Страница:
— Если вы помните тот вечер, миледи, а я знаю, что вы его помните, то должны помнить и то, что я слушал этот разговор без одобрения. То был поистине значимый день, — медленно проговорил Маркус. Он стоял, заложив руки за спину, и ничто в его облике не выдавало намерений, но Магдалена каким-то немыслимым, необъяснимым образом поняла, зачем он пришёл. И покачнулась, ухватившись за портьеру.
— Вам дурно? — холодно спросил мужчина.
— Н-нет… нет.
— Это хорошо. Вам придётся быть сильной, леди Магдалена.
— Чего вы хотите?
Он продолжал смотреть на неё в упор. Потом сказал:
— Как вы знаете, прошлой ночью вашего мужа пытались убить.
Она не знала. Или знала? Он не дал ей ни отдышаться, ни обмануть саму себя.
— Вы знаете также — или, по крайней мере, подозреваете, — что это не было случайностью. У него много врагов. И это также не случайность. Как вы оцениваете то, что он сделал с Сальдо Бристансоном?
— Он… это была честная дуэль.
— Может быть. Но как вы оцениваете то, что он сделал?
Она не ответила.
— Как вы оцениваете жизнь, которую он ведёт? Нравится ли вам, что он калечит и убивает по малейшей прихоти? Нравится ли вам, что он спит с каждой девкой, которая задерёт перед ним подол? Нравится ли вам, что он творит всё, что хочет, чувствуя себя безнаказанным, потому что за его спиной стоит конунг? Нравится ли вам, к слову, что за его спиной стоит конунг, когда с него спущены штаны?
— Прекратите! — зажав уши руками, закричала Магда. — Замолчите сейчас же!
К её изумлению, он умолк. И в его взгляде было сострадание.
— Вы ведь не знаете этого человека, леди Магдалена. Верно?
— Замолчите…
— Никто не знает его. Кто он такой и откуда взялся на беду всем нам. Вы не представляете, сколько горя он уже принёс… не только Бристансонам. И не только вам. Он сделал много зла и сделает ещё столько же, если не остановится. А он не остановится. И будет только хуже.
«Куда хуже? — хотела спросить его Магда. — Куда, скажите мне, может быть хуже?..»
— Лорд Маркус…
— Не «лорд», миледи. Просто Маркус.
— Маркус… сударь… кто вы такой?
— Я человек, клану которого действия Эда Эфрина принесли зло. Смиренно прошу вас удовлетвориться этим объяснением.
— Это вы пытались убить его прошлой ночью?
— Нет.
— Тогда кто?
— Это не важно, миледи. Важно, что покушение не удалось. И новых не будет, потому что то, что случилось вчера, привлекло слишком пристальное внимание конунга. А ваш муж после этого станет гораздо более осторожен. К тому же лично я вообще не верю, что его можно убить так. Ваш муж, он… он в сговоре с Мологом, — вполголоса закончил Маркус.
Магда снова услышала этот ужасный лающий смех и вынуждена была переждать его, прежде чем ей хватило дыхания заговорить.
— Что же, — давя из себя безумную улыбку, выговорила она, — вы хотите, чтобы я убила его?
Маркус молча смотрел на неё.
Какое-то время Магдалена ещё улыбалась. Потом усмехнулась. Потом расхохоталась. Маркус всё так же глядел на неё в упор, не предлагая ей сесть. Резко оборвав смех, Магдалена сказала:
— Вы безумец. С чего вы взяли, что я пойду на это?!
— Больше некому, миледи. Вы живёте с ним в одном доме. Вы его жена. Вы та, от кого он не ждёт удара. Вы единственная, кого конунг пощадит, когда узнает.
— Вот как? — жёстко сказала Магда. — Не нашлось никого, способного пожертвовать своей жизнью ради столь благой цели?
— Нашлось бы, миледи. Но на совести вашего мужа и так слишком много сгинувших душ, чтобы добавлять к ним ещё одну.
Она молчала. Он тоже молчал. Магдалена нашарила исколотыми пальцами край портьеры, сжала, дёрнула. Выпустила.
— Я люблю его, — сказала она.
— Я знаю. Но иногда этого недостаточно. Или… напротив. Иногда достаточно только этого.
— Довольно, — сказала Магдалена и закрыла глаза. — Уходите.
— Вы знаете, что я не лгу. Про Молога… про их связь. И про то, что Эд Эфрин приносит горе тем, кто окружает его. Вы знаете это лучше прочих, не правда ли?
— Довольно, я сказала. Оставьте меня… сударь.
Он пошёл к выходу, не поклонившись. Проходя мимо Магдалены, остановился — она чувствовала это, хотя и не открывала глаз.
— Я пришлю вам всё необходимое, — сказал Маркус Ортойя, брат лорда Микаэля и отец Ланса Ортойи.
— Не надо, — ответила Магда. — Я знаю, где достать.
На удивление, найти место, к которому она подъезжала еженощно на протяжении нескольких недель, при свете дня оказалось не так-то просто. Слишком много красок, много людей, детей, лошадей, собак, всё шумело, смешавшись, то и дело перевернувшаяся телега или рассыпавшаяся бочка преграждали дорогу, будто намеренно стремясь задержать её. А может, дело было в том, что, выслеживая Эда, Магда не думала о дороге и не видела её — просто шла за ним, словно слепец за поводырём или жрица за своим богом.
Только Эд Эфрин не был богом. Он был смертен.
Помедлив, Магдалена Фосиган толкнула дверь, еженощно раскрывавшуюся, чтобы заглотить в своё ненасытное чрево её мужчину. Низко и мелодично звякнул колокольчик.
Она поправила вуаль и вошла.
Магда сама не знала, каким ожидала увидеть внутреннее убранство «Красной змеи». Быть может — теперь это ей пришло в голову и едва не вызвало нового приступа нервного смеха, — она всерьёз полагала, что прямо за дверью громоздится перина, на которую толстозадая шлюха валит Эда, стоит ему лишь оказаться в её лапах. Магда вспомнила ту желтоволосую женщину, которую видела прошлой ночью на подоконнике, вспомнила её протяжные, исполненные бесстыжего наслаждения стоны — и подумала, так ли стонет эта женщина, эта аптекарша в чистом, но убогом платье тёмно-синего сукна, глухо застёгнутом до самого ворота, во вдовьем чепце на подобранных волосах — ни дать ни взять, приличная женщина, степенная торговка! Сидит себе за прилавком, считает выручку, полные губы чуть заметно шевелятся, называя цифры — но так ли они шевелятся, когда шепчут: «Эд»?.. Или раскрываются в истошном крике, как рот той, что свешивалась из окна?..
