Крюкова Елена. Ночной карнавал

   — Господин Лидо. Крупный магнат. Занимается нефтью, углем. Разработки месторождений по всей земле. Владелец знаменитой компании. Вам не обязательно знать ее название. Вы должны знать только его адрес. Вот он. — Барон протянул Мадлен визитную карточку. — Вы отправитесь к нему так скоро, как сможете.
   — Сейчас?
   Шутка не вышла. Черкасофф посмотрел на Мадлен жестко и пронзительно.
   — Вы в силах? Едемте. Вот допью чай.
   — А ваш шофер?..
   — Думаю, что ночью в Пари мы поймаем машину. Вы же знаете ночь. Вы сами человек ночной жизни. Выпейте чаю! Это вас взбодрит.
   Мадлен налила себе чаю. Барон вытащил из кармана сюртука сверток.
   Здесь круассаны, хороший сыр, со слезой, сырки и салями. Подкрепитесь.
   — Что я должна делать? — спросила Мадлен с набитым ртом.
   — А вы уже забыли? Возьмите с собой тетрадь. Запоминайте все, что вам скажут.
   — Даже постельные выкрики?..
   — Даже их. В постельных воплях можно выискать золотое зерно. Правду скрывают; она вылезает чаще всего в бессознательные моменты жизни. К таким мигам относятся…
   —.. роды, смерть, любовь, — безошибочно докончила за барона Мадлен, доедая бутерброды с салями и сырки.
   — Ваш чай остывает. Подолью вам горяченького? Затушить камин?
   Мадлен изумленно огляделась. Она не заметила, что в гостиной горят дрова в большом, в стиле королей Эроп, камине. Догорают. Тлеют. Поверх горящих поленьев лежала чугунная каминная решетка. На такой решетке короли и герцоги жарили куски кабаньего мяса, оленины, рябчиков, иную дичь, добытую на охоте в королевских лесах. Как она могла не заметить огня?
   — Погасите, — прошептала она. — Я не знаю, где кочерга.
   — Обратите внимание на стулья, — гордо сказал барон, вороша в камине уголья и головни. — На таких стульях, с плетеными наподобье корзин спинками и сиденьями, восседали древние жители Эроп. Все аристократы Пари, включая и короля, просто обожали такие вот крестьянские, простецкие стулья. Правда, здесь, на ваших, лоза с ивняка Иль-де-Франса, а дерево, из коего они срезаны, — бретонское, самое крепкое. На Севере вообще все самое крепкое. Не пройдет и двух дней, как мы изжарим на вашей каминной решетке телячьи и свиные отбивные. Вы одеваетесь?
   — Сию минуту, — сказала Мадлен и удалилась в спальню.
   Сумка, набитая Кази, зияла пустотой; платья и плащи Мадлен валялись в беспорядке по креслам, кровати, туалетному столику.
   Она выбрала темно-синее, тесно облегающее тело платье и зло поглядела на себя в зеркало.
   Вот ты и отправляешься на работу, наймичка. Сбруя готова. Последняя бирюза прицеплена к лошадиному хвосту.
   — Готовы? Едем!
   Они вышли в ночь. Барон поймал авто моментально. Машина вывернулась из-за угла ее особняка.
   Когда они уселись в духоте и тесноте, барон поймал пальцы Мадлен и сильно сжал их.
   Это не было любовным пожатием.
   Сообщник подбодрял сообщника.
   Хозяин понукал робеющего раба.
