Степанцов Вадим. Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

 
 
...Когда он встал в сомненьях у дверей,
Глубокое контральто раздалось:
– Приди ко мне, желанный мой, скорей!..
– Да, – буркнул он, от пота мокр насквозь.
 
 
– Ах, милый граф, я так ждала сей встречи!
Идите же сюда, я задыхаюсь!..
– Иду, но вы сперва задуйте свечи.
При свете я, признаться, вас стесняюсь...
 
 
– Да-да, сейчас!.. – она засуетилась,
Старательно начав на свечи дуть.
“Вот умница, на славу потрудилась”, –
Подумал он, спеша во тьму нырнуть...
 
 
– ...Я места, граф, себе не находила.
Гacкoнcкoe чудовище в тот раз,
Как я слыхала, вас чуть не убило…
Как рана? Продолжает мучить вас?
 
 
– О да, не без того, – сказал герой,
Не находя навскидку, что ответить.
– Какой кошмар! Ах, бедненький вы мой! –
Слащаво просюсюкала Миледи. –
 
 
Ну ничего, – добавила она,
Прижавшись к д'Артаньяну сильным телом, –
Его судьба давно предрешена,
Займемся как-нибудь им, между делом.
 
 
Есть много разных препаратов, трав,
Есть пуля старомодная все та же...
Да вы пред ним не комплексуйте, граф,
Он вас не стоит как мужчина даже!
 
 
– Конечно, где со мной ему тягаться! –
Гасконец как-то несколько обмяк. –
Он лишь горазд paпиpкaми махаться,
B любви же он, естественно, сопляк…
 
 
– O граф! – с тревогой молвила Миледи. –
А с голосом у вас неладно что-то!
– О да, не генерируются эти...
со дня раненья… низкие частоты!
 
 
– Ну надо же, – расстроилась она. –
Вот паразит! Ну всё, ему конец...
Но я тем более тогда восхищена,
Вы у меня, граф, просто молодец!
 
 
– Стараемся, – шепнул герой галантно, –
Хотя и ваша в том заслуга есть.
Вы даже мертвого имеете таланты
B кондицию известную привесть.
 
 
– A вы шутник! – хихикнула Миледи,
Кокетливо прильнув к нему опять.
Тот радостным засосом ей ответил
И начал плоть ее тугую мять...
 
 
Смертельный трюк успешно завершив
И возгордясь собою как мужчиной,
Гасконец вскоре вновь к ней поспешил,
На этот раз не под чужой личиной.
 
 
– ...A граф де Bapд, он как там поживает?
Как будто выздоровел парень, я слыхал?
Зарубцевалась рана ножевая?
Вообще-то зла ему я не желал...
 
 
Миледи напряглась вдруг и спросила:
– A мне откуда знать, да и на кой?
– Так вам визит недавно наносил он
И перстенек зажилил дорогой!
 
 
– A вы откуда знаете про это?
– Так ведь... – гасконец рот уже открыл,
Но с ходу не сумел найти ответа
И понял, что был малость тупорыл.
 
 
– Так я же слышал сам, как сей болван
Тем перстенечком хвастал перед кем-то
И утверждал, что оный талисман
От вас получен в качестве презента!
 
 
– Эх, и козел! – Миледи прошипела. –
Убейте же его, мой друг, скорей!
“Ну вот. Что за дурацкая манера –
Чуть что не так – и сразу же “убей!”
 
 
Сейчас! – подумал д’Артаньян, лаская
Божественный изгиб ее бедра. –
Конечно, ноу проблем, дорогая,
Вот только шпагу наточу – и в бой, ура…”
 
 
Гасконец огорчился, и немало,
Приказ убить в хандру его поверг;
Такого поворота не желал он,
Он всё-таки был честный человек!
 
 
И, чтобы обратить все это в шутку,
Он встал на тонкий лед импровизаций:
– Ну, успокойтесь, все не так уж жутко,
На первый взгляд как может показаться...
 
 
– Что вы сказать, мой друг, хотите этим?
Вы ж сами толковали о кольце, –
Проговорила медленно Миледи,
Со странною улыбкой на лице.
 
