить. Двуживущий всегда возвращается. Так зачем убивать бессмертного? К чему нам бесконечная месть? Шаман сказал — этот человек будет жить с нами. А потом он уйдет. И мы не должны ему мешать…
Глеб всмотрелся в своего защитника. Уот был молод. Высокий лоб еще не прочерчивали складки морщин, в углах глаз не лучились тонкие паутинки. Даже для гоблина он был невысок, и в плечах он не раздавался шире остальных. Но сейчас, когда он говорил, исходила от него какая-то сила. И это чувствовали все…
— Идите, — сказал Уот, взмахом руки распуская сородичей. — Я провожу человека. — Он приблизился к Глебу, осторожно тронул его за локоть. — Пойдем, — сказал гоблин.
И Глеб подчинился.
Глеб задержался у лесных гоблинов намного дольше, чем планировал после разговора с шаманом. На то было несколько причин.
Во-первых, воспалились царапины на спине, и волей-неволей ему приходилось терпеть ежевечерние травяные припарки, которые делала молодая помощница шамана, такая же низкорослая и остроухая, как и все гоблины, но с более мягкими чертами лица. Порой причудливые отблески ночного костра делали ее похожей на человека, на обычную женщину, и тогда Глеб, смущаясь, заставлял себя отвести взгляд от ее маленьких обнаженных грудей.
Второй причиной стал лес. Оживленные магией деревья не признавали Глеба за своего, и однажды, когда он слишком далеко отошел от селения, это едва не стоило ему жизни. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая, как жадные узловатые корни опутали ноги, а острые сучки, похожие на гигантские иглы шиповника, стали медленно клониться к нему… Если бы не подоспевший вовремя Уот, то ни к чему бы оказались все те припарки, что делала ему молодая ученица шамана.
Кроме того, Глебу не хотелось прерывать уроков овладения копьем, которые, по его просьбе, проводил с ним все тот же Уот, не то внук, не то правнук громадного, заплывшего жиром шамана. Гоблин, рисуясь, крутил копье, выписывая в свистящем воздухе петли и восьмерки, а потом, когда Глеб пытался повторить кажущиеся такими простыми и естественными движения, он помирал со смеху над неловкостью своего великорослого ученика. Глеб не обижался, а лишь более внимательно следил за текучими движениями рук Уота и слушал его наставления.
Ночевал Глеб в небольшом шалашике, который он самолично выстроил из сухих ветвей и пучков длинной волокнистой травы.
Иногда у его шалаша собирались зеленокожие детки и, хихикая, с любопытством разглядывали его, а он, не зная, как себя вести, растерянно улыбался и пытался с ними заговорить. Но обычно при первых же звуках его голоса они заливались смехом и убегали, щебеча, словно стайка вспугнутых птах.
Старые гоблины, из тех, что успели попробовать человеческого мяса, избегали его, и порой Глеб ловил на себе косые угрожающие взгляды, но в прямую конфронтацию с ним никто не вступал, и он был благодарен им за это. Он знал, что, несмотря на разницу в весе и росте, в схватке любой гоблин с легкостью продырявит его копьем. Знал он также и то, что терпят его в деревне лишь благодаря негласному покровительству шамана. Он догадывался, что ранними вечерами в землянках идут длинные разговоры о нем, о его дальнейшей судьбе, о том, что надо сделать с заброшенным в этот волшебный лес чужаком, но прямо оспорить решение шамана никто не решался. Сосед-человек был для гоблинов очередным испытанием, очередным явлением новых и еще непривычных порядков, и они мирились с его существованием, стараясь просто его не замечать.
Пожалуй, только Уот относился к Глебу как к равному. Часто, запыхавшись после тренировки, они вдвоем уходили к ручью и там, сев на выпирающие из почвы корневища плакучей ивы, неторопливо разговаривали. Молодой гоблин рассказывал о своей жизни, о жизни племени, об обычаях и обрядах гоблинов, о новом порядке, об оружии и охоте, о лесе и равнинах, о камлании и снотолковании. Глеб внимательно слушал его и думал: а что он может Рассказать этому существу? О машинах и ружьях? О самолетах? О науке? Что можно рассказать о вещах, для которых в этом мире нет названия?..
Глебу нравился Уот. Он представлял новое поколение гоблинов — более терпимых, чем их предки, без звериной жестокости, более адаптивных и цивилизованных. Лес сильно изменил обитателей равнин, и Глебу хотелось верить, что это изменение к лучшему.
Иногда память напоминала ему о полузабытой цели, и тогда Глеб отгонял неприятные мысли. Он хотел остаться у гоблинов. Ему пришлась по вкусу неторопливая жизнь лесных жителей, он наслаждался умиротворенностью природы и непривычным чувством безопасности. Отступил даже вечный страх Двуживущего перед сном, перед обязательным отдыхом, когда тело остается в этом мире, а сам ты перемещаешься в мир первичный, изначальный, реальный, в мир, куда рано или поздно возвращаются все Двуживущие. Ему теперь не приходилось заботиться о безопасном убежище, он просто заползал в свой шалаш и засыпал там, уверенный в неприступности Леса…
Но Глеб знал, что придет время, когда он покинет свое пристанище и выйдет к людям. И он готовился к встрече с ними.
Глава 3Длинные гудки.
— Я ищу человека, слишком долго задержавшегося в этом мире.
Шаман устало вздохнул:
— Месть. Глупое чувство несмирившейся слабости. Вы, люди, слишком часто идете на поводу у своих эмоций, забывая о самой жизни.
— Нет. Просто мы живем чувствами.
Гоблин недовольно поморщился.
— Перед твоим появлением я видел сон. С неба упал голый мокрый птенец. Он был смешон — слепо тыкался мне в руку, разевал клюв и гадил прямо на держащие его пальцы. Я мог бы его раздавить, но вместо этого я отрезал себе мизинец и накормил птенца. Тотчас он превратился в гигантского белоголового орла и улетел в вихре взметнувшихся к небу листьев… Я не стану силой держать тебя. Ты можешь уйти, когда посчитаешь нужным. Жизнь твоя прервется не сейчас и не здесь. Орел в моем сне сгорел, наткнувшись на Солнце…
Его за шиворот, за руки, за волосы грубо выволокли из землянки, словно щенка из проруби. Бросили на землю, приставив копья к горлу. Глеб пошевелился, принимая более удобное положение, и тотчас острая сталь в нескольких местах уколола кожу, Он из-под ладони глянул на своих стражей, сказал:
— Эй, потише! Я безоружен.
