Страница:
— Проклятье, милорд, если бы в финале вашей обличительной речи вы назвали меня моим настоящим именем, я бы просто в штаны наложил.
Одвелл моргнул — и расхохотался. Эда больше не коробил этот смех.
— Рад, что избавил тебя от такой неловкости. Что ж, я понял. Оставим это пока. В данный момент мне довольно того, что ты не опровергаешь моих выводов. Ну, я слушаю тебя. Что же его милость великий конунг решил передать мне с человеком, который более близок ему, чем мог бы быть любовник?
«Он очень умён, — подумал Эд со смесью восхищения и растерянности. — Ничем не уступает Фосигану». Если конунг лорд Грегор, а не он, то вовсе не из-за недостатка ума у лорда Одвелла — или воинской доблести, свидетельства которой Эд сегодня лицезрел в достатке. Он ощутил сожаление оттого, что, скорее всего, так и не получит возможности получше узнать этого человека. Эд почти не сомневался, что сумел бы найти к нему подход — так же, как нашёл его к Фосигану. К сожалению, на это не было времени. Совсем не было. Алекзайн сказала ему это, и он ей верил.
— Я думал… он, — поправился Эд, — думал, что вас это озадачит.
— Что? Тот факт, что этот старый пердун засылает ко мне тайных послов? Не скажу, что я ждал такого поворота со дня на день, но возможность всегда была. Он себе самому навредил своим упрямством, когда разорвал с Одвеллами все дипломатические сношения двадцать лет назад. Впрочем, то, что он решил наверстать именно сейчас, меня и впрямь… интересует. Ну, я слушаю тебя.
Эд беззвучно вздохнул, собираясь с мыслями. Сейчас он вступал на очень тонкий лёд. Он знал, конечно, что Дэйгон Одвелл и Грегор Фосиган были знакомы много лет и когда-то, очень давно, даже дружны — до тех пор, пока оба не обратили свои взгляды на Сотелсхейм. Одвелл знал о конунге множество вещей, которых не знал больше никто. Эд предполагал это, но выводы, к которым это знание могло подтолкнуть Одвелла, слишком его ошарашили. Он собирался лгать человеку, который гораздо лучше него знал истину. Это была очень опасная игра.
В последние двенадцать лет Эд Эфрин не вёл других.
— Прежде всего, — заговорил он, — лорд Грегор шлёт вам пожелания доброго здравия, успехов в начинаниях и скорейшей победы над выскочкой Эвентри, досаждающим вашим септам в последние недели.
Лицо Одвелла не дрогнуло. Это был прямолинейный и откровенный человек, но он умел владеть собой.
— Дальше.
— Не могу дальше, — беспечно сказал Эд. — Лорд Грегор велел продолжать лишь при условии определённой реакции с вашей стороны на эти слова. Вы никак не реагируете. Я разочарованно умолкаю.
— Я, кажется, начинаю понимать, что в тебе нашёл Фосиган, — без улыбки ответил Одвелл. — Не думаю, что есть нужда повторять то, что ты уже слышал от меня сегодня. Это всё? Ты только для этого ехал за триста лиг прямо волку в пасть?
«Неужели Фосиган думает, что я испугаюсь этого щенка?» Да. Эд помнил эти слова. Они были сказаны так, чтобы он услышал и запомнил — чтобы все услышали и запомнили.
— Вы позволите мне говорить сейчас от своего имени, милорд? Просто чтобы избежать некоторых… недоразумений?
— Попробуй.
— Попробую… Да, я слышал, что вы говорили сегодня. Я видел также балаган у Дубовой Рощи и то, с каким явным неодобрением вы наблюдали разорённую деревню. Я видел, с каким неуклюжим, однако же искренним радушием наш добрый друг Никлас Индабиран принимал вас в своём замке, и я заключил из этого, что вы, милорд, нечасто балуете его визитами. Также я наблюдал за вами во время пира и отметил, как любезны вы были, отмеряя хозяевам долю не совсем заслуженных похвал. Я заключаю из всего этого, что вы обычно пренебрегаете своими септами, но сейчас нуждаетесь в них и задабриваете по мере сил. Вы также сочли уместным покинуть Одвелл и приехать в Эвентри, чтобы лично проследить за скорейшим изничтожением последнего отростка дерева, которое вы, как вам казалось, уже срубили под корень. Я делаю из всего этого вывод, что да, вы боитесь этого щенка, называющего себя Анастасом Эвентри. Вы, впрочем, и не утверждали обратного — вы всего лишь выразили удивление, что лорд Фосиган об этом знает.
Лорд Одвелл долго молчал. Эд подумал, как хорошо было бы выпить вина или покурить и чем-нибудь занять эту паузу. С конунгом он всегда так делал.
— Ты в самом деле умён, — проговорил наконец Одвелл. — Ты заставил меня усомниться… Грегор всегда предпочитал окружать себя дураками. Если вдруг он приблизил к себе умного человека, как знать, не сменил ли он и постельные предпочтения. — Он смолк. Потом сухо добавил: — Это шутка.
— Я понял.
— Отрадно, — сказал Дэйгон Одвелл и встал. Для человека его лет он был слишком подвижным. Эд увидел, как трудно ему долго сидеть на одном месте. Это и внизу, в зале для пиршеств, давалось ему с видимым трудом — потому Эд и обратил внимание, что лорд Одвелл в замке своего септы делает то, что ему явно неудобно и неприятно — не без умысла, конечно.
— Что же, — заговорил глава клана Одвелл, прохаживаясь по комнате. — Фосиган хотел от меня реакции на твои слова. Добро, я тебе её дам. Я полагаю, тебе известно, что мальчишка, который и впрямь имеет наглость именовать себя Анастасом Эвентри, едва не отбил этот замок у Индабиранов. Его с трудом удалось отбросить. Затем Никлас имел глупость дать ему бой в открытом поле — к несчастью, его отец, обладающей несколько бульшим количеством мозгов, как раз в это время свалился в Индабиране с жесточайшим приступом подагры, и до сих пор валяется. Эвентри разбил войско Никласа. Он был не один — с ним пришёл Виго Блейданс, чего, говоря по правде, никто не ждал… Индабиранский гонец рыдал и валялся у меня в ногах, умоляя прийти на помощь его господину. Ты знаешь, почему я ему ответил?
— Все об этом знают. В данный момент Эвентри — ваши крайние южные рубежи. Если великий конунг всё же решит идти на вас войной, он начнёт именно с Эвентри. К слову сказать, сомнительная контрибуция для ваших верных Индабиранов…
— Я не спрашивал твоего мнения. Но суть ты подметил верно. Поэтому я, как видишь, прибыл сюда сам. Мой сын Редьярд остался в Одвелле на случай, если Эвентри вздумает партизанствовать у нас в тылах. Ты знаешь моего сына?
