Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Супругом нежным быть, учтивым кавалером,
В науках смыслить толк и к службе прилежать,
Но всех опасностей чрез то не избежать.
Так, Сциллой случая, толико многоглавой,
Из жизни вырваны умеренной и здравой,
Нечаянно воссев на зыбку высоту,
Уже мы подлый люд обходим за версту,
Всех нечиновных лиц уже в болванах числим,
За весь Адамов род непогрешимо мыслим,
А как до дела, глядь - попали вновь впросак.
Давно уже смекнул наш стреляный русак:
<Коль надо мною ты стать хочешь господином,
Не требуй от меня, чтоб был я гражданином;
Равенство возгласив, но метя в господа,
От низших ты не жди усердного труда,
И величайся ты как хочешь надо мною,
Но всё не ты, а я пашу, кую и строю,
И ежли ты к рукам прибрал и власть, и честь,
Так мудрено, чтоб я из кожи вздумал лезть>.
 
 
Положим, что, чинов достигнув превосходных,
Мы помыслов своих не сменим благородных,
От чванства охраним натуры чистоту, -
Я нас и таковых к счастливцам не причту.
Двум жертвуя богам, не угодишь обоим;
Живешь среди волков, так изъясняйся воем,
Всех ближних разложи по рангам и мастям
И потрафлять стремись не людям, но властям.
На меньших призирать - от века фараона
К сысканию чинов есть худшая препона,
А коль отвергнешь ты преуспеянья труд,
То ведаешь - тебя в муку ужо сотрут.
 
 
Покинь же ты мой кров, фантом преуспеянья!
Дозволь облечься мне в просторны одеянья
И на лужке возлечь, где пышны древеса
И отблески лиют, и птичьи голоса,
Где ручеек журчит, втекающий в запруду,
И где я утеснен, ни одинок не буду,
Покоя томный взгляд на сельских красотах,
На селах вдалеке, на травах и цветах,
На кротких облаках, над нивами плывущих.
Порой беседует в моих приютных кущах
О Греческой войне со мною Фукидид;
Гомер являет мне, как вел полки Атрид;
И сладкою слезой, любимцы нежных граций,
Мне увлажняют взор Катулл или Гораций.
Иль посетят меня старинные друзья -
И скромные плоды для них сбираю я:
Шершавы огурцы, лощены помидоры,
Пахучих разных трав зеленые узоры;
Теплоутробный хлеб и со слезою сыр,
Аджикой сдобрены, совокупятся в пир,
И млечно-розовый чеснок, еще не жгучий, -
И кахетинский ток бежит струей кипучей.
Но лета юные, увы, для нас прошли;
Не мним мы боле все доступным на Земли,
И Вакх рождает в нас не мощны упованья,
А токмо сладкие одни воспоминанья,
Но что отрадней есть, чем с другом их делить,
Смеяться, сожалеть и сладки слезы лить.
 

* * *

 
Нелепо говорить о долге,
Ведь ясно даже дураку,
Что лучше ничего не делать,
А труд вселяет в нас тоску.
 
 
Труд выдумали Маркс и Энгельс
И Ленин, русский наш злодей;
В своих библиотеках сидя,
Они морочили людей.
 
 
Живи себе, но опасайся
Ты коммунистов задевать,
А то заставят на заводе
Болты различные ковать.
 
 
Они ведь мстительные, злые
И всюду за тобой следят,
Но если ты живешь тихонько,
Они тебе не повредят.
 

* * *

 
Богатства и власти глупцы хотят,
И я становлюсь глупцом.
Не зря я сижу и ем мармелад
С суровым, жестким лицом.
 
 
Меня толкнули на этот шаг,
Мне больше не быть певцом,
Но за ложные блага, раз вышло так,
Я стану первым бойцом.
 
 
Уверую пламенней всех глупцов
В истинность ложных благ,
И всех осилю в конце концов,
Удачу зажму в кулак.
 
 
Мне будет в восторге внимать толпа,
Я стану властителем дум,
Ведь глупость моя будет столь глупа,
Что вырастет в высший ум.
 