Магдалена обнаружила, что сидит, и ветер дует ей в лицо. Ветер? Откуда ветер в этой тесной, тёмной комнатушке, закрытой наглухо, наполненной столь сильной и крепкой смесью бесчисленных запахов, словно здесь никогда не отпирают окон?
— …дурно? Сударыня, вам дурно? — повторяла женщина, которую любил Эд, и ненаигранная забота читалась на её широком, по-своему красивом лице. Магдалена всю жизнь провела в Верхнем Сотелсхейме и умела отличить ненаигранную заботу от притворной.
— Понюхайте это. Вам станет легче.
— Не стоит, — сказала Магда и отвела от себя протянутую руку с зажатым в ней флаконом. Пухлая рука, короткие пальцы, толстое запястье охвачено короткой кружевной оборкой, венчающей глухой рукав. Рука грубой торговки. Не рука искусной любовницы. Не рука искусной убийцы.
Искусной убийцей здесь была не она.
— Мне сказали, — проговорила Магдалена, — что вы сможете помочь мне… что у вас найдётся то, что необходимо моему мужу.
Быстрый пристальный взгляд из-под широкой оборки чепца.
— О да, — сказала аптекарша вполголоса, — без сомнения. У меня есть самые разнообразные снадобья, одно из которых, несомненно, подойдёт и вашему мужу.
«Как странно она говорит, — подумала Магда. — Вовсе не как торговка. Нахваталась, должно быть, от Эда… или от своих клиентов… конечно… как я глупа».
— Моя подруга не далее чем на прошлой неделе приобрела у вас такое снадобье. И очень вас мне рекомендовала. Клялась, что вы как никто умеете избавлять людей от страданий.
— Я — нет. Я не лекарь, сударыня. Всего лишь аптекарша. Нет ли у вас рецепта от знающего мастера?
Магда растерялась. На неё смотрели всё так же пристально, а она смотрела на пухлые пальцы, на мягкий подбородок, серые глаза под пушистыми ресницами — смотрела так, как смотрел он, так, будто была мужчиной, будто хотела эту женщину сама.
Потом она сказала:
— У моего мужа всего лишь бессонница. Жестокая бессонница. И я хочу, чтобы он обрёл покой. Цена меня не волнует. Не думаю, что на это нужен рецепт.
Аптекарша из «Красной змеи» спокойно кивнула, будто ждала именно этих слов. Подошла к двери — и заперла её, сперва на ключ, потом на засов. После чего повернулась к Магдалене.
— Каким угоден вам сон вашего мужа, миледи? Должен ли он наступить быстро или не сразу? Должен ли быть глубок, крепок и сладок, либо короток и беспокоен?
Она спрашивала что-то ещё, но Магда будто не слышала её, только смотрела на её губы, слабо шевелящиеся — цифры, счета, Эд, — и вспоминала, как он целовал эту женщину, не заботясь о том, видят ли их.
— Пусть он уснёт спокойно и быстро, — услышала она свой голос.
Аптекарша кивнула ей без улыбки, попросила обождать и поднялась по лестнице на второй этаж. Магда слышала, как скрипят половицы под её ногами, и судорожно сжимала ткань своего плаща.
Торговки не было довольно долго. Вернувшись, она поставила перед Магдаленой маленький флакон дутого синего стекла — почти такого же цвета, как её собственное платье.
— Достаточно пяти капель, госпожа моя, и крепкий спокойный сон наступит в течение часа. Но будьте осторожны — у этого снадобья довольно резкий вкус, и его лучше добавлять в сухое вино. Любой сладкий напиток либо вода будут им безнадёжно испорчены.
Магдалена Фосиган взяла флакон с ядом. Какое-то время вертела его в пальцах, разглядывая, словно дорогую безделушку. Потом вскинула голову и посмотрела аптекарше Северине в глаза.
Сказала:
— Так странно порой выходит. Мы убиваем тех, кого любим, сами не зная, как это вышло.
Аптекарша Северина кивнула. Она знала, что так бывает. Или думала, будто знает.
Магдалена Фосиган подняла вуаль и улыбнулась слабой, мёртвой улыбкой.
— Надо было любить, пока могла, — прошептала она и бросила на прилавок кошель, тяжело зазвеневший золотом.
Она вернулась домой засветло, хотя шла очень медленно; всё медленнее и медленнее, оттягивая миг, когда уже не сможет повернуть назад, — так, как будто всё ещё могла. Она не думала — запрещала себе думать, — но перед мысленным взглядом яркими сполохами носились бессмысленные картинки: волосы Эда, фетровая шляпка Лизабет, забрызганные кровью пяльцы, силуэт юноши верхом на её коне, запястье Северины, отороченное кружевной оборкой.
«Что я делаю? — подумала Магдалена. — О, Светлоликая Гилас, что же я делаю?!»
В ворота её дома въезжал всадник. На долю мгновения ей показалось, что это Эд, и сердце подскочило в груди, но потом она поняла, что ошиблась, но не испытала облегчения.
— Квентин! — она бежала к воротам и кричала, будто безумная или пьяная. — Квентин!
Он услышал её крик ещё до того, как спешился, и в изумлении обернулся. Магда подбежала к нему, как раз когда он спрыгнул на землю, и вцепилась в его плечи подрагивавшими пальцами, а он перехватил её руки и с тревогой заглянул ей в лицо.
— Магда, что случилось?
— Что ты… Н-ничего… Что ты здесь делаешь?
Квентин Фосиган, её младший брат, будущий конунг, вместо ответа поднял вуаль, зацепив за верхнее поле шляпы. Он всё так же глядел на Магду, и она знала: ему не нравится то, что он видит.
— Ничего особенного. Просто приехал повидать Эда. Он дома?
«Что же ты делаешь, Квентин? И что делаю я?»
— Нет, — сказала Магдалена. — Нет… его нет. Во имя Гилас, Квентин, что тебе от него надо?
Он внезапно смутился и покраснел — бедный мальчик, он всегда так легко краснел…
— Я просто хотел… не важно. Я не думал, что он уезжает из дома так рано.
— Он всегда уезжает так рано. Квентин, послушай… не надо сюда приезжать.
— Это почему? — на его простодушном лице ясно читалась обида. — Ты не хочешь видеть меня в своём доме, сестра?
— Ох, нет. Нет.
Не заплакать, Магда. Только не заплачь сейчас, иначе всё пойдёт прахом… заплачь, Магда, заплачь!
— Просто он… он не тот человек, с которым стоит водить знакомство юноше твоих лет, — через силу выдавила улыбку она, но Квентин не улыбнулся в ответ.
— Я знаю, о чём ты говоришь, сестрёнка. И ты не права. Поверь мне.