Это мог быть выстрел наудачу, а мог — с прицелом, слишком тщательным, чтобы Эд сумел уклониться. Он не колебался ни мгновения, прежде чем ответить — пауза могла бы выдать его.
— Редьярда Одвелла? Нет. Не имел чести.
— Он умеет драться, но во всём остальном — баранья башка. Его близнец Рейнальд был гораздо умнее и искуснее в принятии решений, но не слишком хорошо владел мечом и луком. Они отлично дополняли друг друга, ну да теперь Рейнальда нет… Ты понимаешь, — ничуть не сменив тона, продолжал он, — что если я оставил своего непутёвого сына защищать наш родовой замок, а сам явился сюда, то это значит, что происходящее здесь я считаю более важным. Я никогда не скрывал своего отношения к Эвентри и ко всей этой треклятой истории, которая тянется уже Молог знает сколько лет. Если бы я мог, я бы разрубил этот узел давным-давно, ещё когда мой сын Тобиас втравил всех нас в кровную месть. Но с Уильямом Эвентри было невозможно договориться. Позже я совершил большую ошибку, сбросив со счетов его сына. Ричард был достаточно безволен, чтобы пойти на любые условия мира, но тогда у меня были другие заботы… и я забыл об Эвентри. На время. Пока они не напомнили о себе сами.
— Сами? — Эд знал, что должен молчать, но не смог удержаться. — Неужто?
Одвелл взглянул на него немного странно.
— Эту тему я обсуждать не намерен, тем более с тобой. Ты спросил о дне сегодняшнем, о нём я тебе и говорю. Да, не могу сказать, что юный Эвентри, который взялся сейчас за меч, не имеет на то оснований. И признаюсь, что меня тревожит поддержка, которую оказали ему Блейдансы — потому что они могут оказаться не единственными. Мне жаль, что мои септы Индабираны сделали с Эвентри то, что сделали. Это случилось вопреки моей воле. Но то дело вчерашнее, и теперь я должен думать о своих септах и о собственном клане. Потому я убью этого мальчишку и наконец покончу с делом, которое и так тянется слишком долго. Я стар, и не могу срываться в походы за полтораста лиг от дома каждые десять лет.
— Двенадцать, — вполголоса сказал Эд.
Дэйгон Одвелл долго смотрел на него.
— Да, — проговорил он. — Двенадцать. Итак, я сказал то, что ты хотел услышать. Теперь говори, что Грегор Фосиган хочет мне предложить.
Он боится, понял Эд. Боится сильнее, чем сам думает. Он действительно стар, и его утомила эта вражда, развязанная вовсе не им, вопреки его воле, снова и снова угрожающая ему в самый неожиданный момент и с самой неожиданной стороны. Это была война его септ и его сыновей, сам лорд Одвелл никогда её не хотел. Эвентри не были ему врагами. У него был только один враг — и именно он, этот враг, рассказал когда-то Эду правду обо всём. Рассказал, всё навсегда изменив.
Эд смотрел на человека, которого много лет ненавидел, а потом — презирал, и впервые в жизни чувствовал к нему некое подобие жалости.
Это чувство притупило страх, и Эд пошёл на риск, на который не решился бы ещё четверть часа назад.
— Грегор Фосиган предлагает вам перемирие и помощь в борьбе с кланом Эвентри и с теми из свободных бондов, которые могут объёдиниться вокруг него. Но его условие — вы немедленно прекращаете сношения со жрецами Гилас как в Сотелсхейме, так и в любых святилищах за его пределами.
«Есть, — понял Эд, смолкнув. — Он попался. Я сказал наобум, на основе едва уловимых догадок, — и попал в яблоко с тридцати шагов. Второй раз за этот день».
Ещё прежде, чем он кончил говорить, Дэйгон Одвелл подошёл к креслу и тяжело опустился в него, медленно и осторожно, совсем по-стариковски. В нём куда меньше воли к борьбе, чем было когда-то… Но намного больше, чем необходимо для того, чтобы конунг мог спать спокойно.
— Значит, эти ублюдочные жрецы всё-таки двурушничали. Я так и полагал. — В сгустившихся сумерках Эд уже почти не различал его лица, и оттого, возможно, голос Одвелла показался ему особенно надломанным, по-старчески дребезжащим. — Сучьи дети. И они ещё меня называют мологовым отродьем… Ну а что потом? Что на сей счёт думает твой конунг, парень? Когда мы совместными усилиями раздавим наконец этих неуничтожимых Эвентри? Я возобновлю переговоры с храмовниками, и он об этом знает. В чём моя выгода — очевидно, но в чём выгода для него?
— Я могу говорить только о собственных догадках, мой лорд.
— Говори.
— Я думаю, — сказал Эд, — что лорд Грегор тоже боится этого щенка.
Потом он добавил вполне невинным тоном:
— Холодрыга, не находите? Затопить бы камин…
— Нет. Мои старые кости терпят, и ты потерпи. — Лорд Одвелл снова побарабанил пальцами по подлокотнику. — Если задуматься, всё это просто смешно. Двое стариков, поджавших хвосты перед сопливым мальчишкой…
— Или перед призраком сопливого мальчишки, — сказал Эд. — Это немного меняет дело. Или вы не боитесь призраков, мой лорд?
Одвелл ухмыльнулся — в точности как тогда, когда Эд напомнил ему о силе предсмертных проклятий. Нет, Дэйгон Одвелл не боялся призраков. Он был умным человеком и боялся живых.
— Призрак! Я видел его в бою вчера. Могу тебя уверить, парень живёхонек. Мне не удалось пустить ему кровь, но не сомневаюсь, что забила бы бойко.
— Почему он тогда называет себя так? Почему взял… это имя?
— Может, он и не Эвентри вовсе? — с неожиданной мягкостью закончил Дэйгон Одвелл его невысказанную мысль. — Это ты имеешь в виду, мальчик? Это тебя тревожит?
Эд ничего не сказал. Ни отшучиваться, ни лгать не мог. Не хотел.
— Конечно, он не Анастас Эвентри, — сказал лорд Одвелл наконец. — И не Уильям Эвентри. Хотя… он, пожалуй, похож на Уильяма больше, чем любой из его братьев.
Какое-то время они сидели в тиши, в промозглой, сырой темноте. За окнами выл ветер.
— Так что мне передать великому конунгу? — спросил Эд тоном, который возвращал их к самому началу разговора.
