Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Хоть я, возвращаясь с концерта под мухой,
Всегда награждаю ее оплеухой.
 
 
Сегодня подобные женщины редки,
Поэтому на холостяцкой кушетке
Ворочаюсь я, распаленный порнухой,-
Мне снится, что я с бородатой старухой
 
 
В каком-то ласкающем взор помещении
Вступаю, сопя, в половое общение,
Как римский патриций эпохи упадка,
Которому все чрезвычайное сладко.
 
 
Все девушки - дрянь перед этой старухой,
Поскольку сильны они лишь показухой
И чванятся внешностью фотомодели,
А эта старуха проверена в деле.
 
 
И странное что-то во сне происходит:
Одна за другой через спальню проходят
Все дамы, когда-то любезные сердцу,
И молча уходят в какую-то дверцу.
 
 
Косятся они на меня с отвращеньем,
Но я поглощен сексуальным общеньем,
Поскольку дает мне старуха в постели
Все то, чего прочие дать не хотели.
 
 
Но если бы даже они и хотели,
То им невдомек, что в старушечьем теле,
Внедряясь в него своей пятой конечностью,
Поэт торжествует победу над вечностью.
 
 
Их жребий - цепочкой рабынь безответных
Отныне в забвенье навек удаляться,
А мой - в сновидениях жить многоцветных
И с вечностью яростно совокупляться.
 

* * *

 
Жить надо с музыкой и пением,
По улицам ходить приплясывая,
И не томить себя сомнением,
Сомненья с ходу все отбрасывая.
 
 
Коль кто-то в чем-то сомневается,
С ним очень просто поступается:
Ему стаканчик наливается
И залпом в рот ему вливается.
 
 
И вот ему уже не плачется,
В пыли со стонами не ползается.
Реальность от него не прячется -
Напротив, им она используется.
 
 
Мир предстает с его телесностью,
Которая сочится радостью.
Не забивай же ум словесностью
Мистической и прочей гадостью.
 
 
Весь этот мир есть как бы клад - из тех,
Где нежно денежки ощупываются.
Его найдя, все пьют на радостях,
Да так, что пульс едва прощупывается.
 
 
Затем счастливец резко вскакивает
И, просветлением увенчанный,
Бежит и на объект наскакивает,
По виду кажущийся женщиной.
 
 
Все в этом мире то, чем кажется:
Стаканчик выглядит стаканчиком
И женщиной объект окажется
Под откровенным сарафанчиком.
 
 
Пусть как бы женщиной хорошею
Весь мир тебе отныне видится:
Коль домогаться не начнешь ее,
То на тебя она обидится.
 

* * *

 
Как мог я так вчера напиться,
Раскиснуть на потеху всем?
Казалось, я хотел забыться
Не временно, а насовсем.
 
 
Я чувствую свою ненужность
И то, что я везде чужой.
Свою опухшую наружность
Хочу я скрыть под паранджой
 
 
И, словно женщина Востока,
Сторонкой робко семенить,
Предвидя, что меня жестоко
Вот-вот опять начнет тошнить.
 
 
Чтоб нищета не подбивала
Меня забыться насовсем,
Продаться мне бы не мешало
Богатой женщине в гарем.
 
 
И если мне положат пайку
И будут вообще снабжать,
То обязуюсь я хозяйку
Свирепо, люто ублажать.
 
 
Когда ж красноармеец Сухов
Освобождать придет меня,
Я говорить с ним буду сухо,
Свою устроенность ценя:
 
 
"Проваливай, освободитель,
И счастья моего не рушь -
Перед тобой не сочинитель,
Перед тобою старший муж.
 
 
Имею под своим началом
Я пятьдесят других мужей,
И коль не смажешь пятки салом,
То будешь вытолкан взашей.
 
 
Когда я от нехватки денег,
Поэтом будучи, страдал,-
Скажи, где шлялся ты, бездельник,
Кого еще освобождал?!
 
