Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

И громогласные звездные хоры,
Но крошится, тяжестью сокрушена,
Корчится в трещинах кладка опоры.
 
 
Взгляд опьянен кочевой высотой,
Но отмечает, скользнув с небосклона,
Как беспощадно слоновьей пятой
Мрамор густой продавила колонна.
 
 
Плоть постигает помимо ума
Тяжесть, до дна размозжившую глины,
Известняковые ребра холма
С хрустом прогнувшая до сердцевины.
 
 
Мастер, познавший ущербность трудов, -
Не безуспешными были боренья:
Рухнула тяжесть, как плотный покров,
Тяжко осела к коленам строенья.
 
 
Именно ты это зданье воздвиг -
Кто его двойственность знал изначала,
Кто беспредельную косность постиг,
Неизменяемость материала;
 
 
Ты, кто доверился только делам,
Кто свою жизнь беспощадно и прямо
Определил как строительный хлам,
По завершеньи ссыпаемый в ямы.
 
 
Где бережливых оградок обмер
Выделил хрупкие клетки уюта,
Сверху безумные хари химер
Мрачно взирают из центра волюты.
 
 
Мусор ремонта, сухие цветы,
Страсти, сомнения, поиски веры -
Здесь, где траву разгребают кресты
Под немигающим оком химеры.
 

* * *

 
В полете десять раз подряд
Окурок мой опишет сальто.
Внизу засасывает взгляд
Трясина влажного асфальта.
 
 
Волшебной палочкой у ног
Сковало утро сотни зданий.
Взгляни на то, как город строг,
На отрешенность очертаний.
 
 
Между уступами домов
Сиянье образует дымку,
И вновь, сонливость поборов,
Я превращаюсь в невидимку.
 
 
От чуждых взглядов я укрыт
В обыденную оболочку,
Ведь ни один не различит
В мозгу возникнувшую строчку.
 
 
Пусть тень вы видели мою -
Вам не понять ее значенья.
Я из деталей отолью
Блестящий слиток обобщенья.
 
 
Сминают зелень тополей
Серебряные пальцы ветра -
Так заключу я суть вещей
В изысканные рамки метра.
 
 
Любовный крах и суд глупцов -
Лишь прах дорожный, не иначе:
Я четким сочетаньем слов
Сражаю насмерть неудачи.
 

* * *

 
Сперва железо ржавое на крыше
Слоистой язвой ржавчина проточит;
Затем цепочкой капли, словно мыши,
В сухом чердачном хламе затопочут;
 
 
Затем они зачмокают невнятно,
Сочась из швов на потолке беленом,
И на побелке возникают пятна
Занятней тучек в небе полудённом.
 
 
И, убаюкан мерною капелью,
Я в них впиваюсь полусонным взглядом,
Чтобы увидеть их виолончелью,
Листом кувшинки или женским задом.
 
 
Глядеть так сладко из-под одеяла,
Чтоб капель назреванье и паденье
Выкручиванье лампы мне являло,
И поцелуи, и процесс доенья.
 
 
Обои словно клеены на вырост
И складка вспучивается за складкой,
И острым жальцем ласковая сырость
Мне лижет аденоиды украдкой.
 
 
И серебрится наподобье плюша
Иссосанная гнилью древесина,
И белые оборочки и рюши
Являет плесень дерзко и невинно.
 
 
Паркет, как роженица, изнывает, -
Вот снова, вздувшись, доски закряхтели;
Стремительно жилище догнивает,
Но я не поднимаюсь из постели.
 
 
Бессмысленна унылая забота,
Которая тягается с судьбою:
Судьба всегда вдруг совершает что-то -
И все решается само собою.
 
 
Личинкой нежась в коконе постели,
В бульонной атмосфере теплой плоти,
Я знаю: мудрость в этом нежном теле,
Противящемся тягостной заботе.
 

* * *

 
Ворча возбужденно и злобно,
Урча раздраженно и дико,
Раздуюсь я вдруг - и утробно
Исторгну подобие крика.
 
