Страница:
— Не понимаю, о чём это ты, — сухо ответил Том. — А парня моего пусти.
— Ну а не пущу, так что? — осклабился тот.
Том вдруг заговорил очень тихо.
— Если вам охота драку затеять, ребята, так то за милую душу. Только вот я только что со двора, а туда сейчас въехали деррийские всадники. И коли вам охота с ними объясняться, по какому праву на эрловых землях разбой чините, — я в сторонке постою да полюбуюсь.
— Без башки поваляешься, снизу поглядишь, — рявкнул один из наёмников, но другой, тот, что сидел, видимо, главный в троице, предостерегающе поднял руку.
— Ганс, — сказал он ничего не выражающим тоном. — Ступай во двор, проверь.
Тот, кого назвали Гансом, ругнулся под нос, но пошёл.
Их осталось двое. Всего двое, понял Адриан. Сердце гулко колотилось в горле. Люд вокруг продолжал толкаться и шуметь, не особенно заботясь, что происходит рядом. В дальнем углу кто-то завопил, кажется, там началась драка.
— Сын, говоришь? — насмешливо спросил вожак, смерив сперва Тома, а потом Адриана изучающим взглядом. — Не больно-то похож.
— Чай, жёнка от соседа пригуляла, — гоготнул другой. Его пальцы всё ещё сжимали ворот куртки Адриана, но уже не так крепко.
— Может, от соседа, — протянул вожак, снова поглядев на Адриана, — а может, и от лорда Эвентри… как знать?
— Эй! — донёсся от дверей возмущённый крик. — Соврал, паскуда, никого нет!
— Беги! — что было сил закричал Том, и Адриан успел услышать, как он рванулся в сторону, а потом звук удара.
Адриана больше не держали.
Он взвился и оказался с ногами на скамье — за миг до того, как метнувшаяся вперёд рука наёмника успела сгрести его за плечо. Соскочил на пол, поднырнул под другую руку, потянувшуюся к нему — и услыхал позади грохот и сдавленное проклятие, а потом — скрежет выхватываемого из ножен меча. Адриан содрогнулся от этого звука и обернулся на бегу, пытаясь понять, где Том и что с ним, — и тут же перед ним выросла огромная, погромыхивающая кольчугой туша с растопыренными ручищами.
— Куда?! — взвыла туша. Адриан шарахнулся в сторону, едва не налетел на ближайшую скамью, ухватился за край стола и, круто развернувшись, ринулся к выходу.
Там его ждали: поперёк дверей, широко расставив руки, стоял Ганс. Адриан застыл на миг, но раздавшийся сзади крик: «Бес с ним, брось, пацана держи!!!» — хлестнул его и заставил сорваться с места. Краем глаза он выхватил стоящий слева стол с единственным сидевшим за ним едоком; Адриан успел заметить лишь приоткрытый рот в обрамлении длинных усов, усеянных хлебными крошками, и струйку дыма, которым истекала стоящая на столе тарелка… с чем — он уже не успел разглядеть. Дым!
Адриан схватил тарелку обеими руками, обжёг пальцы о разогретые стенки, и со всей силы запустил ею в ухмыляющуюся рожу Ганса.
Рожа скрылась под глиняным днищем, потом, когда из-под днища медленно потекла горячая тёмная жижа, завопила и вцепилась в тарелку руками. Путь был свободен. Адриан стрелой промчался мимо орущего наёмника, не задев его даже краем рукава, и кинулся вперёд, через двор. Ему не впервые приходилось вот так удирать, поэтому он почти не боялся…
До тех пор, пока не достиг ворот, которые на сей раз никто не торопился закрыть, и внезапно понял, что бежать ему некуда.
Он круто развернулся и посмотрел в сторону трактира. Внутри завязалась нешуточная драка — причём, судя по поднятому ору, к ней присоединилось не меньше половины посетителей. Тома Адриан не видел. Проклятье, что же делать?! А если Тома убьют? Их ведь трое, а он один! И что делать тогда?
«Только вот если они меня поймают, толку всё равно будет немного», — лихорадочно подумал Адриан — и уже почти решился, но тут дверной проём заполнила пошатывающаяся фигура, лицо обладателя которой было густо-коричневым от потёков соуса — там, где не алели пятна ожогов. Адриан встретился с ним взглядом.
— Гадёныш, — прохрипел Ганс. — Да я тебя…
Адриан развернулся и стремглав кинулся сквозь ворота.
Он только теперь заметил, что дождь наконец перестал, но земля всё ещё была скользкой и вязкой, повсюду темнели огромные лужи, похожие на маленькие озерца. Адриан попробовал перескочить одну из них — и провалился по самые бёдра. Лужа, к счастью, была не слишком топкой, и он легко выбрался на другой её край, но расстояние между ним и погоней сократилось. Оборачиваться Адриан не стал, сберегая драгоценные мгновенья. «Проклятье, — подумал он, — как жаль, что я снова потерял нож Тома! Может, я смог бы…»
Он не сумел даже осознать всей смехотворной наивности этой мысли — не было времени на реальную оценку своих сил. Но его ноги соображали в этом деле лучше, чем голова, — и несли его дальше, со всей прытью, на какую он только был способен. Разнонаборное железо, собранное с десятка мертвецов, грохотало позади, уже совсем рядом, мешаясь с криками… проклятье, кричали двое! Или трое? Считать он тоже не стал — только ноги, так резво уносившие его от одного преследователя, предательски ослабли, когда он понял, что их больше, и, если они догонят его, ему никак от них не отбиться. Он споткнулся и едва не упал, выпрямился — и увидел, что дорога делает крутой поворот, мимо поля, в обход пролеска.
Адриан завернул за этот поворот, вылетел из-за него — и замер, потому что теперь ноги не несли и не слабли — они вовсе отказали ему, совсем.
Посреди дороги он увидел леди Алекзайн.
Она сидела верхом на огромном вороном жеребце, раздувавшем тёмные ноздри и задиравшем верхнюю губу в страшном оскале, и ветер трепал её распущенные волосы, мешая рыжие пряди с чёрными. Только это — то, как путались и сплетались эти пряди, то, что он уже видел раньше, как они сплетаются под пальцами ветра, — заставило Адриана поверить, что она не дух и не видение. Но именно на видение она была похожа больше всего, бледная, прекрасная и ужасная, как один из его снов, от которых он просыпался весь в поту и которые никогда не мог запомнить. Короткие перчатки для верховой езды оставляли обнажёнными её запястья.
