Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

 
 
За то, что здесь, пред вами я стою
И, исполняя в этот вечер соло,
Я песню легендарную пою:
"Ты за ночь мне забил четыре гола!"
 
 
И солнца луч так светит из окна,
Производя в душе процесс астральный,
Что снова просыпается она
В панельном доме с 1-ой Магистральной,
 
 
Где сумрачного быта торжество
И где на простыне в квартире душной
Лежит она и рядом никого -
Лишь скомканная мятая подушка.
 
 
Она встает, не застелив постель
И очень скоро понимает четко:
Куда-то делась пудра от "шанель"
Лак для ногтей, шампунь, зубная щетка,
 
 
Пол банки кофе, портативный фен,
Что ей Сослан привез из Барбадоса,
Питательное молочко "герлен",
Фиксатор для волос и спрей для носа
 
 
Куда-то делись сумка с кошельком,
Журналы "Офисьель", "Гламур" и даже
То фото, где с Сережей Стояком
Они лежат в Геленджике на пляже.
 
 
Растаяли, как крылья от фаты,
Прокладки и тампоны с ними тоже,
А главное - все женские мечты,
А этому прощенья быть не может!
 
 
Она раскрыла в пыльную Москву
Окно, где как обертки от гондонов,
Лениво мел осеннюю листву
Таджикский дворник Мамали Рахмонов.
 
 
Залаял Тузик. Дворник с криком: "чёрт!"
С размаху стукнул сломанною веткой,
Как будто при двойной ошибке в корт
Врубился Сафин теннисной ракеткой.
 
 
Она скользнула взглядом по листве,
Разгладив смутных мыслей паутину:
- Наверно, мне про теннис на траве
Пора уже снимать кинокартину.
 

    Октябрь 2006г.

ПЯТНИЦА 13

 
У Маргариты Деревянко
По сущности своей ментальной
Была пониженная планка
Ответственности социальной,
 
 
Поскольку без высокой цели
И благородных идеалов
Она работала в борделе
Недалеко от трех вокзалов,
 
 
Где в череде ее клиентов
Мелькали, словно деньги в банке,
Глаза голодных претендентов
На междуножье Деревянки,
 
 
Среди которых были ары,
Вьетнамцы, чехи, два канадца,
А также – совладелец бара
С названьем «Пятница 13»
 
 
Владимир Осипович Картер,
Что приходил к своей подруге,
Нахально предлагая бартер
В обмен на Ритины услуги.
 
 
В тот день, горя от вожделенья,
Он ей сказал:
- Марго, я помню,
Что в пятницу – твой день рожденья.
Все, что захочешь – я исполню!
Накрою стол тебе хороший,
Бухнем под песни Гриши Лепса,
Ну что? Иди ко мне, Маргоша!...
 
 
- В тот раз ты обещал мне «Лексус»!
 
 
- И «Лексус» будет, моя радость,
Я заказал его у Гоги,
И «БМВ», и новый «Брабус»…
Давай… Раздвинь пошире ноги!
 
 
Я ресторан закрою на ночь,
К тебе никто не прикоснется…
 
 
- А как твой компаньон Иваныч?
Он на меня не залупнется?
 
 
- Маргоша, ты чего, как эта?
Иваныч нам не помешает!
Он, правда, пригласил поэта…
Да хуй с ним, пусть стихи читает!
 
 
И ресторатор со словами
«Кто возбухнет – те будут биты»,
Вращая дикими глазами,
Вошел в межножье Маргариты.
 

* * *

 
Тем временем поэт Вулканов,
Куря на кухне папиросы,
Башкою, полной тараканов,
Искал ответы на вопросы.
 
 
- Ну вот и пробил час мой звездный
Читать о подвигах, о славе…
А если размышлять серьезно –
Не знаю, буду ли я вправе
 
 
Душевный плод своих терзаний
Продемонстрировать на сцене?
Что будет думать зритель в зале?
Как слушатель меня оценит?
 
 
Прочь от сомнений и рефлексий!
Они уже мне ночью снятся,
Ведь мне звонил сам Герман Векслер,
Хозяин «Пятницы 13»,
 
 
Который звал зимою на ночь
Гостям читать стихи на даче…
Сам Герман Векслер! Сам Иваныч!
А это что-нибудь да значит!
 