 
Спасителям такого рода
Указываю я на дверь.
Мне опостылела свобода,
Мне не нужна она теперь.
 
 
Свободы досыта понюхав,
Я от нее теперь устал.
Ты опоздал, товарищ Сухов,
Ты безнадежно опоздал.
 
 
Я угождать не должен черни
И оглушать себя питьем
И трепетать ежевечерне
От страха перед новым днем.
 
 
Как появленья добрых духов,
Я твоего прихода ждал,
И ты пришел, товарищ Сухов,
Но безнадежно опоздал".
 

* * *

 
"Ну здравствуй, Роза Николаевна,-
Я тихо говорю, скорбя. -
Соседка, Роза Николаевна,
Мне все сказала про тебя.
 
 
Про то, что увлеклась ты танцами
И, пьяная, чума-чумой,
С подвыпившими иностранцами
Ты возвращаешься домой.
 
 
Едва войдя, врубаешь музыку
И в пляс пускаешься опять.
Соседкиному карапузику
Уже нельзя нормально спать.
 
 
Лишился внучек прежней бодрости,
Отстал по ряду дисциплин
И с горя в восьмилетнем возрасте
Подсел на клей и героин.
 
 
Под утро драка начинается
В твоей квартире всякий раз.
Со звоном что-то разбивается -
Такой сигнал в ходу у вас.
 
 
Кого-то бьют, крича и топая,
Слышны раскаты оплеух,
Но друг из друга черножопые
Недаром вышибают дух.
 
 
Им очень хочется соития,
И, угрожающе вопя,
Они посредством мордобития
Делить пытаются тебя.
 
 
Когда является милиция,
Они на лапу ей дают
И вновь торопятся закрыться, и
Друг другу снова морды бьют.
 
 
Когда ж рассвет в твоей обители
Ночную разгоняет мглу,
То обладают победители
Тобой, заснувшей на полу.
 
 
Пока один тебя раскладывает,
Посапывая тяжело,
В дверную щель другой подглядывает,
Которому не повезло.
 
 
Затем уходят потихонечку
Самцы из твоего жилья...
Но преуспевшему поклонничку
Завидовать не склонен я.
 
 
От пьянства и недосыпания
Он ходит изможденный весь,
При актах мочеиспускания
В елде испытывая резь.
 
 
Постой же, Роза Николаевна,
Скажи два слова старику.
Поведай, кем тебе припаяно
Под каждый глаз по синяку.
 
 
Скажи, откуда бледность трупная -
Ее не скроет макияж.
Да, нелегка тусовка клубная,
Жесток мирок элитный ваш.
 
 
Не надо всхлипывать и каяться,
Не делай из меня осла.
Я мог весь год любовью маяться,
Но ты мне так и не дала.
 
 
За прелести твои дородные
Я с треском проиграл борьбу,
А выиграли те животные,
Что вечно топчутся в клубу.
 
 
Со мной была ты неприступною,
Холодной, словно унитаз,
Зато свою тусовку клубную
Ты обслужила много раз.
 
 
В итоге этого общения
У всех закапало с концов...
Но я отнюдь не жажду мщения,
Я все прощу в конце концов.
 
 
Хоть десять лет прогулевань еще,-
Гуляй, но помни об одном:
Что я не тихое пристанище,
Не запасной аэродром.
 
 
Когда-нибудь тебе по возрасту
Тусовка даст пинка под зад,
Но не рассчитывай, что попросту
Вернешься ты ко мне назад.
 
 
Все женщины в подобном случае
Твердят без проблеска стыда:
"Тебя третируя и мучая,
Тебя любила я всегда.
 
 
Хочу, чтоб были муж и детушки,
Возьми меня и окольцуй..."
Но я тебе отвечу:"Нетушки,
Ты лучше в клубе потанцуй.
 
 
А если под собой не чувствуешь
Опухших варикозных ног,
И при ходьбе слегка похрустываешь,
И мозг ослаб, и взор поблек,-
 
 
Возьми юнца на содержание,
Пусть этот полупедераст
Тебе за все мои страдания
По справедливости воздаст".
 