— В кусты, — коротко сказала Алекзайн. И, когда Адриан не двинулся с места, резко крикнула и вонзила шпоры в лоснящиеся здоровой шерстью бока коня. Вороной издал яростное ржание и поднялся на дыбы. Адриан долю мгновения смотрел на огромные чёрные копыта, вздымающиеся в небо перед его лицом, потом бросился на землю и, сам не помня как, кубарем вкатился в заросли кустарника, растущие вдоль дороги. Там рухнул ничком, услышал треск и почувствовал, как больно хлестнула сзади по шее обломившаяся ветка. Тяжело дыша, Адриан развернулся, обдирая руки о колючки — его занесло в заросли дикой малины. Да уж, повезло так повезло… Он услышал топот и крики совсем близко и бросился в траву, замерев и почти не дыша. Заросли были достаточно густыми, чтобы скрыть его, но, как Адриан понял с запоздалым ужасом, внимательный глаз сразу заметит место, в котором он проломил сцепившиеся ветви кустарника. От этой мысли ему захотелось завопить, он задрожал, но неимоверным усилием заставил себя успокоиться — трясущийся у обочины куст уж точно вызвал бы серьёзные подозрения.
А так у него пока что был шанс. Крохотный, но был.
— Смотрите, куда идёте! Смерды…
Злобные нетерпеливые вопли, которыми обменивались преследователи Адриана, смолкли, пресечённые этим гневным окриком.
— Да какого хре… — в ярости начал кто-то — и подавился ругательством.
Адриан не видел их: сквозь зелёную завесу листвы маячил лишь круп вороного. Адриан отрешённо отметил, что некоторые листки на кусте пожелтели и свернулись по краям. И подумал, что, случись всё это хоть несколькими неделями позже, придорожные кусты не спасли бы его. И Алекзайн бы не спасла.
Но теперь она стояла посреди дороги, её чудовищный жеребец всхрапывал, загребая передним копытом, а преследователи Адриана стояли и смотрели на неё. Молча. Онемев. Адриан знал, что они испытывают в этот миг.
— Досточтимая… гхм… мнэ-э… миледи, — с поразительной учтивостью произнёс тот самый голос, который пять минут назад обещал переломать Адриану ноги, если он поднимет крик. — Прощу простить нас, мы торопимся…
— Это повод кидаться под копыта моему коню? Или вы торопитесь на свидание с Мологом?
Один из преследователей торопливо забормотал под нос экзорцизм. И немудрено — Адриан никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произнес имя дьявола так ровно и равнодушно, как это сделала леди Алекзайн.
А впрочем, вспомнил он, чего ей его бояться. Она же была жрицей Яноны, любимой дочери Черноголового…
И впервые Адриан подумал, а не стоит ли ему бояться её.
— Простите, миледи, — всё так же учтиво ответил наёмник. — Мы гонимся за мальчишкой, который только что свернул сюда. Вы, часом, не видали его?
— Видела, конечно, — презрительно ответила Алекзайн, и у Адриана волосы встали дыбом. — Я же не слепая. Он выскочил из-за угла, ровно как вы, под ноги моему коню. Тоже, видать, торопился к Мологу. Но испугался лошади и бросился в кусты, вон туда.
Он видел, почти видел, как она махнула рукой, тонкой, в короткой перчатке, обнажавшей её белое запястье… И впрямь, с чего он взял, что она спасёт его и на этот раз? Ведь он бросил её. Сбежал от неё. Предал клятву, которую ей дал. И теперь она имеет полное право отплатить ему тем же…
— Благодарю, досточтимая леди.
Он услышал приближающиеся шаги и уже готовился сорваться с места и очертя голову ринуться в лес, когда преследовавшие приблизились и… миновали это место.
Адриан лежал, вжавшись в землю и боясь вдохнуть, и слушал, как наёмники ломятся через кусты в дюжине ярдов от того места, где он лежал, — слушал, сжавшись в комок и стуча зубами. Так громко стуча, что сам диву давался — как они могут его не заметить?!
— Эгей, гляди, тут вон вроде протоптано!
Они его не заметили.
Они продрались сквозь малинник, там, где недавно, видимо, пробирался какой-то зверь, и Адриан слышал, как они чертыхаются. Когда голоса немного отдалились, он услышал негромкий голос Алекзайн:
— Выходи.
Он не вышел — выполз, всё ещё боясь вздохнуть. Посмотрел на неё снизу вверх остановившимися от неверия и дикого облегчения глазами.
Она не ответила на взгляд. Сказала:
— Забирайся.
И коротко кивнула себе за плечо. Но не подала ему руки.
Адриан кое-как вскарабкался в седло — и она рванула в галоп прежде, чем он успел усесться как следует. Адриан охнул и ухватился за её плечи, её узкие хрупкие плечи, путаясь пальцами в её волосах. У него перехватило дух — от собственной дерзости, от близости её тела, от прикосновения её волос, которые ветер швырял ему в лицо, от бешеной скачки, от чувства полной нереальности происходящего.
— Держись за мой пояс, — сказала Алекзайн, и голос её звучал глухо, перекрываемый ветром, бившим им в лица. — И крепче держись.
Он обхватил её талию. И подумал, что если сейчас не свалится с коня замертво, то всю будущую ночь простоит на коленях, благодаря Милосердного Гвидре за такую милость.
Снова стало накрапывать. Серые поля, окутанные мглой, со свистом проносились мимо.
Дождь перестал к ночи. Алекзайн как будто ждала именно этого, наказывала его и себя бешеной скачкой по непогоде, — но теперь непогода кончилось, и наказание тоже.
— Слезай.
Адриан поспешно спешился и смотрел, как спешивается она.
— Собери дров. Разведи огонь.
Она говорила с ним холодно и равнодушно, так, словно он был временным слугой, нанятым на постоялом дворе. «Почему она одна?» — подумал Адриан. Почему путешествует верхом, а не в карете, без сопровождения, без охраны? Ведь это может быть опасно для неё.
Он думал об этом, разгребая завалы влажной листвы в поисках не слишком сырых веток, и в этих мыслях не было тревоги за неё — была, скорее, тревога из-за неё. Отчего-то он был уверен, что она не стала бы рисковать собой понапрасну — а значит, и не рисковала. Он должен был радоваться этому, ведь это означало, что, пока он с ней, он тоже в безопасности…
Но он не чувствовал себя в безопасности.
Вернувшись с куцей охапкой сырых дров, Адриан увидел, что Алекзайн всё так же стоит у дороги, держа в поводу своего жуткого жеребца. Тот ничуть не утомился от скачки и рвался её продолжить, фыркая, загребая копытом и вращая налитыми кровью глазами. Адриан смотрел на него в страхе, не признаваясь себе, что предпочитает смотреть скорее на это чудовище, чем на его хозяйку.
— Разведи огонь и займись моим конём.
