Остапенко Юлия Владимировна. Тебе держать ответ

   Но потом лорд Вайленте протянул руку, указывая вперёд, и тогда не увидеть он уже не мог.
   — Адриан, смотри… Похоже, боги тебе всё-таки ответили, — вполголоса сказал он, и Эд, разом очнувшись, резко повернулся туда, куда он указывал.
   И увидел ответ.
   Окованные железом ворота Нижнего Сотелсхейма, которые не мог взять ни один таран, медленно поднимались, десятифутовая в толще стена втягивала в свои недра дуб, окантованный стальными зубцами. Одинокий всадник в золочёных доспехах, со щитом, разделённым на жёлтое и оранжевое поля, выехал и поскакал через поле, разделявшее стены Сотелсхейма и лагерь свободных бондов. Он держал наперевес то, что Эду в первый миг показалось копьём; но, преодолев половину пути, всадник взметнул древко к небу, и по ветру развернулось и заполоскалось самое немыслимое, самое невероятное знамя — белый флаг!
   Парламентёр в цветах Фосигана вышел с белым флагом!
   — Молог раздери! Они сдаются! — изумлённо крикнул кто-то, и крик этот словно пробудил закосневший в бездействии лагерь Адриана Эвентри от двухмесячной спячки. Люди вскакивали, хватались за оружие, бессвязно переговаривались. Удивления было больше, чем радости. Рядом с Эдом вмиг оказались почти все бонды, пришедшие с ним к Сотелсхейму: Ролентри, Карстерс, Тортозо, Блейданс, Тартайл. Вдалеке страшно бранился старый Флейн, который давно уже не мог передвигаться самостоятельно и теперь поносил замешкавшихся оруженосцев, служивших ему поводырями.
   — Что происходит? Ты говорил с кем-то? — возбуждённо спрашивал Бертран, заглушая наперебой галдящих бондов. Он примчался сюда с тренировочной площадки и был весь в мыле, от него несло потом и кровью, словно он только что прибыл с поля боя. Его ноздри раздувались, пот блестел между отрастающими щетинками волос на бритой голове. Почему-то в этот миг он показался Эду особенно юным. Мальчишка, жадный до драки… Эд чувствовал себя стариком в сравнении с ним. Но потом вспомнил, что именно этот мальчишка собственноручно отсёк голову Дэйгону Одвеллу.
   Всадник в цветах Фосигана неподвижно стоял посреди поля. Конь под ним, такой же белый, как знамя на древке, нетерпеливо гарцевал, едва сдерживаемый рукой всадника.
   — Коня мне, — сказал Эд, когда гомон вокруг немного улёгся. — И доспехи без знаков.
   — Зачем?! — изумился юный Тартайл, широко распахнув глаза; он был на год моложе Бертрана и изумлялся чаще прочих. — Вы не выедете к нему в ваших цветах? Посмотрите, это же официальный парламентёр! Сотелсхейм сдаётся!
   — Бертран, помоги мне переодеться. Ни минуты нельзя терять, — не ответив мальчишке, сказал Эд. Его брат ошарашенно кивнул. Бонды расступились, когда они быстрым шагом прошли по лагерю и скрылись в палатке Адриана. Тот немедленно стал расшнуровывать завязки наруча, не отводя глаз от красно-белой эмали, которой была покрыта сталь.
   — Адриан, что ты делаешь? — тихо спросил Бертран.
   Тот не ответил. Бесполезно объяснять, да и времени нет. Он знал, кто выехал к нему сдавать город, — и очень сомневался, что действительно с этой целью. Но это и не важно. Главное, Янона наконец ответила на его мольбу. Она дала ему шанс всё изменить. Тот самый единственный шанс, который ему и был нужен. Теперь всё пойдёт как надо.
   Кто-то принёс лёгкий доспех из вареной кожи — видимо, первое, что удалось найти. Эд ехал на переговоры, а не на бой, потому вполне можно было удовлетвориться этим — главное, что доспех был нейтральных, ничьих цветов — ржаво-коричневый. «Точно такого же цвета была моя куртка в тот день четыре года назад, когда я испортил охоту конунга», — вспомнил Эд и улыбнулся. Славный знак. С этого мы начали, мой конунг, этим и закончим. Как верно подметил Сван — всё заканчивается рано или поздно.
