Страница:
Впрочем, друзей ему всегда не хватало…
— Как на собаке, — еще раз повторила Лина, покачала головой.—Ты забавный, человек.
— И вкусный, — бросил кто-то, проходя мимо. Глеб поднял голову и узнал Аута — вечно всем недовольного гоблина средних лет.
— Не обращай внимания, — сказал Уот.
— А что, — Глеб усмехнулся, — пожалуй, это можно назвать комплиментом…
Было тесно. Все жители деревни покинули свои дома, собравшись на берегу маленького ручья, в светлом сосновом бору, на месте, где некоторые семьи ставили легкие летние жилища, на теплую пору перебираясь из затхлых землянок поближе к свету и чистому воздуху. Вот и сейчас здесь торчали конусы шатров, дымились костры. В закопченных котлах и на длинных вертелах готовилась, а по большей части разогревалась уже готовая пища. Гроздья рыбы, нанизанной на прутья, коптились в густом ольховом дыму. Вялились на солнце развешанные на сучьях полоски мяса.
А в десяти минутах ходьбы к северу, за неглубоким оврагом, за стеной колючего шиповника бродил в одиночестве шаман, пел, призывая духов, потрясал в воздухе коротким резным жезлом, очищая подземные жилища. В одиночестве ли?
— А ты видела духов, Лина? — спросил Глеб.
— Их нельзя увидеть, — ответила девушка. — То, что мы можем видеть, это лишь их тени, но сами духи всегда остаются незримы.
— И ты видела их тени?
— Конечно. Все видят тени духов. Но многие не понимают, что именно они наблюдают. А то и просто не хотят замечать.
— И какие они?
— Разные.
Глеб хмыкнул. Лина неверно истолковала его усмешку, вскинулась, сказала серьезно:
— Да. Они разные… Смотри. Вот твоя тень. А вот тень Уота. Вроде бы они одинаковы. Почти неотличимы, разве только твоя тень чуть больше… Но вот это тень человека, — она показала рукой. — А это тень гоблина. Они же совершенно разные. Совершенно. Хоть ты и не замечаешь этого…
Уот долго изучал свою тень, сравнивая ее с тенями Глеба и Лины. Когда он поднял голову, в глазах его светился вопрос.
—А когда прячется солнце, куда девается тень?
— Она возвращается в свой мир.
— Как Двуживущие?
—Да.
— Так, значит, Двуживущие — это тени?
Лина задумалась. И на вопрос Уота ответил Глеб:
— Ты прав. Здесь мы только тени. Не больше.
Девушка внимательно глянула на него. Хотела что-то спросить, но осеклась и быстро отошла в сторону, к прочим женщинам.
— Уот!
Молодой гоблин и Глеб одновременно повернулись на зов. Помахивая копьем, к ним направлялся Аут.
— Уот, ты готов к Охоте?
— Конечно. Я хочу взять с собой Глеба.
— Взять человека?
—Да.
— А что сказал Мудрейший?
— Я еще не говорил с ним. Но, думаю, он не будет против. Аут окинул взглядом высокую фигуру Глеба, ухмыльнулся и неожиданно согласился:
— А почему бы и нет?..
Пиршество под высокими соснами набирало силу. Старики, женщины и дети ходили с набитыми ртами, постоянно что-то пережевывая. Болтали друг с другом, делились лакомыми кусками, с удовольствием угощались сами. Все до единого — и маленькие дети в том числе — пили перебродивший ягодный сок. Хмелели. Кое-кто уже нетвердо держался на ногах. Запинался, хватался за соседей. И успокаивался, засыпал, пригревшись у одного из костров… Мужчины же ни к еде, ни к выпивке не притрагивались. Они должны были оставаться чистыми до окончания Большой Охоты. Воины небольшими группками сидели возле костров, втягивали ноздрями ароматы дымного воздуха, шлифовали наконечники своих копий и распевали долгие тоскливые песни, смысл которых Глеб все никак не мог уловить.
Возле дальнего шатра кто-то танцевал, оттуда доносилось ритмичное перестукивание примитивных деревянных барабанов. Глеб всмотрелся в двигающиеся фигуры, но узнал только Лину. Впрочем, уже через мгновение его внимание переключилось на Уота, вокруг которого собралась тесная стайка подростков. Как обычно, Уот рассказывал какую-то легенду. Глеб подошел поближе, вслушался. .
— …поспорили, кто важней. Солнце сказало: «Ты всего лишь моя тень. Я ярче и горячей. Никто не может смотреть мне в лицо». А Луна возразила: «Но я освещаю мир ночью. А ты поднимаешь на небо днем, когда и так светло»…
«Где-то я читал что-то подобное», — подумал Глеб, улыбаясь.
Один подросток — нескладный, голенастый — отвлекся, повернул голову, глянул на что-то под ногами. И вдруг прыгнул в сторону, быстрой рукой вырвал клок травы, сунул его в огромный рот, зачавкал. Глеба передернуло. Он увидел, как из пасти молодого гоблина выскользнул серый мышиный хвост, еще дергающийся, живой, хлещущий по щекам. Тонкая струйка крови просочилась из уголка безгубого рта, и остроухий подросток слизнул ее языком, одновременно всосав хвост, словно длинную макаронину…
«Все-таки они животные, — торопливо отворачиваясь, подумал Глеб. — Разумные, с целой системой верований и предрассудков, со своей магией, со своими традициями… Но животные».
Шаман возник словно из ниоткуда. Только что воины тянули свои совсем не воинственные песни, дети носились друг за другом, ворчали старики, доверительно шептались женщины, как вдруг в самом центре праздника появился Большой Гоблин, уже не голый, уже одетый в свое рванье, вроде бы похудевший, изнуренный, болезненный. Качающийся, словно камыш на ветру. Поднял руку. И тотчас все стихло. Все замерло.
— Можно возвращаться, — объявил Мудрейший и стал заваливаться вперед, потеряв последние силы. К нему метнулась Лина, обвила руками, поддержала. Крикнула:
— Воды!
Кто-то протянул глиняную бутыль с вином, но помощница шамана отстранила емкость, требовательно повторила:
— Воды!
— Все в порядке, — сказал Мудрейший, пытаясь выпрямиться. — Просто я устал. Духи леса становятся все более непослушными. Они признают лишь магию Древесного Топора. А я уже стар, чтобы на равных говорить с ними.
Уот принес воды. Передал Лине. Шаман взял чашу из рук девушки, немного отпил, остаток вылил себе налицо.
— Мудрейший, — сказал Уот, поддерживая старика с правой стороны, — я бы хотел взять на Охоту человека. Разрешишь ли ты?
Шаман медленно повернул свое лицо к Уоту, наставительно к ответил тихим голосом:
— Неважно, чего ты хочешь. Неважно, разрешу ли я. Главное, захочет ли человек… — Он в упор глянул на Глеба. — Ты хочешь этого, Двуживущий?
— Да! — Глеб кивнул, сам не зная почему соглашаясь.