— Да! Я не права! Я знаю, что не права! — воскликнула она, потом расхохоталась, потом порывисто обняла его и крепко прижалась мокрым от слёз лицом к его щеке. — Ох, Квенто, — прошептала Магдалена Фосиган. — Ты ещё так юн.
Потом оттолкнула, не обращая внимания на изумление в его взгляде, и сказала:
— Прости, у меня была бессонная ночь и трудный день. А ещё столько надо успеть. Приезжай завтра, хорошо? Я скажу Эдварду, что ты приходи, он… он дождётся тебя.
— Передай ему… что я заходил поблагодарить, — поколебавшись, сказал Квентин. Вчера утром — нет, ещё сегодня утром! — она бы вздрогнула от этих слов, но теперь было всё равно. Завтра, всё завтра… пусть всё это будет завтра.
— Передам. Прощай, братик, — она крепко поцеловала его и быстро зашагала к дому. Квентин долго глядел ей вслед, пока она не скрылась.
— Миледи нездоровится? — вполголоса спросил он привратника, наблюдавшего эту сцену.
Привратник пожал плечами. Ему нечего было ответить.
Эд вернулся домой около семи вечера, как делал всегда, если отлучался днём — переодеться и, при необходимости, взять с собой слугу. В этот раз он опаздывал, торопился, а потому был особенно резок и раздражителен. В обычные дни Магда, видя его в таком настроении, предпочитала беззвучно стоять в стороне, опустив голову.
Впрочем, разве не то же самое она делала и во все остальные дни?
— Эдвард, ты не мог бы остаться сегодня и поужинать со мной?
Она стояла в дверях его спальни, говоря это, и смотрела в пол. Он выбирал сорочку и страшно ругался, швыряя одежду на пол, а побледневший от досады и напряжения камердинер по мере сил помогал ему, но тщетно — все, как на подбор, оказывались широки. Он сильно похудел за последнее время, поняла Магда, но ничего не сказала вслух.
Услышав её вопрос, Эд прекратил тиранить слугу и обернулся. Посмотрел на жену — голый по пояс, с небрежно обрамлявшими лицо распущенными волосами, с болезненно намечавшимися под золотистой кожей рёбрами. У неё перехватило горло.
— Я обещал быть в «Роге» сегодня, — сказал он наконец, и в другой день она поклонилась бы ему и ушла, но сейчас сказала:
— Пожалуйста, Эдвард. Я прошу всего лишь один час твоего времени. — Он не отвечал, и она осмелилась добавить, хотя и рисковала прогневить его непрошеным советом: — Они могли бы обождать немного, ты присоединишься к ним попозже.
И только когда он кивнул, Магда поняла — с содроганием, с ужасом, которого никогда не знала прежде, — что до самого этого мгновения была уверена: он откажется. Он никогда не ужинал с ней. Быть может — оттого, что она никогда не просила.
Она склонила голову и вышла из комнаты, прикрыв дверь.
Стол им накрыли внизу, в гостином зале, где более радушный хозяин и более общительная хозяйка принимали бы многочисленные компании друзей. Но Эд предпочитал валандаться по тавернам, а Магдалена — заниматься шитьём в обществе леди Эммы, и никто из них не задумывался о том, что могло быть иначе.
И могло ли?
Стол был рассчитан на десятерых, он был длинным и узким, и для хозяев его сервировали, по традиции, в разных концах стола. Они сидели на расстоянии дюжины шагов друг от друга, бесконечно далёкие. Магда не знала, что приготовили сегодня на ужин — только и успела передать кухарке, что хозяин ужинает дома. Это вызвало небольшой переполох, но у них была хорошая прислуга. На столе, помимо привычных для Магдалены кроличьей грудинки, сыра и хлебцев, появилось фазанье жаркое и голубиный паштет. «Он так похудел, — думала Магдалена, глядя, как Эд разрезает мясо. — Ему надо есть побольше. Да и что он ест вообще в этих кабаках? Небось только закусывает выпивку. Как же он похудел… я даже не замечала. Нужно следить, чтобы он ел получше. Нужно чаще оставлять его дома. Нужно…»
Эд взял кувшин с вином и налил себе полную чашу. Он всегда разливал вино сам.
Они не разговаривали. Магдалена сидела, сложив руки на талии, и смотрела, как он, странно бледный в мерцании свечей, наклоняется вперёд, пальцы берут нож, откладывают, берут снова, снова откладывают, тянутся к кубку, оплетая резную ножку.
— Твоё здоровье, — коротко сказал Эд, приподнимая кубок.
Она слабо кивнула.
Он выпил.
Скривился — и не стал хвалить даже из вежливости. Магда запоздало вспомнила, что он не любит сухие вина. Совсем не любит, предпочитает сладкие, а она забыла. Как она могла забыть? Без сомнения, он тоже сейчас об этом думал. Еле упросила мужа в кои-то веки остаться дома — и не угодила с вином.
Сама она не пила, и он не спрашивал, почему.
«Почему, — думала Магдалена, глядя, как он снова подносит кубок к губам, — почему ты никогда ни о чём меня не спрашиваешь? Почему никогда ни о чём не расскажешь? Не возьмёшь мою руку и не вздохнёшь, чтобы я могла спросить — как ты?.. Ты ведь не счастлив. Маркус сказал правду, о, он чистую правду сказал — ты жесток, ты беспутен, ты приносишь горе, но ты ведь сам несчастлив от этого, разве нет? И почему ты никогда не признавался мне в этом? Почему не позволил мне показать, что я это вижу? Почему просто не позволил мне быть твоей женой… быть тебе хорошей женой? Видят боги, я этого так хотела».
— Кстати, — обронил Эд, поднося кубок к губам снова — Магда перестала уже считать, в который раз. — Лорд Грегор просил, чтобы ты подыскала ему нового виночерпия.
— Да? — как во сне, отозвалась она.
— Да. Просил, чтобы ты этим занялась.
— А что… что сталось с прежним?
— Полагаю, что он мёртв. С виночерпиями это часто случается, — он улыбнулся своей очаровательной, обезоруживающей улыбкой. Его верхняя губа потемнела от вина.
— Десерта дожидаться не буду, прости. Меня и так заждались, — сказал Эд, поднимаясь и отодвигая стул.
И тогда Магдалена встала тоже и пошла к нему. Дюжина шагов, и только, — но она так долго шла, так невыразимо долго, что он обернулся и глядел на неё целую вечность, прежде чем она подошла вплотную и обвила его шею руками, и поцеловала так же долго, бесконечно долго в тёмные от вина губы.
— Люблю тебя, — прошептала Магдалена. — Люблю всем сердцем.
Он стоял, держась рукой за спинку стула, и смотрел ей вслед.
