Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

По крепко впаянной в фуражку
Конкретно мыслящей башке.
Чтоб власть в подземную обитель
Забилась в страхе, как паук,
Чтоб нас отправить в вытрезвитель
Мог лишь казачий вольный круг.
 

* * *

 
Кто выпил двадцать грамм всего,
Уже не полноправный житель –
Любой сержант уже его
Готов отправить в вытрезвитель.
Сержант не любит алкоголь
И тех, кто падок до спиртного,
И каждый дать ему изволь
Без пререканий отступного.
Его не могут запугать
Убийцы, жулики и воры,
И, значит, вправе налагать
На нас он разные поборы.
В него ведь может всякий псих
Вонзить заточку между делом.
Всех обитателей земных
Он заслоняет статным телом.
И если бедно кто живет,
Дойдя уже почти до точки –
Сержанту может он живот
Проткнуть при помощи заточки.
Сержант при этом зашипит,
Вихляясь, на асфальт осядет,
Но вскоре примет прежний вид,
Дыру заклеит и загладит.
Надует вновь его майор
Обычным бытовым насосом,
И снова, как до этих пор,
Сержант становится колоссом.
И под майоровым толчком
Он вновь плывет на шум эпохи,
И вновь по стеночке, бочком
Его обходят выпивохи.
 

* * *

 
Реклама нас давно нервирует,
Поскольку учит только худу.
Она нас медленно зомбирует,
Как заклинатель культа вуду.
Свои дурацкие задания
Она вбивает нам в сознанье.
Она зовет лишь к обладанию
И презирает созиданье.
Мы больше жизнью не пленяемся
Без жвачки, пива и прокладок;
Весь день по торжищам слоняемся,
Хотя дела пришли в упадок.
Ведь наплевать рекламодателям,
Которые к наживе рвутся,
На то, что деньги покупателям
Немалой кровью достаются.
Иной сжует “Дирол” и “Стиморол”,
Потом пивка еще накатит,
А завтра у него, родимого,
На хлебушек и то не хватит.
И всё ж – следите за рекламою!
Учтите, что у нас в России
Пока болезненная самая
И чахлая буржуазия.
Но если потекут деньжонки ей
За всё, что нам она предложит,
Тогда она на ножки тонкие
В конце концов подняться сможет.
Малютка скоро станет крепкою,
Прожорливою, словно свинка,
И мы порадуемся – с кепкою
Сшибая мелочь возле рынка.
Пусть жизнь нас до смерти затюкает –
Для нас сие отнюдь не драма.
Ведь перед смертью нас баюкает
Сладчайшим голосом реклама.
 

* * *

 
Я тяжко в жизни потрудился,
Но вот ведь странная оказия:
Я лишь богаче становился,
Бросая это безобразие.
Избыток рвения тупого
Мешает деньги заколачивать.
Буржуй всегда отыщет повод
Твою работу не оплачивать.
Лежишь в тиши родимых комнат
И скорбно думаешь – угасну, мол,
Ан тут-то про тебя и вспомнят
Все те, кто тянется к прекрасному.
И сразу денежки поступят,
Не заработанные ранее.
Платить за труд буржуй не любит,
Зато он щедр на подаяния.
И коль у нас такая участь,
И коль уж так буржуй устроен,
То надо, совестью не мучась,
Всё брать, а требовать и втрое.
Сопя, стыдить его: “Мошенник,
Ну что ж ты мне так мало плотишь?”
Трудом же не сколотишь денег,
А только в гроб себя вколотишь.
 