 
   Внутренность чужих покоев. Чужой дом. О, когда у нее будет свой Дом?! Она устала от чужих Домов. Она ненавидит их. Она хочет их взорвать… расколотить. Она любезно, тонко улыбается. Они сидят втроем — барон, она и магнат. Магнат толст. Поперек себя толще. Два подбородка спускаются на его шею, грудь, выпячивающуюся широченной тыквой под богатой кружевной манишкой. Магнат сыто смеется. У него белоснежные зубы. Вставные. Искусственные зубы, искусственный смех. Вставная жизнь. Она не хотела такой. Почему она живет ею? На ночной стол мечут все, что ни попадя — икру, балыки, салаты, соленые артишоки, лангедокские абрикосы, мороженое в плоских вазочках, посыпанное изюмом, шоколадом, орехами, обильно политое коньяком. А вы коньячок так любите?.. Чистоганом?.. Чистоганом. Наливайте. О, вот это по-нашему, барон, по-эльзасски, я ведь из Эльзаса. Там уж пьют так пьют. На всю Эроп славен наш коньяк. А рейнское?! А мозельское?! Заказывай и плати. Все к вашим услугам, мадмуазель. У нас за все заплачено. Магнат плотоядно смотрит на нее. Зачем красота?! Чтобы ее жрали?! Чтобы ее били?! Пили?! О, мадмуазель, какие у вас пальчики. Какие ножки. Барон, спасибо за подарок. Вот. Она лишь подарок. Торт к ночному столу. Какие бредни он будет нести! Ей скучно уже сейчас. Она зевает. Она не может удержаться. Ей выворачивает зевотой скулы. Это неприлично. Это страшно. Она помнит боль в свернутой на сторону челюсти. Там, в карцерах, в Черных комнатах. Эта комнатенка обита рытым бархатом. Все они играют во владык. Ты, толстый боров, без сомнения, наиглавнейший Владыка. Ты любишь, когда тебя гладят по шерстке. Против шерстки — ни-ни. Любишь, когда тебе щекотят животик, как коту. Ждешь от меня сей изысканной ласки?! Будет тебе белка, будет и свистелка. Дай срок.
   Боже, почему ей так скучно. Так хочется спать. Первая ночь в новом Доме — и бессонная. И эта ожившая инфанта… как она там?.. Спрыгнула с полотна, гуляет по ее гостиной… Ест из ее чашечек… Пьет из ее бокалов… Дрожь. Мелкая дрожь. По телу. Барон улыбается, чуть скалясь, вроде волка. Его усы и борода шевелятся. Они все оборотни. Волки. Лисы. Медведи. А этот, кабан, хряк… У вепря хотя бы имеются клыки. Ты, бедняга, и клыки порастерял. Ты накопил один жир. Золотой, серебряный жир. Складки жира трясутся на тебе. Эй, Черкасофф, как ты думаешь, на чем я буду добираться домой?!.. Магнат меня проводит?.. У магната собственное авто?!.. Если я буду пай-девочкой, то он подарит авто мне?!.. Рассказывай сказки, работорговец. Не нужна мне ничья галера. Поплыву одна. Сама. Саженками. Взмахивая руками в утреннем тумане: раз-два, раз-два. Барон, вы уже исчезаете?.. Ах, душка толстячок, выпейте еще со мной коньячку… хоть бы ты напился и заснул, старый болван…
   Он лезет к ней. Убери лапы, кабан, я разденусь сама. Ах, тебе доставляет удовольствие?!.. Я не для удовольствия здесь. Бедный, он думает, что именно для наслаждения. Зачем я живу на свете, Господи? Он берет меня за руку, щиплет за живот. Это не твой живот, хрыч. Как не мой?! Я его купил! Врешь. Ты не меня купил. Ты свое несчастье купил. Ха-ха-ха, до чего смешная козочка. Так и сыплет остротами. Вот постель. И перина. И пух. И прошитый атлас одеяла. И, вот смех, толстячок-то напяливает ночную сорочку! Как баба!.. С кружевами!.. Он что, тоже оборотень?!.. Поднимает подол рубашки. Каким чудом в тебе сохранился хоть шмат мужского? Это оттого, что ты со мной, моя прелесть. Мое чудо. Я так давно… у меня так давно не…
   Боже, Боже мой. За что. Зачем.
   Хряк грохнулся рядом с ней, облапил ее. Она скользнула вперед, выпрыгнула из-под его руки, уселась на него верхом. Он заверещал, ее пальцы мяли и щекотали его брюхо, грудь, подмышки, рвали седые кудри волосенок на груди. Ах, озорница!.. Баловница!.. Больно!.. А так?.. А так волшебно!.. О!.. Еще, еще!.. Знай, что ни с кем, никогда… А если я умру в твоих объятиях, прелестница?!.. А-ах!.. Лечу на качелях!.. Выше!.. Выше!.. К звездам!.. К Солнцу!.. Утонуть в мироздании!.. Крепче наседай на меня, я жирный, меня не проймешь!.. Делай мне больно!.. Я твой олень!.. Твой лось!.. Твой бурый медведь!.. Моя шкура — твоя!.. Ты творишь со мной чудеса!.. А-а!.. Видишь… видишь!.. Свершилось!.. Свершилось чудо!..
