Страница:
И прежде чем потрясённый Бертран успел раскрыть рот, слуги в бело-красном, прислуживавшие бондам за столом, побросали на пол блюда и кувшины и выхватили арбалеты, которые прятали под просторными одеждами. Единый крик гнева и ужаса прокатился над столом, и он лишь усилился, когда бонды увидели, что даже некоторые из их собственных людей вскидывают оружие — но не за них, а против них.
Поднялся страшный шум. Люди Эвентри отступили на шаг, не снимая с арбалетного прицела заметавшихся бондов. Зал огласился бранью.
— Измена! — закричал кто-то, и Адриан Эвентри улыбнулся краешком губ. Он вспомнил, как когда-то сам прокричал это слово, тем самым спасая всех этих людей. Теперь, если бы было нужно, он был готов так же, одним словом, всех их убить.
— Вы правы, лорд Кейн, — сказал он, не повышая голоса и не вставая, — теперь он да старый Флейн, не сводивший с него прищура, были единственными, кто остался сидеть. — Изменой было для вас, пообещавшего когда-то помощь одному из Эвентри, не оказать её снова теперь, когда её попросил другой. Вы ведь тоже получили письмо от Бертрана в начале этого лета, не правда ли? И вы, лорд Тартайл? И вы, лорд Ролентри? Впрочем, вы и Анастасу не ответили когда-то… если память мне не изменяет.
«Потому что не получили его письма, — закончил он мысленно. — Не получили по моей вине, но ни вы, ни он об этом не узнали».
— Да как ты смеешь… — бледнея, начал лорд Ролентри.
— Смею. Потому что сейчас в этом зале вас всех — по трое против каждого моего человека. Вас трое против одного, благородные лорды! И вы повскакивали, вы держите руки на мечах, но не обнажаете их, потому что не уверены, что ваш сосед по столу и фьеву сделает то же самое.
— Ах ты гадёныш, — вполголоса сказал лорд Флейн, и Эд Эфрин широко улыбнулся.
— А вы, лорд мой Флейн, столь горазды раздавать ценные советы! Ну так посоветуйте благородным бондам, замершим в нерешительности, обнажить клинки! Я уже сделал это первый, поправ законы гостеприимства. И вы были к этому готовы, когда ехали в Эвентри. Вы знаете, сколько вероломства уже повидали эти стены, знали, что нет нужды бояться осквернить их, ибо их и так уже не отмыть от скверны. О чём же вы думали, благородные мои лорды?
— О благородстве, — сказал сквозь зубы кто-то — по виду ровесник Бертрана. — О чести…
— Дорогого стоит в наше время думать о чести и благородстве, — сказал лорд Флейн.
И тут Адриан Эвентри встал. И поклонился ему, глубоко и низко — так, словно без него не сумел бы найти этих слов.
— Молог знает что! — воскликнул лорд Берджой. — Ну и чего тебе надо?
— Прежде всего, — не садясь и обведя взглядом собрание, начал Эд, — хочу сообщить вам, что ваши люди, оставленные во дворе, согнаны в казармы и заперты там. Поэтому если бы вы даже набрались духу и убили сейчас меня и моих людей, внизу вас встретил бы мой гарнизон, превышающий вас численно и, в отличие от вас, готовый к встрече. Я говорю это вам для того, чтобы вы поняли, что ваша нерешительность и разъединённость ныне не погубила ваши жизни, а спасла.
— Как оно всегда и бывало, — пробормотал лорд Флейн.
— Нерешительность — это такая странная штука, мои лорды. Порой губит, порой спасает. Иногда, не сделав, можно натворить бед ещё больше, чем сделав. А иногда наоборот. Заранее никогда не знаешь.
— К чему ты клонишь? — хмуро спросил Ролентри.
— К тому, что, если вы не можете принять решение сами, кто-то должен принять его за вас. И тогда просто делайте то, что должно, то, что взялись делать. Делайте до конца, пока не выполните обещанное — или не отправитесь к Мологу. Это — та свобода, которую вы не хотите видеть, мои лорды. Двенадцать лет назад, — продолжал он, когда никто не ответил ему и не перебил, — мой брат Анастас звал вас за собой во имя остатков вашей чести. Я был там в тот день, хотя никто не знал об этом, даже он. Я стоял у стены, трусливо прячась от него и от всех вас. Теперь я зову вас за собой, но не за честью и не за мщением. Я хочу стать конунгом Бертана.
При этих словах собрание наконец очнулось от колдовской оторопи, с которой слушало этого странного человека. Вновь поднялся шум, но Адриан Эвентри продолжал, словно не слыша его:
— Я хочу стать конунгом и стану им, с вами или без вас. Я сяду в Сотелсхейме. Одвеллов больше нет — Бертран убил величайшего из них, того, кого вы так боялись всю свою жизнь и против которого смогли выступить лишь однажды, когда вас повёл Анастас. Фосиганов вскоре тоже не станет — последнего из них убью я. На моей стороне будут жрецы Анклава, а значит, и народ. Если сейчас вы пойдёте за мной, над вами не останется в этой земле никого, кроме меня. Если вы не пойдёте за мной, у вас не останется в этой земле врагов, кроме меня.
— Если ты так уверен в себе, паршивый ты щенок, на хрена мы тебе сдались? — гневно рявкнул лорд Карстерс. Адриан помнил, как ему ненавистна сама мысль о том, чтобы стоять под кем-то.
— Потому что с вами моя победа будет быстрее и проще. И потому что я не хочу быть вам врагом. Фосиган, который был вам врагом, вскоре падёт именно из-за этого. Но знайте: я не Фосиган. Мой клан пролил слишком много крови, своей и чужой, и я не остановлюсь перед тем, чтобы пролить ещё и вашу.
— А ты не боишься, — щурясь, сказал лорд Кадви, — что мы объединимся против тебя и закончим то, что начали Индабираны?
— Вы не объединитесь, — улыбнулся Эд. — Если бы могли, вы бы это уже сделали. Давно бы сделали — или хотя бы сейчас, когда увидели стрелы моих людей, нацеленные вам в грудь. Но вы ведь сидите и слушаете меня. Вы не можете объединиться. Единожды это удалось вам, и для этого вам понадобился мой брат. Теперь это могу сделать я.
— Проклятье, отчего ты так самоуверен?!