 
– Колечко у меня, душа моя!
Я никому не покажу его вовек.
A граф де Bapд, что был в тот раз, и я –
Один и тот же, как бы, человек...
 
 
Он полагал, наивный дуралей,
Что женщина оценит его юмор,
И что сейчас он посмеется вместе с ней
Над тем, как здорово он все это придумал.
 
 
Но д'Apтaньян жестоко просчитался,
Набрать надеясь лишние очки.
Он что-то вякнуть робко попытался,
Но вздрогнул, увидав ее зрачки.
 
 
Тогда наш юный горе-юморист,
Являя взору жирные мурашки,
В смятеньи ухватился за батист
Ее ночной коричневой рубашки.
 
 
Та дернулась, отпрянув. При свече
Гасконец ей батист порвал, безумец,
И... обомлел – на обнажившемся плече
Расцвел французской лилии трезубец.
 
 
Гасконец ахнул, бледный от испуга:
– Не понял! Ну, вообще! Вот это да!..
Ну ты даешь, однако же, подруга!
А это что еще за ерунда?..
 
 
Она ощерилась улыбкою такой,
Что д'Apтaньянa бросило аж в дрожь.
– Теперь ты слишком много знаешь, дорогой.
Не понял, говоришь? Сейчас поймешь!..
 
 
Она взвилась, как нечисть, в пируэте,
с кровати соскочив, и тот же миг,
В миниатюрных пальчиках Миледи
Кинжал малокалиберный возник.
 
 
Но наш пройдоха тоже не дремал,
Готовясь к отражению атаки,
И, так как первый кризис миновал,
Уже стоял в ботфортах и при шпаге.
 
 
Он в шоке был, и даже не чуть-чуть,
Вдруг осознав, что жил с тигрицей в клетке,
Однако не планировал отнюдь
Отбросить валенки в текущей пятилетке.
 
 
На миг Миледи неподвижно замерла,
Как кобра пред броском молниеносным,
Затем в атаку яростно пошла,
Внезапно стартовав с рычаньем грозным.
 
 
Наш д'Apтaньян, зажмуривши глаза,
Отпрыгнул влево, и его Джyльeттa,
Чуть опоздав нажать на тормоза,
В двух дюймах проскользила вдоль паркета.
 
 
Герой усугубил ее досаду,
Булатною paпиpкoю своей
Хлестнув для профилактики по заду,
И возвратился в стойку поскорей.
 
 
Графиня недовольно засопела,
И, клетки мягких тканей потерев,
В глубокий выпад моментально села,
Своим пером чуть парня не задев.
 
 
– Нет, ангел мой, здесь шанс ваш слишком мал.
Играть со мною в эти игры вам не светит...
A ну, брось финку, стерва, я кому сказал!.. –
Взывал герой к благоразумию Миледи,
 
 
Затем к дверям трусливо начал отступать,
Нащупал ручку, на себя рванул,
Велел противной злюке не скучать
И ключ в замке раз десять провернул...
 
 
... – Рассказывайте, храбрый мой герой.
На вас лица нет. Что вас напугало?
Не умер ли от приступа король?
Уж не убили ли вы, часом, кардинала?..
 
 
– Атос, – сказал гасконец, – не дури.
Советую дышать как можно глубже.
Поскольку – я готов держать пари –
Сейчас ты будешь выглядеть не лучше.
 
 
– Итак… – Aтoc открыл и всю до дна
Опустошил бутылку из горла.
– Итак. Миледи-то у нас – заклеймена!
Цветочком лилии. Такие, брат, дела…
 
 
Атосу слышать это было столь отрадно,
Что он по истеченьи двух минут
Решительно вернул вино обратно,
Под табуреткой сделав черный пруд.
 
 
Гасконец лишь сочувственно зевал.
– Ну что, пари я выиграл, мон плезир?
Атос кивнул, затем слугу позвал
И половую тряпку попросил...
 
 
...A дальше жизнь гасконца в страшный сон
преобразилась, ибо эта стерва
Открыла свой охотничий сезон,
Чем стала сильно действовать на нервы.
 
 
Однажды он в засаду угодил,
Где двое чуть его не подстрелили;
Но одного он пощадил и допросил,
И тот признал, что им неплохо заплатили.
 
