Остапенко Юлия Владимировна. Тебе держать ответ

   — Вы у меня на мушке, мой лорд, — сказал он, прижимая приклад арбалета к плечу. — Так что лучше вам не двигаться.
   — Давай рассуждать здраво, Адриан, — сказал Рейнальд Одвелл совершенно спокойно. — Что будет, если сейчас ты застрелишь меня — при условии, конечно, что попадёшь. Освещение тут не очень, и, могу спорить, у тебя дрожат руки. Как думаешь, что случится, когда ты потратишь впустую этот единственный болт?
   Адриан сжал арбалет чуть крепче. Руки у него в самом деле подрагивали, но только чуть-чуть — странное дело, он почти не волновался, словно весь его страх и вся дерзость остались там, в пиршественном зале. Он был почти уверен, что попадёт, если выстрелит — вот только нужно ли ему стрелять? Нужно или нет? Он пытался решить и не мог. Если бы на его месте был Анастас, он знал бы. Знал бы, как надо поступить.
   «Да только ты — не Анастас», — сказал в его голове голос Тома.
   «И это к лучшему», — добавила Алекзайн.
   — Почему вы не позовёте стражу? — спросил Адриан.
   — Давай вместе подумаем, почему. Как полагаешь, что скажет мой брат, когда узнает, за чем я тебя поймал? Подскажу: лорд Индабиран скорее всего горячо его поддержит.
   Адриан сглотнул. Ему стало холодно.
   — Они запрут меня, — чуть слышно сказал он.
   — О да. И закуют в цепи, я полагаю. На сей раз я не смогу им помешать, потому что поверил твоему честному слову, а ты меня обманул.
   — Я не обещал, что не сбегу, — грубо ответил Адриан. — И что буду пешкой в игре с вашими септами. Вы всерьёз думали, что я потерплю вас во главе стола в моём собственном доме?
   Он не мог видеть лица Рейнальда, но смотрел на него. «Он-то видит моё лицо, видит мои глаза, и лунный свет, играющий на металле арбалета, — так пусть смотрит. Пусть знает, кто я, и не говорит потом, что я ему лгал».
   — Опусти арбалет, — сказал Рейнальд Одвелл. — Вылезай вместе со мной через это окно и возвращайся в зал. Если кто спросит, похвастаешься любовным успехом у шлюхи лорда Харротея. Только перед самим лордом не слишком бахвалься: он ревнив, а ты чересчур юн, чтобы открыто бросать ему вызов. Мы договорились, Адриан, ты помнишь? То, что ты делаешь сейчас, лишь навредит твоему брату. И ты понимаешь это не хуже, чем я.
   «Лучше, — подумал Адриан. — Лучше, чем вы. Вам и в голову не придёт, насколько лучше, мой лорд».
   А вслух сказал:
   — Простите.
   И, сместив прицел арбалета на полдюйма вправо, нажал на спусковой крючок.
   Рейнальд Одвелл не шелохнулся, когда болт просвистел мимо его шеи — так, будто приготовился к смерти и смирился с ней, а скорее так, будто не мог поверить, что Адриан действительно выстрелил. Ещё мгновение он не двигался, словно недоумевая, почему всё ещё жив. Потом его губы шевельнулись, и Адриан знал, что первым словом, которое из них вырвется, будет слово «Стража!». Поэтому он выпрямился, бросил арбалет на пол и сказал голосом, показавшимся ему совершенно чужим:
   — Поглядите, кто это.
   Рейнальд Одвелл посмотрел на него с недоумением. Он слегка переместился, и теперь лунный свет озарял его лицо. Он нерешительно оглянулся себе через плечо и посмотрел вниз — туда, где лежал человек со стрелой Адриана в глазу. Человек, несколько секунд назад появившийся за спиной Рейнальда Одвелла с клинком, блеснувшим в лунном свете. «Вы следили за мной, милорд, но и за вами следили тоже. Это прятки-догонялки; не зная всех правил, трудно играть и ещё труднее выиграть».
   — Узнаёте его?
