Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Вадим Степанцов

TaTu

 
Все. Неразрешимых ситуаций нет.
Нафиг, нафиг, нафиг подростковый бред.
Мне нравится вон тот. -- А мне нравится вот этот.
Скажи, вокруг чего вращается планета.
 
 
Фонарный столб торчит на ветру.
Я без мальчишек просто умру.
 
 
Мы нормальные, мы не лесбиянки,
Такое пришло в голову продюсеру по пьянке.
Мне нравится вон тот. – И мне он нравится тоже.
Скажи, ведь ты не гей? Оголи свою кожу.
(Идем с нами, Сережа.)
 
 
Фонарный столб торчит на ветру.
Я без мальчишек просто умру.
 

EW RUSSIAN БУНТ

   Андрею Добрынину, маньеристу-анпиловцу

 
Бомжей на свете очень много,
а бизнесменов больше втрое.
Я думаю: откуда прутся
по жизни новые герои?
 
 
Смотрю в окно: сосед мой, пукнув,
в огромный лимузин садится,
а мне, хоть пукай, хоть не пукай,
с шахой - и то не повозиться.
 
 
Я думаю: откцуда бабки
у этих автомобилистов?
Конечно, тырят у народа,
у алкашей и коммунистов.
 
 
Пока мы ходим на собранья
и машем флагами у Думы,
они в квартиры к нам залазят,
опустошают наши чумы.
 
 
Сидит со снайперской винтовкой
на горной круче брат по классу,
а мент в его шурует сакле
и просит закуси и квасу.
 
 
И все, что нажил гордый горец:
"калаш" и центнер героина -
утащит у него ментяра
и будет хохотать, скотина.
 
 
Но что ментам и деловарам
взять у обычного маньяка?
Ведь я девиц душу чулками
и ржавой бритвой режу сраку.
 
 
Коллекцию кавказской стали
протренькал я за эти годы,
когда страною править стали
свиноподобные уроды.
 
 
Мы, утонченные маньяки,
торчки и люмпены с окраин,
в кулак свои худые пальцы
в карманах гневно собираем.
 
 
Откуда столько модных девок,
откуда столько иномарок,
чего на тракторах гне ездить
и нре пороть в хлеву доярок?
 
 
Час разрушенья и дележки
пусть вновь придет на Русь скорее!
Как жаль, что в новом русском бунте
не с нами пылкие евреи.
 
 
Но пусть марксистов-талмудистов
заменят воины Аллаха,
и с ними бомжи и маньяки
прогнивший мир сметут без страха.
 

Nadine

 
Nadine, Nadine! Зачем вы так прекрасны!
Зачем вы так безжалостны, Nadine!
Зачем, зачем мольбы мои напрасны?!
Зачем я спать ложусь всегда один?
 
 
Зачем меня преследует всечасно
улыбка ваша, ваш хрустальный смех?
Зачем я вас преследую напрасно
без всяческой надежды на успех?
 
 
Зачем я вас лорнирую в балете,
когда заезжий вертопрах-танцор,
выписывая яти и мыслете,
на вашу ложу устремляет взор?
 
 
Зачем, преисполняясь думой сладкой,
я в вашей спальне мысленно стою
и, гладя ваши волосы украдкой,
шепчу тихонько: "Баюшки-баю"?
 
 
Зачем потом, сорвав с себя одежды,
я упиваюсь вами, mon amour?..
Увы, я не согрет теплом надежды.
(Простите за невольный каламбур.)
 
 
Надежда, Надя, Наденька, Надюша!
Зачем я в вас так пламенно влюблён?
Мне, верно, чёрт ступил копытом в душу,
но что ж с её покупкой медлит он?
 
 
Вечор, перемахнув через ограду
и обойдя по флангу ваш palais,
увидел я, что видеть бы не надо:
ваш голый торс, простёртый по земле,
 
 
над ним склонясь, слюнявил ваши груди
одутловатый, хмурый господин,
он извивался, словно червь на блюде...
О, как вы неразборчивы, Nadine!
 
 
Любить иных - приятное занятье,
любить других - тяжелый крест, Nadine,
но полюбить акулу в модном платье
способен, видно, только я один.
 