   Вопрос в том, как.
   — Я поеду с тобой, — сказал Бертран, когда последний шнур был затянут и Эд приладил к поясу меч.
   — Он выехал один. Я тоже пойду к нему один.
   Бертран начал было возражать, и Эд крепко сжал его плечо, заставив смотреть себе в глаза.
   — Верь мне. А не веришь — так хотя бы слушайся.
   К палатке уже подвели его кобылу. Эд вскочил в седло и, пришпорив лошадь, с места пустил её в галоп. Он хотел, чтобы его конунг видел, как он спешит, как рвётся к нему, как жаждет этой встречи. Он хотел, чтобы его простили.
   Он знал, что его простят.
   Всадник посреди поля неподвижно ждал его приближения, уперев древко белого стяга в землю рядом с копытами жеребца, тревожно топтавшими невспаханную землю. Приближаясь к нему, Эд думал, что они съедутся как раз в том месте, которое определяет границу полёта стрелы равно от городских стен и от лагеря. Это было в той же мере риском, в которой и доверием. «Именно так мы с вами и живём, мой лорд, — подумал Эд. — Риск и доверие в равной степени, и выбор всегда за каждым из нас».
   Для встречи с ним Фосиган выбрал лучший свой парадный доспех. Пока Эд приближался к месту встречи, кучившиеся на небе облака слегка расползлись и меж ними выглянул солнечный луч — словно Ясноликая Уриенн послала робкую улыбку людям, замыслившим наконец не войну, а мир. Луч этот скользнул по золочёной эмали на опущенном забрале Фосигана, и от разом притихшего ветра белое полотнище дрогнуло и опало, полоснув всадника по плечу. Он всё так же не двигался. Он ждал.
   Эд перешёл с галопа на рысь, потом на шаг, и остановился — так близко, что белый Фосиганов конь пряднул ушами, заржал и потянулся мордой к морде кобылы Эда.
   — Приветствую вас, мой конунг.
   Конь Фосигана взбрыкнул передними ногами. Сидевший на нём человек молчал.
   — Я хотел вас видеть. Давно хотел. Благодарю, что…
   Закончить он не успел.
   Рука в стальной перчатке, державшая древко знамени, разжалась. Белый флаг в последний раз хлестнул полотнищем по набухшему влагой воздуху и упал наземь, в вязкую весеннюю грязь. И рука, за миг до того державшая белый флаг, рванула из ножен меч.
   — Ты убил мою сестру, — прозвучал из-под опущенного забрала глухой, хриплый мальчишеский голос. — Отца убить я тебе не дам.
   Он двигался быстро, очень быстро, но Эд был опытным дуэлянтом и успел бы увернуться и обнажить клинок, если бы в этот самый миг до его слуха не донёсся крик с Сотелсхеймской стены — далёкий, гневный крик… Он не узнал голоса и не разобрал слов, но за долю мгновения, отделявшую встречу стали с его плотью, успел осознать, что человек, выехавший к нему с белым флагом в цветах конунга, не должен был, не имел права находиться здесь…
   «Как глупо», — подумал Эд, когда остро заточенный клинок впился в его незащищённую шею. Конечно, Сотелсхейм не мог вскинуть белый флаг. На то он и Сотелсхейм.
   — Квентин, не надо… — успел выговорить Эд, и его ожгло болью. В шею слева словно впились чьи-то жадные зубы. Он инстинктивно рванулся в сторону, не понимая, почему всё ещё жив, и схватился за горло рукой, чувствуя, как пальцы заливает горячая кровь. Всадник на белом коне взмахнул мечом снова. Эд видел теперь его глаза, с яростной, свирепой ненавистью блестевшие сквозь прорези забрала. «Как же я сразу не понял, — бессильно подумал Эд, зажимая рану и даже не пытаясь защититься. — Как не понял сразу…»
   И в этот миг он понял всё.
   Квентин!
   — Остановись, — сказал Эд, чувствуя во рту солёный привкус крови, и увидел сталь, сверкнувшую в луче солнца, и оскаленные зубы коня, и копыта, топчущие белое знамя, забрызганное кровью — его кровью…
   Красное на белом — цвета клана Эвентри.