Магдалена поднялась по лестнице и вошла в свою пустую и холодную спальню. Подошла к окну и стала смотреть, как Эд во дворе седлает коня, как вскакивает в седло и выезжает за ворота, как тает в дымке, застилавшей её взгляд.
— Всем сердцем люблю тебя, — прошептала она.
Потом подошла к комоду, достала из ящика флакон дутого синего стекла и выпила до капли всё, что в нём было.
4
— Вам дурно? — холодно спросил мужчина.
— Н-нет… нет.
— Это хорошо. Вам придётся быть сильной, леди Магдалена.
— Чего вы хотите?
Он продолжал смотреть на неё в упор. Потом сказал:
— Как вы знаете, прошлой ночью вашего мужа пытались убить.
Она не знала. Или знала? Он не дал ей ни отдышаться, ни обмануть саму себя.
— Вы знаете также — или, по крайней мере, подозреваете, — что это не было случайностью. У него много врагов. И это также не случайность. Как вы оцениваете то, что он сделал с Сальдо Бристансоном?
— Он… это была честная дуэль.
— Может быть. Но как вы оцениваете то, что он сделал?
Она не ответила.
— Как вы оцениваете жизнь, которую он ведёт? Нравится ли вам, что он калечит и убивает по малейшей прихоти? Нравится ли вам, что он спит с каждой девкой, которая задерёт перед ним подол? Нравится ли вам, что он творит всё, что хочет, чувствуя себя безнаказанным, потому что за его спиной стоит конунг? Нравится ли вам, к слову, что за его спиной стоит конунг, когда с него спущены штаны?
— Прекратите! — зажав уши руками, закричала Магда. — Замолчите сейчас же!
К её изумлению, он умолк. И в его взгляде было сострадание.
— Вы ведь не знаете этого человека, леди Магдалена. Верно?
— Замолчите…
— Никто не знает его. Кто он такой и откуда взялся на беду всем нам. Вы не представляете, сколько горя он уже принёс… не только Бристансонам. И не только вам. Он сделал много зла и сделает ещё столько же, если не остановится. А он не остановится. И будет только хуже.
«Куда хуже? — хотела спросить его Магда. — Куда, скажите мне, может быть хуже?..»
— Лорд Маркус…
— Не «лорд», миледи. Просто Маркус.
— Маркус… сударь… кто вы такой?
— Я человек, клану которого действия Эда Эфрина принесли зло. Смиренно прошу вас удовлетвориться этим объяснением.
— Это вы пытались убить его прошлой ночью?
— Нет.
— Тогда кто?
— Это не важно, миледи. Важно, что покушение не удалось. И новых не будет, потому что то, что случилось вчера, привлекло слишком пристальное внимание конунга. А ваш муж после этого станет гораздо более осторожен. К тому же лично я вообще не верю, что его можно убить так. Ваш муж, он… он в сговоре с Мологом, — вполголоса закончил Маркус.
Магда снова услышала этот ужасный лающий смех и вынуждена была переждать его, прежде чем ей хватило дыхания заговорить.
— Что же, — давя из себя безумную улыбку, выговорила она, — вы хотите, чтобы я убила его?
Маркус молча смотрел на неё.
Какое-то время Магдалена ещё улыбалась. Потом усмехнулась. Потом расхохоталась. Маркус всё так же глядел на неё в упор, не предлагая ей сесть. Резко оборвав смех, Магдалена сказала:
— Вы безумец. С чего вы взяли, что я пойду на это?!
— Больше некому, миледи. Вы живёте с ним в одном доме. Вы его жена. Вы та, от кого он не ждёт удара. Вы единственная, кого конунг пощадит, когда узнает.
— Вот как? — жёстко сказала Магда. — Не нашлось никого, способного пожертвовать своей жизнью ради столь благой цели?
— Нашлось бы, миледи. Но на совести вашего мужа и так слишком много сгинувших душ, чтобы добавлять к ним ещё одну.
Она молчала. Он тоже молчал. Магдалена нашарила исколотыми пальцами край портьеры, сжала, дёрнула. Выпустила.
— Я люблю его, — сказала она.
— Я знаю. Но иногда этого недостаточно. Или… напротив. Иногда достаточно только этого.
— Довольно, — сказала Магдалена и закрыла глаза. — Уходите.
— Вы знаете, что я не лгу. Про Молога… про их связь. И про то, что Эд Эфрин приносит горе тем, кто окружает его. Вы знаете это лучше прочих, не правда ли?
— Довольно, я сказала. Оставьте меня… сударь.
Он пошёл к выходу, не поклонившись. Проходя мимо Магдалены, остановился — она чувствовала это, хотя и не открывала глаз.
— Я пришлю вам всё необходимое, — сказал Маркус Ортойя, брат лорда Микаэля и отец Ланса Ортойи.
— Не надо, — ответила Магда. — Я знаю, где достать.
На удивление, найти место, к которому она подъезжала еженощно на протяжении нескольких недель, при свете дня оказалось не так-то просто. Слишком много красок, много людей, детей, лошадей, собак, всё шумело, смешавшись, то и дело перевернувшаяся телега или рассыпавшаяся бочка преграждали дорогу, будто намеренно стремясь задержать её. А может, дело было в том, что, выслеживая Эда, Магда не думала о дороге и не видела её — просто шла за ним, словно слепец за поводырём или жрица за своим богом.
Только Эд Эфрин не был богом. Он был смертен.
Помедлив, Магдалена Фосиган толкнула дверь, еженощно раскрывавшуюся, чтобы заглотить в своё ненасытное чрево её мужчину. Низко и мелодично звякнул колокольчик.
Она поправила вуаль и вошла.
Магда сама не знала, каким ожидала увидеть внутреннее убранство «Красной змеи». Быть может — теперь это ей пришло в голову и едва не вызвало нового приступа нервного смеха, — она всерьёз полагала, что прямо за дверью громоздится перина, на которую толстозадая шлюха валит Эда, стоит ему лишь оказаться в её лапах. Магда вспомнила ту желтоволосую женщину, которую видела прошлой ночью на подоконнике, вспомнила её протяжные, исполненные бесстыжего наслаждения стоны — и подумала, так ли стонет эта женщина, эта аптекарша в чистом, но убогом платье тёмно-синего сукна, глухо застёгнутом до самого ворота, во вдовьем чепце на подобранных волосах — ни дать ни взять, приличная женщина, степенная торговка! Сидит себе за прилавком, считает выручку, полные губы чуть заметно шевелятся, называя цифры — но так ли они шевелятся, когда шепчут: «Эд»?.. Или раскрываются в истошном крике, как рот той, что свешивалась из окна?..
Магдалена обнаружила, что сидит, и ветер дует ей в лицо. Ветер? Откуда ветер в этой тесной, тёмной комнатушке, закрытой наглухо, наполненной столь сильной и крепкой смесью бесчисленных запахов, словно здесь никогда не отпирают окон?