Mea culpa *]

 
Приятно ощущать опустошённость чресел,
любимую к такси с поклоном проводив,
и после вспоминать, сжимая ручки кресел,
весь перечень её лишь мне доступных див.
 
 
Любимая, ты сон, ты музыка Эллады,
ты лёгкий ветерок у кипрских берегов,
Ты ликованье дня, ты шелест звездопада,
ты клад из кладовой хтонических богов.
 
 
Москва сейчас заснёт. Все реже шум моторов,
все больше он похож на плеск Эгейских волн.
Эфебы вышли в ночь и чертят вдоль заборов :
"AC/DC", "Спартак", "Жиды и чурки - вон!"
 
 
Речь плебса ныне - смесь шакальих гнусных криков
и рёва на убой ведомого скота.
Грядут на Третий Рим двунадесять языков -
и эти трусы вмиг откроют им врата.
 
 
Рим опозорен, в грязь повержены знамёна -
наш храбрый Леонид к мидянам в тыл полез.
О Вар! О Леонид! Верни мне легионы!
Молчит Афганистан, как Тевтобургский лес.
 
 
Но плебсу наплевать на бедствия державы,
он жаждет зрелищ, игр и денежных раздач,
печной горшок ему дороже римской славы
и лупанар важней военных неудач.
 
 
Я вглядываюсь в темь, в Татарскую пустыню,
простершуюся за Московской кольцевой.
О чем-то голосит под окнами моими
напившийся вина сосед-мастеровой.
 
 
Поёт он о любви хорошенькой рабыни,
герой-кентурион предмет её забот:
она твердит, что ей покоя нет отныне
и что защитный плащ с ума её сведет.
 
 
Сменяются вожди, законы и кумиры,
границы грозных царств сметает ужас толп,
и лишь одна Любовь от сотворенья мира
незыблемо строит и высится, как столп.
 
 
О миродержец Пан! Сей скипетр драгоценный -
великий столп Любви - сжимает длань твоя,
и если он падёт, что станет со Вселенной,
куда исчезнут смысл и радость бытия?
 
 
Любимая, прости, ведь я задумал оду,
я именем твоим хотел остановить
мгновенье, я хотел трем грациям в угоду
тугою сетью слов твой облик уловить.
 
 
Я нёс к твоим стопам гранёные алмазы
метафор, тропов, рифм, эпитетов, эмблем.
Увы и ах! Мои священные экстазы
опять попали в плен сиюминутных тем.
 
 
Опять курился зря мой жертвенник ликейский,
я гимна в честь твою опять не написал -
я грешен пред гобой, но этот грех злодейский
клянется замолить твой преданный вассал.
 

   * "моя вина" (лат.)

Joyride

 
С тремя красивыми девчонками
я рассекал по серпантину,
синело морем лето звонкое
и я был счастьем пьян в дымину.
Одна глазастенькая, рыжая,
рулила, песни распевала,
а черненькая пассатижами
бутылки с пивом открывала,
а третья, длинная шатеночка,
трепала волосы поэта.
Клянусь вам, Оля, Юля, Леночка
клянусь, я не забуду это!
Меня уже хотела каждая,
и я со всеми был не против,
а то, чего мы все так жаждали
вставляло круче, чем наркотик!
Но с этой нежной ситуацией
девчоночки, увы, не справились,
а то бы в роще под акацией
мы б очень славно позабавились.
Девчонка – высшее создание,
гораздо выше пацана,
для многих центром мироздания
еще является она,
все в ней достойно изумления –
душа и волосы, и таз,
но вот мальчишку, к сожалению,
она подруге не отдаст.
А пацаны герлами делятся,
я сам делился как-то раз,
хотя, по правде, эта девица
была страшней, чем Фантомас.
Нет, не забуду вас, девчонки, я,
ваш смех и море за окном,
и на руле ручонки тонкие –
все это было дивным сном!
Растите, вырастайте, милые,
учитесь мальчиков делить,
чтоб через год с неженской силою
меня б могли вы завалить.
 