   — Кажется, один из акробатов, — неуверенно проговорил Рейнальд, вглядываясь в темноту. — Тот, который пел…
   Он повернул голову и посмотрел на Адриана, будто только теперь осознав, что произошло.
   — Проклятье, мальчик, — сказал он. — Ты отлично стреляешь.
   Какое-то время они смотрели друг на друга, соединённые белым лунным лучом, падавшим в пролом.
   Потом Рейнальд Одвелл мягко спрыгнул вниз.
   — Почему ты это сделал?
   Тон, которым он задал этот вопрос, отличался от всего, что Адриан слышал от него прежде. В нём не было больше ни нарочитой мягкости, ни ласкового упрёка, ни показного участия, ни столь же фальшивого сожаления. Это был сухой и отрывистый голос человека, обнаружившего, что игра, которую он затеял, имеет на самом деле вовсе не те правила, которые он почитал заведомо выигрышными. Это был человек, осознавший, что вёл себя словно глупец. Человек, который очень не любил, когда его выставляли глупцом.
   Адриан слегка улыбнулся ему. Впервые за весь этот безумный вечер он совершенно не чувствовал страха.
   — У тебя был выбор, — в голосе Одвелла звенело нетерпение. — Его или меня. Почему его? У тебя счёты с ним? Ты…
   — Я даже не видел его лица.
   Рейнальд Одвелл шагнул к нему. Адриан предостерегающе поднял руку. Одвелл остановился.
   — Теперь, — сказал Адриан, — вы отпустите меня.
   — Что?
   — Вы отпустите меня. Позволите мне уйти… к моему брату. Без выкупа, без условий. Просто так, в благодарность за то, что я спас вашу жизнь. И когда я окажусь с Анастасом, я расскажу ему об этом. Расскажу о жесте доброй воли, которым вы доказали, что действительно не хотите вражды с Эвентри. Я скажу ему, что спас вашу жизнь, а вы взамен вернули мне свободу, и это первые узы между нашими кланами, не замешанные на ненависти. Это будет лучшим доказательством для него. А может, и единственно возможным.
   Рейнальд Одвелл долго смотрел на него — не так, вовсе не так, как прежде. Потом, ни слова не сказав, повернулся спиной и пошёл к двери. Его кулак требовательно заколотил о доски. Снаружи послышались изумлённые вскрики, дверь отворилась — и солдат, шагнувший на порог, рухнул наземь от могучего удара в челюсть.
   — Чем вы тут занимаетесь, отребье?! — рявкнул лэрд Одвелл, став в этот миг как две капли воды похож на своего брата-близнеца. — Совсем уши позакладывало?! Марш за амбар, там труп!
   — Т-труп? — выдавил, пятясь, второй стражник, пока первый, потирая челюсть, стонал у ног своего лорда.
   Лэрд Одвелл шагнул за порог. И только тогда повернулся и посмотрел на Адриана.
   — Благодарю вас, лэрд Эвентри, — сказал он. — От всей души и от имени своего клана.
   Адриан прикрыл глаза — на миг, только на один миг. Попытался представить лицо Энгуса Линлойса, его мёртвые глаза, глядящие мимо старых досок в ночное небо над Эвентри.
   И поднял руку ладонью вперёд, показывая, что принимает благодарность.
   Он покинул Эвентри — на следующие двенадцать лет, хотя не мог об этом знать — утром следующего дня, едва рассвело. Судя по торопливости, с которой его отряжали, Рейнальд не обсуждал своё решение с Редьярдом Одвеллом и Топпером Индабираном. Адриан про себя счёл это правильным. Он надеялся, что Рейнальд просто выпустит его из замка на все четыре стороны, но тот, похоже, слишком дорожил шаткой перспективой перемирия с Эвентри. Он хотел быть уверен, что Адриан доберётся до своего брата в целости и сохранности, посему выделил ему троих сопровождающих из числа собственных телохранителей. Адриан хотел было возразить — но, сообразив, что, по-хорошему говоря, у него нет для того оснований, прикусил язык. Ему позволили выбрать лошадь из конюшен Эвентри. Адриан взял Буревестника, резвого гнедого, на котором не раз обходил Анастаса, когда им вздумывалось устроить скачки. Конь узнал его и радостно фыркнул, ткнувшись носом Адриану в ладонь. Это было единственное знакомое существо, которое не было изумлено, увидев его здесь. От этой мысли веяло домом.
