Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Стремятся к моему наросту
Приставить свой фонендоскоп.
 
 
И ненависть к фонендоскопу
Из шишки поступает в грудь,
Но нет булавки, чтобы в жопу
Всадить ее кому-нибудь.
 
 
Идет чванливый докторишка
С фонендоскопом на брюшке,
А мне приказывает шишка
Его ударить по башке.
 

* * *

 
Пора бы предъявить пизде
Ряд обоснованных претензий,
При этом подарить пизде
Букет развесистых гортензий.
 
 
Скажи с упреком ей:”Пизда,
Забыла ты былые годы –
Как мы играли в пароходы,
Как мы играли в поезда”.
 
 
Построй общение на том,
Что крайне романтичны пёзды –
Берут их за живое звезды
И серенады над прудом.
 
 
Подлец сумел обрисовать
Пизде весь этот мир как сказку,
А после начал, сбросив маску,
Свой толстый дрын в нее совать.
 
 
Пизда забылась, увлеклась,
Пизда немного оступилась.
Теперь досада в ней скопилась,
Ей хочется на все накласть.
 
 
Столкнувшись с пошлостью мужской,
Пизда от ностальгии страждет.
Она возвышенного жаждет
С неотпускающей тоской.
 
 
Спроси:”А помнишь ли, пизда,
О том, как в старших классах школы
Играли мы с тобой в уколы,
В бутылочку и в поезда?”
 
 
Пизде мечтается вернуть
Ту романтическую юность,
Когда могла ночная лунность
Пизду на подвиги толкнуть.
 
 
Пизда – вместилище мечты,
Она подспудно ждет поэта,
И если ты усвоишь это,
К пизде допущен будешь ты.
 
 
Для паровозиков твоих
Она откроет свой туннельчик,
И вы устроите бордельчик,
Бордельчик только для двоих.
 

* * *

 
Удрученный жизнью несложившейся
И ушами, что всегда болят,
Я, как мальчик, в чем-то провинившийся,
Отводил от встречных робкий взгляд.
 
 
Мне казалось, что неполноценности
На моем лице горит печать.
Перед господами современности
Я старался вежливо молчать.
 
 
Но хотя и стал подобьем тени я
И, подобно ей, всегда молчал,
Получал я часто оскорбления,
Деньги же я редко получал.
 
 
Я тогда работал на издательства,
А в награду я от них терпел
Волокиту, ложь и надувательство,–
Но потом решился и запел.
 
 
Я устал от образа молчальника
И решил его пересмотреть,
И теперь, завидевши начальника,
Я сейчас же начинаю петь.
 
 
Чтоб для обихода буржуинского
Стать важней, чем повар и шофэр,
Я развил в себе вокал Вертинского
И его изящество манер.
 
 
Да, буржуй сначала удивляется,
Но потом уж внемлет не дыша,
Ведь в моих романсах проявляется
Тонкая, ранимая душа.
 
 
Я пою, руками развожу я,
То шагну вперед, то отступлю,
И при этом в облике буржуя
Подмечать растроганность люблю.
 
 
То, что у буржуев новоявленных
Служит заменителем лица,
Сотрясается от слез подавленных
И глядит с любовью на певца.
 
 
Вы, товарищи, напрасно стонете
Под напором денежных проблем –
Сердце толстосума вы затронете
Пением и более ничем.
 

* * *

 
Ведь с тех пор, как я свои романсы
Перед толстосумами запел,
Мощью налились мои финансы
И в любви я тоже преуспел.
 
 
В ходе заграничных сабантуев
Для буржуев стал я как родня
И теперь все отпрыски буржуев
Как один похожи на меня.
 
 
Ибо много взглядов изучающих
Я поймал на кипрских берегах,
Ибо много дамочек скучающих
В наших обеспеченных кругах.
 
 
Ибо я в их жаждущие души
Проливал любви волшебный яд…
И к тому же вылечил я уши
И они уж больше не болят.
 

* * *

 
Ты зря так чванишься, девчонка,
Тем, что живешь, ни с кем не спя,
И тем, что девства перепонка
Еще цела внутри тебя.
 