 
Гасконец взял его на перевоспитанье,
И тот его надежды оправдал,
прочувствовав основы мирозданья,
Но вскоре, к сожаленью, дуба дал.
 
 
Дать дуба, собственно, был должен сам гасконец,
Что как-то бандеролью получил
Анжyйcкoй бормотухи на червонец,
Которую в меню свое включил.
 
 
Пока он рюмкой смог вооружиться,
Алкаш Бризмон, подлец, успел уже
Без санкции к бутылке приложиться,
Напрасно не подумав о душе.
 
 
Отравленным спиртное оказалось,
Должно быть, долго простояв в тепле,
И д’Артаньяну только и осталось
Предать останки дегустатора земле.
 
 
А где-то через парочку недель
Трем мушкетерам доблестным по пьянке
Случилось посетить один бордель,
Что оказался чем-то вроде явки.
 
 
Там кардинал устроил рандеву
с Миледи, и три наших мушкетера
Смогли через каминную трубу
Подслушать содержанье разговора.
 
 
Беседа занимательной являлась
И конфиденциально-деловой.
Миледи Ришельём благословлялась
Разжиться д’Артаньяньей головой.
 
 
(Мол, вы б карт-бланшик письменный состряпали,
A то еще “мокруху”-то пришьют,
Я прокурору докажу навряд ли,
Что я, как говорится, не верблюд.)
 
 
Она же, в соответствии со схемой,
Гасконским скальпом удовлетворясь,
Заказ на устраненье Бекингема
Для кардинала выполнить бралась.
 
 
Ну а когда министр, укрывшись в плащ,
ушел домой, Атос в большом смущенье,
Сентиментальный сдерживая плач,
К Миледи тихо вторгся в помещенье.
 
 
Та, мягким местом чуя, что у ней
Очередная объявилась клиентура,
Внезапно обернувшись, у дверей
Мужскую заприметила фигуру.
 
 
Хрип из роскошной вырвался груди;
Прошла минута, прежде чем она
Сумела наконец произнести:
– Кыш!.. Чур меня!.. Изыди, сатана!..
 
 
– Насколько я заметил, дорогая,
Убийцу жертва сразу опознала? –
Изрек Aтoc, соплей не распуская.
– Граф де Лa Фep!.. – Миледи простонала.
 
 
– Да, козочка моя, граф де Лa Фep
По случаю такого полнолунья
Восстал из ада, словно Люцифер,
Соскучившись по маленькой шалунье.
 
 
Напрасно я себя все годы тешил,
Что ты мертва. Что ж, недооценил.
Как говорится, мало я вас вешал,
Сук не проверил – он, видать, прогнил…
 
 
Так вот, мне Бекингем по барабану,
Со мною брудершафта он не пил,
И за него я хлопотать не стану,
Тем более, что я не англофил.
 
 
Но д'Apтaньянa ты мне не замай,
И не дави на жалость трудным детством!
Короче, индульгенцию давай,
Врученную тебе Преосвященством...
 
 
Миледи кукиш мужу сунула под нос.
– Лишь через труп мой, понял, де ля Фep?!
– Не понял, в чем подвох, – сказал Aтoc,
В недоуменьи вынув револьвер.
 
 
Жена скандалить прекратила вмиг,
Поняв, что это труд и стыд напрасный.
Миледи знала, что Aтoc большой шутник,
Но знала также, что своеобразный.
 
 
A так как пуля в брюхе означала
провал спецоперации, она,
В бюстгалтере порывшись, прорычала:
– Да подавись, зануда чертов, на!..
 
 
“Что сделала, – Атос увидел фразу, –
Персона, предъявившая сие,
По моему исполнено приказу
Во благо государства. Ришелье.”
 
 
– Ну что ж, мерси боку, давно бы так.
Ты просто прелесть у меня, о моя рыбка! –
И на атocьих правильных устах
Сформировалась белозубая улыбка...
 
 
...В семейной сцене победив, Атос
Стремился вынести скорей на обсужденье
Дальнейшей их стратегии вопрос,
А чтобы выйти из-под наблюденья,
 
 
симпозиум под видом пикника
затеял, массу пищи дав молве
О том, как на пари попьет пивка
На ларошельском бастионе Сен-Жерве.
 
