Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

О пляска пальцев погони,
Где рощи в упряжке ветра -
Как скалящиеся кони.
 

* * *

 
Шли мы лесами и кручами горными,
Шли берегами студеных озер,
Чтоб меж камнями оплавленно-черными
Дымчато-синий увидеть простор.
 
 
Трудно с пространством недвижимым справиться,
С чащами леса, с камнями, с песком,
Чтобы от косности здешней избавиться
В вечно текучем пространстве морском.
 
 
Трудно пройти через землю постылую,
Ту, что без счета границ родила,
Чтоб безграничность великою силою
В душу и в плоть через очи вошла.
 
 
Скальд, поспеши, чтоб со здешнею гаванью
Нынче расстаться тебе удалось:
К дальнему Западу в трудное плаванье
Не уходил еще Кетиль Лосось.
 
 
От неподвижности, дух угнетающей,
Поторопись к побережью земли -
Конунга Харальда люди пока еще
В тихих фиордах смолят корабли.
 
 
Жаждою воли к волнам увлекаемый,
К спешному шагу себя приневоль -
Кузницы викингов звон несмолкаемый,
Взвизги железа взывают оттоль.
 
 
Если же клики заслышишь прощальные,
Если завидишь отплытье, - тогда
Песню зачни, чтобы отзвуки скальные
Перенесли ее вмиг на суда.
 
 
И превозмогут пловцы нетерпение
Радостно бросить юдоль берегов,
Только заслышат призывное пение,
Опередившее немощь шагов.
 
 
Взвейся же, песнь, заозерная узница,
Зыком призывным наш гнет размечи -
Грозного конунга звонкая кузница,
Знаю, и нам закалила мечи.
 

* * *

 
Сквозь снеговую бахрому
Как бы подмигивают зданья.
Им ведомо: я их возьму
Для чувственного обладанья.
 
 
Люблю я быть в толпе один -
Там, где расплавленная смальта,
На лед стекая из витрин,
Его проела до асфальта.
 
 
Я хаотично движусь там,
Подвластен странному хотенью,
Преследуемый по пятам
Своей аляповатой тенью.
 
 
И вдруг закладываю крен
С улыбкой похотливо-сладкой,
Чтоб каменные струпья стен
Ощупать в уголке украдкой.
 
 
Гляжу я с нежностью во тьму:
Она, дома макая в битум,
Узор выводит по нему,
Слезящихся кристаллов ритм.
 
 
Облюбовав себе крыльцо
При выходе из магазина,
Гляжу я в каждое лицо
С бесцеремонностью кретина.
 
 
В дымок витринного стекла
Я влипнуть норовлю щекою,
Чтоб гладь холодная текла
В меня, как вещество покоя.
 

* * *

 
В белизну этой будничной рани
Я гляжу, как запойный кутейник.
Облетевшая липа в тумане
Возвышается, как муравейник.
 
 
Я свободен, но мне неизвестно,
Как воспользуюсь этой свободой,
Если в мире все мутно и пресно,
Как в воде с разведенною содой.
 
 
Жалкий опыт лежит за спиною:
Те, что пройдены в юные годы
И по пальцам сосчитаны мною, -
Все пути приложенья свободы.
 
 
Так безжизненны стен вертикали,
Так асфальт подметенный бесплоден,
Что себе я втолкую едва ли:
Ты свободен, свободен, свободен.
 
 
И паденье листа по спирали,
Отрицая такую возможность,
То внушает, что хуже печали:
Безнадежность, одну безнадежность.
 

* * *

 
Опара зелени взошла,
В ней вязнул груз пятиэтажек,
Круглились кленов купола
С системой веточных растяжек.
 
 
С них листья массой плоскостей
Срезали мелкие сегменты,
И было все - набор частей,
Слагаемые, элементы.
 
 
И утомленно в забытьи
Я прикрывал глаза под солнцем,
Но вспархивали воробьи
Порой пузатым веретенцем.
 