 
Ты думаешь – твоя промежность
Есть неприступный бастион,
Но торжествует неизбежность,
И рок не ведает препон.
 
 
Я сам немолод, и недавно
Шестой десяток мне пошел,
Но я брожу, подобно фавну,
Близ детских садиков и школ.
 
 
С собой для угощенья деток
Имею я кило конфет
И высоко ценю нимфеток,
Как всякий истинный поэт.
 
 
Я подходил к тебе, девчонка,
С улыбкой, полной доброты,
Но прочь, повизгивая звонко,
Галопом устремлялась ты.
 
 
Написанные мною книжки
Я у твоих сложил бы ног,
Но за тобой из-за одышки
Угнаться никогда не мог.
 
 
Всю нерастраченную нежность
Я был готов отдать тебе…
Но торжествует неизбежность,
Не нам противиться судьбе.
 
 
Я, безусловно, не красавец,
Я вислобрюх и седовлас,
Но скоро явится красавец,
Жестокий модный ловелас.
 
 
С татуировками на коже,
С наушниками на ушах –
Жестокий идол молодежи,
К тебе он устремит свой шаг.
 
 
Напитком сладостным “Отвертка”
Тебя он щедро угостит,
В твои глаза вглядится зорко
И моментально обольстит.
 
 
Тобою он насытит похоть,
Промолвит:”Бай!” – и был таков,
И будет поздно ахать, охать
И клясть коварство мужиков.
 
 
Ходить ты будешь на уколы,
А от чего – я умолчу,
И станет посещенье школы
Тебе уже не по плечу.
 
 
Ты станешь грубой и упрямой,
Полюбишь курево и хмель,
И от упреков папы с мамой
Тебя потянет на панель.
 
 
Ты обнаружишь блох на теле,
Укусы яростно скребя…
Ну что ж ты медлишь, в самом деле,
Ведь твой чувак зовет тебя!
 
 
Я лишь дедок чудаковатый,
И, значит, говорю я вздор,
А твой избранник нагловатый
Уже поймал таксомотор.
 
 
Тебя в машину он посодит,
И в бездну плотского греха
Поэта смех тебя проводит:
“Ха-ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха!”
 

* * *

 
Знал я женщину. Целая папка
У меня есть стихов про нее.
Звали женщину ту Рябошапка –
Так звучала фамилья ее.
 
 
Проявляла заботу большую
Обо мне Рябошапка всегда.
И частенько бывало: пишу я,
А на кухне уж спеет еда.
 
 
Рябошапка работала где-то,
Каждый день приносила она
После смены большому поэту
И еды, и чекушку вина.
 
 
Если в жизни такое случалось,
Что меня кто-нибудь обижал,
На него Рябошапка бросалась,
И подонок в испуге бежал.
 
 
За меня Рябошапка вступалась
В ситуации трудной любой,
И хозяйством моим занималась,
И снабжала хорошей едой.
 
 
Рябошапка ужасно любила,
Если я ей стихи посвящал,
И за это мне деньги дарила,
А на них я друзей угощал.
 
 
Да, мы с ней не единожды дрались
Из-за дурости пьяной моей,
Но мирились потом, целовались
И любились по нескольку дней.
 
 
Но давно уже нет Рябошапки,
Подевалась куда-то она,
И никто не приносит мне тапки,
Если встать мне невмочь с бодуна.
 
 
И никто не приносит в постельку
Мне с лимоном душистый чаёк,
И никто мне не греет постельку,
Призывая:”Смелей, старичок”.
 
 
Пронеслись те деньки золотые,
И от скуки я в пьянстве погряз,
Потому и прошу, молодые,
Я червончик на пиво у вас.
 
 
И теперь не пишу ничего я –
Очень трудно душой воспарить,
Если брюхо все время пустое,
Если нечего в рот положить.
 
 
Воспаряя к заоблачным высям,
Глянь на дедушку, юный поэт:
Мы от женщин серьезно зависим,
Нам без них не летается, нет.
 