 
Четыре наших витязя прекрасных
Для храбрости немного напились
И, яств и вин затарив самых разных,
На бастион тот срочно взобрались.
 
 
Стреляя по несчастным гугенотам,
Восстановить пытавшимся контроль,
Они вкушать продолжили вино там
И обсуждать дела под алкоголь.
 
 
– Из черепной, – сказал Атос, – коробки
Ее ты можешь выбросить пока.
Она сейчас в загранкомандировке
С задачей шлепнуть герцога слегка.
 
 
– И ты об этом так спокойно говоришь?! –
Гасконец сразу сделался печален.
– A что ты так занервничал, малыш?
Да мне до фени, он же англичанин!
 
 
– Не рановато ль ты в маразм впадаешь?
Скажи, что неудачно пошутил!
Ведь герцог друг наш, разве ты не знаешь?
Он нам лошадок классных подарил!..
 
 
Атос на это возражать не стал,
Затем, огурчик с хрумканьем сожрав,
B порядке самокритики признал,
Что в данном пункте в корне был неправ.
 
 
– Тогда, – сказал он, – схема есть иная.
У нашей пташки, помню, деверь был.
Причем, насколько я припоминаю,
К невестке-то он не благоволил.
 
 
Он сам произошел от англичан,
Но симпатичный, в плане исключенья.
C ним скрещивался как-то д'Apтaньян,
На шпагах, в смысле, я прошу прощенья.
 
 
Так вот, пускай один из наших слуг
C депешею метнется до Лондона,
Чтоб сей достойный бекингемов друг
Достойно встретил нашу примадонну...
 
 
...Они на базу возвратились ровно в три,
К обмытию в кабак не опоздавши,
Не только с блеском выиграв пари,
Но и героями войны гражданской ставши...
 
 
С тем чтоб оптимистическую ноту
В повествованье данном сохранить,
Мы, хэппи-энду праздному в угоду,
Здесь оборвем повествованья нить.
 
 
Дюма, любивший грустные финалы,
Не понимал души народных масс.
Но мы, в отличье от него, нимало
не склонны, господа, печалить вас.
 
 
Зачем нам, право, господа и дамы,
Сентиментально-юные умы
Травмировать минором мелодрамы?
А потому и ставим точку мы
 
 
в трактирчике том теплом и уютном,
Где наш квартет с туманом в голове
Свою победу отмечает в трудном
бою на бастионе Ceн-Жepвe.
 
 
Им также знать не надо эпилога,
Дай Бог здоровья здесь им и сейчас.
Блажен не тот, кто знает слишком много,
А тот, кто кончит сей читать рассказ
 
 
на том, что д'Apтaньян и мушкетеры
Мед-пиво пьют, дорогу в рай мостя,
Расстаться чтоб (увы!) в грядущем скором
И снова встретиться лишь двадцать лет спустя…
 
    Октябрь 1988 – январь 1989

Александр Вулых

Поэмы

БУБНОВЫЙ ТУЗ

   (поэма о штосе)

 
Дух Сатаны – порочный Мастер,
Летал над грешною Москвой,
Рассыпав карточные масти
Над городскою мостовой.
Он был печален и рассеян,
Когда своей колодой карт
В столичном городе посеял
Разврат, коварство и азарт.
В то пору над зарей вечерней,
Как будто бубна или черва,
Звезда плясала над Кремлем,
Во тьме глядясь в речной проем.
А там в обнимку с нею вместе
Качались в танце пики, крести,
И ветер, залетев под мост,
Вовсю играл с рекою в штос.
Весь город, словно стол истертый,
Качался в дьявольской игре:
Мелькали «жигули»-шестерки
Среди дерев породы треф…
И долго-долго дух порочный
Над стольным городом летал,
Его шпилевкой заморочил,
Но под конец и сам устал;
И, пролетев вокзал впритирку,
Уже заканчивал денек,
Когда на Войковской в квартирку
Он залетел на огонек…
 
 
А там наклевывалась драма:
На плешку возложив ладонь,
Сидел Виталий, сын Абрама,
И некто – просто Молодой.
Они не то, чтобы дружили –
Они по-дружески пыжили.
Виталий, а точнее – Боцман,
Довольно опыта имел:
Колод в открытую не коцал,
Но если надо, то умел…
 