— Потому что терять мне совершенно нечего. Так же, как и вам, если вы пойдёте со мной. Я не буду давать вам слова чести, потому что все вы знаете, как мало оно стоит. Но знайте: я не хочу ничьей крови, и не хотел никогда. Однако сесть в Сотелсхейме я должен. Когда это случится, вы сохраните все свои привилегии, вы не будете платить мне дани. Но все решения, которые касаются ваших связей друг с другом, стану принимать я. Вы обязуетесь не чинить препятствий торговле, даже если прибыль от неё пойдёт вашему врагу. Вы обязуетесь строить дороги, даже если она свяжет ваш фьев с фьевом вашего недруга. Если ваш сосед примет общий закон, который я введу на всех землях Бертана, вы тоже его примете. Но, — сказал он, перекрывая вновь поднявшийся возмущённый крик, — все выгоды, которые даст эта торговля, эти дороги и законы, вы оставите себе. А если вы попросите у меня позволения применить по отношению к соседу кровную вражду, я позволю.
— Мальчишка бредит, — сказал один из лордов, пока остальные наперебой обсуждали услышанное. — Что ему с нас толку, если мы не будем платить ему дани? А копья? А наши мечи — ты и их-то небось потребуешь, конунг Эвентри!
— Не потребую. Единственное, что я потребую, — не проливать кровь друг друга без моего позволения и чтить закон, единый для всех. Во всём остальном вы сохраните свободу.
Лорд Флейн закашлялся. Только те, кто знал его в давние времена, когда он был немногим старше нынешнего Адриана Эвентри, поняли, что он смеётся.
— Мальчик, мальчик, отчего ты не родился лет хотя бы на тридцать раньше, — прокаркал он, качая головой.
— Оттого, что время тогда было не моим, — спокойно ответил тот. — А теперь — моё. И я ещё раз предлагаю вам, лорды, сделать его и вашим тоже. Все мы потеряем много, если расстанемся сейчас врагами.
— Чего ты, в конце концов, хочешь?
— Я уже сказал. Чтобы вы отвели меня в Сотелсхейм, посадили на трон и признали великим конунгом.
— Твой брат не был таким наглецом! Он просил меньшего!
— Он и предлагал вам меньше. По сути, он ничего вам не предлагал, кроме чистой совести. Но, как вы могли убедиться, совесть — это не то, что способно собрать вас вместе.
«Да, не совесть. Страх», — подумал лорд Флейн, пряча в морщинах улыбку и качая головой. Он жалел, что слишком стар для того, чтобы схлестнуться в поединке с этим мальчиком. Но, к счастью, не слишком стар для того, чтобы помочь ему.
— Что будет, если мы откажем тебе, лорд Адриан? — спросил он.
Все умолкли: вопрос был более чем насущный. На лице Эда Эфрина появилось первое отчётливое чувство с того мгновения, как он заговорил. Чувство это было сожалением.
— Тогда ни один из вас не выйдет отсюда живым. После чего бонды, не пришедшие сегодня на тинг, поймут, что я настроен серьёзно, и придут ко мне сами.
«Не совесть, а страх. Тупой страх скотины за свою шкуру», — подумал лорд Ролентри и стиснул зубы. Как и лорд Флейн, он знал это всегда, но, в отличие от юного Эвентри, ему никогда не достало бы решимости сыграть на этом так дерзко. Этот щенок сам мог бы умереть сегодня вместо тех, кому угрожал. Мог бы, только мог бы. Потому что он сказал правду: среди них не было ни одного, чей клич «Руби его!» немедля подхватили бы остальные.
«Будь прокляты эти Эвентри», — подумал лорд Ролентри, лорд Флейн и каждый из лордов, которых в тот день получил под красно-белое знамя человек, игравший именами так же легко, как и целым миром.
И когда это стало ясно, он сошёл с помоста, преклонил колени, снял ножны с пояса, протянул их тингу и склонил голову. И все были потрясены, потому что вместо злорадного торжества он проявил внезапно смирение, которым все остальные начинали тинг. Они начинали — а он закончил.
— Вы не пожалеете, — сказал Адриан Эвентри. — Богами моими и вашими, памятью моего отца и братьев, честью матери и сестёр клянусь вам, что вы не пожалеете.
Он сдержал эту клятву.
Эд надел под куртку кольчугу и пошёл — младшим полагается являться на зов старших.
Его шаг пружинил, он улыбался, той лёгкой и немного безумной улыбкой, о которой много могла бы порассказать Магдалена Фосиган, или аптекарша Северина, или великий конунг. Коридоры замка были пусты, у каждой двери стояли по двое стражников из гарнизона. Дверь в покои, отведённые лорду Флейну, не была исключением. Эд назначил ему северную спальню — ту, в которую, случалось, уходила мать в ночи, когда они с отцом особенно сильно ссорились. Окна в ней выходили на реку.
— А, мой мальчик, — прошамкал лорд Флейн, когда Эд вошёл. Час был поздний, но он явно не собирался ложиться спать и сидел в кресле полностью одетый, опираясь на клюку, с которой теперь не расставался. — Спасибо, что пришёл.
— Желание гостя закон для меня.
— Да, да… Вон, — сказал лорд Флейн своему камердинеру, топтавшемуся рядом и усиленно подавлявшему зевоту. Камердинер поднял с пола постель, которую ему разложили рядом с кроватью его господина, и ушёл в гардеробную.
— Надеюсь, вам удобно, мой лорд?
— Что? А, да, очень удобно. У тебя славный замок. Я его помню. Когда твоему деду лорду Уильяму было столько, сколько тебе сейчас, я частенько у вас бывал. Он тогда, правда, ещё не был лордом… и очень этим удручался, хе-хе. — Флейн снова сощурился, и стало совсем не видно глаз. — А ты сам-то себя как чувствуешь, сынок?
Эд слегка улыбнулся.
— А вы бы себя как чувствовали, мой лорд, если бы у вас под замкум сидела половина Бертана?
— Гм, — лорд Флейн задумчиво пожевал ввалившиеся губы. Эд смотрел на него и с трудом верил, что люди доживают до таких лет. — Славный вопрос. Не знаю, что тебе и ответить, потому как никогда не пробовал. Да и желания пробовать не было, так что… не представляю, какового тебе сейчас.
— Это легко представить, мой лорд. Вы же наверняка видели диких быков в загоне перед тем, как их выпускают на бой. Вообразите чувства того, кто открывает калитку.
Не надо было ему так говорить… последняя фраза была лишней. Он ощутил, как его голос дрогнул, и мог только надеяться, что лорд Флейн этого не заметил. Что заметил, а что нет этот старый пройдоха, по нему совершенно невозможно было сказать.
— Быки, вот оно как, — протянул он. — Ты мне льстишь, мальчик. Такого быка, как я, поздно даже и на убой — мясо чересчур жёсткое, не прожуёшь.
— Гилас с вами, мой лорд, на что мне ваше мясо? Это андразийские варвары жрут друг друга, словно дикие звери. А мне вас не надо.
— Вижу. Вижу, что не надо, потому тебя и позвал. Ты не лгал там, внизу. Я подумал сперва, что ты берёшь нас на слабину, — Флейн сердито погрозил Эду костлявым пальцем. — И без вас, дескать, справлюсь! И как бы это ты без нас справился?