— Ты ничего не будешь ему передавать, — рассеянно отозвался лорд Одвелл. — Но он узнает о нашей беседе, не сомневайся. В конце концов, я думаю, он действительно предлагает это всерьёз, иначе не прислал бы мне такого заложника. Если же это уловка, и он пытается пустить мне пыль в глаза… что ж, я надеюсь, ему будет неприятно тебя потерять.
Не дожидаясь ответа, лорд Одвелл встал и подёргал за шнур у камина. На зов явились не слуги, а четверо стражников в полном вооружении. Эд понял, что они караулили вход всё время, пока длился разговор. Лорд Одвелл кивком указал им на Эда.
— В темницу и заковать. Ты, — он посмотрел в лицо старшему из стражников, — лично ты — головой отвечаешь. Без грубости. Обращаться по-людски, кормить вдосталь. Всё, увести.
Эд встал. Двое стражников уже стояли по обе стороны от него.
— Не медлите с решением, мой лорд, — спокойно сказал он. Дэйгон Одвелл смотрел на него несколько мгновений, потом кивнул. Эд слегка поклонился ему и повернулся к двери.
«Милосердный Гвидре, — думал он, когда тяжёлая дверь закрылась за ним и он стал под конвоем спускаться по винтовой лестнице в непроглядную тьму, — как сильно порой надо стараться, как долго нарываться и изобретательно врать, чтобы всё-таки угодить в каземат. Право слово, я уж думал, мне придётся его просить».
3
Одвелл моргнул — и расхохотался. Эда больше не коробил этот смех.
— Рад, что избавил тебя от такой неловкости. Что ж, я понял. Оставим это пока. В данный момент мне довольно того, что ты не опровергаешь моих выводов. Ну, я слушаю тебя. Что же его милость великий конунг решил передать мне с человеком, который более близок ему, чем мог бы быть любовник?
«Он очень умён, — подумал Эд со смесью восхищения и растерянности. — Ничем не уступает Фосигану». Если конунг лорд Грегор, а не он, то вовсе не из-за недостатка ума у лорда Одвелла — или воинской доблести, свидетельства которой Эд сегодня лицезрел в достатке. Он ощутил сожаление оттого, что, скорее всего, так и не получит возможности получше узнать этого человека. Эд почти не сомневался, что сумел бы найти к нему подход — так же, как нашёл его к Фосигану. К сожалению, на это не было времени. Совсем не было. Алекзайн сказала ему это, и он ей верил.
— Я думал… он, — поправился Эд, — думал, что вас это озадачит.
— Что? Тот факт, что этот старый пердун засылает ко мне тайных послов? Не скажу, что я ждал такого поворота со дня на день, но возможность всегда была. Он себе самому навредил своим упрямством, когда разорвал с Одвеллами все дипломатические сношения двадцать лет назад. Впрочем, то, что он решил наверстать именно сейчас, меня и впрямь… интересует. Ну, я слушаю тебя.
Эд беззвучно вздохнул, собираясь с мыслями. Сейчас он вступал на очень тонкий лёд. Он знал, конечно, что Дэйгон Одвелл и Грегор Фосиган были знакомы много лет и когда-то, очень давно, даже дружны — до тех пор, пока оба не обратили свои взгляды на Сотелсхейм. Одвелл знал о конунге множество вещей, которых не знал больше никто. Эд предполагал это, но выводы, к которым это знание могло подтолкнуть Одвелла, слишком его ошарашили. Он собирался лгать человеку, который гораздо лучше него знал истину. Это была очень опасная игра.
В последние двенадцать лет Эд Эфрин не вёл других.
— Прежде всего, — заговорил он, — лорд Грегор шлёт вам пожелания доброго здравия, успехов в начинаниях и скорейшей победы над выскочкой Эвентри, досаждающим вашим септам в последние недели.
Лицо Одвелла не дрогнуло. Это был прямолинейный и откровенный человек, но он умел владеть собой.
— Дальше.
— Не могу дальше, — беспечно сказал Эд. — Лорд Грегор велел продолжать лишь при условии определённой реакции с вашей стороны на эти слова. Вы никак не реагируете. Я разочарованно умолкаю.
— Я, кажется, начинаю понимать, что в тебе нашёл Фосиган, — без улыбки ответил Одвелл. — Не думаю, что есть нужда повторять то, что ты уже слышал от меня сегодня. Это всё? Ты только для этого ехал за триста лиг прямо волку в пасть?
«Неужели Фосиган думает, что я испугаюсь этого щенка?» Да. Эд помнил эти слова. Они были сказаны так, чтобы он услышал и запомнил — чтобы все услышали и запомнили.
— Вы позволите мне говорить сейчас от своего имени, милорд? Просто чтобы избежать некоторых… недоразумений?
— Попробуй.
— Попробую… Да, я слышал, что вы говорили сегодня. Я видел также балаган у Дубовой Рощи и то, с каким явным неодобрением вы наблюдали разорённую деревню. Я видел, с каким неуклюжим, однако же искренним радушием наш добрый друг Никлас Индабиран принимал вас в своём замке, и я заключил из этого, что вы, милорд, нечасто балуете его визитами. Также я наблюдал за вами во время пира и отметил, как любезны вы были, отмеряя хозяевам долю не совсем заслуженных похвал. Я заключаю из всего этого, что вы обычно пренебрегаете своими септами, но сейчас нуждаетесь в них и задабриваете по мере сил. Вы также сочли уместным покинуть Одвелл и приехать в Эвентри, чтобы лично проследить за скорейшим изничтожением последнего отростка дерева, которое вы, как вам казалось, уже срубили под корень. Я делаю из всего этого вывод, что да, вы боитесь этого щенка, называющего себя Анастасом Эвентри. Вы, впрочем, и не утверждали обратного — вы всего лишь выразили удивление, что лорд Фосиган об этом знает.
Лорд Одвелл долго молчал. Эд подумал, как хорошо было бы выпить вина или покурить и чем-нибудь занять эту паузу. С конунгом он всегда так делал.
— Ты в самом деле умён, — проговорил наконец Одвелл. — Ты заставил меня усомниться… Грегор всегда предпочитал окружать себя дураками. Если вдруг он приблизил к себе умного человека, как знать, не сменил ли он и постельные предпочтения. — Он смолк. Потом сухо добавил: — Это шутка.
— Я понял.
— Отрадно, — сказал Дэйгон Одвелл и встал. Для человека его лет он был слишком подвижным. Эд увидел, как трудно ему долго сидеть на одном месте. Это и внизу, в зале для пиршеств, давалось ему с видимым трудом — потому Эд и обратил внимание, что лорд Одвелл в замке своего септы делает то, что ему явно неудобно и неприятно — не без умысла, конечно.