 
Клокочуще-рваные звуки
Помчатся по улицам сонным,
Чтоб с маху, расставивши руки,
Приклеиться к стеклам оконным,
 
 
Чтоб вскоре от хрупкой преграды
Со звучным отклеиться чмоком,
Чтоб, канув на дно листопада,
Под пенным рыдать водостоком.
 
 
И всё, что меня раздражало,
Скончается в чудище этом
Со сбивчивым лепетом жалоб
Холодным осенним рассветом.
 
 
Никто в освещенной квартире
Ему не отвел закуточка,
И, легкая, носится в мире
Родившая крик оболочка.
 
 
Но ночью, секущей ветвями
Припухлости лунного лика,
Я снова отправлюсь путями
Бесплодно погибшего крика.
 
 
И где его всхлипы ослабли
В расстеленном кружеве пены,
Пью с губ своих чистые капли
И грею ладонями стены.
 

* * *

 
Хочу бродягой стать и позабыть мытье,
Чтоб жир и пот на мне сгнивали и смердели
И чтоб бессменное прилипшее белье
Разлезлось клочьями, сопрев на душном теле.
 
 
И кожу сальную колонии грибков
Повсюду испещрят, чтоб в сладострастной дрожи
Раздавливать я мог скопленья пузырьков
И жидкость липкую размазывать по коже.
 
 
Я буду острый зуд безвольно поощрять,
Скрести места, где сыпь рассеялась, как просо,
И крупного прыща головку ковырять,
Чтоб выступивший гной затем втереть в расчесы.
 
 
Хочу бродягой стать, чтоб беспредельно пасть,
Чтоб дерзко растоптать все нормы общежитья
И всё, что нравится, без размышлений красть,
А после - убегать с необычайной прытью.
 
 
В помойках буду я куски перебирать,
Чтоб сделалась мне вонь приправою обычной,
Чтоб колбасы кусок ослизлый пожирать,
Очистив от волос и скорлупы яичной.
 
 
Хочу бродягой стать, чтоб злобу вызывать,
Чтоб мне жильцы домов грозили самосудом,
Поскольку девочек люблю я созывать,
Перед глазами их поматывая удом.
 
 
Я ненависть свою не удержу в душе -
И вырвется она, и будет жить открыто
В зловещих красках язв, в коросте и парше,
В вонючести одежд, в ухватках содомита.
 
 
Хочу не чувствовать, навек закрыть уста,
Представить, что распад уже покончил с нами -
И стала вновь земля безвидна и пуста,
И только Божий дух витает над волнами.
 

* * *

 
Бывает все в безумном этом мире,
Но все ж такие случаи нечасты:
В заброшенном общественном сортире
Однажды передрались педерасты.
 
 
Обычною анальною проделкой
Они развлечься там договорились,
Но стал один вдруг притворяться целкой, -
Другие двое сразу разъярились.
 
 
Ведь он же сам их перед этим лапал,
Когда они с ним бормотуху пили!
Они упрямца повалили на пол
И кирпичами голову разбили.
 
 
И брызнула рябиновая россыпь
На дюны снега у щелястой двери,
И захрипела человечья особь,
В свою кончину близкую не веря.
 
 
И вот пока, в знак смертного исхода,
По телу содрогания катились, -
В гидроцилиндре заднего прохода,
В фекальной смазке фаллосы трудились.
 
 
Взгляните на разительность контраста,
Как возвышает веянье могилы:
Вошли в сортир три жалких педераста,
А вышли два ужасных некрофила.
 
 
И шла за ними, спотыкаясь слепо,
Пьянчужка-баба в снежной круговерти,
Как жизнь, грязна, уныла и нелепа, -
Но это было лишь обличье смерти.
 

* * *

 
Достаточно нас поводили вы за нос,
Чтоб нынче увидели мы просветленно,
Как розовых губ сокращается анус,
Как лезут оттуда кишки саксофона,
 
 
Как пальцы их тщательно перебирают, -
Отсюда рождаются сладкие звуки,
Внимая которым, глупцы замирают,
Подобно измученной течкою суке.
 
