Страница:
— Адриан? Ты там?
Он подумал, что не называл Вилме своего имени. Хотя чего уж там — наверняка узнала от своей госпожи…
— Я же велел тебе стучать! — зло крикнул он. И тут же подумал: нет, не надо срывать на ней злость. Всё-таки она сберегла для меня это письмо… хотя лучше б уж не сберегла! Лучше было бы мне ничего не знать!
Он распахнул дверь, чувствуя, что вот-вот разразится бесполезным злобным криком, кляня себя за это и всё равно не в силах сдержаться. Вилма стояла на пороге, глядя на него снизу вверх. Он только теперь заметил, что она ниже его на две головы. И снова ощутил стыд.
— Чего тебе? — проворчал Адриан.
— Леди зовёт тебя. Если ты готов.
В её голосе прозвучал неприкрытый сарказм. Адриан буркнул что-то вроде благодарности и захлопнул дверь.
Его взгляд упал на свиток, сиротливо валявшийся на кровати. Помедлив, Адриан взял его и сунул за пазуху. Потом открыл дверь. Вилма всё ещё стояла на пороге.
Адриан медленно перевёл дыхание и сказал:
— Идём.
И она повела его к своей госпоже.
В доме над обрывом было всего два этажа, по три небольшие комнаты на каждом. Внизу располагалась ещё кухня и каморка для прислуги, а покои, служившие гостиным залом, оказались совсем невелики и непритязательны. Там было совсем мало мебели, далеко не самой лучшей работы, и выцветшие гобелены на стенах, и светильники на топлёном сале, чадящие в медных подсвечниках. Единственным ярким пятном в комнате выделялись цветы на столе — белые лилии в низкой вазе, с огромными тяжёлыми чашечками, свисавшими к самой столешнице. Их сильный, приторный запах заполнял всю комнату и смешивался со слабым солёным запахом моря, доносившимся сюда с берега.
Самое обычное, не очень-то привлекательное место, немногим лучше среднего постоялого двора. Но и лучшее место на земле.
Потому что именно здесь, именно в этом месте она сидела у окна, выходящего на долину, примостив локоть на подоконник рядом с раскрытой книгой, и лёгкий бриз, проникавший сквозь распахнутые ставни, шевелил волосы над её лбом, смешивая чёрные пряди с рыжими.
— Миледи… я… — начал Адриан и, поняв, что охрип, смолк.
Она слегка повернулась к нему, поглядела искоса, улыбнувшись. Он никак не мог понять, что видит в её улыбке — ласку или насмешку, одобрение или упрёк.
— Иди, Вилма, — негромко проговорила леди Алекзайн, и дверь за спиной Адриана коротко и сухо хлопнула, так, что он едва не вздрогнул. Нет, ну что всё-таки позволяет себе эта девчонка!..
Алекзайн, как обычно, с лёгкостью прочла мысли по выражению его лица и серебристо рассмеялась.
— Не сердись на неё. Я знаю, она не похожа на твоих слуг… и ты прав, считая её плохой служанкой.
— Почему вы тогда её не прогоните? — с трудом сдерживая возмущение, спросил Адриан. Он всё ещё стоял на пороге, а леди Алекзайн сидела у окна, положив руку на книгу и придерживая шевелимые ветерком страницы.
— А что, в твоём доме всегда прогоняли нерадивых слуг? — странно улыбнувшись, спросила она.
— Ну… — он растерялся, как это часто с ним в последнее время случалось. — Я не знаю толком… Матушка говорила, что нет большей беды, чем пьющий муж и ленивый лакей.
— Могу спорить, теперь твоя матушка считает иначе, — сказала леди Алекзайн всё тем же странным тоном, как будто про себя, и встала прежде, чем Адриан успел придумать ответ.
Он смог впервые рассмотреть её только утром, уже после того, как позорно разрыдался перед ней, а потом так же позорно уснул у неё на коленях и лишь при свете дня поднял опухшее помятое лицо и сонными ещё глазами взглянул на неё. И если б ему дали волю, он бы до сих пор продолжал на неё смотреть, каждую минуту, каждый миг. Он не знал, сколько ей лет, но думал, что она не старше Анастаса, и в то же время было во взгляде её необычайно тёмных фиолетовых глаз что-то, чего не было в глазах его старшего брата: мудрость, терпение, понимание, которые Анастас не всегда мог проявить, даже если и хотел. Она была не очень высокой, примерно одного роста с Адрианом, и необычайно хрупкой: казалось, её талию — и вчера, в дорожном платье, и теперь, в домашнем, выгодно подчёркнутую фасоном, — можно с лёгкостью обхватить, сведя пальцы рук. Но самым странным были её волосы — не очень длинные, то небрежно уложенные на затылке, то просто присобранные у висков и распущенные по плечам. Они были двухцветными — так же, как глаза Вилмы. Одна половина чёрная как смоль, другая кирпично-рыжая — ровно по пробору, будто так они и росли. Ресницы и брови при этом были совершенно чёрными, и от этого глаза казались ещё темнее и глубже. Мелкие черты лица — небольшой нос, маленький бескровный рот — почти терялись на их фоне. И ещё у неё были тёмные круги под нижними веками, будто она всё время недосыпала.
Эта женщина была самым странным и самым прекрасным существом из тех, кого когда-либо видел Адриан. И никому в своей жизни, даже Анастасу, он не доверялся так легко и охотно, как ей.
В конце концов, однажды она уже спасла ему жизнь.
Леди Алекзайн подошла к камину и села в небольшое кресло подле него. Стояло начало осени, непривычно сухое и тёплое в этом году, и камин пока не топили, поэтому казалось, что она скорее прячется от дневного солнца, чем ищет тепла. Кресло было маленьким, с короткой спинкой, едва доходившей сидящему до лопаток, но она смотрелась в нём величественно и грациозно, будто супруга конунга на троне в Сотелсхейме. Снова полуобернувшись через плечо — у неё была такая привычка, Адриан уже успел это заметить, — она лёгким жестом поманила его к себе. Второго кресла у камина не было, и Адриан, помедлив, просто встал с ней рядом. Поколебавшись ещё мгновение, опёрся плечом о каминную полку, но тут же почувствовал себя неуютно и выпрямился, не зная, куда девать руки. Солнце ушло за угол дома, и в этой части комнаты стоял мягкий полумрак, в котором глаза Алекзайн казались совершенно чёрными и нереально большими из-за тёмных кругов под ними. Но смотреть в них было не страшно — напротив, хотелось, чтобы ничего не осталось в мире, кроме этих глаз.
— Ты видел её глаза? — спросила леди Алекзайн, и Адриан сглотнул. Да неужто она и впрямь может…
Но тут он понял, что она говорит о Вилме, и немного успокоился. Его бил лёгкий озноб — это не было неприятно, и почти не тревожно, но только он чувствовал, что сейчас случится что-то важное, и всё равно старался не думать об этом — ему было довольно того, что он находился здесь, рядом с ней.