— Что же, — заговорил глава клана Одвелл, прохаживаясь по комнате. — Фосиган хотел от меня реакции на твои слова. Добро, я тебе её дам. Я полагаю, тебе известно, что мальчишка, который и впрямь имеет наглость именовать себя Анастасом Эвентри, едва не отбил этот замок у Индабиранов. Его с трудом удалось отбросить. Затем Никлас имел глупость дать ему бой в открытом поле — к несчастью, его отец, обладающей несколько бульшим количеством мозгов, как раз в это время свалился в Индабиране с жесточайшим приступом подагры, и до сих пор валяется. Эвентри разбил войско Никласа. Он был не один — с ним пришёл Виго Блейданс, чего, говоря по правде, никто не ждал… Индабиранский гонец рыдал и валялся у меня в ногах, умоляя прийти на помощь его господину. Ты знаешь, почему я ему ответил?
— Все об этом знают. В данный момент Эвентри — ваши крайние южные рубежи. Если великий конунг всё же решит идти на вас войной, он начнёт именно с Эвентри. К слову сказать, сомнительная контрибуция для ваших верных Индабиранов…
— Я не спрашивал твоего мнения. Но суть ты подметил верно. Поэтому я, как видишь, прибыл сюда сам. Мой сын Редьярд остался в Одвелле на случай, если Эвентри вздумает партизанствовать у нас в тылах. Ты знаешь моего сына?
Это мог быть выстрел наудачу, а мог — с прицелом, слишком тщательным, чтобы Эд сумел уклониться. Он не колебался ни мгновения, прежде чем ответить — пауза могла бы выдать его.
— Редьярда Одвелла? Нет. Не имел чести.
— Он умеет драться, но во всём остальном — баранья башка. Его близнец Рейнальд был гораздо умнее и искуснее в принятии решений, но не слишком хорошо владел мечом и луком. Они отлично дополняли друг друга, ну да теперь Рейнальда нет… Ты понимаешь, — ничуть не сменив тона, продолжал он, — что если я оставил своего непутёвого сына защищать наш родовой замок, а сам явился сюда, то это значит, что происходящее здесь я считаю более важным. Я никогда не скрывал своего отношения к Эвентри и ко всей этой треклятой истории, которая тянется уже Молог знает сколько лет. Если бы я мог, я бы разрубил этот узел давным-давно, ещё когда мой сын Тобиас втравил всех нас в кровную месть. Но с Уильямом Эвентри было невозможно договориться. Позже я совершил большую ошибку, сбросив со счетов его сына. Ричард был достаточно безволен, чтобы пойти на любые условия мира, но тогда у меня были другие заботы… и я забыл об Эвентри. На время. Пока они не напомнили о себе сами.
— Сами? — Эд знал, что должен молчать, но не смог удержаться. — Неужто?
Одвелл взглянул на него немного странно.
— Эту тему я обсуждать не намерен, тем более с тобой. Ты спросил о дне сегодняшнем, о нём я тебе и говорю. Да, не могу сказать, что юный Эвентри, который взялся сейчас за меч, не имеет на то оснований. И признаюсь, что меня тревожит поддержка, которую оказали ему Блейдансы — потому что они могут оказаться не единственными. Мне жаль, что мои септы Индабираны сделали с Эвентри то, что сделали. Это случилось вопреки моей воле. Но то дело вчерашнее, и теперь я должен думать о своих септах и о собственном клане. Потому я убью этого мальчишку и наконец покончу с делом, которое и так тянется слишком долго. Я стар, и не могу срываться в походы за полтораста лиг от дома каждые десять лет.
— Двенадцать, — вполголоса сказал Эд.
Дэйгон Одвелл долго смотрел на него.
— Да, — проговорил он. — Двенадцать. Итак, я сказал то, что ты хотел услышать. Теперь говори, что Грегор Фосиган хочет мне предложить.
Он боится, понял Эд. Боится сильнее, чем сам думает. Он действительно стар, и его утомила эта вражда, развязанная вовсе не им, вопреки его воле, снова и снова угрожающая ему в самый неожиданный момент и с самой неожиданной стороны. Это была война его септ и его сыновей, сам лорд Одвелл никогда её не хотел. Эвентри не были ему врагами. У него был только один враг — и именно он, этот враг, рассказал когда-то Эду правду обо всём. Рассказал, всё навсегда изменив.
Эд смотрел на человека, которого много лет ненавидел, а потом — презирал, и впервые в жизни чувствовал к нему некое подобие жалости.
Это чувство притупило страх, и Эд пошёл на риск, на который не решился бы ещё четверть часа назад.
— Грегор Фосиган предлагает вам перемирие и помощь в борьбе с кланом Эвентри и с теми из свободных бондов, которые могут объёдиниться вокруг него. Но его условие — вы немедленно прекращаете сношения со жрецами Гилас как в Сотелсхейме, так и в любых святилищах за его пределами.
«Есть, — понял Эд, смолкнув. — Он попался. Я сказал наобум, на основе едва уловимых догадок, — и попал в яблоко с тридцати шагов. Второй раз за этот день».
Ещё прежде, чем он кончил говорить, Дэйгон Одвелл подошёл к креслу и тяжело опустился в него, медленно и осторожно, совсем по-стариковски. В нём куда меньше воли к борьбе, чем было когда-то… Но намного больше, чем необходимо для того, чтобы конунг мог спать спокойно.
— Значит, эти ублюдочные жрецы всё-таки двурушничали. Я так и полагал. — В сгустившихся сумерках Эд уже почти не различал его лица, и оттого, возможно, голос Одвелла показался ему особенно надломанным, по-старчески дребезжащим. — Сучьи дети. И они ещё меня называют мологовым отродьем… Ну а что потом? Что на сей счёт думает твой конунг, парень? Когда мы совместными усилиями раздавим наконец этих неуничтожимых Эвентри? Я возобновлю переговоры с храмовниками, и он об этом знает. В чём моя выгода — очевидно, но в чём выгода для него?
— Я могу говорить только о собственных догадках, мой лорд.
— Говори.
— Я думаю, — сказал Эд, — что лорд Грегор тоже боится этого щенка.
Потом он добавил вполне невинным тоном:
— Холодрыга, не находите? Затопить бы камин…
— Нет. Мои старые кости терпят, и ты потерпи. — Лорд Одвелл снова побарабанил пальцами по подлокотнику. — Если задуматься, всё это просто смешно. Двое стариков, поджавших хвосты перед сопливым мальчишкой…
— Или перед призраком сопливого мальчишки, — сказал Эд. — Это немного меняет дело. Или вы не боитесь призраков, мой лорд?
