Страница:
станет, если они не заявят открыто о своем намерении [возвратиться], а не
какими-то другими причинами"6. По совету юрисконсульта МИДа
Патрика Дина, пленным объяснили, что в проволочках повинны советские, а не
английские власти, но это только подлило масла в огонь7.
Напуганные молчанием представителей своей страны и понимая всю
двусмысленность своего положения, обитатели Баттервика -- их было около 550
-- приходили все в большую панику. В петиции от 30 августа они жалуются:
"Нам выдали одежду военнопленных, мы считаем это оскорбительным". Петицию
подписали те, кто был взят в плен в гражданской одежде: наверное, они
боялись оказаться в одной компании с пленными, попавшими к англичанам в
немецкой форме и тем себя скомпрометировавшими. Они отказались надеть
выданную им форму военнопленных и объявили забастовку. Комендант лагеря
приказал снять палатки бунтовщиков и посадить их на хлеб и воду. Некоторые
тут же заболели, но, несмотря на зарядивший на сутки дождь, "не проявляли
никаких признаков слабости, хотя кое-кто
138
все же надел форму". Как подчеркивалось в рапорте в военное
министерство,
пленные настолько привыкли к суровому обращению в концентрационных
лагерях на континенте, что очень сомнительно, чтобы на них подействовало
наказание. ...Положение может изменить лишь визит представителя советского
посольства или хотя бы весточка оттуда.
Отметив, что пленные немного успокоились ("они надели штаны"), военное
министерство настоятельно рекомендовало приложить все усилия к тому, "чтобы
к этим русским военнопленным как можно скорее пришел кто-нибудь из советской
миссии и разъяснил им их положение"8.
Напомним, что советская военная миссия несколько недель делала вид,
будто никаких русских военнопленных просто не существует. (Бригадир
Файербрейс ответил на это главе советской военной миссии Н. Харламову: "Я
могу их вам показать".) Однако на дворе стоял уже сентябрь 1944 года, и
советские представители наконец-то получили инструкции из Москвы: было
объявлено, что генерал-майор Васильев из советской миссии посетит лагеря
русских военнопленных в Йоркшире9.
До этого советские представители должны были совершить обряд, неизбежно
предшествовавший всем переговорам. Капитан Солдатенков, русский эмигрант,
работавший в английской разведке, представил отчет из лагеря в Кемптон-Парке
об обширном заговоре, организованном русскими эмигрантами с целью
воздействовать на лояльность советских военнопленных в отношении
коммунистической партии и государства. Солдатенков утверждал, что нити
заговора, задуманного Русской Православной Церковью за рубежом, дотянулись
из Сербии до Лондона, а теперь уже -- до лагерей на севере Англии.
Возглавляли, дескать, этот заговор бывший командир московского гвардейского
полка генерал Гальфтер, председатель эмигрантской партии "младороссов"
Джордж Кнуп-фер и княгиня Мещерская10. Правда, сомнительно, чтобы
эта группа могла преуспеть в планируемой интриге: генерал и княгиня были уже
в таком возрасте, что вообще ни о какой деятельности не могло быть и речи, а
партию "младороссов" распустили за несколько лет до описываемых событий. А
Кнупфер предположил, что за попытку подрывной деятельности был, вероятно,
сочтен показ в соседнем городке старой кинохроники о коронации Николая II.
На самом деле рапорт капитана Солдатенкова предназначался для того,
чтобы впоследствии, когда между советскими представи-
139
телями и пленными в лагере установится контакт, объяснять страх пленных
перед возвращением в СССР происками эмигрантов".
Комендант лагеря в Каттерике из чистого милосердия (а, возможно, и
руководствуясь Статьей 16 Женевской конвенции) разрешил священнику
лондонской православной церкви навещать военнопленных и совершать
богослужение. Прибыв в Йоркшир, отец Михаил Польский, к своему удивлению,
обнаружил, что многие советские граждане прекрасно осведомлены о литургии.
Служба проходила в большом бараке, куда битком набились военнопленные, и
даже просоветски настроенные офицеры "внутреннего круга" с любопытством
наблюдали за службой. Около семидесяти пленных исповедались и причастились.
Затем отец Михаил побеседовал с ними и подарил музыкальные инструменты и
собранные его прихожанами русские книги, не имеющие никакого отношения к
политике. Он отметил, что пленных очень хорошо кормят, а английские офицеры
поделились с ним надеждой, что русские увезут домой добрые воспоминания о
британском гостеприимстве. Однако после жалобы Солдатенкова все визиты
такого рода были запрещены.
Рассказ отца Михаила Польского подтверждает М. Кульман, русская
эмигрантка, живущая в Лондоне. Она присутствовала на собрании, где около 50
женщин и мужчин слезно умоляли ее спасти их от репатриации. Они объяснили,
что всех их ждет суровое наказание; но у М. Кульман создалось впечатление,
что больше всего их пугала перспектива вернуться в страну безбожия. "Ста-лин
хочет отлучить нас от Бога! -- говорили они.-- Мы тысячу лет жили с Богом,
не может же советская власть переделать то, что существовало веками!" Но чем
могла им помочь госпожа Кульман? Ей оставалось лишь бормотать бессильные
слова утешения12.
Не прошло и трех месяцев после прибытия пленных, как в лагерь приехал
первый советский представитель. 8 сентября генерал-майор Васильев, новый
глава советской военной миссии, объезжал Йоркшир с группой советских и
английских офицеров, и англичане возлагали большие надежды на этот несколько
запоздалый визит.
