Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Жена Бэня послушалась Дайаня. На другой же день, пока Симэня не было дома, Дайань купил ей коробку подарков, которую она и пошла поднести Юэнян.
   – Это еще от кого? – спросила Юэнян.
   – Тетушка Бэнь прислала вам, матушка, семечек и сладостей, – объяснил Дайань.
   – Откуда ж она денег достала? У нее же муж в отъезде. Выходит, я ее в расходы ввела? – удивилась хозяйка и, приняв подношения, велела положить в коробку пампушек и фруктов.
   – Большое тебе спасибо, – сказала она жене Бэня. – Весьма тронута твоим вниманием.
   Когда Симэнь после визитов вернулся домой, его уже поджидал настоятель монастыря Нефритового Владыки, отец У. Симэнь принял его в зале и угостил вином. После ухода настоятеля Симэнь снял с себя парадные одеяния и крикнул Дайаня.
   – Бери коня и скачи к тетушке Вэнь, – распорядился он. – Скажи, батюшка, мол, хотел бы нанести визит госпоже Линь. Интересно, что она на это скажет.
   – Не извольте волноваться, батюшка, – заверил его Дайань. – Дело в том, что я видался нынче с тетушкой Вэнь, когда она проезжала у ворот на своем осле. От нее я узнал, что четвертого, стало быть завтра, господин Ван выезжает в столицу поздравлять его превосходительство Лу Хуана, и госпожа Линь высказали желание, чтобы вы, батюшка, побывали у них шестого. Госпожа Линь будут вас ждать.
   – Так она и сказала? – перебил его Симэнь.
   – Конечно! Неужели я решился бы вам лгать, батюшка!
   Симэнь направился в дальние покои. Только он вошел к Юэнян, как явился Лайань.
   – Шурин У Старший прибыли, – объявил он.
   Шурин, в чиновничьей шапке, с золотым поясом, проследовал в дальние покои.
   – Трудно мне, У Каю, найти слова для выражения моей глубокой вам благодарности, зятюшка, за рекомендации и поддержку, – начал он, обращаясь к Симэню. – Сердечное вам спасибо за щедрые дары. Простите, что ввел вас, зятюшка, в расходы. И извините, пожалуйста, за мое вчерашнее отсутствие – заставил вас напрасно утруждать прибытием. Спешу земно поклониться вам, зятюшка, и еще раз прошу меня простить за столь поздний визит.
   С этими словами шурин склонился в земном поклоне. Симэнь поспешно ответил ему полупоклоном.
   – Поздравляю вас, шурин! – говорил он. – Не будем считаться! Так и должно быть между своими.
   Когда шурин отвесил Симэню положенные поклоны, вошла Юэнян, чтобы приветствовать брата земными поклонами. На ней были отделанная перьями зимородка шапочка из белого гофрированного крепа с золотой полоской поперек, отороченный каланом ободок в виде спящего кролика, белая шелковая кофта с застежкою, поверх которой была одета расшитая золотом безрукавка цвета алоэ и расклешенная юбка из бледно-зеленого шелка с бахромою по подолу. В ушах фениксы-шпильки. На груди под воротничком висела золотая брошь, состоящая из зубочистки, прочищалки для ушей и кропила, а у вытканного цветами пурпурного плетеного пояса – расшитый золотом пурпурный мешочек для ароматов с восемью кистями и разноцветные ключики. На ней были белые шелковые туфельки на толстой подошве. По-праздничному разряженная, с развивающимся узорным поясом, она словно колышущаяся на ветру цветущая ветка подпорхнула к брату и четырежды грациозно склонилась перед ним.
   – Довольно и двух поклонов, сестра, – проговорил У Старший, тотчас же отвечая ей полупоклоном. – И я, твой брат, и моя жена, твоя невестка, прямо-таки, забыв всякие приличия, все время надоедаем, беспокоим и тебя и твоего супруга. Стар я стал, сестра, и мне дорога твоя забота.
   – Да когда ты у нас был, брат! – воскликнула Юэнян. – Посидел бы немножко.
   – Ну что ты говоришь, сестра! – продолжал У. – Мало ли я вам с зятюшкой надоедаю?!
   После взаимных церемоний Симэнь уговорил шурина остаться.
   – Шурин, ты, наверно, нынче не собираешься больше наносить визиты? – спрашивал Симэнь. – Тогда раздевайся и давай посидим.