 
И, быстро проясняя взор,
Я видел ветра продвиженье.
Частей разрозненных набор
Им приводился в сопряженье.
 
 
Бутыль зеленого стекла
Толчками в кронах проливалась,
А на асфальте тень жила
И полной рюмкой колебалась.
 
 
И кто-то брел издалека,
Листву расплескивал стопою,
И вереницей облака
За ним тянулись к водопою.
 
 
Объединялось естество
Сверх внутренних разграничений -
Вот так приходит торжество
Венцом для творческих мучений.
 

* * *

 
Скакал проселком отдаленным
Автомобиль, махая саблей;
Коровы над лужком зеленым
Висели группой дирижаблей;
 
 
Меж вётел озеро застыло -
Точь-в-точь поднос цветной капусты;
Пейзаж подтачивали с тыла
Гуденья, шорохи и хрусты.
 
 
И зренье грузно облетало
Квадраты севооборота,
Где бесконечность отдыхала, -
Но шла сама ее работа.
 
 
И в неподвижном запустеньи
Пространства силы не почили, -
И борону огромной тени
Волы небесные влачили.
 
 
И та же мощь в меня вселялась
Бесстрашием и постоянством,
Которая осуществлялась
В самом бездействии пространством.
 

* * *

 
Мой взгляд утопает в темнеющих видах,
Где тьму распыляют межлистные норы.
Вечерние травы - как замерший выдох,
Как шепот затихший, живут их узоры.
 
 
Пиявицей сумерки к взору припали,
И зренье теряют безвольные вежды,
И в толщу затишья с предметов упали
Движенье и звук, как обуза одежды.
 
 
И просится сердце в затишье природы,
Чтоб скрыться, как птица, в межлистном провале,
Чтоб листьев ночных многослойные воды
Нежданно и нежно его овевали.
 

* * *

 
Весь двор мне виделся с балкона
(А взгляд мой чрезвычайно меток)
Дырявой кисеей зеленой,
Обвисшей на распялках веток.
 
 
Где кисти с краю колыхало
Воздушною струею слабой,
Автомашина отдыхала,
Как помесь жужелицы с жабой.
 
 
А лапы липы были плоски,
Как ряска темного болота,
В них вязли птичьи отголоски -
И вновь чеканились без счета.
 
 
С коробчатых уступов зданья
Сходил мой взгляд, безмерно зорок,
Для сладостного обладанья
Всей совокупностью задворок.
 
 
И чтобы мне полнее вникнуть
В надежность стен родного дома,
Хотел прохожих я окликнуть,
Хотя мы были незнакомы.
 

* * *

 
Беззвучно вопит чапыжник,
Скрутившись хвостом дракона,
И прядает, словно лыжник,
Ручей по уступам склона.
 
 
Откоса нависший гребень
С лилово-зеленой чащей
Обметан в утреннем небе
Незримой нитью блестящей.
 
 
И там, над осыпью звонкой,
Под листьями грубой ковки,
Порхает солнце суконкой
По стали моей винтовки.
 
 
Из-под корявой кущи
Ружье головкой змеиной
Кивает низость везущим
Сюда из душной низины.
 
 
Речения приговора
Я слышал в обвальном гуле.
Здесь вашей дороге в горы
Предел полагают пули.
 
 
Я - действие, я - хранитель
Нездешнего правосудья.
Пускай придет осквернитель
Безмолвия и безлюдья,
 
 
Чтоб на тропе скалистой,
На сдавленном перевале
Смеялся над смертью выстрел,
А горы громко зевали.
 

* * *

 
Я слышу в квартире побежку мгновений,
Бегущих, как мыши, на нижний этаж.
Обнявши охапку моих отражений,
Присел от натуги зеркальный трельяж.
 
 
И видит из створок, как из-за кулисы,
Колодою карт развернувшийся лик,
Что время мое убегает, как крыса,
Которую паводок в доме застиг.
 