Эд промолчал.
— Но потом, под конец, когда ты склонил голову перед тингом… В тот миг я увидел в тебе не только твоего деда, но и твоего брата. Первый умел грозить, второй — просить. И оба не знали, чего им на самом деле надо. Лорд Уильям был как все эти, — Флейн раздражённо махнул рукой себе за спину, подразумевая, видимо, прочих бондов. — Удали много, мозгов мало… мир праху его. Брат твой, Анастас, стал бы хорошим лордом, когда бы ему по-людски жить давали. Когда он нас созвал и повёл против Одвелла, он сам не знал, что за зверя выпускает из клетки. Знаешь, он очень хотел тебя найти. Ничего-то больше, ничего другого не хотел. Так мне и говорил: вот найду, дескать, Адриана, а потом спасу девочек — сестёр ваших, стало быть — и Бертрана, и мать… Да только сёстры твои рожают новых септ Одвеллам. Мать, я слыхал, помешалась, а младшему братишке ты совсем задурил голову. Что сказал бы на это лорд Уильям, я себе представить могу. А вот что бы сказал Анастас…
— Зачем, — спросил Эд, — вы говорите мне всё это?
Он теперь ясно видел, что не зря опасался от старого Флейна предательского выпада, но совершенно напрасно надел кольчугу. Лорд Флейн метил не в плоть, а в сердце.
Флейн помедлил, будто обдумывая вопрос Эда. Одна-единственная свеча теплилась на столе.
— Дурень Ролентри правду сказал, — проговорил он наконец. — Ты куда как наглее, чем был Анастас. И хочешь большего. Но вот на что оно тебе — этого я никак в толк взять не могу. Никто из твоих предков не жаждал стать конунгом. Если бы жаждали… что ж, теперь Фосиган созывал бы тинг, чтобы выжить тебя из Сотелсхейма. И неведомо ещё, пошли ли бы мы за ним… Но твой дед не хотел быть конунгом. Он хотел свободы и чести — того, о чём толкует Виго Блейданс. Подумать только, сколько лет на свете живёт, а всё как дитя… Но ты не таков, как Виго. И не таков, как был Анастас. Твой дед пёкся только о своём клане. Твой брат — только о своей семье. А о чём печёшься ты, Адриан Эвентри?
О чём печётся Адриан Эвентри? Да всё о том же. Сперва — мой клан, затем — боги, затем — конунг, затем — я. Это было то, чему научили Адриана Эвентри, то, что вложили в него. То, что богиня Янона Неистовая из него вынула и, дунув, разметала, будто пёрышки отцветающего одуванчика. Было — и нет.
Лорд Флейн подался вперёд, опираясь на клюку так сильно, что она тихо треснула. Его вечно прищуренные глаза раскрылись так широко, что Эд увидел их — желтоватый белок и выцветшую, почти белую радужку.
— Зачем тебе Сотелсхейм? Скажи мне, сынок.
— Если и скажу, вы всё равно не поверите.
Лорд Флейн откинулся назад и покачал головой.
— Твой юный брат, этот монашек, и Блейданс — они знали, что ты собираешься сделать?
«Ты убил бы их? — спросил его Бертран этим вечером, когда кончился тинг. — Адриан, ты действительно собирался их убить?» Виго Блейданс стоял в стороне и смотрел на Эда, и в глазах его был тот же вопрос.
Он не сказал им, что собирается сделать. Вооружить слуг велел якобы из простой предосторожности на случай вероломства; о том, что часть чужих людей перекуплены, ни Виго, ни Бертран не знали. Эд затянулся трубкой и выдохнул медленно, протяжно, так, словно с дымом из него могла выйти вся отрава, которой он был пропитан многие годы. «Нет, — ответил он им. — Конечно, нет». Они не знали, что в своей жизни он делал нечто худшее. Потому они поверили. Им было удобно верить. Это очищало их совесть.
— Не знали, — не дождавшись ответа, утвердительно проговорил лорд Флейн. — И однако же ты их заставил себе верить. Тебе говорили, что от тебя исходит что-то?.. Трудно сказать… — он пошамкал. — Ох, я стар, мальчик, совсем стар, всё как есть повылетало из головы… Что-то мне дует, будь добр, прикрой окно.
Эд подчинился, внимательно следя за стариком краем глаза. Он знал: тому достанет вертлявости швырнуть стилет в спину мальчишки, загнавшего его в угол.
Но Флейн ничего не сделал, только кашлял и ёжился, кутаясь в подбитый белкой плащ, пока Эд возился со ставнями. Отдышавшись, спросил:
— Если ты действительно не будешь облагать нас данью, то как ты собираешься держать нас в руках?
Эд опустил щеколду на ставнях, прежде чем ответить. Потом сказал:
— Никак. Я думаю, раз пойдя за мной, потом вы будете и дальше мне верить. Я знаю это.
«И я готов сказать вам, откуда это знаю — только спросите», — мысленно добавил он, чувствуя, что и впрямь готов рассказать старому Флейну о мальчике, который в ответе за всё. И это чувство наполняло его — уже в который раз! — знакомым, нетерпеливым, отчаянным ожиданием. Только спросите, мой лорд… Только спросите.
Но он не спросил. Никто никогда не спрашивал.
— Все вы, Эвентри, сумасшедшие, — проворчал лорд Флейн. — Один Ричард был человек как человек, и того порубили ни за что. Ты отдашь мне Кьелд, когда мы его возьмём?
— Отдам.
— Мне нравится наглость, с которой ты обещаешь то, чем пока ещё не владеешь. Хорошо. Ты получишь мои копья. И копья остальных тоже, если у тебя хватит ума поговорить с ними, как со мной, до зари.
— Раньше, чем они успеют поговорить друг с другом? — улыбнулся Эд, и лорд Флейн, хихикнув, стукнул клюкой по каменной плитке пола. Эд смотрел на него со странной смесью отвращения и симпатии. Он был рад, очень рад, что ему не пришлось убивать этого старика.
— А за твою смекалку, — сказал лорд Флейн, вновь прикрывая глаза, — вот тебе, лорд Эвентри, мой подарок. У твоего брата Анастаса была незаконная жена. Она родила ему дочь. Мы с Кордариолом в то время почли за верный шаг скрыть это — из сострадания к твоему клану. Мать умерла в родах, а девочку отправили послушницей в Скортиарский монастырь Гвидре. Её зовут Тэсса.
Наутро гонцы от каждого из свободных кланов разлетелись из Эвентри по всему Бертану. Самый быстрый из них, не зная ни минуты отдыха, мчался к Сотелсхейму. С собой у него было два письма. Одно — местре Адель, монахине-гвидреанке, которая в это самое время прибыла в город для тайной встречи с Шионом, одним из трёх верховных жрецов Анклава. Другое было адресовано вдове Северине из аптеки «Красная змея». Оно было очень коротким. В нём говорилось: «Собери всё, что тебе дорого, найми телохранителя и уходи из города. Сделай это для меня. Эд».