В первые два дня своей поездки генерал Васильев посетил лагерь
Баттервик, где находилось около 3 тысяч русских военнопленных, из которых
450 все еще бастовали. Те, кто служил в немецкой армии, построились на
пустой площади, и генерал обратился к ним с речью. Он сказал, что советское
правительство их не забыло и что все они в конце концов вернутся домой, хотя
из-за трудностей с транспортом это дело несколько затянется. На этом он
закончил свое выступление и стал отвечать на вопросы пленных.
140
Что с нами будет, когда мы вернемся домой?
Не волнуйтесь,-- ответил генерал.-- У нас всем мес
та хватит.
Знает кошка, чье мясо съела,-- отозвался мрачный голос.
Вам нечего бояться: вас ведь силой заставили служить в
немецкой армии.
Кто-то выкрикнул из толпы:
-- Никто нас не заставлял. Мы в вас стреляли.
Но генерал был милосерден и снисходителен.
Ну что ж, и в этом мы разберемся -- отыщем виноватых и
отделим их от невиновных. А вот это,-- и он указал пальцем на
немецкую форму одного из солдат,-- бросим в печь.
И нас вместе с нею,-- не унимался мрачный голос.
Во время визита советских офицеров военнопленные держали себя в целом
очень уверенно и даже вызывающе. Солдаты Русской освободительной армии
обвиняли красноармейских генералов в том, что в 1941-42 годах их бросили на
произвол судьбы; с гордостью выставляли напоказ нашивки РОА; и когда к ним
подошел советский полковник, отказались его приветствовать, а некоторые
отдали ему честь в явно издевательской манере. В ответ на упреки полковника
раздалась грубая брань.
Однако за одну ночь пленных, видимо, каким-то образом заставили
осознать их незавидное положение, и на следующий день все странным образом
изменилось. Нашивки РОА были спороты, люди выглядели удрученными и
испуганными. Советские офицеры снова беседовали с ними -- каждый с небольшой
группой, стараясь изыскать доказательства того, что английские офицеры
занимаются антисоветской пропагандой. После тщетных усилий им, наконец,
удалось выудить кое у кого признание, что капитан Нарышкин, эмигрант,
работавший в лагере переводчиком, говорил им, будто Сталина они больше не
интересуют.
-- Ах, Нарышкин,-- задумался полковник Городецкий.-- Это
не белогвардеец ли?
Советская делегация тут же заявила протест в связи с высказываниями
Нарышкина, и было решено прервать его контакты с военнопленными.
После отъезда советских представителей в лагере воцарилось смятение.
Некоторых, правда, ободрили расплывчатые обещания Васильева, зато другие
твердо заявляли, что скорее покончат с собой, чем вернутся на родину.
Васильев произнес небольшую речь перед английскими офицерами, заявив, что
англичане плохо обходятся с его несчастными соотечественниками, которые были
вынуждены работать на немцев, однако при первой возможности сдались в плен
союзникам, а поэтому, мол, с ними надо обращать-
141
ся гуманно. Вот ведь и в госпиталь кое-кто попал. И нельзя ли
оплачивать труд пленных? А как обстоит дело с сигаретами, баней,
дополнительными одеялами? Военное министерство отреагировало на эту речь
весьма адекватно: в рапорте не без сарказма отмечалось, что "советское
правительство вдруг решило выступить в роли благодетеля..."
На другой день генерал Васильев со своей свитой прибыл в Каттерик.
Здесь все шло тихо-мирно, пока комендант лагеря не вздумал похвалиться перед
гостями собранием русских книг, которые привез для пленных отец Михаил
Польский. Васильев пришел в ужас, и возмутительные сочинения Тургенева,
Аксакова и Лермонтова были спешно отправлены назад, в русскую церковь в
Лондоне.
Вернувшись в Лондон, Васильев заявил, что в общем доволен английской
администрацией лагерей. Он вновь подчеркнул, что нельзя считать этих людей
предателями, особенно совсем молодых или стариков и немощных, и настоятельно
потребовал обеспечить им самые лучшие условия. Осудив суровое обращение
англичан с забастовщиками, "он отметил, что это дело прошлое, и напомнил он
о нем лишь для того, чтобы такие вещи больше не повторялись"13.
В связи с предполагаемыми высказываниями капитана Нарышкина английские
военные власти разработали систему мер, гарантирующих, что в контакт с
военнопленными отныне не вступит ни один человек, которого можно было бы
заподозрить в антисоветских настроениях, в особенности эмигранты. Из русских
книг разрешались только присланные советской военной миссией; визиты отца
Михаила Польского отменялись. Для поддержания внутренней дисциплины в лагере
важно было искоренить слухи,
будто советское правительство больше не проявляет к пленным интереса и
им нечего ждать от своего правительства. Подобные утверждения совершенно
безосновательны, и всякая антисоветская пропаганда такого рода будет
осуждаться самым серьезным образом14.