Одвелл ухмыльнулся — в точности как тогда, когда Эд напомнил ему о силе предсмертных проклятий. Нет, Дэйгон Одвелл не боялся призраков. Он был умным человеком и боялся живых.
— Призрак! Я видел его в бою вчера. Могу тебя уверить, парень живёхонек. Мне не удалось пустить ему кровь, но не сомневаюсь, что забила бы бойко.
— Почему он тогда называет себя так? Почему взял… это имя?
— Может, он и не Эвентри вовсе? — с неожиданной мягкостью закончил Дэйгон Одвелл его невысказанную мысль. — Это ты имеешь в виду, мальчик? Это тебя тревожит?
Эд ничего не сказал. Ни отшучиваться, ни лгать не мог. Не хотел.
— Конечно, он не Анастас Эвентри, — сказал лорд Одвелл наконец. — И не Уильям Эвентри. Хотя… он, пожалуй, похож на Уильяма больше, чем любой из его братьев.
Какое-то время они сидели в тиши, в промозглой, сырой темноте. За окнами выл ветер.
— Так что мне передать великому конунгу? — спросил Эд тоном, который возвращал их к самому началу разговора.
— Ты ничего не будешь ему передавать, — рассеянно отозвался лорд Одвелл. — Но он узнает о нашей беседе, не сомневайся. В конце концов, я думаю, он действительно предлагает это всерьёз, иначе не прислал бы мне такого заложника. Если же это уловка, и он пытается пустить мне пыль в глаза… что ж, я надеюсь, ему будет неприятно тебя потерять.
Не дожидаясь ответа, лорд Одвелл встал и подёргал за шнур у камина. На зов явились не слуги, а четверо стражников в полном вооружении. Эд понял, что они караулили вход всё время, пока длился разговор. Лорд Одвелл кивком указал им на Эда.
— В темницу и заковать. Ты, — он посмотрел в лицо старшему из стражников, — лично ты — головой отвечаешь. Без грубости. Обращаться по-людски, кормить вдосталь. Всё, увести.
Эд встал. Двое стражников уже стояли по обе стороны от него.
— Не медлите с решением, мой лорд, — спокойно сказал он. Дэйгон Одвелл смотрел на него несколько мгновений, потом кивнул. Эд слегка поклонился ему и повернулся к двери.
«Милосердный Гвидре, — думал он, когда тяжёлая дверь закрылась за ним и он стал под конвоем спускаться по винтовой лестнице в непроглядную тьму, — как сильно порой надо стараться, как долго нарываться и изобретательно врать, чтобы всё-таки угодить в каземат. Право слово, я уж думал, мне придётся его просить».
3
В пятый день первого осеннего месяца у Катарины Индабиран было необычайно много хлопот. Она не ждала возвращения мужа так скоро — отбывая около полудня с отрядом своих соратников на место вчерашнего боя, он сам сказал ей, что они не вернутся раньше заката. Катарина заверила его, что к тому времени всё будет готово — и, едва отъезжающие пересекли подъёмный мост, поспешила на кухню, где с самого рассвета кипела работа. Повар Индабиранов был человеком старой закалки, он умел сделать сочной даже курицу, умершую от старости, и был непревзойдённым мастером десертов. Однако перспектива приготовить целиком быка, сделав кушанье не только впечатляющим, но и съедобным, слегка его напугала. Катарина видела это и обмирала от страха, что будет, если повар не справится. Спорить с мужем она не пыталась, давно зная о бесполезности любых пререканий: женщина в доме Индабиранов знала своё место, как знали его и слуги, поэтому все выслушали дикое требование лорда Никласа и, наскоро помолившись каждый своим богам, взялись за дело. Что поделать — уж слишком Никлас жаждал произвести впечатление на лорда Одвелла, почтившего их своим визитом и принесшим долгожданную победу над проклятым мальчишкой Эвентри… Так он говорил, а Катарина слушала, пытаясь прикинуть, как подать на стол блюдо, размером превосходящее человека в шесть раз, и не допустить при этом свалки.
И если бы этот бык был её единственной заботой! Лорд Одвелл привёл с собой двести пятьдесят воинов, а затем, совершенно неожиданно, к ним присоединилась сотня солдат лорда Пейревана, и всех их надо было где-то разместить, накормить, напоить элем и проследить, чтобы они не слишком буйствовали и не хватали служанок посреди двора. Всё это Никлас также предоставил её заботам: она была здесь хозяйкой; всё, что не касается войны, дело леди, а не лорда. Часть союзных солдат удалось расселить в замковой казарме, к большому неудовольствию воинов Индабирана, вынужденных теперь ютиться вдвоём на одной койке — и это лишь для старших чинов, простые же солдаты спали прямо на полу как попало, но им всё равно надо было раздобыть одеяла. Остальных пришлось расквартировать на конюшне, в амбарах, в пекарне, даже на кухне, хотя это немедленно привело к скандалу — бравые воины так и норовили стащить лишний окорок или бутылку джина. А ещё стягивались крестьяне из окрестных, уцелевших в недавней резне деревень, приносили срочно потребованный оброк провизией и скотом, и за этим тоже надо было следить. Большинство дел, конечно, вёл управляющий, но и на долю леди Индабиран оставалось столько работы, что она ни разу не присела с самого утра и всё равно была отнюдь не уверена, что всё идёт как следует. Прогнать со двора старшин лорда Одвелла, высыпавших из казарм и пожелавших развлечься тренировкой, она так и не сумела — они лишь откровенно рассмеялись ей в лицо, когда она попросила их освободить подворье, потому что сейчас прибудет стадо коров из Дубовой Рощи. В результате коров принимали прямо перед входом в замок, и Катарине осталось в отчаянии наблюдать, как толкущееся мычащее стадо топчет и пачкает двор перед главными воротами, который она всего час назад велела как следует вымести.
И, будто все боги в тот день ополчились на Катарину, почти сразу после этого вернулся Никлас.
Ей вовремя сообщили об отряде, показавшемся за поворотом дороги, и она едва успела подняться к себе и переодеться в торжественные одежды своих цветов. Она не сделала этого в прошлый раз, когда Никлас вернулся с поля боя — наконец-то победителем! — и получила от него за это жестокий выговор. Заниматься волосами не было времени, и Катарина просто стянула их в узел и накинула на голову покрывало. Спускаясь по лестнице, она уже слышала крики и суматоху внизу — ворота распахнулись, её лорд со своими воинами, друзьями и господином въехали в замок. Перед самой дверью Катарина задержалась и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она устала, но день только начинался. Убедившись, что сердце бьётся почти ровно, а лицо сохраняет неподвижность, она ступила во двор, чтобы приветствовать своего мужа и его гостей.