DISCO

 
За микрорайоном, на краю помойки,
супердискотеку строила братва,
и, когда настало окончанье стройки,
пригласили мэра, мэр сказал слова
 
 
про досуг культурный и про меценатов,
типа молодежи надо отдыхать,
ну и взрослым тоже расслабляться надо…
Тут все оживились и пошли бухать.
 
 
Публика почище – в отделенье VIP’a,
с осетриной, водкой, баней и блядьми,
ну, а молодежи – бар дешевый типа,
танцы со стриптизом и диджеями.
 
 
Выпили по первой, по второй махнули,
жахнули по третьей – тут приехал поп:
«Ах вы, бусурмане, празднуете хули?
Бар не освятили, маму вашу в лоб!»
 
 
Урки обоссались, извиняться стали:
«Батюшка, простите, что не дождались!» --
Дали ему водки, денег насовали,
вывели на дансинг: батюшка, молись.
 
 
Батюшка кадилом помахал немного,
пробубнил молитву, окропил углы,
вышел к микрофону, попиздел про Бога
и вернулся важно к уркам за столы.
 
 
«Всё-то вы спешите, чада мои, чада,
чуть не позабыли Бога в суете.
Где тут у вас банька? Разговеться б надо.
Телки у вас те же? Не, вообще не те.
 
 
Ну-ка, Магдалина, подержи-ка веник.
Ох, ужо тебя я в баньке отдеру!» --
и пошел пластаться с девкой поп-затейник,
щекоча ей дланью бритую дыру.
 
 
Подойдя к девицам, покрутив им вымя,
с самой толстожопой удалился мэр,
а его помощник отвалил с двоими.
Многие бандиты взяли с них пример.
 
 
«Харя моя Кришна! А цыгане где же?» --
хлопнул себя по лбу главный уркаган.
Тут глава УБЭПа стал снимать одежду
и сказал: «А ну-ка, дать сюда цыган!»
 
 
Что ж до развлечений публики попроще,
то и там под танцы бойко шли дела,
девки с пацанами баловались в роще,
что возле помойки чахленько росла.
 
 
Много тою ночью целок поломали,
и по морде тоже кто-то получил,
но искать виновных стоит здесь едва ли:
Бог такой порядок нам установил.
 
 
Он придумал танцы, он придумал пиво,
девичью игрушку тоже сделал он…
А теперь, кто слушал, раздевайтесь живо,
здесь у нас не церковь, здесь у нас – притон.
 

Celka.net

 
Твой компьютер сказал: этот парень не гнида,
да, он пьющий немножко, и что из того?
Но зато он не жмот, и, похоже, либидо
чересчур заскучало в штанах у него.
 
 
Ты задумалась. Раньше тебе твой компьютер
никогда не вещал про такие дела,
всех твоих пацанов посылал он на муттер,
в смысле, маму сиктым, fuck him off, bla-bla-bla.
 
 
Свою модную мышку к лобку ты прижала,
ты глядела на мой интернетный портрет.
"Да пошел ты, козел!" - так ты мне угрожала,
и на мышку стекал твой жемчужный секрет.
 
 
И когда твоя мышка тебя задолбала,
а компьютер спросил: "Твою мать, ты чего?" -
ты решила извлечь меня из виртуала
и назначила встречу в ЦПКиО.
 
 
И, маньяки Сети, мы узнали друг друга
по зеленым щекам и по красным глазам,
и сказал я: "Давай за знакомство, подруга", -
и достал из кармана "Алтайский Бальзам".
 
 
Через двадцать минут мы игриво болтали,
опьяненные воздухом поздней весны,
над любой ерундой мы с тобой хохотали,
даже шутки Масяни нам были смешны.
 
 
Под кустом то ли ясеня, то ли жасмина
мы с тобою укрылись от взглядов людей,
и набросился я на тебя, как скотина
из портала "Дюймовочка и Бармалей".
 
 
Ты сначала была холодна как ледышка,
и боялась раскрыться навстречу судьбе,
оказалось же просто, что модная мышка
как лобковая вошь присосалась к тебе.
 