 
Здесь, вместе с квартирой мой мозг затопляя,
Безмолвно и жутко растет тишина,
Застылостью бликов мой взгляд оцепляя,
Перпендикулярами окружена.
 
 
О лете шумящем окно мне напомнит,
Но выйду в аллею - и кажется мне,
Что я лишь сосуд для молчания комнат,
Где глохнут немедленно звуки извне.
 
 
Листва - словно грота прибрежного своды,
Текучие блики змеятся по ней,
И вторит асфальт, словно гулкие воды,
Шагам, - словно каплям, упавшим с камней.
 

* * *

 
Всё свет затопил предвечерний
Ласкающе-теплой волною.
Плывут его гладью безмерной
Домов и деревьев каноэ.
 
 
Раскатисто голубь захлопал
Крылами на чьем-то балконе.
Заслушался ветер, как тополь
Играет на аккордеоне.
 
 
Игрушечны линии зданий
В небесной пленительной сини,
И отзвуки детских ристаний
Летают, как птицы в теснине.
 
 
Мне все эти игры знакомы,
Но только не знают ребята,
Что, выйдя из этого дома,
И я здесь резвился когда-то.
 
 
И так же, меняя без счета
Забавы с былыми друзьями,
Не знал я, что, сгорбившись, кто-то
Следит со скамейки за нами.
 

* * *

 
Уходит дождь, и над сутулой
Его спиной курится нимб,
И солнце рыбиною снулой
Всплывает в небе вслед за ним.
 
 
Всплывает, - выплеснутым блеском
Всё заливая добела,
И лишь за дальним перелеском
Патина ливня не сошла.
 
 
Дубы - комки зеленой глины -
Блестят под влажной хваткой дня;
Уходит дождь через равнины,
Полой касаясь ячменя.
 
 
Боится взгляд остаться нищим -
И мы чего-то взглядом ищем
По хуторам в лепных дубах,
По сосняковым городищам
И в расшатавшихся хлебах.
 
 
Все части видимой картины
То связывает воедино,
Что ей не даст уйти, истлеть,
То, что живет в любой детали,
Бежит до самой крайней дали:
Догнать, замкнуть, запечатлеть.
 

* * *

 
Разила высота, как гром,
Висели в дымке корабли,
Вода дымящимся ядром
Сидела в черепе земли.
 
 
Вращенье сферы водяной
Вдруг постигал смущенный взор,
А ось вращенья подо мной
Чуть сотрясала масса гор.
 
 
Так чувства ширились мои,
Что в страхе взгляд я отводил
Туда, где дробью муравьи
На хвойный сыпались настил.
 
 
Зной наподобие хруща
Трещал в сомлевшем сосняке.
Перелетали, трепеща,
Станицы волн при ветерке.
 
 
На сколе горные леса,
Как соль, дышали белизной;
Как синий бык, ее лизал
Размеренно и нежно зной.
 
 
Как рукоять, в руке моей
Дрожал сосновый ствол кривой,
Оплетший проводом корней
Тяжелый стержень мировой.
 

* * *

 
С утра я гуляю садом,
Играю резною палкой.
Собачка прыгает рядом,
Схожая с креслом-качалкой.
 
 
В траве, как ладони на роздыхе,
Листва, - как свалка оваций.
Видно, как в дымном воздухе
Частицы солнца роятся.
 
 
Я быть стариком согласен:
Пусть в муках плоть усыхает,
Но мир так радостно ясен,
Как только боль утихает.
 
 
Окрестность ломкая, мелкая,
Деревьев пустые кроны;
Пушистою рыжей белкою
Курятся дальние склоны.
 
 
Не так уж мало осталось,
Ибо много открылось.
Неприхотлива старость,
Берущая все как милость.
 