 
Да, цикл моих стихов про осень,
Что я писал четыре ночи,
Выходит, людям нужен очень…
(Какая рифма: «очень – осень»!)
 
 
Ну и потом – не забесплатно
И не за фигу в тюбитейке.
Сто долларов – ежу понятно –
Не миллион, но все же деньги!
 
 
Хотя ведь главное – не это,
Ведь не бабло – всему основа –
Сам Векслер пригласил поэта
Нести в народ культуру слова!
 

* * *

 
А между тем сам Герман Векслер
В тот миг при всем своем цинизме
Задумчиво качаясь в кресле,
Сентиментальничал о жизни:
 
 
- Вот компаньон мой Картер Вова –
Достал меня аж до печенок:
И бизнес он ведет хуево,
И в жизни – конченый подонок!
 
 
Бесплатно дрючит проститутку,
Она гуляет по буфету,
А я, позвольте на минутку,
Потом плачу за тварь за эту!
 
 
А эта сука в караоке,
Притом с отрыжкою от «швепса»,
Уставив нагло руки в боки,
Горланит песни Гришки Лепса,
 
 
Кося налево и направо
Своими блядскими глазами,
А Вольдемар кричит ей «браво!»
И обливается слезами,
 
 
И после с этой пьяной дурой,
Махнув стакан, поет дуэтом…
А наш театр с литературой
Ему, блядь, похую при этом!
 
 
Он только может, как наездник,
Скакать на Ритке в туалете…
А кто такие Пушкин… Резник –
Он хуй когда кому ответит!
 
 
Довольно! Хватит! Песня спета!
Пора нести культуру в массы:
Я в пятницу позвал поэта –
Пусть просветятся, пидарасы!
 

* * *

 
Спустя неделю за накрытой
Поляной в «Пятнице 13»
Сидели гости Маргариты –
Тигран, вьетнамец, два канадца,
 
 
Иса, Муса, Умар, Оксана –
Крупье на «Александре Блоке»,
И некто Костя Челентано,
Певец шансона в караоке.
 
 
В пустом и полутемном зале
У них была не просто пьянка –
Они в тот вечер выпивали
За счастье Риты Деревянко.
 
 
А в это время в кабинете,
Где догорала сигарета,
За свет духовности в ответе
Иваныч наставлял поэта:
 
 
- Вот он какой, дружок мой Вова:
Устроил пир в честь этой клуши!
Не ссы, поэт, все будет клёво!
Прожги им, блядь, глаголом души!
 
 
Поэт Вулканов как-то нервно
Спросил, боясь возможной лажи:
- А кто меня представит, Герман
Иванович, кто слово скажет?
 
 
- Ты напиши, что хочешь вкратце
Вот здесь, на этой промокашке,
И чтобы долго не ебаться,
Я прочитаю по бумажке…
 
 
И через пять минут со сцены
Он произнес под гул банкета:
- Прошу вниманья, джентльмены,
Сейчас послушаем поэта!
 
 
И, звякнув вилкой по тарелке,
Добавил, отхлебнувши виски:
- Он сочинял для группы «Белки»
И для певицы Жанны Киски,
 
 
А также – Игорь Муруханов
На тексты Саши сделал много…
Встречайте – Александр Вулканов,
Как говорят – поэт от Бога!
 
 
Вулканов вышел к микрофону,
И там, прокашлявшись раз восемь,
Без предисловия с разгону
Он произнес: «Стихи про осень»!
 
 
- Осенний лист упал на гравий
Так обреченно, как на плаху.
Твое лицо в очков оправе
Я забываю…
 
 
- На хуй! На хуй!..
 
 
Поэт Вулканов оглянулся
На стол, смеявшийся безбожно
И, виновато улыбнулся,
Сказав: «Друзья, а тише можно?»
 
 
- Он кто? – спросила Маргарита, -
Поэт любви, поэт печали?
 
 
Вулканов промолчал…
- А мы то
Поэта, блядь, не приглашали!
 