Пять гоблинов — и откуда они только взялись? — скалили свои пасти, подсмеиваясь над беспомощностью пленника, Из землянки высунулся шаман.
— Человек будет жить с нами. До тех пор, пока не окрепнет и не сможет самостоятельно выбраться из леса. Не трогайте его.
Зеленокожие остроухие охранники посерьезнели, отвели копья.
— Человек? С нами? — недоверчиво спросил один из них.
— Да, — подтвердил шаман. — Отведите его на место, накормите и оставьте в покое. Он уйдет сам, когда захочет.
— Но это же человек.
— Он не опасен, — шаман нырнул в дыру и захлопнул за собой люк, давая понять, что разговор окончен.
— Что творится? — недовольно прорычал один из охранников, качая плоской головой. Он повернулся к Глебу, ткнул его тупым концом копья. — Ты слышал, что сказал шаман? Все понял? Вставай! Я провожу тебя на место…
Глеб ладонью отвел в сторону древко копья, сел. Никуда не спеша, осмотрелся.
— И много у вас здесь землянок? — спросил он, обводя взглядом поляну, отмечая неприметные холмики, возле которых обрывались утоптанные ниточки троп.
— Если ты будешь шпионить, — с угрозой в голосе сказал гоблин, — то я лично вспорю тебе брюхо.
— А как же шаман? — Глеб поднял брови, глянул на охранника. Тот отвел глаза, скривил щель рта, бросил короткое:
— Вставай! — проигнорировав вопрос, Глеб с кряхтеньем поднялся на ноги. Сказал:
— Не меньше двадцати. Я прав?
Гоблин зарычал, занес руку для удара.
— Стой, Иак! — окликнул его охранник, стоящий чуть в стороне. — Не нарушай приказ Мудрейшего!
Копье опустилось.
— Но он шпионит. Неужели ты не знаешь людей, Уот? Он Уйдет, чтобы потом вернуться и убить всех нас. Он наведет на нас своих сородичей.
— Ты не веришь шаману? Ты споришь с Мудрейшим? Ты хочешь сказать, что Мудрейший совершил ошибку?
— Нет. Нет! — Йак отступил от Глеба, замотал головой.
— Человек будет жить с нами. Так сказал шаман.
—Да, Уот. Я слышал, что сказал Мудрейший. Но это так Странно. Так непривычно.
— С тех пор как мы поселились здесь, все изменилось.
—Да.
— Надо привыкать, Иак.
—Да.
— Оставь человека. Он не причинит нам вреда.
— Да. Так сказал шаман.
Йак, лишившись всей своей воинственности, поникнув, опустив копье наконечником к земле, отступал все дальше и дальше, согласно кивал. Кивали и остальные гоблины, внимательно слушая слова Уота.
— Смерть человека, смерть Двуживущего никогда не приносит добра. Она влечет за собой лишь месть. Непрекращающуюся цепочку смертей. Двуживущего нельзя убить. Двуживущий всегда возвращается. Так зачем убивать бессмертного? К чему нам бесконечная месть? Шаман сказал — этот человек будет жить с нами. А потом он уйдет. И мы не должны ему мешать…
Глеб всмотрелся в своего защитника. Уот был молод. Высокий лоб еще не прочерчивали складки морщин, в углах глаз не лучились тонкие паутинки. Даже для гоблина он был невысок, и в плечах он не раздавался шире остальных. Но сейчас, когда он говорил, исходила от него какая-то сила. И это чувствовали все…
— Идите, — сказал Уот, взмахом руки распуская сородичей. — Я провожу человека. — Он приблизился к Глебу, осторожно тронул его за локоть. — Пойдем, — сказал гоблин.
И Глеб подчинился.
Глеб задержался у лесных гоблинов намного дольше, чем планировал после разговора с шаманом. На то было несколько причин.
Во-первых, воспалились царапины на спине, и волей-неволей ему приходилось терпеть ежевечерние травяные припарки, которые делала молодая помощница шамана, такая же низкорослая и остроухая, как и все гоблины, но с более мягкими чертами лица. Порой причудливые отблески ночного костра делали ее похожей на человека, на обычную женщину, и тогда Глеб, смущаясь, заставлял себя отвести взгляд от ее маленьких обнаженных грудей.
Второй причиной стал лес. Оживленные магией деревья не признавали Глеба за своего, и однажды, когда он слишком далеко отошел от селения, это едва не стоило ему жизни. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая, как жадные узловатые корни опутали ноги, а острые сучки, похожие на гигантские иглы шиповника, стали медленно клониться к нему… Если бы не подоспевший вовремя Уот, то ни к чему бы оказались все те припарки, что делала ему молодая ученица шамана.
Кроме того, Глебу не хотелось прерывать уроков овладения копьем, которые, по его просьбе, проводил с ним все тот же Уот, не то внук, не то правнук громадного, заплывшего жиром шамана. Гоблин, рисуясь, крутил копье, выписывая в свистящем воздухе петли и восьмерки, а потом, когда Глеб пытался повторить кажущиеся такими простыми и естественными движения, он помирал со смеху над неловкостью своего великорослого ученика. Глеб не обижался, а лишь более внимательно следил за текучими движениями рук Уота и слушал его наставления.
Ночевал Глеб в небольшом шалашике, который он самолично выстроил из сухих ветвей и пучков длинной волокнистой травы.
Иногда у его шалаша собирались зеленокожие детки и, хихикая, с любопытством разглядывали его, а он, не зная, как себя вести, растерянно улыбался и пытался с ними заговорить. Но обычно при первых же звуках его голоса они заливались смехом и убегали, щебеча, словно стайка вспугнутых птах.