 
И ныне мне удивительно,
Какой я взыскан удачей:
Похлопываю снисходительно
Брюшной бурдючок собачий
 
 
И вижу, словно картину:
Мы с собачкою двое,
Забор, провода, рябина,
Солнце - как меховое.
 

* * *

 
Котельной покидая гул,
В кусты, в прохладу
На принесенный кем-то стул,
Кряхтя, присяду.
 
 
Траву протершая, бежит,
Петляя, тропка,
Сюда, где бешено дрожит
Во мраке топка.
 
 
Трясется угольный тупик
В пылу распада.
Как хорошо, что я старик:
Мне всё - отрада.
 
 
Сквозь листья солнце облекло
В подобье сетки
Бутылок битое стекло,
Сухие ветки.
 
 
В траве - соцветия лучей
На склянках праздных
Под стенами из кирпичей
Мясисто-красных.
 
 
Недалеко уже конец,
Близка развязка,
Но пахнет пряно, как чебрец,
Во мраке смазка.
 
 
Чему ни приписать добро,
Годам, недугу ль,
Но копится, как серебро,
В подвале уголь.
 
 
Теперь мне нечего просить,
Теперь я зорок.
Я жизнь сполна могу вкусить
В тиши задворок.
 
 
Но ничего не повторять
Из прежней боли,
Лишь черным ногтем ковырять
Свои мозоли.
 

* * *

 
Скончаются праздники ночью
И оттепель ночью умрет,
И влаги последние клочья
Морозный рассвет уберет.
 
 
Как в мыле - строений уступы
И весь переулок кривой.
Сосулек буддийские ступы
Подвешены вниз головой.
 
 
Как гомон застолья, умолкло
Течение талой воды,
Остались лишь мыльные стекла,
Морозной уборки следы.
 
 
Утыкали рвоты цукаты
Усохших сугробов безе,
И капель иссякли раскаты
В невольной морозной слезе.
 
 
И в небе холодном и ясном
Увидишь лишь бездну тоски,
И холод мучительным спазмом
Столице сжимает виски.
 

* * *

 
Всё выглядит так незнакомо,
Морозом схватившись с утра.
Деревьев недвижных изломы
Заполнили чашу двора.
 
 
Над снегом, над плоскостью белой,
Обставленный охрой стенной,
Деревьев каркас омертвелый
Висит в пустоте ледяной.
 
 
Я с этим пейзажем в союзе,
Мне нравится холод его.
Так сладостна гибель иллюзий,
Холодной тоски торжество.
 
 
Когда холода просветлений
Смогли все былое облечь,
Обуза ненужных стремлений
Упала с натруженных плеч.
 

* * *

 
Мудро-насмешливо, чуть свысока
Я говорю с неразумной толпой, -
Кто же заметит, как в сердце тоска
Переплетается с болью тупой.
 
 
Пляшет в глазах и дрожит на устах,
Веки щекочет проказливый смех,
Ловко скрывая, как мучает страх,
Как я устал от всего и от всех.
 
 
Я улыбаюсь - а зубы в крови;
Громко шучу - чтоб тайком умолять:
<Сердце, истертую упряжь не рви,
Мы не свезли еще должную кладь>.
 

* * *

 
Для глаза приятных здесь нет ощущений -
Район поражен асимметрии хворью.
Большие коробки производственных помещений
В беспорядке расставлены по заводской территории.
 
 
Застыли железного хлама охапки,
Прилеплены к ним в виде лестниц и переходов.
Клубятся трубопроводы в удавьей хватке -
Уродливо вздутые вены заводов.
 
 
В лабиринте складов, цехов, заборов,
Где так хаотично все расположено,
Локомотив, смиряя свой норов,
Всего сторонясь, ползет осторожно.
 
 
Решетчатых окон слепые плоскости
Своим равнодушьем меня не смутят,
Пусть антенны, как гребни из щучьей кости,
Мелко дрожа от подавленной злости,
Выдирают шерсть из небесных стад.
 