— …дурно? Сударыня, вам дурно? — повторяла женщина, которую любил Эд, и ненаигранная забота читалась на её широком, по-своему красивом лице. Магдалена всю жизнь провела в Верхнем Сотелсхейме и умела отличить ненаигранную заботу от притворной.
— Понюхайте это. Вам станет легче.
— Не стоит, — сказала Магда и отвела от себя протянутую руку с зажатым в ней флаконом. Пухлая рука, короткие пальцы, толстое запястье охвачено короткой кружевной оборкой, венчающей глухой рукав. Рука грубой торговки. Не рука искусной любовницы. Не рука искусной убийцы.
Искусной убийцей здесь была не она.
— Мне сказали, — проговорила Магдалена, — что вы сможете помочь мне… что у вас найдётся то, что необходимо моему мужу.
Быстрый пристальный взгляд из-под широкой оборки чепца.
— О да, — сказала аптекарша вполголоса, — без сомнения. У меня есть самые разнообразные снадобья, одно из которых, несомненно, подойдёт и вашему мужу.
«Как странно она говорит, — подумала Магда. — Вовсе не как торговка. Нахваталась, должно быть, от Эда… или от своих клиентов… конечно… как я глупа».
— Моя подруга не далее чем на прошлой неделе приобрела у вас такое снадобье. И очень вас мне рекомендовала. Клялась, что вы как никто умеете избавлять людей от страданий.
— Я — нет. Я не лекарь, сударыня. Всего лишь аптекарша. Нет ли у вас рецепта от знающего мастера?
Магда растерялась. На неё смотрели всё так же пристально, а она смотрела на пухлые пальцы, на мягкий подбородок, серые глаза под пушистыми ресницами — смотрела так, как смотрел он, так, будто была мужчиной, будто хотела эту женщину сама.
Потом она сказала:
— У моего мужа всего лишь бессонница. Жестокая бессонница. И я хочу, чтобы он обрёл покой. Цена меня не волнует. Не думаю, что на это нужен рецепт.
Аптекарша из «Красной змеи» спокойно кивнула, будто ждала именно этих слов. Подошла к двери — и заперла её, сперва на ключ, потом на засов. После чего повернулась к Магдалене.
— Каким угоден вам сон вашего мужа, миледи? Должен ли он наступить быстро или не сразу? Должен ли быть глубок, крепок и сладок, либо короток и беспокоен?
Она спрашивала что-то ещё, но Магда будто не слышала её, только смотрела на её губы, слабо шевелящиеся — цифры, счета, Эд, — и вспоминала, как он целовал эту женщину, не заботясь о том, видят ли их.
— Пусть он уснёт спокойно и быстро, — услышала она свой голос.
Аптекарша кивнула ей без улыбки, попросила обождать и поднялась по лестнице на второй этаж. Магда слышала, как скрипят половицы под её ногами, и судорожно сжимала ткань своего плаща.
Торговки не было довольно долго. Вернувшись, она поставила перед Магдаленой маленький флакон дутого синего стекла — почти такого же цвета, как её собственное платье.
— Достаточно пяти капель, госпожа моя, и крепкий спокойный сон наступит в течение часа. Но будьте осторожны — у этого снадобья довольно резкий вкус, и его лучше добавлять в сухое вино. Любой сладкий напиток либо вода будут им безнадёжно испорчены.
Магдалена Фосиган взяла флакон с ядом. Какое-то время вертела его в пальцах, разглядывая, словно дорогую безделушку. Потом вскинула голову и посмотрела аптекарше Северине в глаза.
Сказала:
— Так странно порой выходит. Мы убиваем тех, кого любим, сами не зная, как это вышло.
Аптекарша Северина кивнула. Она знала, что так бывает. Или думала, будто знает.
Магдалена Фосиган подняла вуаль и улыбнулась слабой, мёртвой улыбкой.
— Надо было любить, пока могла, — прошептала она и бросила на прилавок кошель, тяжело зазвеневший золотом.
Она вернулась домой засветло, хотя шла очень медленно; всё медленнее и медленнее, оттягивая миг, когда уже не сможет повернуть назад, — так, как будто всё ещё могла. Она не думала — запрещала себе думать, — но перед мысленным взглядом яркими сполохами носились бессмысленные картинки: волосы Эда, фетровая шляпка Лизабет, забрызганные кровью пяльцы, силуэт юноши верхом на её коне, запястье Северины, отороченное кружевной оборкой.
«Что я делаю? — подумала Магдалена. — О, Светлоликая Гилас, что же я делаю?!»
В ворота её дома въезжал всадник. На долю мгновения ей показалось, что это Эд, и сердце подскочило в груди, но потом она поняла, что ошиблась, но не испытала облегчения.
— Квентин! — она бежала к воротам и кричала, будто безумная или пьяная. — Квентин!
Он услышал её крик ещё до того, как спешился, и в изумлении обернулся. Магда подбежала к нему, как раз когда он спрыгнул на землю, и вцепилась в его плечи подрагивавшими пальцами, а он перехватил её руки и с тревогой заглянул ей в лицо.
— Магда, что случилось?
— Что ты… Н-ничего… Что ты здесь делаешь?
Квентин Фосиган, её младший брат, будущий конунг, вместо ответа поднял вуаль, зацепив за верхнее поле шляпы. Он всё так же глядел на Магду, и она знала: ему не нравится то, что он видит.
— Ничего особенного. Просто приехал повидать Эда. Он дома?
«Что же ты делаешь, Квентин? И что делаю я?»
— Нет, — сказала Магдалена. — Нет… его нет. Во имя Гилас, Квентин, что тебе от него надо?
Он внезапно смутился и покраснел — бедный мальчик, он всегда так легко краснел…
— Я просто хотел… не важно. Я не думал, что он уезжает из дома так рано.
— Он всегда уезжает так рано. Квентин, послушай… не надо сюда приезжать.
— Это почему? — на его простодушном лице ясно читалась обида. — Ты не хочешь видеть меня в своём доме, сестра?
— Ох, нет. Нет.
Не заплакать, Магда. Только не заплачь сейчас, иначе всё пойдёт прахом… заплачь, Магда, заплачь!
— Просто он… он не тот человек, с которым стоит водить знакомство юноше твоих лет, — через силу выдавила улыбку она, но Квентин не улыбнулся в ответ.
— Я знаю, о чём ты говоришь, сестрёнка. И ты не права. Поверь мне.
— Да! Я не права! Я знаю, что не права! — воскликнула она, потом расхохоталась, потом порывисто обняла его и крепко прижалась мокрым от слёз лицом к его щеке. — Ох, Квенто, — прошептала Магдалена Фосиган. — Ты ещё так юн.