   В хозяйкиных покоях оказались Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь. Заслышав разговор, они тоже поторопились поклониться гостю. Они были в белых шелковых кофтах и бледно-зеленых с каймою юбках. На одной была расшитая золотом зеленая безрукавка, а на другой – пурпурная.^[1478] Их высокие прически украшали сетки и стягивали отороченные каланом ободки в виде спящего кролика. У Юйлоу были серьги-кольца, а у Цзиньлянь – сапфировые подвески. У обеих виднелись изящные остроносые лотосы-ножки. Поклонившись шурину, они разошлись по своим покоям.
   Симэнь усадил родственника в хозяйкиных покоя, пододвинул поближе жаровню и распорядился накрывать стол. Тут же появились весенние кушанья и фрукты, подали чашки с горячим рисом, огромные пампушки, сладости и суп с потрохами.
   Поздравить шурина вышли горничные Сяоюй и Юйсяо. После супа и риса Юэнян поднесла брату позолоченную черепаховую чарку вина. Симэнь сел на место хозяина.
   – И ты садись, сестра, – пригласил шурин.
   – Я сейчас, – отозвалась Юэнян и удалилась во внутреннюю комнату.
   Вскоре она подала к вину всевозможные фрукты и закуски. Были тут свежие бамбуковые ростки, серебристая рыба, крот, маринованная рыба, медуза, овощной салат, яблоки, богомолы, свежие апельсины, гранаты, водяные орехи, хуэйчжоуские груши и прочие деликатесы.
   – Как у тебя со службой, шурин? Все уладил? – спросил во время пира Симэнь.
   – Благодаря вашей поддержке, зятюшка, с нового года вступаю в должность, – отвечал шурин. – Начальство я в основном одарил. Правда, предстоит еще визит в налоговое управление военных поселений. И поскольку завтра день удачи, с утра думаю снять с управы печати, потом заеду домой, припасу подарки – и в управление. Там вручу документы, нанесу визиты гарнизонным и отдам распоряжения. Господин Дин, мой предшественник, все дела запустил, за что и был снят его превосходительством Хоу, военным губернатором. Меня на его пост и назначили. Надо будет все ревизские сказки поднять, всю перепись проверить. Велю гарнизонным навести полный порядок, чтобы не пропустили ни одной души. О результатах велю доложить. Тогда и осенний натуральный оброк и летний денежный налог куда легче будет собрать.
   – И много ли земли занимают поселенцы? – поинтересовался Симэнь.
   – Должен вам сказать, зятюшка, военные поселения были учреждены еще указом Государя Императора, основателя ныне царствующего дома.^[1479] Поля эти избавляли от затрат на перевозки и служили источником пропитания солдат во время их обучения. Но впоследствии, когда министр Ван Аньши^[1480] внедрил систему ссуд под посев, тогда-то и был введен летний налог. Сначала им облагались только военные поселенцы, а осенний оброк с них взимался более низкий, чем со всех остальных землепашцев. Сейчас, исключая пустыри, камышовые заросли и болота, в ведении управления военных поселений в Цзичжоу насчитывается до двадцати семи тысяч цинов^[1481] земли. Осенний и летний налог с каждого цина составляет всего лишь один лян и восемь цяней серебра. Взимаемые налоги составляют, стало быть, не более пятидесяти тысяч лянов. Сумма эта, которую удается обычно собрать только к концу года, поступает в Дунпинское областное управление, а уже оттуда дается распоряжение о закупках провианта и фуража.
   – Ну, а излишки-то от налогов перепадают? – опять спросил Симэнь.
   – Отдельные незарегистрированные дворы, конечно, попадаются, – продолжал шурин, – но мужики ведь народ дошлый. Попробуй только взыщи построже – взвесь полновесной гирей или отмерь полной мерой, сразу молва поползет, такой ропот подымется …
   – Ну, раз остаются излишки, значит, все в порядке, – заметил Симэнь. – Неужели так уж все сполна и сдавать! Лишь бы понемногу перепадало, а соберется – хватит на прожитье.
   – Признаюсь, зятюшка, если править поселениями умеючи, сотню лянов в год заработать можно. Ну, а в конце года подарки подносят – каждый по достатку – кур, гусей, свиней, рис … Это уж не в счет. И за все это я должен благодарить вас, зятюшка.
   – Раз ты обеспечен, шурин, и мне приятно. Значит, я что-то сделал.
   Во время их разговора вошла Юэнян и села сбоку. Уже зажгли огни, а они все еще пировали. Когда шурин откланялся, Симэнь удалился на ночлег к Пань Цзиньлянь.
   На другой день утром Симэнь отбыл в управу, чтобы снять печати и открыть присутствие. После положенной регистрации всех служащих управы началось разбирательство казенных дел.