Их вернулось меньше, чем уехало: с собой лорды взяли дюжину пленников, захваченных во вчерашней битве с Анастасом Эвентри, и ни один из осуждённых не вернулся назад. Катарина знала, что с ними случилось, — она слышала, какую забаву предложил лорд Пейреван вчера вечером, когда они праздновали победу. Никлас любил такие забавы, и обычно они затягивались надолго, поэтому Катарина, захваченная врасплох столь быстрым возвращением мужа, изо всех сил старалась скрыть отчаяние. Никлас сердито сверкал на неё глазами из-под кустистых бровей и два раза спросил про быка. Катарина ответила, что всё готово, молясь про себя Неистовой Яноне, чтобы это не оказалось ложью, — она уже часа два не заглядывала на кухню и не знала, как там обстоят дела. Во дворе, где и так было не повернуться, стоял галдёж и толкотня, Никлас кричал на неё, а она стояла прямая, внешне спокойная, и тихо отвечала ему: «Да, мой лорд». Он понемногу успокаивался, как обычно, и она, видя, что способна вернуть ему самообладание, успокаивалась тоже — всё было так, как всегда, и всё наладится, как всегда, она поняла это и на душе у неё стало легко…
И тут она увидела этого человека.
— Яблоки-и-и!
Позже, когда Катарина Индабиран вспоминала это мгновение, она поняла, что посмотрела в ту сторону ещё до того, как услышала пронзительный голос дурачка Олпорта. Как будто, думала она позже, ей почудилось там что-то, какая-то вспышка света, она оглянулась и увидела человека, который навсегда изменил её жизнь. Но в тот миг ей казалось, что она повернула голову именно на крик — холодея, проклиная свою неосмотрительность и предвидя ярость Никласа, запрещавшего ей пускать Олпорта болтаться по двору, когда в замке находились посторонние. Обычно она выполняла приказ, вполне соглашаясь с его целесообразностью, — но сегодня ей было просто не до того. Она не уследила. Она была виновата. И теперь Олпорт вопил, повиснув на руке человека, которого Катарина видела впервые в жизни. Она была совершенно уверена, что он не состоял в свите ни одного из лордов. Иначе она заметила бы его раньше.
Он слишком сильно отличался от всех, кто его окружал.
Он был не очень высок, но строен, в его движениях сквозило странно небрежное изящество — и отчего-то Катарина, за свою жизнь побывавшая от силы в трёх замках, инстинктивно ощутила, что это изящество у него не врождённое, просто там, откуда он приехал, так держатся все. Его лицо было гладко выбрито — кроме лорда Одвелла, он оказался единственным из скопившихся на подворье мужчин, кто не носил бороды, и это сбивало Катарину с толку и мешало точно определить его возраст. Сперва она решила, что он очень юн, но потом поняла, что ошиблась. Его светлые волосы, вновь как у лорда Одвелла, были заплетены в короткую косу, прикрывавшую затылок и шею. Одежда тоже выделяла его среди прочих: светло-бежевая куртка и коричневые брюки облегали тело, подчёркивая не крупную, хорошо сложенную фигуру, высокие голенища сапог туго обтягивали ноги — Катарина никогда не видела ни таких сапог, ни вообще таких одежд. На фоне остальных мужчин, закутанных в многочисленные накидки, отчего их грузные тела казались ещё больше, этот человек выглядел маленьким и как будто незначительным…
Но ей хватило одного взгляда, чтобы ощутить исходящую от него опасность.
«Олпорт, — подумала Катарина, — о Янона, Олпорт! Что же ты наделал?» Никлас уже приплясывал подле них с плетью, брызжа слюной и угрожая запороть дурачка до смерти. Катарина всегда боялась, что однажды он всё-таки это сделает, — и, замерев от ужаса, смотрела на странного, яркого, изящного человека, который стоял, отвернувшись от неё, и смотрел вниз, на валяющегося у его ног идиота. А потом он заговорил. У него был сильный, звонкий голос, от звука которого окружающие невольно замолкали, и Катарина слышала, как этот голос отпустил грубую шутку, облекая её при этом в такие изящные и затейливые слова, что соль сказанного дошла до слушателей не сразу. Несколько мгновений висела мертвенная тишина, прежде чем Никлас расхохотался, подарив дурачку Олпорту ещё один день жизни. Золотоволосый незнакомец тоже улыбался.
И тогда лорд Одвелл назвал его по имени. И несколько мгновений Катарина думала, что ослышалась.
Этот человек был Фосиган.
Фосиган, злейший враг Одвеллов, а следовательно — и враг клана Индабиран, приехал с её мужем в их замок как ни в чём не бывало, походя чуть не уничтожил и так же походя спас Олпорта, и смеялся теперь, сетуя на то, что гостеприимный Индабиртейн встречает его коровьей лепёшкой. Остальные смеялись вместе с ним — не над ним, но с ним, как будто не знали, кто он. Но они знали. Катарина только теперь заметила, что, куда бы ни пошёл этот человек, за его спиной всегда маячат двое или трое воинов Одвелла. Его коня тоже увёл не конюх, а солдат; с него не спускали глаз, и лишь когда подвесной мост был поднят, лорд Одвелл слегка кивнул своим людям, позволяя ослабить наблюдение. Этот человек был пленником — о чём как будто сам не догадывался.
Или догадывался, но не придавал этому никакого значения.
По настоянию лорда Дэйгона они прошли в зал для пиров, к счастью, уже приготовленный; бык запаздывал, но куропатки, эль и выступление акробатов помогли скрасить ожидание. Катарина возблагодарила богов, что догадалась позаботиться об артистах — Никласу не нравились лицедеи, но, Катарина знала, они нравятся всем остальным, а сейчас единственное, что могло порадовать её мужа — это радость, доставленная им лорду Одвеллу и другим гостям. На пиру Фосиган — Эдвард Фосиган, теперь она знала его полное имя — сидел рядом с хозяином замка, неподалёку от самого Одвелла, ел, пил и отпускал шутки, над которыми покатывалась его сторона стола, а остальные вытягивали шеи, пытаясь расслышать беседу. Долгожданное явление быка он встретил с тем же восторгом, что и все прочие (лорд Одвелл, отметила Катарина, тоже казался довольным), хотя наверняка видал в своей жизни и более затейливые яства. Потом ел вместе со всеми — аккуратнее многих, и пил меньше остальных и всегда — с изысканным и остроумным тостом. Один раз он обратился к ней, заметив, что её чаша для вина пустует, и она поблагодарила его кивком; он наполнил ей чашу, отпустив по ходу небрежную любезность, и вернулся к прерванной беседе. Катарина смотрела не него, почти не отводя глаз, и чувствовала, как тяжело и гулко колотится сердце в её груди.