 
Вулканов сдулся как-то сразу,
И, видно огорчившись очень,
Он обронил при этом фразу:
- На этом наш концерт окончен!
 
 
Поэт слетел со сцены молча,
Как будто раненая птица.
Ему хотелось, что есть мочи
Сбежать, запрятаться, укрыться…
 
 
Но Векслер, вышедший навстречу,
Сказал поэту удрученно:
- Мне очень жаль, но этот вечер
Не нашим был, определенно!
 
 
Я извиняюсь перед вами
За всю поэзию за нашу!
Я отомщу им не словами,
Я их, блядей, размажу в кашу!
 
 
Урою Вову, пиздорвана!
Размажу Маргариту, крысу!
За Блока, и за Шаферана,
И за Рубальскую Ларису!
Я уничтожу Вову-гада!
Меня так просто не обидишь!
 
 
- Иваныч, может быть, не надо?
 
 
- Не ссы, поэт! Сейчас увидишь!
И тут же дверь открыв в подсобку
Войдя нетвердою походкой,
Он вытащил во двор коробку,
Забитую «столичной» водкой.
 
 
И с громким криком: «За поэта!»
Он, как мясник, поднявший тушу,
Ударил об асфальт все это
И звон стекла порезал душу!
 
 
- Ты что, Иваныч, спятил? Вот как?
Ты дружбу так решил разрушить?
 
 
- Да, Вова! Хуй вам, а не водка!
Поэта надо было слушать!
 

    27.09.07.

Баллады

Баллада о неслучившейся любви

 
Адольф Соломонович Ножиков
Году в девяносто восьмом
Служил дрессировщиком ёжиков
В израильском цирке «Шалом»,
 
 
А девушка Леночка Ященко
Как раз той же самой порой
Работала в клинике Кащенко
Простой медицинской сестрой.
 
 
Смешливая, добрая, рыжая,
Алена любила врача,
Страдавшего паховой грыжею
Во время дежурств по ночам.
 
 
А он по причине опасности
Проделывать акт половой
Не мог медработнице, в частности,
Платить той же самой ценой,
 
 
Поэтому доктор уверенно
Использовал в этой связи
Портрет парикмахера Зверева
С обложки журнала «Зизи».
 
 
Издателю Зорику Жвания,
Конечно, не снилось во сне,
Что будет обложка издания
В дурдоме висеть на стене
 
 
В такой ситуации аховой,
Когда психиатр Семенной
С ладонью над грыжею паховой
Работал в ночи над собой
 
 
И думал о том, как в Японии
От бренных забот вдалеке
Японцы в любви и в гармонии
Вкушают сасими с сакэ,
 
 
И в лике цирюльника Зверева
Он видел в сладчайшем бреду,
Цветенье вишневого дерева,
Растущего в вешнем саду,
 
 
Укрытом от клиники Кащенко
Грядою загадочных гор…
И девушку Леночку Ященко
Он просто не видел в упор,
 
 
А в отблесках света ажурного
От тусклых больничных огней
Она с телефона дежурного
Звонила подруге своей,
 
 
В руке теребя, словно веточку
Кудрявых волос завиток,
Чтоб просто поплакать в жилеточку
О том, что не любит никто,
 
 
О том, что в течение месяца
У ней никого уже нет.
Вот разве что хочет повеситься
Из пятой палаты поэт,
 
 
Что ей назначает свидания
Под пальмой в японском саду,
Всегда завершая послание
Словами: «Не жди, не приду!»
 
 
Еще этот шизик из Нальчика
Ночами всем жару дает…
А доктор все ходит с журнальчиком
И даже не видит ее.
 
 
Но только была тем страданиям
Подруга не в силах помочь,
Поскольку с издателем Жванией
Она проводила ту ночь,
 
 
И счастье подруги, возможно бы,
Чирикало, как воробей,
Когда бы не дума тревожная:
«А сколько заплатит он ей?»
 
 
Поэтому глядя опасливо
В ночную оконную тьму,
Она была тоже несчастлива
В любви, что давала ему.
 
 
А утром, в разгар вознесения
Листвы, отдающей концы,
В Москву на гастроли осенние
Приехал израильский цирк.
 