   Он слышал рёв, сотрясший долину по обе стороны от Сотелсхеймских стен. И через долю мгновения лавина стрел обрушилась на Квентина Фосигана.
   — Нет! — из последних сил закричал Эд — нет, не Эд, это кричал Адриан Эвентри, так же, как кричал он над бездыханным телом Пита Доффи, смерти которого не хотел. Он ничьей смерти никогда не хотел. Разве что своей собственной.
   Большая часть стрел, метивших в Квентина, отскочила от его доспехов. Одна вонзилась в прорезь между пластинами на бедре, две — в руку между звеньями наруча, ещё одна — под ключицу. Квентин осел и стал сползать с коня. Адриан отнял ладонь от своей окровавленной шеи и соскочил наземь в тот самый миг, когда Квентин рухнул с лошади — прямо на белый флаг, который сам же и осквернил.
   — Нет, проклятье, прекратить! — во всю мощь своих лёгких закричал Эд. Конечно, его не могли услышать — слишком громкий, слишком яростный крик стоял над долиной вокруг Сотелсхейма. Они все видели, что сделал человек в цветах Фосигана. Ни один из них не мог даже вообразить большего вероломства, большего оскорбления. Они были спящим зверем, которому потехи ради подпалили шерсть. Зверь проснулся и был в ярости. Болезненно обострившимся зрением Эд увидел, как лучники снова накладывают на тетиву стрелы. И увидел даже, как дрожит от ярости поднятая рука Бертрана, подающего сигнал к залпу.
   Эд не стал больше кричать. Он обхватил неподвижное тело Квентина обеими руками и закрыл его собой. Доспехи, надетые на мальчике, были вымазаны в крови, только Эд никак не мог понять, его ли это кровь или кровь самого Эда, всё ещё хлеставшая из оцарапанной шеи.
   Он ждал залпа, почти хотел его. Но у Бертрана, видимо, тоже были острые глаза.
   Тяжело дыша, Эд обернулся. Ряды людей, которых он всего час назад держал в своих руках, смешались. Бонды спешно готовили наступление. «Боги, нет… моя богиня, нет, разве этого ты хотела?! Ты хотела, чтобы я спас их всех, а не губил…»
   «Ты спас в этот раз, а в другой — погубишь», — всплыли в памяти забытые слова Тома, сказанные в зареве ночной битвы. Том стоял тогда меж ним и Анастасом — так думал Адриан Эвентри, не зная, что на самом деле Том встал между ним и теми смертями, причиной которых он мог стать…
   Которые уже случились.
   Десять тысяч людей, уставших колебаться и ждать, шли штурмом на Сотелсхейм.
   Эд отвернулся от них и снял с Квентина шлем, осторожно стянул подшлемник. Голова мальчика, больше не поддерживаемая железом, запрокинулась назад — он потерял сознание. «Странно, что сам я ещё на ногах, — отстранённо подумал Эд и улыбнулся. — Это тот шанс, который ты мне даёшь, Алекзайн? Или…
   Или — не мне?
   Квентин, Квентин… Слышишь этот рёв за моей спиной? Видишь эти тысячи копий, направленные теперь на твоего отца? Я привёл их сюда, но не затем, чтобы это случилось. И этого бы не случилось, если бы ты не сделал то, что сделал…
   Ты — Тот, Кто в Ответе за это. А я думал, что ты родился в Эвентри… какой же я был дурак…»
   — Вот я тебя и нашёл, — прошептал Эд, проводя окровавленной ладонью по взъерошенным тёмным волосам мальчика, которого собирался и не мог, должен был и не хотел убивать. Мальчика, который начал эту войну — вместе с ним.
   — Держись, — сказал Эд и, подхватив Квентина под мышки и колени, рывком встал. Голова у него шла кругом, он пошатнулся, но не упал. К ним уже скакали во весь опор — Эд не видел, кто, не различал цветов, людей, камни, траву, солнце — всё слилось и перемешалось. Но рук он не разжал. Квентин был очень лёгким. «Он же ребёнок, — подумал Эд, — ему всего пятнадцать лет. Почти столько же, сколько было мне, когда я узнал, кто я такой».