Старые гоблины, из тех, что успели попробовать человеческого мяса, избегали его, и порой Глеб ловил на себе косые угрожающие взгляды, но в прямую конфронтацию с ним никто не вступал, и он был благодарен им за это. Он знал, что, несмотря на разницу в весе и росте, в схватке любой гоблин с легкостью продырявит его копьем. Знал он также и то, что терпят его в деревне лишь благодаря негласному покровительству шамана. Он догадывался, что ранними вечерами в землянках идут длинные разговоры о нем, о его дальнейшей судьбе, о том, что надо сделать с заброшенным в этот волшебный лес чужаком, но прямо оспорить решение шамана никто не решался. Сосед-человек был для гоблинов очередным испытанием, очередным явлением новых и еще непривычных порядков, и они мирились с его существованием, стараясь просто его не замечать.
Пожалуй, только Уот относился к Глебу как к равному. Часто, запыхавшись после тренировки, они вдвоем уходили к ручью и там, сев на выпирающие из почвы корневища плакучей ивы, неторопливо разговаривали. Молодой гоблин рассказывал о своей жизни, о жизни племени, об обычаях и обрядах гоблинов, о новом порядке, об оружии и охоте, о лесе и равнинах, о камлании и снотолковании. Глеб внимательно слушал его и думал: а что он может Рассказать этому существу? О машинах и ружьях? О самолетах? О науке? Что можно рассказать о вещах, для которых в этом мире нет названия?..
Глебу нравился Уот. Он представлял новое поколение гоблинов — более терпимых, чем их предки, без звериной жестокости, более адаптивных и цивилизованных. Лес сильно изменил обитателей равнин, и Глебу хотелось верить, что это изменение к лучшему.
Иногда память напоминала ему о полузабытой цели, и тогда Глеб отгонял неприятные мысли. Он хотел остаться у гоблинов. Ему пришлась по вкусу неторопливая жизнь лесных жителей, он наслаждался умиротворенностью природы и непривычным чувством безопасности. Отступил даже вечный страх Двуживущего перед сном, перед обязательным отдыхом, когда тело остается в этом мире, а сам ты перемещаешься в мир первичный, изначальный, реальный, в мир, куда рано или поздно возвращаются все Двуживущие. Ему теперь не приходилось заботиться о безопасном убежище, он просто заползал в свой шалаш и засыпал там, уверенный в неприступности Леса…
Но Глеб знал, что придет время, когда он покинет свое пристанище и выйдет к людям. И он готовился к встрече с ними.
Глава 3Длинные гудки.
На той стороне провода никто не подходит к телефону.
Еще слишком рано.
Глеб насчитал десять гудков. Пятнадцать. Восемнадцатый гудок оборвался щелчком, и в трубке раздался раздраженный голос:
— Какого черта! Неужели не понятно, что, раз я не подхожу, значит, меня нет дома!
— Это Глеб. Привет, Сань.
— А, это ты, — голос чуть успокоился. — Не мог в другое время позвонить? Я всю ночь вкалывал, только поспать лег, а тут ты. Ни свет ни заря.
— Извини. Срочное дело.
—Дело, дело… — обиженно пробормотала трубка. — У всех дела. Только до меня никому нет дела.
— Извини. Срочно.
— Чего там у тебя?
— Может, я лучше приду?
— Сейчас?! — ужаснулся голос. — Дай хоть пару часиков подремать.
— Не могу. Через час буду у тебя.
— А-а! Черт с тобой! Приходи. Пожрать только захвати чего-нибудь.
— Ладно… Короткие гудки.
С самого утра в селении гоблинов царила суматоха. Лазы землянок были распахнуты настежь, то и дело из-под земли, словно чертенята из табакерок, выскакивали остроухие ребятишки, выволакивали травяные циновки, какие-то ящики, вонючие шкуры, еще что-то, протрясали, вычищали, протирали» отскабливали и вновь ныряли в родные норы, уволакивая за собой обновленные вещи. Матери старались присматривать за своими чадами, но и у них хватало дел: из распахнутых люков поднимались вверх парные ароматы готовящейся пищи.
Молодые охотники неспешно прохаживались по поляне, обсуждали что-то, косились на единственную закрытую земянку — на землянку шамана.
Выползли на свет старики — морщинистая кожа у них темная, землистого оттенка, сплошь в пигментных пятнах, словно в язвах. Животы круглые, вспухшие, тугие, как накачанные мячи. Руки-ноги усохли и походят на мертвые древесные сучья. Большие уши обвисли, словно потертые лоскуты кожи…
— Эй, Глеб! — Возле шалаша возник откуда-то Уот. — Не спишь?
— Нет. Смотрю. Что там у вас творится?
— Праздник сегодня.
— Праздник?
—День Большой Охоты.
— Шумно.
— Это всегда так. Надо очистить жилища. Потом шаман призовет добрых духов, отгонит плохих, пройдет по каждому дому. А после этого все воины отправятся на охоту… Мы не так часто охотимся, как когда-то раньше. Но сегодня это должно случиться обязательно… Большая Охота, на ней мальчики становятся воинами, а новые копья обретают хозяев… Хочешь, я поговорю с Мудрейшим? Попрошу его, чтобы и ты принял участие в Охоте.
— Ну, не знаю… Я же человек… Двуживущий.
— Это неважно… — Уот опустился рядом с Глебом, пристроил рядом копье. Прикрыв глаза, скрестил руки на груди и склонил голову. Глеб приготовился слушать. Он знал, что в такой полумолитвенной позе гоблины обычно рассказывают свои предания. И Уот нараспев начал:
— Это случилось давно, когда в Мире еще не было Двуживущих и слова не имели значений. Когда еще не было ночей, и Солнце светило без отдыха, не прячась за горы… Жаркое лето, длиной в несколько лет, выжгло равнины, иссушило реки, и леса горели, пропитывая воздух горечью. Солнце разозлилось на Мир, и никто не знал, как его успокоить… Все живое обезумело: быки пожирали коров, стаи крыс нападали на степных волков, жаворонки клевали мертвечину. Дети рождались мертвыми или изуродованными. Старики уходили так рано, что не успевали передать свои знания… И вот тогда со снежных вершин спустился Сияющий Дух. Он ни на что не был похож, и потому каждый видел его по-своему: нам он явился в виде Синекожего Гоблина, подгорные жители видели его как Рослого Гнома, люди — как Человека в Белых Одеждах, троллям он казался Косматым Великаном… И он объявил, что Солнце надо напитать жирными дымами жертвоприношений, что черные тучи от жертвенных костров должны закрыть Небо, а пепел лечь на почву толстым покрывалом. Только тогда, сказал Сияющий Дух, Солнце перестанет убивать Мир… Он сказал это и людям, и эльфам, и гномам, и троллям. Сказал нам. Каждому, кто мог слышать и понимать… И в небо уперлись черные дымные столбы жертвенных костров. Люди, и гномы, и гоблины — все хотели задобрить Солнце, задобрить для себя, для своего народа. Но небо по-прежнему оставалось добела раскаленным, и уже сама голая земля тлела от солнечного жара…
Вновь вернулся многоликий Сияющий Дух и назначил день. День Большой Охоты. День Великой Жертвы. День Единения.