* * * (песня)

 
Эту песню мы знали с мальчишеских лет,
Но не знали, чем кончилось дело,
А конек вороной покачал головой
И лягнул неподвижное тело.
Он сказал: “Мне давно надоела она,
Комсомольская нищая банда.
Я не к ним, соплякам, – я уйду к белякам,
Ведь, я слышал, их кормит Антанта.
Революция мне посулила овса,
Но покуда я только худею.
Если нету сенца у меня, жеребца,
То плевать я хотел на идею”.
И конек вороной прискакал к белякам,
Но чуть сунул он морду в кормушку,
Как его увели, как его запрягли,
Чтоб возил он огромную пушку.
Ведь не любит предателей в мире никто,
Да и я эту шваль ненавижу.
Отработал конек свой походный паек,
Заработал тяжелую грыжу.
И теперь в эмиграции этот конек
Весь согнулся под гнетом позора,
В городишке одном возит бочку с говном
И не видит степного простора.
Мораль-припев:
Коль взялся делать революцию,
То все невзгоды ты терпи,
Тогда тебе поставят памятник
В родной украинской степи.
А коль важнее революции
Тебе поддать и закусить,
То так и будешь до могилы ты
Дерьмо хозяйское возить.
 

* * * (песня, 1-й куплет – народный)

 
Пьяный Яков Свердлов
Под забором спит,
Из кальсон военных
Кожедуб торчит.
 

   Припев:

 
Что ты бормочешь, Яков,
Что ты там говоришь?
Чую, когда проснешься,
Много ты дел натворишь.
Пили с ним Буденный,
Фрунзе и Чапай.
“Пей, – сказали, – Яков,
И не рассуждай”.
 

   Припев.

 
Пьяный Яков Свердлов
Помнит об одном:
Надо рассчитаться
Полностью с врагом.
Но едва он встанет
В бой за отчий край –
Тут как тут Буденный,
Фрунзе и Чапай.
И снова Яков Свердлов
Под забором спит,
Из кальсон военных
Кожедуб торчит.
 

   Припев.

* * * (песня)

 
Морозной ночью мы прощались
С тобою в толчее вокзала,
Во мне ребенок шевелился
И на губах горчил табак.
Ты на прощание купил мне
В одном ларьке порнокассету,
В другом – двенадцать банок пива,
А в третьем – книжку про собак.
 

   Припев (написан Александром Добрыниным):

 
Вот исчез за поворотом
Твой экспресс “Москва Мытищи”;
Между нами столько верст
Железнодорожного пути…
Поезда по рельсам ходят,
Но покоя не находят,
Поезда чего-то ищут –
Ничего им не найти.
К чему прощальные подарки?
Они забыться не помогут.
Зачем порнуха и собаки,
Когда дела совсем табак?
Но всё же я тебя целую,
Поскольку всё же я надеюсь,
Что ты не пидор по натуре,
Что ты порядочный чувак.
 

   Припев.

* * * (песня)

 
Из дверей ресторана
Начала ты разбег,
Но нелепо и странно
Повалилась на снег.
Роковая картинка
В моем сердце навек:
Как большая снежинка,
Ты ложишься на снег.
Из кабацкого гама
Ты ушла налегке
В белой шубке из ламы
И с бутылкой в руке.
Ты в дверях отмахнулась,
Услыхав мой вопрос,
Но на льду поскользнулась
И расквасила нос.
Ты исполнила сальто,
Как больной акробат.
Тебя поднял с асфальта
Милицейский наряд.
И пока ты грузилась
В милицейский фургон,
Ты дралась, материлась
И ревела, как слон.
Я следил за огнями,
Что мелькали во тьме.
Только сумку с деньгами
Ты оставила мне.
Только пачку резинок
Неиспользованных,
Чтобы в ходе поминок
Надували мы их.
Надо выпить флакончик
И добавить чуть-чуть,
А потом и гондончик
Можно будет надуть.
Пусть летают резинки
Над столами друзей –
Мы справляем поминки
По любимой моей.
 

* * *

 
Знаем мы парк над Москвою-рекой –
В нем развлечения льются рекой,
Есть механизм в этом парке такой –
Чертово колесо.
 