Потом оттолкнула, не обращая внимания на изумление в его взгляде, и сказала:
— Прости, у меня была бессонная ночь и трудный день. А ещё столько надо успеть. Приезжай завтра, хорошо? Я скажу Эдварду, что ты приходи, он… он дождётся тебя.
— Передай ему… что я заходил поблагодарить, — поколебавшись, сказал Квентин. Вчера утром — нет, ещё сегодня утром! — она бы вздрогнула от этих слов, но теперь было всё равно. Завтра, всё завтра… пусть всё это будет завтра.
— Передам. Прощай, братик, — она крепко поцеловала его и быстро зашагала к дому. Квентин долго глядел ей вслед, пока она не скрылась.
— Миледи нездоровится? — вполголоса спросил он привратника, наблюдавшего эту сцену.
Привратник пожал плечами. Ему нечего было ответить.
Эд вернулся домой около семи вечера, как делал всегда, если отлучался днём — переодеться и, при необходимости, взять с собой слугу. В этот раз он опаздывал, торопился, а потому был особенно резок и раздражителен. В обычные дни Магда, видя его в таком настроении, предпочитала беззвучно стоять в стороне, опустив голову.
Впрочем, разве не то же самое она делала и во все остальные дни?
— Эдвард, ты не мог бы остаться сегодня и поужинать со мной?
Она стояла в дверях его спальни, говоря это, и смотрела в пол. Он выбирал сорочку и страшно ругался, швыряя одежду на пол, а побледневший от досады и напряжения камердинер по мере сил помогал ему, но тщетно — все, как на подбор, оказывались широки. Он сильно похудел за последнее время, поняла Магда, но ничего не сказала вслух.
Услышав её вопрос, Эд прекратил тиранить слугу и обернулся. Посмотрел на жену — голый по пояс, с небрежно обрамлявшими лицо распущенными волосами, с болезненно намечавшимися под золотистой кожей рёбрами. У неё перехватило горло.
— Я обещал быть в «Роге» сегодня, — сказал он наконец, и в другой день она поклонилась бы ему и ушла, но сейчас сказала:
— Пожалуйста, Эдвард. Я прошу всего лишь один час твоего времени. — Он не отвечал, и она осмелилась добавить, хотя и рисковала прогневить его непрошеным советом: — Они могли бы обождать немного, ты присоединишься к ним попозже.
И только когда он кивнул, Магда поняла — с содроганием, с ужасом, которого никогда не знала прежде, — что до самого этого мгновения была уверена: он откажется. Он никогда не ужинал с ней. Быть может — оттого, что она никогда не просила.
Она склонила голову и вышла из комнаты, прикрыв дверь.
Стол им накрыли внизу, в гостином зале, где более радушный хозяин и более общительная хозяйка принимали бы многочисленные компании друзей. Но Эд предпочитал валандаться по тавернам, а Магдалена — заниматься шитьём в обществе леди Эммы, и никто из них не задумывался о том, что могло быть иначе.
И могло ли?
Стол был рассчитан на десятерых, он был длинным и узким, и для хозяев его сервировали, по традиции, в разных концах стола. Они сидели на расстоянии дюжины шагов друг от друга, бесконечно далёкие. Магда не знала, что приготовили сегодня на ужин — только и успела передать кухарке, что хозяин ужинает дома. Это вызвало небольшой переполох, но у них была хорошая прислуга. На столе, помимо привычных для Магдалены кроличьей грудинки, сыра и хлебцев, появилось фазанье жаркое и голубиный паштет. «Он так похудел, — думала Магдалена, глядя, как Эд разрезает мясо. — Ему надо есть побольше. Да и что он ест вообще в этих кабаках? Небось только закусывает выпивку. Как же он похудел… я даже не замечала. Нужно следить, чтобы он ел получше. Нужно чаще оставлять его дома. Нужно…»
Эд взял кувшин с вином и налил себе полную чашу. Он всегда разливал вино сам.
Они не разговаривали. Магдалена сидела, сложив руки на талии, и смотрела, как он, странно бледный в мерцании свечей, наклоняется вперёд, пальцы берут нож, откладывают, берут снова, снова откладывают, тянутся к кубку, оплетая резную ножку.
— Твоё здоровье, — коротко сказал Эд, приподнимая кубок.
Она слабо кивнула.
Он выпил.
Скривился — и не стал хвалить даже из вежливости. Магда запоздало вспомнила, что он не любит сухие вина. Совсем не любит, предпочитает сладкие, а она забыла. Как она могла забыть? Без сомнения, он тоже сейчас об этом думал. Еле упросила мужа в кои-то веки остаться дома — и не угодила с вином.
Сама она не пила, и он не спрашивал, почему.
«Почему, — думала Магдалена, глядя, как он снова подносит кубок к губам, — почему ты никогда ни о чём меня не спрашиваешь? Почему никогда ни о чём не расскажешь? Не возьмёшь мою руку и не вздохнёшь, чтобы я могла спросить — как ты?.. Ты ведь не счастлив. Маркус сказал правду, о, он чистую правду сказал — ты жесток, ты беспутен, ты приносишь горе, но ты ведь сам несчастлив от этого, разве нет? И почему ты никогда не признавался мне в этом? Почему не позволил мне показать, что я это вижу? Почему просто не позволил мне быть твоей женой… быть тебе хорошей женой? Видят боги, я этого так хотела».
— Кстати, — обронил Эд, поднося кубок к губам снова — Магда перестала уже считать, в который раз. — Лорд Грегор просил, чтобы ты подыскала ему нового виночерпия.
— Да? — как во сне, отозвалась она.
— Да. Просил, чтобы ты этим занялась.
— А что… что сталось с прежним?
— Полагаю, что он мёртв. С виночерпиями это часто случается, — он улыбнулся своей очаровательной, обезоруживающей улыбкой. Его верхняя губа потемнела от вина.
— Десерта дожидаться не буду, прости. Меня и так заждались, — сказал Эд, поднимаясь и отодвигая стул.
И тогда Магдалена встала тоже и пошла к нему. Дюжина шагов, и только, — но она так долго шла, так невыразимо долго, что он обернулся и глядел на неё целую вечность, прежде чем она подошла вплотную и обвила его шею руками, и поцеловала так же долго, бесконечно долго в тёмные от вина губы.
— Люблю тебя, — прошептала Магдалена. — Люблю всем сердцем.
Он стоял, держась рукой за спинку стула, и смотрел ей вслед.
Магдалена поднялась по лестнице и вошла в свою пустую и холодную спальню. Подошла к окну и стала смотреть, как Эд во дворе седлает коня, как вскакивает в седло и выезжает за ворота, как тает в дымке, застилавшей её взгляд.