* * *

 
Я был знаком с одной корейкой,
С Татьяной Викторовной Ю.
Она на рынке продавала
Еду корейскую свою.
 
 
Я шел вразвалочку по рынку
И слойку вкусную жевал,
Но юморной прищур корейки
Меня заинтересовал.
 
 
Я попросил завесить сразу
Капусту, спаржу и морковь
И начал говорить о разном,
Но в том числе и про любовь.
 
 
Чтоб не было различных толков,
Сейчас я честно воспою
Свои взаимоотношенья
С Татьяной Викторовной Ю.
 
 
Встречались мы довольно долго,
Но на жилплощадь на свою
Я прописать остерегался
Татьяну Викторовну Ю.
 
 
Ее пропишешь - и нахлынут
В квартирку скромную мою
Все Кимы, Цои, Хваны, Паки,
А также все семейство Ю.
 
 
Я понял, что неразрешимы
Проблемы наши по жилью
И потому решил расстаться
С Татьяной Викторовной Ю.
 
 
Я прямо ей сказал об этом
И в ожидании затих,
Она же выделила слезы
Из узких щелочек глазных.
 
 
Хотя она и не имела
Обычных хлопающих век,
Однако прослезилась все же,
Как женщина и человек.
 
 
И если после этой сцены
Вдруг станет кто-то утверждать,
Что у корейцев нету сердца,-
Ему могу я в морду дать.
 
 
Я долго бью таких фашистов,
Передохну и снова бью,
А сам при этом вспоминаю
Татьяну Викторовну Ю.
 
 
От общежития корейки
В тот вечер ехал я домой.
Хотелось горем поделиться,
Таксист же был ровесник мой.
 
 
И рассказал я про корейку,
Про то, как я расстался с ней,
И сверху сунул при расчете
За это пятьдесят рублей.
 

* * *

 
Мой друг с одной мордастенькой малюткой
В постели очень долго прохлаждался.
Все это выглядело злою шуткой,
Поскольку друг никак не возбуждался.
 
 
В уме-то он давно уж возбудился,
А вот на деле все не выходило.
Ему-то что, он славно веселился,
А вот малютка челюсть натрудила.
 
 
Он с анашою делал самокрутки
И по постели с хохотом катался.
“Зачем я здесь?”- во взоре у малютки
Немой вопрос все явственней читался.
 
 
Хотелось бы, чтоб вбил в ее головку
Простую мысль какой-нибудь философ:
Коль страстно хочешь денег на обновку,
То задавать не следует вопросов.
 
 
Таинственен владелец капитала,
Его души непостижимы бездны –
Смириться надо с этим для начала
И с тем, что все вопросы бесполезны.
 
 
Не твоего ума все это дело –
Коль он тебя позвал, а сам не хочет
И, на твое не посягая тело,
Лишь дрыгает ногами и хохочет.
 
 
Загадочен владелец крупных денег,
Он может вдруг вскипеть и вырвать гланды,
Коль с болтовней пристанешь, как репейник,
И будешь вяло выполнять команды.
 
 
Так будь немногословна и послушна,
Постигни с проницательностью женской:
Ему общенье больше секса нужно
В его нелегкой жизни бизнесменской.
 
 
В его нелегкой жизни бизнесменской
Возня с тобою – для него отдушина,
Но если свой язык распустишь женский,
То будешь оплеухой оглоушена,
А если он к тому же неврастеник,
Тогда, возможно, вообще задушена,
Но чаще просто в ночь без всяких денег
Ты вышвырнута будешь равнодушно.
 

* * *

 
Не ужасаясь своему поступку
И не кривя в отчаянье лицо,
Худой мужчина предлагает в скупку
Простое обручальное кольцо.
 
 
С деньгами явно у мужчины туго
И, кажется, неважно с головой.
Его недавно бросила супруга
За неудачи в сфере деловой
И безразличье к жизни половой.
 