 
В Москве, где артистов-художников
Полно, как бродячих собак,
Приезд дрессированных ежиков
Не вызвал особый аншлаг.
 
 
Пожалуй лишь Леночка Ященко
Наутро закончив дела,
Домой возвращаясь из Кащенко,
Случайно афишу прочла
 
 
И, стоя на маленьком дождике,
Неслышно смеясь про себя
Сказала: «Ну надо же, ежики,
Какая смешная фигня!»
 
 
И дрогнувшим тоненьким росчерком
Не зная сама почему
Увидев портрет дрессировщика,
Она улыбнулась ему.
 
 
Но в мире, где звездочкой светится
Любовь неземная в тиши,
Им не суждено было встретиться,
Как двум половинкам души.
 

Баллада о случайной любви

 
Мужчина Илья Николаевич Уткин
Работал в столичном Мосводоканале.
Он не был уродлив, хотя проститутки
Ему и за деньги порой не давали.
 
 
Он после работы не смел показаться
Ни в кинотеатре, ни в чьей-то прихожей,
Поскольку весь запах полей аэрации
Впитал он в себя всеми фибрами кожи.
 
 
Поэтому часто, кусая в кровь губы,
Он просто гулял, не мечтая о чуде,
В районе, где возле известного клуба
В ночи тусовались мажорные люди.
 
 
А стройная девушка Котова Нелли
В модельном агентстве «Вивендис петролиум»
Была, разумеется, фотомоделью,
Снимавшейся в клипах у Мумия Троля.
 
 
На кастингах, что ежедневно бывали
Для всяческих съемок больших или малых,
Ее, как модель, никогда не сливали,
А даже напротив, снимали в журналах.
 
 
Она разъезжала на красной «феррари»,
На малолитражной, но очень прикольной,
Которую ей подарил ее парень,
Работавший старшим курьером в «ЛУКойле».
 
 
И вот, после кастинга в «Дикой гвоздике»
Она направлялась в тусню на танцполе,
И песня дуэта Алсу и Энрике
Привычно звучала в ее магнитоле.
 
 
И тут перед ней в городской карусели
Мужской силуэт промелькнул возле арки,
И еле успела несчастная Нелли
Педаль тормозную нажать в иномарке.
 
 
Да что ж вы, не видите, едет машина! –
Она закричала подобно белуге,
И вдруг осеклась, увидав, как мужчина
Застыл перед ней в неподдельном испуге.
 
 
Илья… - он сказал, уронив сигарету.
Она обронила в ответ:
- Извиняюсь…
Я, в общем-то, с кастинга, в общем-то, еду,-
Зачем-то она уточнила смущаясь.
 
 
Садитесь…- он сел. – Вам куда? – Я не знаю…
И сколько б еще продолжался театр,
Но через секунду, того не желая,
Она надавила на акселератор…
 
 
Они по Москве на машине летели
Сквозь лица, что были темны и угрюмы…
Она говорила, что ей надоели
Все эти духи и все эти парфюмы,
 
 
Что вот, повстречался мужик, в самом деле,
Который не пахнет «картье» и «шанелью»…
А он наблюдал за коленкою Нелли,
За голой ногой под приборной панелью.
 
 
Стеснительный дождь моросил на бульваре,
Слегка освежая усталые вязы…
Она отдалась ему прямо в «феррари»,
Истошно крича непристойные фразы.
 
 
Но дождь все сильнее стучал по кабине
И утро сгущало свинцовые краски…
Ее ожидали друзья в «Цеппелине»,
Его – полбутылки молдавской «фетяски».
 
 
Была ли любовь у Ильи и у Нелли?
Была ли их встреча наполнена светом?..
Он в Яузу бросится ночью в апреле.
Она никогда не узнает об этом.
Про Хулио
 
 
Солнце в поднебесье занавесилось
Давними страданьями и болями.
Хулио приехал ты, Иглесиас,
Со своими сольными гастролями?
 
 
Слушая твои хиты слащавые
Грусть-печаль свою забыть смогу ли я?
Нынче девки ходят все прыщавые
Оттого что не дают нам, Хулио.
 