 
С матюгами и кровью я выдрал зверюшку,
разломал и закинул подальше в кусты,
и загнал закаленную дрочкою пушку
в те места, где мышей раньше прятала ты.
 
 
И хотя мы любовь знали лишь по порталам,
но такие картины мы видели там,
что смогли поразить мастерством небывалым
и понравиться людям простым и ментам.
 
 
Мы вопили - и люди кричали нам "Браво!",
а потом нас в потоках везли городских,
утомленных любовью, весною и славой,
в кавалькаде машин, частных и ментовских.
 
 
И представили нас самому Президенту,
с Биллом Гейтсом как раз он встречался в Кремле,
предложили они нам сигар и абсенту -
"Размножайтесь!" - рекли эти люди святые
и добавили ласково: "Мать вашу еб".
 
 
Так мы встретились, дети компьютерной эры,
чтоб покончить в реале с невинностью тел,
и сияли нам звезды Кремля и Венеры,
и по небу полуночи Эрос летел.
 

Я менеджер тухлого клуба

 
Я менеджер тухлого клуба,
В котором толчётся хипня.
Кобзон и Успенская Люба
Навряд ли споют у меня,
 
 
Ветлицкая тоже Наташка
Навряд ли заглянет сюда.
Филипп и евонная пташка
Ко мне не придут никогда.
 
 
Так кто же у нас выступает,
Кто слух усладит хиппанам?
Здесь Слава Могильный бывает,
Ди-джей Кабыздох ходит к нам.
 
 
Ужель про таких не слыхали?
О, люди! Ленивые тли!
А бард Теймураз Миноссали,
Цвет совести русской земли?
 
 
А Гиршман, поэт и прозаик?
Какой тебе Алан Чумак?
Стихами он всех усыпляет:
И мух, и людей и собак.
 
 
Поэтому вход для зверюшек,
Как видите, не возбранён,
приводят и тёлок и хрюшек
И поят зелёным вином.
 
 
Потом их волочат на дойку,
А кое-кого на зарез.
Шучу я, конечно же в койку.
У нас в этом смысле прогресс.
 
 
Ведь все мы, друзья, зоофилы,
Животные, мать нашу так,
И будем любить до могилы
И тёлок, и жаб, и собак.
 

Я любил поджигать кадиллаки

 
Я любил поджигать кадиллаки,
Хоть и был я не очень богат,
Но буржуи, такие собаки,
Норовили всучить суррогат.
 
 
"Подожги, - говорили, - Вадюша,
Хоть вот этот поганенький джип." -
"Нет, давай кадиллак, дорогуша,
Если ты не петух, а мужик".
 
 
И обиделись вдруг богатеи,
Что какой-то пьянчуга-поэт
Вытворяет такие затеи,
А они, получается, нет.
 
 
Да, ни в чём не терпел я отказа,
Власть я шибко большую имел,
Ведь чесались сильней, чем от сглаза,
От моих пиитических стрел.
 
 
Знали, твари, что если вафлёром
И чмарём обзовёт их поэт,
То покроет навеки позором
И заставит смеяться весь свет.
 
 
И боялись меня хуже смерти
Все министры, менты и воры,
А потом сговорились ведь, черти,
И отрыли свои топоры.
 
 
Дали денег, приказ подмахнули
И услали меня в Парагвай.
Стал я там атташе по культуре,
А работа - лишь пей-наливай.
 
 
Познакомился с девкой хорошей.
Хуанитою звали её,
Часто хвост ей и гриву ерошил,
Загоняя под кожу дубьё.
 
 
Но ревнива была, асмодейка,
И колдунья была, вот те крест,
И при мне угрожала всем девкам,
Что парша у них сиськи отъест.
 
 
Целый год остальные мучачи
За версту обходили меня.
И тогда Хуаниту на даче
Утопил я. Такая фигня.
 
 
Вот иду я однажды по сельве
С негритянкой смазливой одной,
Запустил пятерню ей в кудель я
И притиснул к платану спиной.
 
 
Ну-ка думаю, чёрная стерлядь,
Щас ты мне соловьем запоёшь.
Вдруг откуда-то из-за деревьев
Просвистел ржавый кухонный нож
 
 
И вонзился девчоночке в горло -
Кровь мне брызнула прямо в лицо,
И нечистая сила попёрла
Из густых парагвайских лесов.
 