Он сделал всё, как она сказала. Хотя едва не умер от страха, вычищая круп вороного и каждое мгновение ожидая, что этот круп вильнёт в сторону и громадное чёрное копыто долбанёт его в грудь. Но жеребец вытерпел заботу, хотя и недовольно фыркал от его робких прикосновений. Замирая от ужаса и непрестанно молясь про себя Милосердному Гвидре, Адриан стреножил коня и, произведя эту смертельно опасную для себя процедуру, оставил пастись. И только тогда утёр выступивший на лбу пот. Ночной ветер пробирал до костей, от промозглого воздуха кожа как будто съеживалась под липнущей к телу влажной одеждой. Адриан посмотрел на яркое в сумерках пламя костра, на миг ощутив гордость, что всё-таки умудрился его развести — и подумал, что Том, может быть, похвалил бы его за это…
С этой мыслью пришло отчаяние. Такое же сильное, как несколько дней назад на тинге, когда он хотел броситься к Анастасу и Том сказал ему: «Нет». Такое же, а может, и ещё большее. Хотя тогда он думал, что хуже быть уже просто не может.
— Подойди, — сказал из темноты голос Алекзайн.
Ему не хотелось — даже тепло костра не манило его. Он знал, что у огня будет холодно — холоднее, чем здесь, на обочине тракта, на пронизывающем ветру. Но подошёл — и остановился. Алекзайн не предложила ему сесть. Она сидела у огня, держа спину прямой и обхватив правой рукой согнутое колено. Она была в мужском костюме для верховой езды, он невероятно шёл ей, особенно сейчас, когда она вымокла под дождём и ткань облепила её точёную фигуру. Любой жрец любого бога проклял бы её, если бы увидел. Адриан внезапно понял, почему онемели гнавшиеся за ним наёмники, когда увидели её. Тогда он об этом не подумал — потому что сам-то немел при виде неё всегда, вне зависимости от того, что было на ней надето… и было ли надето вообще.
— Сядь.
Он сел.
Она очень долго молчала. Они сидели рядом на обочине дороги у огня, не ели, не сушили одежду — словно ждали кого-то. Один раз мимо них галопом пронёсся всадник, и Адриан порывисто обернулся, но конник даже не обратил внимания на их костёр.
— Ты бросил меня, — сказала Алекзайн.
Он отвернулся, не зная, что ответить.
— Ты обещал, что сделаешь для меня это. Ты поклялся мне. Ты обманул меня, Адриан Эвентри?
— Нет, — ответил он.
Она удовлетворённо кивнула.
Адриан наконец посмотрел ей в лицо — и уже не смог отвести глаз. Он впервые подумал, что было что-то неправильное, что-то пугающее в том, как она действует на него. В том, как притягивает взгляд, в том, что он чувствует, глядя на эти алебастрово-белые, заострённые скулы, на тёмные круги под глазами — они никуда не делись, напротив, стали ещё больше и глубже, а может, это была лишь игра тени и света, отбрасываемого огнём на её лицо. Её влажные после дождя волосы слегка завились на концах. Адриан вспомнил слова Тома о них, о том, что она, должно быть, красит их. И в тот же миг совершенно ясно увидел в её волосах седину — длинную, тонкую белую прядь, спускавшуюся с виска.
Он вдруг ощутил что-то неизъяснимо и неизбежно правильное в том, что она сидит здесь с ним, сейчас, и в том, как и что она говорит. Это было то, от чего он не мог избавиться, так же, как и от своего проклятого дара, в который всё ещё не верил до конца.
И, подумав об этом, Адриан задал себе вопрос — а человек ли она?
— Я сказала, чтобы ты забыл о своём клане, — сказала женщина по имени Алекзайн в полной тишине, прерываемой лишь треском огня и шумом ветвей вокруг них.
— Простите, миледи. Я не смог.
— Да. Это правильно. Я ошибалась.
Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
— Ошибались?..
— Когда я говорила тебе это, твой клан ещё не значил так много. Совсем ничего не значил. Но теперь всё изменится.
Всё изменится… да, Том тоже так сказал. И именно поэтому тоже переменил своё решение. Они оба так быстро и часто меняли свои решения! И в придачу хотели от него разного, порой — противоположного… Адриану невыносимо захотелось оказаться как можно дальше отсюда, как можно дальше от них обоих.
— Теперь твой брат поведёт свободные кланы против Одвеллов, — сказала Алекзайн и, подтянув к груди второе колено, положила на него подбородок. Это был такой простой и будничный, такой домашний жест, что Адриан ощутил невыносимое чувство вины за те холодные и жестокие мысли, что пронеслись в его голове за последнюю минуту. — И Фосиган, конечно, не останется от этого в стороне. Теперь твой клан станет центром мира. А тебе проще всего будет начать именно из центра.
— Начать?.. — переспросил он, снова не понимая, о чём она говорит, так просто говорит, словно это была самая очевидная вещь на свете.
— Да, начать. Ты ведь не забыл о чёрной оспе?
Забыл ли он?
— Нет, — он подумал это и сказал вслух одновременно. А может, просто подумал, но она услышала. Том говорил, она умеет слышать и чувствовать таких, как он…
Алекзайн протянула к нему руку над огнём и прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. Он закрыл глаза, пытаясь не отшатнуться от этого прикосновения — и не схватить эту руку, не сжать, не прижать к губам эту ладонь. Он ни за что не смог бы ответить, какой из этих двух порывов был в нём сильнее.
— Ты должен проникнуть в Сотелсхейм, Адриан. Помнишь? В самое сердце Бертана. Ты должен подняться очень высоко. Должен заставить конунга дать тебе корабли. И воинов. И пойти на восток, и вырезать всю эту гнилостную мразь, пока она не привезла к нам смерть.
— Мы именно туда и ехали, — прошептал Адриан, не открывая глаз. — В Сотелсхейм.
И почувствовал, что её пальцы, прикасавшиеся к его щеке, как будто стали ещё холоднее.
— Туда? Возможно. Но он вёз тебя туда, чтобы спрятать от тебя самого. Он знает, как хорошо для этого подходят большие города. — Адриан ничего не сказал, и она добавила немного мягче: — Важно не место, Адриан. Важна цель, с которой ты в него направляешься. И то, что происходит там… то, что ты заставишь там произойти.
Его пугало, когда она так говорила. И он сказал — инстинктивно сказал то, что, он знал, разъярит её и заставит говорить о другом.
— Я хотел бы… я хотел бы сперва вернуться. Туда, где мы с Томом… где меня… ну, в общем, на тот постоялый двор.
Она убрала руку от его лица. И спросила:
— Зачем?
Не гневно — но холод и раздражение, звучавшие в её голосе, пугали сильнее, чем гнев. Она знала, что делает, зачем оказалась здесь, она ничего не боится и убеждена, что Адриан поступит так, как она прикажет. Что он принадлежит ей.
Он внезапно понял, что не хочет этого. Нет, не хочет!
Он помнил, как она смотрела на спину Вилмы, рассечённую ударами бича.
— Они, может быть, ранили Тома. Или даже убили! Я хочу…
— Помолиться Светлоликой Гилас на его могиле? — ледяным тоном закончила Алекзайн. И улыбнулась — впервые с того мгновения, как он увидел её на вороном жеребце посреди дороги, готовую снова спасти его и снова им завладеть. — Я велела тебе забыть о Томе, Адриан, давно велела.