 
Как жабы, гитарщики плющатся в корчах,
Гитары свои мастурбируя зверски,
И шепчет сознание, как заговорщик:
Они несказанно, немыслимо мерзки.
 
 
Теперь нас уже не надуть музыкантам -
Нам так же противен весь строй музыкальный,
Как нужник, пропитанный дезодорантом,
Как благовоспитанность шлюхи вокзальной.
 
 
Пусть есть в барабанщике нечто паучье -
Себе мы противны на самом-то деле,
Сосали, как матку, мы эти созвучья,
А более знать ничего не хотели.
 
 
Не нам ли и трудным, и нудным казалось
Всё то, что за рамки бездумья выходит?
Так пусть микрофон, как магический фаллос,
Солиста глаза к переносице сводит.
 
 
Мы тупо глядим на нелепые танцы,
И как-то невмочь ни кричать, ни буянить:
Насколько мы сызмальства были поганцы,
Настолько и дали себя опоганить.
 

* * *

 
Табачный дым слоится, изгибаясь,
На кудри мне ложится, как венец;
Сижу я перед вами, улыбаясь
Страдальчески-цинично, как мертвец.
 
 
Вы торопливо говорите что-то,
Скрывая нежелание помочь.
Бог вам судья, оставим эти счеты,
Ведь я же умер накануне в ночь.
 
 
Я разговор с усмешкой заминаю
И забываю сразу же о вас,
И смертный час упорно вспоминаю, -
Хоть как сейчас я помню этот час.
 
 
Предметы все без голоса ревели,
Незримая их колотила дрожь,
Как лошадь, вдруг почуявшую зверя,
Или свинью, почуявшую нож.
 
 
И не за что мне было уцепиться, -
Лишь сам себя ловил я на лету, -
Когда вдруг сердце прекращало биться,
Взамен себя оставив пустоту.
 
 
И если я рассеянным бываю,
Забывчивым, - хотел бы я суметь
Забыть о том, что я не забываю
Забвения не знающую смерть.
 
 
Цепочки слов, цепочки мыслей странных
Всё нижет, нижет смерть в моем мозгу,
И вас насквозь я вижу, как стеклянных, -
И удержать улыбки не могу.
 

* * *

 
Повидло выглядело подло,
Угодливо лоснясь на блюдце;
Конфеток маленькие седла
Мечтали пышно развернуться,
 
 
Внезапно в пальцах осторожных
Гремящей кровлей представая,
А рты паслись вокруг пирожных,
Как рыбы, снизу подплывая.
 
 
Ныряя, двигались заедки,
И этим же неровным кругом,
Как медленные вагонетки,
Тянулись чашки друг за другом.
 
 
И завораживались взгляды
Картиною необычайной:
Чаинки, как дельфинье стадо,
Кружат в бездонной толще чайной.
 
 
И реплики слонялись праздно,
Сродни не разуму, а зренью,
Но излучало безучастно
Свой блеск магический варенье.
 
 
Нематерьяльная, немая
Мой разум всасывала толща,
И что б вам было, не мешая,
Еще минутку выждать молча!
 
 
Опять, внимая ошалело
Высказываниям глупейшим,
Я позабыл, как делать дело
И что рассматривать в дальнейшем.
 
 
Не задавали б вы вопросов -
И я б не потерял наитья,
Как живописец и философ,
Проникнув в сущность чаепитья.
 

* * *

 
В дверях качнувшись тяжело,
Плечом в косяк врезаюсь я.
<Опять надрызгался, мурло?> -
Воскликнет скорбная семья.
 
 
Но я презрительно молчу,
Ища в квартире водопой,
И, как в балете, волочу
Ступни немного за собой.
 
 
Вы так браните жизнь мою,
Что слышно даже во дворе,
Но перед вами я стою,
Качаясь, как вода в ведре.
 