— Всем сердцем люблю тебя, — прошептала она.
Потом подошла к комоду, достала из ящика флакон дутого синего стекла и выпила до капли всё, что в нём было.
4
Эд выехал из дому гораздо позже, чем собирался, однако, оказавшись за воротами, не стал пускать коня рысью. У него было странное настроение: к тревоге и растерянности вчерашнего дня прибавилось возбуждение, вызванное разговором с Бертом Пиллано. Как выяснилось, тот знал больше прочих о грядущей кампании. По его словам, во фьеве Ролентри в самом деле объявился некто, выдававший себя за Анастаса Эвентри и активно собирающий под свою руку войска. Его уже поддержали Ролентри и Блейданс, пока, впрочем, только на словах. Цель юного полководца была очевидна: он стремился отбить земли своего клана, которых его семья лишилась вследствие весьма циничного предательства со стороны Одвеллов. Фосиганы не оказали Эвентри должной поддержки; сейчас это могло выйти им боком. У конунга всегда оставался выбор: подавить ли междоусобицу в среде своих септ, ратуя за всеобщий мир и благоденствие, — или использовать её в собственных целях. Что произойдёт на сей раз, сказать покамест было сложно. Пиллано должен был отправиться в Блейданс со дня на день, но внятного приказа о поддержке Эвентри у него не было — пока что ему велели просто осмотреться и доложить обстановку.
Всё это ввергало Эда в возбуждение, которое он тщательно скрывал, изображая всего лишь досужую заинтересованность — что было крайне нелегко и отнимало много сил. Он кивал, изредка вставляя многозначительные междометия и старательно являя заинтересованность соколицами Пиллано, смотр которых стал предлогом для разговора, и думал — заметно ли стороны, что его трясёт. Надо было ехать, теперь он утратил в этом всякие сомнения. И уже не только из-за Того, Кто в Ответе, объявившегося в землях Эвентри… а может быть, именно из-за него. Если он был и действовал там, это могло объяснить очень многое.
Как жаль, что всё это никоим образом нельзя было использовать как аргумент в беседе с конунгом.
Эд ехал по тонущей в сумерках улице, опустив голову и глядя на холку коня; лошадь всхрапывала, порываясь пойти рысью, копыта размеренно цокали по мостовой. «Всё это странно, — думал Эд. — И Магда…» Магда сегодня тоже была странной. Она, впрочем, всегда такой была. Она не нравилась ему — никогда не нравилась, хотя внешностью и превосходила свою нелюбимую сестру. Но в ней не было живости, открытости, бесхитростного бесстыдства Лизабет, и никакие достоинства в глазах Эда не могли перевесить этих недостатков. Он любил искренних женщин, не боявшихся своих желаний. И даже если они скрывали свои истинные чувства, Эд охотно принимал игру, в которой ему предстояло получить желаемое, не вызывая на открытый бой. Он всегда так делал. А Магдалена так не умела или не хотела. Все её страсти сводились к долгому немигающему взгляду, которым она буравила его вне зависимости от того, являлся ли он к ней с подарком, с поручением от отца или пьяный вдрабадан. Все её желания сводились к тому, чтобы он не выставлял её в негодном свете — бедняжка сильно страдала из-за запятнанности своего происхождения и, без сомнения, была ещё более оскорблена, когда ей навязали в мужья безродного выскочку, сумевшего втереться в доверие к её отцу. По правде говоря, она должна была ненавидеть Эда — Лизабет, поменяйся они местами, наверняка бы его ненавидела, забавляя и распаляя этим его самого. Но Магдалена была другой. До того другой, что он даже немного побаивался её. Нет, не то чтобы побаивался… скорее, остерегался. Сложись иначе, он предпочёл бы не иметь с ней ничего общего. Но, увы, у Грегора Фосигана больше не было побочных дочерей.
А сегодня, когда она ни с того ни с сего осмелела настолько, чтобы заявить права на его свободное время, он слегка опешил от неожиданности — до такой степени, что остался. И потом, когда она внезапно обвила его шею своими холодными руками и призналась в любви, словно шестнадцатилетняя девочка, наслушавшаяся любовных баллад, и вовсе не знал, что сделать или сказать. Поэтому сразу сбежал — так быстро, как мог, — а вот теперь, обретя наконец свободу, двигался шагом по улице, не зная, куда и зачем ему теперь идти. В «Серебряный рог» совершенно расхотелось — он не услышал бы там ничего такого, что ему уже не поведал сегодня Пиллано, а перемывать кости отсутствующим знакомцам у него не было ни малейшего настроения. Лорд Грегор налюбовался на его физиономию на ближайшие сутки как минимум, в бордель после «Алой подвязки» как-то не тянуло, к Северине ещё рано… Эд внезапно понял, что непроизвольно натянул поводья и теперь стоит посреди улицы, среди снующих людей, торопящихся кто на рынок, до того как он закроется, кто в замок, до того как опустят ворота, и ему совершенно некуда идти. Он ощутил неприязнь, почти отвращение к этому городу, в котором не было места, куда просто хотелось бы пойти, когда не было в том никакой особой надобности. И снова подумал о Магдалене — о её болезненно горящих глазах, впивавшихся в его лицо, когда она смотрела на него с яростной, пугающей мольбой и шептала, что любит его всем сердцем.
«Я мог бы поехать к ней».
Он немедленно решил, что не будет этого делать. Потому что такое проявление внимания непременно закончится постелью — Эд слишком хорошо знал свои слабости, — а спать с ней он не хотел. Не столько потому, что она отпугивала его своей ледяной неподвижностью, сколько потому, что он не собирался делать ей ребёнка. Они спали вместе всего дважды, сразу после свадьбы. Она не была девственницей, и Эд рассудил, что, если он отойдёт в сторону, она не зачахнет без мужского внимания — в конце концов, своим собственным поведением в этом отношении он давал ей полный карт-бланш. Она, впрочем, была осторожна, за год так и не понесла — ни от него, ни от кого-либо из своих любовников. Это было хорошо. Родись девочка, ещё полбеды, но Эду вовсе не улыбалось появление ещё одного Фосигана, который может претендовать на престол конунга, даже если это будет его собственный сын.
«И всё же можно было бы просто поехать к ней, — подумал он снова. — Просто поехать и не трахать её. Бес подери, Эд, ты всё же должен учиться держать себя в руках. Сели бы у камина, поболтали… хотя, Гилас, о чём с ней можно болтать?»
Но всё же эта мысль, как он ей ни противился, чем-то отзывалась в нём — и не давала ему развернуть коня в сторону ремесленного квартала и немедленно отправиться к Северине. Смешно, но из-за этих мыслей о Магдалене он чувствовал вину перед ней. Хотя никогда не обещал ей не думать о других женщинах. Она об этом и не просила.