   Первым в тот день принесли пакет от Юнь Лишоу. Он приглашал Симэня и всех чиновников управы на пир по случаю вступления в должность.
   На следующий день Юэнян поспешила на пир к госпоже Лань. Симэнь же, вырядившись в парадное облачение, прикрыв глаза пылезащитным флером, захватил с собою узел с подарками и верхом направился к дому покойного полководца Вана.
   Его сопровождал Дайань и Циньтун. Ван Третий тем временем находился в отъезде. Симэнь вручил визитную карточку. Ее приняла тетушка Вэнь, пришедшая туда загодя, и тотчас же доложила госпоже Линь.
   – Ступай пригласи господина во внутренние покои, – распорядилась хозяйка.
   Симэнь миновал большую залу и, пройдя через внутренние ворота, очутился на женской половине. В небольшом помещении была поднята светлая дверная занавесь. В центре висел портрет досточтимого предка рода Ван Цзинчун, перед которым на двух столах были расставлены в изобилии жертвенные фрукты и вино. Ван Цзинчун восседал в покрытом тигровой шкурой ярко-красном кресле. Под ногами у него был разостлан дорогой узорный ковер, свисали красные пологи.
   Немного погодя явилась госпожа Линь в карминовой накидке, богато расшитой вплоть до рукавов. Ее прическу щедро украшали жемчуг и бирюза. Напудренная и напомаженная, она обменялась с гостем приветствиями и пригласила присаживаться. Когда подали чай, хозяйка наказала слуге привязать коня сзади и задать сена. После чаю она предложила Симэню снять верхнее платье и пройти во внутренние покои.
   – Сынок у меня позавчера выехал в столицу поздравлять дядю жены главнокомандующего Лу Хуана, – объясняла госпожа Линь. – Вернется, наверно, только после Праздника фонарей.
   Тут Симэнь крикнул Дайаня. Слуга помог ему снять верхнее платье, под которым были одеты белая шелковая куртка и расшитый летающими рыбами халат. Обут он был в черные сапоги на белой подошве. Симэнь блистал в роскошном одеянии.
   В покоях госпожи Линь стоял стол, звериные пасти четырех бронзовых жаровен исторгали пламя и тепло горящего угля. В обращенные на красную сторону окна светило солнце, и яркий свет заливал комнату. Немного погодя горничная подала вино и закуски. Стол ломился от обилия яств. Рядами стояли чарки и блюда. Золотом искрилось и пенилось вино. Чай заваривали с подснежниками. Госпожа Линь вырядилась в парчовую юбку и узорную накидку. С улыбкой, сверкавшей белизною зубов, она взяла нежной, как нефрит, рукою кубок и поднесла его гостю. Ее глаза горели желанием. За игрою на пальцах и в кости, то и дело прерываемой шутками и смехом, росло их подогреваемое весною желание и распалялась страсть. А ведь с вином все лукавее становится взор, все труднее сдержать сердечный пыл.
   Солнце тем временем стало клониться к закату. Спускались сумерки. В серебряных подсвечниках загорелись высокие свечи.
   Дайаня с Циньтуном в боковой пристройке угощала вином, закусками и сладостями тетушка Вэнь.
   Жена Вана Третьего, жившая там же, в женской половине, в домике за калиткой имела в услужении своих горничных и мамку-кормилицу. Даже на досуге она не навещала хозяйку, а последняя к тому же заперла калитку, так что ни один слуга не решился бы побеспокоить пировавших. Они же, удалившись в спальню, отдернули полог и зашторили окна. Горничная поправила в серебряном подсвечнике свечу, и красавица-хозяйка заперла за нею дверь. Любовник разделся и лег, она после омовения ног последовала за ним. Изголовье было расшито волшебными цветами, на алом одеяле бушевали волны.
   Симэнь, надобно сказать, еще дома наточил копье и подготовил меч, решив во что бы то ни стало выйти из поединка победителем. Для этой цели он заранее принял с вином снадобье иноземного монаха, приспособил две подпруги и захватил с собою узелок со снастями. Едва они очутились под одеялом, как Симэнь задрал ей ноги, вставил свой веник в срамную щель и, напрягая все силы, начал атаку. Ожесточенные наскоки сопровождались таким шумом и скрипом, что казалось, будто трещит высоченный бамбук на илистом болоте.
   – Мой милый, дорогой! – повторяла госпожа Линь, и ласковые обращения лились из уст ее нескончаемым потоком.
   Да,

