Страница:
Когда он открыл глаза и увидел над собой тёмно-бордовый прямоугольник балдахина с силуэтом орла, вышитого золотистой нитью, первой его мыслью было: «Анастас меня убьёт!» Он однажды уже просыпался вот так, в этом самом месте, и именно с этой мыслью. Тогда он тоже болел — но не оспой, нет, это была не оспа, просто он слёг с простудой, и мать велела перевести его в отдельные покои, чтобы он не заразил младших. На время болезни ему отдали комнату старшего брата, а самого Анастаса временно переселили к Ричарду. В то утро Адриан открыл глаза и подумал, что Анастас, должно быть, страшно зол на него за то, что он так бесцеремонно вторгся в его владения. Во всяком случае, Адриан на его месте злился бы ужасно. И когда в тот же день Анастас заглянул навестить его и поймал его затравленный взгляд из-под натянутого на самый нос одеяла, то даже не стал ничего спрашивать, только взъерошил ему волосы и сказал странным, непривычно низким голосом: «Ну и дурачина же ты, братишка».
Но всё равно даже теперь, через несколько лет, когда Адриан снова проснулся в этой комнате, первая его мысль была точно такой же.
А второй мыслью было: «Я дома!» Он ведь знал, он помнил этот балдахин, и гобелен со сценой соколиной охоты на противоположной стене.
А потом он вынырнул из дрёмы, перевитой смутными то ли снами, то ли воспоминаниями, и проснулся окончательно.
Ставни были закрыты, и в комнате, ещё недавно принадлежавшей Анастасу Эвентри, царил сумрак, разрываемый красноватым светом пламени, потрескивавшего в камине. Адриан медленно выполз из-под тёплого стёганого одеяла, оглядываясь так, словно видел это место в первый раз. Нет сомнений, гобелен тот же самый. И стол с резным креслом у окна. И небольшой комод у стены. В прошлый раз, когда Адриан проснулся в этой комнате, Анастас сказал, сразу после того, как взъерошил ему волосы: «А вот если в комод полезешь — точно прибью». После такого заявления Адриан, прежде не обративший на скучную мебель никакого внимания, немедленно полез в комод, едва дождавшись ухода брата…
Адриан встал и, покачнувшись, ухватился за столбик кровати. Голова уже не горела, и в груди почти перестало ныть, он больше не кашлял, но чувствовал ужасную слабость во всём теле. В комнате пахло гарью, путом и лекарствами. С трудом добравшись до окна, Адриан вцепился в подоконник, постоял немного, восстанавливая силы, а потом открыл ставни.
Окна в комнате Анастаса выходили во внутренний двор. Адриан видел кузницу, часть амбара и калитку в крепостной стене, не охраняемую, но забранную засовами и заставленную телегой, на которой громоздилось оружие. То же самое он мог бы видеть из детской спальни этажом выше, если бы там оказался. По двору сновали люди, никто из них не смотрел вверх и не мог встретиться с ним взглядом. У стены рядом с кузницей всё ещё валялась деревянная колода — та самая, на которой они с Анастасом сидели после семейного совета. Анастас курил и говорил что-то, чего Адриан теперь никак не мог вспомнить. Но помнил лицо брата, мечтательное, со слегка прищуренными глазами, в пелене дыма. И помнил, как тепло ему было, когда он смотрел на это лицо. И ещё помнил, как стало холодно при воспоминании о нём позже, когда Бетани сказала…
«Я дома, — подумал Адриан. — Я так хотел домой, и вот я дома».
Он почувствовал, как дрожат его плечи, но ничего не смог с этим сделать. Он думал об Анастасе, о Бетани, об Алисии, о Бертране, о Ричарде-младшем, об отце, о маме. О маме, когда она брала его на руки, совсем маленького, и называла «Адо». Адриан Эвентри стоял у окна в комнате, больше не принадлежавшей его брату, в замке, отобранном у его рода, и думал о своей семье, думал впервые с того дня, как покинул их, думал о каждом из тех, кто обижал его и не замечал, думал, что любит их всех. И впервые он думал о том, что, скорее всего, больше никого из них никогда не увидит. Отца и Ричарда — точно не увидит, и маму тоже, и Бертрана, и девочек… И он никогда не подозревал, что даже думать об этом может быть так больно.
«Я как будто верил, что вот вернусь — и они тоже вернутся, — подумал он, проводя ладонью по мокрому лицу. — И всё вернётся, всё станет, как было. О Гвидре, о чём я только думал?»
Он сглотнул слёзы и, прерывисто вздохнув, повернулся. Дневной свет выхватил из темноты углы комнаты, и Адриан увидел, что на комоде лежит одежда. Он вздрогнул, только теперь заметив, что раздет почти донага — на нём была только ночная сорочка. Он не помнил, кто и когда его переодел. Он вообще ничего не помнил, не знал даже, какой сегодня день. Адриан взглянул на дверь. Вряд ли стоило тешить себя иллюзиями, но он всё же попытался. Заперто, конечно. Он обречённо подёргал ручку и снова посмотрел на одежду. Что-то в ней его смущало. Он заставил себя сдвинуться с места и, подойдя ближе, взял в руки то, что лежало на комоде.
Это был очень добротный, отлично сшитый костюм — точно по его мерке. Белоснежная батистовая сорочка, куртка и брюки из красной замши, тёмно-красный плащ, отделанный белым кроличьим мехом, перчатки и пояс из белой кожи, небольшая шапочка с залихватски загнутыми полями и белым пером. И лоснящиеся, до блеска начищенные сапоги из кожи винного цвета на полу.
Хороший крой. Дорогие ткани. Цвета его клана.
Адриан услышал шелест ткани в своих руках и понял, что изо всех сил стискивает кулаки. Опомнившись, слегка разжал руки. У него никогда не было такой красивой одежды. В последние годы денежные дела Эвентри шли неважно, и Адриан донашивал обноски Анастаса. У него был один парадный костюм красного и белого цветов, сшитый специально для него, который полагалось надевать на торжества. Да только торжества случались редко, и мать запрещала Адриану носить эту одежду без особого повода. Большую часть времени он бегал в простой рубашке и штанах, в обычных башмаках, как простолюдин. А в последние месяцы так и вовсе выглядел как последний нищий…
И вот теперь отчего-то Индабираны, стремившиеся уничтожить его клан, решили разодеть своего пленника, словно конунгова сына.
«Или это не Индабираны, — подумал Адриан. — Это тот… принц. Так похожий на Тома. В белом и лиловом».
Цвета Одвеллов.
— Не рано ли вам вставать с постели, юноша?
Адриан обернулся, невольно разжимая руки. Батистовая сорочка, треснувшая в его подрагивающих руках по шву между рукавом и горловиной, скользнула на пол. Мужчина, вошедший в комнату, неодобрительно покачал головой.