* * *

 
Мы плыли в лодочке подводной
На полюс Северный большой,
И капитана этой лодки
Я обожала всей душой.
 
 
Но он любил меня недолго,
Он скоро высадил меня
На полюс Северный огромный
Среди арктического дня.
 
 
Смотрю на снег, смотрю на льдины
И рыбку в проруби ловлю
И молодого капитана
Все так же искренне люблю.
 
 
Когда весна придет – не знаю,
Но все равно она придет,
И эта глыба ледяная
Меня по морю понесет.
 
 
Ах, глыба, глыба ледяная,
Плыви скорей в Москву-реку,
В Москве гуляет мой голубчик,
И я скажу ему:”Ку-ку”.
 
 
А капитановой шалаве
Я дам по морде от души.
Из-за нее меня покинул
Мой друг в арктической глуши.
 
 
Она его околдовала,
А он ни в чем не виноват.
Всегда такие проститутки
Дурачат грамотных ребят.
 
 
Таких шалав я предлагаю
Всегда казнить через расстрел,
Чтоб капитан подводной лодки
На них уж больше не смотрел.
 

* * *

 
Где это было – вряд ли я отвечу:
В толпе, в алкоголическом угаре
С тобой столкнувшись, я назначил встречу
И встретился назавтра в тихом баре.
 
 
В том баре всех твоя сразила внешность,
Ведь ты очаровать меня хотела
И юбку, открывавшую промежность,
Конечно же, недаром ты надела.
 
 
Но мне в уютном баре не сиделось –
Я водку поглощал с лицом бульдожьим.
Мне погулять по улицам хотелось,
Чтоб настроение поднять прохожим.
 
 
На улице я, будучи под газом,
Чтоб развлечение доставить даме,
Пел песни, открывал бутылки глазом,
Ругался матом, ссорился с ментами.
 
 
Ты попыталась юркнуть в подворотню,
Но я успел схватить тебя за платье
И попросил:”Побудь со мной сегодня,
Ведь в одиночку не люблю гулять я”.
 
 
Я утром в обезьяннике очнулся –
Я сидя спал, ты на скамье лежала.
Едва к тебе я робко прикоснулся,
Вскочила ты и дико завизжала:
 
 
“Спасите! Здесь маньяк со мною рядом!
Меня буравит он голодным взглядом
И осязает плоть мою тугую.
Пусть он уходит в камеру другую!”
 
 
Продемонстрировать свою свирепость
Милиция у нас всегда готова,
И обвинений явная нелепость
Нисколько не смутила часового.
 
 
Меня он выволок из-за решетки
И, колотя резиновой дубиной,
Сказал, что разговор у них короткий
С любой такой разнузданной скотиной.
 
 
Меня, красавца, короля бульваров,
Унизил неотесанный охранник
И парой заключительных ударов
Загнал меня обратно в обезьянник.
 
 
С тобой я деньги пропил до копейки
И вот в ответ с предательством столкнулся.
К тебе спиною сел я на скамейке,
Нахохлился, надулся и замкнулся.
 
 
Лишь в обезьяннике я понял, кто ты:
Тебе присущи дерзость и вульгарность,
И к развлеченьям даровым охота,
И вопиющая неблагодарность.
 

* * *

 
Вот девушка. Все в ней прекрасно,
Но что-то в ней все же не так.
Нервозность ее и стеснительность –
Ущербности явственный знак.
 
 
Ей шутки мужчин непонятны
И водку не любит она,
Не хочет ни с кем целоваться,
Не хочет гулять допоздна.
 
 
Все время она из компании
Стремится куда-то бежать.
Гармонии в ней не хватает,
И трудно ее уважать.
 
 
Но если мы волны радара
Направим на девушку ту,
То в центре ее организма
Покажет радар пустоту.
 
 
Та полость в конструкции женской
Оставлена вовсе не зря –
Ведь это особая втулка,
И ждет эта втулка штыря.
 
 
Не дело, коль в женском межножье
Подолгу живет пустота.
Там штырь помещаться обязан,
Входящий почти без люфта.
 