Между тем приближался момент отправки первой группы русских
военнопленных на родину. По мнению англичан, первенство в этом деле должно
было принадлежать какой-то определенной категории пленных. Большинство
русских, взятых в плен в Нормандии, входили в состав формирований,
относившихся -- по крайней мере, в теории -- к немецкой армии, и,
следовательно, считались военнопленными. Не столь многочисленную категорию
составляли члены трудовых батальонов Тодта, не являющиеся солдатами в
общепринятом смысле слова. Но поскольку они носили форму и работали на
военных укреплениях, военное министер-
142
ство решило считать их военнопленными15. Министерство
внутренних дел отправило в Баттервик 500 человек, относящихся к этой
категории (они-то и устроили описанную выше забастовку). Но среди русских
были также и гражданские лица, не состоявшие ни в каких организациях и не
относящиеся к категории военнопленных. Они находились в ведении министерства
внутренних дел в приемном центре в Лондоне и по английским законам не
подпадали даже под самую вольную интерпретацию "Закона о союзных вооруженных
силах". Их могли оставить в стране на правах беженцев или выслать (но не
репатриировать против их воли). Этим вопросом занимался законник МИДа Патрик
Дин. 15 октября он писал в "совершенно секретном" письме в министерство
внутренних дел:
Нам кажется, самое простое -- с первой же партией отправить домой всех
русских, находящихся в данный момент в лондонском приемном центре, поскольку
это снимет с вас ответственность и поможет избежать юридических и
политических затруднений, которые могут возникнуть, если эти люди будут и
дальше оставаться в Соединенном Королевстве на правах гражданских лиц.
...Дело осложняется тем, что среди этих русских есть женщины, нуждающиеся,
насколько я понимаю, в особых условиях, но, к счастью, число их невелико, и
мы очень надеемся, что их удастся отправить домой в самом скором
времени16.
Через месяц секретарь Объединенного комитета начальников штабов сообщил
в МИД:
Положение с транспортом изменилось... и начальники штабов поручили мне
сообщить, что в настоящее время возможно вывезти 11 тысяч человек при
условии, что суда вернутся назад к концу ноября 1944 года17.
Этот дополнительный транспорт неожиданно высвободился из-за отмены
предполагавшегося наступления на Рангун18. Условие адмиралтейства
о возвращении судов к концу ноября совпало с требованием Идена форсировать
события; он ведь постоянно твердил, что крайне желательно вывезти из Англии
"как можно больше советских военнопленных, пока не возникли
осложнения19. Под "осложнениями" Идеи, конечно, имел в виду
пугавшую его огласку.
Как только появился транспорт и Кабинет военного времени дал согласие
на отсылку пленных, военное министерство приня-
143
лось за организацию перевозки русских, разбросанных по всему Йоркширу.
Это была довольно серьезная задача. Несколько тысяч человек, не имевших
никаких вещей, надо было обеспечить одеждой для путешествия по северным
морям и прибытия в СССР, где зима была уже на носу. Доктор медицины Сифф,
заведующий армейским интендантством, распорядился выделить для пленных
несколько тысяч нательных фуфаек, кальсон, носков, шинелей, ботинок,
расчесок, комплектов бульонных кубиков и т. п.20 В своей заботе о
комфорте пленных власти дошли до того, что издали следующее распоряжение:
Все русские, отобранные для репатриации, должны быть обеспечены новым,
повторяю, новым обмундированием и шинелями; все немецкие формы и любая
форменная одежда, находящиеся в их распоряжении, подлежат
изъятию21.
Мы еще узнаем, куда попали эти личные вещи и дорогое обмундирование по
прибытии пленных в СССР.
20 октября Отдел по делам военнопленных под начальством генерал-майора
Э. С. Геппа собрался для обсуждения последних приготовлений к репатриации.
Генерал Гепп объяснил, что в первой партии репатриируются 10 220 русских. Им
уже выданы одежда и личные вещи, и их вывезут из лагерей 29 октября. Генерал
Васильев, санкционировав меры по устройству остающихся военнопленных,
заботливо осведомился об одежде, выданной русским. Его заверили, что все в
полном порядке, и присутствовавшие на собрании отправились на
ленч22.
Следует сказать, что генерал Васильев вовсе не являлся украшением
славной организации, которую представлял. Двое знавших его в тот период
пишут о его поразительном сходстве с крысой23. Кроме того, от
него шел неприятный запах и он был сноб. Рассказывают, что однажды он с
гордостью произнес: "Подумать только, меня, капрала драгунского полка
царской армии, как равного принимают в лондонском Кавалерийском
клубе"24.
На ранней стадии подготовки к возвращению русских пленных на родину
английские власти осведомились у Васильева: "Какие шаги следует предпринять
в отношении советских граждан, отказывающихся возвращаться?"25
Бригадир Файербрейс, не желавший, чтобы английские войска принимали участие
в этом неприятном деле, предложил Васильеву выделить советских
военнослужащих для охраны транспорта. Но Васильев с самого начала настаивал
на том, чтобы именно английские солдаты отвечали за побеги пленных по дороге
к порту. Поскольку МИД поддерживал все требования Васильева, Файербрейсу
ничего не оставалось, как
144
уступить. В тот же самый день комендантам лагерей был отправлен
тщательно продуманный приказ:
Не исключена возможность, что некоторые русские не пожелают покинуть
Англию и попытаются бежать... Вам надлежит обеспечить вооруженную охрану для
сопровождения пленных, но охранники не могут, повторяю, не могут применять
оружие, кроме как для самообороны... Держите достаточное число охраны в
порту, до отхода судна, во избежание побегов в самом порту. Это должно быть
проделано как можно незаметней26.