— Ну-ка ложитесь в постель, сударь. Я не для того вытаскивал вас из могилы, чтобы вы теперь пустили насмарку все мои труды.
Он говорил спокойно, негромким приятным голосом, с напускной строгостью. У него было полное лицо и живые лучистые глаза. Адриан смотрел на него широко распахнутыми глазами, не в силах двинуться с места. Всё происходящее казалось ему наваждением, продолжением недавнего сна. Сейчас дверь за спиной этого человека откроется, войдёт Анастас и… и Алекзайн следом за ним.
— Вы меня не помните?
Лекарь, успевший подойти и положить ему на плечо свою мягкую ладонь, остановился и пристально посмотрел ему в лицо.
— Мы встречались в Скортиаре, — настойчиво напомнил Адриан. — В середине лета. У леди Алекзайн.
В ясных глазах лекаря промелькнуло лёгкое удивление.
— В самом деле, — проговорил он. — Теперь я вспомнил. Надо же… А я всё думал, отчего ты кажешься мне знакомым. Но тогда ты не был таким худым и не умирал от воспаления лёгких, так что немудрено, что я тебя не сразу признал. Что ж, приятно вновь встретиться. А теперь в постель.
Адриан подчинился, чувствуя необъяснимое возбуждение. Отчего-то его взбудоражило это совпадение.
— Что вы здесь делаете? — спросил он, пока лекарь щупал его лоб и узлы, вздувшиеся под кожей на шее.
— То же, что и везде, по мере сил. Лечу. Открой рот и покашляй.
Адриан снова подчинился, а когда лекарь отстранился от него, быстро спросил:
— Вы знаете, кто я?
— Как ты спал? По нужде ходил сегодня?
— Проклятье, да ответьте же мне!
— Простыни насквозь мокрые, — пробормотал лекарь, проводя рукой по постели. — Почему они убрали от тебя сиделку?
— Сиделку? — Адриан заморгал. — О чём вы…
Но он не договорил, потому что в памяти тут же всплыла худенькая фигурка, бледное личико, срывающийся голос, и страх в глазах становится ещё отчётливее… На миг ему показалось, что это та самая девочка, которую он просил помочь ему далеко отсюда, в трактире. А потом он понял, что у неё лицо Вилмы.
— Что с тобой, мальчик? Тебе дурно? — Мягкая ладонь снова легла на его лоб. «Мягкая, — подумал Адриан отрешённо. — Никаких мозолей. Ах да, он же бережёт свои руки, этот человек».
— Не помню никакой сиделки, — проговорил он, отводя руку мужчины от своего лба. — Я проснулся только что и был один. И я здоров.
— Ещё не до конца, но уже почти, да. Хотя это и довольно странно… Однако вставать тебе всё равно рано. Ты должен будешь…
— Вы знаете, что я Адриан Эвентри? — резко спросил он. — Знаете или нет?
Лекарь слегка отстранился от него. Его глаза были такими же удивлённо-равнодушными, как несколько недель назад, когда Адриан обвинял его в бездействии в то время, когда забулдыга в деревенской таверне приставал к Вилме.
— Да, мне сказали.
— Вы ненавидите меня?
— Нет. С чего ты взял?
— Почему же вы служите Индабиранам?
— Я не служу им, мальчик. Я шёл через этот фьев, и мне нужно было где-то остановиться. Здешние трактиры сейчас неприветливы, к тому же, — в его голосе зазвучало раздражение, — мне пришлось столкнуться со сборщиком податей в Логфорде, и у меня просто нет средств на постой в тавернах. А здесь к тому же была возможность подзаработать.
— Почему Индабираны не прислали ко мне своего лекаря?
— Он отказался тобой заниматься. Отворил тебе кровь и предложил лэрду Одвеллу помолиться богам. Лэрд Одвелл предложил ему помолиться своим и велел повесить.
Адриан заморгал. Лекарь коротко улыбнулся при виде его растерянности.
— Не кори себя, мальчик. Он был плохим врачом. Тебе повезло, что я оказался поблизости.
— Вы тоже отворяли мне кровь?
Лекарь рассмеялся.
— Ну уж нет, одного раза с тебя более чем достаточно! Тебе ставили компрессы и поили травами. Я никому из своих пациентов не отворяю кровь. Это устаревшая метода.
— А оспу? Её вы как лечите?
Было что-то странное в этом мгновении. Они оба это почувствовали: равнодушная невозмутимость впервые исчезла, на лице лекаря появилось слегка встревоженное выражение — так, словно кто-то узнал его тайну, которую он пытался скрыть. А Адриан думал, что ему нужно изыскать способ сбежать отсюда, может быть с помощью этого человека, коль скоро он не слуга Одвеллов. Но вместо этого он задавал ему какие-то совершенно нелепые вопросы о том, что на самом деле не имело никакого значения…
И всё же он спросил ещё раз, тихо, но с нажимом, не давая возможности уйти от ответа:
— Как вы лечите чёрную оспу, сударь?
— Странный вопрос для мальчика твоих лет… и твоего положения, — произнёс лекарь. — Но отвечу. Я пока что никак её не лечу. У меня есть одна теория, но… тебе это ни к чему. Я сейчас узнаю, почему ушла сиделка, она принесёт тебе травы, выпей и поспи.
— Miale kelu, — сказал Адриан, — nostro ortedzhi karune, al’tazaro otro.
— Что? — лекарь резко встал. Он глядел на Адриана так, словно тот вслух молился Мологу.
— Mielane kirpin, suleno ordan biene, letorgo, leturae it nardo. Kropastiamino ed spedra kal’nioza brusta. Kropastia mino ed spedra kal’nioza brusta, riverrado al’dano, it orpio, it narue. Dra fiosa lienne rista, ed miale kkelu ariona dar Battiia Rosa. Там дальше было ещё. Мне продолжать?
— Довольно. У тебя превосходная память. Кто велел тебе это выучить?
— Никто. Я сам. Жалею теперь, что не взял ту книгу с собой. — Адриан помолчал. Лежать в постели было тепло и почти спокойно, он устал от движения, его клонило в сон. Но он продолжал: — Я это выучил, но не знаю, что оно означает. Вы ведь именно это переписывали, да? Эту книгу… она не захотела вам отдать?
Лекарь странно дёрнул уголками рта, словно откусил от кислого яблока.
— Почему ты так интересуешься оспой? Леди Алекзайн знала об этом?
Адриан рассмеялся. Смех сразу перешёл в кашель. Он с трудом отдышался.
— Знала. Ещё бы, — хрипло сказал он и резко добавил: — Это её стараниями я здесь. И не удивлюсь, если её стараниями теперь говорю с вами.
— Что ты имеешь в виду?