«Да кто ты такая, чтобы мне приказывать?!» — в ярости подумал он — и сам испугался этой ярости. Она притягивала его. Он… он, наверное, всё-таки любил её — раз сидел и слушал до сих пор. Он не мог на неё злиться. И перечить ей тоже не мог.
Однако попытался — не мог не попытаться. Слишком недавней была память о тяжёлой тёплой ладони на его затылке.
— Я не могу его бросить, миледи. Он… он очень много для меня сделал. И я хочу сделать хоть что-нибудь для него. Если те люди схватили его, я не хочу, чтобы он… чтобы с ним что-то случилось.
— И что? Ты явишься туда и предложишь обменять себя на него? — её голос резал, как стекло.
— Нет… нет, я не знаю, что сделаю, но я должен… хотя бы попробовать. Я…
— Ты глупец. Не бойся, ему ничто там не грозит. Ты что, до сих пор не понял, кто он такой?
Этот вопрос, заданный так небрежно, так презрительно, словно и в самом деле не было на свете ничего проще, заставил Адриана застыть. Он моргнул, потом снова. Кто такой Том? Странно… Адриан как-то никогда не задавался этим вопросом. Том, ну… он — Том. Или Тобиас, так его, кажется, называл Виго Блейданс… Человек, который знал о то ли даре, то ли проклятии Адриана Эвентри и не хотел, чтобы мальчишка наделал лишних бед. Вот и всё. Кем же ещё ему быть?
— Н-нет, — неуверенно сказал Адриан. — И… кто же он?
На лице Алекзайн снова появилась улыбка. И на сей раз она напомнила Адриану дни, которые он провёл в её доме над обрывом, и чувство, которое он испытывал, стоя перед ней на коленях и обхватив руками её ноги. Дни, когда она была его богиней.
Она и сейчас ею была.
— О, бедный, бедный мой мальчик, — порывисто сказала Алекзайн. — Ты и вправду не знал? Тот, кого ты называешь Томом — Одвелл. Тобиас Одвелл, старший сын лорда Дэйгона Одвелла.
Тобиас Одвелл, повторил про себя Адриан. И ещё раз. И ещё. В нём отозвалось это имя — он знал, чем, и в то же время не знал, потому что это не было его собственным чувством. Это было то, что в него вложили, то, чему его учили, что он впитал с материнским молоком… хотя мать уже не кормила его к тому времени, когда это имя проклял каждый, носивший имя Эвентри. Адриан не помнил об этом, лишь знал по рассказам родни, потому что тогда ему было всего полтора года.
Ему было полтора года, когда Тобиас из клана Одвелл соблазнил и обесчестил Камиллу, единственную дочь Уильяма Эвентри. Её Адриан не помнил тоже. Хотя нет, что-то было — смутный образ белокурых локонов, щекочущих его лицо, и запах спелой земляники, и уютное, ласковое тепло тела, к которому его прижимали руки, казавшиеся невероятно сильными двухлетнему ребёнку. Он помнил, как заливисто смеялся, чувствуя эти руки, этот запах, эти локоны на своих щеках, смеялся от счастья, потому что чувствовал, что его любят. Эта женщина, бравшая его на руки гораздо чаще, чем родная мать, любила его. И он любил её тоже, вспомнил Адриан. Так же сильно, как Анастаса, и, может, любил бы ещё сильнее, если бы она дожила до того времени, когда он вырос достаточно, чтобы понимать и помнить. Но она не дожила. А он забыл.
Совсем забыл, выбросил это воспоминание прочь, когда оно стало запретным. В его семье было не принято говорить о Камилле. И лишь два года назад Анастас наконец рассказал ему, что, когда их общий дед, тогда ещё здравствующий лорд Уильям Эвентри, узнал, что она обесчещена Одвеллом, больше того — ждёт от него ребёнка, он за волосы потащил дочь к замковому лекарю и стоял рядом, не отводя глаз, пока из её лона вырывали нечестивый плод. В тот день он проклял её и повелел, чтобы она убиралась прочь с его глаз. Она ушла. Следующим утром её нашли на конюшне, покачивающуюся на вожжах в двух футах от земли.
Адриан почти не помнил своего деда Уильяма. Знал лишь, что это был великий и страшный человек — так все говорили, и, судя по этой истории, по меньшей мере часть этого была правдой. После смерти своей дочери он объявил клану Одвелл кровную месть. Узнав об этом, клан Фосиган немедленно предложил Эвентри, в то время свободным бондам, всяческую поддержку — в обмен на лояльность. Одвеллы были сильны, много сильнее Эвентри. Лорд Уильям это знал. И всё же категорически отверг предложение преклонить колени перед конунгом, даже во имя возмездия. В сущности, он поступил тогда в точности так же, как несколько дней назад поступил Анастас. Только, в отличие от Анастаса, поддержку свободных бондов лорд Уильям не получил — большинство из них сочли это частным делом, к тому же все они знали, что никто из них поодиночке и даже несколько, объединившись, не смогут противостоять Одвеллам. Лорд Уильям собрал свои войска и пошёл на север один, полный решимости дойти до самого Одвелла. Это было смело и честно, но опрометчиво. Он погиб в первой же битве. И новый глава клана Эвентри, лорд Ричард, отец Адриана, сделал то немногое, что мог сделать для спасения своего клана от этой самоубийственной войны: он послал гонца к конунгу. Конунг был милостив. Он пришёл. И пролилось много крови — на множество двуцветных знамён. Лишь набег варваров и эпидемия оспы остановили тогда Фосиганов и Одвеллов, сцепившихся в очередном раунде смертельной схватки, начатой за много лет до того. Ныне все уже, казалось, забыли, чьё оскорбление, чья поруганная честь послужила поводом для той войны. Но Эвентри помнили. Лорд Ричард помнил, кто обесчестил его сестру и втравил его клан в бессмысленную свару, лишившую его и чести, и свободы… лишившую его всего теперь, двенадцать лет спустя.
Они помнили. И передавали своим детям. Ведь это была кровная месть, которую им предстояло продолжить. «Анастасу, — подумал Адриан, — и мне. Потому что некому больше».
Тобиас Одвелл.
Тёмные блестящие глаза, изогнутые в холодной улыбке губы, ремень, визгливо рассекающий воздух, пощёчина — и тёплая тяжёлая ладонь на его затылке, когда он плакал, вцепившись в отвороты пропахшей кровью куртки. «Тише, парень. Не реви. Ты взрослый уже. Ты в ответе».
— Нет, — сказал Адриан. — Нет, нет, этого не может быть! Не может быть!
— А почему, ты думал, он так беспокоится о тебе? Он пытается исправить то, что когда-то натворил. Он как был, так и остался глупцом. Ничего никогда нельзя исправить. Поэтому надо делать так, чтобы не пришлось исправлять.