 
Я в свой скрываюсь уголок
И раздеваюсь там, ворча,
Порой заваливаясь вбок
И суетливо топоча.
 
 
В испуге закричит тахта -
Но я в тот миг уже усну
И из раскрывшегося рта
Пущу блестящую слюну.
 
 
Не докучай же мне, семья,
Своей бессмысленной борьбой:
За чаркой примиряюсь я
И с миром, и с самим собой.
 
 
Зайдем с товарищем в подъезд
И чувствуем, покуда пьем,
Что мир - не худшее из мест
И мы немало значим в нем.
 

* * *

 
Притаюсь под угрюмой стеной,
Поукромней найдя уголок,
Беспокойно следя за толпой,
За мельканьем бесчисленных ног.
 
 
Я в комочек ничтожный сожмусь,
Незаметным попробую стать,
Я ведь так проходящих боюсь,
Что и взгляда не в силах поднять.
 
 
Проходящих беззвучно молю
Поспешать, на меня не смотреть;
Невниманье, забвенье стерплю,
Но вниманье их страшно терпеть.
 
 
Несказанная давит тоска,
Лишь увижу, мертвея душой,
Что, качаясь на пятку с носка,
Встали вы, поравнявшись со мной.
 
 
На смешное мое добрецо
Вы помочитесь, стоя кругом,
Или просто, подумав, в лицо
С маху врежете мне сапогом.
 
 
И я плачу, неслышно почти,
Заточен в безысходном кругу:
Не могу по дороге пойти
И уйти от нее не могу.
 

* * *

 
Где между фабрик вьется Лихоборка,
Забуду я постылый твой уют,
Мой пыльный город, высохший, как корка,
Которую с покорностью жуют.
 
 
И здесь, в кленовой чаще хаотичной,
Где бой бутылок и клочки бумаг,
Я образ свой, до тошноты приличный,
Сменю личиной короля бродяг.
 
 
Пускай и мне с ней не удастся сжиться -
Как прежнее ко мне не приросло, -
Но бедный пир безудержно вершится,
И теплой водкой челюсти свело.
 
 
Я ржавой жести слышу шелушенье
И как сараи старые скрипят,
И восхваляю саморазрушенье,
Всех связей разрешенье и распад.
 
 
И тем, кто будет восхищенно слушать,
Я ни единым словом не солгу:
Ведь я сумею так себя разрушить,
Как не суметь и худшему врагу.
 
 
Вот я, шатаясь, вывалюсь из мрака -
Скрежещут по асфальту башмаки
И тень за мной крадется, как собака,
Чтоб вылизать кровавые плевки.
 
 
Плетусь, забыв все временные лица,
Сумев через смертельное питье
До жалкой сердцевины умалиться,
Спасающейся в логово свое.
 

* * *

 
Косцы выкашивают лог,
Не ведая иных забот,
И, как смородинный листок,
Свежо и терпко пахнет пот.
 
 
Вздыхает молния - и ниц
Покорно валится трава,
И из-под радуги ресниц
Иное видимо едва.
 
 
Ты душу ощущал свою,
А в ней - все травы и цветы,
Когда у лога на краю
Помедлил перед спуском ты.
 
 
Но общность эту захлестнет,
Как ни ловка твоя рука,
Последовательность работ,
Движений слаженных река.
 
 
И как рассудок ни востер,
А пьется суть одним глотком -
Так перед выходом актер
Роль постигает целиком.
 
 
Спеши, поэзия, спеши,
Нам отведен ничтожный срок -
Одно движение души
Перед вступлением в поток.
 

* * *

 
Когда с полей был убран хлеб,
Мы шли, чтоб дружески на воле
Потолковать, как мир нелеп,
Расположившись в чистом поле.
 
 
Солому выдергав из скирд,
На ней мы грузно восседали,
Неразведенный пили спирт
И хрипло, грозно хохотали.
 
 
Мы поглощали даль реки
Под кочевым осенним небом
И колоссальные куски
Свинины с зеленью и хлебом.
 