— Не важно. Ради всего святого, сударь, ради Гилас, скажите мне, что было написано в этой книге.
Лекарь в нерешительности опустился на край кровати. Маска равнодушия наконец слетела с него, но он не выглядел особенно уверенным. Адриан слушал то, что он говорил дальше, запоминая каждое слово, с жадным, болезненным вниманием. Он никого никогда не слушал так прежде. Только её.
— Эту книгу привезли из-за моря два десятилетия назад, как раз после эпидемии. Насколько я знаю, в этой части мира она существует в единственном экземпляре. Её написали в Фарии, далёкой западной земле. Говорят, что оспу там сумели победить, и не только оспу, но и прочие заразные болезни. В этой книге описано, как. Когда жрецы Гилас узнали про этот трактат, они велели отыскать его и сжечь. Хранить его запрещено. Храмовники считают ересью то, что там написано. И они никогда не допустят, чтобы кто-либо попытался воплотить это в жизнь.
— И что же это? — нетерпеливо спросил Адриан.
Лекарь вздохнул.
— Тебе, думаю, это покажется кощунством. Ты, возможно, знаешь, что коровы тоже болеют оспой. Суть в том, что на теле больного животного надлежит сделать разрез — желательно на месте одного из чирьев. Гной, добытый оттуда, нужно смешать с определёнными травами и развести всё это в воде, смешанной с золой. Затем нужно сделать надрез на теле здорового человека и помазать ранку этой смесью…
— То есть… заразить его оспой?!
— Да. Но это не та хворь, от которой умирают. Травы и зола в смеси ослабляют силу заразы, содержащейся в гное больного. И здоровому передаётся ослабленная, стреноженная оспа. Её он может побороть. Он заболеет, но не так уж сильно, и быстро встанет на ноги, у него даже не останется оспин после такой болезни. И настоящий мор после этого уже его не возьмёт. Это называется прививание.
Адриан слушал не сглатывая. Потом покачал головой.
— Но это же… как убийство. Это не лечение, а наоборот! А что если человек всё-таки умрёт?! Как можно лечить, заражая?!
— Вот именно это и говорят наши лекари и жрецы Гилас, — усмехнулся лекарь. — Надо заметить, о чёрной оспе они знают не больше, чем ты, мальчик.
Адриан покраснел. В самом деле, нашёлся тоже, учёный муж. Но всё равно то, что он узнал, звучало невероятно. Никто никогда не согласится, чтобы его намеренно заразили оспой, даже если ему пообещают, что он от этого не умрёт. Это нелепость. Должен быть другой путь.
— Зачем вы это изучаете? Ведь вам никогда не позволят этим заниматься!
— Мне — нет, — сухо сказал лекарь. — Но я надеюсь, что, быть может, следующее поколение будет мудрее. Может, ещё один экземпляр «Miale Allerum» однажды попадёт в Бертан. И, может, однажды мы получим достаточно образованного и мудрого конунга, который сумеет сломить сопротивление жрецов и позволит испробовать прививание. А также согласится выделить солдат, которые будут связывать пациентов, чтобы не вырвались и не убежали от своего спасения. — Он рассмеялся, скорее горько, чем весело. Адриан напряжённо слушал его, изо всех сил пытаясь запомнить сказанное как можно точнее. Мысли неслись в его голове с дикой скоростью, налетая одна на другую. Алекзайн тоже говорила про конунга. Говорила, что он должен дать Адриану корабли. Что надо убить тех, кто приносит мор с востока. Но что, если мор однажды придёт из другого места — с юга или с севера? Что, тогда снова поднимать корабли? Куда как надёжнее построить защитную стену, чем совершать бесконечные набеги на неведомых врагов, грозящих твоему дому… но только всё равно это безумие. Даже конунг не сможет заставить людей добровольно принимать в своё тело болезнь. Разве что если они будут очень доверять этому конунгу.
— Что такое Battia Rosa?
— Чёрная оспа, конечно. Что же ещё это может значить? — сказал лекарь и вдруг улыбнулся. — Но меня в самом деле удивляет, что ты задаёшь мне все эти вопросы. Ты и впрямь ещё не до конца оправился. Тебе нужно поспать.
— Вы можете переписать для меня эту книгу? То, что успели переписать у леди Алекзайн? Или дайте мне, я сам перепишу. Пожалуйста!
Он подался вперёд и схватил мужчину за руку; у него снова горела голова, он дрожал, он знал, что должен сделать, и в то же время совершенно не знал, как этого добиться. Но теперь всё встало на свои места. От начала и до конца.
Лекарь не отнял свою руку и не повторил, что ему нужно отдохнуть. Только смотрел на Адриана странным, задумчивым взглядом. Потом проговорил:
— Я останусь тут ещё какое-то время. Лэрд Одвелл очень добр ко мне. К тебе, как я понимаю, тоже. Если он позволит, я думаю, ты сможешь переписать её. Когда окрепнешь. Хотя если она так интересует тебя, ты мог попросить у своей леди.
— Она не моя леди, — сказал Адриан.
И тут же понял, что это глупо. Глупо обвинять её, даже если она заслуживала обвинений. Он собирался сделать то, что она ему велела, и по непостижимой причине верил, что справится. Он как будто забыл, где находится, в чьей он власти, забыл собственное имя. Он думал лишь о том, что только что услышал. И о том, что если теперь забудет это и выкинет из головы, то тысячи тысяч жизней будут на его совести. Ведь он узнал, как их можно спасти, и отмахнулся от этого шанса, не поверил в него, ничего не сделал. И значит, он в ответе за это.
Адриан подумал об Анастасе, о маме, о Вилме, о том, что не хочет больше быть в ответе за беды, случающиеся с другими.
Когда лекарь ушёл, он лёг и закрыл глаза.
2
Но всё равно даже теперь, через несколько лет, когда Адриан снова проснулся в этой комнате, первая его мысль была точно такой же.
А второй мыслью было: «Я дома!» Он ведь знал, он помнил этот балдахин, и гобелен со сценой соколиной охоты на противоположной стене.
А потом он вынырнул из дрёмы, перевитой смутными то ли снами, то ли воспоминаниями, и проснулся окончательно.
Ставни были закрыты, и в комнате, ещё недавно принадлежавшей Анастасу Эвентри, царил сумрак, разрываемый красноватым светом пламени, потрескивавшего в камине. Адриан медленно выполз из-под тёплого стёганого одеяла, оглядываясь так, словно видел это место в первый раз. Нет сомнений, гобелен тот же самый. И стол с резным креслом у окна. И небольшой комод у стены. В прошлый раз, когда Адриан проснулся в этой комнате, Анастас сказал, сразу после того, как взъерошил ему волосы: «А вот если в комод полезешь — точно прибью». После такого заявления Адриан, прежде не обративший на скучную мебель никакого внимания, немедленно полез в комод, едва дождавшись ухода брата…
Адриан встал и, покачнувшись, ухватился за столбик кровати. Голова уже не горела, и в груди почти перестало ныть, он больше не кашлял, но чувствовал ужасную слабость во всём теле. В комнате пахло гарью, путом и лекарствами. С трудом добравшись до окна, Адриан вцепился в подоконник, постоял немного, восстанавливая силы, а потом открыл ставни.