 
Море знамен боевых отразилось в очах,
Небо трясли барабаны при лунных лучах.
 

   Есть изрядной длины поэтическое описание этого сражения:
   Пред ширмою парчовой опьяненная душа была готова к поединку. Под пологом узорным воитель, сосуд души телесной, знамя боевое развернул. Вихрем выскочил на поле ратное силач-крепыш хмельной. Сей демон сладострастья был увенчан шлемом красным и повязкою парчовой. Латы, сверкающие черным лаком, укрывали его стан, обтянутый халатом буро-красным, с поясом тугим из рыбьей шкуры. Он выступал в бесшовных сапогах. Дрался копьем с черными кистями, держал плеть грозную всегда наготове, кожею обтянутый кистень и стрелу без оперенья. Оседланный им конь рыже-огненной масти в заросшей впадине на привязи стоял. Вот показалось громадное знамя полководца. Оно сулило тучи грозовые и обильный дождь. Знамя души телесной скрывало силуэт красавицы-цветка, лисицы. Ее прическу украшали пара фениксов с распущенными хвостами и нити жемчуга. В кофте белой газовой была она и в бирюзовой юбке, подпоясанной изящным пояском. Из-под нее виднелись шелк белых панталон, блестящие чулочки и туфелек острые носки, похожие на фениксовы клювы. Ее высоко поднятая секира не видна и описанью краткому никак не поддается. Украдкою чаровница роняет слезы, тревогою исполнен взор, к тюлевому пологу склонилась головой, как-то осунулась, поблекла. Под ней перина мягкая и нежная, как яшма. Красавица игрою буйной порхающего феникса с подругой занята, укрытая покровом. Вот в схватке раздались удары в барабан, раскатистые, как гром весною. А вот пахнуло густым ароматом мускуса и орхидей. Тут стан поднялся, и на покрывале забушевали красные волны, там полетели стрелы, и полог натянулся на серебряных крючках. А волны алые только умножили решимость. Полог натянулся на серебряных крючках, и их стремленья разошлись. Она тотчас же с успехом отбила две дюжины атак. В цель угодить метателю копья с трудом лишь удавалось. Ее защитою надежной был шелковый покров, расшитый парой уток-неразлучниц. Он булавою с кистенем привык играть и наносить удары точные в мишень. Три тысячи раз был он готов метнуть разгоряченное копье, но щит могучий, увы, едва лишь допустил всего с полсотни ударов. Он – мастер был сражаться в латах. Она же силы выматывала ловко и высасывала соки до конца. Конь боевой, ретивый немало потоптал цветов. Сколько пало их, воинов обессиленных, в чаще лесной у крутого обрыва! Устрашающий, крепкого телосложенья, он рыскал всюду и хватал. Красавица, нежнее персика и абрикоса, она чарами всякого к себе манила. Его раззадорь, развяжет бой затяжной и горячий. Польсти ей, иволгою запоет и ласточкой защебечет. Долгий поединок выдержав, она, испариной орошена, все шпильки растеряет. Выстояв упорное единоборство, он тяжело дыша, все ложе перевернет. Глядь! Близ уезда Тайная развилка оружие уж грудами лежит. Брови напряглись, глаза опухли. Смотри! А на поле брани уже брошены поверженные копья. Тела растерзаны, разверзлась плоть. Да, облако печали поднялось в небеса, лежало разбитое наголову войско. Сколько сластолюбиц он покорял, да не сумел он одолеть красавицу эту.
   В тот раз Симэнь воскурил две ароматных свечи – на солнечном сплетении и сокровенных вратах госпожи Линь. Он сказал ей о пире, который будет устроен у него в честь Праздника фонарей и на который он пришлет приглашения ей и супруге Вана Третьего. Теперь покорная ему душой и телом, госпожа Линь с удовольствием приняла приглашения. Симэнь встал довольный и никак не мог с нею расстаться.
   Они пировали до второй ночной стражи. Коня ему вывели через задние ворота, и он отправился домой другим путем.
   Да,