— Ну а не пущу, так что? — осклабился тот.
Том вдруг заговорил очень тихо.
— Если вам охота драку затеять, ребята, так то за милую душу. Только вот я только что со двора, а туда сейчас въехали деррийские всадники. И коли вам охота с ними объясняться, по какому праву на эрловых землях разбой чините, — я в сторонке постою да полюбуюсь.
— Без башки поваляешься, снизу поглядишь, — рявкнул один из наёмников, но другой, тот, что сидел, видимо, главный в троице, предостерегающе поднял руку.
— Ганс, — сказал он ничего не выражающим тоном. — Ступай во двор, проверь.
Тот, кого назвали Гансом, ругнулся под нос, но пошёл.
Их осталось двое. Всего двое, понял Адриан. Сердце гулко колотилось в горле. Люд вокруг продолжал толкаться и шуметь, не особенно заботясь, что происходит рядом. В дальнем углу кто-то завопил, кажется, там началась драка.
— Сын, говоришь? — насмешливо спросил вожак, смерив сперва Тома, а потом Адриана изучающим взглядом. — Не больно-то похож.
— Чай, жёнка от соседа пригуляла, — гоготнул другой. Его пальцы всё ещё сжимали ворот куртки Адриана, но уже не так крепко.
— Может, от соседа, — протянул вожак, снова поглядев на Адриана, — а может, и от лорда Эвентри… как знать?
— Эй! — донёсся от дверей возмущённый крик. — Соврал, паскуда, никого нет!
— Беги! — что было сил закричал Том, и Адриан успел услышать, как он рванулся в сторону, а потом звук удара.
Адриана больше не держали.
Он взвился и оказался с ногами на скамье — за миг до того, как метнувшаяся вперёд рука наёмника успела сгрести его за плечо. Соскочил на пол, поднырнул под другую руку, потянувшуюся к нему — и услыхал позади грохот и сдавленное проклятие, а потом — скрежет выхватываемого из ножен меча. Адриан содрогнулся от этого звука и обернулся на бегу, пытаясь понять, где Том и что с ним, — и тут же перед ним выросла огромная, погромыхивающая кольчугой туша с растопыренными ручищами.
— Куда?! — взвыла туша. Адриан шарахнулся в сторону, едва не налетел на ближайшую скамью, ухватился за край стола и, круто развернувшись, ринулся к выходу.
Там его ждали: поперёк дверей, широко расставив руки, стоял Ганс. Адриан застыл на миг, но раздавшийся сзади крик: «Бес с ним, брось, пацана держи!!!» — хлестнул его и заставил сорваться с места. Краем глаза он выхватил стоящий слева стол с единственным сидевшим за ним едоком; Адриан успел заметить лишь приоткрытый рот в обрамлении длинных усов, усеянных хлебными крошками, и струйку дыма, которым истекала стоящая на столе тарелка… с чем — он уже не успел разглядеть. Дым!
Адриан схватил тарелку обеими руками, обжёг пальцы о разогретые стенки, и со всей силы запустил ею в ухмыляющуюся рожу Ганса.
Рожа скрылась под глиняным днищем, потом, когда из-под днища медленно потекла горячая тёмная жижа, завопила и вцепилась в тарелку руками. Путь был свободен. Адриан стрелой промчался мимо орущего наёмника, не задев его даже краем рукава, и кинулся вперёд, через двор. Ему не впервые приходилось вот так удирать, поэтому он почти не боялся…
До тех пор, пока не достиг ворот, которые на сей раз никто не торопился закрыть, и внезапно понял, что бежать ему некуда.
Он круто развернулся и посмотрел в сторону трактира. Внутри завязалась нешуточная драка — причём, судя по поднятому ору, к ней присоединилось не меньше половины посетителей. Тома Адриан не видел. Проклятье, что же делать?! А если Тома убьют? Их ведь трое, а он один! И что делать тогда?
«Только вот если они меня поймают, толку всё равно будет немного», — лихорадочно подумал Адриан — и уже почти решился, но тут дверной проём заполнила пошатывающаяся фигура, лицо обладателя которой было густо-коричневым от потёков соуса — там, где не алели пятна ожогов. Адриан встретился с ним взглядом.
— Гадёныш, — прохрипел Ганс. — Да я тебя…
Адриан развернулся и стремглав кинулся сквозь ворота.
Он только теперь заметил, что дождь наконец перестал, но земля всё ещё была скользкой и вязкой, повсюду темнели огромные лужи, похожие на маленькие озерца. Адриан попробовал перескочить одну из них — и провалился по самые бёдра. Лужа, к счастью, была не слишком топкой, и он легко выбрался на другой её край, но расстояние между ним и погоней сократилось. Оборачиваться Адриан не стал, сберегая драгоценные мгновенья. «Проклятье, — подумал он, — как жаль, что я снова потерял нож Тома! Может, я смог бы…»
Он не сумел даже осознать всей смехотворной наивности этой мысли — не было времени на реальную оценку своих сил. Но его ноги соображали в этом деле лучше, чем голова, — и несли его дальше, со всей прытью, на какую он только был способен. Разнонаборное железо, собранное с десятка мертвецов, грохотало позади, уже совсем рядом, мешаясь с криками… проклятье, кричали двое! Или трое? Считать он тоже не стал — только ноги, так резво уносившие его от одного преследователя, предательски ослабли, когда он понял, что их больше, и, если они догонят его, ему никак от них не отбиться. Он споткнулся и едва не упал, выпрямился — и увидел, что дорога делает крутой поворот, мимо поля, в обход пролеска.
Адриан завернул за этот поворот, вылетел из-за него — и замер, потому что теперь ноги не несли и не слабли — они вовсе отказали ему, совсем.
Посреди дороги он увидел леди Алекзайн.
Она сидела верхом на огромном вороном жеребце, раздувавшем тёмные ноздри и задиравшем верхнюю губу в страшном оскале, и ветер трепал её распущенные волосы, мешая рыжие пряди с чёрными. Только это — то, как путались и сплетались эти пряди, то, что он уже видел раньше, как они сплетаются под пальцами ветра, — заставило Адриана поверить, что она не дух и не видение. Но именно на видение она была похожа больше всего, бледная, прекрасная и ужасная, как один из его снов, от которых он просыпался весь в поту и которые никогда не мог запомнить. Короткие перчатки для верховой езды оставляли обнажёнными её запястья.