 
Умел без дела деньги делать
(без них, понятно, жизнь плоха),
Умел, насторожившись телом,
Приветливо встречать лоха,
Умел слегка пожать плечами,
Куш получая или долг
И вновь с волненьем и печалью
Садиться за игральный стол,
Любил словечки «горка», «сонник»,
Свой столик и игру за ним,
Любил по радио «Эстония»
Послушать Иерусалим,
Любил руками карты мацать,
Болтать о всякой ерунде
И был похож на Карла Маркса
В своей курчавой бороде.
Любил свою собаку Весту,
Жену Галину, как невесту,
Любил за газовой плитой…
Но все – о Боцмане довольно!
Предвижу ваш вопрос невольно:
А кто же этот, Молодой?
 
 
Он риск любил и был поэтому
Авантюрист, почти Икар.
Как мудро сказано поэтом –
Жизнь для него – колода карт.
Она бы моментально скисла,
Когда б не карты и не риск,
И просто не имела б смысла,
Как плов, куда не клали рис.
Для этой жизни бесшабашной,
Где мать – Игра, отец – Азарт,
Родился сразу он в рубашке,
В рубашке от игральных карт.
И сразу, с самого рожденья
Впадал он от «шпилевки» в раж,
Но самым верхом наслажденья
Был для него… чужой мандраж.
Той дрожью рук, что держат карты,
Он наслаждался много лет,
Как старой фреской Леонардо –
Какой-нибудь искусствовед.
Он был эстетом в этом роде,
И это не понять другим,
Когда зрачки в глазах напротив
Растут, как по воде круги,
Когда бесчувственная челюсть
Под напряженьем мандража
Со скрипом парковых качелей
Отвиснет мелко задрожав,
И, будто бы к груди прикована,
Застынет после, офигев,
Как от удара Черенкова
Английский город Бирмингем.
Когда затягиваешь узел,
Когда уже петлю дожал,
Когда кадык по горлу Зюзи
Скользит, как лифт по этажам,
Когда безумный и убогий
шпилевщик, карты теребя,
Как прихожанин синагоги,
Бормочет что-то про себя,
И, обозвав кого-то поцем,
Задолбит в стену головой…
Будь то Порецкий или Боцман –
Какое счастье, Боже мой!
 
 
И Молодой, герой поэмы,
Не мог без этого прожить,
И, может, именно поэтому
Он ездил к Боцману пыжить.
Но все ж он понимал отлично,
Что не играя задарма,
Виталий уважал наличку
И не любил пустой карман.
И лишь того, кто очень беден
Он допускал без бабок в дом…
И Молодой в тот день был бледен –
Он вез последнее пальто!
 
 
Не видел Мейерхольд с Захавой
В таком спектакле – высший сорт! –
Как Боцман то пальто захавал
И прометал от шестисот,
 
 
Как поминались все святые,
Как вспоминалась чья-то мать,
Как в «сонник» прятались цветные,
А через карту – за всю масть,
Как было Боцману фигово,
Когда в безумии глухом
Он даже Бога Иегову
Назвал пархатым петухом!
И раз за разом, кон за коном
Все безутешней он грустил,
Вслед за своим магнитофоном
Чего-то там еще спустил…
 
 
Они уже играли долго,
А за окном внизу, в пыли
Стояли – бежевая «волга»
И голубые «жигули».
От той видавшей виды «трешки»,
Что отдыхала во дворе,
Разило изредка немножко
Таким изысканным амбре.
Причина всем была известна:
Там, во дворе, недогуляв,
Знакомая собака Веста
Любила ездить в «жигулях».
И вот, когда вспотев в рубахе,
Исторг хозяин слабый стон –
Любимейшая вещь собаки
Была поставлена на кон!
В тот миг, когда назрела драма,
И Молодой, прикрыв глаза,
Поставил наугад на даму
И на бубнового туза,
Когда, казалось, небо рухнет
Иль потолок над головой,
Раздался с боцмановской кухни
Протяжный жалостливый вой:
Там с ощущением блевотным,
С трудом жуя мясной гуляш,
Скулило бедное животное
По милым сердцу «жигулям»!
 