   Припев:

 
К звездам на колесе –
Се-се-се-се-се-се.
Чертово колесо –
Со-со-со-со-со-со!
Чтоб веселее кататься на нем,
Мы по стаканчику сразу махнем,
И начинается классный подъем –
Крутится колесо.
 

   Припев.

 
Смейся и пой в небесах над Москвой,
Но опасайся болезни морской:
Можно наряд заблевать ментовской
С чертова колеса.
 

   Припев.

 
Чтобы с тобой не случилась беда,
Лучшее средство – не лезть никуда.
Очень коварная эта байда –
Чертово колесо.
 

   Припев.

* * * (песня)

 
Я был человеком угрюмым
И к женщинам злобу питал,
Когда же с тобой познакомился,
Другим человеком я стал.
Глядел я на ручки и ножки,
Глядел на упругую грудь,
Глядел на разумную голову,
Не в силах от счастья вздохнуть.
Спасибо за то, что дала мне
Ты счастье на этой земле.
Ты стала мне как бы светильником,
Светильником как бы во мгле.
 

   Припев:

 
Света и женщины
Страстно душа ждала –
Духовного как бы света,
Женского как бы тепла.
С тобою не рухну я в пропасть
И хищник меня не сожрет.
Порой мы приляжем под кустиком
И снова стремимся вперед.
Порой пошалим под березкой –
И снова шагаем туда,
Откуда светило возносится
Над нашей страною всегда.
А там оттолкнемся и прыгнем,
Прыжок совершая двойной,
Чтоб солнца достигнуть и сделаться
Светящейся массой одной.
 

   Припев.

* * * (песня)

 
Что такое осень? Это осень.
Это просто осень, понимаешь?
Если спросишь: “Что такое осень, объясни?” –
Я отвечу: “Это просто осень”.
Что такое осень? Это осень.
Просто время осени настало.
Осень – это осень, ну когда же ты поймешь!
Это просто время, блин, такое.
 

   Припев:

 
Осень. Где-то
Крик Шевчука.
Слушать это
Просто тоска.
Что такое осень? Это осень,
Осенью не зря она зовется,
Потому что осень наступает каждый год,
Каждый год осеннею порою.
Осень после лета наступает,
Длится до зимы она обычно.
Песню нашу мудрую прослушай до конца,
И тогда ты всё поймешь про осень.
 

   Припев.

* * *

 
Когда мы видим, что пришло
На смену прежнего режима,
Мы лишь вдыхаем тяжело,
Решив, что жизнь непостижима.
Всего-то восемь лет прошло,
Но всё переменилось зримо:
Буржуй уже наел мурло,
Жируя на обломках Рима.
Народ же крайне исхудал –
Пытаясь голод притупить,
Он пьет отравленное пойло;
Да, он свободу повидал,
И, чтоб ее, как бред, забыть,
Он с радостью вернется в стойло.
 

* * *

 
Фанаберии мало в простом человеке,
Принести ему радость – нетрудное дело.
Можно жарить, к примеру, при нем чебуреки,
Чтобы корочка в масле кипящем твердела;
Чтоб ему улыбались гречанки и греки,
Чебурека ворочая плоское тело,
Чтоб сто грамм наливали ему как в аптеке,
Если б крепости винной душа захотела.
Человек о своих забывает невзгодах,
Погрузив в золотое пузцо чебурека
Полукружья зубов и обкапавшись соком.
Вспоминает он вдруг, что приехал на отдых,
Что обжорство естественно для человека,
Что нельзя натощак размышлять о высоком.
 

* * *

 
Мы научились молча умирать,
Поскольку знаем: спорить бесполезно,
И сколько просьб и доводов ни трать,
Нас всех пожрет одна и та же бездна.
Едва поймешь, как женщин покорять,
Едва доход польется полновесно,
Едва листы научишься марать,
Как станет всё бессмысленно и пресно.
Он близится, таинственный предел,
И не доделать неотложных дел,
Не подготовить скорбного прощанья.
Но пусть нежданно бьет последний час –
Достоинство останется при нас,
Коль мы сумеем сохранить молчанье.
 