— В кусты, — коротко сказала Алекзайн. И, когда Адриан не двинулся с места, резко крикнула и вонзила шпоры в лоснящиеся здоровой шерстью бока коня. Вороной издал яростное ржание и поднялся на дыбы. Адриан долю мгновения смотрел на огромные чёрные копыта, вздымающиеся в небо перед его лицом, потом бросился на землю и, сам не помня как, кубарем вкатился в заросли кустарника, растущие вдоль дороги. Там рухнул ничком, услышал треск и почувствовал, как больно хлестнула сзади по шее обломившаяся ветка. Тяжело дыша, Адриан развернулся, обдирая руки о колючки — его занесло в заросли дикой малины. Да уж, повезло так повезло… Он услышал топот и крики совсем близко и бросился в траву, замерев и почти не дыша. Заросли были достаточно густыми, чтобы скрыть его, но, как Адриан понял с запоздалым ужасом, внимательный глаз сразу заметит место, в котором он проломил сцепившиеся ветви кустарника. От этой мысли ему захотелось завопить, он задрожал, но неимоверным усилием заставил себя успокоиться — трясущийся у обочины куст уж точно вызвал бы серьёзные подозрения.
А так у него пока что был шанс. Крохотный, но был.
— Смотрите, куда идёте! Смерды…
Злобные нетерпеливые вопли, которыми обменивались преследователи Адриана, смолкли, пресечённые этим гневным окриком.
— Да какого хре… — в ярости начал кто-то — и подавился ругательством.
Адриан не видел их: сквозь зелёную завесу листвы маячил лишь круп вороного. Адриан отрешённо отметил, что некоторые листки на кусте пожелтели и свернулись по краям. И подумал, что, случись всё это хоть несколькими неделями позже, придорожные кусты не спасли бы его. И Алекзайн бы не спасла.
Но теперь она стояла посреди дороги, её чудовищный жеребец всхрапывал, загребая передним копытом, а преследователи Адриана стояли и смотрели на неё. Молча. Онемев. Адриан знал, что они испытывают в этот миг.
— Досточтимая… гхм… мнэ-э… миледи, — с поразительной учтивостью произнёс тот самый голос, который пять минут назад обещал переломать Адриану ноги, если он поднимет крик. — Прощу простить нас, мы торопимся…
— Это повод кидаться под копыта моему коню? Или вы торопитесь на свидание с Мологом?
Один из преследователей торопливо забормотал под нос экзорцизм. И немудрено — Адриан никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произнес имя дьявола так ровно и равнодушно, как это сделала леди Алекзайн.
А впрочем, вспомнил он, чего ей его бояться. Она же была жрицей Яноны, любимой дочери Черноголового…
И впервые Адриан подумал, а не стоит ли ему бояться её.
— Простите, миледи, — всё так же учтиво ответил наёмник. — Мы гонимся за мальчишкой, который только что свернул сюда. Вы, часом, не видали его?
— Видела, конечно, — презрительно ответила Алекзайн, и у Адриана волосы встали дыбом. — Я же не слепая. Он выскочил из-за угла, ровно как вы, под ноги моему коню. Тоже, видать, торопился к Мологу. Но испугался лошади и бросился в кусты, вон туда.
Он видел, почти видел, как она махнула рукой, тонкой, в короткой перчатке, обнажавшей её белое запястье… И впрямь, с чего он взял, что она спасёт его и на этот раз? Ведь он бросил её. Сбежал от неё. Предал клятву, которую ей дал. И теперь она имеет полное право отплатить ему тем же…
— Благодарю, досточтимая леди.
Он услышал приближающиеся шаги и уже готовился сорваться с места и очертя голову ринуться в лес, когда преследовавшие приблизились и… миновали это место.
Адриан лежал, вжавшись в землю и боясь вдохнуть, и слушал, как наёмники ломятся через кусты в дюжине ярдов от того места, где он лежал, — слушал, сжавшись в комок и стуча зубами. Так громко стуча, что сам диву давался — как они могут его не заметить?!
— Эгей, гляди, тут вон вроде протоптано!
Они его не заметили.
Они продрались сквозь малинник, там, где недавно, видимо, пробирался какой-то зверь, и Адриан слышал, как они чертыхаются. Когда голоса немного отдалились, он услышал негромкий голос Алекзайн:
— Выходи.
Он не вышел — выполз, всё ещё боясь вздохнуть. Посмотрел на неё снизу вверх остановившимися от неверия и дикого облегчения глазами.
Она не ответила на взгляд. Сказала:
— Забирайся.
И коротко кивнула себе за плечо. Но не подала ему руки.
Адриан кое-как вскарабкался в седло — и она рванула в галоп прежде, чем он успел усесться как следует. Адриан охнул и ухватился за её плечи, её узкие хрупкие плечи, путаясь пальцами в её волосах. У него перехватило дух — от собственной дерзости, от близости её тела, от прикосновения её волос, которые ветер швырял ему в лицо, от бешеной скачки, от чувства полной нереальности происходящего.
— Держись за мой пояс, — сказала Алекзайн, и голос её звучал глухо, перекрываемый ветром, бившим им в лица. — И крепче держись.
Он обхватил её талию. И подумал, что если сейчас не свалится с коня замертво, то всю будущую ночь простоит на коленях, благодаря Милосердного Гвидре за такую милость.
Снова стало накрапывать. Серые поля, окутанные мглой, со свистом проносились мимо.
Дождь перестал к ночи. Алекзайн как будто ждала именно этого, наказывала его и себя бешеной скачкой по непогоде, — но теперь непогода кончилось, и наказание тоже.
— Слезай.
Адриан поспешно спешился и смотрел, как спешивается она.
— Собери дров. Разведи огонь.
Она говорила с ним холодно и равнодушно, так, словно он был временным слугой, нанятым на постоялом дворе. «Почему она одна?» — подумал Адриан. Почему путешествует верхом, а не в карете, без сопровождения, без охраны? Ведь это может быть опасно для неё.
Он думал об этом, разгребая завалы влажной листвы в поисках не слишком сырых веток, и в этих мыслях не было тревоги за неё — была, скорее, тревога из-за неё. Отчего-то он был уверен, что она не стала бы рисковать собой понапрасну — а значит, и не рисковала. Он должен был радоваться этому, ведь это означало, что, пока он с ней, он тоже в безопасности…
Но он не чувствовал себя в безопасности.
Вернувшись с куцей охапкой сырых дров, Адриан увидел, что Алекзайн всё так же стоит у дороги, держа в поводу своего жуткого жеребца. Тот ничуть не утомился от скачки и рвался её продолжить, фыркая, загребая копытом и вращая налитыми кровью глазами. Адриан смотрел на него в страхе, не признаваясь себе, что предпочитает смотреть скорее на это чудовище, чем на его хозяйку.
— Разведи огонь и займись моим конём.