 
Шлакобетон со мрамором храма
Ничем не схожи, но эти стены,
Словно Кааба, хранят упрямо
Память, которой не сыщешь замены.
 
 
Железнодорожная насыпь в снегу шелудивом
Покрыта свищами следов оплывших,
И в сердце смятенье, как в небе дождливом -
Не это ль следы здесь ранее живших?
 
 
Доски заборов, жесть водостоков,
На пустыре - сталь конструкций портального крана, -
Помните ль руки юных пророков,
Смутно вещавших, умолкших рано?
 
 
Мой район, я тебя никогда не покину,
Твое убожество не прокляну.
Динамик, хрипи: <Остановка <Медина>,
Конечная, <Мекка>, через одну>.
 

* * *

 
Обильною листвой осенена помойка,
Контейнер - словно трон, где царствует отброс,
И липкий, мыльный дух здесь обитает стойко,
Как будто сотканный из гула цепких ос.
 
 
Асфальт, уложенный когда-то в этом месте,
Теперь в буграх - из них комками зелень прет,
И если банку пнуть, то хриплый дребезг жести
В шуршании травы почти тотчас замрет.
 
 
Мне с детства ведомо - чтоб в тень кустов укрыться,
С асфальта на тропу здесь надобно свернуть,
Что вдоль бетонных плит заброшенных змеится,
Стремясь контейнеры пугливо обогнуть.
 
 
Канава старая проложена за ними;
В наносах дождевых у корневищ куста
Искрится мухами, как блестками цветными,
Свалявшаяся шерсть издохшего кота.
 
 
А там, в кустах, присесть на ящик, утвержденный
На глинистой земле меж пробок и рванья,
И весь асфальт двора, жарою отбелённый,
Из полутьмы моей как сцену вижу я.
 
 
Из-за кулис войдет компания большая,
Так дерзко в тишине их возгласы звучат,
И мнится - это я, двор смехом оглашая,
С друзьями прохожу, но - десять лет назад.
 

* * *

 
Октябрь придет и разъярит,
Как мокрых псов, порывы стужи,
И снова дизель засипит,
Расцвечивая маслом лужи.
 
 
И мрак опустится сырой,
Огней зажгутся вереницы,
И за стеклом внутри пивной
Столпятся мертвенные лица.
 
 
И будут пьяные орать,
Передвигаться бестолково,
Ворочаясь в грязи, стонать,
Приподниматься, падать снова.
 
 
Шипя, несется грузовик, -
Какой беглец теперь споткнется?
Кому еще в последний миг
Сырой асфальт в глаза метнется?
 
 
В свирепом мраке тупика
У кабака или вокзала
С глухим щелчком из кулака
Клинка выскакивает жало.
 
 
Как просто кровью здесь истечь
Промозглым вечером субботним!
Свистки погони, как картечь,
Раскатятся по подворотням.
 
 
Кому послышится потом
Крахмального халата шорох
И трепет ламп под потолком
В больничных бледных коридорах?..
 
 
Пусть город бесится сильней,
Огни нагромождая зыбко, -
Чем злее осень, тем нежней
Моя жестокая улыбка.
 
 
Меня непросто запугать -
Зловещею вечерней тенью
Я выхожу, чтоб снова стать
Частицей вашего смятенья.
 

* * *

 
Под кроной яблони, угласто-комковатой,
Сарайной крыши толь нагрелся и обмяк.
На нем, как будто пар, жары вернейший знак, -
Кристаллов крошечных налет шероховатый.
 
 
Нестройный ксилофон бесчисленных заборов
Травой и листьями забился и заглох,
И духота подчас выказывает норов,
Из зелени густой выщелкивая блох.
 
 
Глотками пьет листва мед золотистых пятен;
Пыльцой серебряной подернули года
Сараев сохлый тес, и голубей стада
Дремотным пением томят из голубятен.
 