— Тогда ты будешь участвовать в Большой Охоте. И она уже началась! — Шаман неожиданно легко выпрямился, отстранил и Уота, и Лину, шагнул к Глебу, коснулся его своей лапой. И рявкнул во все горло: — Большая Охота началась!
Сосновый бор взорвался ревом. Воины вскочили, потрясая копьями. Матери торопливо уводили детей. Старики поднимались и спешили убраться в ненадежные летние жилища.
Солнце медленно клонилось к западу.
— Мы должны принести жертву до заката, — объяснял Уот Глебу. — Каждый воин положит что-то в жертвенный огонь. И чем богаче будет его добыча, тем больше силы и удачи подарит ему Солнце.
— И кого же мы ищем? Кабана? Медведя? Лося? Уот отрицательно помотал головой.
— Мы не ищем. Солнце само направит к нам то, что достойно нас.
— А если это будет мышь? — спросил Глеб и вспомнил голый серый хвост, червем извивающийся в пасти подростка-гоблина.
— Половина охотников принесет сегодня мышей, — ухмыльнулся Уот. — Многие вернутся с кроликами. Кому-то встретится олень или молодой кабан. Но думаю, что главной дичью сегодня станет человек.
— Человек?
— Двуживущий.
—Я?
—Да.
Какое-то время Глеб переваривал услышанное. Если это была шутка, то очень неуклюжая. Уот обычно так не шутил.
— Ты серьезно?
—Да.
— Но ты же говорил, что это День Единения.
— Напитать собой Солнце — большая честь, — произнес Уот. И вновь Глеб не понял, шутит гоблин или говорит серьезно…
Они шли вдвоем. Как успел выяснить Глеб, большинство воинов охотились в одиночку. Одинокий охотник ни с кем не делил свою добычу, свою жертву. Он получал от Солнца ровно столько силы и удачи, сколько заслуживал. Группами же держались совсем молодые гоблины, еще даже не успевшие получить боевых копий и вынужденные обходиться простыми кольями, острый конец которых для прочности обжигался в пламени костра. Такое неуклюжее оружие было сейчас и у Глеба.
Уот держал копье на изготовку и внимательно оглядывался по сторонам, вслушивался в невнятные шорохи леса. Уже часа три ломились они сквозь чащобу, уходя все дальше и дальше от поселения. Сосны сменились елями, затем, продравшись сквозь заросли лещины, товарищи оказались в мрачном, полном бурелома осиннике.
— Не бойся, — сказал Уот. — Ведь ты тоже охотник.
— Я не боюсь, — возмутился Глеб, — просто… как-то это нехорошо. Не предупредив меня ни о чем, только и рассказав эту глупую легенду…
— Легенды не бывают глупыми.
— Все равно…
— Тихо! — насторожился вдруг Уот, замерев на месте.
— Что?
Гоблин какое-то время стоял неподвижно, и уши его забавно подрагивали.
— Что-то… — сказал Уот, но не закончил фразы, потому что —это «что-то» вышло прямо на них.
— Как дела, Ayr? — спросил Глеб у выступившего из зарослей крапивы знакомого гоблина.
— Уже лучше, — ответил тот, перехватывая копье. Уот выдвинулся вперед, заслонив собой человека.
— Я предлагаю тебе присоединиться к нашей группе, — миролюбиво сказал он. — И третья часть добычи будет твоей.
— Нет. — Аут был спокоен. Он, не отрываясь, смотрел на Глеба, и ладони его гладили древко копья. — Солнце уже показало мне мою добычу.
— Человек? — уточнил Уот, хотя и так все было ясно.
— Да. Только человек.
Глеб крепче сжал в руках свою неуклюжую заостренную жердь. Мелькнула трусливая мыслишка о бегстве. Интересно, если жертва убежит, пошлет ли Солнце еще одну нерасторопному воину?
— Ты должен биться, — быстро шепнул Уот и отступил.
— Но я… — Глеб хотел возразить, сказать, что бой не имеет смысла, что его поражение неизбежно; Но не успел. Аут рявкнул и бросился на человека, без излишних затей выставив копье перед собой. Он был небрежен и самоуверен. Возможно, он даже не знал, что Глеб брал уроки фехтования Уота. Он хотел лишь пронзить подвернувшуюся дичь. Жертву. Не дать ей уйти. Просто ткнуть…
Глеб ничего не успел понять, сработал рефлекс. Он, словно на тренировке, хлестким ударом своей жердины отвел направленное в грудь острие и, не мешкая, со всей силы саданул противника по плоской лысой макушке.
Что-то — не то череп гоблина, не то палка — хрустнуло, и Аут рухнул прямо под ноги человеку.
Глеб пинком отшвырнул подальше вывалившееся копье и отпрыгнул, готовый продолжать схватку, еще не совсем веря, что ему удалось свалить противника на землю…
Потом, анализируя свои действия, он не мог понять, что же не дало ему броситься на упавшего и добивать, добивать, защищая свою жизнь? Почему-то он не сделал этого. Почему? Ведь в то мгновение он с ужасом думал, что сейчас Аут поднимется, выхватит из травы оброненное копье, ввинтится им в воздух, и уже ничто не сможет остановить смертоносных выпадов. В тот жуткий момент Глеб не знал, что…
Аут был мертв. Нигде не было ни единой капли крови, и тело его сохраняло некую жизненную грацию, по которой всегда, с первого взгляда можно спящего отличить от мертвого. Но… Гоблин был мертв.
— Мертв! — подтвердил Уот. Он поднял копье убитого, внимательно осмотрел его, протянул человеку. — Я знал, что ты справишься. Теперь это оружие принадлежит тебе.
— Надолго ли? — Глеб невесело скривил рот, взял оружие, примерил, покачал в ладони. Он уже мог отличить хорошее копье от плохого. Это было лучшим из всех, что ему когда-либо приходилось держать в руках. — Я ведь убил твоего сородича. Мне нельзя возвращаться в деревню.
— Наоборот. Ты сделал Аута бессмертным, и все будут благодарны тебе. Ведь его дух после сожжения станет частицей Солнца. И Солнце породнится с нами.
Глеб на мгновение задумался.
— Ты действительно в это веришь?
— Верю? — переспросил Уот и улыбнулся бестолковости Двуживущего. — Видишь это дерево? Ты веришь в него? Как можно верить или не верить в то, что существует?
— Но ведь этого дерева нет, — сказал Глеб, забыв вдруг, что разговаривает сейчас с тем, кого также не существут в действительности.
— Как же? Ты видишь его? Слышишь? Можешь прикоснуться?
— Да. Но это… — Он задумался, стоит ли объяснять гоблину устройство Мира. Рассказывать о том, что все вокруг — лишь образы, созданные программой. Электронные импульсы в недрах сети, в схемах компьютера, в мозгу. Обман, подмена, иллюзия… Где найти слова?.. Он вздохнул, сделал неопределенный жест, сказал: — Это не настоящее дерево. Его не существует в действительности. Это… тень…
— Но и ты тоже тень, Двуживущий. Ты сам это недавно сказал. Значит, ты тоже не настоящий?