   Она отдувалась после скачки. Утирала пот ладонью. Сидя на нем, протянула руку, взяла со столика сигарету, зажигалку. Втянула дым. Идиот. Он думает, она подрядилась. Всадница на носороге. Лапочка, как тебе идет, когда ты куришь, не слезая с коня!.. Да, конь, тебя перекормили. Ах, коник, вы неутомимы. Вы скачете превосходно. И рысью, и иноходью, и галопом, и… Хотите соку? Есть ананасовый. Возьмите, чудесная наездница!..
   Она взяла стакан в руку, хлебнула золотой влаги и повалилась с борова набок, в объятья пуховой перины.
   Расскажи-ка мне интересную байку, толстячок. С радостью, душка!.. Ты же от меня не уйдешь больше никогда, душка?.. У меня так никогда… никто не мог… а ты смогла… я чувствую себя… мужчиной!.. Мужчиной!.. Му… Ты весь в дыму. Я обкурю тебя. Обкуривай на здоровье. Кто такой тебе барон? Барон?.. а, так, фанфарон… он поставлял мне девочек… Ага, сводник, попросту!.. Наш человек… Не только… Мы с ним ездили в Монте-Карло на его авто, проигрались там вдрызг… выпивали… бродили по казино… а девочки там!.. м-м!.. креолочки, алжирочки… Барон дурак, милочка, он не знает жизни… Расскажи мне, пухлячок, кто знает жизнь. Кого ты знаешь, кто знает жизнь?.. Да уж знаю. К примеру, граф.
   Вздрог — вдоль всего тела. Кто такой граф? Что ты дрожишь, собачонка Мадлен. Мало ли графов в великом Пари. Граф на графе сидит и графом погоняет. А, граф!.. Да граф Анжуйский, стервец!.. Он у меня неделю назад три тысячи монет занял… на кутеж в тайном кабачке… Ты бывала там, крошка?.. Как плотоядно выпятились его губы. Он был среди тех. Нет. Он бы помнил тебя. Ты бы помнила его. Как ты можешь помнить? Ты же теряла сознание. Тебя откачивали после. Брызгали водой. Нет, я не бывала в вашем вшивом кабачке никогда. А граф там завсегдатай. Кутила. Кроме шуток, он…
   Мадлен, тихо, спокойно. Не спеши. Не торопи его. Что ты сболтнул, толстый малыш?.. Он… дай сюда ушко… никому не скажешь, котеночек?.. да, сейчас, выбегу голяком на улицу и буду всем орать, приплясывая… ну, ну, не сердись… сердилка… Он знаешь кто?.. предводитель… Ну, ну?.. дай мне зефир с блюда… я не могу слушать твой бред, не закусывая… итак?..
   Граф, душенька, стоит во главе большого заговора против одной северной страны… он крупная личность!.. неприличность, ха… в его руках много денег… эти средства все пойдут на переворот, и он его готовит, шеф-повар, ха-ха… Заговор против… ну, тебе все вынь и выложь!.. Постой… дай еще орешек… м-м, сладко… запей глотком рейнского… граф — мудрец… он изучал Восток… он сочинил такое, что… ну?.. что наша Земля, летя в черном Космосе, иной раз натыкается на слои мельчайших пылинок космического льда, и тогда на Земле наступает оледенение… и все сковывается льдом… и земли, и воды, и реки, и океаны, и звери… и люди… В городах с крыш ползут ледники… младенцы застывают в колыбелях… И только люди, обладающие мудростью, могут выжить в Эпоху Льда… И надо поработить северные страны… Там много пушного зверя… там люди умеют жить в чумах… там едят сырую рыбу, жир, моченые ягоды… рабы многое могут рассказать своим хозяевам… как спастись… способы жить… не умирать… и Цари Льда — будут владеть оледенелым миром… и граф — первый Царь Льда… ха, ха!.. закашлялся, боров… переел… обнимки не пошли впору…
   Она слушала про великий лед вполуха. Восточный бред. Северное Сияние. Веер рубиновых, сапфировых, брусничных, золотых лучей над ее головой в черно-синем январском небе. Она увидит его. Родное. Но граф, возглавляющий заговор… не может быть. Куто такой осел. Куто — заговорщик?! Или толстяк спятил, или… Да, это правда, Мадлен. Магнат пьян от коньяка и любви, а пьяные не врут. Они выбалтывают все как на духу. Как священнику в церкви. Эй, ты, бегемотик!.. дай поцелую твой животик… скажи мне… а этот граф красавец?.. Ух, шалунишка!.. Я тебя с ним не познакомлю!.. он тебя у меня сразу отобьет… он бабник… у него была одна такая краля… весь Пари гудел… из Веселого Дома… я ее на королевском балу однажды видел… она танцевала с Великим Князем… великолепна… дай прищурюсь… на тебя немного смахивает… но ты красивее… ты не в пример ей… ты ее — обскакала… ты прелесть!..