* * *

 
Зря притязает на титло поэта
Тот, кто не в силах сочинить сонета.
Ведь только тот, кто знает ремесло,
Носить достоин славное титло.
Безрукий дурень отрицает это.
“Корпеть над формой – низко для поэта”, –
Твердит. Ему вместиться тяжело
В сонетных строчек строгое число.
Бездарность, хоть не в меру многословна,
К себе относится весьма любовно
И в перл возводит всякое вранье –
Хоть и дерьмо, а все-таки свое.
Дыши, поэт, размеренно и ровно,
Напрасный труд – оспоривать ее.
 

* * *

 
Желаниям толпы не угождать
И творчества не превращать в потеху,
Не устремляться к светскому успеху,
Достатка от труда не ожидать;
Своим усердьем вечно досаждать
Блистательным товарищам по цеху
И никого ни в чем не убеждать,
Но всё отдать на растерзанье смеху;
Не пропускать при этом никого
И даже мецената своего
Вышучивать весьма неосторожно,
А также тех, кто при больших деньгах;
Жить в нищете, однако не в долгах –
Всё это совершенно невозможно.
 

* * *

 
Служить во имя пропитанья –
Весьма прискорбная стезя.
Хозяин нам дает заданья,
И воспротивиться нельзя.
А коль не выполнил заданье –
Хозяин бесится, грозя
Лишить нас средств на пропитанье:
Негоже пешке злить ферзя.
С ним не поладить полюбовно –
Ложись костьми или уйди.
От страха я дышу неровно,
Стесненье чувствуя в груди.
А написал сонет – и словно
Уже все беды позади.
 

* * *

 
В двух шагах от меня есть кафе “У Володи”,
Где торчат до закрытья иные пьянчуги,
Так торчат в голове ноты модных мелодий
И наводят на мысль о тяжелом недуге.
Неотвязные, как малярийный плазмодий,
В голове они вертятся, как в центрифуге,
И у тех, кто старательно следует моде,
Пресекают к мышленью любые потуги.
Равнодушен я к моде, но вредные ноты
Всё равно, звуковые покинув приборы,
Залетают мне в мозг и жужжат там всё время.
Прикатить бы, товарищ, сюда пулеметы,
Композиторов этих поставить к забору
И под корень скосить всё их чертово семя.
 

* * *

 
Коль помнит обо мне Господь,
Всё прочее не слишком важно.
Пусть враг гримасничает страшно,
Стремясь больнее уколоть;
Пусть жрет изысканные брашна,
Свою упитывая плоть,
Пускай причмокивает влажно,
Отрыжку силясь побороть;
Пусть всё ему легко дается,
Пусть надо мною он смеется,
Но есть небесные весы –
На них тяжеле я намного,
Зане лишь мне дыханье Бога
Топорщит жесткие власы.
 

* * *

 
Так много дел, что кажется порой:
Когда б я даже был исчадьем зла,
Дела, нагроможденные горой,
Спасут меня от адского жерла.
Но самооправдания игрой
Не обольстится ценностей шкала:
Да, я в делах рутинных был герой,
Но упустил важнейшие дела.
Те замыслы, что подсказал мне Бог,
Лелеял я, но воплотить не смог –
Я лишь противоборствовал нужде;
А если б их представил во плоти,
То мог бы оправданье в них найти
На неизбежном будущем суде.
 

* * *

 
Такой же март, как десять лет назад,
И та же боль вдруг ожила в душе.
Такие же пурга, и снегопад,
И музыка на верхнем этаже.
Пускай вернулась боль былых утрат,
Но ни к чему мне быть настороже –
Утраченного десять лет назад
Мне не утратить заново уже.
Сквозь тучи снега вьюжный март несет
Куда-то вбок встревоженных ворон,
И, как тогда, на это смотрит тот,
Кто был тогда трагически влюблен,
Но он утрат теперь уже не ждет,
Ведь самого себя утратил он.
 