 
А ведь было время, не пригрезилось,
Бледные, как бабочки-капустницы,
От одной фамилии - Иглесиас -
В обморок ложились первокурсницы.
 
 
Без вина, наркотиков и курева,
Не прося за это даже денежки…
- Хочешь, я тебе поставлю Хулио? -
Говорил я при знакомстве девушке.
 
 
И она читала, как Экклезиаст,
Моего намека откровения.
Хулио приехал ты, Иглесиас?
Поздно останавливать мгновения.
 
 
Поздно мне не высыпаться сутками
И ходить с прической Джорджа Ровалса.
Встретил я тут как-то бабу с сумками
И, столкнувшись с ней, не поздоровался.
 
 
А ведь вспомнил: улица Мантулина,
Мятая кровать, бутылка красного,
У меня на шее загогулина
От ее засоса безобразного,
 
 
Шумный гомон уличного улея,
Бьющий через форточку по темени
И как будто с неба голос Хулио:
- Не теряй, дурак, напрасно времени!
 
 
Только в жизни чаще получается
На любовь нелепая пародия.
Крутится пластинка и кончается
Песенки слащавая мелодия.
 
 
Ты прости меня, моя любимая!
Больше негде черпать вдохновения.
Обосралась почта голубиная.
Поздно останавливать мгновения.
 
 
Солнце в поднебесье занавесилось
Облаков дырявыми конвертами.
Хулио приехал ты, Иглесиас,
Со своими сольными концертами?
 

Про Энрике(Хулио - 2)

 
Опять отбрасывает блики
Сиянье звездного лица.
Зачем приехал ты, Энрике:
Позорить своего отца?
 
 
Твой знаменитый папа Хулио
Хоть брал на душу этот грех,
Но не позорил, как сынуля,
Родимый свой эстрадный цех.
 
 
А ты погнался за успехом,
Не покорив и Брайтон-бич.
Зачем ты в наш колхоз приехал,
Энрике Хулиевич?
 
 
И почему карманный кукиш
Ты прячешь в песне «Байламос»,
Когда девчонкам нашим пудришь
Их неокрепший, глупый мозг?
 
 
Ты все прекрасно понимаешь,
Но закосивши под фирму,
Стоишь, поешь, не отвечаешь…
А я-то знаю почему!
 
 
Когда при всех, давясь куплетом,
Глотая лживую слезу,
Ты вышел к публике дуэтом
С татарской девочкой Алсу,
 
 
Известно, из какого стойла
Ты уводил ее, блудник,
И нефтедоллары «ЛУКойла»
Тебе мерещились в тот миг!
 
 
С циничной похотью гурмана
Тогда взирал ты на Алсу,
Как посетитель ресторана,-
На антрекот или азу.
 
 
Не спорю, что у нас, в России,
Не все, конечно, на мази:
Растрачена былая сила,
Былой авторитет в грязи,
 
 
Но это же не значит, братцы,
Что нас купив, как колбасу,
Энрике может ковыряться
В секретах имени Алсу?
 
 
Не зря же пресса отмечает,
Певице воздавая дань,
Что это имя означает:
Нефтепровод Москва-Казань.
 
 
И по тому нефтепроводу
Как хит-парад по MTV,
Течет к российскому народу
Святая правда о любви.
 
 
А все Энрикины рыданья
Обманны в сущности своей,
Но гордость и самосознанье
У русских девушек сильней!
 
 
И сладострастные их крики
Не для фальшивого певца.
Зачем приехал ты, Энрике,
Позорить своего отца?
 

Обращение деревенского парня Василия к прогрессивному человечеству (Хулио - 3)

 
Я к вам пишу промеж делами
Из головного леспромхоза,
Чтоб знали вы, какая с нами
Случилася метроморфоза.
 
 
Живу я стало быть, херово,
В деревне среди пчел и ульев.
Мой дед – Петров и мать – Петрова,
Ну а моё фамилье – Хульев.
 
 
Мне мать про батю говорила,
Рассказывая популярно,
Что он работал на Курилах,
Ну, в смысле, летчик был полярный.
 
 
Любил футбол, любил корриду,
И по душевному порыву
Возил пингвинам в Антарктиду
Свежемороженую рыбу.
 