Он был самым красивым мужчиной, которого она видела в своей жизни. Но он ей не нравился. Он совсем ей не нравился.
Немного позже — быстрее, чем она ожидала, но достаточно поздно, чтобы счесть приличия соблюдёнными — он покинул зал вместе с лордом Одвеллом. И тогда мужчины, оставшиеся за столом, заговорили все разом — совсем не так, как говорили, пока Фосиган сидел за столом. Никлас помалкивал, больше слушал — он казался удивлённым, как будто для него было новостью то, что он узнавал о человеке, которого посадил с собой за стол. Катарина тоже слушала — внимательнее, чем показывала.
И так она узнала, что этот человек — не просто Фосиган: что он безродный выскочка из северного приморского городка Эфрин, которого конунг сделал своим любовником.
«Какая нелепость», — подумала Катарина Индабиран — но не знала сама, откуда взялась эта мысль. Она не знала даже, что именно ей показалось нелепостью: мысль, будто Эдвард Фосиган — мужеложец, или предположение, что он неблагородного происхождения. Катарина не очень долго жила на свете и не так уж много видела, но она была женщиной, и её чутьё не требовало оправданий и доказательств. Будучи дворянкой, она понимала, что этот человек равен ей, что бы ни твердила молва. А будучи женщиной, знала, что этот человек любит женщин, а не мужчин — знала, хотя единственный взгляд, которым они обменялись, не содержал в себе вожделения. Да что уж там — Катарина Индабиран была не из тех женщин, которых вожделеют, бросив на них единственный взгляд, и прекрасно знала об этом. Но она знала также, что этот человек вовсе не так прост, как считают эти грубые, прямодушные мужчины, которые окружали её всю жизнь и которых она научилась любить, как любит женщина мужчин, нуждающихся в её опеке и заботе. Эдвард Фосиган не нуждался в заботе. Он прибыл сюда не для того, чтобы насладиться устроенным Катариной пиром.
И если бы этот бык был её единственной заботой! Лорд Одвелл привёл с собой двести пятьдесят воинов, а затем, совершенно неожиданно, к ним присоединилась сотня солдат лорда Пейревана, и всех их надо было где-то разместить, накормить, напоить элем и проследить, чтобы они не слишком буйствовали и не хватали служанок посреди двора. Всё это Никлас также предоставил её заботам: она была здесь хозяйкой; всё, что не касается войны, дело леди, а не лорда. Часть союзных солдат удалось расселить в замковой казарме, к большому неудовольствию воинов Индабирана, вынужденных теперь ютиться вдвоём на одной койке — и это лишь для старших чинов, простые же солдаты спали прямо на полу как попало, но им всё равно надо было раздобыть одеяла. Остальных пришлось расквартировать на конюшне, в амбарах, в пекарне, даже на кухне, хотя это немедленно привело к скандалу — бравые воины так и норовили стащить лишний окорок или бутылку джина. А ещё стягивались крестьяне из окрестных, уцелевших в недавней резне деревень, приносили срочно потребованный оброк провизией и скотом, и за этим тоже надо было следить. Большинство дел, конечно, вёл управляющий, но и на долю леди Индабиран оставалось столько работы, что она ни разу не присела с самого утра и всё равно была отнюдь не уверена, что всё идёт как следует. Прогнать со двора старшин лорда Одвелла, высыпавших из казарм и пожелавших развлечься тренировкой, она так и не сумела — они лишь откровенно рассмеялись ей в лицо, когда она попросила их освободить подворье, потому что сейчас прибудет стадо коров из Дубовой Рощи. В результате коров принимали прямо перед входом в замок, и Катарине осталось в отчаянии наблюдать, как толкущееся мычащее стадо топчет и пачкает двор перед главными воротами, который она всего час назад велела как следует вымести.
И, будто все боги в тот день ополчились на Катарину, почти сразу после этого вернулся Никлас.
Ей вовремя сообщили об отряде, показавшемся за поворотом дороги, и она едва успела подняться к себе и переодеться в торжественные одежды своих цветов. Она не сделала этого в прошлый раз, когда Никлас вернулся с поля боя — наконец-то победителем! — и получила от него за это жестокий выговор. Заниматься волосами не было времени, и Катарина просто стянула их в узел и накинула на голову покрывало. Спускаясь по лестнице, она уже слышала крики и суматоху внизу — ворота распахнулись, её лорд со своими воинами, друзьями и господином въехали в замок. Перед самой дверью Катарина задержалась и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она устала, но день только начинался. Убедившись, что сердце бьётся почти ровно, а лицо сохраняет неподвижность, она ступила во двор, чтобы приветствовать своего мужа и его гостей.
Их вернулось меньше, чем уехало: с собой лорды взяли дюжину пленников, захваченных во вчерашней битве с Анастасом Эвентри, и ни один из осуждённых не вернулся назад. Катарина знала, что с ними случилось, — она слышала, какую забаву предложил лорд Пейреван вчера вечером, когда они праздновали победу. Никлас любил такие забавы, и обычно они затягивались надолго, поэтому Катарина, захваченная врасплох столь быстрым возвращением мужа, изо всех сил старалась скрыть отчаяние. Никлас сердито сверкал на неё глазами из-под кустистых бровей и два раза спросил про быка. Катарина ответила, что всё готово, молясь про себя Неистовой Яноне, чтобы это не оказалось ложью, — она уже часа два не заглядывала на кухню и не знала, как там обстоят дела. Во дворе, где и так было не повернуться, стоял галдёж и толкотня, Никлас кричал на неё, а она стояла прямая, внешне спокойная, и тихо отвечала ему: «Да, мой лорд». Он понемногу успокаивался, как обычно, и она, видя, что способна вернуть ему самообладание, успокаивалась тоже — всё было так, как всегда, и всё наладится, как всегда, она поняла это и на душе у неё стало легко…
И тут она увидела этого человека.
— Яблоки-и-и!
Позже, когда Катарина Индабиран вспоминала это мгновение, она поняла, что посмотрела в ту сторону ещё до того, как услышала пронзительный голос дурачка Олпорта. Как будто, думала она позже, ей почудилось там что-то, какая-то вспышка света, она оглянулась и увидела человека, который навсегда изменил её жизнь. Но в тот миг ей казалось, что она повернула голову именно на крик — холодея, проклиная свою неосмотрительность и предвидя ярость Никласа, запрещавшего ей пускать Олпорта болтаться по двору, когда в замке находились посторонние. Обычно она выполняла приказ, вполне соглашаясь с его целесообразностью, — но сегодня ей было просто не до того. Она не уследила. Она была виновата. И теперь Олпорт вопил, повиснув на руке человека, которого Катарина видела впервые в жизни. Она была совершенно уверена, что он не состоял в свите ни одного из лордов. Иначе она заметила бы его раньше.