Окна в комнате Анастаса выходили во внутренний двор. Адриан видел кузницу, часть амбара и калитку в крепостной стене, не охраняемую, но забранную засовами и заставленную телегой, на которой громоздилось оружие. То же самое он мог бы видеть из детской спальни этажом выше, если бы там оказался. По двору сновали люди, никто из них не смотрел вверх и не мог встретиться с ним взглядом. У стены рядом с кузницей всё ещё валялась деревянная колода — та самая, на которой они с Анастасом сидели после семейного совета. Анастас курил и говорил что-то, чего Адриан теперь никак не мог вспомнить. Но помнил лицо брата, мечтательное, со слегка прищуренными глазами, в пелене дыма. И помнил, как тепло ему было, когда он смотрел на это лицо. И ещё помнил, как стало холодно при воспоминании о нём позже, когда Бетани сказала…
«Я дома, — подумал Адриан. — Я так хотел домой, и вот я дома».
Он почувствовал, как дрожат его плечи, но ничего не смог с этим сделать. Он думал об Анастасе, о Бетани, об Алисии, о Бертране, о Ричарде-младшем, об отце, о маме. О маме, когда она брала его на руки, совсем маленького, и называла «Адо». Адриан Эвентри стоял у окна в комнате, больше не принадлежавшей его брату, в замке, отобранном у его рода, и думал о своей семье, думал впервые с того дня, как покинул их, думал о каждом из тех, кто обижал его и не замечал, думал, что любит их всех. И впервые он думал о том, что, скорее всего, больше никого из них никогда не увидит. Отца и Ричарда — точно не увидит, и маму тоже, и Бертрана, и девочек… И он никогда не подозревал, что даже думать об этом может быть так больно.
«Я как будто верил, что вот вернусь — и они тоже вернутся, — подумал он, проводя ладонью по мокрому лицу. — И всё вернётся, всё станет, как было. О Гвидре, о чём я только думал?»
Он сглотнул слёзы и, прерывисто вздохнув, повернулся. Дневной свет выхватил из темноты углы комнаты, и Адриан увидел, что на комоде лежит одежда. Он вздрогнул, только теперь заметив, что раздет почти донага — на нём была только ночная сорочка. Он не помнил, кто и когда его переодел. Он вообще ничего не помнил, не знал даже, какой сегодня день. Адриан взглянул на дверь. Вряд ли стоило тешить себя иллюзиями, но он всё же попытался. Заперто, конечно. Он обречённо подёргал ручку и снова посмотрел на одежду. Что-то в ней его смущало. Он заставил себя сдвинуться с места и, подойдя ближе, взял в руки то, что лежало на комоде.
Это был очень добротный, отлично сшитый костюм — точно по его мерке. Белоснежная батистовая сорочка, куртка и брюки из красной замши, тёмно-красный плащ, отделанный белым кроличьим мехом, перчатки и пояс из белой кожи, небольшая шапочка с залихватски загнутыми полями и белым пером. И лоснящиеся, до блеска начищенные сапоги из кожи винного цвета на полу.
Хороший крой. Дорогие ткани. Цвета его клана.
Адриан услышал шелест ткани в своих руках и понял, что изо всех сил стискивает кулаки. Опомнившись, слегка разжал руки. У него никогда не было такой красивой одежды. В последние годы денежные дела Эвентри шли неважно, и Адриан донашивал обноски Анастаса. У него был один парадный костюм красного и белого цветов, сшитый специально для него, который полагалось надевать на торжества. Да только торжества случались редко, и мать запрещала Адриану носить эту одежду без особого повода. Большую часть времени он бегал в простой рубашке и штанах, в обычных башмаках, как простолюдин. А в последние месяцы так и вовсе выглядел как последний нищий…
И вот теперь отчего-то Индабираны, стремившиеся уничтожить его клан, решили разодеть своего пленника, словно конунгова сына.
«Или это не Индабираны, — подумал Адриан. — Это тот… принц. Так похожий на Тома. В белом и лиловом».
Цвета Одвеллов.
— Не рано ли вам вставать с постели, юноша?
Адриан обернулся, невольно разжимая руки. Батистовая сорочка, треснувшая в его подрагивающих руках по шву между рукавом и горловиной, скользнула на пол. Мужчина, вошедший в комнату, неодобрительно покачал головой.
— Ну-ка ложитесь в постель, сударь. Я не для того вытаскивал вас из могилы, чтобы вы теперь пустили насмарку все мои труды.
Он говорил спокойно, негромким приятным голосом, с напускной строгостью. У него было полное лицо и живые лучистые глаза. Адриан смотрел на него широко распахнутыми глазами, не в силах двинуться с места. Всё происходящее казалось ему наваждением, продолжением недавнего сна. Сейчас дверь за спиной этого человека откроется, войдёт Анастас и… и Алекзайн следом за ним.
— Вы меня не помните?
Лекарь, успевший подойти и положить ему на плечо свою мягкую ладонь, остановился и пристально посмотрел ему в лицо.
— Мы встречались в Скортиаре, — настойчиво напомнил Адриан. — В середине лета. У леди Алекзайн.
В ясных глазах лекаря промелькнуло лёгкое удивление.
— В самом деле, — проговорил он. — Теперь я вспомнил. Надо же… А я всё думал, отчего ты кажешься мне знакомым. Но тогда ты не был таким худым и не умирал от воспаления лёгких, так что немудрено, что я тебя не сразу признал. Что ж, приятно вновь встретиться. А теперь в постель.
Адриан подчинился, чувствуя необъяснимое возбуждение. Отчего-то его взбудоражило это совпадение.
— Что вы здесь делаете? — спросил он, пока лекарь щупал его лоб и узлы, вздувшиеся под кожей на шее.
— То же, что и везде, по мере сил. Лечу. Открой рот и покашляй.
Адриан снова подчинился, а когда лекарь отстранился от него, быстро спросил:
— Вы знаете, кто я?
— Как ты спал? По нужде ходил сегодня?
— Проклятье, да ответьте же мне!
— Простыни насквозь мокрые, — пробормотал лекарь, проводя рукой по постели. — Почему они убрали от тебя сиделку?
— Сиделку? — Адриан заморгал. — О чём вы…
Но он не договорил, потому что в памяти тут же всплыла худенькая фигурка, бледное личико, срывающийся голос, и страх в глазах становится ещё отчётливее… На миг ему показалось, что это та самая девочка, которую он просил помочь ему далеко отсюда, в трактире. А потом он понял, что у неё лицо Вилмы.