   — Он должен жить, — с трудом выговорил Эд, когда его обступили храпящие лошади, закрывшие от него солнце. — Должен! Вам понятно? Никто не должен умереть!
   «Никто, кроме меня», — подумал он, уходя.
   «Ну, ответь же мне. Хотя бы теперь-то ответь! Ты этого хотела? Я должен был хотеть этого? И имеет ли какое-то значение, чего мы хотим, — не важно, люди мы или боги?»
   Эд Эфрин стоял в потоке света, широко раскинув руки, и кричал, требуя ответа если не у своей богини, то у любого из богов. Их так много, этих богов Бертана! И ни один их них не снизошёл до него.
   Хотя на миг ему почудилось — да, один всё же снизошёл. Вернее, одна. Та, которая отзывалась всегда. У неё были такие тёплые руки.
   — Лежи, — сказала Северина, когда он распахнул глаза и попытался сесть. — Лежи, Эд. Ты потерял много крови.
   Она была одета по-дорожному, в платье с узкой юбкой, волосы стянуты на затылке в пучок и спрятаны под косынку. Он всегда являлся к ней в аптеку нежданным, потому чаще видел её такой, чем успевшей прихорошиться к его визиту. Именно такой он её любил.
   — Откуда ты здесь? — спросил он и застонал от бессилия — так слабо и тихо звучал его голос. — Я же велел тебе уходить из города…
   — Я и ушла, — спокойно сказала она. — Как видишь, я не в городе. Я здесь.
   — Здесь опасно, — прошептал Эд и закрыл глаза.
   — А где безопасно? Помолчи, я должна сменить тебе повязку.
   Шея горела, словно он лежал головой в костре.
   — Глубоко? — хрипло спросил Эд.
   — Было бы глубоко — мы бы с тобой не беседовали, несчастье ты моё. Лезвие едва содрало кожу. Ты счастливчик, Адриан Эвентри.
   Не открывая глаз, он нашарил её руку и сжал, наверное, слишком сильно. Ему было так больно, так тяжко, когда он слышал это имя, но теперь — странное дело! — ему впервые за прошедшие годы не захотелось одёрнуть ту, что назвала его так. Адриан Эвентри. «Да. Это моё имя. Меня зовут именно так».
   — Что происходит? — Он слышал шум за стенкой палатки, но тот казался приглушённым, далёким.
   — Твои септы отправились мстить за тебя, — сказал Северина, накладывая ему на шею что-то холодное и вязкое.
   — Они не мои септы, — прохрипел он. — И не надо за меня мстить…
   — Это уж не тебе решать, — печально улыбнулась она. Эд сглотнул — и тут же закашлялся от боли, которую кашель лишь усилил.
   — Чёрт, — отдышавшись, выговорил он. — Заштопывай меня скорее, я должен идти… О боги, как ты всё-таки здесь очутилась?
   — Если помолчишь минуту и будешь лежать смирно, то расскажу. Но сперва выпей.
   Он выпил горькую дрянь, которую она влила ему в рот, и слушал её короткий рассказ. Получив его письмо, поступила, как он велел: собрала свои самые ценные снадобья, ушла из города и поселилась в гостинице в двух лигах от Сотелсхейма. Там они сидела и ждала его. Она знала, что он придёт, и не собиралась навязываться ему, просто хотела быть рядом на случай…
   — На случай, если меня опять отравят? — спросил Эд и засмеялся, от чего снова пережил вспышку нестерпимой боли.
   — Я надеюсь, — без улыбки сказала Северина, — что на лезвии не было яда. Ведь он всё-таки Фосиган.
   Он. Да, конечно, он. Адриан Эвентри, ты, как всегда, думаешь только о себе.
   — Где Квентин? Что с ним?
   — Тоже потерял много крови. Когда я перевязывала его в последний раз, он спал.
   Эд шумно выдохнул, хотя и знал, что это причинит ему боль. Но сдержать облегчение было выше его сил.
   — Я пойду к нему.
   — Дай я хотя бы закончу, — сказала Северина.