 
Мчатся три одноногих гаучо
На скелетах своих лошадей,
Ведьмы, зомби и Пако Пердуччо,
Выгрызающий мозг у людей,
 
 
И под ручку с бароном Субботой,
Жгучий уголь в глазах затая,
Вся в пиявках и тине болотной,
Хуанита шагает моя...
 
 
В общем, съели меня, растерзали,
Не нашлось ни костей, ни волос,
Лишь от ветра с платана упали
Мой ремень и обгрызенный нос.
 
 
В Парагвае меня схоронили,
Там, в провинции Крем-де-кокос.
В одинокой и скорбной могиле
Мой курносый покоится нос.
 
 
В полнолуние он вылезает,
Обоняя цветы и плоды,
И к девчонкам в постель заползает,
Чтоб засунуть себя кой-куды.
 

Я крылышки "Allways" в аптеке купил

 
Я крылышки "Allways" в аптеке купил -
меня телевизор об этом просил,
просил меня ночью, просил меня днём,
и я согласился: "Ну ладно, берём!"
Пытался приставить туда и сюда -
но я оказался не девочкой, да.
Я эту фигню возле губ привяжу -
я часто блюю, когда в телик гляжу.
 

Я блондинка приятной наружности

 
Я блондинка приятной наружности,
У меня голубые глаза,
Бедра сто сантиметров в окружности
И наколочки возле туза.
 
 
Если джентльмен сорвёт с меня трусики,
Обнаружит на попке коллаж:
Лысый чёрт трёт копытами усики
И готовится на абордаж.
 
 
А правей, на другом полушарии -
Там сюжет из античных времён:
Толстый карлик и негр в лупанарии
Избивают двух римских матрон.
 
 
Вот такие на теле художества
Развела я по младости лет.
Кавалеров сменила я множество,
А приличного парня всё нет.
 
 
Был один аспирант из Мичуринска,
Не смеялся, как всё дурачьё,
Но умильно и пристально щурился
На весёлое тело моё.
 
 
Он пытался скрестить умозрительно
Карлу с негром и чёрта с бабьём,
Стал болтать сам с собой, и стремительно
Повредился в умишке своём,
 
 
Окатил себя чёрною краскою
И рога нацепил на башку
Вместе с чёрной эсэсовской каскою,
И детей стал гонять по снежку.
 
 
Тут его и накрыли, болезного,
Отметелили, в дурку свезли.
И житьишко моё бесполезное
Вместе с милым затухло вдали.
 
 
Грудь опала и щёки ввалилися,
А седалище вдруг разнесло,
Черти с бабами силой налилися,
Пламя адское задницу жгло.
 
 
Ни спасали ни секс, ни вибраторы,
Ни пиявки и ни кокаин.
И лишь обер-шаман Улан-Батора
Нечто вытворил с телом моим.
 
 
Нежной лаской, молитвой и святостью
Усладил он мои телеса -
И над синей наколотой пакостью
Закудрявились вдруг волоса.
 
 
Я была расписною картиною,
Стала вдруг я курдючной овцой,
Безответной жующей скотиною
С человеческим лысым лицом.
 
 
И меня больше черти не мучают,
Щёчки пухлые, вымечко есть.
Лишь монгол мой от случая к случаю
Обстригает на заднице шерсть.
 

Элен

 
Мой ангел, всё в прошлом: прогулки, закаты.
Прошу вас, немедленно встаньте с колен!..
Вы сами, вы сами во всем виноваты.
Элен, успокойтесь, не плачьте, Элен!
 
 
Увы, ваших нынешних слез Ниагара
не смоет следов ваших гнусных измен!
Пускай в этом смысле и я не подарок,
но я рядом с вами младенец, Элен.
 
 
Довольно! Долой ненавистные чары,
долой ваших глаз опостылевший плен!
Пусть новый глупец под рыданье гитары
даёт вам присягу на верность, Элен.
 