Глеб, пытаясь подыскать какие-то аргументы, опустил глаза, уперся взглядом в распростертое безжизненное тело Аута. Зачем я спорю? И с кем? С собой? С компьютером?
— Ладно, пойдем, — он махнул рукой.
— Подожди. Я еще не закончил свою Охоту.
— А разве моя… — Глеб хотел произнести слово «добыча», но не смог,—разве Аут… жертва… не одна на двоих?
Уотдико посмотрел на человека. Возмущенно фыркнув, спросил:
— Неужели ты думаешь, что гоблин может принести в жертву собрата?
— Ну… — Глеб почувствовал себя круглым дураком и в который уже раз понял, что ему никогда не постичь все странности этого зеленокожего народца.
Сделав два шага в сторону, Уот вонзил копье в ствол старой осины, пригвоздив к коре большую пеструю бабочку. Он снял ее с острия, показал Глебу, сказал:
— Ее я и принесу в жертву.
— Такую маленькую? А не боишься, что Солнце разозлится на тебя?
— Я не верю в глупые предрассудки.
Глеб крякнул и почесал затылок. Что там народ! Один-единственный гоблин и то был непостижим…
Солнце уже давно миновало зенит и скрылось за деревьями. Мягко светились кроны на самой крыше леса, высоко над головами товарищей. А внизу уже сгущались тени…
— Надо спешить, — сказал Уот. — Скоро зажгут костры.
— Успеем. — Глеб развернулся, готовый следовать в обратном направлении.
— Ты кое-что забыл, — произнес гоблин и показал свою бабочку.
— А, ну да! — спохватился Глеб, подошел к телу Аута. Внутренне содрогнувшись, взвалил труп на плечи. «Они же животные», —напомнил он себе. И, как ни странно, это подействовало — он успокоился.
— Идем! Надеюсь, Солнце будет нами довольно.
Срубы, сложенные из огромных бревен, пылали. От них исходил такой жар, что каждый, кто приближался к пламени для того, чтобы отправить к Солнцу свою жертву, был вынужден отворачивать лицо.
— Человек! Человек! — пронеслось по рядам гоблинов, когда Глеб и Уот ступили на поляну. Навстречу вышел шаман.
— Вы едва не опоздали.
— Мы спешили.
— Солнце вот-вот уйдет за край земли.
Глеб хотел спросить, как шаман может утверждать, что солнце сейчас сядет, если за деревьями уже давно не видно ни дневного светила, ни тем более самого горизонта. Но Уот не дал человеку рта раскрыть, сам заговорил с Мудрейшим:
— Двуживущий породнил нас с Солнцем. Аут теперь будет жить вечно. Он будет следить за нами и за нашими врагами. И помогать нам.
— Это Аут? Хороший выбор.
— Выбор Солнца.
— А что у тебя?
Уот протянул Мудрейшему ладонь. Мятые крылья со стертой пыльцой. Шаман вздрогнул.
— Я видел это уже. Сегодня. Синекожий Гоблин показал ее мне и сказал… сказал…
— Это мой дар Солнцу.
— Хорошо. — Мудрейший справился с собой, и голос его обрел обычную твердость. — Костры ждут. Идите.
Глеб передал свое — свое собственное! — копье Уоту, осторожно снял с плеча тело Аута, положил в траву. Тотчас рядом появились гоблины, знакомые и не очень, сгрудились кругом, забормотали что-то неразборчивое. Склоняясь к трупу, касались его ладонями, гладили. Стали понемногу оттеснять человека…
— Они просят защиты, — сказал шаман, заметив нерешительность Двуживущего. — Теперь Аут намного могущественней, чем я. Странно, правда? Мертвый стал могущественней живого… Торопись, Солнце скоро уйдет…
Глеб, не обращая внимания на тянущиеся отовсюду руки, поднял труп и шагнул в толпу гоблинов. Перед ним расступились.
Бушующее пламя жертвенного костра спекало кожу на лице, от жара затрещали волосы. Но Глеб сделал еще шаг и еще: ближе и ближе — уже почти в упор, уже задыхаясь, превозмогая нестерпи-мое пекло. Он знал, что все гоблины сейчас следят за ним. И он хотел им доказать, что… Что?.. Что человек может приблизиться к пламени, не отворачивая лица? Не боясь вспыхнуть живым факелом?
Глеб швырнул легкое, будто бы усохшее тело Аута в огонь. Кинул точно в пылающее жерло сложенного из бревен сруба. И торопливо отошел прочь, в прохладу и свежесть опускающегося на лес вечера.
Взметнулись в небо искры, словно рой потревоженных насекомых. Запахло горелым мясом. И через минуту потек вверх плотный черный дым.
До смерти уставший Глеб, не оглядываясь, уходил. Он спешил К своему шалашу, в свой дом, в свой маленький мирок. Сейчас он хотел только одного. Он хотел одиночества.
Первое убийство в этой жизни. Такое странное, ни на что не похожее. Вроде бы и не убийство вовсе…
Гоблины, задрав головы, смотрели на кроны деревьев, туда, где застревал и мешался с подступающей темнотой дым от жертвенных костров.
— Солнце приняло жертвы! — провозгласил Мудрейший.
Праздник Большой Охоты закончился.
Быстро летели дни.
Их нельзя было назвать однообразными, хотя в большинстве своем они и походили друг на друга. Но каждый день нес с собой что-то новое — какое-то новое знание, открытие, откровение, что-то о привычках гоблинов, какая-то необычная легенда, примета, поговорка. Все в новинку, все в радость. Должно быть, так маленькие дети открывают для себя мир. Каждую свою находку приветствуют ликующим криком, следят за ней широко открытыми глазами — за суетой муравьев на хвойной куче муравейника, за неровным танцем бабочек, за шевелением сердитой пчелы в сердце цветка… Сперва они видят только то, что находится под носом, на расстоянии протянутой руки. То, что можно схватить, сжать в пальцах, не знающих своей силы, сунуть в рот… А затем, познав близкую вселенную, тянутся дальше и замечают тогда и вечно меняющееся небо, и бег ветра по высокой траве равнин, и волшебное мерцание звезд, рассыпанных по ночному бархату. Не видят они лишь одного — обыденности. Это у них еще впереди… Пока же каждый день для них бесконечен, каждое утро — начало новой жизни. А сон — сама смерть. И не потому ли дети отказываются ложиться спать, когда их укладывают заботливые родители, — капризничают, плачут? Ведь никто не хочет умирать, покидать жизнь, полную таких ярких картин. Пусть даже на мгновение, на час, на ночь… Это только усталые древние старики, повидавшие все в своей жизни, готовы к уходу и ждут его, зовут, требуя отдыха в вечной тьме. Только там их ждет еще неизведанное. Только там — за гранью жизни… Глеб никуда не спешил.