   Что хочет граф?.. Граф хочет завладеть миром. Эта северная страна обширна. Он, вместе с генералами Эроп, готовит войска. Все налажено. Машина гремит шестеренками. Ни один винтик не выскочит. Скоро начнется время Льда. Надо успеть. Северная земля без призору. Там захватили власть злые люди. Они губят свой народ. Там раньше был Царь… ты хоть знаешь, душечка, что такое Царь?.. А-а… где-то читала… Зеваешь?.. Хочешь спать?.. Не время спать… Я еще тебя хочу… И я тебя. Говори дальше. Этот Князек… великий… или невеликий… он далеко метит!.. Куда?.. Ух, умничка. Все хочет знать. Ночь длинна. Еще успею рассказать. Иди сюда… Нет, нет. Потом. Сначала расскажи. Ведь это сказка?.. Да, да, детка, разумеется, сказка. Великий Князь, зазнайка, тоже заговорщик! Ха! Ха! Он тоже тянет грабли к Рус!.. Вот ты и проговорился. Думаешь, я не догадалась, что это за земля… Рус?.. Так слушай, девчонка! Князь хочет стать там Царем. Вернуть права. Вернуть потерянное. Завладеть всем, чем владели его деды, отцы, праотцы. Хорош гусь! Но граф посмышленей будет. Граф наложил один заговор на другой. А?!.. Слоеный пирог… Император, ха-ха!.. Любишь слоеный пирог?.. Люблю. Дальше! А ты что такая настырная?.. А?.. Интересно?!.. Еще бы. Синематограф. Граф все рассчитал. Просчитал все ходы за и против. Он следит за Князьком в оба. Ждет, когда тот оступится. У графа надежные люди. Сеть шпионов… уж ты не одна ли из них?!.. Ах, котик, ну если б я была шпионкой… я бы не приехала к тебе вместе с бароном… Да… верно… барон — руку дам на отсечение… человек чести… безупречен… кристален… на него можно молиться, как на Распятие… ты молишься на Распятие?.. Меня самое распинают что ни день… Ах ты, моя смешливая козочка!.. Виноградику?.. Мандаринчиков?.. Да что хочешь, козел…
   Дальше. Дальше. Говори дальше. Не тряси меня!.. мой жирок растрясешь… Князек-то у графа на крючке. Он один из его рябчиков. Дичь! Осетр на остроге! Граф хочет его убрать с дороги. Князек мешает ему. Путается под ногами. Он уберет его. И не пикнет. Они уже сидят на пистолетах. Князя хотят застрелить. А может, и утопить. Утонуть — не царское это дело, а?.. А-ха-ха!.. Не быть Князю Царем Рус. Оступится он… где-нибудь… в гололедицу… на мосту… На мосту в Авиньоне девушки пляшут, и стучат, и стучат сабо… На мосту в Авиньоне платочками машут, и зовут, и зовут любовь… А я любовь не зову, мне ее сами в авто привозят… свеженькую… с пылу, с жару…
   Тише, Мадлен. Это всего лишь сердце твое так бьется. Так оглушительно бьется. Шумит в ушах кровь. Кровь прободет череп и выплеснется наружу мощным фонтаном. Утишь ее. Успокой. Спой ей колыбельную. Спи, моя радость, усни!.. В доме погасли огни… Иди ко мне, красотка… А ты в кабаре когда-нибудь танцевала?.. фигурка у тебя такая точеная… Да, танцевала. Да, танцевала! И таких, как ты, толстопузых раздевала! Обдирала, как липку!.. Да мне для тебя, лисичка, ничего не жаль! Кути! Гуляй, богатей!.. Расправляйся с моей мошной!.. Только никому не говори, что ты тут услыхала от меня… Барон… он человек чести… боюсь, что он все знает… и про графа тоже… и про Князя… и про меня… и про тебя… всю подноготную… слышишь?!.. ему ни слова!.. нишкни… тише воды, ниже травы… барон — мой друг… мы все повязаны… мы все повязаны, как кобели и суки, слышишь?!..