 
Самцы – инженеры природы,
Не терпят они пустоты,
И ходят мужчины за женщиной,
И ходят за кошкой коты.
 
 
Есть люди, что всякую втулку
Заполнят посредством штыря.
На стройке они – инженеры,
В постели они – ебаря.
 
 
А ежели штырь не сумеет
Заполнить весь женский проем,
То вызовут мастера Пепку
С его богатырским штырем.
 
 
Заклёпывать он предназначен
Любого отверстия ширь,
А значит, на всякую втулку
На сете находится штырь.
 
 
И ежели штырь подходящий
Однажды во втулку войдет,
То женского тела конструкция
Законченность вмиг обретет.
 
 
Возникнет сцепленье усилий,
Возникнет долбящий момент,
И замысел Бога откроется
Двум особям в этот момент.
 
 
И сцепка из двух организмов
Запустит свои мощностя
И будет всю ночь вырабатывать
Продукт под названьем “дитя”.
 

* * *

 
Схлестнулись противоположности:
Есть приносящие страданья,
Блудливые до невозможности,
До секса лютые созданья,
 
 
И я, затворник древней выделки,
Любви давно уже не ждущий,
В деревне Коптевские Выселки
Сто лет безвыездно живущий.
 
 
Я на чердачном возвышении
Сто лет взираю на светила,
И мысль о половом сношении
Доселе в мозг мой не входила.
 
 
А если и вошла бы все-таки,
То сразу вышла бы обратно.
Бессмысленность возни с красотками
Ученым всем давно понятна.
 
 
Усохшей ветвью эволюции
Не зря считаются красотки:
У них у всех умишки куцые
И скошенные подбородки.
 
 
Им всем присуще слабоволие,
Низкопоклонство перед плотью,
Не зря же променял без боли я
Их всех на дело звездочётье.
 
 
Метаемые потаскушками,
Читать я выучился взоры:
“Чтоб нас обвешать побрякушками,
Снеси в ломбард свои приборы”.
 
 
Но я вниманьем их не балую –
Сказали мне созвездий сферы:
Красотки – существа отсталые,
И к ним природа примет меры.
 
 
По всем канонам астрологии,
Которым я так чутко внемлю,
Вот-вот красотки длинноногие
Начнут врастать в родную землю.
 
 
Не стоит на лекарства тратиться,
Поскольку звезды не обманут:
Красотки вскоре оквадратятся
И походить на тумбы станут.
 
 
Мне все планеты, астероиды
И все небесные кривые
Твердят, что женские тумбоиды
Есть существа передовые.
 
 
Вот-вот придет такое времечко –
Ведь звездам ни к чему лукавить,–
Когда красавицам на темечко
Закуску можно будет ставить.
 
 
Заменит им все украшения
Лишь номер, выписанный жирно.
Их вынудит телосложение
Всегда стоять по стойке “смирно”.
 
 
Куда толкнешь, туда направятся
Они на ножках кривоватых
И будут часто в парке ставиться
Средь насекомых и пернатых.
 
 
И вот на темечке вино, еда,
Прекрасно елось и пилось бы,
Но, к сожаленью, от тумбоида
Вдруг о любви поступит просьба.
 
 
Чтоб не затронуть за живое дам –
Их чувства для меня священны –
Я технику любви с тумбоидом
Не стану объяснять со сцены.
 
 
Скажу одно: что жизнь устроена
С заметным элементом жлобства
И, ежели живешь достойно,
Изволь платить за все удобства.
 

Константэн Григорьев

СТИХИ

БОГОМОЛ

 
Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
Сбылись мои мечты - я Вами обладал.
И вот мы пьем вино... Куда оно в Вас лезет?
Я сам бы так не смог - бокал, еще бокал!
Да, я теперь любим, и Вы мне говорите,
Как я похорошел. А я ошеломлён:
Вы курите к тому ж? О, сколь еще открытий
Готовите Вы мне, прелестная Мадлон?
Два месяца назад Вы скромницею были...
Куда там до вина и лунного огня!
И в толк я не возьму, ужели близость в силе
В Вас монстра разбудить и погубить меня?
О, как унять Ваш пыл? Но что ж, я мудр и молод;
Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
Охотника на птиц - большого богомола,
И опустил его в хрустальный Ваш бокал.
Вы замолчали, Вы растерянно смотрели,
Как шевелится он. И вдруг Вы, как дитя,
Заплакали... Мадлон! Ну что Вы, в самом деле?
Ведь я же пошутил... ведь это я шутя!
Прижались вы ко мне, я целовал Вам руки,
И нежно утешал, и думал: вуаля...
И чувствовал глаза, исполненные муки -
То богомол на нас глядел из хрусталя.
 