В назначенный день все племена сошлись вместе. Каждый народ принял участие в Большой Охоте. Огромные костры воспылали в тот день, пожирая горы жертвоприношений. Солнце утонуло в непроницаемых тучах, небо спряталось за пеленой жирного дыма. Стало темно… И тогда пошел дождь. Черный дождь. И лил не переставая три дня. А когда тучи разошлись, стало видно то, что никто никогда еще не видел, — темное небо и звезды.
Ночь… С тех пор Солнце греет землю лишь днем, а ночью дается остыть… И каждый год мы празднуем День Великой Охоты, хотя уже мало кто верит в старые предания…
Уот замолчал, выдержал долгую паузу. Отвел руки от груди, поднял голову, сказал обычным голосом:
— Потому в Большой Охоте может участвовать любой: и гоблин, и человек, и эльф.
— Но, как я понял, Двуживущие не приносили жертву?
— Да. Двуживущие пришли в Мир после того, как родилась Первая Ночь.
— Ты веришь всему этому?
— Это легенда, — произнес Уот, и Глеб не стал уточнять, что именно хотел сказать гоблин своим ответом,
— И сегодня должен пойти дождь, — добавил гоблин, поднимаясь на ноги. — Ас Мудрейшим я поговорю.
Даже в тени было жарко. На небе, видном сквозь прорехи в кронах деревьев, не было ни единого облачка. Светило яркое солнце, повсюду расплескивая теплые живые пятна: по земле, по стволам, по листве…
— Скоро пойдет дождь, — сказал Уот, подняв голову к ясному небу.
Глеб не стал спорить, только чуть пожал плечами… Они находились в самом центре селения гоблинов. Кругом чернели открытые лазы подземных жилищ. Уже почти все жители выбрались из своих землянок на вольный воздух стояли кучками, сгрудившись по интересам: галдящая рыхлая толпа детей, женщины, ведущие непрерывные разговоры, молодые воины с копьями в руках, молчаливые старики, углубившиеся в собственные думы, в видения прошлого, в воспоминания…
— Сегодня пойдет дождь! — исторглись из чрева земли приглушенные слова. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это вещает шаман из своей землянки. Тотчас воцарилось, молчание. Даже детишки в один миг притихли, посерьезнели. Гоблины вытянули шеи, напряглись…
— Солнце омоется влагой и земля напитается кровью! — Шаман по грудь высунулся из землянки. — Сегодня День Большой Охоты! День Рождения Ночи! Наш день! — Большой Гоблин неуклюже выполз из своей норы, и вновь Глеб поразился его габаритам. В правой руке шаман держал обтянутый кожей деревянный обруч, в левой — кость, очень похожую на человеческую берцовую.
— Руки наших воинов станут крепче! А враги ослабнут! — Шаман ударил костью по натянутой коже. Бубен загудел низко, басовито, и Глеб почувствовал, как замерло сердце, как задрожали мышцы, и мир перед глазами вдруг потерял четкость очертаний, растекся и поплыл куда-то…
— Крепче!.. Ослабнут!.. — нестройно подхватили гоблины слова Мудрейшего. И вновь кожаная мембрана заставила трепетать воздух.
— В охоте и войне добрые духи будут с нами!
— …добрые… с нами… — прокатился рокот.
— Зло падет на врагов!
—На врагов!..
Бубен грохотал все громче и громче. Все выше и выше возносил его пританцовывающий шаман, пока не занес над самой головой. Молнией мелькала выбеленная кость. Рокочущее эхо разносилось по лесу.
— Болезни и голод обойдут нас стороной!
— Стороной!..
— Чтобы обрушиться на врагов!
— На врагов!!! — Скрипучие, хриплые, рыкающие голоса старались перекричать оглушительный гул бубна.
— Ветер и солнце, снег и дождь будут помогать нам!
— Нам!!!
— Убивать врагов!.
— Врагов!!!
Глеб вдруг понял, что кричит вместе со всеми. Он остановился, с трудом поборов дрожь в теле, осмотрелся. Гоблины обступили его со всех сторон, они скалили зубы, и слюна текла у них по гладким подбородкам. Глаза их пугающе вывернулись. У многих из разверстых пастей вывалились длинные языки…
Яростно рычал бубен, рычал шаман, рычала толпа.
— Наши дети!
—Дети!!!
— Обретут силу!
—Силу!!!
— Дети врагов наших!
— Наших!!!
— Не проживут и дня!
—Дня!!!
Шаман изогнулся дугой, прогнулся назад, словно хотел встать на мостик, руки его бешено задергались, заходили так быстро, что слились с воздухом, растворились в нем. Кость-колотушка исчезла, превратилась в грохот, в гул, в гром.
Глеб, протиснувшись сквозь толпу, отошел в сторону. Ноги вдруг подкосились.
«…враги ослабнут!..»
И он, успев схватиться за ближайший ствол, соскользнул по нему на траву. Никто не обратил внимания на упавшего человека.
Шаман, брызгая слюной, рычал уже что-то совершенно нечленораздельное. И толпа повторяла его интонации. Он вытанцовывал уродливые па, и гоблины копировали его ломаные движения…
Стало темно. Или это просто потемнело в глазах?
Глеб поднял голову. Невесть откуда взявшаяся иссиня-черная туча закрыла солнце. Сверкнула молния.
Берцовая кость.
Грохотнул гром.
Бубен.
Голова кружилась, кружился лес, кружились зеленые, вдруг потемневшие, кроны. Мелькали ожившие стволы. Качалась земля.