— Видел, — запоздало дал он ответ, которого она терпеливо ждала.
— И что ты думаешь?
Её как будто в самом деле это интересовало. Адриан задумался на миг, пытаясь угадать ответ, который ей понравится. В конце концов, если бы она сама признавала суеверия, то не стала бы держать девчонку у себя…
— Люди говорят, что это дурной знак, — осторожно сказал Адриан наконец.
— Я знаю, что говорят люди, Адриан. Я спросила, что думаешь ты сам.
Когда она назвала его имя, голова у него пошла кругом. Он вспомнил, как она звала его во тьме, когда он мчался, спотыкаясь и скользя в грязи, почти не надеясь спастись от погони, и услышал этот голос, и своё имя, потянувшееся к нему бледно сиявшей во мраке ладонью…
— Адриан?
Он тряхнул головой и виновато пробормотал:
— Ну, я не знаю, миледи… Я таких никогда не видел прежде. Это как-то… странно, что ли. Жутковато, кто ж спорит. Но я не думаю…
— Что она опасна? — закончила Алекзайн, и он с благодарностью кивнул, радуясь, что она ответила за него. — Нет, она не опасна. Это глупые выдумки глупых людей. Из-за этих выдумок Вилма с рождения была изгоем, и всегда им останется. Она из деревни в долине, помнишь, мы проезжали её вчера утром?
Адриан кивнул, хотя припоминал крайне смутно — окончательно он проснулся уже когда карета въехала во двор дома и хмурый кучер, исполнявший, как потом выяснилось, также обязанности конюха, повара и сторожа, угрюмо предложил господам выходить.
— В той деревне у неё никого нет, — продолжала Алекзайн. — Только дряхлая бабка, которая знать её желает лишь постольку, поскольку Вилма своим трудом кормит и её, и себя. До того, как я взяла её к себе, она была помощницей золотаря. Другой работы для девочки с разными глазами здесь не нашлось. Хотя и в любом другом месте её ждала бы та же участь… Что поделать, людям нравится видеть знаки там, где их нет. Ибо истинные знаки и их значения слишком страшны.
Адриан слушал её как заворожённый. Было что-то очень странное в том, как она говорила, ещё более странное, чем её волосы, глаза и имя. Она как будто читала по памяти книгу, которую когда-то сама же написала и выучила наизусть, и теперь лишь оттачивала интонации, доводя речь до абсолютного совершенства. Адриан с трудом понимал смысл её слов, знал только, что она права. Она говорила так, как будто верила, что права, — значит, так и есть.
Внезапно леди Алекзайн взяла его за руку. Кожа у неё была мягкая, как бархат, но прохладная, словно она только что вымыла руки в ледяной воде. Адриан неуклюже дёрнул пальцами, не понимая, что это — рукопожатие или что-то другое, и не зная, как себя вести. Она слабо потянула его к себе, и он шагнул ближе.
— Адриан, — сказал Алекзайн, пристально глядя ему в лицо, — ты знаешь, что ты особенный?
У него пересохло во рту. Перед глазами всплыло лицо Тома — бесстрастное, блестящее от пота, с ярко и болезненно сверкающими глазами. Он отогнал это воспоминание с таким же страхом, с каким отгонял воспоминания об Элжероне.
— Я… — Адриан сглотнул. Она ждала ответа. Он попытался ответить: — Он говорил мне что-то… о том, что я могу менять… что от меня зависит…
— Он? — переспросила Алекзайн. — Том?
— Вы его знаете?!
Она, кажется, хотела рассмеяться, но как будто в последний миг передумала.
— Конечно, знаю. Как бы иначе я тебя нашла?
— Нашли меня? — растерянно переспросил он.
В её лице мелькнула жалость, больно его ранившая. Он так не хотел выглядеть глупым и нелепым перед ней!
— Конечно, Адриан. Или ты подумал, я случайно ехала мимо того постоялого двора? Я искала тебя последние несколько недель. Вернее, искала Тома — я чувствую его, хотя и всё хуже со временем… и, к счастью, я знала, что ты с ним. Благодарение Гилас, что ты оставался с ним.
— С ним… постойте. Я ничего не понимаю, — почти жалобно сказал Адриан.
Алекзайн сжала его руку чуть крепче, потянула было, будто хотела привлечь к себе и обнять, но не стала этого делать, и он сам не знал, рад этому или нет.
— Конечно. Он ведь ничего не стал тебе объяснять, верно? Просто увёз из дому силой и сказал, что теперь ты будешь подчиняться ему и делать всё, как он велит. Так было?
— Так… почти, — пробормотал Адриан. — Он говорил, что хочет чему-то научить меня… ну, что мне делать… с собой.
— Как ты думаешь, имеет ли он на это право? — очень спокойно спросила она, и Адриан воззрился на неё с недоумением. Именно эти слова он выкрикнул Тому в лицо во время их последнего разговора, но сейчас, сказанные Алекзайн, они прозвучали совсем иначе.
— Вообще-то нет, — неуверенно проговорил Адриан, — но…
— Что ты знаешь о чёрной оспе?
Этот вопрос был, пожалуй, самым неожиданными из всех, которые он слышал сегодня.
— Она убивает, — только и смог сказать Адриан.
Алекзайн кивнула.
— Да. Именно так, она убивает. Тридцать лет назад она убила каждого четвёртого. И каждого третьего из уцелевших ещё через пятнадцать лет. В следующий раз она убьёт каждого второго… а потом, должно быть, всех.
— Но ведь те, кто уже болел ею, не заболевают снова, — припомнив занятия со жрецом Гвидре, блеснул знаниями Адриан.
— Да. Те, кто пережили первый мор, пережили второй, переживут они и третий. И мир тогда будет состоять лишь из рябых стариков, похоронивших своих детей и внуков, и править ими будут рябые старики.
И снова было в её словах и голосе что-то столь спокойное, уверенное и столь ужасное, что Адриан безоговорочно поверил ей. Он мало что знал про чёрную оспу — в основном из уроков всё с тем же жрецом. Ему было всего четыре года, когда эпидемия пронеслась над Бертаном во второй раз — старшая сестра Ариана, Мелисса, которую он совсем не помнил, и новонарожденный братишка умерли той весной. Никто из остальных даже не заболел, но зараза унесла многих слуг и почти половину отцовских воинов. Той весной умерли многие, воистину каждый третий, и это стало решающим фактором в войне, которую Фосиганы и Одвеллы всё ещё вели тогда за трон. До мора их силы были почти равны, но время и оспа сказали своё слово — в пользу Фосиганов, которые переболели заразой все, но ни один не умер. Народ счёл это добрым знаком — впервые в Бертане появился конунг, перед которым склоняла выю даже смерть.