 
Я буду грузно сидеть в вышине,
Восторга слушая шум, -
И с верой в успех мне сладки вдвойне
Халва и рахат-лукум.
 
 
Вот так же сладко чувствовать власть
И в ужасе всех держать.
Я всем, кто звал меня в глупость впасть,
Велю себя обожать.
 

* * *

 
На троне плотно я сижу,
Лелея знание в мозгу:
Я - абсолютный властелин
И абсолютно все могу.
 
 
Люблю я строить, воздвигать,
Заморским недругам назло,
И воплотится мысль моя,
Хотя бы прахом все пошло.
 
 
Люблю я выявлять врагов -
Им всем, бывало, говоришь:
Тебя вот так прихлопну я -
И будет мокренько, глупыш.
 
 
Дарю я женщинам дворцы,
Затем что очень их люблю,
А осерчаю, так беда -
Всем кряду головы рублю.
 
 
Глумятся надо мной враги -
Мол, я ленив, мордаст, задаст;
Мой репрессивный аппарат,
Дождутся, им ужо задаст.
 
 
Ведь тысячи должны вести
Жизнь беспросветную, как ночь,
Чтоб хоть один преодолел
Провал между <хотеть> и <мочь>.
 

* * *

 
Я призван сделаться первым,
Извне мне не нужен знак -
Всей кровью и каждым нервом
Я знаю, что это так.
 
 
Мне должно быть на народе
И властвовать должно мне,
Ведь только моей природе
Ошибки чужды вполне.
 
 
Врываюсь в людскую гущу -
Нельзя мне медлить и спать,
Ведь мне с рожденья присуще
Лишь правильно поступать.
 
 
Мне к истине путь известен
И лучший походный строй,
Где только смех неуместен,
В рядах звучащий порой.
 
 
Для смеха сейчас не время,
Но что способно пронять
Порочных людишек племя,
Готовых все осмеять.
 
 
Когда воодушевленье
Одно говорить должно,
Во всяком смехе - глумленье,
Я слышу, заключено.
 
 
Мой дар им кажется ложным
Иль слишком они полны
Своим бытием ничтожным -
Они все равно вредны.
 
 
Помеху общему ходу,
Свалить их в яму с пути,
Чтоб всю их злую породу
В дальнейшем там извести.
 

* * *

 
Я неуклюжий? Нет, уклюжий.
Нелепый? Очень даже лепый.
Тогда скажите, почему же
Вы дразните мой нрав свирепый?
 
 
Освирепеешь поневоле,
Ведь вспоминать и то обидно,
Как чушь вы обо мне мололи,
Чья доблесть самоочевидна.
 
 
Вы все запятнаны виною,
Ведь вы без тени уваженья
Смеялись дерзко надо мною,
А это - признак разложенья.
 
 
Я не грожу, - но вы упорно
Себе копаете могилу.
Вам не понять, как необорна
Стоящая за мною сила.
 
 
Достоинств вы не признаете,
А значит - недостойны сами.
Сочтемся мы - и при расчете
Улыбки сменятся слезами.
 
 
Зато уж я потешусь вволю, -
Так бойтесь горечи паденья!
Мои достоинства есть поле
Для дружеского единенья.
 
 
Моя душа своеобычна,
И раздражать ее не пробуй,
Я принимаю фанатично,
Но отвергаю с дикой злобой.
 

* * *

 
Толпа в восторге голосила,
Победу вам предвозвещая:
Вы шли ко мне, тугую силу
В тяжелых мышцах ощущая.
 
 
Вы взгляды женщинам бросали,
Везде выглядывавшим в окна,
И мускулами потрясали,
В них ощущая все волокна.
 
 
Украдкой сверху то и дело
Глазами на себя косили,
Оглядывая стати тела,
Дивясь их стройности и силе.
 
 
И, декламируя угрозы,
Ко мне вломились вы разбойно,
Но я, не изменяя позы,
В глаза вам поглядел спокойно.
 