   Да. Слышу. Успокойся. Ты много выпил, пухляк. Сосни чуток. Вот, выпей для расслабленья. Ударит в голову. Бренди?!.. о, козочка, ты знаешь толк в бренди… тебя эти, прохвосты из Нового Света, небось, научили?!.. бренди… джин… джин с тоником… с тоником… хр-р… хр…
   Боров спит. Одеться стремительно, в мгновение ока. Ндвинуть шляпу на глаза. Мандарин в зубы. Мех на плечи. Как обтягивает меня это скользкое, как улитка, платье. Выбежать. Вперед. Еще не рассвело. Божественная ночь. Такая ночь бывает раз в жизни.
   Она подняла руку, останавливая авто. Ее манто голубело в предрассветном мглистом мареве. Фонари обливали ее мертвенным, злым светом. Загулявший шофер резко тормознул возле шикарной дамочки.
   — Куда рванем, мадам?.. — бросил, плюя на снег дешевую сигарету. — Или мадмуазель, как вас?.. В игорный дом?.. В казино?.. В ресторан «Максим»?.. На карусели?.. На Елисейские Поля, в Дворянское собрание?.. А может… а может… в ночной клуб?.. Или мадмуазель хочет в Красную Мельницу?.. Там нынче, по слухам, так потрясающе!.. умопомрачительно!.. такое варьете!.. такое кабаре!..
   — Рю Делавар, — сказала коротко Мадлен, втискиваясь в тесноту старенького, пахнущего горючкой авто, приминая богатый мех. — Особняк на углу.
   Когда она вошла в гостиную, глаза ее с испугом обежали картины, остановились на инфанте. Все было в порядке. Девушка глядела на нее спокойно и величественно. Ее рука по-прежнему тянулась к ней, но застыла, замерла в воздухе. На паркете, сзади инфанты, в темноте горели осколки разбитого зеркала.
   — Вот, милая, — сказала Мадлен, закрывая глаза рукой, — вот и дожила я до настоящей опасности. Моего любимого хотят убить. Я спасу его. А ты моя собеседница. Я буду рассказывать тебе все. Ведь у меня никого нет. Никого. Никого. Ни друзей. Ни родных. Девочки в Доме мадам Лу?.. — Из-под ее пальцев текли слезы, скатывались по обнаженной шее, закатывались, будто жемчуга, за корсаж. — Пусть живут… Они меня забудут… забыли… У меня есть только Князь. И он не мой. У каждого своя жизнь. И он — мой сон. И я не дойду до него. Семь железных сапог изношу…
   Она села на пол, на ковер, и заплакала в голос, навзрыд.
   Над ее головой холодно, мерно били часы.
 
    ВИДЕНИЕ МАДЛЕН
    Толпа накатывала волной. Меня сбило. Я упала на живот, и ноги бежали по мне, и подошвы давили, и ребра мои хрустели и надламывались, и я верещала, визжала; на самом деле я молчала. Это рот мой открывался, так я умирала. Сон. Это сон. Я сейчас проснусь.
    — А-а-а-а! — вопила толпа, бежала по мне, раздавливая меня. — Спасайся! Спаса-а-а-айся!.. Всех перебьют!.. Всех… родимых!.. не пожалеют, ироды…
    Грязный снег. Я лежу лицом вниз. Щеками на снегу. Осколок грязной льдины впивается мне в скулу. Я не слышу крика толпы. Она оглушила меня. Я оглохла. Я ничего не слышу. Кости мои трещат под чужими сапогами. Я превращусь в лепешку. Я уже не чувствую боли. Чужие руки, сердобольные, выдергивают меня из-под катящейся человечьей лавины. Бросают в сторону, на сугроб, как мешок с отрубями.
    — Жива еще девка-то…
    — А может, уже отошла…
    — Не… вон ребра-от раздвигаются… веки дрыгаются… очухается… ее счастье…
    — Бежим, Петруха!.. Подстрелят тебя, как глухаря!..
    — Бежим, Митюшка… А-а-а-а-а!..
    Чужое тело шлепнулось рядом с моим. Дрогнуло. Свелось судорогой от затылка до пят. Затихло.
    Я не видела, как человек умирает. Я чувствовала это всей кожей. Телом. Локтями. Спиной. Сердце мое, прижатое к запорошенной снегом земле, слышало, как стучит, утихая, умирая, живое сердце другого, убитого. Тише стук. Последние толчки. Все.