2
Поднялся страшный шум. Люди Эвентри отступили на шаг, не снимая с арбалетного прицела заметавшихся бондов. Зал огласился бранью.
— Измена! — закричал кто-то, и Адриан Эвентри улыбнулся краешком губ. Он вспомнил, как когда-то сам прокричал это слово, тем самым спасая всех этих людей. Теперь, если бы было нужно, он был готов так же, одним словом, всех их убить.
— Вы правы, лорд Кейн, — сказал он, не повышая голоса и не вставая, — теперь он да старый Флейн, не сводивший с него прищура, были единственными, кто остался сидеть. — Изменой было для вас, пообещавшего когда-то помощь одному из Эвентри, не оказать её снова теперь, когда её попросил другой. Вы ведь тоже получили письмо от Бертрана в начале этого лета, не правда ли? И вы, лорд Тартайл? И вы, лорд Ролентри? Впрочем, вы и Анастасу не ответили когда-то… если память мне не изменяет.
«Потому что не получили его письма, — закончил он мысленно. — Не получили по моей вине, но ни вы, ни он об этом не узнали».
— Да как ты смеешь… — бледнея, начал лорд Ролентри.
— Смею. Потому что сейчас в этом зале вас всех — по трое против каждого моего человека. Вас трое против одного, благородные лорды! И вы повскакивали, вы держите руки на мечах, но не обнажаете их, потому что не уверены, что ваш сосед по столу и фьеву сделает то же самое.
— Ах ты гадёныш, — вполголоса сказал лорд Флейн, и Эд Эфрин широко улыбнулся.
— А вы, лорд мой Флейн, столь горазды раздавать ценные советы! Ну так посоветуйте благородным бондам, замершим в нерешительности, обнажить клинки! Я уже сделал это первый, поправ законы гостеприимства. И вы были к этому готовы, когда ехали в Эвентри. Вы знаете, сколько вероломства уже повидали эти стены, знали, что нет нужды бояться осквернить их, ибо их и так уже не отмыть от скверны. О чём же вы думали, благородные мои лорды?
— О благородстве, — сказал сквозь зубы кто-то — по виду ровесник Бертрана. — О чести…
— Дорогого стоит в наше время думать о чести и благородстве, — сказал лорд Флейн.
И тут Адриан Эвентри встал. И поклонился ему, глубоко и низко — так, словно без него не сумел бы найти этих слов.
— Молог знает что! — воскликнул лорд Берджой. — Ну и чего тебе надо?
— Прежде всего, — не садясь и обведя взглядом собрание, начал Эд, — хочу сообщить вам, что ваши люди, оставленные во дворе, согнаны в казармы и заперты там. Поэтому если бы вы даже набрались духу и убили сейчас меня и моих людей, внизу вас встретил бы мой гарнизон, превышающий вас численно и, в отличие от вас, готовый к встрече. Я говорю это вам для того, чтобы вы поняли, что ваша нерешительность и разъединённость ныне не погубила ваши жизни, а спасла.
— Как оно всегда и бывало, — пробормотал лорд Флейн.
— Нерешительность — это такая странная штука, мои лорды. Порой губит, порой спасает. Иногда, не сделав, можно натворить бед ещё больше, чем сделав. А иногда наоборот. Заранее никогда не знаешь.
— К чему ты клонишь? — хмуро спросил Ролентри.
— К тому, что, если вы не можете принять решение сами, кто-то должен принять его за вас. И тогда просто делайте то, что должно, то, что взялись делать. Делайте до конца, пока не выполните обещанное — или не отправитесь к Мологу. Это — та свобода, которую вы не хотите видеть, мои лорды. Двенадцать лет назад, — продолжал он, когда никто не ответил ему и не перебил, — мой брат Анастас звал вас за собой во имя остатков вашей чести. Я был там в тот день, хотя никто не знал об этом, даже он. Я стоял у стены, трусливо прячась от него и от всех вас. Теперь я зову вас за собой, но не за честью и не за мщением. Я хочу стать конунгом Бертана.
При этих словах собрание наконец очнулось от колдовской оторопи, с которой слушало этого странного человека. Вновь поднялся шум, но Адриан Эвентри продолжал, словно не слыша его:
— Я хочу стать конунгом и стану им, с вами или без вас. Я сяду в Сотелсхейме. Одвеллов больше нет — Бертран убил величайшего из них, того, кого вы так боялись всю свою жизнь и против которого смогли выступить лишь однажды, когда вас повёл Анастас. Фосиганов вскоре тоже не станет — последнего из них убью я. На моей стороне будут жрецы Анклава, а значит, и народ. Если сейчас вы пойдёте за мной, над вами не останется в этой земле никого, кроме меня. Если вы не пойдёте за мной, у вас не останется в этой земле врагов, кроме меня.
— Если ты так уверен в себе, паршивый ты щенок, на хрена мы тебе сдались? — гневно рявкнул лорд Карстерс. Адриан помнил, как ему ненавистна сама мысль о том, чтобы стоять под кем-то.
— Потому что с вами моя победа будет быстрее и проще. И потому что я не хочу быть вам врагом. Фосиган, который был вам врагом, вскоре падёт именно из-за этого. Но знайте: я не Фосиган. Мой клан пролил слишком много крови, своей и чужой, и я не остановлюсь перед тем, чтобы пролить ещё и вашу.
— А ты не боишься, — щурясь, сказал лорд Кадви, — что мы объединимся против тебя и закончим то, что начали Индабираны?
— Вы не объединитесь, — улыбнулся Эд. — Если бы могли, вы бы это уже сделали. Давно бы сделали — или хотя бы сейчас, когда увидели стрелы моих людей, нацеленные вам в грудь. Но вы ведь сидите и слушаете меня. Вы не можете объединиться. Единожды это удалось вам, и для этого вам понадобился мой брат. Теперь это могу сделать я.
— Проклятье, отчего ты так самоуверен?!
— Потому что терять мне совершенно нечего. Так же, как и вам, если вы пойдёте со мной. Я не буду давать вам слова чести, потому что все вы знаете, как мало оно стоит. Но знайте: я не хочу ничьей крови, и не хотел никогда. Однако сесть в Сотелсхейме я должен. Когда это случится, вы сохраните все свои привилегии, вы не будете платить мне дани. Но все решения, которые касаются ваших связей друг с другом, стану принимать я. Вы обязуетесь не чинить препятствий торговле, даже если прибыль от неё пойдёт вашему врагу. Вы обязуетесь строить дороги, даже если она свяжет ваш фьев с фьевом вашего недруга. Если ваш сосед примет общий закон, который я введу на всех землях Бертана, вы тоже его примете. Но, — сказал он, перекрывая вновь поднявшийся возмущённый крик, — все выгоды, которые даст эта торговля, эти дороги и законы, вы оставите себе. А если вы попросите у меня позволения применить по отношению к соседу кровную вражду, я позволю.