Адриан подумал, не конунга ли с его кланом имела в виду Алекзайн, говоря о рябых стариках. Отчего-то он остерегся спросить, боясь, что этот вопрос покажется неучтивым или просто глупым. Алекзайн всё ещё держала его за руку, и так не хотелось, чтобы она её выпускала.
Потом он понял, что настораживало в её словах. Она говорила о будущей эпидемии так, будто это было решённым делом. А ведь никто — жрец Гвидре не раз повторял это Адриану — никто, кроме богов, не знает, когда и откуда приходит мор.
— Адриан, я должна задать тебе один вопрос. Скажу правду — я искала тебя и нашла только для того, чтобы его задать.
Он напряжённо молчал, внезапно испугавшись того, что она ещё не успела сказать. Перед мысленным взглядом снова мелькнуло лицо Тома, но теперь это воспоминание не вызвало страха, только…
Он не успел довести мысль до конца. Сжимая его руку в своей холодной ладони и пристально глядя ему в лицо громадными бездонными глазами, женщина по имени Алекзайн спросила:
— Если бы ты знал, что можешь остановить грядущую чёрную оспу, ты бы сделал это, не постояв за ценой?
Адриан моргнул. Потом облизнул губы. Потом сказал:
— Ну… да… конечно, только…
— О, Адриан! — вскрикнула Алекзайн и, вскочив, заключила его в объятия.
Адриан застыл, задыхаясь от запаха её волос — или от запаха лилий, внезапно сделавшегося почти непереносимым, — и молясь милостивому Гвидре, только бы тот дал ему силы удержаться на ногах. Она была здесь, её тело, такое маленькое, хрупкое и такое волнующее, прижималось к его телу, её ладонь лежала на его шее. Адриан почувствовал, как наливается кровью его естество — и смертельно испугался. От мысли, что она каким-то образом это заметит, его охватила паника. Но тут, к счастью, Алекзайн отстранилась и, схватив Адриана за плечи, пристально всмотрелась в его лицо, а потом поцеловала в лоб.
— Я знала, — прошептала она. — Знала, что ошиблась в тебе. Мне случалось ошибаться, но не на этот раз. Слава Матери-Гилас, что я нашла тебя, Адриан Эвентри. Теперь ты сделаешь это. Ты должен пообещать мне, что сделаешь.
— Да, но… как? — тупо спросил Адриан, всё ещё весьма смутно понимая, что происходит. Эта невообразимая женщина каким-то образом нашла его… почуяла его через Тома, подобрала на дороге, привезла в свой дом на краю света и теперь просит, чтобы он спас мир от чёрной оспы?
«А что в этом такого, — неожиданно сказал в нём какой-то незнакомый голос, спокойный, уверенный и, кажется, очень взрослый, — Адриан никогда прежде его не слышал и замер, прислушиваясь. Что такого, в самом деле? Ведь Том, судя по всему, не соврал. Он, Адриан, — тот, кто может изменить мир. И разве Том говорил, что есть какие-то пределы этому? Может, он сумеет исцелять людей одним своим прикосновением, нет, даже одной только мыслью — почему нет? Он ведь никогда не пробовал. Ему достаточно захотеть, и решить, и… что там Том ещё говорил?
— Как мне сделать это? — спросил Адриан, с непередаваемым удовольствием ощутив, что это говорит его новый, взрослый голос, звучащий вслух так же спокойно и уверенно, как и в мыслях.
Алекзайн тихонько вздохнула, и он услыхал в этом вздохе такую пропасть облегчения и радости, что ему захотелось немедленно броситься перед ней на колени, поцеловать подол её платья и поклясться вечно служить ей. И не имело никакого значения, что он понятия не имел, о чём же она его попросит…
— Так как? — настойчиво повторил он в третий раз, готовый ринуться в битву с чёрной оспой прямо сейчас.
Алекзайн села обратно в кресло. Даже в полутьме было видно, что она слегка разрумянилась, её бледные щёки лихорадочно вспыхивали. Она снова схватила руку Адриана и сжала её, теперь гораздо крепче.
— Послушай, — заговорила она. — Слушай внимательно. И в первый, и во второй раз оспу завезли андразийские варвары из-за Косматого моря. Они тогда совершали набеги на Сварливый остров, островные кланы противостояли им, но не слишком успешно. У нас тогда не было конунга, лорды Фосиган и Одвелл яростно сражались между собой, забыв о внешней угрозе. Варвары, может быть, даже захватили бы нас, если бы оспа не посекла их первыми. Но они успели сделать своё дело. Среди жителей Бертана нашлось место предателю… нет, просто слабому глупцу, который думал, что сможет использовать кару богов в интересах своего клана. Корабль андразийцев, команда которого была уже сплошь больна, причалил на севере, недалеко от мыса Уренштой. Они не хотели войны, только помощи — перед лицом смерти даже варвары забывают о наживе. Конечно, их вырезали подчистую, но там оказался тот человек… он дождался погребения и украл останки одного из моряков. А потом проник в лагерь Фосигана, стоявший сотней миль южнее, и подбросил эти останки в ручей…
— Чтоб его Молог сожрал! — негодующе вырвалось у Адриана.
Алекзайн грустно покачала головой.
— Не спеши судить его. Он был глуп и слаб… он отчаялся. У него были свои причины так поступить, что, впрочем, не извиняет его. Из того ручья пили не только Фосиганы, но и окрестные крестьяне, а через них зараза снова попадала в другие воды и так по реке дошла до самого Сотелсхейма… — она смолка, и, хотя это было невозможно, Адриану показалось, будто она видела всё это сама и теперь вспоминает, как бы тяжело это ей ни давалось. Потом она продолжила, медленно роняя слова из всё той же давно написанной и заученной книги: — Того безумца больше нет, но в мире много страшных людей. А ещё в мире есть оспа, которая снова идёт к нам с востока. А ещё, — она сжала его руку крепче, — в мире теперь есть ты. Останови их. Останови людей из-за восточных морей, прежде чем они принесут на нашу землю мор.
Этого Адриан не ожидал. От кружившей голову уверенности не осталось и следа. Он сперва даже не до конца понял, что она сказала.
— Остановить… их? — переспросил он.
— Да. Останови. Это единственный путь.
— Но… как? Как я их остановлю? Я же не полководец… Я даже не воин…
— Значит, придётся им стать, — жёстко сказал Алекзайн и отпустила его руку.
Адриан беспомощно смотрел, как она встаёт и идёт к окну. Ветер, трепавший страницы раскрытой книги на подоконнике, отбрасывал за спину её волосы.
— Ты должен будешь собрать войско, — сказала Алекзайн. — Большое войско, не меньше двух тысяч воинов. Построить корабли. Выйти на них в Косматое Море. Встретить там врага. Может быть, встретить смерть. Но не пустить её в Бертан. Довольно.