 
Оглядывая все вокруг,
Как спирт, мы с жадностью глотали
Те ветры, что с речных излук,
С полей пустынных налетали.
 
 
Чтоб все сомненья оглушить,
Мы осушали тьму стаканов
И проникались жаждой жить,
Свирепой жаждой великанов.
 
 
И, этой жаждою горя,
Стопы мы в город направляли.
Так к наступленью октября
Мы наши души укрепляли.
 

* * *

 
Услады мира утомляют,
Познанье слепо, словно крот,
Вдобавок дерзость проявляет
Дрянной, безнравственный народ.
 
 
Ко мне, чьих творческих потенций
Огромен взрывчатый заряд,
Он предъявляет ряд претензий,
Нелепых требований ряд.
 
 
Твердит, чтоб я писал об этом,
А вот о том писать не смел.
Народ безумный! Ты к поэтам
Вовек почтенья не имел.
 
 
Ты зря суешься в жизнь чужую,
И ты раскаешься, поверь!
Гляди: из дому выхожу я,
Стремясь к насилию, как зверь.
 
 
Не смог бы даже Роберт Шекли
Чудовищ выдумать лютей.
Иду, сбивая, словно кегли,
Орущих, пакостных детей.
 
 
Гляжу на женщин я такими
Очами, полными огня,
Что, ощутив себя нагими,
Они пугаются меня.
 
 
Мужчин, чьи кривоваты ноги,
Чье колыхается пузцо,
Отшвыриваю я с дороги,
Взяв пятернею за лицо.
 
 
Чтоб Муз внушенья подытожить,
Свой долг Поэта возлюбя,
Народ я вправе уничтожить,
По крайней мере - для себя.
 
 
И лишь когда возню народа
Скует сгустившаяся жуть,
Прострется к краю небосвода
Пустынный грандиозный путь.
 

* * *

 
Я вспоминаю с одобреньем,
Как я вещал красноречиво
Над кружкой с кружевным круженьем
Сочившегося мощью пива:
 
 
<День завтрашний не зря тревожит
Всех тех, кто должен без заминки
Угадывать, что завтра может
Иметь хождение на рынке>.
 
 
На шее жилы раздувая,
Я оглушал пивную рыком:
<В суетность низкую впадая,
Они не знают о великом.
 
 
Но я далек от беспокойства,
Мой мозг - не шаткая валюта,
А безотказное устройство
Для производства Абсолюта.
 
 
Но я спокоен - нет причины,
Чтоб заметаться в общей смуте:
Мой мозг - надежная машина
Для выработки чистой сути.
 
 
Гляжу я в будущее смело
И составляю исключенье
Из массы тех, кто начал дело
Без верного обеспеченья.
 
 
Пусть познают они законы
Людской изменчивой натуры
И изучают напряженно
Теорию литературы,
 
 
Обмениваются венками,
Друг друга избирают князем,
А я в руке сжимаю камень -
И сок живой струится наземь>.
 

* * *

 
Я весь глубоко в себе,
Где боль, шевелясь, живет.
Меня на шаткой арбе
Мирной татарин везет.
 
 
Пришел мне, видно, конец,
Боец я был удалой,
Пока не встретил свинец
В бою под Гебек-Калой.
 
 
Я жив еще - но уже
Я чую свой трупный смрад.
Туда, где базар стрижей,
Вознесся мой странный взгляд.
 
 
Не синь пленила его,
Не вышних птиц толчея, -
То, выплыв из ничего,
В ничто погружаюсь я.
 
 
То мысли, быстрее птиц,
За гранью жизни снуют
И знание без границ
Вот-вот на лету склюют.
 
 
И вновь оно ускользнет,
И вновь я вернусь оттоль,
И там, где пробит живот,
Опять шевельнется боль.
 
 
Не чувствую жал жары,
Жужжанья жадного мух.
Дремавший до сей поры,
Не поздно ль ожил мой дух?
 
 
Недвижно тело на вид,
Живым вовек не узнать,
Что гибнущий ум спешит
В морях забвенья догнать.
 