 
Летал и с килькой, и с сардиной,
В поставках соблюдая график.
Полгода дрейфовал со льдиной,
Ну и замерз на льдине на фиг.
 
 
Над фоткой, занесенной пылью,
Твердила мать: «Гордись им, Вася!»
А я все думал про фамилью:
Откуда, блин, она взялася?
 
 
По отчеству я – Эспаньолыч,
Отец испанского был пола,
Но вкалываю я, как сволочь,
А не как отпрыск Эспаньола.
 
 
Зато играю на баяне
Латинский танец хабанеру.
Вживую пальцами хуярю,
Не то, что звезды – под фанеру.
 
 
Еще пою про кукараччу
(её у нас в деревне знают).
Я эту песню так херачу,
Что в доме стекла вылетают,
 
 
И штукатурка между стульев
Слетает с потолка, как перхоть.
Но почему фамилье – Хульев:
Ну хоть убей, не мог я вьехать!
 
 
И вот однажды в хмурый вечер,
Когда весна дождем дристала,
Зажгла моя маманя свечи
И фотку батину достала.
 
 
Грешно, конечно же, смеяться:
На фотке, вынутой из шкафа,
Он сам себя держал за яйца
И пел, зажмурившись от кайфа.
 
 
Я сел, упершись в стол локтями,
Сложив свои мозги в кулёчек:
 
 
- Неужто это мой батяня?
Выходит, мама, он не летчик?
Не зря я всё-тки волновался,
Видать, в пушку у бати рыло?
 
 
- Ты сам об этом догадался.
Я ничего не говорила.
Но час настал, я рву, сыночек
Все нити в этой паутине:
 
 
Отец твой жив, и он не летчик,
И он не замерзал на льдине!
 
 
В московскую Олимпиаду,
Когда еще была в расцвете,
Я торговала лимонадом
В одном гостиничном буфете.
 
 
И вот однажды на закате,
Когда я кассу сдать хотела,
Он в наш буфет зашел некстати,
И я, как дура, обалдела.
 
 
И, вспомнив, как у канареек
Дрожат от возбужденья лапы,
Я горсть растерянных копеек
При этом уронила на пол.
И до сих пор перед глазами
Его лицо с его губами,
Поющими: «О, мами, мами,
О, мами блю, о, мами, мами…»
 
 
Он был красивый, сильный, бойкий,
Глядящий трепетно и томно…
И все же, на буфетной стойке
Нам было очень неудобно.
 
 
Как неудобно было, впрочем,
Тебе признаться, мой котенок,
Что твой папаша был не летчик,
А гастролер, артист, подонок.
 
 
Сейчас, когда я горько плачу,
Что во грехе ты был нагулен,
Я вспоминаю про мучачо,
Про твоего папашу Хулио.
 
 
Конечно, твой папаня – сволочь.
Но пусть судьба не задалася,
Зато теперь ты – Эспаньолыч,
Зато теперь ты – Хульев, Вася!
 
 
Теперь тебе открыта тайна,
Чтоб в душу нам никто не капал.
Живи, дитя любви случайной
И знай отныне, кто твой папа!
 
 
Я сразу подскочил на стуле,
И в тот же миг зашелся в крике:
- Я - сын Иглесиаса, Хульев,
А не какой-то там Энрике,
 
 
Который задницей виляет,
Как будто киллер – пистолетом.
И что себе он позволяет?
С самой Алсу поет дуэтом!
 
 
Бездарный, наглый самозванец,
Который не поет, а лает.
А я живу, как оборванец,
И папа обо мне не знает.
 
 
Прошу вас, люди, помогите,
(кто мне помочь, конечно, в силе)
Иглесиасу там скажите,
Что, дескать, сын его Василий
 
 
Не растерял талант по пьяни,
А сохранив любовь и веру
Еще играет на баяне
Латинский танец хабанеру!
 

Про Анну

 
Это было в Ницце или в Канне,
Или это был другой курорт,
Теннисистка Курникова Аня
Выходила вечером на корт.
 
 
Месяц плыл по небу серебристо
И качались плавно, как весы,
Дорогие, долларов под триста,
Сшитые Юдашкиным трусы.
 