31 октября27 корабли с русскими военнопленными вышли из
Ливерпуля в Мурманск. На борту было 10 139 мужчин, 30 женщин и 44
мальчика28. Все они находились под неусыпным наблюдением
"незаметных" вооруженных английских охранников. В советский порт судно
прибыло как раз накануне очередной годовщины революции. 14 ноября советское
агентство ТАСС передало волнующий рассказ о прибытии двух транспортов и о
высадке освобожденных пленных:
Прибывших тепло встретили представители уполномоченного Совнаркома СССР
по делам репатриации советских граждан из Германии и оккупированных ею
стран, а также представители местных советских' органов и общественности.
Волнующей была встреча вернувшихся из фашистской неволи советских граждан с
трудящимися Мурманска. Стихийно возник митинг. Один за другим поднимались на
импровизированную трибуну советские граждане, насильно оторванные немецкими
извергами от Родины, и выражали свою взволнованную благодарность советскому
правительству, товарищу Сталину за отеческую заботу о них... Местные
советские органы проявили большую заботу о репатриированных советских
гражданах. Их обеспечили питанием и жильем. Советские люди, которые вновь
обрели Родину, проявляют огромный интерес к радостным событиям на фронтах
Отечественной войны, к жизни Советского Союза. Затаив дыхание, слушали они 6
ноября доклад Председателя Государственного Комитета Обороны товарища
Сталина на торжественном заседании Московского совета депутатов трудящихся
совместно с представителями партийных и общественных организаций города
Москвы. Репатриированные советские граждане группами разъезжались по родным
местам. Дети-сироты, родители
145
которых пали от рук немецких захватчиков, размещаются в детских
домах29.
Из рассказа очевидца событий, майора английской армии С. И. Кригина,
предстает отнюдь не столь радужная картина:
7 ноября в Мурманске я возвращался в машине из штаба
военно-морской миссии в порт. По дороге мы миновали
длинную колонну русских репатриантов, шедших под кон
воем с судна "Скифия" в лагерь за городом. У меня созда
лось впечатление, что с ними обращаются, как с военно
пленными вражеской армии. Охранники были вооружены
винтовками, на 10-15 пленных приходилось примерно по
одному конвоиру. Никаких признаков теплого приема я не
заметил. Поведение репатриантов лишний раз свидетель
ствовало об их униженности. Все они были одеты в анг
лийскую военную форму, у большинства в руках были ма
ленькие узелки с пожитками, советских вещей й знаков
различия на них не было.
Это сообщение было отправлено бригадиру Файербрейсу, который, пересылая
копии генералу Геппу и Уорнеру (в МИД), приписал:
8 связи с настоятельными требованиями советской сторо
ной привилегий и поддержки для "освобожденных советских
граждан", прилагаемый рассказ очевидца событий в Мур
манске может представить некоторый интерес.
В МИДе сообщение Кригина прозвучало неприятным диссонансом на фоне
всеобщего благодушия; и мидовский чиновник Джеффри Вильсон, подчеркнувший,
по поручению Уорне-ра, строчки донесения, говорящие об отсутствии у пленных
советских вещей, заметил: "Ничего удивительного: ведь они только что сошли с
английского корабля. И наличие вооруженной охраны тоже вполне естественно.
Хорошо бы узнать побольше о самом майоре Кригине..."30
Но за кулисами творились вещи пострашнее. Лейтенант норвежской армии
Гарри Линдстром прибыл в Мурманск с тем же транспортом, что и русские. Весь
день 7 ноября до него доносился треск автоматных очередей. Тогда он спросил
двух советских офицеров, находившихся на судне, что происходит. Те ответили,
что не знают. На это норвежский репортер Олаф Риттер не без сарказма
заметил, что это, вероятно, дают салют в честь советских военнопленных,
вернувшихся из Англии. Впрочем, даже такие слу-
146
чаи, как показали последующие события, не могли нарушить спокойствия
мидовских чиновников.
Генерал Васильев, явно довольный ходом дел, при очередной встрече тепло
поблагодарил генерала Геппа31. У сэра Александра Кадогана,
постоянного заместителя министра иностранных дел, тоже были все основания
для радости. 2 ноября он писал Черчиллю, отвечая на запрос
премьер-министра32 о причинах задержек в проведении всеобщей
репатриации:
Согласно вашим распоряжениям, мы отправили пленных в СССР. На наши суда
было погружено около 10 200 человек. Сопротивление оказали всего 12 человек,
они были доставлены на судно силой, остальные ехали вполне охотно. Около
9500 пленных еще находятся в Соединенном Королевстве. Мы отправим их при
первой возможности33.
Такая возможность, однако, представилась лишь через несколько месяцев,
а пока русские, находившиеся в Англии, старались как можно больше извлечь из
своего пребывания там. В их лагерном существовании в Англии имелся легкий
оттенок чего-то нереального, что ощущали и сами пленные, и охрана.
Гарри Льюис, например, не без удовольствия вспоминает о том, как
работал бухгалтером в лагере Брэмхем-2 в Йоркшире, где содержались 500
русских пленных. Это были представители самых разных национальностей, по
большей части сильные, рослые люди, с огромными ногами и головами: им
приходилось выписывать фуражки самых больших размеров, но и те едва
держались на них. Впрочем, ботинки подходящих размеров все же нашлись, но
русские подбивали их бумагой, объясняя, что так поступали в Красной армии.