—Ты не должен думать! — Сердитый Уот размахивал руками. — у тебя же получилось тогда, на Охоте! Так зачем ты сейчас пытаешься думать?
— Я не думаю, — возразил Глеб, утирая пот со лба тыльной стороной ладони — жест усталого крестьянина, только что закончившего пахоту.
— Думаешь! Не спорь!
— Ладно. Пусть так. Но я не могу по-другому.
— Ты должен научиться. В бою твоя голова должна быть пуста.
— Вообще-то меня всегда учили, что побеждают не силой, а разумом.
— Иметь чистую голову не значит быть глупым. Неужели ты и этого не понимаешь?
— Не шуми. Все я понимаю, просто не могу… Ну, не знаю я, как этого добиться!
— Если не можешь отключиться полностью, то попробуй думать о чем-то постороннем. Ну, например, о звездах. Давай! Попробуй!
Глеб нехотя принял боевую позицию, выставил перед собой копье. Попытался представить звездное небо. Расслабился. И звездное небо не замедлило явиться. Целые галактики завертелись перед глазами багровыми сгустками, запульсировали. Правый висок пронзила острая боль.
— Ты что, заснул?
Глеб охнул и схватился за ушибленное место. Процедил сквозь стиснутые зубы:
— Пытался разглядеть звезды днем.
— Увидел?
Это уже походило на издевательство, и Глеб взорвался:
— Все! Хватит! Буду драться так, как умею! Хватит мне этих гоблинских штучек!
Он перехватил копье и обрушил на Уота целую серию молниеносных ударов. Гоблин легко отскочил, парировал неожиданную атаку.
— Вот, уже лучше! Разозлись, разозлись на меня!
Глеб бесхитростно махнул копьем, целя в открывшуюся грудь своего малорослого учителя, и понял, что попался на удочку: гоблин уклонился, схватил ладонью древко и рванул на себя. Глеб потерял равновесие, упав на одно колено. Уот своим копьем коротко ткнул человека в горло.
— Все! На сегодня хватит.
Глеб захрипел и повалился на теплую землю. Забился в агонии. Уот, улыбаясь, следил за его нелепыми телодвижениями.
— Все, хватит. Пойдем домой.
Глеб дернулся еще пару раз и затих, уставившись в небо остекленевшими глазами…
В вылинявшей синеве небосвода сияло нестерпимо яркое солнце. И ни единого облачка.
Вот уже целую неделю стояла изнуряющая жара. Даже короткие ночи не приносили облегчения — земля просто не успевала остыть.
— Лина обещала принести пирог с рыбой. А я хотел угостить тебя.
— Не люблю рыбных пирогов, — Глеб прекратил дурачиться и сел, — вы никогда не потрошите рыбу.
— Но так же вкусней.
— Даже пробовать не буду.
—Твое дело…
Уот размотал длинную тряпку, освободив наконечник своегокопья. Скомкал грязный бинт и убрал на обычное место — спрятал в дупле корявой ольхи. Глеб поступил так же…
Два раза в день — рано утром и вечером, пока еще не стемнело, они приходили на эту небольшую поляну, доставали из дупла полосы истрепанной ветоши, тщательно обматывали свое оружие, пеленали наконечники, делая их безопасными, и начинали тренировку. Глеб уже давно освоил азы гоблинской науки фехтования, все эти стойки, шаги, положения, выпады и отходы, удары и блоки, и теперь Уот натаскивал его в спарринге. Только так, в жестокой реальной схватке, по убеждению гоблина, и можно было научиться чему-то стоящему. Глеб с ним не спорил, смиренно принимал побои и после каждого урока находил на своем теле несколько свежих синяков и кровоподтеков…
Они еще долго спорили о кулинарных пристрастиях, пока шли по направлению к подземной деревне. И разошлись, оставшись каждый при своем мнении. Глеб направился к шалашу, Уот — к своей землянке.
— Я принесу тебе кусочек попробовать, — крикнул вдогонку гоблин.
— Тогда я угощу тебя щавелем, — пригрозил Глеб. И они оба одновременно сморщились, фыркнули брезгливо. И рассмеялись.
— Встретимся вечером на поляне!
— Скажи, Глеб, ты уйдешь? — спросил Уот. Стояла глухая ночь. Перед шалашом Глеба тлел костер, хотя и без него было слишком жарко. А вокруг была лишь темнота, она тихо шелестела листьями спящих деревьев, шуршала травой, ворочалась в птичьих гнездах, в дуплах, осторожно поскрипывала, похрустывала, скрежетала… Уот, Глеб и Лина, отодвинувшись от горячего огня как можно дальше, но оставаясь на освещенном пятачке, негромко разговаривали. Точнее, разговаривали Уот и Глеб. Лина все больше молчала, и казалось, что она спит, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лицом. Но иногда девушка, не меняя позы, спрашивала о чем-то, уточняла, и становилось ясно, что она с интересом следит за беседой, не пропуская ни единого слова…
— Да. Я скоро уйду.
— А когда это скоро?
— Не знаю. Хочется задержаться у вас подольше. Ведь я наверняка единственный Двуживущий, кто жил среди гоблинов… Что там Двуживущий? Единственный человек!
— Да, наверное.
— Это Мудрейший позволил тебе остаться, — сказала Лина. — Он видел сон о тебе.
— Я слышал, он говорил мне. Сон про голого птенца. И про отрезанный палец.
— Он видел еще один сон…
— Я не верю его видениям, — перебил Глеб.
— Почему?
— Разве он может предугадать мои поступки?
— Он не предугадывает, он просто видит… — Лина подняла голову, и алые блики костра расцветили ее лицо.
— Как он может видеть то, чего еще нет? Что еще не произошло?
— Любая вещь уже несет в себе все — и начало, и конец. Каждое дерево, каждый камень. И горы, и леса, и реки. Все имеет в себе прошлое. Все имеет в себе будущее.
— Может быть, — согласился Глеб. — Я допускаю, что все уже запрограммировано. И разрушение гор, и гибель в птичьем клюве самого ничтожного жучка. Но я-то свободен в своих действиях. Абсолютно свободен.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что я человек. Я Двуживущий.
— И что?
— Я не часть этого Мира.
— Но ты здесь. И, значит, ты принадлежишь Миру.
— Но не подчиняюсь ему.
— А я? — спросил Уот. Лина вновь спрятала лицо в коленях. — Я тоже свободен, как и ты?
— Ты… — Глеб замялся. Кусок программы. — …ты подчиняешься правилам, что в тебе заложены. Они ведут тебя.
— Но… Нет, я не согласен. Меня ничто не ведет. Я могу сейчас встать и уйти, а могу остаться.
— Все дело в наборе этих правил, в их сложности. Камень будет лежать до тех пор, пока его не отшвырнут ногой. А ты… Ты волен принимать решения, но только те, которые w меняют ничего в твоей судьбе: уйдешь ли ты сейчас или уйдешь позже — все равно завтра проснешься и будешь учить меня драться… Это иллюзия свободы выбора.