— Мальчишка бредит, — сказал один из лордов, пока остальные наперебой обсуждали услышанное. — Что ему с нас толку, если мы не будем платить ему дани? А копья? А наши мечи — ты и их-то небось потребуешь, конунг Эвентри!
— Не потребую. Единственное, что я потребую, — не проливать кровь друг друга без моего позволения и чтить закон, единый для всех. Во всём остальном вы сохраните свободу.
Лорд Флейн закашлялся. Только те, кто знал его в давние времена, когда он был немногим старше нынешнего Адриана Эвентри, поняли, что он смеётся.
— Мальчик, мальчик, отчего ты не родился лет хотя бы на тридцать раньше, — прокаркал он, качая головой.
— Оттого, что время тогда было не моим, — спокойно ответил тот. — А теперь — моё. И я ещё раз предлагаю вам, лорды, сделать его и вашим тоже. Все мы потеряем много, если расстанемся сейчас врагами.
— Чего ты, в конце концов, хочешь?
— Я уже сказал. Чтобы вы отвели меня в Сотелсхейм, посадили на трон и признали великим конунгом.
— Твой брат не был таким наглецом! Он просил меньшего!
— Он и предлагал вам меньше. По сути, он ничего вам не предлагал, кроме чистой совести. Но, как вы могли убедиться, совесть — это не то, что способно собрать вас вместе.
«Да, не совесть. Страх», — подумал лорд Флейн, пряча в морщинах улыбку и качая головой. Он жалел, что слишком стар для того, чтобы схлестнуться в поединке с этим мальчиком. Но, к счастью, не слишком стар для того, чтобы помочь ему.
— Что будет, если мы откажем тебе, лорд Адриан? — спросил он.
Все умолкли: вопрос был более чем насущный. На лице Эда Эфрина появилось первое отчётливое чувство с того мгновения, как он заговорил. Чувство это было сожалением.
— Тогда ни один из вас не выйдет отсюда живым. После чего бонды, не пришедшие сегодня на тинг, поймут, что я настроен серьёзно, и придут ко мне сами.
«Не совесть, а страх. Тупой страх скотины за свою шкуру», — подумал лорд Ролентри и стиснул зубы. Как и лорд Флейн, он знал это всегда, но, в отличие от юного Эвентри, ему никогда не достало бы решимости сыграть на этом так дерзко. Этот щенок сам мог бы умереть сегодня вместо тех, кому угрожал. Мог бы, только мог бы. Потому что он сказал правду: среди них не было ни одного, чей клич «Руби его!» немедля подхватили бы остальные.
«Будь прокляты эти Эвентри», — подумал лорд Ролентри, лорд Флейн и каждый из лордов, которых в тот день получил под красно-белое знамя человек, игравший именами так же легко, как и целым миром.
И когда это стало ясно, он сошёл с помоста, преклонил колени, снял ножны с пояса, протянул их тингу и склонил голову. И все были потрясены, потому что вместо злорадного торжества он проявил внезапно смирение, которым все остальные начинали тинг. Они начинали — а он закончил.
— Вы не пожалеете, — сказал Адриан Эвентри. — Богами моими и вашими, памятью моего отца и братьев, честью матери и сестёр клянусь вам, что вы не пожалеете.
Он сдержал эту клятву.
* * *
Когда этот день кончился и бонды, отныне свободные лишь на словах и сами не понимавшие, как дёшево они продались, разошлись по отведённым для них покоям — каждый под надёжной охраной, — лорд Даррен Флейн передал через слугу, что хочет видеть лорда Адриана.Эд надел под куртку кольчугу и пошёл — младшим полагается являться на зов старших.
Его шаг пружинил, он улыбался, той лёгкой и немного безумной улыбкой, о которой много могла бы порассказать Магдалена Фосиган, или аптекарша Северина, или великий конунг. Коридоры замка были пусты, у каждой двери стояли по двое стражников из гарнизона. Дверь в покои, отведённые лорду Флейну, не была исключением. Эд назначил ему северную спальню — ту, в которую, случалось, уходила мать в ночи, когда они с отцом особенно сильно ссорились. Окна в ней выходили на реку.
— А, мой мальчик, — прошамкал лорд Флейн, когда Эд вошёл. Час был поздний, но он явно не собирался ложиться спать и сидел в кресле полностью одетый, опираясь на клюку, с которой теперь не расставался. — Спасибо, что пришёл.
— Желание гостя закон для меня.
— Да, да… Вон, — сказал лорд Флейн своему камердинеру, топтавшемуся рядом и усиленно подавлявшему зевоту. Камердинер поднял с пола постель, которую ему разложили рядом с кроватью его господина, и ушёл в гардеробную.
— Надеюсь, вам удобно, мой лорд?
— Что? А, да, очень удобно. У тебя славный замок. Я его помню. Когда твоему деду лорду Уильяму было столько, сколько тебе сейчас, я частенько у вас бывал. Он тогда, правда, ещё не был лордом… и очень этим удручался, хе-хе. — Флейн снова сощурился, и стало совсем не видно глаз. — А ты сам-то себя как чувствуешь, сынок?
Эд слегка улыбнулся.
— А вы бы себя как чувствовали, мой лорд, если бы у вас под замкум сидела половина Бертана?
— Гм, — лорд Флейн задумчиво пожевал ввалившиеся губы. Эд смотрел на него и с трудом верил, что люди доживают до таких лет. — Славный вопрос. Не знаю, что тебе и ответить, потому как никогда не пробовал. Да и желания пробовать не было, так что… не представляю, какового тебе сейчас.
— Это легко представить, мой лорд. Вы же наверняка видели диких быков в загоне перед тем, как их выпускают на бой. Вообразите чувства того, кто открывает калитку.
Не надо было ему так говорить… последняя фраза была лишней. Он ощутил, как его голос дрогнул, и мог только надеяться, что лорд Флейн этого не заметил. Что заметил, а что нет этот старый пройдоха, по нему совершенно невозможно было сказать.
— Быки, вот оно как, — протянул он. — Ты мне льстишь, мальчик. Такого быка, как я, поздно даже и на убой — мясо чересчур жёсткое, не прожуёшь.
— Гилас с вами, мой лорд, на что мне ваше мясо? Это андразийские варвары жрут друг друга, словно дикие звери. А мне вас не надо.
— Вижу. Вижу, что не надо, потому тебя и позвал. Ты не лгал там, внизу. Я подумал сперва, что ты берёшь нас на слабину, — Флейн сердито погрозил Эду костлявым пальцем. — И без вас, дескать, справлюсь! И как бы это ты без нас справился?