 
Прощайте, сады моих грёз, где когда-то
резвились амуры и стайки камеи.
О, как я страдаю от этой утраты!
Сады сожжены. Успокойтесь, Элен.
 
 
Не надо выпячивать нижнюю губку,
не надо играть отвратительных сцен,
не рвите, пожалуйста, беличью шубку,
которую я подарил вам, Элен!
 
 
Не трогайте склянку с настойкой цикуты,
не смейте кинжалом кромсать гобелен!
О, как вы прекрасны в такие минуты!
Элен, я люблю вас, не плачьте, Элен.
 

Эйсид-кибер-концерт

   Это произведение навеяно поэмой С.Кирсанова "Герань, миндаль, фиалка", посвященной химической войне с фашистами.
   Кто не читал, тот просто не может считаться знатоком - и даже любителем поэзии 1].

 
Я опился кефиром перед важным концертом
и упал возле ног вороного рояля,
я обследован был очень важным экспертом,
а потом меня долго и злобно пинали.
 
 
Но подняться не мог я, лишь белая жижа
изо рта моего на манишку стекала.
Спонсор мероприятья шептал: "Ненавижу", -
и пытался мне в ухо засунуть стрекало.
 
 
Били, били меня, а потом музыкантов,
что имели несчастье со мною трудиться,
стали бить и пинать, и давить, словно гадов -
угораздило ж босса кефиром опиться!
 
 
Кровь, дерьмо и кефир расплескались по стенам,
никого из ансамбля в живых не осталось,
не готовы мы были к таким переменам,
восемь юных бойцов по земле распласталось.
 
 
И когда спонсоришки побежали на сцену,
чтоб неистовство публики ложью умерить,
недопитый кефир вдруг попал в мою вену -
и восстал я из мёртвых. В это трудно поверить.
 
 
И на лица бойцов стал я брызгать кефиром,
как живою водою - и раны срастались.
Поднимались бойцы, и кимвалы и лиры
в топоры и мечи в их руках превращались.
 
 
Порубали мы спонсоров и меценатов,
порубали в капустную мелкую мелочь.
А потом мы концерт отыграли как надо,
и вручил нам медали Борис Микаэлыч 2].
 
 
И народ веселился, и девки плясали,
и пришли к нам в уборную, чтобы отдаться,
и опять мы живыми и добрыми стали.
... Несомненно, кефир - штука важная, братцы.
 

   1 Тем более, что истоки киберманьеризма надо знать. Хотя моё произведение изначально посвящено моим друзьям и благодетелям из сообщества Анонимных Алкоголиков.
   2 Первый президент России.

Чувство

 
Я всё ждал, когда его пристрелят,
босса дорогого моего,
скоро ль жернова Молоха смелют -
и меня оставят одного,
 
 
одного над всей конторой нашей,
с миллиардом денег на счету,
с милой секретарочкой Наташей,
пахнущей жасмином за версту.
 
 
Ох. Наташка, лютая зараза!
В день, когда Ванёк тебя привел,
выпучил я все четыре глаза
и елдой едва не сдвинул стол.
 
 
Ох, Ванёк, ты зря затеял это!
Ох, не весел я, твой первый зам,
в час, когда за двери кабинета
ты Наташку приглашаешь сам.
 
 
Киллеры и автокатастрофы,
яд в бокале, фикусы в огне -
пламень чёрный, как бразильский кофе,
заплясал неистово во мне.
 
 
Как бы заменителем Наташки
ты ко мне Лариску посадил,
девка при ногах и при мордашке,
но с Наташкой рядом - крокодил.
 
 
Я Лариску жеребить не буду,
жеребец коровам не пацан.
Ну а Ваньку, жадного Иуду,
за Наташку я зарежу сам.
 
 
Почему, спрошу я, ты, гадёныш,
девку мне помацать не давал?
Кто тебя сводил с Минфином, помнишь?
Кто тебе кредиты доставал?
 
 
Кто тебя отмазал от кичмана
после перестрелки в казино?
Ведь суду плевать, что ты был пьяный
даже не в сосиску, а в говно.
 
 
А когда с налоговой бухали,
ты зачем префекту в репу дал?
Ладно, это мелочи, детали.
Вот с Наташкой ты не угадал.
 