Она смотрела в сторону, говоря это, Адриан не мог видеть её глаз, но в голосе её ясно слышал глухую, жёсткую, непреклонную решимость. Адриан судорожно стиснул зубы. То, что она говорила, было немыслимо…
Но немыслимо ли для него?
Впрочем, в нынешнем своём положении он едва ли мог рассчитывать не то что на две тысячи — на два десятка воинов.
— Но мой клан… мой клан сейчас… — он никак не мог выговорить слово, жуткое слово, которое прежде опасался произносить даже в мыслях, и Алекзайн с неожиданной беспечной жестокостью сделала это за него:
— Уничтожен? Что ж, тогда забудь о своём клане. Придётся найти другой путь.
Она обернулась, и её лицо смягчилось, словно она только теперь осознала тяжесть груза, который взваливает на него.
— Разве я говорила, что это будет легко? — спросила она мягко, с таким сочувствием, с таким терпением, что Адриан не удержался и бросился-таки к её ногам. Он обхватил руками её колени, ткнулся в них лицом, чувствуя, что сердце вот-вот разорвёт горло и вырвется наружу… Но прохладные тонкие пальцы вплелись ему в волосы и заставили поднять голову.
— Ты сделаешь это для меня, — тихо сказала Алекзайн. — Сделаешь?
— Сделаю, — выдохнул он.
— Для меня, Адриан?
— Я сделаю это для тебя, — сказал он, и она улыбнулась, слабо и так спокойно, будто теперь ей не страшно было и умереть.
Потом, много времени спустя, Адриан встал и, пошатываясь, побрёл к выходу. Алекзайн не останавливала его, просто смотрела ему вслед взглядом, который с той минуты надолго поселился в её обведённых тёмными кругами глазах. Когда дверь за ним закрылась, улыбка не исчезла с её губ, но ноги ослабли, и она тяжело прислонилась к стене, глядя в окно и слушая шелест книжных страниц.
Я знала, что сделаю это, Том, сказала она, отдалённо ощущая его и втайне наслаждаясь его бессилием, его злостью, его отчаянием и больше всего — его невозможностью ни ответить, не перестать слышать её голос.
Не бойся, мой дорогой. Ты знал, что делаешь, но я знаю тоже. Всё будет хорошо. Теперь всё будет так, как должно быть, подумала Алекзайн и прижала пальцы к губам, то ли посылая ему поцелуй, то ли отказываясь говорить больше.
Адриан плохо помнил, как добрался до своей спальни. По дороге ему не встретилось ни души — в доме, кроме Алекзайн, жили лишь Вилма и угрюмый кучер Гильбер. Он брёл короткими и в то же время бесконечными коридорами, спотыкаясь и не помня ничего, кроме её обведённых тёмными кругами глаз, запаха лилий… и своего голоса, своего нового взрослого голоса, обещавшего сделать это для неё.
Сделать что угодно для неё.
В своей комнате он рухнул на кровать и какое-то время лежал, бессмысленно пялясь на балдахин. Потом лениво, не прибегая к помощи рук, стащил с себя ногами сапоги — новые сапоги, которые подарила ему его леди. Вся одежда, которая была на нём сейчас, была её подарком. Его жизнь была её подарком. Жизнь, и что-то большее, что-то, от чего захватывало дух, хоть он и не мог подыскать этому названия.
Его клонило в усталый сон, словно после долгой тяжёлой работы, и в то же время сердце стучало, не давая расслабиться. Адриан с тихим стоном перекатился на живот и уткнулся лицом в покрывало. Что-то царапнуло грудь, и, поёрзав, Адриан вспомнил, что сунул за пазуху письмо…
Письмо Анастаса.
Адриан сел и достал свиток. Подержал его в руках, медля, и уже хотел вновь развернуть, когда дверь распахнулась — и, как следовало ожидать, Вилма бесцеремонно вторглась в его покои.
Адриану это начинало уже надоедать.
— Чего тебе? — резко сев, грубо спросил он.
Она застыла на пороге. Адриан увидел в её руке подсвечник с толстой свечой, тускло отливавшей белизной в сумерках.
— Света тебе принесла, — ответила Вилма, и Адриану почудилась в её голосе сдерживаемая обида. Он не позволил себе раскаяться и, вскочив, почти вырвал подсвечник у девушки из рук.
— Ну, принесла? Благодарствую. Теперь пошла вон.
— А огня не надо? — язвительно поинтересовалась Вилма и, не дожидаясь ответа, бросила ему огниво. Адриан машинально поймал его, снова растерявшись, но теперь только на миг. Он теперь видел, какая она ещё маленькая и до чего ничтожная. Помощница золотаря… Гилас помилуй. Девочку стоило пожалеть. И уж совсем глупо обижаться и сердиться на неё. Тем более ему — человеку, способному одним своим поступком, одним словом изменить мир.
— Спасибо. Ты можешь идти, — почти ласково сказал Адриан и, отвернувшись от неё, зажёг свечу. Это не сразу ему удалось — огниво было плохое, а фитиль лохматый. Наконец над воском вспыхнул тонкий огонёк. Адриан удовлетворённо вздохнул — и тут обнаружил, что Вилма всё ещё стоит за его спиной, тихо, словно не дыша.
— Что тебе ещё? Я же сказал, ты можешь…
— Дурак. Глупый… гадкий, ещё и глупый! Поверил ей, да? Слушал её? А она ведьма! Богами проклятая ведьма! — закричала Вилма и, круто развернувшись, бросилась в темноту и пропала в ней. Только гулко хлопнула дверь, отдавшись кратким эхом под потолком.
Адриан стоял, приоткрыв рот, не замечая, что свеча быстро тает и воск уже течёт по подсвечнику, и смотрел Вилме вслед.
2
Он подумал, что не называл Вилме своего имени. Хотя чего уж там — наверняка узнала от своей госпожи…
— Я же велел тебе стучать! — зло крикнул он. И тут же подумал: нет, не надо срывать на ней злость. Всё-таки она сберегла для меня это письмо… хотя лучше б уж не сберегла! Лучше было бы мне ничего не знать!
Он распахнул дверь, чувствуя, что вот-вот разразится бесполезным злобным криком, кляня себя за это и всё равно не в силах сдержаться. Вилма стояла на пороге, глядя на него снизу вверх. Он только теперь заметил, что она ниже его на две головы. И снова ощутил стыд.
— Чего тебе? — проворчал Адриан.
— Леди зовёт тебя. Если ты готов.
В её голосе прозвучал неприкрытый сарказм. Адриан буркнул что-то вроде благодарности и захлопнул дверь.
Его взгляд упал на свиток, сиротливо валявшийся на кровати. Помедлив, Адриан взял его и сунул за пазуху. Потом открыл дверь. Вилма всё ещё стояла на пороге.