 
Быть может, слишком недвижимый,
Быть может, чересчур холодный, -
Сковал мой взгляд непостижимый
Порыв отваги благородной.
 
 
Догадки ринулись потоком,
Мятущимся, нестройно-стадным,
О норове моем жестоком,
Маниакально кровожадном.
 
 
Уже раскаяньем томимы,
Вы ощутили против воли,
Как плоть нежна и уязвима
Для близкой нестерпимой боли.
 
 
И ласку лезвия на коже
Так ясно вы предощутили,
Что волны слабости и дрожи
В обмякших членах покатили.
 
 
И плоть упругость потеряла,
И, одряхлев, обвисли руки;
Живот, вдруг выкатившись вяло,
Уже квашней потек на брюки.
 
 
Так изваянием сутулым
Вы встали с видом бестолковым,
Но я легонько двинул стулом -
И прочь вы устремились с ревом.
 
 
Разбухшим бултыхая брюхом,
Губой безвольною болтая,
Бежали вы, упавши духом,
Лишь о спасении мечтая.
 
 
И я следил самодовольно,
Как, покрывая километры,
Стенали вы непроизвольно
И шумно испускали ветры.
 

* * *

 
Вставайте, нищие духом,
Заветный близится срок.
Исполнились земли слухом:
С заката идет пророк.
 
 
С заката, а не с восхода,
Как бог, собою хорош,
Грядет, чтоб во все народы
Прелестную сеять ложь.
 
 
Встаем, восхищенно внемля -
Что делать, скорей скажи,
Не зря же свой дух, как землю,
Возделали мы для лжи.
 
 
Ко всякому святотатству
Нетрудно нас побудить,
Ведь втайне только богатству
Нам любо в сердце кадить.
 
 
И речью врага прелестной
Пленимся мы без труда -
Ведь правды, не в меру пресной,
Милей нам сладость суда.
 
 
И правде нашу природу
Исправить не суждено -
Для нас ведь отчие воды
Полыни горше давно.
 

* * *

 
Я очень уж въедливо то замечал,
Что умные люди привыкли скрывать.
Заткните мне глотку, чтоб я замолчал
И впредь не осмелился рот разевать.
 
 
Нельзя допускать, чтоб на общий позор
То тайное, темное я выносил,
Что двигало вами с младенческих пор,
Но что сознавать не находится сил.
 
 
Без лишних сомнений используйте власть,
Чтоб твердо поставить на место меня,
Чтоб спазмами ужаса враз пресеклась
Моя злонамеренная болтовня.
 
 
Но умные люди здесь также нужны:
Привыкнув сомненья от вас отгонять,
Докажут они: мои речи темны,
Безграмотны, их невозможно понять.
 
 
И каждый решит: он духовно хорош,
И ласково к сердцу прильнет правота,
И ваша полезная светлая ложь
Уже не отравит вам горечью рта.
 

* * *

 
Обидно, что я не в больнице,
Не носят провизию мне:
Конфеток бы мне пожалели -
И плакал бы я в тишине.
 
 
Обидно, что даже обычным
Евреем я стать не могу:
Меня бы тогда обижали,
Теснили на каждом шагу.
 
 
И если б я пил ежедневно,
Чтоб в страхе дрожала родня,
Как горько бы я усмехался,
Когда бы прогнали меня.
 
 
А женщиной я бы поверил,
Что юность сгубил из-за вас,
Визжал бы и тапками топал,
Отечными щечками тряс.
 

* * *

 
Вокруг меня живые трупы,
Они мне действуют на нервы,
Когда я закупаю крупы,
Медикаменты и консервы.
 
 
Они все шутят, рядят, судят,
Меня увидев с колбасою,
Да только смерть шутить не будет,
Когда пойдет махать косою.
 
 
Колбаски тут они запросят,
Кривясь в улыбочках умильных,
Но смерть их беспощадно скосит,
Столь гордых некогда и сильных.
 