   И тогда Эд взял её руку, скользкую от мази и горько пахнущую лекарством, и поцеловал тыльную сторону ладони.
   — Я люблю тебя, — сказал он.
   — Я знаю, — ответила она.
   Ещё не успев поднять полог палатки, он понял, что произошло. Но верить не хотел, даже когда увидел.
   Лагерь опустел. По полю перед ним словно прошёлся смерч, влажная после дождя земля превратилась в месиво, перемешанное конскими копытами. Ворота Нижнего Сотелсхейма по-прежнему были открыты. Крик, стон и дым пеленой поднимались над городом. Крепостная стена Верхнего Сотелсхейма, почти скрытая завесой дыма, ощерившаяся копьями и арбалетами защитников, казалась живым существом — огромной серой змей, в которую разом впилась тысяча мечей, и ей оставалось лишь извиваться и корчиться, пытаясь в предсмертной агонии пожрать своих врагов. Там лилась кипящая смола, кипяток и кровь. Рёв накатывал, будто прибой, волнами, то стихая, то поднимаясь до самых небес, — а их снова заволокли тучи. Ясноокая Уриенн испугалась того, что творили создания её матери, и стыдливо спрятала лицо.
   Мимо торопливо проковылял мальчишка-оруженосец, волокущий тяжёлую сбрую. Эд схватил его за плечо.
   — Где Бертран?!
   Мальчишка вскинул на него круглые, ошалевшие глаза — и только мотнул головой в сторону города. Эд схватил его за другое плечо, стиснул, встряхнул.
   — А лорд Ролентри? Блейданс? Карстерс?
   — Все там, — сказал мальчишка. — Пустите, мой лорд меня и так прибить готов, что вовремя не разбудил…
   Об имени лорда, проспавшего штурм Сотелсхейма, Эд спрашивать не стал. Он отпустил оруженосца, и тот поспешил дальше. Эд снова посмотрел на город — сил не было не смотреть. Ох, Бертран. Впрочем, в чём тебя-то винить? Ты не думал, обезглавливая Дэйгона Одвелла; ты и теперь не подумал, когда ринулся против Фосиганов, один из которых предательски пытался убить твоего брата, выманив его под священное белое знамя. Такое и впрямь трудно стерпеть, и вряд ли с этим поспорит хоть кто-нибудь — по обе стороны стены.
   Квентин, Квентин… Что же ты наделал?
   Эд без труда нашёл, где разместили сына конунга, — его палатка была единственной охранявшейся. Воин у входа вытягивал шею, тщетно пытаясь разглядеть гущу драки и явно отчаянно жалея, что ему не выпало в ней поучаствовать. Увидев Эда, он присвистнул и почтительно поклонился.
   — Вот оно как! А лэрд Бертран сказал — вы померли! — воскликнул он.
   Эд знаком велел ему посторониться.
   Квентин лежал на походной кровати — такой же, с которой только что встал сам Эд, — на боку, отвернувшись лицом к стене. Услышав шаги, он обернулся — и, узнав Эда, страшно побледнел. Он попытался сесть, но явно переоценил свои силы и тут же повалился обратно на постель. Его глаза, блестевшие бессильной, отчаянной злостью, подозрительно покраснели.
   Эд подошёл и сел рядом с ним. Он не знал, с чего начать.
   — Я не убивал Магдалену, — наконец сказал он. Квентин вскинул подбородок, его губы дрогнули, но Эд не дал ему времени перебить себя: — Она погибла по моей вине. Это я знаю. Но я не хотел её смерти, я… не знал, что такое может случиться.
   — О да! — горько выпалил Квентин. — И что твои люди будут штурмовать замок моего отца — ты тоже не знал!
   — Они не должны были его штурмовать. И не штурмовали бы, если бы… — он смолк. Причины слишком сложны, не место и не время их объяснять. «Любопытно, — подумал Эд с горькой усмешкой, — как часто Тому, увезшему меня из моего родного дома, хотелось сесть со мной рядом и рассказать всё как есть? И сколько раз он одёргивал себя оттого, что ещё не пришло время, прежде чем сказал то, что я всё равно не был готов услышать?»
   Однако оставалось кое-что, в чём обвинения Квентина были верны, и уж это-то надо было сказать прямо и вслух.