— Что с тобой, мальчик? Тебе дурно? — Мягкая ладонь снова легла на его лоб. «Мягкая, — подумал Адриан отрешённо. — Никаких мозолей. Ах да, он же бережёт свои руки, этот человек».
— Не помню никакой сиделки, — проговорил он, отводя руку мужчины от своего лба. — Я проснулся только что и был один. И я здоров.
— Ещё не до конца, но уже почти, да. Хотя это и довольно странно… Однако вставать тебе всё равно рано. Ты должен будешь…
— Вы знаете, что я Адриан Эвентри? — резко спросил он. — Знаете или нет?
Лекарь слегка отстранился от него. Его глаза были такими же удивлённо-равнодушными, как несколько недель назад, когда Адриан обвинял его в бездействии в то время, когда забулдыга в деревенской таверне приставал к Вилме.
— Да, мне сказали.
— Вы ненавидите меня?
— Нет. С чего ты взял?
— Почему же вы служите Индабиранам?
— Я не служу им, мальчик. Я шёл через этот фьев, и мне нужно было где-то остановиться. Здешние трактиры сейчас неприветливы, к тому же, — в его голосе зазвучало раздражение, — мне пришлось столкнуться со сборщиком податей в Логфорде, и у меня просто нет средств на постой в тавернах. А здесь к тому же была возможность подзаработать.
— Почему Индабираны не прислали ко мне своего лекаря?
— Он отказался тобой заниматься. Отворил тебе кровь и предложил лэрду Одвеллу помолиться богам. Лэрд Одвелл предложил ему помолиться своим и велел повесить.
Адриан заморгал. Лекарь коротко улыбнулся при виде его растерянности.
— Не кори себя, мальчик. Он был плохим врачом. Тебе повезло, что я оказался поблизости.
— Вы тоже отворяли мне кровь?
Лекарь рассмеялся.
— Ну уж нет, одного раза с тебя более чем достаточно! Тебе ставили компрессы и поили травами. Я никому из своих пациентов не отворяю кровь. Это устаревшая метода.
— А оспу? Её вы как лечите?
Было что-то странное в этом мгновении. Они оба это почувствовали: равнодушная невозмутимость впервые исчезла, на лице лекаря появилось слегка встревоженное выражение — так, словно кто-то узнал его тайну, которую он пытался скрыть. А Адриан думал, что ему нужно изыскать способ сбежать отсюда, может быть с помощью этого человека, коль скоро он не слуга Одвеллов. Но вместо этого он задавал ему какие-то совершенно нелепые вопросы о том, что на самом деле не имело никакого значения…
И всё же он спросил ещё раз, тихо, но с нажимом, не давая возможности уйти от ответа:
— Как вы лечите чёрную оспу, сударь?
— Странный вопрос для мальчика твоих лет… и твоего положения, — произнёс лекарь. — Но отвечу. Я пока что никак её не лечу. У меня есть одна теория, но… тебе это ни к чему. Я сейчас узнаю, почему ушла сиделка, она принесёт тебе травы, выпей и поспи.
— Miale kelu, — сказал Адриан, — nostro ortedzhi karune, al’tazaro otro.
— Что? — лекарь резко встал. Он глядел на Адриана так, словно тот вслух молился Мологу.
— Mielane kirpin, suleno ordan biene, letorgo, leturae it nardo. Kropastiamino ed spedra kal’nioza brusta. Kropastia mino ed spedra kal’nioza brusta, riverrado al’dano, it orpio, it narue. Dra fiosa lienne rista, ed miale kkelu ariona dar Battiia Rosa. Там дальше было ещё. Мне продолжать?
— Довольно. У тебя превосходная память. Кто велел тебе это выучить?
— Никто. Я сам. Жалею теперь, что не взял ту книгу с собой. — Адриан помолчал. Лежать в постели было тепло и почти спокойно, он устал от движения, его клонило в сон. Но он продолжал: — Я это выучил, но не знаю, что оно означает. Вы ведь именно это переписывали, да? Эту книгу… она не захотела вам отдать?
Лекарь странно дёрнул уголками рта, словно откусил от кислого яблока.
— Почему ты так интересуешься оспой? Леди Алекзайн знала об этом?
Адриан рассмеялся. Смех сразу перешёл в кашель. Он с трудом отдышался.
— Знала. Ещё бы, — хрипло сказал он и резко добавил: — Это её стараниями я здесь. И не удивлюсь, если её стараниями теперь говорю с вами.
— Что ты имеешь в виду?
— Не важно. Ради всего святого, сударь, ради Гилас, скажите мне, что было написано в этой книге.
Лекарь в нерешительности опустился на край кровати. Маска равнодушия наконец слетела с него, но он не выглядел особенно уверенным. Адриан слушал то, что он говорил дальше, запоминая каждое слово, с жадным, болезненным вниманием. Он никого никогда не слушал так прежде. Только её.
— Эту книгу привезли из-за моря два десятилетия назад, как раз после эпидемии. Насколько я знаю, в этой части мира она существует в единственном экземпляре. Её написали в Фарии, далёкой западной земле. Говорят, что оспу там сумели победить, и не только оспу, но и прочие заразные болезни. В этой книге описано, как. Когда жрецы Гилас узнали про этот трактат, они велели отыскать его и сжечь. Хранить его запрещено. Храмовники считают ересью то, что там написано. И они никогда не допустят, чтобы кто-либо попытался воплотить это в жизнь.
— И что же это? — нетерпеливо спросил Адриан.
Лекарь вздохнул.
— Тебе, думаю, это покажется кощунством. Ты, возможно, знаешь, что коровы тоже болеют оспой. Суть в том, что на теле больного животного надлежит сделать разрез — желательно на месте одного из чирьев. Гной, добытый оттуда, нужно смешать с определёнными травами и развести всё это в воде, смешанной с золой. Затем нужно сделать надрез на теле здорового человека и помазать ранку этой смесью…
— То есть… заразить его оспой?!
— Да. Но это не та хворь, от которой умирают. Травы и зола в смеси ослабляют силу заразы, содержащейся в гное больного. И здоровому передаётся ослабленная, стреноженная оспа. Её он может побороть. Он заболеет, но не так уж сильно, и быстро встанет на ноги, у него даже не останется оспин после такой болезни. И настоящий мор после этого уже его не возьмёт. Это называется прививание.
Адриан слушал не сглатывая. Потом покачал головой.
— Но это же… как убийство. Это не лечение, а наоборот! А что если человек всё-таки умрёт?! Как можно лечить, заражая?!