Он сделал всё, как она сказала. Хотя едва не умер от страха, вычищая круп вороного и каждое мгновение ожидая, что этот круп вильнёт в сторону и громадное чёрное копыто долбанёт его в грудь. Но жеребец вытерпел заботу, хотя и недовольно фыркал от его робких прикосновений. Замирая от ужаса и непрестанно молясь про себя Милосердному Гвидре, Адриан стреножил коня и, произведя эту смертельно опасную для себя процедуру, оставил пастись. И только тогда утёр выступивший на лбу пот. Ночной ветер пробирал до костей, от промозглого воздуха кожа как будто съеживалась под липнущей к телу влажной одеждой. Адриан посмотрел на яркое в сумерках пламя костра, на миг ощутив гордость, что всё-таки умудрился его развести — и подумал, что Том, может быть, похвалил бы его за это…
С этой мыслью пришло отчаяние. Такое же сильное, как несколько дней назад на тинге, когда он хотел броситься к Анастасу и Том сказал ему: «Нет». Такое же, а может, и ещё большее. Хотя тогда он думал, что хуже быть уже просто не может.
— Подойди, — сказал из темноты голос Алекзайн.
Ему не хотелось — даже тепло костра не манило его. Он знал, что у огня будет холодно — холоднее, чем здесь, на обочине тракта, на пронизывающем ветру. Но подошёл — и остановился. Алекзайн не предложила ему сесть. Она сидела у огня, держа спину прямой и обхватив правой рукой согнутое колено. Она была в мужском костюме для верховой езды, он невероятно шёл ей, особенно сейчас, когда она вымокла под дождём и ткань облепила её точёную фигуру. Любой жрец любого бога проклял бы её, если бы увидел. Адриан внезапно понял, почему онемели гнавшиеся за ним наёмники, когда увидели её. Тогда он об этом не подумал — потому что сам-то немел при виде неё всегда, вне зависимости от того, что было на ней надето… и было ли надето вообще.
— Сядь.
Он сел.
Она очень долго молчала. Они сидели рядом на обочине дороги у огня, не ели, не сушили одежду — словно ждали кого-то. Один раз мимо них галопом пронёсся всадник, и Адриан порывисто обернулся, но конник даже не обратил внимания на их костёр.
— Ты бросил меня, — сказала Алекзайн.
Он отвернулся, не зная, что ответить.
— Ты обещал, что сделаешь для меня это. Ты поклялся мне. Ты обманул меня, Адриан Эвентри?
— Нет, — ответил он.
Она удовлетворённо кивнула.
Адриан наконец посмотрел ей в лицо — и уже не смог отвести глаз. Он впервые подумал, что было что-то неправильное, что-то пугающее в том, как она действует на него. В том, как притягивает взгляд, в том, что он чувствует, глядя на эти алебастрово-белые, заострённые скулы, на тёмные круги под глазами — они никуда не делись, напротив, стали ещё больше и глубже, а может, это была лишь игра тени и света, отбрасываемого огнём на её лицо. Её влажные после дождя волосы слегка завились на концах. Адриан вспомнил слова Тома о них, о том, что она, должно быть, красит их. И в тот же миг совершенно ясно увидел в её волосах седину — длинную, тонкую белую прядь, спускавшуюся с виска.
Он вдруг ощутил что-то неизъяснимо и неизбежно правильное в том, что она сидит здесь с ним, сейчас, и в том, как и что она говорит. Это было то, от чего он не мог избавиться, так же, как и от своего проклятого дара, в который всё ещё не верил до конца.
И, подумав об этом, Адриан задал себе вопрос — а человек ли она?
— Я сказала, чтобы ты забыл о своём клане, — сказала женщина по имени Алекзайн в полной тишине, прерываемой лишь треском огня и шумом ветвей вокруг них.
— Простите, миледи. Я не смог.
— Да. Это правильно. Я ошибалась.
Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
— Ошибались?..
— Когда я говорила тебе это, твой клан ещё не значил так много. Совсем ничего не значил. Но теперь всё изменится.
Всё изменится… да, Том тоже так сказал. И именно поэтому тоже переменил своё решение. Они оба так быстро и часто меняли свои решения! И в придачу хотели от него разного, порой — противоположного… Адриану невыносимо захотелось оказаться как можно дальше отсюда, как можно дальше от них обоих.
— Теперь твой брат поведёт свободные кланы против Одвеллов, — сказала Алекзайн и, подтянув к груди второе колено, положила на него подбородок. Это был такой простой и будничный, такой домашний жест, что Адриан ощутил невыносимое чувство вины за те холодные и жестокие мысли, что пронеслись в его голове за последнюю минуту. — И Фосиган, конечно, не останется от этого в стороне. Теперь твой клан станет центром мира. А тебе проще всего будет начать именно из центра.
— Начать?.. — переспросил он, снова не понимая, о чём она говорит, так просто говорит, словно это была самая очевидная вещь на свете.
— Да, начать. Ты ведь не забыл о чёрной оспе?
Забыл ли он?
— Нет, — он подумал это и сказал вслух одновременно. А может, просто подумал, но она услышала. Том говорил, она умеет слышать и чувствовать таких, как он…
Алекзайн протянула к нему руку над огнём и прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. Он закрыл глаза, пытаясь не отшатнуться от этого прикосновения — и не схватить эту руку, не сжать, не прижать к губам эту ладонь. Он ни за что не смог бы ответить, какой из этих двух порывов был в нём сильнее.
— Ты должен проникнуть в Сотелсхейм, Адриан. Помнишь? В самое сердце Бертана. Ты должен подняться очень высоко. Должен заставить конунга дать тебе корабли. И воинов. И пойти на восток, и вырезать всю эту гнилостную мразь, пока она не привезла к нам смерть.
— Мы именно туда и ехали, — прошептал Адриан, не открывая глаз. — В Сотелсхейм.
И почувствовал, что её пальцы, прикасавшиеся к его щеке, как будто стали ещё холоднее.
— Туда? Возможно. Но он вёз тебя туда, чтобы спрятать от тебя самого. Он знает, как хорошо для этого подходят большие города. — Адриан ничего не сказал, и она добавила немного мягче: — Важно не место, Адриан. Важна цель, с которой ты в него направляешься. И то, что происходит там… то, что ты заставишь там произойти.
Его пугало, когда она так говорила. И он сказал — инстинктивно сказал то, что, он знал, разъярит её и заставит говорить о другом.
— Я хотел бы… я хотел бы сперва вернуться. Туда, где мы с Томом… где меня… ну, в общем, на тот постоялый двор.
Она убрала руку от его лица. И спросила:
— Зачем?
Не гневно — но холод и раздражение, звучавшие в её голосе, пугали сильнее, чем гнев. Она знала, что делает, зачем оказалась здесь, она ничего не боится и убеждена, что Адриан поступит так, как она прикажет. Что он принадлежит ей.
Он внезапно понял, что не хочет этого. Нет, не хочет!
Он помнил, как она смотрела на спину Вилмы, рассечённую ударами бича.
— Они, может быть, ранили Тома. Или даже убили! Я хочу…
— Помолиться Светлоликой Гилас на его могиле? — ледяным тоном закончила Алекзайн. И улыбнулась — впервые с того мгновения, как он увидел её на вороном жеребце посреди дороги, готовую снова спасти его и снова им завладеть. — Я велела тебе забыть о Томе, Адриан, давно велела.