   Рейнальд дал ему серый плащ — набросить поверх слишком приметной одежды красно-белых цветов. Адриан принял этот подарок с едва ли не большей благодарностью, чем коня.
   Арбалет он оставил на складе, но украденный оттуда стилет всё ещё висел у пояса. Рейнальд увидел его, но ничего не сказал.
   — Скажи своему брату, что я хочу переговоров, — сказал он Адриану на прощанье. — И что готов приехать к нему сам, если он гарантирует мне личную безопасность.
   Адриан кивнул, придерживая Буревестника, нетерпеливо перебиравшего копытами. Его конвоиры — или его эскорт? — помалкивали, не смея встревать в разговор. Их взгляды были сонными и равнодушными; они не понимали, что происходит, не знали, кого им велено сопровождать, и мало этим интересовались. Адриан протянул Рейнальду Одвеллу руку.
   — Мы квиты, — сказал он — и почувствовал себя странно взрослым и усталым от этих слов, хотя и прежде сотни раз говорил их — тому же Анастасу, когда удавалось отплатить за причинённую раньше пакость.
   Рейнальд Одвелл сжал его ладонь в своей, и Адриан отчётливо увидел, насколько мужская рука больше и крепче его собственной руки.
   — Я думаю, мы ещё увидимся, — сказал он и махнул рукой, давая знак открыть ворота. Адриан стукнул пятками бока коня.
   Из ворот Эвентри он выехал во главе кавалькады. На горизонте вставало солнце.
   Ехали до полудня. Когда оказались на распутье дорог, одна из которых уводила в глубь фьева, две другие — к соседним землям, Адриан остановил коня и спокойным тоном, который со вчерашнего дня давался ему на удивление легко, поблагодарил своих стражей за сопровождение. Он надеялся, что, если будет достаточно убедителен, они поверят, что он волен отпустить их, когда хочет — ведь, судя по всему, они не получили от Рейнальда прямых указаний конвоировать его. Рейнальд резонно предположил, что Адриан сам будет рад пользоваться их защитой, пока не достигнет Лакмора, где расположились силы его брата.
   Расчёт оказался верен. Они ему поверили.
   Он ехал какое-то время один на юго-запад от развилки, на случай, если они следят за тем, куда он направляется, а на следующем повороте свернул на север. Он крайне смутно представлял себе, куда и как ему теперь добираться. Сознание жгло мыслью, что сейчас он ближе к Анастасу, чем за все последние месяцы — только свернуть на другую дорогу… Несколько лиг до Анастаса… до возможности бросить всё, что он так не хотел на себя взваливать.
   Адриан подумал о мэтре Лоране, оставшемся в замке Эвентри при Рейналде Одвелле. Тронул лежащие за пазухой листки, переписанные его собственным почерком — он закончил их копировать накануне вечером, перед самым пиром. Потом оглянулся и посмотрел на юго-запад, туда, где посреди полей колыхались на осеннем ветру собранные стога.
   Он не знал, что в это самое время Редьярд Одвелл, услышав от своего брата, что тот сделал, встал и влепил ему пощёчину на глазах у Топпера Индабирана и полудюжины прочих септ клана Одвелл. Не видел, как изменилось лицо Рейнальда после этого, и не мог подозревать, к чему приведёт совсем скоро эта пощечина, полученная из-за него.
   Также он не знал, что двух ротозеев-стражников, игравших ночью в кости у склада с оружием, утром сбросили с крепостной стены на верёвках, опутавших их шеи, и те повисли с вывалившимися, распухшими языками.