Он слишком сильно отличался от всех, кто его окружал.
Он был не очень высок, но строен, в его движениях сквозило странно небрежное изящество — и отчего-то Катарина, за свою жизнь побывавшая от силы в трёх замках, инстинктивно ощутила, что это изящество у него не врождённое, просто там, откуда он приехал, так держатся все. Его лицо было гладко выбрито — кроме лорда Одвелла, он оказался единственным из скопившихся на подворье мужчин, кто не носил бороды, и это сбивало Катарину с толку и мешало точно определить его возраст. Сперва она решила, что он очень юн, но потом поняла, что ошиблась. Его светлые волосы, вновь как у лорда Одвелла, были заплетены в короткую косу, прикрывавшую затылок и шею. Одежда тоже выделяла его среди прочих: светло-бежевая куртка и коричневые брюки облегали тело, подчёркивая не крупную, хорошо сложенную фигуру, высокие голенища сапог туго обтягивали ноги — Катарина никогда не видела ни таких сапог, ни вообще таких одежд. На фоне остальных мужчин, закутанных в многочисленные накидки, отчего их грузные тела казались ещё больше, этот человек выглядел маленьким и как будто незначительным…
Но ей хватило одного взгляда, чтобы ощутить исходящую от него опасность.
«Олпорт, — подумала Катарина, — о Янона, Олпорт! Что же ты наделал?» Никлас уже приплясывал подле них с плетью, брызжа слюной и угрожая запороть дурачка до смерти. Катарина всегда боялась, что однажды он всё-таки это сделает, — и, замерев от ужаса, смотрела на странного, яркого, изящного человека, который стоял, отвернувшись от неё, и смотрел вниз, на валяющегося у его ног идиота. А потом он заговорил. У него был сильный, звонкий голос, от звука которого окружающие невольно замолкали, и Катарина слышала, как этот голос отпустил грубую шутку, облекая её при этом в такие изящные и затейливые слова, что соль сказанного дошла до слушателей не сразу. Несколько мгновений висела мертвенная тишина, прежде чем Никлас расхохотался, подарив дурачку Олпорту ещё один день жизни. Золотоволосый незнакомец тоже улыбался.
И тогда лорд Одвелл назвал его по имени. И несколько мгновений Катарина думала, что ослышалась.
Этот человек был Фосиган.
Фосиган, злейший враг Одвеллов, а следовательно — и враг клана Индабиран, приехал с её мужем в их замок как ни в чём не бывало, походя чуть не уничтожил и так же походя спас Олпорта, и смеялся теперь, сетуя на то, что гостеприимный Индабиртейн встречает его коровьей лепёшкой. Остальные смеялись вместе с ним — не над ним, но с ним, как будто не знали, кто он. Но они знали. Катарина только теперь заметила, что, куда бы ни пошёл этот человек, за его спиной всегда маячат двое или трое воинов Одвелла. Его коня тоже увёл не конюх, а солдат; с него не спускали глаз, и лишь когда подвесной мост был поднят, лорд Одвелл слегка кивнул своим людям, позволяя ослабить наблюдение. Этот человек был пленником — о чём как будто сам не догадывался.
Или догадывался, но не придавал этому никакого значения.
По настоянию лорда Дэйгона они прошли в зал для пиров, к счастью, уже приготовленный; бык запаздывал, но куропатки, эль и выступление акробатов помогли скрасить ожидание. Катарина возблагодарила богов, что догадалась позаботиться об артистах — Никласу не нравились лицедеи, но, Катарина знала, они нравятся всем остальным, а сейчас единственное, что могло порадовать её мужа — это радость, доставленная им лорду Одвеллу и другим гостям. На пиру Фосиган — Эдвард Фосиган, теперь она знала его полное имя — сидел рядом с хозяином замка, неподалёку от самого Одвелла, ел, пил и отпускал шутки, над которыми покатывалась его сторона стола, а остальные вытягивали шеи, пытаясь расслышать беседу. Долгожданное явление быка он встретил с тем же восторгом, что и все прочие (лорд Одвелл, отметила Катарина, тоже казался довольным), хотя наверняка видал в своей жизни и более затейливые яства. Потом ел вместе со всеми — аккуратнее многих, и пил меньше остальных и всегда — с изысканным и остроумным тостом. Один раз он обратился к ней, заметив, что её чаша для вина пустует, и она поблагодарила его кивком; он наполнил ей чашу, отпустив по ходу небрежную любезность, и вернулся к прерванной беседе. Катарина смотрела не него, почти не отводя глаз, и чувствовала, как тяжело и гулко колотится сердце в её груди.
Он был самым красивым мужчиной, которого она видела в своей жизни. Но он ей не нравился. Он совсем ей не нравился.
Немного позже — быстрее, чем она ожидала, но достаточно поздно, чтобы счесть приличия соблюдёнными — он покинул зал вместе с лордом Одвеллом. И тогда мужчины, оставшиеся за столом, заговорили все разом — совсем не так, как говорили, пока Фосиган сидел за столом. Никлас помалкивал, больше слушал — он казался удивлённым, как будто для него было новостью то, что он узнавал о человеке, которого посадил с собой за стол. Катарина тоже слушала — внимательнее, чем показывала.
И так она узнала, что этот человек — не просто Фосиган: что он безродный выскочка из северного приморского городка Эфрин, которого конунг сделал своим любовником.
«Какая нелепость», — подумала Катарина Индабиран — но не знала сама, откуда взялась эта мысль. Она не знала даже, что именно ей показалось нелепостью: мысль, будто Эдвард Фосиган — мужеложец, или предположение, что он неблагородного происхождения. Катарина не очень долго жила на свете и не так уж много видела, но она была женщиной, и её чутьё не требовало оправданий и доказательств. Будучи дворянкой, она понимала, что этот человек равен ей, что бы ни твердила молва. А будучи женщиной, знала, что этот человек любит женщин, а не мужчин — знала, хотя единственный взгляд, которым они обменялись, не содержал в себе вожделения. Да что уж там — Катарина Индабиран была не из тех женщин, которых вожделеют, бросив на них единственный взгляд, и прекрасно знала об этом. Но она знала также, что этот человек вовсе не так прост, как считают эти грубые, прямодушные мужчины, которые окружали её всю жизнь и которых она научилась любить, как любит женщина мужчин, нуждающихся в её опеке и заботе. Эдвард Фосиган не нуждался в заботе. Он прибыл сюда не для того, чтобы насладиться устроенным Катариной пиром.