— Как на собаке, — еще раз повторила Лина, покачала головой.—Ты забавный, человек.
— И вкусный, — бросил кто-то, проходя мимо. Глеб поднял голову и узнал Аута — вечно всем недовольного гоблина средних лет.
— Не обращай внимания, — сказал Уот.
— А что, — Глеб усмехнулся, — пожалуй, это можно назвать комплиментом…
Было тесно. Все жители деревни покинули свои дома, собравшись на берегу маленького ручья, в светлом сосновом бору, на месте, где некоторые семьи ставили легкие летние жилища, на теплую пору перебираясь из затхлых землянок поближе к свету и чистому воздуху. Вот и сейчас здесь торчали конусы шатров, дымились костры. В закопченных котлах и на длинных вертелах готовилась, а по большей части разогревалась уже готовая пища. Гроздья рыбы, нанизанной на прутья, коптились в густом ольховом дыму. Вялились на солнце развешанные на сучьях полоски мяса.
А в десяти минутах ходьбы к северу, за неглубоким оврагом, за стеной колючего шиповника бродил в одиночестве шаман, пел, призывая духов, потрясал в воздухе коротким резным жезлом, очищая подземные жилища. В одиночестве ли?
— А ты видела духов, Лина? — спросил Глеб.
— Их нельзя увидеть, — ответила девушка. — То, что мы можем видеть, это лишь их тени, но сами духи всегда остаются незримы.
— И ты видела их тени?
— Конечно. Все видят тени духов. Но многие не понимают, что именно они наблюдают. А то и просто не хотят замечать.
— И какие они?
— Разные.
Глеб хмыкнул. Лина неверно истолковала его усмешку, вскинулась, сказала серьезно:
— Да. Они разные… Смотри. Вот твоя тень. А вот тень Уота. Вроде бы они одинаковы. Почти неотличимы, разве только твоя тень чуть больше… Но вот это тень человека, — она показала рукой. — А это тень гоблина. Они же совершенно разные. Совершенно. Хоть ты и не замечаешь этого…
Уот долго изучал свою тень, сравнивая ее с тенями Глеба и Лины. Когда он поднял голову, в глазах его светился вопрос.
—А когда прячется солнце, куда девается тень?
— Она возвращается в свой мир.
— Как Двуживущие?
—Да.
— Так, значит, Двуживущие — это тени?
Лина задумалась. И на вопрос Уота ответил Глеб:
— Ты прав. Здесь мы только тени. Не больше.
Девушка внимательно глянула на него. Хотела что-то спросить, но осеклась и быстро отошла в сторону, к прочим женщинам.
— Уот!
Молодой гоблин и Глеб одновременно повернулись на зов. Помахивая копьем, к ним направлялся Аут.
— Уот, ты готов к Охоте?
— Конечно. Я хочу взять с собой Глеба.
— Взять человека?
—Да.
— А что сказал Мудрейший?
— Я еще не говорил с ним. Но, думаю, он не будет против. Аут окинул взглядом высокую фигуру Глеба, ухмыльнулся и неожиданно согласился:
— А почему бы и нет?..
Пиршество под высокими соснами набирало силу. Старики, женщины и дети ходили с набитыми ртами, постоянно что-то пережевывая. Болтали друг с другом, делились лакомыми кусками, с удовольствием угощались сами. Все до единого — и маленькие дети в том числе — пили перебродивший ягодный сок. Хмелели. Кое-кто уже нетвердо держался на ногах. Запинался, хватался за соседей. И успокаивался, засыпал, пригревшись у одного из костров… Мужчины же ни к еде, ни к выпивке не притрагивались. Они должны были оставаться чистыми до окончания Большой Охоты. Воины небольшими группками сидели возле костров, втягивали ноздрями ароматы дымного воздуха, шлифовали наконечники своих копий и распевали долгие тоскливые песни, смысл которых Глеб все никак не мог уловить.
Возле дальнего шатра кто-то танцевал, оттуда доносилось ритмичное перестукивание примитивных деревянных барабанов. Глеб всмотрелся в двигающиеся фигуры, но узнал только Лину. Впрочем, уже через мгновение его внимание переключилось на Уота, вокруг которого собралась тесная стайка подростков. Как обычно, Уот рассказывал какую-то легенду. Глеб подошел поближе, вслушался. .
— …поспорили, кто важней. Солнце сказало: «Ты всего лишь моя тень. Я ярче и горячей. Никто не может смотреть мне в лицо». А Луна возразила: «Но я освещаю мир ночью. А ты поднимаешь на небо днем, когда и так светло»…
«Где-то я читал что-то подобное», — подумал Глеб, улыбаясь.
Один подросток — нескладный, голенастый — отвлекся, повернул голову, глянул на что-то под ногами. И вдруг прыгнул в сторону, быстрой рукой вырвал клок травы, сунул его в огромный рот, зачавкал. Глеба передернуло. Он увидел, как из пасти молодого гоблина выскользнул серый мышиный хвост, еще дергающийся, живой, хлещущий по щекам. Тонкая струйка крови просочилась из уголка безгубого рта, и остроухий подросток слизнул ее языком, одновременно всосав хвост, словно длинную макаронину…
«Все-таки они животные, — торопливо отворачиваясь, подумал Глеб. — Разумные, с целой системой верований и предрассудков, со своей магией, со своими традициями… Но животные».
Шаман возник словно из ниоткуда. Только что воины тянули свои совсем не воинственные песни, дети носились друг за другом, ворчали старики, доверительно шептались женщины, как вдруг в самом центре праздника появился Большой Гоблин, уже не голый, уже одетый в свое рванье, вроде бы похудевший, изнуренный, болезненный. Качающийся, словно камыш на ветру. Поднял руку. И тотчас все стихло. Все замерло.
— Можно возвращаться, — объявил Мудрейший и стал заваливаться вперед, потеряв последние силы. К нему метнулась Лина, обвила руками, поддержала. Крикнула:
— Воды!
Кто-то протянул глиняную бутыль с вином, но помощница шамана отстранила емкость, требовательно повторила:
— Воды!
— Все в порядке, — сказал Мудрейший, пытаясь выпрямиться. — Просто я устал. Духи леса становятся все более непослушными. Они признают лишь магию Древесного Топора. А я уже стар, чтобы на равных говорить с ними.
Уот принес воды. Передал Лине. Шаман взял чашу из рук девушки, немного отпил, остаток вылил себе налицо.
— Мудрейший, — сказал Уот, поддерживая старика с правой стороны, — я бы хотел взять на Охоту человека. Разрешишь ли ты?
Шаман медленно повернул свое лицо к Уоту, наставительно к ответил тихим голосом:
— Неважно, чего ты хочешь. Неважно, разрешу ли я. Главное, захочет ли человек… — Он в упор глянул на Глеба. — Ты хочешь этого, Двуживущий?
— Да! — Глеб кивнул, сам не зная почему соглашаясь.