«Да кто ты такая, чтобы мне приказывать?!» — в ярости подумал он — и сам испугался этой ярости. Она притягивала его. Он… он, наверное, всё-таки любил её — раз сидел и слушал до сих пор. Он не мог на неё злиться. И перечить ей тоже не мог.
Однако попытался — не мог не попытаться. Слишком недавней была память о тяжёлой тёплой ладони на его затылке.
— Я не могу его бросить, миледи. Он… он очень много для меня сделал. И я хочу сделать хоть что-нибудь для него. Если те люди схватили его, я не хочу, чтобы он… чтобы с ним что-то случилось.
— И что? Ты явишься туда и предложишь обменять себя на него? — её голос резал, как стекло.
— Нет… нет, я не знаю, что сделаю, но я должен… хотя бы попробовать. Я…
— Ты глупец. Не бойся, ему ничто там не грозит. Ты что, до сих пор не понял, кто он такой?
Этот вопрос, заданный так небрежно, так презрительно, словно и в самом деле не было на свете ничего проще, заставил Адриана застыть. Он моргнул, потом снова. Кто такой Том? Странно… Адриан как-то никогда не задавался этим вопросом. Том, ну… он — Том. Или Тобиас, так его, кажется, называл Виго Блейданс… Человек, который знал о то ли даре, то ли проклятии Адриана Эвентри и не хотел, чтобы мальчишка наделал лишних бед. Вот и всё. Кем же ещё ему быть?
— Н-нет, — неуверенно сказал Адриан. — И… кто же он?
На лице Алекзайн снова появилась улыбка. И на сей раз она напомнила Адриану дни, которые он провёл в её доме над обрывом, и чувство, которое он испытывал, стоя перед ней на коленях и обхватив руками её ноги. Дни, когда она была его богиней.
Она и сейчас ею была.
— О, бедный, бедный мой мальчик, — порывисто сказала Алекзайн. — Ты и вправду не знал? Тот, кого ты называешь Томом — Одвелл. Тобиас Одвелл, старший сын лорда Дэйгона Одвелла.
Тобиас Одвелл, повторил про себя Адриан. И ещё раз. И ещё. В нём отозвалось это имя — он знал, чем, и в то же время не знал, потому что это не было его собственным чувством. Это было то, что в него вложили, то, чему его учили, что он впитал с материнским молоком… хотя мать уже не кормила его к тому времени, когда это имя проклял каждый, носивший имя Эвентри. Адриан не помнил об этом, лишь знал по рассказам родни, потому что тогда ему было всего полтора года.
Ему было полтора года, когда Тобиас из клана Одвелл соблазнил и обесчестил Камиллу, единственную дочь Уильяма Эвентри. Её Адриан не помнил тоже. Хотя нет, что-то было — смутный образ белокурых локонов, щекочущих его лицо, и запах спелой земляники, и уютное, ласковое тепло тела, к которому его прижимали руки, казавшиеся невероятно сильными двухлетнему ребёнку. Он помнил, как заливисто смеялся, чувствуя эти руки, этот запах, эти локоны на своих щеках, смеялся от счастья, потому что чувствовал, что его любят. Эта женщина, бравшая его на руки гораздо чаще, чем родная мать, любила его. И он любил её тоже, вспомнил Адриан. Так же сильно, как Анастаса, и, может, любил бы ещё сильнее, если бы она дожила до того времени, когда он вырос достаточно, чтобы понимать и помнить. Но она не дожила. А он забыл.
Совсем забыл, выбросил это воспоминание прочь, когда оно стало запретным. В его семье было не принято говорить о Камилле. И лишь два года назад Анастас наконец рассказал ему, что, когда их общий дед, тогда ещё здравствующий лорд Уильям Эвентри, узнал, что она обесчещена Одвеллом, больше того — ждёт от него ребёнка, он за волосы потащил дочь к замковому лекарю и стоял рядом, не отводя глаз, пока из её лона вырывали нечестивый плод. В тот день он проклял её и повелел, чтобы она убиралась прочь с его глаз. Она ушла. Следующим утром её нашли на конюшне, покачивающуюся на вожжах в двух футах от земли.
Адриан почти не помнил своего деда Уильяма. Знал лишь, что это был великий и страшный человек — так все говорили, и, судя по этой истории, по меньшей мере часть этого была правдой. После смерти своей дочери он объявил клану Одвелл кровную месть. Узнав об этом, клан Фосиган немедленно предложил Эвентри, в то время свободным бондам, всяческую поддержку — в обмен на лояльность. Одвеллы были сильны, много сильнее Эвентри. Лорд Уильям это знал. И всё же категорически отверг предложение преклонить колени перед конунгом, даже во имя возмездия. В сущности, он поступил тогда в точности так же, как несколько дней назад поступил Анастас. Только, в отличие от Анастаса, поддержку свободных бондов лорд Уильям не получил — большинство из них сочли это частным делом, к тому же все они знали, что никто из них поодиночке и даже несколько, объединившись, не смогут противостоять Одвеллам. Лорд Уильям собрал свои войска и пошёл на север один, полный решимости дойти до самого Одвелла. Это было смело и честно, но опрометчиво. Он погиб в первой же битве. И новый глава клана Эвентри, лорд Ричард, отец Адриана, сделал то немногое, что мог сделать для спасения своего клана от этой самоубийственной войны: он послал гонца к конунгу. Конунг был милостив. Он пришёл. И пролилось много крови — на множество двуцветных знамён. Лишь набег варваров и эпидемия оспы остановили тогда Фосиганов и Одвеллов, сцепившихся в очередном раунде смертельной схватки, начатой за много лет до того. Ныне все уже, казалось, забыли, чьё оскорбление, чья поруганная честь послужила поводом для той войны. Но Эвентри помнили. Лорд Ричард помнил, кто обесчестил его сестру и втравил его клан в бессмысленную свару, лишившую его и чести, и свободы… лишившую его всего теперь, двенадцать лет спустя.
Они помнили. И передавали своим детям. Ведь это была кровная месть, которую им предстояло продолжить. «Анастасу, — подумал Адриан, — и мне. Потому что некому больше».
Тобиас Одвелл.
Тёмные блестящие глаза, изогнутые в холодной улыбке губы, ремень, визгливо рассекающий воздух, пощёчина — и тёплая тяжёлая ладонь на его затылке, когда он плакал, вцепившись в отвороты пропахшей кровью куртки. «Тише, парень. Не реви. Ты взрослый уже. Ты в ответе».
— Нет, — сказал Адриан. — Нет, нет, этого не может быть! Не может быть!
— А почему, ты думал, он так беспокоится о тебе? Он пытается исправить то, что когда-то натворил. Он как был, так и остался глупцом. Ничего никогда нельзя исправить. Поэтому надо делать так, чтобы не пришлось исправлять.