 
В сияньи праздных рельс путь железнодорожный,
Как от дыхания, размеренно-волнист,
И с насыпи его весь план трущобы сложный,
Весь хламный лабиринт увидит машинист.
 
 
Но он, чей конь страшит окрестные низины
Одним дыханием безудержным своим,
Не разглядит с высот, гордец и нелюдим,
Всей прелести трущоб в обширности картины.
 
 
Не видно свысока тех уголков укромных
У стен рассохшихся, где властвует лопух,
Где проросло былье из куч металлоломных, -
Местечек, что родством приковывают дух.
 
 
Лети же, машинист, крушитель расстояний,
По праву сильного всем миром овладей, -
В трущобе при путях, с поэзией моей
Себе мы поприще открыли для исканий,
Мы тысячи миров здесь прозреваем с ней.
 

* * *

 
На перекрестке в светофорной пробке
Автомобили личные так робки,
А самосвал к ним сзади подползает
И над кормой блудливо нависает.
Замешкается кто-то в тесном стаде -
И свет слепящий сразу хлынет сзади,
И в ритме вспышек, с бессловесной прытью
Как бы вершится странное соитье.
 
 
А я смеюсь из темных подворотен,
Как лев, могуч - и словно дух, бесплотен;
Как лев, я мчусь бесшумными прыжками
Заснеженными тихими дворами
И там крадусь, где льет на снег румяна
Пульс дребезжащих окон ресторана;
Через сугробы и нагие ветки
На отдых рвусь к детсадовской беседке,
Где видят лишь бездомные собаки,
Как светится лицо мое во мраке.
 
 
В шатре огней и в уличном круженье
Не услыхать далекое движенье.
Недаром здесь скрываюсь и молчу я -
За тыщи снежных верст весну я чую.
Не скрыть морозному великолепью
Того, что зреет за безмерной степью,
Где редкие огни поживой скромной
Холмы катают по ладони темной.
Уже сытнее делается воздух
И овцы-облака пасутся в звездах,
А кошка, сгорбясь на помойном баке,
Все смотрит на лицо мое во мраке.
 

* * *

 
Конторские стены безжизненно-серы,
Но я погляжу - и отмечу с любовью:
К ним лепятся густо кондиционеры,
Похожи на ульи и птичье гнездовье.
 
 
Сверну по дорожке за угол конторы -
И шумом хозяйственным все оживится:
Как пчелы, гудят здесь электромоторы,
Резец над металлом щебечет, как птица.
 
 
Иду лабиринтом фабричных кварталов,
Где цех - как собор, чья торжественна месса:
Вещают здесь преображенье металлов
Органные вздохи кузнечного пресса.
 
 
И пусть, гидравлической мышцей блистая,
Промышленность тяжкую длит литургию, -
Под курткой любовь, как птенца, укрывая,
Вступлю я в места, для меня дорогие.
 
 
На ящик присев в достопамятном месте,
Где кабель свернулся в траве отсыревшей,
Где, смяты, ржавеют полотнища жести
И шатко склонился забор поседевший,
 
 
Где стая листвы перелетной осенней
Обсела кустарника голые прутья,
Слежу за ползущей над сбродом строений,
Волокна теряющей облачной мутью.
 
 
Мы некогда здесь же сидели с друзьями,
Но в сочной траве извивалось лениво
Дыханье жары золотыми ужами,
И не были листья по-птичьи пугливы.
 
 
Они рассыпались медовым фонтаном,
Чириканье птичье ручьем источали.
Как юность, мудры, - мы за спором пространным
Того, что мы счастливы, не замечали.
 
 
И ржавчина шероховатая эта,
И путаность трав нашу юность впитали.
Любовь, ты присвоишь любые предметы
На чахлых задворках в фабричном квартале.
 
 
И я на побелке построек дворовых
Увижу - недаром же были дожди:
Сплетение трещин, от влаги лиловых,
Похоже на вены на женской груди.
 