— Вот именно это и говорят наши лекари и жрецы Гилас, — усмехнулся лекарь. — Надо заметить, о чёрной оспе они знают не больше, чем ты, мальчик.
Адриан покраснел. В самом деле, нашёлся тоже, учёный муж. Но всё равно то, что он узнал, звучало невероятно. Никто никогда не согласится, чтобы его намеренно заразили оспой, даже если ему пообещают, что он от этого не умрёт. Это нелепость. Должен быть другой путь.
— Зачем вы это изучаете? Ведь вам никогда не позволят этим заниматься!
— Мне — нет, — сухо сказал лекарь. — Но я надеюсь, что, быть может, следующее поколение будет мудрее. Может, ещё один экземпляр «Miale Allerum» однажды попадёт в Бертан. И, может, однажды мы получим достаточно образованного и мудрого конунга, который сумеет сломить сопротивление жрецов и позволит испробовать прививание. А также согласится выделить солдат, которые будут связывать пациентов, чтобы не вырвались и не убежали от своего спасения. — Он рассмеялся, скорее горько, чем весело. Адриан напряжённо слушал его, изо всех сил пытаясь запомнить сказанное как можно точнее. Мысли неслись в его голове с дикой скоростью, налетая одна на другую. Алекзайн тоже говорила про конунга. Говорила, что он должен дать Адриану корабли. Что надо убить тех, кто приносит мор с востока. Но что, если мор однажды придёт из другого места — с юга или с севера? Что, тогда снова поднимать корабли? Куда как надёжнее построить защитную стену, чем совершать бесконечные набеги на неведомых врагов, грозящих твоему дому… но только всё равно это безумие. Даже конунг не сможет заставить людей добровольно принимать в своё тело болезнь. Разве что если они будут очень доверять этому конунгу.
— Что такое Battia Rosa?
— Чёрная оспа, конечно. Что же ещё это может значить? — сказал лекарь и вдруг улыбнулся. — Но меня в самом деле удивляет, что ты задаёшь мне все эти вопросы. Ты и впрямь ещё не до конца оправился. Тебе нужно поспать.
— Вы можете переписать для меня эту книгу? То, что успели переписать у леди Алекзайн? Или дайте мне, я сам перепишу. Пожалуйста!
Он подался вперёд и схватил мужчину за руку; у него снова горела голова, он дрожал, он знал, что должен сделать, и в то же время совершенно не знал, как этого добиться. Но теперь всё встало на свои места. От начала и до конца.
Лекарь не отнял свою руку и не повторил, что ему нужно отдохнуть. Только смотрел на Адриана странным, задумчивым взглядом. Потом проговорил:
— Я останусь тут ещё какое-то время. Лэрд Одвелл очень добр ко мне. К тебе, как я понимаю, тоже. Если он позволит, я думаю, ты сможешь переписать её. Когда окрепнешь. Хотя если она так интересует тебя, ты мог попросить у своей леди.
— Она не моя леди, — сказал Адриан.
И тут же понял, что это глупо. Глупо обвинять её, даже если она заслуживала обвинений. Он собирался сделать то, что она ему велела, и по непостижимой причине верил, что справится. Он как будто забыл, где находится, в чьей он власти, забыл собственное имя. Он думал лишь о том, что только что услышал. И о том, что если теперь забудет это и выкинет из головы, то тысячи тысяч жизней будут на его совести. Ведь он узнал, как их можно спасти, и отмахнулся от этого шанса, не поверил в него, ничего не сделал. И значит, он в ответе за это.
Адриан подумал об Анастасе, о маме, о Вилме, о том, что не хочет больше быть в ответе за беды, случающиеся с другими.
Когда лекарь ушёл, он лёг и закрыл глаза.
2
Он проспал несколько часов и был разбужен угрюмым незнакомым слугой, сообщившим, что костоправ велел выпить настой. Он так и сказал — «костоправ». Адриан не знал этого слугу: наверное, он был из людей Индабирана. Он не стал спорить и выпил, сонно моргая слипающимися глазами. Вкус был смутно знакомый; кажется, его уже поили этим прежде, когда он был в горячке.
Слуга забрал чашку и спросил, хочет ли Адриан есть. Адриан сказал, что не хочет, а когда слуга ушёл, понял, что солгал. Просто ему никогда не хотелось есть сразу после пробуждения, и сейчас он не разобрался со сна, голоден или нет. Это мысль его рассердила. Ну вот, придётся терпеть, пока снова спросят. Можно было, конечно, попросить, но он помнил, что является здесь пленником, и просить ни о чём не собирался. Только тоскливо посмотрел в окно, затянутое малиновой пеленой сумерек.
Дверь снова скрипнула, и Адриан обернулся, втайне надеясь, что это вернулся угрюмый слуга, но вместо него в комнату вошёл человек, которого Адриан видел во дворе замка несколько дней назад. Тот, кто трогал его лоб и смотрел на него со смесью жалости и возмущения, адресованного, впрочем, не ему. Тот, кто был так похож и так не похож на Тома.
Лиловый принц.
— Добрый вечер, Адриан, — сказал Рейнальд Одвелл, подходя к кровати. На этот раз он не надел свои цвета; на нём был простой, элегантный домашний костюм цвета тёмного мёда. У младшего брата Тома была открытая, невероятно обаятельная улыбка, на которую просто невозможно было не ответить — особенно когда её обладатель не носил цвета Одвеллов.
Отчего, впрочем, Одвеллом быть не переставал.
Адриан сел в постели, пытаясь скрыть обескураженность. Он долгого сна и общего упадка сил, последовавшего за изнурительной болезнью, он совсем растерялся и не знал теперь, как вести себя с этим человеком. Тот отодвинул кресло, предназначенное, видимо, для врача, и, сделав успокаивающий жест ладонью, опустился в него.
— Всё в порядке. Лежи. Я не хочу тебя беспокоить.
Адриан ощутил, что у него пересохло в горле, и сглотнул. Он всё ещё лежал на влажных смятых простынях, в одной ночной сорочке. Он не чувствовал неловкости или стыда, нет… что-то другое. Сам он не смог бы подыскать этому название, но на самом деле это было чувство уязвимости перед врагом, в чьей полной власти он находился. И это чувство не нравилось Адриану Эвентри. Никогда не нравилось.
— Вы позволите мне одеться? — наконец сказал он.
Голос прозвучал на удивление ровно. Брови Рейнальда Одвелла удивлённо приподнялись, словно его порядком озадачил этот вопрос.
— Ни к чему. Ты ещё слаб. Лежи, я не займу тебя надолго…
— Если вы будете столь любезны, — очень вежливо сказал Адриан, собрав в кулак всю свою волю и призвав на помощь все уроки манер, которые ему когда-либо преподавали, — то я бы всё же хотел одеться.