 
И ведь не я тому виною!
С таким трудом обезопасясь,
Я вправе знать, что он со мною,
Что он не убыл, мой запасец.
 
 
Жевать я буду неустанно,
Усевшись в тихом закуточке,
Сосредоточив взгляд свой странный
В какой-то незаметной точке.
 

* * *

 
Хотели вы увидеть сами,
Как я живу, уйдя из дому,
В строенье, брошенном жильцами
И дожидающемся слома.
 
 
И вот шагов ужасный скрежет
По битым стеклам раздается,
Но око здесь разруха режет,
Вам здесь по нраву не придется.
 
 
Засохших экскрементов кучу
Приняв за ржавую железку,
Войдете вы мрачнее тучи,
Ногою встряхивая резко.
 
 
А я, валяясь на топчане,
Слюнявя сплющенный окурок,
Храню упорное молчанье,
Лишь ухмыляясь, как придурок.
 
 
Обои образуют сборки -
Оттуда, жвалами пугая,
Вдруг выбегают уховертки,
Наручники напоминая.
 
 
Промчатся крысы в кавалькаде,
Распространяя звон стекольный,
Напоминающие сзади
Оживший корнеплод свекольный.
 
 
Согнувшись под привычным грузом
И стягиваясь в караваны,
Как будто семечки арбуза
Рысцой таскают тараканы.
 
 
И запустенья запах мыльный
Висит, внушая отвращенье,
И вскоре станет непосильной
Задача всякого общенья.
 
 
Гляжу вам вслед, промедлив с речью,
И вижу: тянется, как стадо,
За вами, позабыв увечья,
Безлюдных комнат анфилада.
 
 
Но зря вы смотрите надменно
На обитателей задворок,
Ведь раззолоченные стены
Все новых требуют подпорок.
 
 
Меня безумцем называют,
Но я ничуть не опечален:
Безумен тот, кто забывает,
Что дома нет прочней развалин.
 
 
А если общества строенье
От плана отклонилось ныне,
То с этой общей точки зренья
Мы все живем в одной руине.
 

* * *

 
Автобус навзрыд зарыдает,
Подтягиваясь на локтях,
И к сердцу опять припадает
Увиденный всякий пустяк.
 
 
Подобно забытой игрушке,
Ржавеет комбайн у села;
Солома по ребрам избушки
Гниющею плотью сползла;
 
 
Заросшею стежкой старуха
На кладбище поволоклась:
Но с сердцем родная разруха
Покрепче достатка срослась.
 
 
На тех перепутьях, где ветры
Взбивают ковыльный тупей,
Как Павлу, видение Веры
Мне явит пространство степей.
 
 
И ежели ты не лукавил,
Отвергнув мирскую казну,
То ты безотчетно, как Павел,
Уверуешь в эту страну.
 
 
Чтоб даже хатенку гнилую
В душе безрассудно беречь
И рядом звучащую злую,
Разбойную русскую речь.
 
 
И вновь на качалке ухаба,
Вихляя, вздымаемся мы;
Коровой, улегшейся набок,
Вздыхают степные холмы.
 
 
На водах степных потаенных
Листва облетающих ив,
Как ризы святых на иконах,
Прозрачный струит перелив.
 

* * *

 
Я не оспорю ничего,
Хоть в спорах мы поднаторели:
Бессилье, низость, хвастовство
В нас укрепились и созрели.
 
 
Нам было многое дано,
Но нам к былому не вернуться,
А клятвы наши все равно
Позором нашим обернутся.
 
 
Бессильный вспыхивает гнев,
Погаснув в зряшном сожаленье.
Еще сложиться не успев,
Мы погрузились в разложенье.
 
 
Но, жизни агрегат большой
На ряд нелепиц разлагая,
Не уследили за душой,
И вот она уже другая.
 
 
Святыни жизни отомстят
За оскорбленное величье
И исподволь в душе взрастят
В отместку горечь безразличья.
 
 
Есть вне меня иное <я>,
Что мыслит, действует, страдает;
С усмешкою душа моя
За ним бесстрастно наблюдает.
 