   Ещё он не знал, что лорд Харротей, который накануне напился слишком сильно и слишком быстро, чтобы следить за своей шлюхой, протрезвел к вечеру следующего дня и, прознав, что она обжималась с мальчишкой Эвентри, свернул ей шею в припадке ревности. Не знал он и того, что этой шлюхе, чьего имени он не знал тоже, не хватило всего двух месяцев, чтобы встретить на перекрёстке дорог явление Ясноокой Уриенн, раскаяться и начать добродетельную жизнь.
   Но самым главным из того, чего не знал Адриан, было то, что его брат Анастас, услышав о смерти верного Линлойса, пробравшегося на свой страх и риск в Эвентри с целью спасти оттуда Адриана, пришёл в ярость, какой прежде никогда не знал. Те, кто помнили его деда, лорда Уильяма, говорили, что Анастас стал очень похож на него в тот миг, когда схватил за спинку резное кресло и с грохотом швырнул его в стену. Потом он выпрямился, тяжело дыша, обвёл потемневшими глазами своих застывших соратников и поклялся, что не будет знать ни сна, ни покоя, пока не вырежет клан Одвелл до последнего проклятого ростка.
   Адриан не знал о том, сколько крови, страданий и смертей — одно чуть раньше, другое чуть позже — принесла эта ночь, когда он пытался направить свою жизнь в русло, казавшееся ему верным. Если бы Адриан знал об этом — он бы, возможно, остановился.
   Но он не знал. И с этим незнанием нёс свою вину, не чуя её тени за плечом.

4

   В недобрый день, когда Адриан Эвентри оказался в руках лорда Индабирана, у Тобиаса Одвелла были все шансы распроститься наконец с многотерпеливой землёй, которая и так уже носила его на тринадцать лет дольше, чем ему было отпущено.
   Сколь велики эти шансы, бывший лэрд Одвелл, ныне звавшийся Томом, понял сразу, едва его попытка завязать драку в таверне и дать Адриану возможность бежать увенчалась успехом. Мальчишка, кой-чему всё же научившись за прошедшие месяцы, времени зря не терял и дал стрекача. По ходу он весьма ловко расправившийся с одним из наёмников, пытавшихся его схватить — какой-никакой, а повод для гордости за него. Остальные ломанулись за ним — но вожак, тот, кто казался самым сильным из всей компании, остался, предусмотрительно предвидев попытки Тома помешать им схватить мальчишку. Дабы свести вероятность таких попыток к нулю, здоровяк-наёмник несколько раз с чувством наподдал Тому в печень, парировал его удар и приложил лбом о скамью. Из глаз Тома брызнули искры, и он потерял сознание, не успев даже подумать о том, что теперь будет с ним и с мальчиком, ответственность за которого он так опрометчиво взял на себя.
   Очнулся он от побоев. Наёмники вернулись и упоённо пинали его кованными подошвами сапог — ныне в полном составе, и по злобе, с которой они это делали, Том понял, что Адриана они всё-таки не поймали. Эта мысль вызвала в нём такое облегчение, что он не сопротивлялся, когда его схватили за шиворот и поволокли во двор, где продолжили избивать. Отведя душу вдоволь, они бросили его в грязи под проливным дождём, и Том лежал там на спине, хватая сырой воздух широко раскрытым ртом и позволяя дождевой воде стекать в пересохшее горло, вздрагивавшее от каждого вздоха. Он вяло подумал тогда, что, будь сам он на месте этих наёмников, не торопился бы уходить — ведь всегда оставалась вероятность, что глупый мальчишка, напрятавшись по кустам, вернётся в таверну за Томом. «Не делай этого, мальчик, не надо», — мысленно сказал он — так, будто Адриан мог услышать, и сознание его снова угасло.
   Он должен был умереть там, в этой грязи, под проливным дождём. Собаке — собачья смерть.