ЖИВОТ

 
Упрекают меня, что я толстеньким стал,
Что живот мой всё больше и шире.
Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
«Относительно всё в этом мире...».
 
 
Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...
Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
На природу взгляните! Чем толще тюлень,
Тем скорее он самку покроет.
 
 
Очень многие женщины любят таких,
У кого есть брюшко, между прочим.
Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
Добродушны и часто хохочем.
 
 
Конституция тела моя такова,
Что широк я в кости, а не тонок.
Говорила мне мама святые слова:
«Ты - не толстый, а крупный ребёнок».
 
 
Если б я занимался борьбою сумо,
Мне кричали бы: «Эй, худощавый!»,
Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,
Обделённый и весом, и славой.
 
 
Я смотрю на себя - разве это живот?
Нет, серъёзнее нужно питаться...
Вдруг борец из сумо на меня нападёт
И начнём животами толкаться?
 
 
Я животик свой пухлый безмерно люблю...
Что урчишь, моя радость? А, знаю.
Ну, пойдём, дорогой, я тебя покормлю,
А потом я с тобой погуляю.
 

БЫЛОЕ И ДУМЫ

 
Вот опять в никуда указал
Безнадежной влюблённости вектор,
А когда-то я девушку знал
Со значком «Молодой архитектор».
Длинноногую фею любви
Я увидел, гуляя в Кусково,
И в глазах прочитал: «Позови».
И позвал в ресторан «Три подковы».
Улыбнулась она: «Погоди.
Не нужны мне твои рестораны.
Если нравлюсь тебе, приходи
Завтра в церковь зачатия Анны».
От названия бросило в дрожь.
Почему, догадаться несложно.
И она рассмеялась: «Придёшь?».
Я в ответ прошептал: «Если можно...».
Белый камень на солнце сиял,
Дуры-бабочки всюду порхали.
Я едва за тобой поспевал -
Мы всю церковь не раз обежали.
Ты меня измотала вконец,
В бок меня постоянно толкая:
«Посмотри, какой фриз-бегунец!
Луковичная главка какая!».
А когда мы присели в тени,
Я решил говорить напрямую.
Снял очки и сказал: «Извини,
Но сейчас я тебя поцелую».
И увидел я сон наяву:
Волосами ты только тряхнула,
И легла, усмехаясь, в траву,
И футболку лениво стянула...
Все в душе первернулось моей!
Я увидел упругие груди,
И кузнечики русских полей
Застонали, запели о чуде!
Сколько лет с того лета прошло...
Где сейчас ты? услышь мои зовы!
Почему я уверен светло,
Что мы встретимся, встретимся снова?
Не забуду я нашей любви -
Как в траве ты кричала, нагая...
Луковичные главки твои
Снятся мне до сих пор, дорогая!
Юный жар первобытных сердец
Вновь нас кинет в объятья друг друга,
Чтоб ты вспомнила бабочек луга,
Золотую траву полукругом
И могучий мой фриз-бегунец!
 