 
Уж был забыт соседский Бобик
И с прошлой выставки медаль –
Лишь ощущение тревоги:
Хозяин Боцман банк метал!
 
 
Ругаясь вычурно и длинно,
Представил он себе на миг,
Как назовет его Галина,
Что скажут Зюзя, Воловик?
И так, уставившись в пространство
Стеклянным взглядом, как сова,
Он отрешенно и бесстрастно
Колоду эту тасовал.
От напряженья сердце сжалось,
Струились капли по лицу…
Развязка, в общем, приближалась,
Шпилевка двигалась к концу.
Рукой размазав пот холодный,
Как тигр, выгнувшись в спине,
Он резко повернул колоду
И вдруг застыл, остолбенев.
В глазах, багровых от бессонниц,
Угас железный блеск рублей:
Там, под девяткой снизу, в соннике,
Лежал нахальный туз бубей!
Но как бы ни было там горько,
Кошмар стараясь позабыть,
Он снял туза, валета с горки
И прошептал… «Не может быть!
Не может быть!» - он карты бросил
И вслед приемник пробасил:
«Не может быть!»
«It is impossible» -
Ворвался голос «Би-Би-Си».
«Не может быть!» - звучало веско
Шальное эхо над Москвой…
«Не может быть!» - кричала Веста,
Уткнувшись в лапы головой.
«Не может быть!» - во сне бредовом
Ворчал угрюмый Воловик,
И только голос Молодого
Сказал: «Бывает… Се ля ви!»
 
 
Как пишут языком газетным,
Усталый, но довольный он
Спокойно встал, забрал кассетник,
Потом – еще магнитофон,
Еще какие-то там вещи –
Все те, что выиграл… Потом
Он подошел к хозяйской вешалке
И снял то самое пальто.
А через две минуты юзом
У светофора пригуляв,
Он по Варшавке мчался к Зюзе
На этих самых «Жигулях».
 
 
Наверно, было бы уместно
Прочесть мораль, читатель вам.
Но что же сталось с бедной Вестой? –
Предвижу возглас милых дам.
Так пусть сомнения развеются:
Собрав последние рубли,
Хозяин Весты, он же – Вейцман,
Купил ей снова «жигули»!
 

    1985 г.

ПРОКУРОРСКИЙ РОМАН

1.

 
Над Москвой сгущался сумрак ночи,
А в домах, как в плитках домино,
Посреди оконных многоточий
Затерялось скромное окно.
В том окне, как в корабельном трюме,
Наклонясь над кипой важных дел,
В голубом с нашивками костюме
Генеральный прокурор сидел.
Находясь в отчаянной запарке,
И в груди лелея боль и грусть,
Думал он о том, как олигархи
Обокрали горемыку-Русь.
Вытирая с шеи капли пота,
Кропотливо изучал он текст
Про секретный счет «Аэрофлота»
И про деньги фирмы «Мобитекс»,
И про банк под вывескою «АГРО»
С аббревиатурой «СБС»…
Если б так не мучила подагра,
Он бы выдал ордер на арест!
Заварив в стакане чаю на ночь,
Он достал из банки леденец…
 
 
- Ах, какой шельмец, Парис Абрамыч, -
Прошептал он – Ах, какой шельмец!
Надо объявить мерзавца в розыск…
И едва родился этот клич,
Острый приступ остеохондроза
В организме ощутил Ильич.
 
 
- Боже мой, как неприятно это! –
Прошептал невольно он, и вдруг
Взгляд упал на старую газету
С неприметной рубрикой – «досуг».
 
 
- Что ж, пока спина не раскололась,
Сделаю массаж для позвонков…
 
 
- Слушаю! – ответил женский голос
После двух прерывистых гудков, –
 
 
Что вы говорите? Есть причина,
Чтобы к нам приехать поскорей?
Вам у нас понравится, мужчина:
Час досуга – девятьсот рублей.
С примененьем полного контакта
Профессиональных женских рук…
В общем, кроме полового акта –
Широчайший перечень услуг!
Современным способом «крест на крест»
Лечим даже остеохондроз…
 
 
- Хорошо, записываю адрес,
Девять сотен – это не вопрос! –
Произнес он голосом суровым,
Думая о тяготах спины.
- Надо быть практически здоровым,
Чтобы бить грабителей страны!
И болезнь проклятую ругая,
Он набрал домашний номер свой:
- Ты ложись пораньше, дорогая,
Я не скоро возвращусь домой!
 