 
И я молчу на вопрос
Про имя мое и чин,
А в воздухе зык разнес,
Зовя Аллу, муэдзин.
 

* * *

 
Откликнуться я не вправе,
Ведь страха я не снесу
На гибельной переправе,
На броде через Койсу.
 
 
В скалах, что нависают
Над вечной пляской реки,
Смерть в стволах сберегают
Невидимые стрелки.
 
 
Мы видели смерти дело,
Мы все следили в тоске,
Как, кутаясь в струи, тело
Скакало вниз по реке.
 
 
И здесь так страшно возвышен,
До рока, облик беды -
Ведь смертный выстрел не слышен
В шипучем шуме воды.
 
 
Охотников кличут снова,
Но пусть другие идут -
Вдали от края чужого,
Наверное, их не ждут.
 
 
Мне знанье явилось свыше:
Кто ступит в реку - умрет,
Но зов командира слышу -
И делаю шаг вперед.
 
 
Я не был вовек героем,
Честей вовек не искал,
Но надо наполнить боем
Вечность воды и скал.
 

* * *

 
Солнце бурые склоны
И белое русло печет,
И рыхлой лентой колонна
По дну ущелья течет.
 
 
Идут они в горы ныне,
Прошли уже треть пути,
Но этот завал в теснине
Без боя им не пройти.
 
 
Пускай их много сегодня -
Ведь знака лучшего нет:
Нисходит милость Господня
На тех, кто не ждет побед.
 
 
Я вам говорю - и верьте
Впивавшему горний глас:
Иным не дастся до смерти,
А вам дается сейчас.
 
 
Иные судьбу пытают
Весь век, сомненьем полны,
И в страхе мир покидают,
Не зная себе цены.
 
 
Коль вы мужи, а не куры,
Кудахчущие в пыли, -
Молитесь, чтобы гяуры
Сейчас на приступ пошли.
 
 
Бесплодны пост и молитвы,
Бесплоден любой обет:
Смертным, помимо битвы,
Нигде не найти ответ,
 
 
Достоин ли, дети праха,
Из нас хотя бы один
Испить из чаши Аллаха
Того, что хмельнее вин.
 

* * *

 
Ужасен сей вид и велик:
В глубинах охрипших теснин
Обвалов рокочущий рык
Сплетается с гулом стремнин.
 
 
Распахиваясь на ходу,
Тесниной идут облака.
Незримая, - в мрачном ладу
С высотным напевом река.
 
 
Объемы надмирных рогов,
Что вздыбили вкривь небосвод,
Спокойную гордость богов
В сердца проливают с высот.
 
 
Разломы безмерных громад,
Оплавлены древним огнем,
И ужасом сердце теснят,
И вскормят величие в нем.
 
 
Поймем неизбежность войны,
Она - не чрезмерный наказ
Заоблачной этой страны,
Столь щедро возвысившей нас.
 

* * *

 
Я сидел в полукруге внимательных лиц,
Похвалы их владельцев выслушивал я,
Но теперь-то я знал о наличье границ,
Что меня отделили от их бытия.
 
 
Я ведь знал, что затронуть не смог никого:
Были рядом они, горячо гомоня,
Но витало реальное их естество
Где-то в мире своем, далеко от меня.
 
 
Я не мог отрешиться от странных причуд:
Мне казалось, что в лица лишь пальчиком ткни -
Вмиг бесшумно и плоско они упадут
И паркет, словно карты, усеют они.
 
 
Но меня поневоле охватывал страх
Перед тягой потрогать поверхность личин,
Ведь тогда я в обглоданных люстрой стенах
Оказался бы вдруг совершенно один.
 
 
И, решив предпочесть наименьшее зло,
Безнадежно я слушал пустую хвалу;
Безразличье из мозга на щеки текло
И за нижнюю челюсть тянуло к столу.
 
 
Так сидел я, безмолвен, бессмысленно-хмур,
Но едва оставляло меня забытье -
Сразу чуткими пальцами страх, как лемур,
Принимался ощупывать тело мое.
 