Главными их развлечениями в лагере были, как поется в старом романсе,
карты, женщины и вино. Каждую неделю им выдавали по 5 шиллингов на карманные
расходы, но после азартной картежной игры все деньги оказывались у немногих
счастливчиков34, и те тут же бросались с приятелями в лагерную
столовую за пивом. На вопрос, сколько налить, они отвечали по-немецки:
"Ailes"*. Или же они отправлялись на автобусе в Лидс -- зайцами, потому что
кондукторше никак не удавалось втолковать им, что за проезд нужно платить.
Там они проводили счастливые часы в самых низкосортных пивных, на обратном
пути расплачиваясь рвотой в поздних автобусах. Некоторые ухитрялись получать
дополнительный доход: переспав с солдат-
* На всех.
147
ками, они возвращались в лагерь с честно заработанной фунтовой
банкнотой.
Днем пленные работали на соседних фермах. Их не охраняли (во всем
лагере было 13 невооруженных английских солдат), работали они с
удовольствием и часто пели красивые песни. Стояла суровая зима 1944-45 года,
и они настояли на том, чтобы печи в их бараках топились круглосуточно. В
результате они вскоре не только извели весь запас угля, но и сожгли большую
часть лагерной мебели. Эта страсть к теплу странным образом сочеталась с
излюбленным развлечением: обливать друг друга на морозе ледяной водой из
шлангов.
Жизнь английского персонала тоже напоминала дурацкую музыкальную
комедию. Один из старших офицеров в свободное время подрабатывал торговлей
одеждой и вел дела прямо из лагерной штаб-квартиры, заваленной мотками
шерсти. Другой офицер, ирландец, появлялся в лагере крайне редко, поскольку
"крутил роман" с девицей в соседнем городке. Остальные занимались обычными
делами -- разворовывали склады и потихоньку сбывали русским пиво, наживая на
этом по три пенса с пинты. Никому ни до чего не было дела, и каждый
развлекался как умел.
Гарри Льюис свел знакомство с пленными, и они рассказывали ему о том,
что им пришлось пережить в Красной армии и в войсках вермахта, говорили о
своем нежелании возвращаться в СССР. Будучи бухгалтером, он имел возможность
убедиться в неграмотности подавляющего большинства пленных: получая деньги,
они вместо подписи ставили крестик. Это случайное открытие кое-что говорит
нам о западных специалистах, в свое время принявших на веру официальные
советские утверждения, будто неграмотность в СССР сведена до
2%35. В общем Гарри Льюис сохранил о русских очень теплые
воспоминания: "Они были азартными игроками, страшными пьяницами, жуткими
бабниками, среди них свирепствовали венерические болезни... но при всем том
они были очень симпатичные ребята!"
Впрочем, национальная склонность к горячительным напиткам поощрялась
далеко не во всех лагерях. Вот что рассказывает Вайолет М. Дай, жившая
весной 1945 года в Уортинге, где русским пленным выделили гостиницу:
Их не пускали в питейные заведения, и они без конца толклись в аптеках,
жестами показывая, что у них прострелы и радикулит, и аптекари выдавали им
метиловый спирт, пока не обнаружили, что русские используют его вовсе не для
растираний, а для внутреннего употребления. Тогда всем аптекарям был
разослан циркуляр, призывающий к осторожности.
148
Здесь, как и повсюду, русские пленные приходили в ужас от одной мысли о
какими-то другими причинами"6. По совету юрисконсульта МИДа
Патрика Дина, пленным объяснили, что в проволочках повинны советские, а не
английские власти, но это только подлило масла в огонь7.
Напуганные молчанием представителей своей страны и понимая всю
двусмысленность своего положения, обитатели Баттервика -- их было около 550
-- приходили все в большую панику. В петиции от 30 августа они жалуются:
"Нам выдали одежду военнопленных, мы считаем это оскорбительным". Петицию
подписали те, кто был взят в плен в гражданской одежде: наверное, они
боялись оказаться в одной компании с пленными, попавшими к англичанам в
немецкой форме и тем себя скомпрометировавшими. Они отказались надеть
выданную им форму военнопленных и объявили забастовку. Комендант лагеря
приказал снять палатки бунтовщиков и посадить их на хлеб и воду. Некоторые
тут же заболели, но, несмотря на зарядивший на сутки дождь, "не проявляли
никаких признаков слабости, хотя кое-кто
138
все же надел форму". Как подчеркивалось в рапорте в военное
министерство,
пленные настолько привыкли к суровому обращению в концентрационных
лагерях на континенте, что очень сомнительно, чтобы на них подействовало
наказание. ...Положение может изменить лишь визит представителя советского
посольства или хотя бы весточка оттуда.
Отметив, что пленные немного успокоились ("они надели штаны"), военное
министерство настоятельно рекомендовало приложить все усилия к тому, "чтобы
к этим русским военнопленным как можно скорее пришел кто-нибудь из советской
миссии и разъяснил им их положение"8.
Напомним, что советская военная миссия несколько недель делала вид,
будто никаких русских военнопленных просто не существует. (Бригадир
Файербрейс ответил на это главе советской военной миссии Н. Харламову: "Я
могу их вам показать".) Однако на дворе стоял уже сентябрь 1944 года, и
советские представители наконец-то получили инструкции из Москвы: было
объявлено, что генерал-майор Васильев из советской миссии посетит лагеря
русских военнопленных в Йоркшире9.