 
И что б ни делалось со мной -
Душа, вне этой круговерти,
Как мокрый голубь под стеной,
Покорно ожидает смерти.
 

* * *

 
Нет, я не мошенник, не лодырь,
А всем моим бедам виной
Болезнь под названием <йодурь>,
Вполне овладевшая мной.
 
 
Вползла она в мозг осторожно,
Чтоб после его затопить;
Ее ощутить невозможно,
Но трудно и не ощутить.
 
 
Она несказанной истомой
В моем поселилась мозгу,
И кажется жизнь незнакомой,
Ее я понять не могу.
 
 
Упорно я мыслить стараюсь,
Но что же осмыслить я смог?
Лишь клочьями мыслей играюсь
Подолгу я, как дурачок.
 
 
И властно усталостью странной
Все члены мои залило;
Разболтанно, как деревянный,
Я двигаюсь так тяжело.
 
 
И некая плотская тайна,
А вовсе не я виноват,
Что падок я стал чрезвычайно
До всяких порочных услад.
 
 
Повадлив до них по-кошачьи,
Впиваюсь в них, словно шальной -
И зенки тараща лешачьи,
И волосы вздыбив копной.
 
 
В расслабленном и разнородном,
Вдруг в теле воспрянет родство;
Я весь в наслажденье животном,
В восторженном возгласе: <Йо!>
 
 
Восторг, заменяясь довольством,
Исчезнет затем без следа,
Но долго еще с беспокойством
Хожу я туда и сюда.
 

* * *

 
Ваш норов споры услаждают,
Вам любо поиграть словами,
Но вас слова не убеждают,
И спорить бесполезно с вами.
 
 
Воспринял веру ваш рассудок
В свое особое значенье -
Так зачинается ублюдок,
Хромое умозаключенье.
 
 
И чуть на свет оно явилось,
Как тут же подтверждает зримо:
За скорби родов и за хилость
Лишь пуще детище любимо.
 
 
Я говорю себе, насупясь:
Вмешаться надо было сразу,
Когда вам диктовала глупость
Не действия, а только фразы.
 
 
Коснеют на губах упреки,
Понятно, что они бесплодны,
Раз вы являете пороки
Так горделиво и свободно.
 
 
Поступки ваши - сплошь нелепость,
А речь лишь глупость возвещает, -
Здесь только крайняя свирепость
Стать верной мерой обещает.
 
 
Мои черты, плывя, как тесто,
Вдруг потеряют очертанья,
Чтоб вскоре снова встать на место,
Но в новом - страшном сочетанье.
 
 
При виде моего замаха,
Как над открывшеюся бездной,
Разымчивая нега страха
Затопит ваш состав телесный.
 
 
И вмиг всей плотью вы поймете,
До крайних нервных разветвлений,
Что целость этой нежной плоти
Превыше слов и убеждений.
 

* * *

 
Вопи, отчаянье мое,
Нам вновь приходится бежать,
Опять проклятое зверье
Нас начинает окружать.
 
 
И я бегу. Проходят дни -
Не отстают мои враги.
В меня вцепляются они,
Чтоб растерзать мои мозги.
 
 
Враги хотят меня догнать,
Чтоб вырвать у меня язык,
Но я спокоен - убегать
И отбиваться я привык.
 
 
Меня настигнет их толпа,
Я оборачиваюсь к ним.
Я размозжу им черепа,
Оставшись сам неуязвим.
 
 
И где бы я ни проходил,
Я беспощадно их давлю.
Теперь мне отдых только мил,
Я только логово люблю.
 
 
Самонадеянность моя,
Тебя я понял наконец:
Как среди этого зверья
Певцом останется певец?
 
 
Неуязвимость? Что за бред,
Что за мальчишеская блажь!
На мне живого места нет,
А свора только входит в раж.
 
 
И поражение - во всем,
Везде, во всяком пустяке,
В погибшем замысле любом
И в ненаписанной строке.
 