* * *

 
Делая глупости, вскоре глупеешь и сам,
Этого правила не обойти никому.
Если попал в подчиненье к своим телесам,
То погрузишься душой в непроглядную тьму.
Счастья природа духовна, – уже потому
Надо бунтующей плоти давать по усам,
А поклоненье бутылке и женским трусам,
Кроме подагры, увы, не ведет ни к чему.
Так что подумай, ища облегченья уму,
Вялую душу избавить стремясь от труда:
В прихотях плоти потонешь ты, словно Муму,
И бездуховность тебя унесет, как вода.
Дух, как Герасим, утратив приют навсегда,
Плачет на лодке, стуча головой о корму.
 

* * *

 
Растет и крепнет глупость оттого,
Что все ее с восторгом повторяют.
Порой в пучину глупости ныряет
Челнок ума – и не видать его.
Его валы туда-сюда швыряют,
Полно вражды морское божество –
То Мировая Глупость ускоряет
Вращение тайфуна своего.
И кажется: всё то, что плыть пыталось,
В пучину эту страшную всосалось,
Всё ослабело, всё ко дну пошло…
Но вот в квартирке бедной два поэта
Беседуют у лампы в круге света.
Взгляни: у них и тихо, и тепло.
 

* * *

 
Весь мой пиджак слезами облит,
И как не плакать, не рыдать?
Я обществом безвинно проклят
И должен в муках увядать.
Я издаю порою вопли,
Когда уже нет сил страдать,
Но тот, кто распускает сопли,
Не вправе облегченья ждать.
Нет, надо выработать твердость
В душе и в истощенном теле,
Пусть гонит общество меня –
У нас есть собственная гордость,
Плевать на деньги мы хотели,
Жрецы небесного огня,
И я брожу весь день без цели,
Себе под нос стихи бубня.
 

* * *

 
Не обижайся на лжецов,
Не удивляйся их обманам,
Не называй себя болваном –
Лжецы нужны, в конце концов.
Лик Правды груб, а взор свинцов,
Она даст фору всем тиранам,
Всё приводя с упорством странным
К скучнейшему из образцов.
Лишь то, что в самом деле есть,
Нас вынуждают предпочесть,
Чем вызывают приступ злобы.
Пусть лучше нам представит лжец
Блестящий сказочный дворец –
То лучшее, что быть могло бы.
А Правде, что язвит сердца
Разоблачением лжеца,
Мы не поклонимся до гроба.
 

* * *

 
Смотрю на тебя немигающим взглядом свинцовым
И знаю: нет смысла тебя мне выслушивать дальше.
Довольно с тобою джентльменом я был образцовым
И не замечал постоянной коробящей фальши.
На всё у тебя, несомненно, ответы найдутся,
Но грош им цена, ибо все они будут фальшивы,
И речи, которые нежно тобою ведутся,
В конечном итоге диктуются жаждой наживы.
Джентльмен, к сожалению, часто синоним придурка
Для дам, что погрязли во лжи и различных увертках.
К твоим объясненьям я глух, как еловая чурка,
Не хочется мне погрязать в бесполезных разборках.
Занятно одно: лишь ничтожный обрывок беседы,
Услышанный мной, хоть беседа и шла тихомолком,
Заставил слепого увидеть грядущие беды,
Заставил придурка все факты расставить по полкам.
 