Что-то ударило его в лоб. Звонко, больно. Он едва не потерял сознание, через силу поднял руку. Под ладонью была влага. Кровь? Глеб поднес руку к глазам… Нет. Вода.
Дождь.
Еще одна тяжелая капля зарылась в волосы. Другая клюнула в глаз, потекла слезой по щеке. Глеб утер ее, окончательно приходя в себя.
Уже не так громко стучал бубен, и шаман не плевался сдавленными гортанными звуками. И кое-кто из гоблинов уже в изнеможении валился на землю, на корни, поддеревья, в кусты, а те, что еще держались на ногах, качались от усталости, готовились рухнуть в забытьи.
Высоко в небе, путаясь в клубящейся тьме, вспыхивали молнии. Прокатывался гремучей жестью гром. Оттуда, сверху, от тучи, тянуло свежестью.
Камлающий шаман прохрипел что-то, и бубен выпал из его руки под оглушительный громовой залп. Отлетела в сторону кость-колотушка. Шаман замер на мгновение — вывороченные белки невидящих глаз, распахнутая пасть исходит пеной, — качнулся вперед и упал на землю.
Хлынул ливень. Прошелестел по листве крон, ободрал по пути листья и потопом обрушился на траву. Заскакали, запрыгали капли, словно мириады прозрачных насекомых. В одно мгновение возникли из ниоткуда лужи, вскипели пузырями…
Глеб, глупо улыбаясь, смотрел вверх.
«А ведь они оказались правы, черт возьми! — восторженно думал он. — Дождь все-таки пошел!»
Шаман пришел в себя, когда дождь уже заканчивался. Гоблины окружили его и молча ждали, когда Мудрейший откроет глаза. Немного в отдалении стоял насквозь вымокший Глеб.
— В этот день всегда идет дождь, — негромко сказал Уот, приблизившись к человеку.
— Вы вызвали его? — спросил Глеб.
— Кого?
— Дождь. Грозу.
— Вызвали? — удивился молодой гоблин.
— Камланием. Своей магией.
— Мы ничего не делали.
— Но как же? Я все видел.
—Что именно?
— Ну… Бубен, выкрики, танец…
— Разве этим можно вызвать дождь?.. — совершенно искренне удивился Уот. — Кажется, Мудрейший вернулся. Сейчас он будет обходить жилища, а потом я поговорю с ним о тебе.
Уот вернулся к сородичам, что толпились возле лежащего в луже шамана.
— Я видел Синекожего Гоблина… — еле слышно прошептал шаман, не открывая глаз, оставаясь недвижимым. — Я видел его… — Мудрейший только наметил слова легким шевелением губ, но его соплеменники все поняли и так.
Пророкотал, удаляясь, гром. Грозовая туча скрылась за деревьями, укатилась к горизонту, а может, и вовсе исчезла, растаяла. Прояснившееся небо еще исходило влагой, в проплешинах крон быстро плыли полотнища низких серых облаков, но диск солнца уже проглядывал сквозь бегущую серую пелену, весело проблескивал в разрывах… Деревья вздыхали, отряхивались, сбрасывали С листьев капли дождя. Клубами испарений дышала земля…
— Дождь Обновления омыл наши жилища. — Шаман распахнул глаза, и гоблины дружно отступили на шаг. — Небо напоминает нам о жертве. — Голос Мудрейшего крепчал. — Сегодня вечером мы разожжем костры!
Из толпы вышла Лина, протянула руку старому гоблину, помогла ему подняться. Подставила плечо, и они на какое-то время замерли вдвоем — шаман и его ученица, старик и девушка, гигант и малышка. Мудрейший вновь закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что же привиделось ему в отрывочном бреде камлания, какой облик принял на этот раз Синекожий Гоблин, многоликий Сияющий Дух. Какие слова произнес…
Налетел ветер. Прошелестел кронами, осыпал жемчуг скопившейся влаги. Расшвырял обрывки туч, очистил небо. И исчез.
Шаман выпрямился, поднял веки. Легонько отстранил свою юную помощницу, сказал ей:
— Отнеси все на место.
И Лина послушно отошла, подняла бубен, отыскала в траве белую кость, так похожую на человеческую. Направилась к землянке Мудрейшего.
А сам шаман долго копался в складках рваного одеяния, не обращая внимания на сгрудившихся вокруг сородичей. Наконец извлек толстую короткую палку, сплошь покрытую узорной резьбой, поднял ее над головой, держа обеими руками. Тихо запел, затряс головой в такт странному ритму. Заходил по кругу, с силой притоптывая ногами.
Гоблины опустили головы, отступили еще дальше, отвернулись.
— Пойдем, Глеб, — сказал Уот, беря человека под локоть. —Шаман должен остаться один. Сейчас никто не должен видеть его.
Не оглядываясь, гоблины уходили в сторону густых зарослей шиповника, на противоположный край поляны. И пропадали из виду за кустами.
— А что там? — поинтересовался Глеб.
— Обед. Но ты не должен есть. Тот, кто идет на Большую Охоту, должен быть голоден…
Перед тем как раздвинуть руками мокрые колючие ветви, Глеб оглянулся на танцующего шамана. Большой гоблин содрал с себя всю одежду и неуклюже прыгал, похожий на взбесившуюся огромную лягушку, вдруг вставшую на задние конечности. Его раздутое брюхо дрожало, ноги неуклюже подгибались. Это должно было казаться смешным, но Глеб не засмеялся. Напротив, ему стало жутко — на какое-то мгновение ему почудилось, что шаман вдруг вырос, сравнявшись с самыми высокими деревьями, и глаза его сверкнули, затмив сияние солнца. Какие-то призрачные тени танцевали рядом. Глеб поспешил отвернуться.
— Не оборачивайся! — строго сказал Уот — Мудрейший призывает духов.
На него старались не обращать внимания. Только иногда, когда он неловко натыкался на кого-либо, его одаривали косым взглядом, в котором можно было прочитать все, что угодно: злобу, неприятие, но и терпение, и жалость…
В окружении гоблинов Глеб чувствовал себя изгоем. И он был благодарен Уоту за то, что тот постоянно находился рядом.