Эд промолчал.
— Но потом, под конец, когда ты склонил голову перед тингом… В тот миг я увидел в тебе не только твоего деда, но и твоего брата. Первый умел грозить, второй — просить. И оба не знали, чего им на самом деле надо. Лорд Уильям был как все эти, — Флейн раздражённо махнул рукой себе за спину, подразумевая, видимо, прочих бондов. — Удали много, мозгов мало… мир праху его. Брат твой, Анастас, стал бы хорошим лордом, когда бы ему по-людски жить давали. Когда он нас созвал и повёл против Одвелла, он сам не знал, что за зверя выпускает из клетки. Знаешь, он очень хотел тебя найти. Ничего-то больше, ничего другого не хотел. Так мне и говорил: вот найду, дескать, Адриана, а потом спасу девочек — сестёр ваших, стало быть — и Бертрана, и мать… Да только сёстры твои рожают новых септ Одвеллам. Мать, я слыхал, помешалась, а младшему братишке ты совсем задурил голову. Что сказал бы на это лорд Уильям, я себе представить могу. А вот что бы сказал Анастас…
— Зачем, — спросил Эд, — вы говорите мне всё это?
Он теперь ясно видел, что не зря опасался от старого Флейна предательского выпада, но совершенно напрасно надел кольчугу. Лорд Флейн метил не в плоть, а в сердце.
Флейн помедлил, будто обдумывая вопрос Эда. Одна-единственная свеча теплилась на столе.
— Дурень Ролентри правду сказал, — проговорил он наконец. — Ты куда как наглее, чем был Анастас. И хочешь большего. Но вот на что оно тебе — этого я никак в толк взять не могу. Никто из твоих предков не жаждал стать конунгом. Если бы жаждали… что ж, теперь Фосиган созывал бы тинг, чтобы выжить тебя из Сотелсхейма. И неведомо ещё, пошли ли бы мы за ним… Но твой дед не хотел быть конунгом. Он хотел свободы и чести — того, о чём толкует Виго Блейданс. Подумать только, сколько лет на свете живёт, а всё как дитя… Но ты не таков, как Виго. И не таков, как был Анастас. Твой дед пёкся только о своём клане. Твой брат — только о своей семье. А о чём печёшься ты, Адриан Эвентри?
О чём печётся Адриан Эвентри? Да всё о том же. Сперва — мой клан, затем — боги, затем — конунг, затем — я. Это было то, чему научили Адриана Эвентри, то, что вложили в него. То, что богиня Янона Неистовая из него вынула и, дунув, разметала, будто пёрышки отцветающего одуванчика. Было — и нет.
Лорд Флейн подался вперёд, опираясь на клюку так сильно, что она тихо треснула. Его вечно прищуренные глаза раскрылись так широко, что Эд увидел их — желтоватый белок и выцветшую, почти белую радужку.
— Зачем тебе Сотелсхейм? Скажи мне, сынок.
— Если и скажу, вы всё равно не поверите.
Лорд Флейн откинулся назад и покачал головой.
— Твой юный брат, этот монашек, и Блейданс — они знали, что ты собираешься сделать?
«Ты убил бы их? — спросил его Бертран этим вечером, когда кончился тинг. — Адриан, ты действительно собирался их убить?» Виго Блейданс стоял в стороне и смотрел на Эда, и в глазах его был тот же вопрос.
Он не сказал им, что собирается сделать. Вооружить слуг велел якобы из простой предосторожности на случай вероломства; о том, что часть чужих людей перекуплены, ни Виго, ни Бертран не знали. Эд затянулся трубкой и выдохнул медленно, протяжно, так, словно с дымом из него могла выйти вся отрава, которой он был пропитан многие годы. «Нет, — ответил он им. — Конечно, нет». Они не знали, что в своей жизни он делал нечто худшее. Потому они поверили. Им было удобно верить. Это очищало их совесть.
— Не знали, — не дождавшись ответа, утвердительно проговорил лорд Флейн. — И однако же ты их заставил себе верить. Тебе говорили, что от тебя исходит что-то?.. Трудно сказать… — он пошамкал. — Ох, я стар, мальчик, совсем стар, всё как есть повылетало из головы… Что-то мне дует, будь добр, прикрой окно.
Эд подчинился, внимательно следя за стариком краем глаза. Он знал: тому достанет вертлявости швырнуть стилет в спину мальчишки, загнавшего его в угол.
Но Флейн ничего не сделал, только кашлял и ёжился, кутаясь в подбитый белкой плащ, пока Эд возился со ставнями. Отдышавшись, спросил:
— Если ты действительно не будешь облагать нас данью, то как ты собираешься держать нас в руках?
Эд опустил щеколду на ставнях, прежде чем ответить. Потом сказал:
— Никак. Я думаю, раз пойдя за мной, потом вы будете и дальше мне верить. Я знаю это.
«И я готов сказать вам, откуда это знаю — только спросите», — мысленно добавил он, чувствуя, что и впрямь готов рассказать старому Флейну о мальчике, который в ответе за всё. И это чувство наполняло его — уже в который раз! — знакомым, нетерпеливым, отчаянным ожиданием. Только спросите, мой лорд… Только спросите.
Но он не спросил. Никто никогда не спрашивал.
— Все вы, Эвентри, сумасшедшие, — проворчал лорд Флейн. — Один Ричард был человек как человек, и того порубили ни за что. Ты отдашь мне Кьелд, когда мы его возьмём?
— Отдам.
— Мне нравится наглость, с которой ты обещаешь то, чем пока ещё не владеешь. Хорошо. Ты получишь мои копья. И копья остальных тоже, если у тебя хватит ума поговорить с ними, как со мной, до зари.
— Раньше, чем они успеют поговорить друг с другом? — улыбнулся Эд, и лорд Флейн, хихикнув, стукнул клюкой по каменной плитке пола. Эд смотрел на него со странной смесью отвращения и симпатии. Он был рад, очень рад, что ему не пришлось убивать этого старика.
— А за твою смекалку, — сказал лорд Флейн, вновь прикрывая глаза, — вот тебе, лорд Эвентри, мой подарок. У твоего брата Анастаса была незаконная жена. Она родила ему дочь. Мы с Кордариолом в то время почли за верный шаг скрыть это — из сострадания к твоему клану. Мать умерла в родах, а девочку отправили послушницей в Скортиарский монастырь Гвидре. Её зовут Тэсса.