   — Я не хотел причинять зла Магдалене, Квентин. Но твоему отцу действительно придётся умереть.
   — И когда ты это решил? — выкрикнул мальчик, сжимая кулаки и дрожа от гнева, злости, и — это было для Эда больнее всего — от обиды существа, которое жестоко и вероломно предали. — Когда он приблизил тебя к себе? Когда дал тебе всё, что…
   — Раньше. Гораздо раньше, Квентин. Ещё до того, как я узнал, что это по его приказу был уничтожен мой клан.
   Квентин сглотнул, всё ещё сжимая кулаки. «О Гилас, он как я, — подумал Эд. — Он в точности каким был я».
   — Ты лжёшь…
   — Нет. Ты мог бы сам его спросить… впрочем, теперь это не важно. Он умрёт, Квентин, но твоей смерти я не хочу. И никогда не хотел.
   — А что ты со мной сделаешь? — вскинул подбородок тот. — Запрёшь в монастыре, как Одвеллы заперли твоего брата Бертрана? Так я ведь тоже вырасту и вернусь, так же, как он!
   «Боюсь, ты уже вырос, мальчик, — подумал Эд. — В тот самый час, когда решился на эту безумную вылазку… наверняка тайком от своего отца. Все наши беды, твои и мои, оттого, что мы совершаем взрослые поступки и преступления, воображая, будто мы всё ещё дети… и ни в чём не виноваты».
   — Я не запру тебя в монастыре. Я…
   — Что? Ты — что, Адриан Эвентри, или как там тебя! Ты решил занять место моего отца — не знаю, с чего ты взял, что будешь лучшим конунгом, чем он. Ты даже не смог быть хорошим мужем моей сестре! Тебе было на неё плевать, ты думал только о себе. Ты обманывал её… меня… всех! — Мальчишеский голос сорвался от волнения, дал петуха, и Квентин побагровел от смущения и только усилившейся этим смущением злости. И этот перепуганный, взбалмошный, глупый мальчишка — тот, в чьих руках отныне будет судьба Бертана на многие годы вперёд. «Как это страшно, — подумал Эд. Теперь он совершенно ясно понимал, почему Том пытался спрятать его от мира — а мир от него. — Он тоже смотрел на меня и видел себя самого — беспомощного и глупого, способного лишь разрушать».
   «Я должен найти конунга, — подумал Эд. — Немедленно. Пока всё это не зашло слишком далеко». Он едва не рассмеялся от последней мысли — куда уж дальше? Его армия без его ведома и согласия прорвалась в Нижний город — судя по всему, местра Адель наконец нашла способ открыть ворота. Но Верхний Сотелсхейм им так легко не взять. До заката они сожгут всё, что лежит между двумя внешними стенами, убьют тысячи, десятки тысяч людей — ведь Нижний Сотелсхейм составляет едва ли не две трети Тысячебашенного, это простой люд, которому негде укрыться… Каждая минута, которую я просиживаю здесь, у постели ещё одного безответственного мальчишки, — это чья-то жизнь. Но что я могу? Что я могу на самом деле, когда разговор заходит о том, чтобы спасти, а не уничтожить?»
   Тот, Кто в Ответе, несёт в мир не перемены. Он несёт вину. Том говорил это Адриану Эвентри, но тот не слушал. И никто никогда не слушал. Мальчишками все мы думаем, что только дай нам развернуться — и мы спасём мир.
   — Квентин, кто знал о том, что ты поехал меня убивать?
   Упоминание о неудавшейся вылазке заставило конунгова сына стиснуть зубы. Эд знал этот упрямый взгляд исподлобья — слишком хорошо знал. Он будто смотрелся в зеркало, и с каждой минутой ему делалось всё страшнее. Как? Господи, как я мог раньше не понять, не почувствовать? Алекзайн, проклятая ты сука, почему ты молчала?!
   Он протянул руку и жёстко сжал плечо мальчика — перебинтованное плечо, — нарочно впившись в него пальцами. Квентин вскрикнул от боли и попытался высвободиться, но Эд не ослабил хватку.