Адриан медленно перевёл дыхание и сказал:
— Идём.
И она повела его к своей госпоже.
В доме над обрывом было всего два этажа, по три небольшие комнаты на каждом. Внизу располагалась ещё кухня и каморка для прислуги, а покои, служившие гостиным залом, оказались совсем невелики и непритязательны. Там было совсем мало мебели, далеко не самой лучшей работы, и выцветшие гобелены на стенах, и светильники на топлёном сале, чадящие в медных подсвечниках. Единственным ярким пятном в комнате выделялись цветы на столе — белые лилии в низкой вазе, с огромными тяжёлыми чашечками, свисавшими к самой столешнице. Их сильный, приторный запах заполнял всю комнату и смешивался со слабым солёным запахом моря, доносившимся сюда с берега.
Самое обычное, не очень-то привлекательное место, немногим лучше среднего постоялого двора. Но и лучшее место на земле.
Потому что именно здесь, именно в этом месте она сидела у окна, выходящего на долину, примостив локоть на подоконник рядом с раскрытой книгой, и лёгкий бриз, проникавший сквозь распахнутые ставни, шевелил волосы над её лбом, смешивая чёрные пряди с рыжими.
— Миледи… я… — начал Адриан и, поняв, что охрип, смолк.
Она слегка повернулась к нему, поглядела искоса, улыбнувшись. Он никак не мог понять, что видит в её улыбке — ласку или насмешку, одобрение или упрёк.
— Иди, Вилма, — негромко проговорила леди Алекзайн, и дверь за спиной Адриана коротко и сухо хлопнула, так, что он едва не вздрогнул. Нет, ну что всё-таки позволяет себе эта девчонка!..
Алекзайн, как обычно, с лёгкостью прочла мысли по выражению его лица и серебристо рассмеялась.
— Не сердись на неё. Я знаю, она не похожа на твоих слуг… и ты прав, считая её плохой служанкой.
— Почему вы тогда её не прогоните? — с трудом сдерживая возмущение, спросил Адриан. Он всё ещё стоял на пороге, а леди Алекзайн сидела у окна, положив руку на книгу и придерживая шевелимые ветерком страницы.
— А что, в твоём доме всегда прогоняли нерадивых слуг? — странно улыбнувшись, спросила она.
— Ну… — он растерялся, как это часто с ним в последнее время случалось. — Я не знаю толком… Матушка говорила, что нет большей беды, чем пьющий муж и ленивый лакей.
— Могу спорить, теперь твоя матушка считает иначе, — сказала леди Алекзайн всё тем же странным тоном, как будто про себя, и встала прежде, чем Адриан успел придумать ответ.
Он смог впервые рассмотреть её только утром, уже после того, как позорно разрыдался перед ней, а потом так же позорно уснул у неё на коленях и лишь при свете дня поднял опухшее помятое лицо и сонными ещё глазами взглянул на неё. И если б ему дали волю, он бы до сих пор продолжал на неё смотреть, каждую минуту, каждый миг. Он не знал, сколько ей лет, но думал, что она не старше Анастаса, и в то же время было во взгляде её необычайно тёмных фиолетовых глаз что-то, чего не было в глазах его старшего брата: мудрость, терпение, понимание, которые Анастас не всегда мог проявить, даже если и хотел. Она была не очень высокой, примерно одного роста с Адрианом, и необычайно хрупкой: казалось, её талию — и вчера, в дорожном платье, и теперь, в домашнем, выгодно подчёркнутую фасоном, — можно с лёгкостью обхватить, сведя пальцы рук. Но самым странным были её волосы — не очень длинные, то небрежно уложенные на затылке, то просто присобранные у висков и распущенные по плечам. Они были двухцветными — так же, как глаза Вилмы. Одна половина чёрная как смоль, другая кирпично-рыжая — ровно по пробору, будто так они и росли. Ресницы и брови при этом были совершенно чёрными, и от этого глаза казались ещё темнее и глубже. Мелкие черты лица — небольшой нос, маленький бескровный рот — почти терялись на их фоне. И ещё у неё были тёмные круги под нижними веками, будто она всё время недосыпала.
Эта женщина была самым странным и самым прекрасным существом из тех, кого когда-либо видел Адриан. И никому в своей жизни, даже Анастасу, он не доверялся так легко и охотно, как ей.
В конце концов, однажды она уже спасла ему жизнь.
Леди Алекзайн подошла к камину и села в небольшое кресло подле него. Стояло начало осени, непривычно сухое и тёплое в этом году, и камин пока не топили, поэтому казалось, что она скорее прячется от дневного солнца, чем ищет тепла. Кресло было маленьким, с короткой спинкой, едва доходившей сидящему до лопаток, но она смотрелась в нём величественно и грациозно, будто супруга конунга на троне в Сотелсхейме. Снова полуобернувшись через плечо — у неё была такая привычка, Адриан уже успел это заметить, — она лёгким жестом поманила его к себе. Второго кресла у камина не было, и Адриан, помедлив, просто встал с ней рядом. Поколебавшись ещё мгновение, опёрся плечом о каминную полку, но тут же почувствовал себя неуютно и выпрямился, не зная, куда девать руки. Солнце ушло за угол дома, и в этой части комнаты стоял мягкий полумрак, в котором глаза Алекзайн казались совершенно чёрными и нереально большими из-за тёмных кругов под ними. Но смотреть в них было не страшно — напротив, хотелось, чтобы ничего не осталось в мире, кроме этих глаз.
— Ты видел её глаза? — спросила леди Алекзайн, и Адриан сглотнул. Да неужто она и впрямь может…
Но тут он понял, что она говорит о Вилме, и немного успокоился. Его бил лёгкий озноб — это не было неприятно, и почти не тревожно, но только он чувствовал, что сейчас случится что-то важное, и всё равно старался не думать об этом — ему было довольно того, что он находился здесь, рядом с ней.
— Видел, — запоздало дал он ответ, которого она терпеливо ждала.
— И что ты думаешь?
Её как будто в самом деле это интересовало. Адриан задумался на миг, пытаясь угадать ответ, который ей понравится. В конце концов, если бы она сама признавала суеверия, то не стала бы держать девчонку у себя…
— Люди говорят, что это дурной знак, — осторожно сказал Адриан наконец.
— Я знаю, что говорят люди, Адриан. Я спросила, что думаешь ты сам.
Когда она назвала его имя, голова у него пошла кругом. Он вспомнил, как она звала его во тьме, когда он мчался, спотыкаясь и скользя в грязи, почти не надеясь спастись от погони, и услышал этот голос, и своё имя, потянувшееся к нему бледно сиявшей во мраке ладонью…
— Адриан?