 
Груди идеального объема
Целились сосками в небеса
И трусов касалась окоема
Золотая русская коса...
 
 
В то же время где-то в Коста-Рике,
Загоняя публику в экстаз,
Пел артист Иглесиас Энрике,
Конченный латентный... ловелас.
 
 
Пел как будто о своих страданьях,
С чем он в жизни вряд ли был знаком,
А спортсменка Курникова Аня
Думала в то время о другом.
 
 
Думала о том, как грациозно
Устремляясь прямо в облака,
Полукруг опишет в небе звездном
С теннисной ракеткою рука,
 
 
И она рукой своей атласной
Красоту закатную затмит...
"Задержись, мгновенье, ты - прекрасно!"-
Небеса воскликнут в тот же миг
 
 
И добавят: "Анна, понимаешь,
В этот ослепительный момент
Ты собою нам напоминаешь
Матери-Отчизны монумент,
 
 
На который взглянешь - и по коже
Пробегает радость и покой.
Только ты красивей и моложе
Статуи над Волгою-рекой.
 
 
Губы цвета зреющей брусники,
Ясный взор красивых синих глаз...
На фига, скажи, тебе Энрике,
Конченный латентный ловелас?"
 
 
И спортсменка Курникова Аня
Вспомнила за пеленою слез,
Как она мечтала, лежа в ванне
О певце по кличке "Байламос",
 
 
Как она ждала того мгновенья,
Чтобы он прижал ее к себе,
Как потом от перевозбужденья
Появился прыщик на губе,
 
 
Как она врачей звала на помощь,
От досады рухнув на кровать,
И в конце концов, как эта сволочь
Отказался Аню целовать.
 
 
А она с такой натурой тонкой
И с ногами от самих ушей
Все ждала и верила в подонка
С грязными желаньями в душе?
 
 
Этот сладкий голос, этот шепот
Этот нимб, светящийся над ним...
Да пошел в конце концов он в жопу
Вместе с папой Хулио своим!
 
 
Надо было на хоккейной теме
Завершить проблему, наконец.
Хоккеист хотя не академик,
Все равно получше, чем певец,
 
 
Что со сцены не поет, а дрищет
Только в микрофон и через рот...
Обнаружил, видите ли прыщик,
На себя бы посмотрел, урод!
 
 
Так что получай, скотина, сдачи!
Мне любовь такая ни к чему!.."
И она, подбросив в небо мячик,
Шваркнула ракеткой по нему.
 

* * *

 
"Ты лети, лети, мой желтый мячик -
Символ наших теннисных побед,
Накажи безжалостного мачо!" -
Повторяла девушка вослед.
 
 
И со свистом авиаснаряда
Через весь Лазурный бережок
Полетел с шальною чайкой рядом
Теннисистки желтенький дружок.
 
 
Он летел через моря и горы,
Над полями сплетен и молвы
Через горнолыжников Андорры,
Через гандболистов из Литвы,
 
 
Через Барселону, Лондон, Химки,
Через косметологов-врачей,
Через жениха Мартины Хингис,
У которой не было прыщей,
 
 
Через обнаглевших папарацци,
Ждущих вести с боевых полей,
Через истребитель F-16,
Через стаю белых журавлей,
 
 
Встречному дождю и ветру в пику
Что хлестали мячик по лицу -
Прямо в государство Коста-Рику,
Прямо в лоб несчастному певцу!
 
 
И, отрикошетив от Энрике,
Закатившем в ужасе глаза,
Над толпою, что забилась в крике,
Анин мячик полетел назад.
 
 
И пока над морем и над сушей
Возвращался он к себе домой,
Расцветали яблони и груши,
И плыли туманы над рекой,
 
 
И в траве кузнечики трещали,
Очищая пением сердца…
А лицо певца пошло прыщами,
Вся физиономия лица.
 
 
Зря Энрике мазал клеросилом
Воспаленный кожный свой покров,
Зря обидел он красу-Россию
С золотой косою до трусов,
 
 
Потому что в Ницце или Канне,
Прославляя наш российский спорт,
Теннисистка Курникова Аня
Покидала на рассвете корт,