    — Господи, помоги… Господи, пронеси…
    — Зачем в детей-то стреляете, ироды-ы-ы-ы!..
    — Мама, беги… Ма-моч-ка!..
    На мое неподвижное тело уронили кусок ткани. Древко воткнулось в снег рядом с виском. Хоругвь. Вышитый лик Спаса Нерукотворного на плотной монастырской парче. Я открыла глаз. Мой глаз уперся в огромный глаз Спаса. Так мы глядели друг другу — глаз в глаз. Что скажешь мне, глаз? Что расстрел живых людей — это тоже жизнь? Что все, происходящее под Солнцем и Луной именем Твоим, — это тоже жизнь?!
    — Убегай!.. Шибче, Васька!.. Предатель!.. Ирод!..
    — Царь Ирод!.. Царь Ирод!..
    — Неповинных… просящих!..
    — Сволочь он, ваш Царь!.. А вы и не знали!.. Кровавый он!.. Будь он проклят…
    — Федюнька, дай тебя руками укрою…
    — Коля, Коля!.. Ложись в снег!.. Они бьют в упор!.. Так тебя не заденут!..
    — Беги!.. Беги перебежками!..
    — Охти мне, страсти… Владычица, Троеручица!.. Богородица Дева, помози…
    — Туда же, бабка, поперлась… с иконкою!.. Думала, тебя Царь защитит…
    Я лежала ничком. Чуть повернула голову. Вдыхала запах снега. Снег пах. Он пах грязью. Хлебом. Ладаном и елеем церковной промасленной ткани. Дегтем сапог. Кровью. Снег пах кровью. Так, должно быть, пахнет на бойне. На бойню приводят больных чахоткой, дают им в руки железный ковш, наливают туда свежей крови только что заколотой коровы. Чтобы пили кровь и поправлялись. Говорят, свежая кровь зверя излечивает от всяких ужасов. Болезнь как рукой снимает. Говорили, что… в нашем селе у кривой Машки так дочка вылечилась… А еще снег пахнет поцелуем. Когда я целовалась с соседским Гришуткой, у него губы пахли снегом.
    — Ложи-и-ись, народ!.. Спасайся!..
    Залп. Еще залп. Визги. Крики. Проклятия. Божба. Я лежу в стороне от людской катящейся волны. Под волною тонет мир. Тонет все, чему мы молились и что любили. Это гибель пришла, и я ее живой свидетель. Ведь и апостолы свидетельствовали о Христе; и я свидетельствую, что солдаты по приказу моего Царя стреляли в мой народ. Убивали мой народ. Или это мне только снилось?
    — Девчонка, а ты чово тут… разлеглася?.. Раненая, што ль?.. Дай доволоку до прикрытия… вон, до кондитерской дотащу… лавка открыта…
    Меня взвалили на плечи и понесли. Дюжий малый. Говор смешной. Вятский?.. ярославский?.. Окает густо…
    — Наделают делов они… энта Царица… с Царишкой эфтим… Бесются там, во дворцах-то… ни хрена житья простого народа не знают… Играют в игрушки с энтим сибирским разбойником… во святые возвели козла бородатого… тяжела ты, девка, а с виду худа!.. кости энто у тебя тяжелые, значитца… Ну вот и дотянулися… Уф-ф-ф…
    Малый, что волок меня на себе, открыл задом дверь кондитерской лавки. На улице стреляли. Люд бежал. Напротив окон кондитера, белого от ужаса, взвизгивали и падали женщины, дети, мужики. Старик, на морозе без шапки — потерял на бегу, — прилип носом к стеклянной двери. Пуля продырявила его сзади. Он содрогнулся под тулупом, беззубо улыбнулся и медленно стал оседать на снег, хватаясь скрюченными пальцами за равнодушное дверное стекло.
    — Вот она, Царская милость, — зло вымолвил малый, опуская мое тело на пол. — Эй, хозяин! Брось прохлаждаться. Вот раненая девчонка, перевяжи. А я и так за здорово живешь помру.
    И он покачнулся и, белея, светлея чистым безусым лицом молоденького бравого парня, ухажера в кадрили, заводилы и гармониста, подобно старику за дверью, осел на дощатый пол кондитерской, смешно вздернул руками и повалился набок. И затих.