   Но потом он почувствовал, как его снова тащат куда-то — и обеспокоился, не оказались ли давешние наемники сообразительнее, чем он полагал. Но это были не наёмники. Гостиничные слуги, ругаясь на чём свет стоит, волокли его избитое тело по земле, потом — по дощатому полу, и сварливый женский голос прикрикивал: «Да выше, выше его, скотину, подымайте, все полы обгадит!» — словно он был пьянчугой, свалившимся замертво у порога корчмы. Потом — по лестнице вверх, и он считал ступеньки босыми ногами — не побрезговали наёмники, стащили сапоги, и то пожива… Когда в итоге его бросили наконец и Том ощутил под собой мягкое — то подумал, что вот так умирают, и грубые слуги — это ангелы Гилас, а сварливая старуха — сама Светлоликая и есть, да и с чего он взял, право, что она будет его радостно привечать…
   Так закончился для Тобиаса Одвелла день, когда он должен был умереть.
   Но вместо смерти пришёл сон, и в этом сне была Камилла. Она его звала.
   — Тобиас… Тобиас… ох, Тобиас…
   Звала и плакала, пряча лицо, которого он почти не помнил, в дрожащих руках. Что прячешься, милая? Стыдишься? Стыдись… если у меня не осталось совести, чтоб стыдиться, так хоть ты, родная, повинись за меня перед Светлоликой.
   Камилла склонялась над ним, всё ниже и ниже, роняя ему на лицо слезинки сквозь пальцы, и внезапно Том понял, что происходит. Понял и вспомнил — как же он мог забыть…
   — А, — сказал он. — Это снова ты. Ну, чего тебе теперь? Будешь винить, что не уберёг его? Не хочу тебя слушать… прочь пошла. Слышишь, пошла прочь!
   Но она не слышала, или притворялась, что не слышит, и всё плакала, и склонялась ниже, ниже… и ничего не говорила, только его имя, снова и снова: «Тобиас, Тобиас…»
   — Я не Тобиас Одвелл больше. Сколько тебе повторять?! Уходи, Алекзайн, оставь меня…
   Но даже во сне он чувствовал: что-то не так. Прежде она всегда отвечала ему, желчно и зло — мстительная сука, не желавшая оставить его, принять его выбор, не желавшая его простить. Она только рада была уколоть лишний раз — и делала это, когда могла. Она и теперь могла, уж когда, если не теперь! Но лишь повторяла его имя, снова и снова.
   — Алекзайн… — Том ощутил лёгкий укол сомнения. Поколебавшись, потянулся вперёд, чтобы отнять руку от её лица, но она отпрянула, прижав ладони к глазам ещё крепче.
   У неё были руки Камиллы, волосы Камиллы, губы и голос Камиллы… но она не была Камиллой. Камилла никогда не приходила к нему. Ни разу за двенадцать лет. Он предал её и принёс горе её клану. Он и теперь не смог уберечь мальчика, которого, он помнил, она так любила. Чего же ей к нему приходить?
   — Тобиас, Тобиас, Тобиас…
   И столько скорби было в ней, что он впервые за долгие годы вновь пожалел о собственном малодушии, спасшем его когда-то от смерти.
   — Алекзайн! Алекзайн, посмотри на меня! Говори со мной! — повторял он, но она теперь отдалялась, быстро и неумолимо, таяла в полуяви-полусне, и когда он потерял её из виду, по-прежнему не отнимала ладони от лица.
   — Алекзайн!
   — Я здесь, Том. Вовсе ни к чему так дозываться, — сказал её насмешливый голос прямо над ним, и Том, содрогнувшись всем телом, открыл глаза.
   Открыл — и увидел её.
   Поразительно, но она в самом деле выкрасила волосы. И выглядела теперь много лучше, чем когда они расстались тринадцать лет назад. На ней было богатое дорожное платье, и держалась она как истинная леди, сидя на краю кровати. Матрац был грязным и мокрым. «Это оттого, что я на нём лежу», — тупо подумал Том, вспоминая тяжёлые смачные удары под дых и грязь, в которую он летел лицом…
   Он моргнул и попытался приподняться, но лишь застонал от кусачей боли во всём теле. Алекзайн смотрела на него с ласковой улыбкой, будто любящая мать, наблюдающая за весёлой игрой своего дитяти. Всегда она так смотрела на него, что бы он ни делал. «На Адриана ты тоже смотришь вот так? Ты по-другому вовсе не умеешь смотреть?» — подумал Том — и будто очнулся от дурмана, разом сел, невесть откуда взяв силы.