 
И вот когда жена его отвергла,
Чтоб с недотепой жить отныне врозь,
Внезапно золото кольца померкло
И чистке с той поры не поддалось.
 
 
Померкли, значит, первые свиданья
И горделивое вступленье в загс…
Увы, чтоб освежать воспоминанья,
Необходимы денежки,- вот так-с.
 
 
Всех юношей, влюбляющихся пылко,
Теперь считая полным дурачьем,
Худой мужчина хочет взять бутылку,
Чтоб вообще не помнить ни о чем.
 
 
Его забвение интересует,
А не кольцо как память о былом.
Он у окошечка почти танцует,
Боясь, что вдруг получится облом.
 
 
Приемщика, зевнувшего устало,
Готов он умолять, как божество,
Чтоб не цеплялся к качеству металла
И взвешивал бы правильно его.
 

* * *

 
Что такое море? Ваше море –
Просто масса теплой аш два о.
Хочешь ты лететь со мной на море –
В этом суть нажима твоего.
 
 
Но на ум приходит рифма “горе”,
Только вспомню о долгах моих.
Лучше ты одна езжай на море –
И не будет споров никаких.
 
 
Там тебя красавец белозубый
Не замедлит вскоре полюбить,
Чтоб ночами с яростью сугубой
В санаторном номере долбить.
 
 
А потом он в долг попросит денег
И мгновенно спрячется, как краб.
Я по крайней мере не мошенник,
Я не облапошиваю баб.
 
 
Я им прямо говорю, что денег
Не иметь мне вдоволь никогда,
Ведь понять не может современник
Значимости моего труда.
 
 
Он пока своих расчетов пленник,
Нужен срок, чтоб до него дошло:
Счастья выколачиванье денег
Никому еще не принесло.
 
 
Но когда насупит просветленье,
Я давно в могиле буду тлеть.
Что ж, героям бизнес-поколенья
Нравится покойников жалеть.
 
 
Козырять своим знакомством с нами,
Добавлять к иконе свой мазок…
Да и ты, родная, в этом гаме
Сможешь свой возвысить голосок.
 
 
Побуждала ты меня к труду, мол,
А теперь осталася вдовой…
И пускай жениться я не думал
На тебе, покуда был живой.
 
 
Но мертвец не огрызнется злобно,
Он не конкурент ни для кого,
Потому общаться с ним удобно
И не жалко денег для него.
 
 
Мертвые должны глотать досаду,
Челюстями голыми скрипя…
Все же вам жалеть меня не надо –
Правильнее пожалеть себя.
 
 
Хоть могли вы отдыхать на море
В самых дальних уголках Земли,
Но мечтать о вымышленном море,
Так, как я, вовеки не могли.
 
 
Это море рушит все причалы,
Вечно с человечеством в борьбе,
Но у ног моих оно урчало,
Ощущая равного себе.
 

* * *

 
На танцевательной площадке,
Где скапливается народ,
Мне очень нравились девчатки
Всех возрастов и всех пород.
 
 
Одни из них костлявы были,
Другие же – с пивным пузцом,
А третьи так смешно ходили,
Имея ножки колесом.
 
 
Большеголовые девчатки,
Которых скрючил сколиоз,
На танцевательной площадке
Казались мне пышнее роз.
 
 
И я к совместному топтанью
Их порывался приглашать,
Однако милые созданья
Осмеливались возражать.
 
 
Я сладострастно извивался
И задом лихо поддавал,
Но мне никто не отзывался,
Никто со мной не танцевал.
 
 
На все мои телодвиженья
Они смотрели свысока
И отвергали приглашенья
Из уст такого старика.
 
 
На то, что я уродлив с виду,
Они указывали мне,
И начала расти обида
В моей сердечной глубине.
 
 
И начал содрогаться в тике
И перекашиваться рот –
Ведь я для моего владыки
Ни в коей мере не урод.
 