В.Р.И.О., ИЛИ ВРЕМЕННО ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ

 
А я и не скрываю, что у меня есть ВРИО -
Двойник мой, биоробот, ну в точности как я.
Я дал ему свой паспорт, мои он носит ФИО,
С отчётом возвращается он на закате дня.
Лежу я на диване, хочу унять зевоту,
А ВРИО сообщает мне, где он побывал.
Пока я спал, разнежась, он сбегал на работу,
Провёл переговоры и денежек достал.
Купил мне всё, что нужно, успел везде, где можно,
Всё строго по инструкции и строго по часам.
Поскольку он - машина, успеть везде несложно,
А люди все уверены, что он и есть я сам.
Я говорю: «Ну что же, ты нынче молодчина,
А я в твоё отсутствие две песни сочинил.
Ты понимаешь, творчество - вот главная причина,
Из-за которой я тебя и создал, и чинил.
Быт или там работа - всё это отвлекает
От сочиненья песен, и прозы, и стихов.
И творческую личность на поиски толкает
Таких, как ты, мой ВРИО, бесценных двойников.
Есть у меня идея - тебе, мой верный ВРИО,
Помощника я сделаю - ну, ВРИО номер два.
Вот, представляю, будет весёленькое трио -
Ты, я и твой помощник. Пусть вздрогнет вся Москва!
Мы, трое Константэнов, теперь успеем всюду,
Я буду на концертах, как прежде выступать,
Но о деньгах и быте и думать я забуду...
Хочу творить, и только! Ну, и побольше спать.
Теперь тебя, мой ВРИО, я на ночь отключаю».
Щёлк - ВРИО застывает, блестят на нём очки,
Я на него с улыбкой смотрю, напившись чаю -
В нём бегают какие-то цветные огоньки.
Стоит он, словно ёлка, и лишь гудит немножко.
Я подбираю рифмы, склонившись над листом.
И тут к нам из прихожей моя выходит кошка,
Дуреет, видя робота, шипит и бьёт хвостом.
 

КРУПНЫЙ ВЫИГРЫШ, ИЛИ ПРОТЕКТОР

 
Играл в рулетку до рассвета
Один поэт - и вот те на!
Сбылась, сбылась мечта поэта -
Срубил он сорок штук грина.
Запели ангелы над залом,
Где повезло ему так вдруг.
Он получил все деньги налом -
Все в пачечках, все сорок штук.
Как в сердце тут заколотилось!
Поэт наш даже побледнел -
Ему такое и не снилось...
И он в машину тупо сел,
В сопровождении охраны
Уехал прочь из казино,
Домой, шатаясь, будто пьяный,
Ввалился, начал пить вино,
Потом, как сумасшедший, прыгал,
Вполне понятно, почему, -
Он деньги прятал, мебель двигал,
Весь в бриллиантовом дыму.
Мечтал: «Теперь куплю квартиру,
Пожить себе я разрешу,
Беситься я не буду с жиру,
Но хоть проблемы все решу.
А вдруг мне хватит и на дачу?
На кругосветку и на джип?
Во! На трёхтомник свой потрачу!
На портостудию! На клип!
Во! Выпущу альбом убойный
Из лучших песенок своих!
О! Соберу гаремчик знойный
Из девочек я ломовых!...».
Поэт мечтал, уж засыпал он,
Летел все дальше от земли...
Тут три огромнейших амбала
К его квартире подошли,
В дверь постучались осторожно,
Переглянулись и - опять.
А что случилось дальше сложно,
Словами, братцы, передать:
Вдруг мусоропровод вздымился,
Оттуда вырвался огонь,
И в мир ужасный зверь явился,
Распространяя всюду вонь.
Его глазища, как прожектор,
Амбалов ослепили вмиг.
Взревел он жутко: «Я - Протектор!
Поэтовых поклонник книг!
Ага, приперлись, суки, бляди,
Поэта деньги отнимать?» -
И начал зверь мочить, не глядя,
Амбалов с воплем: «Твою мать!».
Возможно, он перестарался -
Двоим он бошки откусил,
За третьим пять минут гонялся,
Лупя со всех звериных сил,
Да всё по почкам и по яйцам...
Короче, уложил бандюг,
И заревел: «Пусть все боятся!
Я - лишь поэтам лучший друг.
Помог я выиграть поэту -
Ведь я его стихи люблю.
И вдруг здесь вижу погань эту -
Козлы, дешёвки, завалю!».
Вдруг, с безобразною улыбкой
На бородавчатом лице,
Зверь обернулся синей рыбкой,
Потом вдруг мухою це-це,
Потом на сотни фей крылатых
Рассыпался с глухим хлопком, -
На сотни фей в злачёных латах, -
И этот золотистый ком
В квартиру к спящему поэту
С хрустальным смехом просочась,
Стал совершать там пируэты;
А феи, за руки держась,
Запели, зашептали разом:
«Пиши, пиши, поэт, дерзай!
Награды будут - пусть не сразу,
Пиши, поэт, не унывай!
Вот я, к примеру, добрый некто,
Я за тобой давно слежу,
Поэт, тебя я, твой Протектор,
И защитю, и награжу!"
Поэт в постели шевельнулся -
Рой фей исчез, как быстрый взгляд.
Поэт проснулся, улыбнулся
Сказал: "О, Боже! Я - богат!"
 