— Можешь съесть немного рыбы, — сказал молодой гоблин. — Но если ты хочешь участвовать в Охоте, то не прикасайся к мясу и ко всему растительному.
— Я не голоден, — солгал Глеб.
От группы женщин отделилась и скользнула в их сторону маленькая стройная фигурка. Лина, словно невзначай, коснулась ладонью плеча Уота, окинула теплым взглядом его невысокую мускулистую фигуру. И перевела взгляд на человека, глянула снизу вверх.
— Как твоя спина, Глеб?
— Уже все зажило. Как на собаке.
— Как на собаке, — повторила девушка и хрипло рассмеялась. Глеб осторожно улыбнулся. Поначалу он никак не мог привыкнуть к смеху гоблинов и к их скрипучей речи, но потом притерпелся и вроде бы даже совсем перестал замечать нечеловеческие тембры их голосов. А вот к его смеху зеленокожий народец так и не привык. Стоило Глебу засмеяться, как тотчас лица гоблинов мрачнели, амаленькие дети начинали плакать…
Чего ему не хватало здесь, так это искреннего смеха. Нормального человеческого веселья. И большой дружной компании. Друзей…
Еще слишком рано.
Глеб насчитал десять гудков. Пятнадцать. Восемнадцатый гудок оборвался щелчком, и в трубке раздался раздраженный голос:
— Какого черта! Неужели не понятно, что, раз я не подхожу, значит, меня нет дома!
— Это Глеб. Привет, Сань.
— А, это ты, — голос чуть успокоился. — Не мог в другое время позвонить? Я всю ночь вкалывал, только поспать лег, а тут ты. Ни свет ни заря.
— Извини. Срочное дело.
—Дело, дело… — обиженно пробормотала трубка. — У всех дела. Только до меня никому нет дела.
— Извини. Срочно.
— Чего там у тебя?
— Может, я лучше приду?
— Сейчас?! — ужаснулся голос. — Дай хоть пару часиков подремать.
— Не могу. Через час буду у тебя.
— А-а! Черт с тобой! Приходи. Пожрать только захвати чего-нибудь.
— Ладно… Короткие гудки.
С самого утра в селении гоблинов царила суматоха. Лазы землянок были распахнуты настежь, то и дело из-под земли, словно чертенята из табакерок, выскакивали остроухие ребятишки, выволакивали травяные циновки, какие-то ящики, вонючие шкуры, еще что-то, протрясали, вычищали, протирали» отскабливали и вновь ныряли в родные норы, уволакивая за собой обновленные вещи. Матери старались присматривать за своими чадами, но и у них хватало дел: из распахнутых люков поднимались вверх парные ароматы готовящейся пищи.
Молодые охотники неспешно прохаживались по поляне, обсуждали что-то, косились на единственную закрытую земянку — на землянку шамана.
Выползли на свет старики — морщинистая кожа у них темная, землистого оттенка, сплошь в пигментных пятнах, словно в язвах. Животы круглые, вспухшие, тугие, как накачанные мячи. Руки-ноги усохли и походят на мертвые древесные сучья. Большие уши обвисли, словно потертые лоскуты кожи…
— Эй, Глеб! — Возле шалаша возник откуда-то Уот. — Не спишь?
— Нет. Смотрю. Что там у вас творится?
— Праздник сегодня.
— Праздник?
—День Большой Охоты.
— Шумно.
— Это всегда так. Надо очистить жилища. Потом шаман призовет добрых духов, отгонит плохих, пройдет по каждому дому. А после этого все воины отправятся на охоту… Мы не так часто охотимся, как когда-то раньше. Но сегодня это должно случиться обязательно… Большая Охота, на ней мальчики становятся воинами, а новые копья обретают хозяев… Хочешь, я поговорю с Мудрейшим? Попрошу его, чтобы и ты принял участие в Охоте.
— Ну, не знаю… Я же человек… Двуживущий.
— Это неважно… — Уот опустился рядом с Глебом, пристроил рядом копье. Прикрыв глаза, скрестил руки на груди и склонил голову. Глеб приготовился слушать. Он знал, что в такой полумолитвенной позе гоблины обычно рассказывают свои предания. И Уот нараспев начал:
— Это случилось давно, когда в Мире еще не было Двуживущих и слова не имели значений. Когда еще не было ночей, и Солнце светило без отдыха, не прячась за горы… Жаркое лето, длиной в несколько лет, выжгло равнины, иссушило реки, и леса горели, пропитывая воздух горечью. Солнце разозлилось на Мир, и никто не знал, как его успокоить… Все живое обезумело: быки пожирали коров, стаи крыс нападали на степных волков, жаворонки клевали мертвечину. Дети рождались мертвыми или изуродованными. Старики уходили так рано, что не успевали передать свои знания… И вот тогда со снежных вершин спустился Сияющий Дух. Он ни на что не был похож, и потому каждый видел его по-своему: нам он явился в виде Синекожего Гоблина, подгорные жители видели его как Рослого Гнома, люди — как Человека в Белых Одеждах, троллям он казался Косматым Великаном… И он объявил, что Солнце надо напитать жирными дымами жертвоприношений, что черные тучи от жертвенных костров должны закрыть Небо, а пепел лечь на почву толстым покрывалом. Только тогда, сказал Сияющий Дух, Солнце перестанет убивать Мир… Он сказал это и людям, и эльфам, и гномам, и троллям. Сказал нам. Каждому, кто мог слышать и понимать… И в небо уперлись черные дымные столбы жертвенных костров. Люди, и гномы, и гоблины — все хотели задобрить Солнце, задобрить для себя, для своего народа. Но небо по-прежнему оставалось добела раскаленным, и уже сама голая земля тлела от солнечного жара…
Вновь вернулся многоликий Сияющий Дух и назначил день. День Большой Охоты. День Великой Жертвы. День Единения.
В назначенный день все племена сошлись вместе. Каждый народ принял участие в Большой Охоте. Огромные костры воспылали в тот день, пожирая горы жертвоприношений. Солнце утонуло в непроницаемых тучах, небо спряталось за пеленой жирного дыма. Стало темно… И тогда пошел дождь. Черный дождь. И лил не переставая три дня. А когда тучи разошлись, стало видно то, что никто никогда еще не видел, — темное небо и звезды.