Наутро гонцы от каждого из свободных кланов разлетелись из Эвентри по всему Бертану. Самый быстрый из них, не зная ни минуты отдыха, мчался к Сотелсхейму. С собой у него было два письма. Одно — местре Адель, монахине-гвидреанке, которая в это самое время прибыла в город для тайной встречи с Шионом, одним из трёх верховных жрецов Анклава. Другое было адресовано вдове Северине из аптеки «Красная змея». Оно было очень коротким. В нём говорилось: «Собери всё, что тебе дорого, найми телохранителя и уходи из города. Сделай это для меня. Эд».
2
Одиннадцатого дня третьего весеннего месяца Грегор Фосиган, звавший себя великим конунгом, стоял на стене Тысячебашенного города, который за последние сорок лет привык считать своим, и смотрел вниз, на тех, кто пришёл, чтобы отобрать у него этот город. Стоящие рядом воины косились на него и перешёптывались — как казалось лорду Грегору, не слишком благоговейно, — но те, внизу, не знали, что он там. Он нарочно надел неприметные, простые одежды без цветов своего клана. Правда, подбитый соболями плащ всё-таки накинул — весна в этом году задерживалась, и наверху, на стене, северный ветер пронизывал до костей. Ох и ныли же в эти дни кости Грегора Фосигана, старые его кости, которые давали о себе знать осенью и по весне всё чаще с каждым годом, немилосердно напоминая о том, о чём он так упорно пытался не думать.
Впрочем, дело было не в костях. И даже не в том, что люди, окружавшие его сейчас, почитали малодушием и слабостью — он знал это наверняка, его шпионы были столь же ловки, как и сорок лет назад, когда он сам впервые вошёл в Золотые сотелсхеймские ворота. Теперь они были на запоре, уже вторую неделю, и рыночная площадь перед ними, видимая с того места на стене, где стоял сейчас конунг, вымерла и опустела. Некому торговать — город заперт.
И запер его тот самый мальчишка, которого лорд Грегор собственноручно вышвырнул вон. Опрометчивость, достойная или глупого юнца, или старого дурака.
Он снова и снова обводил взглядом армию, вставшую лагерем у самых стен, на расстоянии полёта стрелы. Их были тысячи. Когда ещё прошлой осенью лорду Фосигану донесли, что клан Эвентри снова собирает на севере армию свободных бондов, он едва обратил на это внимание. Эвентри всегда были буйными не в меру, один только бедняга Ричард выгодно отличался от своей беспокойной родни — чем конунг в своё время и воспользовался, приведя его клан под свою руку. В то время он был уверен, что лорд Уильям, отец Ричарда, был последним в своём роде. Не ветвь, но ствол — а коли ствол засох, всему дереву пропасть. Так и случилось. Так должно было случиться. Лорд Грегор был удивлён, озадачен, даже обеспокоен, когда Анастас Эвентри как-то сумел соблазнить свободные кланы на войну против Одвелла, которого считал виной всех своих несчастий. Фосиган наблюдал за этим из далёкого, защищённого, сытого Сотелсхейма, как наблюдает игрок за схваткой бойцовских петухов, им же выпущенных на ринг. В этой драке Фосиган ставил на бело-лиловое. Чтобы после, как водится, зарезать и съесть петуха-победителя.
Именно так он и поступил двенадцать лет тому назад, но, Молог раздери этих Эвентри, кто бы мог подумать, что цыплятки затоптанного петуха окажутся такими бойкими!
Впрочем, и здесь Грегор Фосиган сглупил, в полной мере являя миру слабость стареющего разума. Его интересовал тот из братьев Эвентри, которому хватило одержимости именовать себя Анастасом. В честь и память о старшем брате он взял себе это имя — и, видимо, намеревался повторить его подвиги. С куда как меньшим блеском, разумеется, — бонды, наученные прежним опытом, отозвались на повторившийся клич клана Эвентри с гораздо меньшей охотой. Фосиган это предвидел и был очень доволен, когда его ожидания оправдались. Оно и понятно: двенадцать лет назад они ещё боялись Одвелла. Теперь — нет. И, при всей их ненависти к тому, кто сидел на Сотелсхеймском троне, — не боялись именно благодаря ему. Тогда многие дивились, что он не казнил Дэйгона, оказавшегося в его руках. Не дивился только сам Дэйгон. Он держался спокойно и уверенно, почти доброжелательно — так, как всегда они держались друг с другом, оставшись наедине.
— А ты не боишься, — спросил его тогда Грегор, — что я отрублю тебе голову? А заодно и твоему клану, и всему вашему хвалёному Северу?
— Не отрубишь, — пожал плечами мужчина, сорок лет бывший его лучшим другом и главным врагом. — Ты не хуже меня знаешь, что такое клан. Он как гидра. На месте отрубленной головы вырастет семь новых.
«И Бертан, — думал теперь конунг, глядя на пёстрое марево знамён, расцветившее долину перед Сотелсхеймом. — Бертан точно такой же. Отрубишь одну голову — вырастет семь новых. И каждая, едва продрав глаза, кинется кусать другую».
Он не думал, что их так много. До недавнего времени в Бертане оставалось девятнадцать кланов, не присягнувших ни лорду Сотелсхейма, ни Северному лорду. Они тихо сидели по своим норам, боясь высунуться лишний раз, — потому что это было чревато для них слишком большим риском потерять то, за что они продолжали отчаянно цепляться. Септами Одвелла называли себя шестьдесят девять кланов, Фосигану присягнули восемьдесят три. Цифры эти, а также стоявшие за ними земли, замки, мечи и средства говорили, казалось, сами за себя. И, однако, теперь под стенами самого безопасного города в мире стояли не сотни — тысячи и тысячи воинов, и не единицы — десятки разноцветных знамён реяли над их головами, терзаемые злым северным ветром. Он дул в сторону Сотелсхейма, и полотнища стягов рвались к стенам, словно в яростном нетерпении, — так хотелось им поскорее украсить собою эти стены.
Почему их было так много?
«Я что-то упустил, — думал Грегор Фосиган, кусая нижнюю губу. — Что же?»
Он знал ответ, и в то же время не знал. Всего два столетия назад Великая перепись, учинённая конунгом Дерриком, возвестила, что в Бертане числятся более девятисот крупных и мелких кланов, большинство их которых состоит друг с другом если не в кровной вражде, то в кровной связи, а иногда одновременно в том и в другом. Конечно, связь эта в основном только и ограничивалась радостной готовностью всегда выпить или подраться вместе, отбить набеги варваров или погулять на свадьбе своих детей. Но когда конунг Данэльд решил, что пора объединить Бертан под одной рукой — разумеется, под своей собственной, — всё изменилось. Мир разделился надвое: те, кто сдались Данэльду, и те, кто сдаться не пожелали. Последние тоже раскололись: часть пошла за Локхартом, решившим, что на его кудрявой голове золотой венец будет смотреться лучше, чем на лысой башке Данэльда, остальные же не видели между ними особой разницы и желали оставить всё как было. Среди этих последних больше всех надрывались речами о свободе Флейны — и, судя по тому, что докладывали лорду Грегору, это стало у них традицией, передававшейся от отца к сыну. Он и сейчас видел их лилово-оранжевые цвета, реявшие по левому флангу лагеря. Как же смог мальчишка Эвентри заставить старого проходимца предать свою глупую гордость, как заманил старика под свои знамёна?..