    Я подползла к нему. Рванула полу его куртки. В его боку зияла рана, кровь черно-красной рекой заливала штанину, сапог. Кондитер мелко закрестился, схватил парня за шиворот, оттащил в угол, за ящики с шоколадом. Как сильно здесь пахнет конфетами. Это запах из сказки. Из красивой сказки. А это жизнь. Страшная, грубая жизнь. Без прикрас. С поднятой на загривке шкурой. Сидит, подняв голову. И воет, воет.
    Перестань выть, жизнь!
    Прекрати креститься и плакать, трусливый кондитер, старикашка!
    Лучше помоги мне. Я тоже ранена.
    — Вот бинтик у меня тут Манечка намедни оставила… вот и йодик есть…
    Руки его тряслись. Он торопливо, неумело перевязывал мне негнущуюся руку, обвисшую тяжелым бревном вдоль тела.
    — Вот так воскресеньице… с воскресеньицем вас… — бормотал старичок, седые кудерьки вокруг его лысины торчали отчаянно. — Я-то думал… нынче ко мне в лавку зачастят за сладкими покупками… за прадзничными подарками… Святки же на дворе… Воскресение Твое, Христе Божие… А тут люди кровью обливаются… хорошо еще, у Манечки в шкафчике все нашлось… и ватка…
    Я закрыла глаза. Мне было двести лет. Я нажилась на свете. Я не хотела жить.
    Бог ведь короновал моего Царя?!
    Венчал его на Царство?!
    Не поверю, что это он отдал приказ стрелять. Никогда не поверю.
    Пусть разрежут меня на куски — не поверю.
    — Больно, кондитер… рука не гнется!..
    Стекло двери зазвенело, пробитое пулями. Мы со старичком повалились на пол.
    За дверью раздалась ругань солдат.
    На земле Гефсиманского сада детям и старикам пощады нету.
    И всегда идет Избиение младенцев.
    Ведь что стар, что мал — одним мирром мазаны.
    И убить их надобно вместе. Чтобы вместе они пошли пешком в Рай.
    Сегодня же будешь рядом со мною в Раю, кудлатый старик кондитер.
    Спасибо тебе за бинт, вату и пузырек йода. Ты так щедро йодом рану полил. Жжет.
    Всю жизнь насквозь прожжет.
    И выйдет душа из жгучей раны наружу в жизни иной.
 
   — Дорогая Мадлен! Собирайтесь. Мы едем завтракать. Вы вознаграждены за ваш первый рабочий выход. Я вас поздравляю…
   Губы Черкасоффа изогнулись под усами в снисходительной и поощрительной улыбке.
   —.. и приглашаю позавтракать с моими друзьями чем Бог послал.
   Мадлен, с черными кругами вокруг глаз от бессонницы, запахиваясь в халат, попятилась от двери. Барон, наступая, сделал шаг к ней, успокаивая, нежно взял ее за руку, поглаживая.
   — Я не знаю ваших друзей.
   — Узнаете. Одного из них вы наверняка знаете. Его общество вряд ли будет вам неприятно. Другие… что ж, мы познакомимся походя, они будут от вас в восторге, я уверен.
   — А я от них?..
   — Это зависит от вас. Вы же, насколько я чувствую вас… не осмелюсь сказать — знаю… человек без предубеждений. И без предрассудков.
   — Более того, барон. — Мадлен тряхнула золотыми кудрями. — Я человек без стеснения и без воспитания. Хоть я и выросла в Воспитательном Доме. Поэтому мне море по колено. Везите меня куда хотите. Я развалюсь среди ваших яств и скатертей и буду спокойно спать. Я хочу спать! Вы что, не понимаете этого! Если вы так будете меня… пошел тогда этот Дом, и все эти дьявольские живые портреты на стенах… и камин… и эти платья… и шубы… и люстры…
   — Я именно хочу, дорогая, чтобы вы как следует отдохнули. Я забочусь о здоровье моих обожаемых…
   —.. наемников.
   — Друзей, Мадлен, друзей! Я всего лишь ваш опекун, занимающийся вашим житьем-бытьем. Воспринимайте меня так. Вы идеально записали все, о чем болтал вам наш толстый…
   — Не напоминайте мне о нем.
   Ее передернуло.
   Барон открыл платяной шкаф, вынул оттуда платья, шубы. Выбрал короткое, выше колен, платье с вышитой на груди летящей птицей, короткий рыжий полушубок из лисьих шкур.