 
Владыке своему, Ваалу,
Вознес мольбу я вот о чем:
“Верни мне статус феодала
И снова надели мечом.
 
 
Я слишком долго был ничтожен –
Хочу вернуться к прежним дням.
Пусть грозный меч оковкой ножен
За мной скрежещет по камням.
 
 
И если милиционерам
Отнять захочется мой меч,
То я их выучу манерам
И всех укорочу до плеч.
 
 
Пускай умрет в душе желанье
И умиляться, и любить,
Пусть нарастает в ней желанье
Рубить, рубить, рубить, рубить”.
 
 
Дракон толпы на дискотеке
Многоголов и многоног,
Но зло не старится вовеки,
Всегда остер его клинок.
 
 
Коль ты умен и осторожен,
Покорствуй злу и не перечь,
Иначе выхватит из ножен
Оно свой беспощадный меч,
 
 
Рубя по позвонкам и ребрам,
Чтоб все живое полегло,
Хотя до приторности добрым
Бывает временами зло.
 
 
Но коль его не понимают
И жгут язвительным словцом,
То меч из ножен вынимает
Оно с обиженным лицом.
 
 
И вот лежат мои девчатки
Горою измельченных тел.
Смешили их мои ухватки,
Никто ласкаться не хотел.
 
 
Вся танцплощадка опустела,
Никто бедняжкам не помог.
Да, с кем они имеют дело,
Им было явно невдомек.
 
 
Я вспомню, даже впав в упадок
И став глубоким стариком,
Как птичьи косточки девчаток
Хрустели под моим клинком.
 
 
Над танцевательной площадкой,
Где славно поработал меч,
Произнесу с улыбкой гадкой
Я заключительную речь:
 
 
“Полюбоваться не хотите ль
На выходца из тех миров,
Где Сатана, мой повелитель,
Владычит, сумрачно-багров?
Я раб его – и посетитель
Всех танцевальных вечеров”.
 

* * *

 
Вот девушка с тяжелою походкой
Как будто тащит что-то на плечах.
Она всегда попахивает водкой
И смысл отсутствует в ее очах.
 
 
Сурово жизнь ее перепахала –
Не так давно все чувства в ней цвели,
Но действия какого-то нахала
Убийственный эффект произвели.
 
 
Он как бы произнес:”Сезам, откройся” –
И явью сделал девичьи мечты:
Ее катал повсюду на “роллс-ройсе”
И ей дарил заморские цветы;
 
 
Удода, запеченного в кефире,
Ей как-то в “Метрополе” дал поесть
И принимал ее в своей квартире –
Как минимум там было комнат шесть.
 
 
Конечно, приходилось отдаваться,
В квартире оставаясь с ним вдвоем –
Лежать под ним и грезам предаваться
О белом платье свадебном своем.
 
 
Но день настал – и все перевернулось,
И рухнули все девичьи мечты.
Она, как космонавт, перевернулась
Вниз головой в пространстве пустоты.
 
 
Она знакомый номер набирала,
Заранее раскрыв в улыбке рот…
На том конце старуха отвечала,
Что этот гад здесь больше не живет.
 
 
И предлагал безжалостно мобильник
Перезвонить немножечко поздней,
И стала жизнь напоминать могильник,
Где глупо ждать ответа от камней.
 
 
Ведь если нет “роллс-ройса”, “Метрополя”,
Большой квартиры, дорогих одежд,
То жизнь – одно безрадостное поле,
Всхолмлённое могилами надежд.
 
 
Такая вот произошла история,
И нет в глазах у девушки огня.
Хоть был бы рад загладить это горе я,
Однако нет “роллс-ройса” у меня.
 
 
И девушка покорно сотрясается
В троллейбусе, где ездит бедный люд,
И с бешеною злобой огрызается,
Когда ее нечаянно толкнут.
 

* * *

 
Я крепко здоровье свое пошатнул
В итоге разгульного лета.
Об этом поведал мне собственный стул
Какого-то гнусного цвета.
 