— Тогда ты будешь участвовать в Большой Охоте. И она уже началась! — Шаман неожиданно легко выпрямился, отстранил и Уота, и Лину, шагнул к Глебу, коснулся его своей лапой. И рявкнул во все горло: — Большая Охота началась!
Сосновый бор взорвался ревом. Воины вскочили, потрясая копьями. Матери торопливо уводили детей. Старики поднимались и спешили убраться в ненадежные летние жилища.
Солнце медленно клонилось к западу.
— Мы должны принести жертву до заката, — объяснял Уот Глебу. — Каждый воин положит что-то в жертвенный огонь. И чем богаче будет его добыча, тем больше силы и удачи подарит ему Солнце.
— И кого же мы ищем? Кабана? Медведя? Лося? Уот отрицательно помотал головой.
— Мы не ищем. Солнце само направит к нам то, что достойно нас.
— А если это будет мышь? — спросил Глеб и вспомнил голый серый хвост, червем извивающийся в пасти подростка-гоблина.
— Половина охотников принесет сегодня мышей, — ухмыльнулся Уот. — Многие вернутся с кроликами. Кому-то встретится олень или молодой кабан. Но думаю, что главной дичью сегодня станет человек.
— Человек?
— Двуживущий.
—Я?
—Да.
Какое-то время Глеб переваривал услышанное. Если это была шутка, то очень неуклюжая. Уот обычно так не шутил.
— Ты серьезно?
—Да.
— Но ты же говорил, что это День Единения.
— Напитать собой Солнце — большая честь, — произнес Уот. И вновь Глеб не понял, шутит гоблин или говорит серьезно…
Они шли вдвоем. Как успел выяснить Глеб, большинство воинов охотились в одиночку. Одинокий охотник ни с кем не делил свою добычу, свою жертву. Он получал от Солнца ровно столько силы и удачи, сколько заслуживал. Группами же держались совсем молодые гоблины, еще даже не успевшие получить боевых копий и вынужденные обходиться простыми кольями, острый конец которых для прочности обжигался в пламени костра. Такое неуклюжее оружие было сейчас и у Глеба.
Уот держал копье на изготовку и внимательно оглядывался по сторонам, вслушивался в невнятные шорохи леса. Уже часа три ломились они сквозь чащобу, уходя все дальше и дальше от поселения. Сосны сменились елями, затем, продравшись сквозь заросли лещины, товарищи оказались в мрачном, полном бурелома осиннике.
— Не бойся, — сказал Уот. — Ведь ты тоже охотник.
— Я не боюсь, — возмутился Глеб, — просто… как-то это нехорошо. Не предупредив меня ни о чем, только и рассказав эту глупую легенду…
— Легенды не бывают глупыми.
— Все равно…
— Тихо! — насторожился вдруг Уот, замерев на месте.
— Что?
Гоблин какое-то время стоял неподвижно, и уши его забавно подрагивали.
— Что-то… — сказал Уот, но не закончил фразы, потому что —это «что-то» вышло прямо на них.
— Как дела, Ayr? — спросил Глеб у выступившего из зарослей крапивы знакомого гоблина.
— Уже лучше, — ответил тот, перехватывая копье. Уот выдвинулся вперед, заслонив собой человека.
— Я предлагаю тебе присоединиться к нашей группе, — миролюбиво сказал он. — И третья часть добычи будет твоей.
— Нет. — Аут был спокоен. Он, не отрываясь, смотрел на Глеба, и ладони его гладили древко копья. — Солнце уже показало мне мою добычу.
— Человек? — уточнил Уот, хотя и так все было ясно.
— Да. Только человек.
Глеб крепче сжал в руках свою неуклюжую заостренную жердь. Мелькнула трусливая мыслишка о бегстве. Интересно, если жертва убежит, пошлет ли Солнце еще одну нерасторопному воину?
— Ты должен биться, — быстро шепнул Уот и отступил.
— Но я… — Глеб хотел возразить, сказать, что бой не имеет смысла, что его поражение неизбежно; Но не успел. Аут рявкнул и бросился на человека, без излишних затей выставив копье перед собой. Он был небрежен и самоуверен. Возможно, он даже не знал, что Глеб брал уроки фехтования Уота. Он хотел лишь пронзить подвернувшуюся дичь. Жертву. Не дать ей уйти. Просто ткнуть…
Глеб ничего не успел понять, сработал рефлекс. Он, словно на тренировке, хлестким ударом своей жердины отвел направленное в грудь острие и, не мешкая, со всей силы саданул противника по плоской лысой макушке.
Что-то — не то череп гоблина, не то палка — хрустнуло, и Аут рухнул прямо под ноги человеку.
Глеб пинком отшвырнул подальше вывалившееся копье и отпрыгнул, готовый продолжать схватку, еще не совсем веря, что ему удалось свалить противника на землю…
Потом, анализируя свои действия, он не мог понять, что же не дало ему броситься на упавшего и добивать, добивать, защищая свою жизнь? Почему-то он не сделал этого. Почему? Ведь в то мгновение он с ужасом думал, что сейчас Аут поднимется, выхватит из травы оброненное копье, ввинтится им в воздух, и уже ничто не сможет остановить смертоносных выпадов. В тот жуткий момент Глеб не знал, что…
Аут был мертв. Нигде не было ни единой капли крови, и тело его сохраняло некую жизненную грацию, по которой всегда, с первого взгляда можно спящего отличить от мертвого. Но… Гоблин был мертв.
— Мертв! — подтвердил Уот. Он поднял копье убитого, внимательно осмотрел его, протянул человеку. — Я знал, что ты справишься. Теперь это оружие принадлежит тебе.
— Надолго ли? — Глеб невесело скривил рот, взял оружие, примерил, покачал в ладони. Он уже мог отличить хорошее копье от плохого. Это было лучшим из всех, что ему когда-либо приходилось держать в руках. — Я ведь убил твоего сородича. Мне нельзя возвращаться в деревню.
— Наоборот. Ты сделал Аута бессмертным, и все будут благодарны тебе. Ведь его дух после сожжения станет частицей Солнца. И Солнце породнится с нами.
Глеб на мгновение задумался.
— Ты действительно в это веришь?
— Верю? — переспросил Уот и улыбнулся бестолковости Двуживущего. — Видишь это дерево? Ты веришь в него? Как можно верить или не верить в то, что существует?
— Но ведь этого дерева нет, — сказал Глеб, забыв вдруг, что разговаривает сейчас с тем, кого также не существут в действительности.
— Как же? Ты видишь его? Слышишь? Можешь прикоснуться?
— Да. Но это… — Он задумался, стоит ли объяснять гоблину устройство Мира. Рассказывать о том, что все вокруг — лишь образы, созданные программой. Электронные импульсы в недрах сети, в схемах компьютера, в мозгу. Обман, подмена, иллюзия… Где найти слова?.. Он вздохнул, сделал неопределенный жест, сказал: — Это не настоящее дерево. Его не существует в действительности. Это… тень…
— Но и ты тоже тень, Двуживущий. Ты сам это недавно сказал. Значит, ты тоже не настоящий?