«Так же, как и меня», — подумал лорд Фосиган.
Потому что именно этот мальчишка Эвентри, старший из двух, был на самом деле причиной всего, что творилось сейчас у ворот Тысячебашенного города — по обе их стороны.
Впрочем, дело было не в костях. И даже не в том, что люди, окружавшие его сейчас, почитали малодушием и слабостью — он знал это наверняка, его шпионы были столь же ловки, как и сорок лет назад, когда он сам впервые вошёл в Золотые сотелсхеймские ворота. Теперь они были на запоре, уже вторую неделю, и рыночная площадь перед ними, видимая с того места на стене, где стоял сейчас конунг, вымерла и опустела. Некому торговать — город заперт.
И запер его тот самый мальчишка, которого лорд Грегор собственноручно вышвырнул вон. Опрометчивость, достойная или глупого юнца, или старого дурака.
Он снова и снова обводил взглядом армию, вставшую лагерем у самых стен, на расстоянии полёта стрелы. Их были тысячи. Когда ещё прошлой осенью лорду Фосигану донесли, что клан Эвентри снова собирает на севере армию свободных бондов, он едва обратил на это внимание. Эвентри всегда были буйными не в меру, один только бедняга Ричард выгодно отличался от своей беспокойной родни — чем конунг в своё время и воспользовался, приведя его клан под свою руку. В то время он был уверен, что лорд Уильям, отец Ричарда, был последним в своём роде. Не ветвь, но ствол — а коли ствол засох, всему дереву пропасть. Так и случилось. Так должно было случиться. Лорд Грегор был удивлён, озадачен, даже обеспокоен, когда Анастас Эвентри как-то сумел соблазнить свободные кланы на войну против Одвелла, которого считал виной всех своих несчастий. Фосиган наблюдал за этим из далёкого, защищённого, сытого Сотелсхейма, как наблюдает игрок за схваткой бойцовских петухов, им же выпущенных на ринг. В этой драке Фосиган ставил на бело-лиловое. Чтобы после, как водится, зарезать и съесть петуха-победителя.
Именно так он и поступил двенадцать лет тому назад, но, Молог раздери этих Эвентри, кто бы мог подумать, что цыплятки затоптанного петуха окажутся такими бойкими!
Впрочем, и здесь Грегор Фосиган сглупил, в полной мере являя миру слабость стареющего разума. Его интересовал тот из братьев Эвентри, которому хватило одержимости именовать себя Анастасом. В честь и память о старшем брате он взял себе это имя — и, видимо, намеревался повторить его подвиги. С куда как меньшим блеском, разумеется, — бонды, наученные прежним опытом, отозвались на повторившийся клич клана Эвентри с гораздо меньшей охотой. Фосиган это предвидел и был очень доволен, когда его ожидания оправдались. Оно и понятно: двенадцать лет назад они ещё боялись Одвелла. Теперь — нет. И, при всей их ненависти к тому, кто сидел на Сотелсхеймском троне, — не боялись именно благодаря ему. Тогда многие дивились, что он не казнил Дэйгона, оказавшегося в его руках. Не дивился только сам Дэйгон. Он держался спокойно и уверенно, почти доброжелательно — так, как всегда они держались друг с другом, оставшись наедине.
— А ты не боишься, — спросил его тогда Грегор, — что я отрублю тебе голову? А заодно и твоему клану, и всему вашему хвалёному Северу?
— Не отрубишь, — пожал плечами мужчина, сорок лет бывший его лучшим другом и главным врагом. — Ты не хуже меня знаешь, что такое клан. Он как гидра. На месте отрубленной головы вырастет семь новых.
«И Бертан, — думал теперь конунг, глядя на пёстрое марево знамён, расцветившее долину перед Сотелсхеймом. — Бертан точно такой же. Отрубишь одну голову — вырастет семь новых. И каждая, едва продрав глаза, кинется кусать другую».
Он не думал, что их так много. До недавнего времени в Бертане оставалось девятнадцать кланов, не присягнувших ни лорду Сотелсхейма, ни Северному лорду. Они тихо сидели по своим норам, боясь высунуться лишний раз, — потому что это было чревато для них слишком большим риском потерять то, за что они продолжали отчаянно цепляться. Септами Одвелла называли себя шестьдесят девять кланов, Фосигану присягнули восемьдесят три. Цифры эти, а также стоявшие за ними земли, замки, мечи и средства говорили, казалось, сами за себя. И, однако, теперь под стенами самого безопасного города в мире стояли не сотни — тысячи и тысячи воинов, и не единицы — десятки разноцветных знамён реяли над их головами, терзаемые злым северным ветром. Он дул в сторону Сотелсхейма, и полотнища стягов рвались к стенам, словно в яростном нетерпении, — так хотелось им поскорее украсить собою эти стены.
Почему их было так много?
«Я что-то упустил, — думал Грегор Фосиган, кусая нижнюю губу. — Что же?»
Он знал ответ, и в то же время не знал. Всего два столетия назад Великая перепись, учинённая конунгом Дерриком, возвестила, что в Бертане числятся более девятисот крупных и мелких кланов, большинство их которых состоит друг с другом если не в кровной вражде, то в кровной связи, а иногда одновременно в том и в другом. Конечно, связь эта в основном только и ограничивалась радостной готовностью всегда выпить или подраться вместе, отбить набеги варваров или погулять на свадьбе своих детей. Но когда конунг Данэльд решил, что пора объединить Бертан под одной рукой — разумеется, под своей собственной, — всё изменилось. Мир разделился надвое: те, кто сдались Данэльду, и те, кто сдаться не пожелали. Последние тоже раскололись: часть пошла за Локхартом, решившим, что на его кудрявой голове золотой венец будет смотреться лучше, чем на лысой башке Данэльда, остальные же не видели между ними особой разницы и желали оставить всё как было. Среди этих последних больше всех надрывались речами о свободе Флейны — и, судя по тому, что докладывали лорду Грегору, это стало у них традицией, передававшейся от отца к сыну. Он и сейчас видел их лилово-оранжевые цвета, реявшие по левому флангу лагеря. Как же смог мальчишка Эвентри заставить старого проходимца предать свою глупую гордость, как заманил старика под свои знамёна?..
«Так же, как и меня», — подумал лорд Фосиган.
Потому что именно этот мальчишка Эвентри, старший из двух, был на самом деле причиной всего, что творилось сейчас у ворот Тысячебашенного города — по обе их стороны.