 
И нудно нервы станут ныть,
И мне придется продавить
Слезу из глаз, и в горло - ком,
И боль бессилья будет бить
Об стенку хрупким кулаком.
 

* * *

 
Друзья, вы, верно, удивитесь:
В разгар совместного веселья
Я брошу вас - без объяснений,
С какой-то непонятной целью.
 
 
Но, отыскав меня придется
До немоты вам удивиться,
Поняв, с каким никчемным сбродом
Мне больше нравится водиться.
 
 
Беспочвенным самодовольством
Так и сочатся эти хари,
Толкуя только о богатстве
В алкоголическом угаре.
 
 
И потому с пренебреженьем
Здесь на меня взирает каждый,
Но я-то ничего не вижу,
Снедаемый веселья жаждой.
 
 
Себя виду я так нелепо,
Что вас стыда терзают муки.
Вы удержать меня хотите,
Но я отбрасываю руки.
 
 
Вы мне хотите только блага
И справедливы ваши речи,
Но я через плечо со злобой
Вам грязной руганью отвечу.
 
 
Друзья, простите за обиду,
За грубый хохот швали пьяной,
За то, что я их одобренья
Прошу, как гаер балаганный.
 
 
Сумейте здесь судьбу увидеть:
Взяв на себя вину большую,
Самонадеянность отрину
И соль раскаянья вкушу я.
 
 
Себя я безрассудно трачу,
Но не затем, что впал в измену:
Хочу пройти опустошенность,
Чтобы всему постигнуть цену.
 

* * *

 
Как хорошо быть стариком,
Слабоколенным, мокрогубым,
И сладострастием сугубым
При этом мучиться тайком.
 
 
Любить беседы про разврат,
Клеймя развратных ядовито,
И злобой проникаться скрыто,
Когда хоть в чем-то возразят.
 
 
И тело слабое свое
Так сладко окружать заботой
И в нем фиксировать с охотой
Урчанье, спазмы, колотье.
 
 
Как опьяняет этот страх
Вдруг подающей голос хвори,
И горе близким, если горя
Я не замечу в их глазах!
 
 
Как сладко жить среди обид,
Повсюду ущемленья видеть
И страстно близких ненавидеть,
Невинный делающих вид.
 
 
На притеснения пенять
Всем встречным - это ль не отрадно,
Коль изо рта притом нещадно
Мясным душком их обдавать.
 
 
Как упоительно судить
Людские слабые деянья
И правоты своей сознанье
Не в голове, - в крови хранить.
 
 
Всех колебаний прежних лет
Уляжется досадный ропот,
И сладко утверждать свой опыт
И мудрости являть расцвет.
 

* * *

 
Не собираюсь быть спокойным
И ставлю то себе в заслугу.
Друг друга хоть совсем сожрите,
Но моего оставьте друга.
 
 
Ваш ум, что чужд любой приязни,
Всё разъедающий, как щелочь,
На то лишь годен, чтобы в каждом
Под стать себе увидеть сволочь.
 
 
И хоть убоги ваши чувства,
А ум бессилен, словно евнух,
Вы друга моего клеймите
В сужденьях лицемерно-гневных.
 
 
Он себялюбец, вы кричите,
Который занят лишь собою, -
А вы привлечь его хотите
Пустою вашей похвальбою?
 
 
Он ядовит? Я соглашаюсь:
Вас раскусить однажды надо -
И навсегда и смех и слезы
Приобретают привкус яда.
 
 
Он жаден? Видно, те не жадны,
Что пропивают, портят, дарят,
Что лишь берут, а для возврата
Палец о палец не ударят.
 
 
Да, он богат, - как те богаты,
Кто получает по работе
И кто чужого не присвоит,
А вы лишь этим и живете.
 
 
Самих себя не разумея,
Вы судите чужие свойства,
Чем просто мирно гнить в болоте
Дурацкого самодовольства.
 

* * *

 
С дыханием сдавленно-шумным
Вы машисто ставите ноги,
В порыве всеобщем бездумном
Спеша по житейской дороге.
 