В последовавшей паузе было больше напряжения, чем ожидания. И, как смутно ощутил Адриан, была ещё настороженность — со стороны Рейнальда, и враждебность — с его собственной стороны. Они молчали дольше, чем требовала ситуация, словно каждый из них заново оценивал противника. Потом лэрд Одвелл коротко кивнул, и у Адриана внутри всё скрутилось от этого жеста. Лэрд Одвелл позволял своему пленнику принять перед ним менее униженный вид. Любезность победителя, не более того.
Адриан неуклюже выбрался из постели, путаясь в простынях. Обогнул кровать так, чтобы не пришлось проходить мимо сидящего в кресле Одвелла, и взял одежду, по-прежнему лежавшую на комоде. Украдкой бросил взгляд через плечо. Рейнальд скучающе смотрел в окно, его длинные, тонкие, унизанные перстнями пальцы лениво барабанили по подлокотнику. Не похоже, чтобы он куда-то торопился. Адриан поспешно и воровато стащил через голову пропахшую путом ночную сорочку, мимолётно подумав, как славно было бы помыться, и натянул рубашку, брюки и сапоги. Рубашка треснула у плеча, но всё равно — прохлада свежей одежды как будто немного остудила его возбуждение. Он быстро окинул себя взглядом. Без куртки, шапки и плаща костюм казался почти нейтральных, не вызывающих тонов. Так мог бы одеться любой богатый, но незнатный человек, не принадлежащий к определённому клану. Украдкой вздохнув, Адриан повернулся к своему пленителю. Тот уловил движение краем глаза и повернул голову. Его взгляд был оценивающим. Адриан слегка покраснел, надеясь про себя, что сумерки скрадут румянец.
Рейнальд Одвелл поднялся и шагнул к нему.
— Тебя никогда не учили расправлять воротник? — спросил он, и, прежде чем Адриан успел возразить, гибкие пальцы завернули и разгладили ворот сорочки, отогнув его у горловины. Это был какой-то особенной крой, Адриан никогда не носил такой одежды и не знал, как должно быть правильно. Он снова почувствовал себя униженным и с трудом удержался от того, чтобы отбросить от себя эти руки, управлявшиеся с его туалетом со сноровкой бывалого камердинера.
— А это что? Ты уже порвал? Когда успел? — Рейнальд Одвелл беззлобно усмехнулся и пробормотал: — Мальчишки…
— Вы имели что-то сказать мне, сударь?
Улыбка Одвелла стала чуть шире. Он убрал руки от воротника Адриана и отстранился.
— Присядь.
— Здесь только одно кресло. По долгу хозяина дома предоставляю его вам, сударь.
Он сказал это и поразился собственной смелости. Лэрд Одвелл вполне разделял его изумление. Адриан ждал вспышки гнева, может быть, пощёчины за дерзость, но вместо этого Рейнальд Одвелл снова улыбнулся.
— Я мог бы многое ответить тебе на это, — сказал он. — Но это было бы низко с моей стороны. Потому я промолчу и воспользуюсь твоим гостеприимным предложением.
Он вернулся в кресло, как будто ужасно довольный началом беседы. Адриан не мог взять в толк, что ему нужно, и от того нервничал сильнее с каждой минутой. Теперь ему некуда было сесть — не на кровать же? — и он остался на ногах.
— Вижу, усилия мэтра Лорана даром не прошли. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Мэтра Лорана?.. Это кто?
— Это лекарь, который тебя пользовал. Лучший, какого я видал на своём веку. Ты ни в чём не нуждаешься?
— Как давно я здесь?
— Двенадцать дней. Не считая тех двух суток, что ты провёл в подземелье стараниями этого кретина Индабирана, — Рейнальд поморщился при этом имени, словно от одного его звучания во рту становилось кисло.
— Кто тут был со мной? — спросил Адриан; он не собирался, вырвалось словно само собой. — Я знаю, была какая-то сиделка… что с ней стало?
— Была, — кивнул Рейнальд. — Одна из горничных, я приставил её в помощь мэтру Лорану. Должна была ходить за тобой. Ты её не помнишь?
Адриан помотал головой. Слова о двенадцати днях оглушили его, он не мог поверить в услышанное. Так долго! Ему казалось, он потерял сознание во дворе замка и сразу очнулся в постели.
— Ты бредил, — пояснил лэрд Одвелл, — и ей померещилось, будто ты одержим бесом. Вылетела отсюда с криком, что и на верёвке её к тебе не подтащат. Не стоило ей так говорить…
— Вы её повесили?! — ужаснулся Адриан, вспомнив о судьбе незадачливого лекаря Индабиранов. О боги, ещё и за это ему быть в ответе…
Рейнальд Одвелл рассмеялся, развеяв его тревогу.
— Не бойся. Она всего лишь деревенская дура, что с неё взять? Штопать и стирать она умеет, а ходить за больными её не учили. Навоображала невесть чего… отделалась поркой. Сурово, я знаю, но, пойми меня, мальчик, новым хозяевам этого замка приходится держать прислугу в строгости. Риск бунта всё ещё остаётся, хотя он уже и не так велик, как прежде.
Адриан смотрел на него расширившимися глазами. Как запросто этот человек, этот вор, убийца и вероломный предатель говорит с ним о том, каково удерживать в руках награбленное! Бунт среди слуг? А это идея, мелькнула у Адриана безумная мысль. Я мог бы помочь Анастасу, коль скоро уж оказался здесь. Действовать изнутри, из тыла врага…
Слуга забрал чашку и спросил, хочет ли Адриан есть. Адриан сказал, что не хочет, а когда слуга ушёл, понял, что солгал. Просто ему никогда не хотелось есть сразу после пробуждения, и сейчас он не разобрался со сна, голоден или нет. Это мысль его рассердила. Ну вот, придётся терпеть, пока снова спросят. Можно было, конечно, попросить, но он помнил, что является здесь пленником, и просить ни о чём не собирался. Только тоскливо посмотрел в окно, затянутое малиновой пеленой сумерек.
Дверь снова скрипнула, и Адриан обернулся, втайне надеясь, что это вернулся угрюмый слуга, но вместо него в комнату вошёл человек, которого Адриан видел во дворе замка несколько дней назад. Тот, кто трогал его лоб и смотрел на него со смесью жалости и возмущения, адресованного, впрочем, не ему. Тот, кто был так похож и так не похож на Тома.
Лиловый принц.
— Добрый вечер, Адриан, — сказал Рейнальд Одвелл, подходя к кровати. На этот раз он не надел свои цвета; на нём был простой, элегантный домашний костюм цвета тёмного мёда. У младшего брата Тома была открытая, невероятно обаятельная улыбка, на которую просто невозможно было не ответить — особенно когда её обладатель не носил цвета Одвеллов.
Отчего, впрочем, Одвеллом быть не переставал.