Глеб, пытаясь подыскать какие-то аргументы, опустил глаза, уперся взглядом в распростертое безжизненное тело Аута. Зачем я спорю? И с кем? С собой? С компьютером?
— Ладно, пойдем, — он махнул рукой.
— Подожди. Я еще не закончил свою Охоту.
— А разве моя… — Глеб хотел произнести слово «добыча», но не смог,—разве Аут… жертва… не одна на двоих?
Уотдико посмотрел на человека. Возмущенно фыркнув, спросил:
— Неужели ты думаешь, что гоблин может принести в жертву собрата?
— Ну… — Глеб почувствовал себя круглым дураком и в который уже раз понял, что ему никогда не постичь все странности этого зеленокожего народца.
Сделав два шага в сторону, Уот вонзил копье в ствол старой осины, пригвоздив к коре большую пеструю бабочку. Он снял ее с острия, показал Глебу, сказал:
— Ее я и принесу в жертву.
— Такую маленькую? А не боишься, что Солнце разозлится на тебя?
— Я не верю в глупые предрассудки.
Глеб крякнул и почесал затылок. Что там народ! Один-единственный гоблин и то был непостижим…
Солнце уже давно миновало зенит и скрылось за деревьями. Мягко светились кроны на самой крыше леса, высоко над головами товарищей. А внизу уже сгущались тени…
— Надо спешить, — сказал Уот. — Скоро зажгут костры.
— Успеем. — Глеб развернулся, готовый следовать в обратном направлении.
— Ты кое-что забыл, — произнес гоблин и показал свою бабочку.
— А, ну да! — спохватился Глеб, подошел к телу Аута. Внутренне содрогнувшись, взвалил труп на плечи. «Они же животные», —напомнил он себе. И, как ни странно, это подействовало — он успокоился.
— Идем! Надеюсь, Солнце будет нами довольно.
Срубы, сложенные из огромных бревен, пылали. От них исходил такой жар, что каждый, кто приближался к пламени для того, чтобы отправить к Солнцу свою жертву, был вынужден отворачивать лицо.
— Человек! Человек! — пронеслось по рядам гоблинов, когда Глеб и Уот ступили на поляну. Навстречу вышел шаман.
— Вы едва не опоздали.
— Мы спешили.
— Солнце вот-вот уйдет за край земли.
Глеб хотел спросить, как шаман может утверждать, что солнце сейчас сядет, если за деревьями уже давно не видно ни дневного светила, ни тем более самого горизонта. Но Уот не дал человеку рта раскрыть, сам заговорил с Мудрейшим:
— Двуживущий породнил нас с Солнцем. Аут теперь будет жить вечно. Он будет следить за нами и за нашими врагами. И помогать нам.
— Это Аут? Хороший выбор.
— Выбор Солнца.
— А что у тебя?
Уот протянул Мудрейшему ладонь. Мятые крылья со стертой пыльцой. Шаман вздрогнул.
— Я видел это уже. Сегодня. Синекожий Гоблин показал ее мне и сказал… сказал…
— Это мой дар Солнцу.
— Хорошо. — Мудрейший справился с собой, и голос его обрел обычную твердость. — Костры ждут. Идите.
Глеб передал свое — свое собственное! — копье Уоту, осторожно снял с плеча тело Аута, положил в траву. Тотчас рядом появились гоблины, знакомые и не очень, сгрудились кругом, забормотали что-то неразборчивое. Склоняясь к трупу, касались его ладонями, гладили. Стали понемногу оттеснять человека…
— Они просят защиты, — сказал шаман, заметив нерешительность Двуживущего. — Теперь Аут намного могущественней, чем я. Странно, правда? Мертвый стал могущественней живого… Торопись, Солнце скоро уйдет…
Глеб, не обращая внимания на тянущиеся отовсюду руки, поднял труп и шагнул в толпу гоблинов. Перед ним расступились.
Бушующее пламя жертвенного костра спекало кожу на лице, от жара затрещали волосы. Но Глеб сделал еще шаг и еще: ближе и ближе — уже почти в упор, уже задыхаясь, превозмогая нестерпи-мое пекло. Он знал, что все гоблины сейчас следят за ним. И он хотел им доказать, что… Что?.. Что человек может приблизиться к пламени, не отворачивая лица? Не боясь вспыхнуть живым факелом?
Глеб швырнул легкое, будто бы усохшее тело Аута в огонь. Кинул точно в пылающее жерло сложенного из бревен сруба. И торопливо отошел прочь, в прохладу и свежесть опускающегося на лес вечера.
Взметнулись в небо искры, словно рой потревоженных насекомых. Запахло горелым мясом. И через минуту потек вверх плотный черный дым.
До смерти уставший Глеб, не оглядываясь, уходил. Он спешил К своему шалашу, в свой дом, в свой маленький мирок. Сейчас он хотел только одного. Он хотел одиночества.
Первое убийство в этой жизни. Такое странное, ни на что не похожее. Вроде бы и не убийство вовсе…
Гоблины, задрав головы, смотрели на кроны деревьев, туда, где застревал и мешался с подступающей темнотой дым от жертвенных костров.
— Солнце приняло жертвы! — провозгласил Мудрейший.
Праздник Большой Охоты закончился.
Быстро летели дни.
Их нельзя было назвать однообразными, хотя в большинстве своем они и походили друг на друга. Но каждый день нес с собой что-то новое — какое-то новое знание, открытие, откровение, что-то о привычках гоблинов, какая-то необычная легенда, примета, поговорка. Все в новинку, все в радость. Должно быть, так маленькие дети открывают для себя мир. Каждую свою находку приветствуют ликующим криком, следят за ней широко открытыми глазами — за суетой муравьев на хвойной куче муравейника, за неровным танцем бабочек, за шевелением сердитой пчелы в сердце цветка… Сперва они видят только то, что находится под носом, на расстоянии протянутой руки. То, что можно схватить, сжать в пальцах, не знающих своей силы, сунуть в рот… А затем, познав близкую вселенную, тянутся дальше и замечают тогда и вечно меняющееся небо, и бег ветра по высокой траве равнин, и волшебное мерцание звезд, рассыпанных по ночному бархату. Не видят они лишь одного — обыденности. Это у них еще впереди… Пока же каждый день для них бесконечен, каждое утро — начало новой жизни. А сон — сама смерть. И не потому ли дети отказываются ложиться спать, когда их укладывают заботливые родители, — капризничают, плачут? Ведь никто не хочет умирать, покидать жизнь, полную таких ярких картин. Пусть даже на мгновение, на час, на ночь… Это только усталые древние старики, повидавшие все в своей жизни, готовы к уходу и ждут его, зовут, требуя отдыха в вечной тьме. Только там их ждет еще неизведанное. Только там — за гранью жизни… Глеб никуда не спешил.