* * *

 
Разливаются песни над морем,
И глупы эти песни настолько,
Что желудок мой раньше сжимался,
Словно рвотную пил я настойку.
Это пенье был вынужден слушать
Я практически круглые сутки,
И естественно, что в результате
Я слегка изменился в рассудке.
Я стараюсь иметь на кассете
Каждый шлягер явившийся свежий
И мурлычу под нос постоянно
Песни сладкие южных прибрежий.
Пусть меня от них раньше тошнило,
Но теперь-то уже всё в порядке.
Нынче даже сладчайшие песни
Для меня недостаточно сладки.
Стал я бодрым, живым, энергичным,
С металлическим блеском во взоре.
Это сделали сладкие песни,
Что звучат постоянно на море.
Стал мой голос уверенно-громок,
Обзавелся я властной повадкой.
Канул в прошлое робкий писака,
Все слова говоривший с оглядкой.
Там же скрылись все мрачные мысли,
Да и прочие там же исчезли,
И я слушаю сладкие песни,
Сидя в легком пластмассовом кресле.
Беспокоиться не о чем в жизни –
Если что-то тебя беспокоит,
Щелкни пальцами официанту,
И он всё в лучшем виде устроит.
 

* * *

 
В крестец ударивший прострел
Нарушил ход рутинных дел.
Похоже, сильно осмелел
Исконный враг людского рода.
Объединились неспроста
Бессмысленная суета,
И в перспективе – нищета,
И эта мерзкая погода.
Но дробной поступью калек
Пускаюсь я в рутинный бег,
А в морду бьет колючий снег,
За суетливость наказуя.
Я бормочу под нос себе:
“Вот так находишь вкус в ходьбе”,
А если кто толкнет в толпе,
То губы в бешенстве грызу я.
Да, боль пройдет когда-нибудь,
Житейский облегчится путь,
Но я уже успел смекнуть,
Что боль всегда не прочь вернуться.
Я в жизни лишь одно могу:
Быть осторожней на бегу
И не забыть, как мне в дугу
От всех толчков случалось гнуться.
 

* * *

 
Чем развлекаются джентльмены,
Коль выпадает день худой?
Да уж не бабами, конечно,
А выпивкою и едой.
Они жуют неторопливо,
Блаженно глядя на закат,
И попивают потихоньку
Благоухающий мускат.
Когда же в голове джентльмена
Вино произведет сумбур,
Откинувшись на спинку кресла,
Он начинает перекур.
От табака перерастает
Сумбур в полнейший разнобой,
И вежливо джентльмен заводит
Беседу вслух с самим собой.
И если ходом разговора
Джентльмен не удовлетворен,
То, даже чуть разволновавшись,
Учтивость соблюдает он.
И он учтивостью ответной
И пониманием согрет.
Так мало в людях этих качеств,
А иногда и вовсе нет.
 

* * *

 
Посталкогольные психозы
Мне несказанно надоели.
Мерещится такая пакость,
Что прям глаза бы не глядели.
Ума не приложу, что делать,
Какое тут придумать средство.
Зачем так быстро ты промчалось,
Мое безводочное детство?
Поскольку дети не бухают –
Им это мамы запрещают, –
То жизнь их зависти достойна:
Психозы их не посещают.
Но дети постоянно хнычут
И своего не ценят счастья.
Гляжу на них – и временами
Не в силах в бешенство не впасть я.
О чем вы хнычете, мерзавцы?
Еще вы горя не видали,
А там наступит время пьянства –
И всё, и поминай как звали.
От пьянства никуда не деться,
Коль ты самец и ходишь в брюках,
И растворится ваша личность
В бреду, в скандалах, в жутких глюках.
Так наслаждайтесь счастьем жизни,
Срывайте в детстве жизни розы!
Вам хныкать не о чем, покуда
У вас не начались психозы.
 