 
Не горюй, что сей ласковый день удержать не могла –
Ароматом цветка одарила полночная мгла.
 

   Тому свидетельством стихи:

 
Стою я у терема и о любимом грущу.
Коль встречу опять – от себя никуда не пущу.
Не скажет Лю-лан,^[1482] что пожухнет и персика цвет –
На легкой волне его алый останется след.
 

   Когда Симэнь добрался до дому, ему доложил Пинъань:
   – Был посыльный от его сиятельства Сюэ. Приглашает вас, батюшка, на завтра в загородное императорское поместье любоваться весною. Потом от дяди Юня пять приглашений вручили. Матушек на пир просят. Приглашения я во внутренние покои передал.
   Симэнь молча направился во внутренние покои к У Юэнян. Там оказались Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь. Воротясь от супруги тысяцкого Хэ, Юэнян сняла головные украшения и цветы. Ее волосы, убранные под сетку, держали шесть золотых шпилек и жемчужный ободок. На ней была голубая шелковая накидка и юбка из легкой желтой парчи.
   Когда вошел Симэнь, женщины тотчас же прервали разговор и приветствовали его. Он сел в кресло посреди комнаты.
   – А ты откуда так поздно? – спросила его хозяйка.
   – У брата Ина засиделся, – солгал Симэнь.
   Юэнян завела разговор о жене тысяцкого Хэ.
   – Какая, оказывается, молодая у него супруга, – говорила она. – Ей всего восемнадцать. А собой до чего ж хороша – красавица писаная! Образованная, душевная и исключительно гостеприимная. Мы впервые увидались, а я чувствовала себя с ней как со старой знакомой. Очень милая женщина! Она года два как замужем, а у нее четыре горничных, две мамки-кормилицы и две женщины в услужении.
   – Она ж племянница дворцового евнуха-смотрителя Ланя, – заметил Симэнь. – При дворе, небось, воспитывалась. Скорее всего они ей с приданным достались. Большие деньги дал придворный за племянницей.
   – Да, тебе слуга докладывал? – спросила Юэнян. – Нас пятерых к Юню приглашают, а тебя – к смотрителю Сюэ. Приглашения я в шкатулку убрала. – Хозяйка обернулась к Юйсяо. – Ступай, батюшке покажи.
   Симэнь просмотрел приглашения от Сюэ, потом от Юнь Лишоу, которое было послано от имени его жены с надписью:

   «Юнь, урожденная Фань,^[1483] низко кланяется и приглашает Вас».

   – Тогда готовьтесь, всем надо быть, – заключил Симэнь.
   – Сестрицу Сюээ дома надо бы оставить, – посоветовала Юэнян. – Праздники… Гости не пожаловали бы ненароком. И принять будет некому.
   – Ладно, пусть Сюээ остается, а вы идите, – согласился Симэнь. – Я завтра никуда не собираюсь. Евнух-смотритель за город приглашает, а у меня нет никакого желания. И так ноги что-то болят и поясницу ломит. То ли весна действует?
   – А не простуду схватил? – спросила Юэнян. – Чего ж ты ждешь? Доктора Жэня пригласил бы.
   – Ничего, дома посижу и пройдет, – отозвался Симэнь и продолжал. – Праздник фонарей подходит. Надо к угощению готовиться. Пригласим жену господина Хэ, жену столичного воеводы Чжоу, жену Цзин Наньцзяна, матушек свата Чжана и свата Цяо, жену брата Юня, матушку Вана Третьего, жену У Старшего и матушку свата Цуя. Их надо будет позвать. Числа двенадцатого или тринадцатого развесим фонари. Актеров от императорского родственника Вана позовем. Жаль, Бэнь Четвертый уехал в столицу – и ни слуху ни духу. В прошлом году он потешными огнями занимался. Кто нас теперь услаждать будет?
   – К его жене обратись, – не все ли равно? – вставила Цзиньлянь.
   – Ты слова без подвоха не скажешь, потаскушка, – сердито взглянув на нее, обрезал Симэнь.
   Юэнян и Юйлоу пропустили их реплики мимо ушей.
   – Но мы совсем незнакомы с матерью Вана Третьего, – заметила Юэнян. – Удобно ли ее приглашать? Да и она вряд ли решится придти.
   – Она знает меня, поскольку я стал приемным отцом ее сыну, – объяснил Симэнь. – Поэтому я и хочу послать ей приглашение. А придет она или нет – ее дело.
   – Не пойду завтра к Юням, – объявила Юэнян. – Время подходит. К чему мне на люди показываться! Только разговоры вызывать.
   – Не дело ты говоришь, сестра, – вмешалась Юйлоу. – И ничего страшного нет. У тебя нисколько не заметно. Нескоро еще, должно быть. Ничего! В праздники и тебе развеяться полезно.
   Симэнь выпил чаю и направился в покои Сунь Сюээ. Заметив это, Пань Цзиньлянь позвала падчерицу и удалилась к себе.
   Вечером Сюээ по просьбе Симэня долго, до поздней ночи, массажировала ему ноги и тело, но не о том пойдет речь.
   На другой день утром пожаловал Ин Боцзюэ.
   – Приглашение вчера получил от брата Юня, – начал он. – Жену мою приглашают, а у нее наряды поизносились. В такие праздники в чем попало не выйдешь. На смех подымут. Вот я и решился, брат, к тебе с просьбой обратиться. Одолжи, будь милостив, невестке своей верхнюю одежду, юбку с кофтой да головные украшения, шпильки и серьги. А то ей не в чем на люди показаться.
   Симэнь позвал Ван Цзина.
   – Ступай с матушкой Старшей поговори, – наказал Симэнь.
   – Друг, будь добр, пройти к воротам, – обратился к слуге Боцзюэ. – Там Ин Бао с платком и коробкой. Вынеси ему.
   Ван Цзин взял у Ин Бао платок и удалился. Наконец, он вынес целый узел и протянул его ожидавшему.
   – Тут два комплекта одежд из вытканной золотом лучшей узорной парчи, пять предметов головных украшений и пара жемчужных сережек.
   Ин Бао забрал узел и пошел домой, а Боцзюэ остался у Симэня.
   – Вчера жена была в гостях у госпожи Хэ, – заговорил за чаем Симэнь. – Вернулась к вечеру. А нынче от жены брата Юня пять приглашений принесли. Опять жен зовут. Старшая ребенка ждет – не хотела идти. А я говорю: раз приглашают, надо идти. Тем более в такие праздники. И я все эти дни покоя не знаю. Только вчера покончил с визитами. То у брата Юня пир, то по каким-то делам до вечера задержался, а тут евнух-смотритель Сюэ за город зовет, весной любоваться. И на все время нужно. Настоятель У девятого молебен служит, тоже приглашал. Не смогу я в монастырь ехать. Зятя пошлю. Не знаю, то ли выпил лишнего, эти дни у меня что-то в пояснице ломит. Прямо ходить не могу.
   – Это, брат, у тебя от вина, – заключил Боцзюэ. – Вниз разлилось и бродит. Остерегаться надо.
   – Попробуй остерегись! – улыбнулся Симэнь. – В такие праздники в любой дом зайди, без вина не отпустят.
   – А нынче кто да кто из невесток пойдет? – спросил Боцзюэ.
   – Старшая, Вторая, Третья и Пятая. Я дома остаюсь. Отдохнуть надо день-другой.
   Во время их разговора явился Дайань с коробкой в руках.
   – Посыльный от господина Хэ приглашения принес, – объяснил слуга. – Девятого на праздничный пир приглашают.
   – Ну что ты скажешь! – воскликнул Симэнь. – Попробуй откажись, когда тебя зовут.
   В коробке лежали три приглашения. Одно, красное, было адресовано