   — Где он?
   — Кто? — спросила Алекзайн, улыбаясь. Этот голос, низкий, вязкий, будто трясина, всё это, некогда лишившее его разума… всё это могучим ударом швырнуло его обратно, в далёкую, мёртвую ныне юность, в страшные дни, когда он узнал её и узнал, кто он сам.
   Но то время прошло. Прошло давно, и теперь Том — не Тобиас Одвелл, просто Том — был свободен от этого бремени, ибо отказался от него по собственному решению.
   — Ты, проклятая лживая сука… — прохрипел он — и с силой, которой Алекзайн вряд ли от него ждала, схватил её за горло.
   Она дёрнулась, когда он тряхнул её, будто куклу, и — о, да, наконец-то! — лицемерная улыбка сползла с её губ. Том сжал пальцы крепче, глядя, как наливается понемногу кровью её бледное лицо. Она заёрзала, обхватила его предплечье обеими руками, силясь отодрать от себя, но он держал её крепко. Он всегда держал крепко, если уж удавалось схватить.
   — Где он? — повторил Том, наклоняясь ближе к существу, которое когда-то сломало ему жизнь. — Где Адриан, сука, отвечай мне, если тебе дорога твоя пакостная душонка.
   Она закатила глаза и обмякла. Том выругался, но не разжал руку — ему ли не знать эти её штучки. Один Молог ведает, как ему сейчас хотелось сжать ладонь крепче, вмять пальцы в эту лебединую шею да свернуть её одним движением кисти… но он не мог. Она не просто так оказалась сейчас здесь, вместе с ним — это значит, что Адриан теперь там, где она и хотела его видеть…
   — Где он? — в третий раз повторил Том, никогда и никому не повторявший трижды. — Отведи меня к нему. Ты слышишь? Отведи немедленно.
   Белки её глаз шевельнулись под приопущенными веками.
   «Ты так нетерпелив, мой дорогой. Так и не научился верить мне. Ах, отчего…»
   — Я убью тебя, — пообещал он. — Убью это тело, и делай что знаешь, если немедленно не отведёшь меня к нему.
   «Ну что ж, как скажешь…» — сказал внятный и ясный голос Алекзайн в его голове, пока он душил её безвольное тело, и тогда Том увидел Адриана. Увидел — и всё в нём оборвалось. Мальчик лежал, свернувшись на полу тюремной камеры, вздрагивая и постанывая во сне, и со стены рядом с ним свисала к земле длинная железная цепь.
   — Адриан! — крикнул Том. Потом снова и снова. Адриан шевельнулся, но тут же свернулся крепче, обхватив плечи руками, и через мгновение исчез — будто и не было его.
   «Ах, прости, дорогой. Я сделала, что смогла. Видишь, он жив. Или ты надеялся, что я покажу тебе его могилу?»
   Том разжал пальцы и без сил откинулся назад.
   Алекзайн отпрянула, широко открыв рот, сипло втягивая воздух. Лиловые зрачки медленно выплыли из-под посиневших век, краска понемногу отступала от щёк. Том сидел, откинувшись на щуплую подушку, и в бессильной злости смотрел, как она приходит в себя и на её лицо возвращается снисходительная, понимающая полуулыбка.
   Она даже не встала с постели, когда окончательно оправилась. Лишь слегка отодвинулась, на расстояние вытянутой руки, словно не желая снова вводить его в искушение.
   — Видишь, — сказала Алекзайн с упрёком. — Он не хочет с тобой говорить.
   — С тобой тоже, — огрызнулся Том.
   — Да, — ответила она, подумав мгновение. — Со мной тоже. — И добавила с улыбкой: — Он вовсе не такой, как ты.
   Если бы у него так не болело всё тело, он бы поднялся и вышел прочь. Он не стал бы с ней говорить. Но у него просто не было на это сил: вся его энергия ушла в рывок, оказавшийся бесполезным… почти бесполезным. Ведь он всё же увидел Адриана, пусть и на один только миг.