 
Я тебя, быть может, некрасиво,
но совсем не больно расчленю,
и командировочную ксиву
Выпишу куда-нибудь в Чечню.
 
 
Пусть тебя чеченские братишки
Ищут за объявленный барыш.
Ты же в банке спирта из-под крышки
на меня с Наташкой поглядишь.
 

Черная нога

   (педагогическая баллада)

 
- Девица-красавица,
ты куда бежишь?
- А бегу я, дяденека,
в дискотеку "Шиш".
- Чем же там намазано,
в том тебе "Шише"?
- Там подружки ждут меня,
танцы и вообще...
- Ну же, договаривай,
девица-краса.
- Нравится мне, дяденька,
там один пацан.
Самый он накачанный,
самый модный он,
Не одной уж девице
вставил он пистон.
А меня не видит он,
будто нет меня.
Вот такая, дяденька,
грустная фигня.
- Может, ты, девчоночка,
для него мелка?
Может, ты не выросла
для него пока?
- На, смотри-ка, дяденька!
Видишь? № 5.
- Так, а попку покажи.
- Ой, не надо, дядь.
- Да никто не видит же,
тут кругом кусты.
- Дяденька, а дяденька,
а заплатишь ты?
- Фу, какая нервная.
Ладно, заплачу.
Как подснять пацанчика,
также научу.
- Дяденька, рассказывай,
дай совет скорей!
- Ты, давай-ка, попою
двигай веселей.
Молодец, девчоночка!
Так, вот так, ага.
У того пацанчика
черная нога.
Воевал он в Боснии,
Подорвался вдруг,
Притащили в госпиталь,
рядом - черный труп,
от солдата-ниггера
ногу отсекли,
пацану приставили,
к маме привезли.
Ходит на танцульки он,
а на пляжи - нет,
с той ногой боится он
вылезти на свет,
и в постель не тащит он
девочек своих,
лишь в кустах и сзади он
покрывает их.
Если же девчоночка
Повернет лицо,
чтобы облизать ему
мокрого кацо,
и увидит черную
кожу на ноге -
не найдут ту девочку
никогда, нигде.
- Дяденька, а дяденька,
что-то страшно мне.
Больше не рассказывай
ты о пацане.
- Нет уж, слушай, девочка!
Любит он слепых,
круто он заводится
на девиц таких.
Если притворишься ты
целочкой слепой,
как невесту он тебя
приведет домой.
Хочешь, дочка, я тебе
высосу глаза?
Повернись тогда ко мне.
Повернись, сказал!
- Дяденька, пожалуйста,
не губи меня!
Не хочу пацанчика,
я хочу тебя!
Оближу твой лютый хрен
я до сапога...
Ой, что это, дяденька?
Черная нога!
- Девица-красавица,
быть тебе слепой.
Тот пацан, красавица -
он племянник мой.
Будешь ты в подвале жить
в царстве вечной тьмы,
телом твоим тешиться
будем вместе мы,
а когда нам надоест,
мы тебя съедим,
злым собакам косточки
после отдадим.
Вовсе не солдаты мы,
инвалиды войн.
Понимаешь ты теперь,
КТО любимый твой?
 
 
Тут девица красная
враз обоссалась
и, из юбки выскочив,
с места сорвалась.
Я утробным голосом
проревел: "Куда?"
С неба покатилася
синяя звезда.
Возвратился я домой,
тушь с ноги я смыл.
Свою дочку кореш мой
поучить просил,
чтоб не шлялась доченька
больше по ночам.
Я прикинул, как и что,
и пообещал.
Многим семьям я с тех пор
с дочками помог.
Вот какой я правильный,
нужный педагог.
 

Чапа

 
Объевшись торта "Мишка косолапый",
я вышел в ночь поймать любимой тачку.
"Такую мразь зовут наверно, Чапой," -
подумал я, взглянувши на собачку,
 
 
которую девчонка-малолетка
вела в кусты осенние просраться.
"Послушай, как зовут тебя, соседка?
Не хочешь научиться целоваться?" -
 
 
"Альбина, - отвечала чаровница,