Он тряхнул головой и виновато пробормотал:
— Ну, я не знаю, миледи… Я таких никогда не видел прежде. Это как-то… странно, что ли. Жутковато, кто ж спорит. Но я не думаю…
— Что она опасна? — закончила Алекзайн, и он с благодарностью кивнул, радуясь, что она ответила за него. — Нет, она не опасна. Это глупые выдумки глупых людей. Из-за этих выдумок Вилма с рождения была изгоем, и всегда им останется. Она из деревни в долине, помнишь, мы проезжали её вчера утром?
Адриан кивнул, хотя припоминал крайне смутно — окончательно он проснулся уже когда карета въехала во двор дома и хмурый кучер, исполнявший, как потом выяснилось, также обязанности конюха, повара и сторожа, угрюмо предложил господам выходить.
— В той деревне у неё никого нет, — продолжала Алекзайн. — Только дряхлая бабка, которая знать её желает лишь постольку, поскольку Вилма своим трудом кормит и её, и себя. До того, как я взяла её к себе, она была помощницей золотаря. Другой работы для девочки с разными глазами здесь не нашлось. Хотя и в любом другом месте её ждала бы та же участь… Что поделать, людям нравится видеть знаки там, где их нет. Ибо истинные знаки и их значения слишком страшны.
Адриан слушал её как заворожённый. Было что-то очень странное в том, как она говорила, ещё более странное, чем её волосы, глаза и имя. Она как будто читала по памяти книгу, которую когда-то сама же написала и выучила наизусть, и теперь лишь оттачивала интонации, доводя речь до абсолютного совершенства. Адриан с трудом понимал смысл её слов, знал только, что она права. Она говорила так, как будто верила, что права, — значит, так и есть.
Внезапно леди Алекзайн взяла его за руку. Кожа у неё была мягкая, как бархат, но прохладная, словно она только что вымыла руки в ледяной воде. Адриан неуклюже дёрнул пальцами, не понимая, что это — рукопожатие или что-то другое, и не зная, как себя вести. Она слабо потянула его к себе, и он шагнул ближе.
— Адриан, — сказал Алекзайн, пристально глядя ему в лицо, — ты знаешь, что ты особенный?
У него пересохло во рту. Перед глазами всплыло лицо Тома — бесстрастное, блестящее от пота, с ярко и болезненно сверкающими глазами. Он отогнал это воспоминание с таким же страхом, с каким отгонял воспоминания об Элжероне.
— Я… — Адриан сглотнул. Она ждала ответа. Он попытался ответить: — Он говорил мне что-то… о том, что я могу менять… что от меня зависит…
— Он? — переспросила Алекзайн. — Том?
— Вы его знаете?!
Она, кажется, хотела рассмеяться, но как будто в последний миг передумала.
— Конечно, знаю. Как бы иначе я тебя нашла?
— Нашли меня? — растерянно переспросил он.
В её лице мелькнула жалость, больно его ранившая. Он так не хотел выглядеть глупым и нелепым перед ней!
— Конечно, Адриан. Или ты подумал, я случайно ехала мимо того постоялого двора? Я искала тебя последние несколько недель. Вернее, искала Тома — я чувствую его, хотя и всё хуже со временем… и, к счастью, я знала, что ты с ним. Благодарение Гилас, что ты оставался с ним.
— С ним… постойте. Я ничего не понимаю, — почти жалобно сказал Адриан.
Алекзайн сжала его руку чуть крепче, потянула было, будто хотела привлечь к себе и обнять, но не стала этого делать, и он сам не знал, рад этому или нет.
— Конечно. Он ведь ничего не стал тебе объяснять, верно? Просто увёз из дому силой и сказал, что теперь ты будешь подчиняться ему и делать всё, как он велит. Так было?
— Так… почти, — пробормотал Адриан. — Он говорил, что хочет чему-то научить меня… ну, что мне делать… с собой.
— Как ты думаешь, имеет ли он на это право? — очень спокойно спросила она, и Адриан воззрился на неё с недоумением. Именно эти слова он выкрикнул Тому в лицо во время их последнего разговора, но сейчас, сказанные Алекзайн, они прозвучали совсем иначе.
— Вообще-то нет, — неуверенно проговорил Адриан, — но…
— Что ты знаешь о чёрной оспе?
Этот вопрос был, пожалуй, самым неожиданными из всех, которые он слышал сегодня.
— Она убивает, — только и смог сказать Адриан.
Алекзайн кивнула.
— Да. Именно так, она убивает. Тридцать лет назад она убила каждого четвёртого. И каждого третьего из уцелевших ещё через пятнадцать лет. В следующий раз она убьёт каждого второго… а потом, должно быть, всех.
— Но ведь те, кто уже болел ею, не заболевают снова, — припомнив занятия со жрецом Гвидре, блеснул знаниями Адриан.
— Да. Те, кто пережили первый мор, пережили второй, переживут они и третий. И мир тогда будет состоять лишь из рябых стариков, похоронивших своих детей и внуков, и править ими будут рябые старики.
И снова было в её словах и голосе что-то столь спокойное, уверенное и столь ужасное, что Адриан безоговорочно поверил ей. Он мало что знал про чёрную оспу — в основном из уроков всё с тем же жрецом. Ему было всего четыре года, когда эпидемия пронеслась над Бертаном во второй раз — старшая сестра Ариана, Мелисса, которую он совсем не помнил, и новонарожденный братишка умерли той весной. Никто из остальных даже не заболел, но зараза унесла многих слуг и почти половину отцовских воинов. Той весной умерли многие, воистину каждый третий, и это стало решающим фактором в войне, которую Фосиганы и Одвеллы всё ещё вели тогда за трон. До мора их силы были почти равны, но время и оспа сказали своё слово — в пользу Фосиганов, которые переболели заразой все, но ни один не умер. Народ счёл это добрым знаком — впервые в Бертане появился конунг, перед которым склоняла выю даже смерть.
Адриан подумал, не конунга ли с его кланом имела в виду Алекзайн, говоря о рябых стариках. Отчего-то он остерегся спросить, боясь, что этот вопрос покажется неучтивым или просто глупым. Алекзайн всё ещё держала его за руку, и так не хотелось, чтобы она её выпускала.
Потом он понял, что настораживало в её словах. Она говорила о будущей эпидемии так, будто это было решённым делом. А ведь никто — жрец Гвидре не раз повторял это Адриану — никто, кроме богов, не знает, когда и откуда приходит мор.
— Адриан, я должна задать тебе один вопрос. Скажу правду — я искала тебя и нашла только для того, чтобы его задать.
Он напряжённо молчал, внезапно испугавшись того, что она ещё не успела сказать. Перед мысленным взглядом снова мелькнуло лицо Тома, но теперь это воспоминание не вызвало страха, только…
Он не успел довести мысль до конца. Сжимая его руку в своей холодной ладони и пристально глядя ему в лицо громадными бездонными глазами, женщина по имени Алекзайн спросила:
— Если бы ты знал, что можешь остановить грядущую чёрную оспу, ты бы сделал это, не постояв за ценой?