До этого советские представители должны были совершить обряд, неизбежно
предшествовавший всем переговорам. Капитан Солдатенков, русский эмигрант,
работавший в английской разведке, представил отчет из лагеря в Кемптон-Парке
об обширном заговоре, организованном русскими эмигрантами с целью
воздействовать на лояльность советских военнопленных в отношении
коммунистической партии и государства. Солдатенков утверждал, что нити
заговора, задуманного Русской Православной Церковью за рубежом, дотянулись
из Сербии до Лондона, а теперь уже -- до лагерей на севере Англии.
Возглавляли, дескать, этот заговор бывший командир московского гвардейского
полка генерал Гальфтер, председатель эмигрантской партии "младороссов"
Джордж Кнуп-фер и княгиня Мещерская10. Правда, сомнительно, чтобы
эта группа могла преуспеть в планируемой интриге: генерал и княгиня были уже
в таком возрасте, что вообще ни о какой деятельности не могло быть и речи, а
партию "младороссов" распустили за несколько лет до описываемых событий. А
Кнупфер предположил, что за попытку подрывной деятельности был, вероятно,
сочтен показ в соседнем городке старой кинохроники о коронации Николая II.
На самом деле рапорт капитана Солдатенкова предназначался для того,
чтобы впоследствии, когда между советскими представи-
139
телями и пленными в лагере установится контакт, объяснять страх пленных
перед возвращением в СССР происками эмигрантов".
Комендант лагеря в Каттерике из чистого милосердия (а, возможно, и
руководствуясь Статьей 16 Женевской конвенции) разрешил священнику
лондонской православной церкви навещать военнопленных и совершать
богослужение. Прибыв в Йоркшир, отец Михаил Польский, к своему удивлению,
обнаружил, что многие советские граждане прекрасно осведомлены о литургии.
Служба проходила в большом бараке, куда битком набились военнопленные, и
даже просоветски настроенные офицеры "внутреннего круга" с любопытством
наблюдали за службой. Около семидесяти пленных исповедались и причастились.
Затем отец Михаил побеседовал с ними и подарил музыкальные инструменты и
собранные его прихожанами русские книги, не имеющие никакого отношения к
политике. Он отметил, что пленных очень хорошо кормят, а английские офицеры
поделились с ним надеждой, что русские увезут домой добрые воспоминания о
британском гостеприимстве. Однако после жалобы Солдатенкова все визиты
такого рода были запрещены.
Рассказ отца Михаила Польского подтверждает М. Кульман, русская
эмигрантка, живущая в Лондоне. Она присутствовала на собрании, где около 50
женщин и мужчин слезно умоляли ее спасти их от репатриации. Они объяснили,
что всех их ждет суровое наказание; но у М. Кульман создалось впечатление,
что больше всего их пугала перспектива вернуться в страну безбожия. "Ста-лин
хочет отлучить нас от Бога! -- говорили они.-- Мы тысячу лет жили с Богом,
не может же советская власть переделать то, что существовало веками!" Но чем
могла им помочь госпожа Кульман? Ей оставалось лишь бормотать бессильные
слова утешения12.
Не прошло и трех месяцев после прибытия пленных, как в лагерь приехал
первый советский представитель. 8 сентября генерал-майор Васильев, новый
глава советской военной миссии, объезжал Йоркшир с группой советских и
английских офицеров, и англичане возлагали большие надежды на этот несколько
запоздалый визит.
В первые два дня своей поездки генерал Васильев посетил лагерь
Баттервик, где находилось около 3 тысяч русских военнопленных, из которых
450 все еще бастовали. Те, кто служил в немецкой армии, построились на
пустой площади, и генерал обратился к ним с речью. Он сказал, что советское
правительство их не забыло и что все они в конце концов вернутся домой, хотя
из-за трудностей с транспортом это дело несколько затянется. На этом он
закончил свое выступление и стал отвечать на вопросы пленных.
140
Что с нами будет, когда мы вернемся домой?
Не волнуйтесь,-- ответил генерал.-- У нас всем мес
та хватит.
Знает кошка, чье мясо съела,-- отозвался мрачный голос.
Вам нечего бояться: вас ведь силой заставили служить в
немецкой армии.
Кто-то выкрикнул из толпы:
-- Никто нас не заставлял. Мы в вас стреляли.
Но генерал был милосерден и снисходителен.
Ну что ж, и в этом мы разберемся -- отыщем виноватых и
отделим их от невиновных. А вот это,-- и он указал пальцем на
немецкую форму одного из солдат,-- бросим в печь.
И нас вместе с нею,-- не унимался мрачный голос.
Во время визита советских офицеров военнопленные держали себя в целом
очень уверенно и даже вызывающе. Солдаты Русской освободительной армии
обвиняли красноармейских генералов в том, что в 1941-42 годах их бросили на
произвол судьбы; с гордостью выставляли напоказ нашивки РОА; и когда к ним
подошел советский полковник, отказались его приветствовать, а некоторые
отдали ему честь в явно издевательской манере. В ответ на упреки полковника
раздалась грубая брань.