   «Старшему коллеге досточтимому господину Сыцюаню»,

   другое –

   «Его милости почтенному господину У»

   и третье –

   «Почтенному господину Ину».

   Все приглашения кончались следующей подписью:

   «С нижайшим полоном от Хэ Юншоу».

   – Посыльный не знает адресов, – продолжал Дайань. – Вот и принес все приглашения сюда. Он просит переслать их по назначению.
   – Но что же это такое получается?! – воскликнул Боцзюэ, взглянув на адресованное ему приглашение. – Я же даже подарков не посылал, а он приглашает. Неловко так пойти.
   – Я тебе дам что поднести, – успокоил его Симэнь. – А ты вели Ин Бао отнести, и все будет в порядке.
   С этими словами Симэнь крикнул Ван Цзина.
   – Ступай принеси два цяня серебра и платок, а на карточке напиши имя батюшки Ина, – наказал ему Симэнь и обернулся к Боцзюэ. – А ты приглашение возьми, чтобы слугу к тебе не посылать. Шурину я с Лайанем отправлю.
   Немного погодя Ван Цзин внес подарки и протянул их Боцзюэ.
   – Благодарю тебя брат! – сложив руки и кланяясь, говорил Боцзюэ. – Как же легко ты избавил меня от затруднений! Я тогда за тобой пораньше зайду. Вместе пойдем.
   Боцзюэ откланялся и удалился.
   В полдень У Юэнян и остальные жены, вырядившись по-праздничному, отправились на пир к жене квартального Юня. Юэнян восседала в большом паланкине, в трех паланкинах поменьше разместились остальные жены Симэня. Сзади на маленьких носилках сидела Хуэйюань, жена Лайцзюэ, при которой стояла корзина с нарядами. Четверо солдат окриками разгоняли с дороги зевак. Процессию сопровождали Циньтун, Чуньхун, Цитун и Лайань.