Ночь… С тех пор Солнце греет землю лишь днем, а ночью дается остыть… И каждый год мы празднуем День Великой Охоты, хотя уже мало кто верит в старые предания…
Уот замолчал, выдержал долгую паузу. Отвел руки от груди, поднял голову, сказал обычным голосом:
— Потому в Большой Охоте может участвовать любой: и гоблин, и человек, и эльф.
— Но, как я понял, Двуживущие не приносили жертву?
— Да. Двуживущие пришли в Мир после того, как родилась Первая Ночь.
— Ты веришь всему этому?
— Это легенда, — произнес Уот, и Глеб не стал уточнять, что именно хотел сказать гоблин своим ответом,
— И сегодня должен пойти дождь, — добавил гоблин, поднимаясь на ноги. — Ас Мудрейшим я поговорю.
Даже в тени было жарко. На небе, видном сквозь прорехи в кронах деревьев, не было ни единого облачка. Светило яркое солнце, повсюду расплескивая теплые живые пятна: по земле, по стволам, по листве…
— Скоро пойдет дождь, — сказал Уот, подняв голову к ясному небу.
Глеб не стал спорить, только чуть пожал плечами… Они находились в самом центре селения гоблинов. Кругом чернели открытые лазы подземных жилищ. Уже почти все жители выбрались из своих землянок на вольный воздух стояли кучками, сгрудившись по интересам: галдящая рыхлая толпа детей, женщины, ведущие непрерывные разговоры, молодые воины с копьями в руках, молчаливые старики, углубившиеся в собственные думы, в видения прошлого, в воспоминания…
— Сегодня пойдет дождь! — исторглись из чрева земли приглушенные слова. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это вещает шаман из своей землянки. Тотчас воцарилось, молчание. Даже детишки в один миг притихли, посерьезнели. Гоблины вытянули шеи, напряглись…
— Солнце омоется влагой и земля напитается кровью! — Шаман по грудь высунулся из землянки. — Сегодня День Большой Охоты! День Рождения Ночи! Наш день! — Большой Гоблин неуклюже выполз из своей норы, и вновь Глеб поразился его габаритам. В правой руке шаман держал обтянутый кожей деревянный обруч, в левой — кость, очень похожую на человеческую берцовую.
— Руки наших воинов станут крепче! А враги ослабнут! — Шаман ударил костью по натянутой коже. Бубен загудел низко, басовито, и Глеб почувствовал, как замерло сердце, как задрожали мышцы, и мир перед глазами вдруг потерял четкость очертаний, растекся и поплыл куда-то…
— Крепче!.. Ослабнут!.. — нестройно подхватили гоблины слова Мудрейшего. И вновь кожаная мембрана заставила трепетать воздух.
— В охоте и войне добрые духи будут с нами!
— …добрые… с нами… — прокатился рокот.
— Зло падет на врагов!
—На врагов!..
Бубен грохотал все громче и громче. Все выше и выше возносил его пританцовывающий шаман, пока не занес над самой головой. Молнией мелькала выбеленная кость. Рокочущее эхо разносилось по лесу.
— Болезни и голод обойдут нас стороной!
— Стороной!..
— Чтобы обрушиться на врагов!
— На врагов!!! — Скрипучие, хриплые, рыкающие голоса старались перекричать оглушительный гул бубна.
— Ветер и солнце, снег и дождь будут помогать нам!
— Нам!!!
— Убивать врагов!.
— Врагов!!!
Глеб вдруг понял, что кричит вместе со всеми. Он остановился, с трудом поборов дрожь в теле, осмотрелся. Гоблины обступили его со всех сторон, они скалили зубы, и слюна текла у них по гладким подбородкам. Глаза их пугающе вывернулись. У многих из разверстых пастей вывалились длинные языки…
Яростно рычал бубен, рычал шаман, рычала толпа.
— Наши дети!
—Дети!!!
— Обретут силу!
—Силу!!!
— Дети врагов наших!
— Наших!!!
— Не проживут и дня!
—Дня!!!
Шаман изогнулся дугой, прогнулся назад, словно хотел встать на мостик, руки его бешено задергались, заходили так быстро, что слились с воздухом, растворились в нем. Кость-колотушка исчезла, превратилась в грохот, в гул, в гром.
Глеб, протиснувшись сквозь толпу, отошел в сторону. Ноги вдруг подкосились.
«…враги ослабнут!..»
И он, успев схватиться за ближайший ствол, соскользнул по нему на траву. Никто не обратил внимания на упавшего человека.
Шаман, брызгая слюной, рычал уже что-то совершенно нечленораздельное. И толпа повторяла его интонации. Он вытанцовывал уродливые па, и гоблины копировали его ломаные движения…
Стало темно. Или это просто потемнело в глазах?
Глеб поднял голову. Невесть откуда взявшаяся иссиня-черная туча закрыла солнце. Сверкнула молния.
Берцовая кость.
Грохотнул гром.
Бубен.
Голова кружилась, кружился лес, кружились зеленые, вдруг потемневшие, кроны. Мелькали ожившие стволы. Качалась земля.
Что-то ударило его в лоб. Звонко, больно. Он едва не потерял сознание, через силу поднял руку. Под ладонью была влага. Кровь? Глеб поднес руку к глазам… Нет. Вода.
Дождь.
Еще одна тяжелая капля зарылась в волосы. Другая клюнула в глаз, потекла слезой по щеке. Глеб утер ее, окончательно приходя в себя.
Уже не так громко стучал бубен, и шаман не плевался сдавленными гортанными звуками. И кое-кто из гоблинов уже в изнеможении валился на землю, на корни, поддеревья, в кусты, а те, что еще держались на ногах, качались от усталости, готовились рухнуть в забытьи.
Высоко в небе, путаясь в клубящейся тьме, вспыхивали молнии. Прокатывался гремучей жестью гром. Оттуда, сверху, от тучи, тянуло свежестью.
Камлающий шаман прохрипел что-то, и бубен выпал из его руки под оглушительный громовой залп. Отлетела в сторону кость-колотушка. Шаман замер на мгновение — вывороченные белки невидящих глаз, распахнутая пасть исходит пеной, — качнулся вперед и упал на землю.