2.

 
Дверь открыла девушка в халате,
И, потупив от смущенья взор,
Еле слышно прошептала:
- Катя…
- Юра, - отозвался прокурор.
- Мамочки, какая же я дура!
Прям смутилась так, увидя вас…
Ради Бога, проходите, Юра,
Проходите в спальню, я сейчас!
 
 
Он прошел недлинным коридором,
Перед этим сняв свое пальто…
- Господи, не будь я прокурором,
Я бы мог подумать черт-те что!
Накопилась все-таки усталость…
Прокурор застыл:
- Едрёна мать!..
Перед ним, как море, простиралась
Гладкая широкая кровать,
 
 
У которой мягкая перина
Ослепляла свежей белизной.
- Здравствуйте, меня зовут Алина! –
Прозвучало за его спиной.
- Вы случайно, часом не из МУРа?
Вы так строго смотрите на нас?
 
 
- Нет, случайно, нет, я просто Юра,
Не из МУРа, я здесь в первый раз.
 
 
Сердце прокурорское забилось,
Бросив естество мужское в дрожь.
 
 
- Знаешь, Катя, я в него влюбилась,
Он на зайку, Катенька, похож!
 
 
- Да и я хочу его, Алина,
Прямо, как невеста – жениха,
Прямо, как Мария Магдалина
Перед совершением греха!
 
 
- Ладно, всё, с меня довольно, хватит! –
Прокурор поднял глаза и – ах! –
В тот же миг увидел ноги Кати
В тонких фильдеперсовых чулках.
Взгляд её был трепетней слезинки,
(Как сказал бы Александр Блок)
И четыре розовых резинки
К поясу тянулись от чулок.
 
 
Прокурор достал платок-сопливчик
И на волю выпустил соплю,
Но Алина расстегнула лифчик
И сказала:
- Я тебя люблю!
 
 
От таких негаданных пассажей
Прокурор занервничал:
- Друзья,
Я сюда приехал за массажем,
А любить мне вас никак нельзя!
 
 
Но на прокурора сверху глядя,
Взглядами небесной глубины,
Девушки сказали:
- Поздно, дядя!
Не канючь, расстегивай штаны!
 

3.

 
В это время в городе Париже,
К трубке прижимаясь головой,
В ресторане «Риц», слюною брызжа,
Тверезовский говорил с Москвой:
 
 
- Вы сумели подложить подлянку
Прокурору, чёрт вас побери?
Что, уже приехал на Полянку?
Что, разделся? Дальше говори!
Как там наши маленькие пчёлки?
Не хотят обратно на панель?
Молодцы, хорошие девчонки,
Я им привезу флакон «Шанель».
Пусть дадут служителю Фемиды
Для проглота собственных проблем,
Чтобы он забыл про «пирамиды»,
«АВВу», ГКО и «МММ»,
Чтоб запомнил фарисей-повеса,
Зарубив на собственной ноге,
Кто есть бывший секретарь совбеза
Бывших стран, входивших в СНГ!
Чтобы ордер о моем аресте
И еще возможно кой-кого
Находился в подходящем месте,
То есть, в унитазе у него!
В общем, выполняйте указанья,
Если что не так – поднимем хай.
Ну, Москва, целую, до свиданья,
Все, агыцин паровоз, лехайм!
 
 
Как мне все же край родимый дорог! –
Выдохнул он, трубку положив,
И оркестру заказав «семь сорок»,
Стал плясать под свой родной мотив.
И когда в порыве молодецком,
 
 
Он рванул рубаху на себе,
Гулким эхом на мосту Кузнецком
Жахнул взрыв у входа в ФСБ!
 

4.

 
А на съемной хате, выгнув спину
Под чужой отравленный мотив
Прокурор насиловал Алину,
За волосы Катю ухватив.
И над взмокшей порванной периной
В тот трагичный для России миг
Раздавался женский стон звериный,