«Ладно, — решил он в конце концов, раздражаясь сам на себя за долгие колебания, — поеду в какой-нибудь кабак и нажрусь. По-простецки, без изысков. Сниму, чёрт подери, напряжение».
Эта мысль ему понравилась куда больше всех предыдущих. Он уже оглядывался в поисках ближайшего трактира и провёл рукой по поясу, чтобы проверить, сколько у него с собой денег — и выругался, мигом растеряв только-только приобретённую безмятежность. Кошеля на поясе не было. Могли срезать, конечно, пока он тут мечтал, но более вероятно, что Эд снова попросту забыл его — второй раз за день.
Всё это ввергало Эда в возбуждение, которое он тщательно скрывал, изображая всего лишь досужую заинтересованность — что было крайне нелегко и отнимало много сил. Он кивал, изредка вставляя многозначительные междометия и старательно являя заинтересованность соколицами Пиллано, смотр которых стал предлогом для разговора, и думал — заметно ли стороны, что его трясёт. Надо было ехать, теперь он утратил в этом всякие сомнения. И уже не только из-за Того, Кто в Ответе, объявившегося в землях Эвентри… а может быть, именно из-за него. Если он был и действовал там, это могло объяснить очень многое.
Как жаль, что всё это никоим образом нельзя было использовать как аргумент в беседе с конунгом.
Эд ехал по тонущей в сумерках улице, опустив голову и глядя на холку коня; лошадь всхрапывала, порываясь пойти рысью, копыта размеренно цокали по мостовой. «Всё это странно, — думал Эд. — И Магда…» Магда сегодня тоже была странной. Она, впрочем, всегда такой была. Она не нравилась ему — никогда не нравилась, хотя внешностью и превосходила свою нелюбимую сестру. Но в ней не было живости, открытости, бесхитростного бесстыдства Лизабет, и никакие достоинства в глазах Эда не могли перевесить этих недостатков. Он любил искренних женщин, не боявшихся своих желаний. И даже если они скрывали свои истинные чувства, Эд охотно принимал игру, в которой ему предстояло получить желаемое, не вызывая на открытый бой. Он всегда так делал. А Магдалена так не умела или не хотела. Все её страсти сводились к долгому немигающему взгляду, которым она буравила его вне зависимости от того, являлся ли он к ней с подарком, с поручением от отца или пьяный вдрабадан. Все её желания сводились к тому, чтобы он не выставлял её в негодном свете — бедняжка сильно страдала из-за запятнанности своего происхождения и, без сомнения, была ещё более оскорблена, когда ей навязали в мужья безродного выскочку, сумевшего втереться в доверие к её отцу. По правде говоря, она должна была ненавидеть Эда — Лизабет, поменяйся они местами, наверняка бы его ненавидела, забавляя и распаляя этим его самого. Но Магдалена была другой. До того другой, что он даже немного побаивался её. Нет, не то чтобы побаивался… скорее, остерегался. Сложись иначе, он предпочёл бы не иметь с ней ничего общего. Но, увы, у Грегора Фосигана больше не было побочных дочерей.
А сегодня, когда она ни с того ни с сего осмелела настолько, чтобы заявить права на его свободное время, он слегка опешил от неожиданности — до такой степени, что остался. И потом, когда она внезапно обвила его шею своими холодными руками и призналась в любви, словно шестнадцатилетняя девочка, наслушавшаяся любовных баллад, и вовсе не знал, что сделать или сказать. Поэтому сразу сбежал — так быстро, как мог, — а вот теперь, обретя наконец свободу, двигался шагом по улице, не зная, куда и зачем ему теперь идти. В «Серебряный рог» совершенно расхотелось — он не услышал бы там ничего такого, что ему уже не поведал сегодня Пиллано, а перемывать кости отсутствующим знакомцам у него не было ни малейшего настроения. Лорд Грегор налюбовался на его физиономию на ближайшие сутки как минимум, в бордель после «Алой подвязки» как-то не тянуло, к Северине ещё рано… Эд внезапно понял, что непроизвольно натянул поводья и теперь стоит посреди улицы, среди снующих людей, торопящихся кто на рынок, до того как он закроется, кто в замок, до того как опустят ворота, и ему совершенно некуда идти. Он ощутил неприязнь, почти отвращение к этому городу, в котором не было места, куда просто хотелось бы пойти, когда не было в том никакой особой надобности. И снова подумал о Магдалене — о её болезненно горящих глазах, впивавшихся в его лицо, когда она смотрела на него с яростной, пугающей мольбой и шептала, что любит его всем сердцем.
«Я мог бы поехать к ней».
Он немедленно решил, что не будет этого делать. Потому что такое проявление внимания непременно закончится постелью — Эд слишком хорошо знал свои слабости, — а спать с ней он не хотел. Не столько потому, что она отпугивала его своей ледяной неподвижностью, сколько потому, что он не собирался делать ей ребёнка. Они спали вместе всего дважды, сразу после свадьбы. Она не была девственницей, и Эд рассудил, что, если он отойдёт в сторону, она не зачахнет без мужского внимания — в конце концов, своим собственным поведением в этом отношении он давал ей полный карт-бланш. Она, впрочем, была осторожна, за год так и не понесла — ни от него, ни от кого-либо из своих любовников. Это было хорошо. Родись девочка, ещё полбеды, но Эду вовсе не улыбалось появление ещё одного Фосигана, который может претендовать на престол конунга, даже если это будет его собственный сын.
«И всё же можно было бы просто поехать к ней, — подумал он снова. — Просто поехать и не трахать её. Бес подери, Эд, ты всё же должен учиться держать себя в руках. Сели бы у камина, поболтали… хотя, Гилас, о чём с ней можно болтать?»
Но всё же эта мысль, как он ей ни противился, чем-то отзывалась в нём — и не давала ему развернуть коня в сторону ремесленного квартала и немедленно отправиться к Северине. Смешно, но из-за этих мыслей о Магдалене он чувствовал вину перед ней. Хотя никогда не обещал ей не думать о других женщинах. Она об этом и не просила.
«Ладно, — решил он в конце концов, раздражаясь сам на себя за долгие колебания, — поеду в какой-нибудь кабак и нажрусь. По-простецки, без изысков. Сниму, чёрт подери, напряжение».
Эта мысль ему понравилась куда больше всех предыдущих. Он уже оглядывался в поисках ближайшего трактира и провёл рукой по поясу, чтобы проверить, сколько у него с собой денег — и выругался, мигом растеряв только-только приобретённую безмятежность. Кошеля на поясе не было. Могли срезать, конечно, пока он тут мечтал, но более вероятно, что Эд снова попросту забыл его — второй раз за день.