* * *

 
За полсотни зеленых хотел обмануть меня друг,
Перед ним я, видать, не имею весомых заслуг,
Раз полсотни зеленых иль тысяча триста рублей
Оказались весомей сомнительной дружбы моей.
Да, чего в наше время за деньги нельзя предпринять!
Одного я хотел бы – маленько расценки поднять.
Или дружба поэта – товарец настолько гнилой,
Что сбывать ее надобно с рук поскорее долой?
Ну а ежели вдуматься – правильно друг поступил,
Что мог взять он с писаки помимо бумаг и чернил?
Глядь – а тут пятьдесят полновесных заморских монет!
Для каких-то сомнений и почвы тут, собственно, нет.
Так прощай же, дружище! Ты был, разумеется, прав,
Но такой у меня, подозрительный, пакостный нрав,
Что подобных друзей, воспитавших в себе правоту,
Я стараюсь, как видишь, всегда обходить за версту.
 

* * *

 
Пульсирующие звуки,
Которые бьют в упор,
Прыжки, воздетые руки –
Короче, полный набор.
Плюю на ваши ужимки,
На драйв дурацкий плюю.
Как на размытом снимке
Я вижу душу мою.
В молочных пятнах тумана
Там всё застыло навек –
Уж так я устроен странно,
Такой уж я человек.
Фигуры женщин в тумане
И плоский берег морской –
Не вашей гитарной рвани
Нарушить этот покой.
Прости мне, Боже, презренье,
Но поздно в мои года
Никчемное оживленье
И ясность вносить туда.
 

* * *

 
Чуть шевельнусь я – и кричу от боли.
Всему виной избыток алкоголя.
Не рассчитал движение одно –
И вот лежу на койке, как бревно.
В боку при всяком выдохе недобро
Похрупывают сломанные ребра,
И только захочу вздремнуть чуток –
Боль прошибает, как электроток.
Я сам немыт, и все смердят в палате,
А сетчатые шаткие кровати
Придумал, верно, кто-то из СС –
Мы спим на них, согнувшись буквой “С”.
А при кормежке весь кипишь от злости –
С такой-то дряни как срастутся кости?
Но ведь управы не найти нигде –
Вот так и жрешь перловку на воде.
Ты полагал, что ты – крутая птица,
Однако есть районная больница,
Пусть там леченье – пытка и страда,
Но там гордыню лечат без труда.
Пойду в сортир я мелкими шажками,
С курящими там встречусь мужиками
И, уловив их взгляды на лету,
Во всех глазах смирение прочту.
 

* * *

 
Известно, что мы все играем роль –
Кому какая в жизни выпадает,
Но ежели за нас возьмется боль,
То всё наигранное с нас спадает.
Ты в роли избранной стяжал успех,
Но это только внешнее отличье,
И боль, придя, уравнивает всех,
Но тех – в ничтожестве, а тех – в величье.
Амбиции, претензии – пустяк
Перед нуждой в спасительном уколе,
И остается лишь простой костяк
Из мужества, терпения и воли.
Куда трудней не в спорах побеждать,
Не в бегство обращать чужие рати,
А до утра ни стона не издать,
Чтоб не будить соседей по палате.
 

* * *

 
Ожидание выпивки может из всякого вытянуть душу,
Человек изнывает, словно кит, занесенный на сушу.
Все красоты Земли у него вызывают зевоту,
Он скорей предпочел бы тяжелую делать работу.
Он качает ногой, озирается, чешет затылок,
А ведь где-то в подвалах стоят миллионы бутылок,
Кто-то цедит из трубки первач у себя на квартире,
Но гонец затерялся в огромном и яростном мире.
И невольно в мозгу нехорошие встанут картины:
Вот в пивную гонца красноглазые кличут мужчины,
Вот кричит он в ответ: “Кореша дорогие, здорово!”
Так бы в глотку и вбил ему это дурацкое слово.
Ну куда он идет, козыряя деньгами спесиво?
Жажду этих людей не залить и цистернами пива.
Сбережения наши он вздумал безжалостно ухнуть,
Чтобы эти уроды смогли еще больше опухнуть.
Надели же посланца ты резвыми, Боже, ногами,
Проясни его ум, научи обращаться с деньгами,
Пусть он помнит, как нам в ожиданье приходится туго,