Однако за одну ночь пленных, видимо, каким-то образом заставили
осознать их незавидное положение, и на следующий день все странным образом
изменилось. Нашивки РОА были спороты, люди выглядели удрученными и
испуганными. Советские офицеры снова беседовали с ними -- каждый с небольшой
группой, стараясь изыскать доказательства того, что английские офицеры
занимаются антисоветской пропагандой. После тщетных усилий им, наконец,
удалось выудить кое у кого признание, что капитан Нарышкин, эмигрант,
работавший в лагере переводчиком, говорил им, будто Сталина они больше не
интересуют.
-- Ах, Нарышкин,-- задумался полковник Городецкий.-- Это
не белогвардеец ли?
Советская делегация тут же заявила протест в связи с высказываниями
Нарышкина, и было решено прервать его контакты с военнопленными.
После отъезда советских представителей в лагере воцарилось смятение.
Некоторых, правда, ободрили расплывчатые обещания Васильева, зато другие
твердо заявляли, что скорее покончат с собой, чем вернутся на родину.
Васильев произнес небольшую речь перед английскими офицерами, заявив, что
англичане плохо обходятся с его несчастными соотечественниками, которые были
вынуждены работать на немцев, однако при первой возможности сдались в плен
союзникам, а поэтому, мол, с ними надо обращать-
141
ся гуманно. Вот ведь и в госпиталь кое-кто попал. И нельзя ли
оплачивать труд пленных? А как обстоит дело с сигаретами, баней,
дополнительными одеялами? Военное министерство отреагировало на эту речь
весьма адекватно: в рапорте не без сарказма отмечалось, что "советское
правительство вдруг решило выступить в роли благодетеля..."
На другой день генерал Васильев со своей свитой прибыл в Каттерик.
Здесь все шло тихо-мирно, пока комендант лагеря не вздумал похвалиться перед
гостями собранием русских книг, которые привез для пленных отец Михаил
Польский. Васильев пришел в ужас, и возмутительные сочинения Тургенева,
Аксакова и Лермонтова были спешно отправлены назад, в русскую церковь в
Лондоне.
Вернувшись в Лондон, Васильев заявил, что в общем доволен английской
администрацией лагерей. Он вновь подчеркнул, что нельзя считать этих людей
предателями, особенно совсем молодых или стариков и немощных, и настоятельно
потребовал обеспечить им самые лучшие условия. Осудив суровое обращение
англичан с забастовщиками, "он отметил, что это дело прошлое, и напомнил он
о нем лишь для того, чтобы такие вещи больше не повторялись"13.
В связи с предполагаемыми высказываниями капитана Нарышкина английские
военные власти разработали систему мер, гарантирующих, что в контакт с
военнопленными отныне не вступит ни один человек, которого можно было бы
заподозрить в антисоветских настроениях, в особенности эмигранты. Из русских
книг разрешались только присланные советской военной миссией; визиты отца
Михаила Польского отменялись. Для поддержания внутренней дисциплины в лагере
важно было искоренить слухи,
будто советское правительство больше не проявляет к пленным интереса и
им нечего ждать от своего правительства. Подобные утверждения совершенно
безосновательны, и всякая антисоветская пропаганда такого рода будет
осуждаться самым серьезным образом14.
Между тем приближался момент отправки первой группы русских
военнопленных на родину. По мнению англичан, первенство в этом деле должно
было принадлежать какой-то определенной категории пленных. Большинство
русских, взятых в плен в Нормандии, входили в состав формирований,
относившихся -- по крайней мере, в теории -- к немецкой армии, и,
следовательно, считались военнопленными. Не столь многочисленную категорию
составляли члены трудовых батальонов Тодта, не являющиеся солдатами в
общепринятом смысле слова. Но поскольку они носили форму и работали на
военных укреплениях, военное министер-
142
ство решило считать их военнопленными15. Министерство
внутренних дел отправило в Баттервик 500 человек, относящихся к этой
категории (они-то и устроили описанную выше забастовку). Но среди русских
были также и гражданские лица, не состоявшие ни в каких организациях и не
относящиеся к категории военнопленных. Они находились в ведении министерства
внутренних дел в приемном центре в Лондоне и по английским законам не
подпадали даже под самую вольную интерпретацию "Закона о союзных вооруженных
силах". Их могли оставить в стране на правах беженцев или выслать (но не
репатриировать против их воли). Этим вопросом занимался законник МИДа Патрик
Дин. 15 октября он писал в "совершенно секретном" письме в министерство
внутренних дел:
Нам кажется, самое простое -- с первой же партией отправить домой всех
русских, находящихся в данный момент в лондонском приемном центре, поскольку
это снимет с вас ответственность и поможет избежать юридических и
политических затруднений, которые могут возникнуть, если эти люди будут и
дальше оставаться в Соединенном Королевстве на правах гражданских лиц.
...Дело осложняется тем, что среди этих русских есть женщины, нуждающиеся,
насколько я понимаю, в особых условиях, но, к счастью, число их невелико, и
мы очень надеемся, что их удастся отправить домой в самом скором
времени16.
Через месяц секретарь Объединенного комитета начальников штабов сообщил
в МИД:
Положение с транспортом изменилось... и начальники штабов поручили мне
сообщить, что в настоящее время возможно вывезти 11 тысяч человек при
условии, что суда вернутся назад к концу ноября 1944 года17.
Этот дополнительный транспорт неожиданно высвободился из-за отмены
предполагавшегося наступления на Рангун18. Условие адмиралтейства
о возвращении судов к концу ноября совпало с требованием Идена форсировать
события; он ведь постоянно твердил, что крайне желательно вывезти из Англии
"как можно больше советских военнопленных, пока не возникли
осложнения19. Под "осложнениями" Идеи, конечно, имел в виду
пугавшую его огласку.