   — Где он? Куда ты его запроторила?
   — Он там, где должен был быть с самого начала, Том. Там, откуда ты увёз его, не считаясь ни с его волей, ни с волей богов.
   Том стиснул зубы и всё же попытался встать. Вроде бы у него ничего не было сломано, вот только рёбра ныли незнакомой болью и грудь спирало при слишком глубоком вдохе. Просто ушиб… ничего…
   — Куда ты? — окликнула его Алекзайн насмешливо, не мешая ему встать — словно знала, что на самом деле он никуда не пойдёт.
   — В Эвентри.
   — И что ты сделаешь? Снова его оттуда похитишь? Не кажется ли тебе, что ты ходишь по кругу, Тобиас?
   То, что она впервые за прошедшие годы назвала его этим именем, поразило его меньше, чем исчезнувшая из её голоса улыбка. Том повернулся к ней, придерживаясь за спинку в изголовье кровати и морщась от нарастающей боли в рёбрах.
   — Оставь его уже в покое, — сказала Алекзайн. Она по-прежнему сидела на краю постели, куда велела его положить, невозмутимая, будто каменное изваяние, и такая же равнодушная, со сложенными поверх юбки руками — леди, ждущая коленопреклонения от своего холопа. — Позволь ему идти его собственной дорогой.
   — Той, на которую его усердно толкаешь ты? Это ты называешь его собственной дорогой?
   — Он мог выбирать, — возразила Алекзайн. — Ты сам сказал ему это, когда приехал ко мне в Скортиар и увёз его от меня. И он выберет теперь так же, как выбрал тогда.
   — Как он выберет, если ты продала его Индабиранам?
   — Выберет, не сомневайся. Почему ты так не доверяешь ему? Он…
   — Он глупый мальчишка, — отрезал Том. — Он понятия не имеет, во что ввязывается и чем это может обернуться!
   — Что ж ты ему не объяснил этого, если сам так хорошо осведомлён?
   Том открыл было рот для ответа — и вдруг вспомнил, с кем говорит. Эх, Томас Лурк… не ты ли зарёкся слушать эту женщину, если только будет в твой силе заткнуть свои уши или её рот? Каждое её слово — отрава, ты знаешь это. Ты знал это всегда. Так что же теперь ты стоишь и споришь с ней — споришь с той, которая всегда выходит победительницей в любом споре?
   «Потому и спорю, — мрачно ответил он сам себе. — Если я всё равно не могу её убить, так пусть хоть знает, что её заговоры на меня не действуют».
   «Да она и так знает это, — шепнуло что-то в глубине. — Знает. И ей всё равно. Ты больше нисколько не волнуешь её. Теперь у неё есть Адриан.
   А не из ревности ли ты так старался уничтожить в нём тягу к его предназначению. Не потому ли, что одно его имя говорит тебе: время твоё безвозвратно ушло? И по земле теперь ходит новый Тот, Кто в Ответе за всё…»
   Том шатко подбрёл к окну, держась одной рукой за бок, и приоткрыл ставню. Было очень поздно, вернее, совсем рано, над лесом вдалеке занималась заря. Двор постоялого двора был пуст и тёмен.
   — Сколько я лежу здесь?
   — Третий день.
   — Зачем ты меня подобрала? Почему не позволила умереть?
   Он услышал мелодичный смех (смех Камиллы…) и лёгкие шаги за своей спиной. Её полупрозрачная ручка легла Тому на плечо, но он не вздрогнул и не повернулся, даже когда почувствовал, как Алекзайн положила голову ему на спину между лопаток, прижимаясь щекой к его грязной рубашке.
   — Не знаю. Может быть, я и вправду любила тебя, Тобиас Одвелл.
   Он ткнулся виском в угол ставни и беззвучно рассмеялся. Смех отдался новой болью в подреберье, и Том умолк.
   — Ничего смешного нет, — сказала Алекзайн. — Если бы я не любила тебя, ты не был бы мною избран.