* * *

 
В автобус ночной как в теплицу войду,
Где в белой листве - испарения стужи;
Меж лапчатых листьев вгляжусь на ходу
Во тьму, что играет огнями снаружи.
 
 
В ущельях уступчатых явит мне тьма,
В игольчато-циркульном свете фонарном
Знакомые скверы, деревья, дома,
Но чем-то неведомым, чем-то кошмарным.
 
 
И вновь я пойму, что не в силах понять
Закон, по которому прежние вещи
Смогли несказанную суть воспринять
И сделались так отрешенно-зловещи.
 
 
Я вновь перемену постичь не готов,
С которой по-новому в сумраке живы
Шеренги сугробов, деревьев, кустов,
Пустынная вытянутость перспективы.
 
 
И даже припав к этим зимним камням,
До срока я буду расслышать не в силах,
Как цедится жизнь, непонятная нам,
Скачками мельчайшими в каменных жилах.
 
 
В недвижно светящихся окнах мелькнет
Летящая тень, словно край покрывала,
И дом в безучастии снова замрет,
Скрывая под камнем структуру кристалла.
 
 
Но знаю, что скоро исполнится срок,
И, жизнь заповедную жадно вбирая,
Раскроется с трепетом сердца цветок,
А люди подумают - я умираю.
 

* * *

 
Низвергаясь мерно в провалы
И из хлябей вновь возносясь,
Судно шло, - но вдруг зазвучала
Одинокой струною связь
 
 
С дальним берегом, и напева
Лад таинственный был таков,
Что мы поняли: королева,
Это твой неотступный зов.
 
 
Он донесся в несметном хоре
Волн, поврозь разевавших рты.
Нас не ты посылала в море,
Но обратно нас кличешь ты.
 
 
И в безмерном нашем просторе
Нам пришлось в твои руки впасть,
Так что сильные духи моря
Потеряли над нами власть.
 
 
Претерпели мы в море много,
Но, впервой так страстно скорбя,
Ныне вспомнили мы тревогу,
Скорби мрак в глазах у тебя.
 
 
И пространство казалось прежним,
Вновь толкались толщи стекла,
Но теперь мы шли к побережьям,
От которых ты позвала.
 
 
И, за разом раз неизменно
Повергая в пучину ход,
Мы в хламиде воды и пены
Восставали из хляби вод.
 
 
И, валы круша неуклонно,
Вспоминали в шатких морях:
Тонко кованная корона
Золотится в темных кудрях.
 

* * *

 
Дозволено убиваться,
В сторонке тихо страдать,
Нельзя в вашу жизнь врываться
И просто голос подать.
 
 
Рассудок шепчет упрямо
В картежном гаме страстей,
Что вы - зловещая дама
В колоде жизни моей.
 
 
У дамы пиковой масти
Довольства сердце полно:
Внушать подобные страсти
Не каждой даме дано.
 
 
И дама вздыхает тяжко,
Улыбку пряча в цветок:
Ведь он погибнет, бедняжка,
Такой азартный игрок.
 
 
Занятно то, что я сохну
От ваших скромных красот,
Но я так просто не сдохну,
Живучий, словно осот.
 
 
Корявый, в изломах муки,
Я крепну день ото дня,
И рок обдирает руки,
Пытаясь вырвать меня.
 
 
Замкнулся ваш бедный опыт
В родне, в убранстве жилищ.
Не слышен вам хриплый шепот
В земле моих корневищ.
 
 
Так хрипло зовет работа,
Так нежно прощаюсь я, -
Ведь я вас любил за что-то,
Глупышка, дама моя.
 

* * *

 
Из праха я вопросил,
И вот он внял наконец,
Родитель высоких сил
И верной воли кузнец.
 
 
Извечно он был во мне
И не был во мне ни дня,
Не мог он раньше вполне
Войти в былого меня.
 
 
В того, кто его и звал,
И гнал, в потоке страстей,
В того, кто и сам не знал
Глубин природы своей.