ПРОТЕКТОР 2

 
Один поэт пришёл домой,
Попил чайку, стал размышлять:
«Вот мой успех - он только мой?
Я сомневаться стал опять.
Мне интуиция моя
Подсказывает - кто-то есть,
Кто сделал так, чтоб выжил я,
Добился славы, смог процвесть.
Кого же мне благодарить?
О, этот кто-то, проявись!
Хотел бы я тебя спросить,
За что меня ты поднял ввысь?».
Тут воздух задрожал вокруг
И странно в люстре свет мигнул,
Из ниоткуда как-то вдруг
К поэту жуткий зверь шагнул.
Он весь искрился и мерцал,
Он безобразен был собой -
На задних лапах он стоял,
Покрытый склизкой чешуёй.
Зверь - полуящер, полухряк -
Сопел, придя на этот свет;
Воняло от него, да так,
Что сразу нос зажал поэт.
Зверь недовольно заурчал
И завертелся весь волчком,
Перед поэтом вновь предстал,
Уже в обличии ином -
Красавицей с букетом роз.
Красавица открыла рот,
Шепнула: «Кто я, был вопрос?
Я - твой протектор, это вот.
Я внешне - безобразный зверь,
Но я стихи твои люблю,
И зла не сделаю, поверь,
Скорей спасу и исцелю.
Я помогал тебе всегда,
Поверив первым в твой талант.
Ты - мой воспитанник, да-да,
Мой друг, поэт и музыкант.
Пусть я в аду почти живу,
Но красоту люблю, пойми!
Я сделал так, что ты в Москву
Приехал, свел тебя с людьми.
В Литературный институт
Тебя пристроил, денег дал.
Талант твой развернулся тут,
Хоть обо мне ты и не знал.
С пирушек пьяным ты домой
Не на автопилоте шёл -
Я вёл тебя, мой дорогой,
Незримою дорогой вёл.
Спасал тебя от пьяных драк,
Ты мог погибнуть сотни раз!
Ценя твой дар, я сделал так,
Что вот ты модным стал сейчас.
Автографы ты раздаёшь,
Я - за спиной твоей стою,
Пускай невидимый - ну что ж,
Горжусь, стихи твои люблю.
Но буду я карать и впредь
Тех, кто мешает нам с тобой.
Ты должен сочинять и петь,
А я - я принимаю бой.
Пиши! А вот тебе цветы -
У вас такие не растут.
Цветы за всё, что создал ты.
А мне пора, меня ведь ждут».
Приняв от девушки букет
И отойдя с её пути,
Немного оробел поэт,
Но крикнул: «Как тебя найти?».
Красотка, в зеркало войдя,
В нём растворилась без следа.
Раздался рёв чуть погодя:
«Как, как? Протектор мой, сюда!».
Поэт, тряхнувши головой,
Шатаясь, вышел на балкон.
Какой закат плыл над Москвой!
Поэт курил и думал он:
«Да, интуиция моя
Опять меня не подвела...
Ну, развернусь отныне я!
Во, начинаются дела!».
 

МАЛЬЧИК ЧУМАЗЕНЬКИЙ

 
Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,
Тёплой водою с песнями ты умываешься,
Ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,
Сладкой истомой манят тебя потягушечки.
А в это время западный мальчик чумазенький,
С впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,
Катит свою в шахте с углем вагонеточку,