   — Слушай, — жёстко сказал он. — Смотри мне в глаза. Смотри! Я не собираюсь оправдываться перед тобой. Не сейчас, когда там люди бессмысленно убивают друг друга из-за тебя и из-за меня. Это твои люди, Квентин Фосиган, твой клан поклялся их защищать. Так что прекрати ломаться, словно девка, и отвечай: кто знал о том, что ты собираешься сделать?
   — Никто, — выдохнул Квентин, морщась от боли. — Я взял доспехи отца. И знамя… нацепил простыню на древко… Потом велел открыть ворота. Стражники приняли меня за него…
   — Проклятье! Даже я тебя за него принял! Готов поклясться, если бы твой отец знал, что ты замышляешь, он бы выпорол тебя… что следовало сделать давным-давно, когда ты повадился бегать по борделям.
   Ещё не договорив, он вспомнил ту ночь — ночь, когда пошатнулось безоглядное доверие, которое испытывал к нему конунг. Ночной убийца, Ланс Ортойя, неизвестный юноша, которого Эд стащил с коня — у юноши были странно знакомые глаза, но до того ли ему было тогда…
   «Я думал, что я один в ответе за всё, а потому держу всё в руках. Но был ещё Квентин. Квентин всё это время был рядом. И это он держал в руках меня… хотя и не знал об этом».
   — Как ты собирался вернуться в замок?
   — Никак. Я знал, что меня убьют, — надменно сказал Квентин и посмотрел на Эда с внезапной холодностью — гордый пленник, сохраняющий достоинство даже на допросе. Глупый задиристый щенок. Эд отпустил его плечо.
   — Квентин, я должен попасть в замок и увидеть твоего отца. Мне нужно поговорить с ним. Немедленно. Ты должен провести меня.
   — Я не…
   — В замке наверняка есть тайный ход. Ты его должен знать.
   — Не знаю я никаких ходов, — огрызнулся Квентин, отворачиваясь.
   Эд снова его встряхнул.
   — Прекрати вести себя, как ребёнок! Говоришь, ехал на смерть? А сколько смертей ты принесёшь, если твоя затея провалится — об этом ты подумал?!
   — Ты убил Магду!
   — Я не убивал Магду! — закричал Эд. — Господи! Я никого никогда не хотел убивать, как же вы все понять-то это не можете?! Если бы можно было иначе — я бы делал иначе! Но выбора у меня нет! И не было никогда!
   — У меня тоже! — выкрикнул Квентин и вдруг осёкся.
   Эд поймал направление его взгляда и молниеносно обернулся, вызвав новую вспышку острой боли в раненой шее. Он ждал нападения — и потому замер, когда увидел, кто стоит у порога.
   — Лорд Адриан, эта леди говорит, у неё к вам дело срочное, — сказал стражник.
   Эд встал. Он не сказал ни слова, но стражник всё понял и, кашлянув, опустил полог палатки.
   Лизабет Фосиган, в сером плаще, прикрывавшем её мятое платье, в накинутом капюшоне, скрывавшем растрепавшиеся рыжие волосы, с отчаянием, потрясением, мольбой переводила взгляд с Эда на своего брата.
   — Как видишь, он жив, — после молчания, длившегося дольше, чем позволяло милосердие, сказал Эд. — Можешь его потрогать, если не веришь.
   Она сорвалась с места, кинулась к Квентину и упала рядом с ним на колени, дрожа, плача, целуя его руки. Тот растерянно коснулся головы сестры, никогда прежде не проявлявшей к нему столь бурных чувств; капюшон соскользнул, и Квентин неловко, неуклюже погладил Лизабет по взлохмаченным волосам.
   — О Гилас! — ткнувшись лицом в его бедро, прорыдала Лизабет. — Квентин! Что ты натворил? Почему не спросился отца? Как ты…
   — Не надо, — прошептал тот. — Перестань, Лиз, слышишь, прекрати. Он смотрит.
   Эд и вправду смотрел. Смотрел на женщину, которую использовал, которой позволял использовать себя, которой сломал жизнь и от мести которой едва не погиб. На эту изнеженную, взбалмошную, капризную девчонку, которая пришла к нему сквозь разделявший их ад битвы. Он смотрел и ждал, чтобы она сказала, зачем пришла.