Адриан моргнул. Потом облизнул губы. Потом сказал:
— Ну… да… конечно, только…
— О, Адриан! — вскрикнула Алекзайн и, вскочив, заключила его в объятия.
Адриан застыл, задыхаясь от запаха её волос — или от запаха лилий, внезапно сделавшегося почти непереносимым, — и молясь милостивому Гвидре, только бы тот дал ему силы удержаться на ногах. Она была здесь, её тело, такое маленькое, хрупкое и такое волнующее, прижималось к его телу, её ладонь лежала на его шее. Адриан почувствовал, как наливается кровью его естество — и смертельно испугался. От мысли, что она каким-то образом это заметит, его охватила паника. Но тут, к счастью, Алекзайн отстранилась и, схватив Адриана за плечи, пристально всмотрелась в его лицо, а потом поцеловала в лоб.
— Я знала, — прошептала она. — Знала, что ошиблась в тебе. Мне случалось ошибаться, но не на этот раз. Слава Матери-Гилас, что я нашла тебя, Адриан Эвентри. Теперь ты сделаешь это. Ты должен пообещать мне, что сделаешь.
— Да, но… как? — тупо спросил Адриан, всё ещё весьма смутно понимая, что происходит. Эта невообразимая женщина каким-то образом нашла его… почуяла его через Тома, подобрала на дороге, привезла в свой дом на краю света и теперь просит, чтобы он спас мир от чёрной оспы?
«А что в этом такого, — неожиданно сказал в нём какой-то незнакомый голос, спокойный, уверенный и, кажется, очень взрослый, — Адриан никогда прежде его не слышал и замер, прислушиваясь. Что такого, в самом деле? Ведь Том, судя по всему, не соврал. Он, Адриан, — тот, кто может изменить мир. И разве Том говорил, что есть какие-то пределы этому? Может, он сумеет исцелять людей одним своим прикосновением, нет, даже одной только мыслью — почему нет? Он ведь никогда не пробовал. Ему достаточно захотеть, и решить, и… что там Том ещё говорил?
— Как мне сделать это? — спросил Адриан, с непередаваемым удовольствием ощутив, что это говорит его новый, взрослый голос, звучащий вслух так же спокойно и уверенно, как и в мыслях.
Алекзайн тихонько вздохнула, и он услыхал в этом вздохе такую пропасть облегчения и радости, что ему захотелось немедленно броситься перед ней на колени, поцеловать подол её платья и поклясться вечно служить ей. И не имело никакого значения, что он понятия не имел, о чём же она его попросит…
— Так как? — настойчиво повторил он в третий раз, готовый ринуться в битву с чёрной оспой прямо сейчас.
Алекзайн села обратно в кресло. Даже в полутьме было видно, что она слегка разрумянилась, её бледные щёки лихорадочно вспыхивали. Она снова схватила руку Адриана и сжала её, теперь гораздо крепче.
— Послушай, — заговорила она. — Слушай внимательно. И в первый, и во второй раз оспу завезли андразийские варвары из-за Косматого моря. Они тогда совершали набеги на Сварливый остров, островные кланы противостояли им, но не слишком успешно. У нас тогда не было конунга, лорды Фосиган и Одвелл яростно сражались между собой, забыв о внешней угрозе. Варвары, может быть, даже захватили бы нас, если бы оспа не посекла их первыми. Но они успели сделать своё дело. Среди жителей Бертана нашлось место предателю… нет, просто слабому глупцу, который думал, что сможет использовать кару богов в интересах своего клана. Корабль андразийцев, команда которого была уже сплошь больна, причалил на севере, недалеко от мыса Уренштой. Они не хотели войны, только помощи — перед лицом смерти даже варвары забывают о наживе. Конечно, их вырезали подчистую, но там оказался тот человек… он дождался погребения и украл останки одного из моряков. А потом проник в лагерь Фосигана, стоявший сотней миль южнее, и подбросил эти останки в ручей…
— Чтоб его Молог сожрал! — негодующе вырвалось у Адриана.
Алекзайн грустно покачала головой.
— Не спеши судить его. Он был глуп и слаб… он отчаялся. У него были свои причины так поступить, что, впрочем, не извиняет его. Из того ручья пили не только Фосиганы, но и окрестные крестьяне, а через них зараза снова попадала в другие воды и так по реке дошла до самого Сотелсхейма… — она смолка, и, хотя это было невозможно, Адриану показалось, будто она видела всё это сама и теперь вспоминает, как бы тяжело это ей ни давалось. Потом она продолжила, медленно роняя слова из всё той же давно написанной и заученной книги: — Того безумца больше нет, но в мире много страшных людей. А ещё в мире есть оспа, которая снова идёт к нам с востока. А ещё, — она сжала его руку крепче, — в мире теперь есть ты. Останови их. Останови людей из-за восточных морей, прежде чем они принесут на нашу землю мор.
Этого Адриан не ожидал. От кружившей голову уверенности не осталось и следа. Он сперва даже не до конца понял, что она сказала.
— Остановить… их? — переспросил он.
— Да. Останови. Это единственный путь.
— Но… как? Как я их остановлю? Я же не полководец… Я даже не воин…
— Значит, придётся им стать, — жёстко сказал Алекзайн и отпустила его руку.
Адриан беспомощно смотрел, как она встаёт и идёт к окну. Ветер, трепавший страницы раскрытой книги на подоконнике, отбрасывал за спину её волосы.
— Ты должен будешь собрать войско, — сказала Алекзайн. — Большое войско, не меньше двух тысяч воинов. Построить корабли. Выйти на них в Косматое Море. Встретить там врага. Может быть, встретить смерть. Но не пустить её в Бертан. Довольно.
Она смотрела в сторону, говоря это, Адриан не мог видеть её глаз, но в голосе её ясно слышал глухую, жёсткую, непреклонную решимость. Адриан судорожно стиснул зубы. То, что она говорила, было немыслимо…
Но немыслимо ли для него?
Впрочем, в нынешнем своём положении он едва ли мог рассчитывать не то что на две тысячи — на два десятка воинов.
— Но мой клан… мой клан сейчас… — он никак не мог выговорить слово, жуткое слово, которое прежде опасался произносить даже в мыслях, и Алекзайн с неожиданной беспечной жестокостью сделала это за него:
— Уничтожен? Что ж, тогда забудь о своём клане. Придётся найти другой путь.
Она обернулась, и её лицо смягчилось, словно она только теперь осознала тяжесть груза, который взваливает на него.
— Разве я говорила, что это будет легко? — спросила она мягко, с таким сочувствием, с таким терпением, что Адриан не удержался и бросился-таки к её ногам. Он обхватил руками её колени, ткнулся в них лицом, чувствуя, что сердце вот-вот разорвёт горло и вырвется наружу… Но прохладные тонкие пальцы вплелись ему в волосы и заставили поднять голову.