 
В любую минуту осталось
Вам только два шага до цели,
Но тяжко назрела усталость
В душе и расшатанном теле.
 
 
С улыбкой и скрипом зубовным
Ее не пуская наружу,
Споткнетесь на спуске неровном
И с руганью рухнете в лужу.
 
 
Усталость разрушит плотину
И хлынет каналами плоти;
Подломятся руки - и в тину,
Привстав, вы опять упадете.
 
 
Вас влага в объятия примет,
Лаская усталые члены,
И скоро вас воля покинет
К восстанью из нежного плена.
 
 
Пусть пялится с хохотом жадно
Зевак безголовых ватага,
Не зная, как нежно-прохладна
Густая нечистая влага.
 
 
Забыв честолюбья законы,
Вы примете лужу всецело,
Расслабив под слизью зеленой
Корягоподобное тело,
 
 
Сомнения все отметая,
Приволья ничем не тревожа,
И пусть головастиков стая
Прохладою веет на кожу.
 
 
В вонючих ворочаясь водах,
Неведомый вам от рожденья
Великий познаете отдых,
Безмерное освобожденье.
 

* * *

 
Горят все лампы, - свет, однако,
Нам зренье орошает скупо,
И кажется: над блеском лака
Расселись за столами трупы.
 
 
Под шум безжизненный доклада
Глаза предсмертно-отрешенны,
И, как на кладбище цикады,
Стрекочут лампы монотонно.
 
 
Не скроют общества бессвязность
И нашу мертвую отдельность
Ни слов кладбищенская праздность,
Ни смеха трупная поддельность.
 
 
Своей непостижимой власти
Нас подчинив, разъединенных,
Знак смерти ставит безучастье
На лицах изжелта-зеленых.
 
 
А некто, мертвый, как и все мы,
Мертвя слова и обороты,
Твердит про актуальность темы
Им защищаемой работы.
 

* * *

 
Я привстаю от боли на диване -
И тень мне издевательски кивает.
В лице моем, как бы в открытой ванне,
Жизнь, как вода, приметно убывает.
 
 
Как стенки из-под влаги уходящей,
Под пленкой пота проступают скулы.
Средь комнатной недвижности мертвящей
Сиделок тени ходят, как акулы.
 
 
Что в этот час меня ни окружало б -
Я внешнего уже не постигаю,
Один, как все, но без обычных жалоб
В пустыне боли тяжело шагая.
 
 
Страх не поможет моему неверью,
Мне сладость утешений надоела.
Защемленное болью, словно дверью,
Осталось мне одно больное тело.
 
 
И я молчу, на помощь не зову я,
До веры ни унижусь даже ныне.
Так душу я возделывал живую,
А пригодилась мне одна гордыня.
 

* * *

 
Кто скажет, куда я еду
В шипящих душных песках?
Одни барабаны бреда
Рокочут в моих висках.
 
 
Хромает мой конь устало
И пекло стянуло лоб,
И пляшут соли кристаллы,
Сцепляясь в калейдоскоп.
 
 
Меняются их узоры
Под ритм, гремящий в мозгу.
Все реки, леса и горы
Давно достались песку.
 
 
Судьбы громыхает сито,
И счастье застряло в нем.
Пространство мое покрыто
Одним сыпучим песком.
 
 
И только кристаллов звенья,
Сцепляясь, блещут мертво,
И едкая соль презренья
Осталась взамен всего.
 

* * *

 
Мощью абсид вертикаль вознеслась,
Арки вобрав, каннелюры, фигуры,
Но нераздельно с ней тяжесть слилась
В бедную двойственность архитектуры.
 
 
Всё в вертикаль, от крыльца до креста,
Властно вобрав, над порталом нависла
Формализованная красота
И соразмерность, замкнувшая числа.
 
 
Линии так воедино слились
И таково всех деталей сложенье,
Что неподвижность возносится ввысь
И напряженно внимает движенью.
 
 
Пусть облака испытует она