 
С жестоким укором сказал я себе:
“Иначе и быть не могло ведь,
Нельзя же все время кружиться в гульбе,
За чаркой вина пустословить”.
 
 
Промчался разгульных недель карнавал
Со множеством ярких моментов
И переработался в смрадный обвал,
В нелепый абсурд экскрементов.
 
 
Я слушал воды клокотанье и гул
И думал в глубокой кручине
О том, что со временем снова разгул
Предстанет в манящей личине.
 
 
Богатства, которыми славен Порок,-
Попойки, случайные связи,-
Я видел, взглянув между собственных ног,
В бесстрастном, как рок, унитазе.
 
 
И долго еще я орлом восседал,
Банкрота собой представляя
И то, что я подлинной жизнью считал,
Со злобою вон выделяя.
 

* * *

 
Я пью пивко в вечернем парке,
В пруду горит закатный луч.
Старушка ковыляет мимо,
У ней у руках напиток “Хуч”.
 
 
Не сам, конечно же, напиток,
А банка с ним у ней в руках.
Алкоголический румянец
Играет на ее щеках.
 
 
А может, это луч заката
Так расцветил ее лицо.
Она проходит и не знает,
Что я – Кровавое Яйцо.
 
 
Ведь я маньяком стал по жизни,
Но если ты уж стал таким,
То ты обязан для учета
Себе придумать псевдоним.
 
 
Я как маньяк сейчас имею
Неповторимое лицо –
Я возле жертвы подписуюсь:
“Маньяк Кровавое Яйцо”.
 
 
Так, значит, на скамейке парка –
Маньяк, известный всей стране.
А что касается старушки –
Старушка симпатична мне.
 
 
Ее по боковой аллейке
Неплохо бы сопроводить
И на последние копейки
Все тем же “Хучем” угостить.
 
 
А после сделать ей подсечку
И с треском повалить в кусты…
Но мне не хочется сегодня
Всей этой жалкой суеты.
 
 
Конечно, мог бы по старушке
Я отдуплиться за двоих,
Но потребительским подходом
Я не опошлю чувств своих.
 
 
Мне надоело быть корыстным,
Мне в этот вечер суждено
В рутинной практике маньяка
Оставить светлое пятно.
 
 
Не пряча взгляда от прохожих,
Пойти домой и по пути
Любовь к подвыпившей старушке
В душе торжественно нести.
 

* * *

 
В те дни, когда я как бы оформлялся
И только начал опусы плодить,
Я сделаться писателем поклялся –
Теперь пора итоги подводить.
 
 
Я образцово справился с задачей,
Прорвался я в литературный цех.
Я литератор, а не хуй собачий,
И требую почтения от всех.
 
 
Теперь меня, как прыщ на видном месте,
Не так-то просто взять и сковырнуть.
Я – человек без совести и чести
И не стесняюсь этого ничуть.
 
 
На женщин я взираю жадным оком
И коньячок для вдохновенья пью,
И чтобы потакать своим порокам,
За денежки любого воспою.
 
 
Моральная подвижность для поэтов
Есть генератор творческих идей.
Приятно быть превыше тех запретов,
Что отравляют жизнь простых людей.
 
 
Теперь стихи пишу я без помарки,
Когда дадут мне денежки толчок,
А для чего? А для того, чтоб в парке
Посасывать на травке коньячок.
 
 
Чтоб недвусмысленные предложенья
Всем праздным дамочкам адресовать
И выгоды от нашего сближенья
Хотя бы вкратце им обрисовать.
 
 
А так как дамы от природы робки,
Поярче надо все обрисовать,
И бьется эхо в черепной коробке:
“Совать, совать, совать, совать, совать”.
 

* * *

 
Я человек весьма развратный,
И оттого ко мне прилип
Так называемый возвратный,
Всю душу вымотавший грипп.
 
 
Морально я весьма нестоек,
И за свои полсотни лет
Посредством девок и попоек
Сгубил я свой иммунитет.
 