Адриан сел в постели, пытаясь скрыть обескураженность. Он долгого сна и общего упадка сил, последовавшего за изнурительной болезнью, он совсем растерялся и не знал теперь, как вести себя с этим человеком. Тот отодвинул кресло, предназначенное, видимо, для врача, и, сделав успокаивающий жест ладонью, опустился в него.
— Всё в порядке. Лежи. Я не хочу тебя беспокоить.
Адриан ощутил, что у него пересохло в горле, и сглотнул. Он всё ещё лежал на влажных смятых простынях, в одной ночной сорочке. Он не чувствовал неловкости или стыда, нет… что-то другое. Сам он не смог бы подыскать этому название, но на самом деле это было чувство уязвимости перед врагом, в чьей полной власти он находился. И это чувство не нравилось Адриану Эвентри. Никогда не нравилось.
— Вы позволите мне одеться? — наконец сказал он.
Голос прозвучал на удивление ровно. Брови Рейнальда Одвелла удивлённо приподнялись, словно его порядком озадачил этот вопрос.
— Ни к чему. Ты ещё слаб. Лежи, я не займу тебя надолго…
— Если вы будете столь любезны, — очень вежливо сказал Адриан, собрав в кулак всю свою волю и призвав на помощь все уроки манер, которые ему когда-либо преподавали, — то я бы всё же хотел одеться.
В последовавшей паузе было больше напряжения, чем ожидания. И, как смутно ощутил Адриан, была ещё настороженность — со стороны Рейнальда, и враждебность — с его собственной стороны. Они молчали дольше, чем требовала ситуация, словно каждый из них заново оценивал противника. Потом лэрд Одвелл коротко кивнул, и у Адриана внутри всё скрутилось от этого жеста. Лэрд Одвелл позволял своему пленнику принять перед ним менее униженный вид. Любезность победителя, не более того.
Адриан неуклюже выбрался из постели, путаясь в простынях. Обогнул кровать так, чтобы не пришлось проходить мимо сидящего в кресле Одвелла, и взял одежду, по-прежнему лежавшую на комоде. Украдкой бросил взгляд через плечо. Рейнальд скучающе смотрел в окно, его длинные, тонкие, унизанные перстнями пальцы лениво барабанили по подлокотнику. Не похоже, чтобы он куда-то торопился. Адриан поспешно и воровато стащил через голову пропахшую путом ночную сорочку, мимолётно подумав, как славно было бы помыться, и натянул рубашку, брюки и сапоги. Рубашка треснула у плеча, но всё равно — прохлада свежей одежды как будто немного остудила его возбуждение. Он быстро окинул себя взглядом. Без куртки, шапки и плаща костюм казался почти нейтральных, не вызывающих тонов. Так мог бы одеться любой богатый, но незнатный человек, не принадлежащий к определённому клану. Украдкой вздохнув, Адриан повернулся к своему пленителю. Тот уловил движение краем глаза и повернул голову. Его взгляд был оценивающим. Адриан слегка покраснел, надеясь про себя, что сумерки скрадут румянец.
Рейнальд Одвелл поднялся и шагнул к нему.
— Тебя никогда не учили расправлять воротник? — спросил он, и, прежде чем Адриан успел возразить, гибкие пальцы завернули и разгладили ворот сорочки, отогнув его у горловины. Это был какой-то особенной крой, Адриан никогда не носил такой одежды и не знал, как должно быть правильно. Он снова почувствовал себя униженным и с трудом удержался от того, чтобы отбросить от себя эти руки, управлявшиеся с его туалетом со сноровкой бывалого камердинера.
— А это что? Ты уже порвал? Когда успел? — Рейнальд Одвелл беззлобно усмехнулся и пробормотал: — Мальчишки…
— Вы имели что-то сказать мне, сударь?
Улыбка Одвелла стала чуть шире. Он убрал руки от воротника Адриана и отстранился.
— Присядь.
— Здесь только одно кресло. По долгу хозяина дома предоставляю его вам, сударь.
Он сказал это и поразился собственной смелости. Лэрд Одвелл вполне разделял его изумление. Адриан ждал вспышки гнева, может быть, пощёчины за дерзость, но вместо этого Рейнальд Одвелл снова улыбнулся.
— Я мог бы многое ответить тебе на это, — сказал он. — Но это было бы низко с моей стороны. Потому я промолчу и воспользуюсь твоим гостеприимным предложением.
Он вернулся в кресло, как будто ужасно довольный началом беседы. Адриан не мог взять в толк, что ему нужно, и от того нервничал сильнее с каждой минутой. Теперь ему некуда было сесть — не на кровать же? — и он остался на ногах.
— Вижу, усилия мэтра Лорана даром не прошли. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Мэтра Лорана?.. Это кто?
— Это лекарь, который тебя пользовал. Лучший, какого я видал на своём веку. Ты ни в чём не нуждаешься?
— Как давно я здесь?
— Двенадцать дней. Не считая тех двух суток, что ты провёл в подземелье стараниями этого кретина Индабирана, — Рейнальд поморщился при этом имени, словно от одного его звучания во рту становилось кисло.
— Кто тут был со мной? — спросил Адриан; он не собирался, вырвалось словно само собой. — Я знаю, была какая-то сиделка… что с ней стало?
— Была, — кивнул Рейнальд. — Одна из горничных, я приставил её в помощь мэтру Лорану. Должна была ходить за тобой. Ты её не помнишь?
Адриан помотал головой. Слова о двенадцати днях оглушили его, он не мог поверить в услышанное. Так долго! Ему казалось, он потерял сознание во дворе замка и сразу очнулся в постели.
— Ты бредил, — пояснил лэрд Одвелл, — и ей померещилось, будто ты одержим бесом. Вылетела отсюда с криком, что и на верёвке её к тебе не подтащат. Не стоило ей так говорить…
— Вы её повесили?! — ужаснулся Адриан, вспомнив о судьбе незадачливого лекаря Индабиранов. О боги, ещё и за это ему быть в ответе…
Рейнальд Одвелл рассмеялся, развеяв его тревогу.
— Не бойся. Она всего лишь деревенская дура, что с неё взять? Штопать и стирать она умеет, а ходить за больными её не учили. Навоображала невесть чего… отделалась поркой. Сурово, я знаю, но, пойми меня, мальчик, новым хозяевам этого замка приходится держать прислугу в строгости. Риск бунта всё ещё остаётся, хотя он уже и не так велик, как прежде.
Адриан смотрел на него расширившимися глазами. Как запросто этот человек, этот вор, убийца и вероломный предатель говорит с ним о том, каково удерживать в руках награбленное! Бунт среди слуг? А это идея, мелькнула у Адриана безумная мысль. Я мог бы помочь Анастасу, коль скоро уж оказался здесь. Действовать изнутри, из тыла врага…