—Ты не должен думать! — Сердитый Уот размахивал руками. — у тебя же получилось тогда, на Охоте! Так зачем ты сейчас пытаешься думать?
— Я не думаю, — возразил Глеб, утирая пот со лба тыльной стороной ладони — жест усталого крестьянина, только что закончившего пахоту.
— Думаешь! Не спорь!
— Ладно. Пусть так. Но я не могу по-другому.
— Ты должен научиться. В бою твоя голова должна быть пуста.
— Вообще-то меня всегда учили, что побеждают не силой, а разумом.
— Иметь чистую голову не значит быть глупым. Неужели ты и этого не понимаешь?
— Не шуми. Все я понимаю, просто не могу… Ну, не знаю я, как этого добиться!
— Если не можешь отключиться полностью, то попробуй думать о чем-то постороннем. Ну, например, о звездах. Давай! Попробуй!
Глеб нехотя принял боевую позицию, выставил перед собой копье. Попытался представить звездное небо. Расслабился. И звездное небо не замедлило явиться. Целые галактики завертелись перед глазами багровыми сгустками, запульсировали. Правый висок пронзила острая боль.
— Ты что, заснул?
Глеб охнул и схватился за ушибленное место. Процедил сквозь стиснутые зубы:
— Пытался разглядеть звезды днем.
— Увидел?
Это уже походило на издевательство, и Глеб взорвался:
— Все! Хватит! Буду драться так, как умею! Хватит мне этих гоблинских штучек!
Он перехватил копье и обрушил на Уота целую серию молниеносных ударов. Гоблин легко отскочил, парировал неожиданную атаку.
— Вот, уже лучше! Разозлись, разозлись на меня!
Глеб бесхитростно махнул копьем, целя в открывшуюся грудь своего малорослого учителя, и понял, что попался на удочку: гоблин уклонился, схватил ладонью древко и рванул на себя. Глеб потерял равновесие, упав на одно колено. Уот своим копьем коротко ткнул человека в горло.
— Все! На сегодня хватит.
Глеб захрипел и повалился на теплую землю. Забился в агонии. Уот, улыбаясь, следил за его нелепыми телодвижениями.
— Все, хватит. Пойдем домой.
Глеб дернулся еще пару раз и затих, уставившись в небо остекленевшими глазами…
В вылинявшей синеве небосвода сияло нестерпимо яркое солнце. И ни единого облачка.
Вот уже целую неделю стояла изнуряющая жара. Даже короткие ночи не приносили облегчения — земля просто не успевала остыть.
— Лина обещала принести пирог с рыбой. А я хотел угостить тебя.
— Не люблю рыбных пирогов, — Глеб прекратил дурачиться и сел, — вы никогда не потрошите рыбу.
— Но так же вкусней.
— Даже пробовать не буду.
—Твое дело…
Уот размотал длинную тряпку, освободив наконечник своегокопья. Скомкал грязный бинт и убрал на обычное место — спрятал в дупле корявой ольхи. Глеб поступил так же…
Два раза в день — рано утром и вечером, пока еще не стемнело, они приходили на эту небольшую поляну, доставали из дупла полосы истрепанной ветоши, тщательно обматывали свое оружие, пеленали наконечники, делая их безопасными, и начинали тренировку. Глеб уже давно освоил азы гоблинской науки фехтования, все эти стойки, шаги, положения, выпады и отходы, удары и блоки, и теперь Уот натаскивал его в спарринге. Только так, в жестокой реальной схватке, по убеждению гоблина, и можно было научиться чему-то стоящему. Глеб с ним не спорил, смиренно принимал побои и после каждого урока находил на своем теле несколько свежих синяков и кровоподтеков…
Они еще долго спорили о кулинарных пристрастиях, пока шли по направлению к подземной деревне. И разошлись, оставшись каждый при своем мнении. Глеб направился к шалашу, Уот — к своей землянке.
— Я принесу тебе кусочек попробовать, — крикнул вдогонку гоблин.
— Тогда я угощу тебя щавелем, — пригрозил Глеб. И они оба одновременно сморщились, фыркнули брезгливо. И рассмеялись.
— Встретимся вечером на поляне!
— Скажи, Глеб, ты уйдешь? — спросил Уот. Стояла глухая ночь. Перед шалашом Глеба тлел костер, хотя и без него было слишком жарко. А вокруг была лишь темнота, она тихо шелестела листьями спящих деревьев, шуршала травой, ворочалась в птичьих гнездах, в дуплах, осторожно поскрипывала, похрустывала, скрежетала… Уот, Глеб и Лина, отодвинувшись от горячего огня как можно дальше, но оставаясь на освещенном пятачке, негромко разговаривали. Точнее, разговаривали Уот и Глеб. Лина все больше молчала, и казалось, что она спит, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лицом. Но иногда девушка, не меняя позы, спрашивала о чем-то, уточняла, и становилось ясно, что она с интересом следит за беседой, не пропуская ни единого слова…
— Да. Я скоро уйду.
— А когда это скоро?
— Не знаю. Хочется задержаться у вас подольше. Ведь я наверняка единственный Двуживущий, кто жил среди гоблинов… Что там Двуживущий? Единственный человек!
— Да, наверное.
— Это Мудрейший позволил тебе остаться, — сказала Лина. — Он видел сон о тебе.
— Я слышал, он говорил мне. Сон про голого птенца. И про отрезанный палец.
— Он видел еще один сон…
— Я не верю его видениям, — перебил Глеб.
— Почему?
— Разве он может предугадать мои поступки?
— Он не предугадывает, он просто видит… — Лина подняла голову, и алые блики костра расцветили ее лицо.
— Как он может видеть то, чего еще нет? Что еще не произошло?
— Любая вещь уже несет в себе все — и начало, и конец. Каждое дерево, каждый камень. И горы, и леса, и реки. Все имеет в себе прошлое. Все имеет в себе будущее.
— Может быть, — согласился Глеб. — Я допускаю, что все уже запрограммировано. И разрушение гор, и гибель в птичьем клюве самого ничтожного жучка. Но я-то свободен в своих действиях. Абсолютно свободен.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что я человек. Я Двуживущий.
— И что?
— Я не часть этого Мира.
— Но ты здесь. И, значит, ты принадлежишь Миру.
— Но не подчиняюсь ему.
— А я? — спросил Уот. Лина вновь спрятала лицо в коленях. — Я тоже свободен, как и ты?
— Ты… — Глеб замялся. Кусок программы. — …ты подчиняешься правилам, что в тебе заложены. Они ведут тебя.
— Но… Нет, я не согласен. Меня ничто не ведет. Я могу сейчас встать и уйти, а могу остаться.
— Все дело в наборе этих правил, в их сложности. Камень будет лежать до тех пор, пока его не отшвырнут ногой. А ты… Ты волен принимать решения, но только те, которые w меняют ничего в твоей судьбе: уйдешь ли ты сейчас или уйдешь позже — все равно завтра проснешься и будешь учить меня драться… Это иллюзия свободы выбора.