 
Любые пошлые микробы
Теперь меня сбивают с ног.
О Муза, я у двери гроба!
Осталось пересечь порог!
 
 
Но в самый миг пересеченья
Замру я с поднятой ногой.
Да, эта жизнь – одно мученье,
Но что мы знаем о другой?
 
 
А вдруг там надо быть бесполым,
Вино и девок презирать
И целый день с лицом веселым
Для арфы опусы играть?
 
 
Вдруг мне, писателю в законе,
Велит ходить Верховный дух
В каком-то пидорском хитоне
И с парой крыльев, как петух?
 
 
Соплю я ударяю оземь
И говорю:”Шалишь, сопля.
Возможно, все мы унавозим
Собой российские поля;
 
 
Возможно, соплеход, густея,
Меня задушит на корню,
Но облегчать его затею
Покуда я повременю –
 
 
Пока еще не прочь девчонка
Передо мной задрать подол,
Пока зовет на поросенка
Меня брадатый хлебосол.
 

* * *

 
Журналист Николай Раскаленный
Был по взглядам пугающе лев.
Он вбуравливал зрак раскаленный
Прямо в очи доверчивых дев.
 
 
И, расслабившись, девы решали
Не перечить такому борцу,
Чтобы власть буржуа на земшаре
Подошла поскорее к концу.
 
 
Раскаленный был вечно не в духе,
О несчастной России скорбя,
И срывал он с девчонок косухи,
Чтобы как-то утешить себя.
 
 
И в такой пребывал он печали,
И Россию любил до того,
Что в конечном итоге зачали
Все девчонки в ячейке его.
 
 
Но известие вдруг разнеслося
И повергло всех в ужас оно:
Состоял в ФСБ на подсосе
Николай Раскаленный давно.
 
 
И помимо всего этот дятел
По заданью своей ФСБ
Специально девчонок брюхатил,
Чтоб создать им помеху в борьбе.
 
 
Но самцом оскорбленная баба
Пострашней, чем любой сталинист,
И в подсобке партийного штаба
Был кастрирован тот журналист.
 
 
Гордый орган, которым пробиться
Мог писака хоть к центру Земли,
Наподобье кровавой тряпицы
Был затоптан в чуланной пыли.
 
 
И толпа истязательниц гневных
Рассосалась, угрозы цедя.
Разорвал на бинты себе евнух
Пыльный вымпел с портретом вождя.
 
 
С той поры на партийные сходки
Раскаленный уже ни ногой
И статейки за подписью “Кроткий”
Издает он в журнале “Другой”.
 
 
Пишет он о косметике, модах
И как стряпать бойфренду еду.
Приобрел он двойной подбородок
И заметно раздался в заду.
 
 
В заведеньях, неведомых женщинам,
Он сидит и смакует абсент
И о Путине с видом застенчивым
Говорит:”Это мой президент”.
 

* * *

 
Я верую в черепословье:
На голове моей нарост
Был полон искренней любовью,
Пока я молод был и прост.
 
 
Я рос и видел, сколько злости
В сынах отеческой земли,
И оттого в моем наросте
Метаморфозы потекли.
 
 
Любовью вздутая подкожность,
Повсюду видя столько зла,
В дурную противоположность
Самой себе переросла.
 
 
Я в метрополитенной давке
В вагоне был один такой,
Кто в попки девушкам булавки
Вгонял недрогнувшей рукой.
 
 
Я из подземных электричек
В дурдом за это попадал
И там испуганных техничек
Наростом головным бодал,
 
 
Чтоб после и другим наростом
Боднуть их тоже кое-где…
Я стал порочности форпостом,
Оплотом зла в людской среде.
 
 
Нарост мой сделался огромен,
Сравнявшись с головою всей
И славясь всюду как феномен,
Непостижимый для врачей.
 
 
А все на самом деле просто:
Поскольку миром правит зло,
То содержимое нароста
Взопрело так и процвело.
 
 
И за день докторишек по сто,
Болтая обо мне взахлеб,