Хлынул ливень. Прошелестел по листве крон, ободрал по пути листья и потопом обрушился на траву. Заскакали, запрыгали капли, словно мириады прозрачных насекомых. В одно мгновение возникли из ниоткуда лужи, вскипели пузырями…
Глеб, глупо улыбаясь, смотрел вверх.
«А ведь они оказались правы, черт возьми! — восторженно думал он. — Дождь все-таки пошел!»
Шаман пришел в себя, когда дождь уже заканчивался. Гоблины окружили его и молча ждали, когда Мудрейший откроет глаза. Немного в отдалении стоял насквозь вымокший Глеб.
— В этот день всегда идет дождь, — негромко сказал Уот, приблизившись к человеку.
— Вы вызвали его? — спросил Глеб.
— Кого?
— Дождь. Грозу.
— Вызвали? — удивился молодой гоблин.
— Камланием. Своей магией.
— Мы ничего не делали.
— Но как же? Я все видел.
—Что именно?
— Ну… Бубен, выкрики, танец…
— Разве этим можно вызвать дождь?.. — совершенно искренне удивился Уот. — Кажется, Мудрейший вернулся. Сейчас он будет обходить жилища, а потом я поговорю с ним о тебе.
Уот вернулся к сородичам, что толпились возле лежащего в луже шамана.
— Я видел Синекожего Гоблина… — еле слышно прошептал шаман, не открывая глаз, оставаясь недвижимым. — Я видел его… — Мудрейший только наметил слова легким шевелением губ, но его соплеменники все поняли и так.
Пророкотал, удаляясь, гром. Грозовая туча скрылась за деревьями, укатилась к горизонту, а может, и вовсе исчезла, растаяла. Прояснившееся небо еще исходило влагой, в проплешинах крон быстро плыли полотнища низких серых облаков, но диск солнца уже проглядывал сквозь бегущую серую пелену, весело проблескивал в разрывах… Деревья вздыхали, отряхивались, сбрасывали С листьев капли дождя. Клубами испарений дышала земля…
— Дождь Обновления омыл наши жилища. — Шаман распахнул глаза, и гоблины дружно отступили на шаг. — Небо напоминает нам о жертве. — Голос Мудрейшего крепчал. — Сегодня вечером мы разожжем костры!
Из толпы вышла Лина, протянула руку старому гоблину, помогла ему подняться. Подставила плечо, и они на какое-то время замерли вдвоем — шаман и его ученица, старик и девушка, гигант и малышка. Мудрейший вновь закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что же привиделось ему в отрывочном бреде камлания, какой облик принял на этот раз Синекожий Гоблин, многоликий Сияющий Дух. Какие слова произнес…
Налетел ветер. Прошелестел кронами, осыпал жемчуг скопившейся влаги. Расшвырял обрывки туч, очистил небо. И исчез.
Шаман выпрямился, поднял веки. Легонько отстранил свою юную помощницу, сказал ей:
— Отнеси все на место.
И Лина послушно отошла, подняла бубен, отыскала в траве белую кость, так похожую на человеческую. Направилась к землянке Мудрейшего.
А сам шаман долго копался в складках рваного одеяния, не обращая внимания на сгрудившихся вокруг сородичей. Наконец извлек толстую короткую палку, сплошь покрытую узорной резьбой, поднял ее над головой, держа обеими руками. Тихо запел, затряс головой в такт странному ритму. Заходил по кругу, с силой притоптывая ногами.
Гоблины опустили головы, отступили еще дальше, отвернулись.
— Пойдем, Глеб, — сказал Уот, беря человека под локоть. —Шаман должен остаться один. Сейчас никто не должен видеть его.
Не оглядываясь, гоблины уходили в сторону густых зарослей шиповника, на противоположный край поляны. И пропадали из виду за кустами.
— А что там? — поинтересовался Глеб.
— Обед. Но ты не должен есть. Тот, кто идет на Большую Охоту, должен быть голоден…
Перед тем как раздвинуть руками мокрые колючие ветви, Глеб оглянулся на танцующего шамана. Большой гоблин содрал с себя всю одежду и неуклюже прыгал, похожий на взбесившуюся огромную лягушку, вдруг вставшую на задние конечности. Его раздутое брюхо дрожало, ноги неуклюже подгибались. Это должно было казаться смешным, но Глеб не засмеялся. Напротив, ему стало жутко — на какое-то мгновение ему почудилось, что шаман вдруг вырос, сравнявшись с самыми высокими деревьями, и глаза его сверкнули, затмив сияние солнца. Какие-то призрачные тени танцевали рядом. Глеб поспешил отвернуться.
— Не оборачивайся! — строго сказал Уот — Мудрейший призывает духов.
На него старались не обращать внимания. Только иногда, когда он неловко натыкался на кого-либо, его одаривали косым взглядом, в котором можно было прочитать все, что угодно: злобу, неприятие, но и терпение, и жалость…
В окружении гоблинов Глеб чувствовал себя изгоем. И он был благодарен Уоту за то, что тот постоянно находился рядом.
— Можешь съесть немного рыбы, — сказал молодой гоблин. — Но если ты хочешь участвовать в Охоте, то не прикасайся к мясу и ко всему растительному.
— Я не голоден, — солгал Глеб.
От группы женщин отделилась и скользнула в их сторону маленькая стройная фигурка. Лина, словно невзначай, коснулась ладонью плеча Уота, окинула теплым взглядом его невысокую мускулистую фигуру. И перевела взгляд на человека, глянула снизу вверх.
— Как твоя спина, Глеб?
— Уже все зажило. Как на собаке.
— Как на собаке, — повторила девушка и хрипло рассмеялась. Глеб осторожно улыбнулся. Поначалу он никак не мог привыкнуть к смеху гоблинов и к их скрипучей речи, но потом притерпелся и вроде бы даже совсем перестал замечать нечеловеческие тембры их голосов. А вот к его смеху зеленокожий народец так и не привык. Стоило Глебу засмеяться, как тотчас лица гоблинов мрачнели, амаленькие дети начинали плакать…
Чего ему не хватало здесь, так это искреннего смеха. Нормального человеческого веселья. И большой дружной компании. Друзей…