* * *

 
Познание сущности - труд бесполезный,
Ведь вещь может выступить одновременно
Хранилищем тайной структуры телесной;
Товаром, подвластным законам обмена;
 
 
Пятном цветовым и объемом - в картине;
Носителем свойств, что в быту применимы;
И лишь для поэта в высоком притине
Сплетение сущностей цельно и зримо.
 
 
Ты мог бы увидеть в азарте торговли,
Покуда о прибыли хитро мерекал,
Что с векторов сил, как с беседочной кровли,
Свисают созревшие гроздья молекул?
 
 
Услышишь ли в лепке мазков натюрморта
Плеск радуг мазутных и лязганье клюзов,
Надсадные вздохи торгового порта
И арии в воздух поднявшихся грузов?
 
 
Все вещи глядят беспредельно зовуще;
Пойми, - чтобы взять их, как истый владыка,
Что, в сущности, сущность вещам не присуща,
А то, что существенно, - тысячелико.
 

* * *

 
Дворы стенными кирпичами
Деревьев купы оградили -
То в каменном давильном чане
Охапки гроздьев взгромоздили.
 
 
А ветер тучи раздирает
И в буйстве празднично-жестоком
Нагроможденья попирает,
Слепящим обливаясь соком.
 
 
Захлебываясь в светопаде,
Забудь о доброте никчемной,
Как мир не помнит о пощаде,
Работой упоен огромной.
 
 
Лишь те всю мощь его вобрали,
Что перед ним не обмирали
И кисти верной не марали
В протухшей патоке морали.
 
 
Основа творчества - жестокость;
Лишь тот к нему подходит здраво,
Кто мог вобрать в себя, как в фокус,
Сноровку для любой расправы.
 

* * *

 
Чуть зыблется морская бирюза
И легкие узоры выдыхает,
И зной полуденный, как стрекоза,
В сухой траве прибрежной отдыхает.
 
 
Где холм из-под зеленого руна
Следит за построениями рыбы,
Чуть чмокает в расселинах волна
И глухо гложет сглаженные глыбы.
 
 
А ввечеру, накапливая гнев,
Идет волненье вкось от Трапезунда,
И чайки, в зону отблесков влетев,
Внезапно исчезают на секунду.
 
 
Кипит листва береговых раин,
Грозя сбежать, как золотая пена,
И вечер, кажется, сошел с картин
Всевидящего, словно бог, Лоррена.
 
 
С горы взглянуть - покажется, что он
(Не тени ли подсказывают это?)
В прозрачной полусфере заключен,
Чья выпуклость смещает все предметы.
 
 
Все ясностью античною полно,
И этот миг значительней, чем годы -
Когда душа сливается в одно
С бесстрастною духовностью природы.
 
 
И я шепчу себе: не погреши
Отсутствием вниманья и терпенья,
Чтоб все пределы будничной души
Вдруг затопило море единенья.
 

* * *

 
Где-то, где страх обитает -
Тяжкие вздохи прибоя.
Стихнет - и снова вскипает
Ветер обильной листвою.
 
 
Вслед за бушующим гневом -
Шорох стихающий смутный.
Связан неровным напевом
Ветер с душой бесприютной.
 
 
Ночью певец разумеет,
В чем здесь печали значенье:
Из одиночества зреет
Мира с душой единенье.
 
 
Ветры прибрежья с собою
Странницу-душу умчали,
Чтоб со вселенной ночною
Слить в беспредельной печали.
 

* * *

 
Как черный клинок из ножен,
Мы вырвем изгиб дороги,
Взбесившееся пространство
Готовы попрать, как боги.
 
 
Мы всё крушим беспощадно,
Возвышены от рожденья,
Пускай пальбой из засады
Летят столбы огражденья.
 
 
О демон, меня несущий,
С тобой я весь мир разрушу,
Чтоб только настичь беглянку -
Мою сбежавшую душу.
 
 
О бубен быстрого бега,