— Ты сделаешь это для меня, — тихо сказала Алекзайн. — Сделаешь?
— Сделаю, — выдохнул он.
— Для меня, Адриан?
— Я сделаю это для тебя, — сказал он, и она улыбнулась, слабо и так спокойно, будто теперь ей не страшно было и умереть.
Потом, много времени спустя, Адриан встал и, пошатываясь, побрёл к выходу. Алекзайн не останавливала его, просто смотрела ему вслед взглядом, который с той минуты надолго поселился в её обведённых тёмными кругами глазах. Когда дверь за ним закрылась, улыбка не исчезла с её губ, но ноги ослабли, и она тяжело прислонилась к стене, глядя в окно и слушая шелест книжных страниц.
Я знала, что сделаю это, Том, сказала она, отдалённо ощущая его и втайне наслаждаясь его бессилием, его злостью, его отчаянием и больше всего — его невозможностью ни ответить, не перестать слышать её голос.
Не бойся, мой дорогой. Ты знал, что делаешь, но я знаю тоже. Всё будет хорошо. Теперь всё будет так, как должно быть, подумала Алекзайн и прижала пальцы к губам, то ли посылая ему поцелуй, то ли отказываясь говорить больше.
Адриан плохо помнил, как добрался до своей спальни. По дороге ему не встретилось ни души — в доме, кроме Алекзайн, жили лишь Вилма и угрюмый кучер Гильбер. Он брёл короткими и в то же время бесконечными коридорами, спотыкаясь и не помня ничего, кроме её обведённых тёмными кругами глаз, запаха лилий… и своего голоса, своего нового взрослого голоса, обещавшего сделать это для неё.
Сделать что угодно для неё.
В своей комнате он рухнул на кровать и какое-то время лежал, бессмысленно пялясь на балдахин. Потом лениво, не прибегая к помощи рук, стащил с себя ногами сапоги — новые сапоги, которые подарила ему его леди. Вся одежда, которая была на нём сейчас, была её подарком. Его жизнь была её подарком. Жизнь, и что-то большее, что-то, от чего захватывало дух, хоть он и не мог подыскать этому названия.
Его клонило в усталый сон, словно после долгой тяжёлой работы, и в то же время сердце стучало, не давая расслабиться. Адриан с тихим стоном перекатился на живот и уткнулся лицом в покрывало. Что-то царапнуло грудь, и, поёрзав, Адриан вспомнил, что сунул за пазуху письмо…
Письмо Анастаса.
Адриан сел и достал свиток. Подержал его в руках, медля, и уже хотел вновь развернуть, когда дверь распахнулась — и, как следовало ожидать, Вилма бесцеремонно вторглась в его покои.
Адриану это начинало уже надоедать.
— Чего тебе? — резко сев, грубо спросил он.
Она застыла на пороге. Адриан увидел в её руке подсвечник с толстой свечой, тускло отливавшей белизной в сумерках.
— Света тебе принесла, — ответила Вилма, и Адриану почудилась в её голосе сдерживаемая обида. Он не позволил себе раскаяться и, вскочив, почти вырвал подсвечник у девушки из рук.
— Ну, принесла? Благодарствую. Теперь пошла вон.
— А огня не надо? — язвительно поинтересовалась Вилма и, не дожидаясь ответа, бросила ему огниво. Адриан машинально поймал его, снова растерявшись, но теперь только на миг. Он теперь видел, какая она ещё маленькая и до чего ничтожная. Помощница золотаря… Гилас помилуй. Девочку стоило пожалеть. И уж совсем глупо обижаться и сердиться на неё. Тем более ему — человеку, способному одним своим поступком, одним словом изменить мир.
— Спасибо. Ты можешь идти, — почти ласково сказал Адриан и, отвернувшись от неё, зажёг свечу. Это не сразу ему удалось — огниво было плохое, а фитиль лохматый. Наконец над воском вспыхнул тонкий огонёк. Адриан удовлетворённо вздохнул — и тут обнаружил, что Вилма всё ещё стоит за его спиной, тихо, словно не дыша.
— Что тебе ещё? Я же сказал, ты можешь…
— Дурак. Глупый… гадкий, ещё и глупый! Поверил ей, да? Слушал её? А она ведьма! Богами проклятая ведьма! — закричала Вилма и, круто развернувшись, бросилась в темноту и пропала в ней. Только гулко хлопнула дверь, отдавшись кратким эхом под потолком.
Адриан стоял, приоткрыв рот, не замечая, что свеча быстро тает и воск уже течёт по подсвечнику, и смотрел Вилме вслед.
2
В последние недели он редко видел сны. Должно быть, слишком сильно уставал, и измученное за день сознание отказывалось от лишней работы, предпочитая благодатные часы небытия. Первая ночь, проведённая Адрианом в доме над утёсом, на краю Косматого моря, была первой ночью снов. Первой ночью кошмаров, и длилась она без конца.
Он не знал, что именно ему снится, даже в тот миг, когда видел сам сон. Там были краски, звуки, чьи-то золотистые волосы и шепот, переходящий в шипение, но и много чего ещё, и сон был совсем о другом. Адриан кричал, и в другое время непременно проснулся бы от собственного крика, но этот кошмар держал его слишком цепко. Потом в сон пришёл холод, чувство прикосновения — первое тактильное ощущение в этом кошмаре, кошмару не принадлежавшее, и именно поэтому оно смогло вернуть Адриана в явь.
Он сел в кровати, задыхаясь, моргая от заливавшего глаза пота и резкого света, бьющего в лицо. Был яркий, солнечный день, недавно взошедшее солнце висело в окне над морем. Леди Алекзайн сидела на краю постели и держала его руку в своих холодных ладонях.
— Всё хорошо, Адриан, — сказала она, вызвав у него мучительное воспоминание. — Теперь всё будет хорошо.
Он не знал, что именно ему снится, даже в тот миг, когда видел сам сон. Там были краски, звуки, чьи-то золотистые волосы и шепот, переходящий в шипение, но и много чего ещё, и сон был совсем о другом. Адриан кричал, и в другое время непременно проснулся бы от собственного крика, но этот кошмар держал его слишком цепко. Потом в сон пришёл холод, чувство прикосновения — первое тактильное ощущение в этом кошмаре, кошмару не принадлежавшее, и именно поэтому оно смогло вернуть Адриана в явь.
Он сел в кровати, задыхаясь, моргая от заливавшего глаза пота и резкого света, бьющего в лицо. Был яркий, солнечный день, недавно взошедшее солнце висело в окне над морем. Леди Алекзайн сидела на краю постели и держала его руку в своих холодных ладонях.
— Всё хорошо, Адриан, — сказала она, вызвав у него мучительное воспоминание. — Теперь всё будет хорошо.