Как только появился транспорт и Кабинет военного времени дал согласие
на отсылку пленных, военное министерство приня-
143
лось за организацию перевозки русских, разбросанных по всему Йоркширу.
Это была довольно серьезная задача. Несколько тысяч человек, не имевших
никаких вещей, надо было обеспечить одеждой для путешествия по северным
морям и прибытия в СССР, где зима была уже на носу. Доктор медицины Сифф,
заведующий армейским интендантством, распорядился выделить для пленных
несколько тысяч нательных фуфаек, кальсон, носков, шинелей, ботинок,
расчесок, комплектов бульонных кубиков и т. п.20 В своей заботе о
комфорте пленных власти дошли до того, что издали следующее распоряжение:
Все русские, отобранные для репатриации, должны быть обеспечены новым,
повторяю, новым обмундированием и шинелями; все немецкие формы и любая
форменная одежда, находящиеся в их распоряжении, подлежат
изъятию21.
Мы еще узнаем, куда попали эти личные вещи и дорогое обмундирование по
прибытии пленных в СССР.
20 октября Отдел по делам военнопленных под начальством генерал-майора
Э. С. Геппа собрался для обсуждения последних приготовлений к репатриации.
Генерал Гепп объяснил, что в первой партии репатриируются 10 220 русских. Им
уже выданы одежда и личные вещи, и их вывезут из лагерей 29 октября. Генерал
Васильев, санкционировав меры по устройству остающихся военнопленных,
заботливо осведомился об одежде, выданной русским. Его заверили, что все в
полном порядке, и присутствовавшие на собрании отправились на
ленч22.
Следует сказать, что генерал Васильев вовсе не являлся украшением
славной организации, которую представлял. Двое знавших его в тот период
пишут о его поразительном сходстве с крысой23. Кроме того, от
него шел неприятный запах и он был сноб. Рассказывают, что однажды он с
гордостью произнес: "Подумать только, меня, капрала драгунского полка
царской армии, как равного принимают в лондонском Кавалерийском
клубе"24.
На ранней стадии подготовки к возвращению русских пленных на родину
английские власти осведомились у Васильева: "Какие шаги следует предпринять
в отношении советских граждан, отказывающихся возвращаться?"25
Бригадир Файербрейс, не желавший, чтобы английские войска принимали участие
в этом неприятном деле, предложил Васильеву выделить советских
военнослужащих для охраны транспорта. Но Васильев с самого начала настаивал
на том, чтобы именно английские солдаты отвечали за побеги пленных по дороге
к порту. Поскольку МИД поддерживал все требования Васильева, Файербрейсу
ничего не оставалось, как
144
уступить. В тот же самый день комендантам лагерей был отправлен
тщательно продуманный приказ:
Не исключена возможность, что некоторые русские не пожелают покинуть
Англию и попытаются бежать... Вам надлежит обеспечить вооруженную охрану для
сопровождения пленных, но охранники не могут, повторяю, не могут применять
оружие, кроме как для самообороны... Держите достаточное число охраны в
порту, до отхода судна, во избежание побегов в самом порту. Это должно быть
проделано как можно незаметней26.
31 октября27 корабли с русскими военнопленными вышли из
Ливерпуля в Мурманск. На борту было 10 139 мужчин, 30 женщин и 44
мальчика28. Все они находились под неусыпным наблюдением
"незаметных" вооруженных английских охранников. В советский порт судно
прибыло как раз накануне очередной годовщины революции. 14 ноября советское
агентство ТАСС передало волнующий рассказ о прибытии двух транспортов и о
высадке освобожденных пленных:
Прибывших тепло встретили представители уполномоченного Совнаркома СССР
по делам репатриации советских граждан из Германии и оккупированных ею
стран, а также представители местных советских' органов и общественности.
Волнующей была встреча вернувшихся из фашистской неволи советских граждан с
трудящимися Мурманска. Стихийно возник митинг. Один за другим поднимались на
импровизированную трибуну советские граждане, насильно оторванные немецкими
извергами от Родины, и выражали свою взволнованную благодарность советскому
правительству, товарищу Сталину за отеческую заботу о них... Местные
советские органы проявили большую заботу о репатриированных советских
гражданах. Их обеспечили питанием и жильем. Советские люди, которые вновь
обрели Родину, проявляют огромный интерес к радостным событиям на фронтах
Отечественной войны, к жизни Советского Союза. Затаив дыхание, слушали они 6
ноября доклад Председателя Государственного Комитета Обороны товарища
Сталина на торжественном заседании Московского совета депутатов трудящихся
совместно с представителями партийных и общественных организаций города
Москвы. Репатриированные советские граждане группами разъезжались по родным
местам. Дети-сироты, родители
145
которых пали от рук немецких захватчиков, размещаются в детских
домах29.
Из рассказа очевидца событий, майора английской армии С. И. Кригина,
предстает отнюдь не столь радужная картина:
7 ноября в Мурманске я возвращался в машине из штаба
военно-морской миссии в порт. По дороге мы миновали
длинную колонну русских репатриантов, шедших под кон
воем с судна "Скифия" в лагерь за городом. У меня созда
лось впечатление, что с ними обращаются, как с военно
пленными вражеской армии. Охранники были вооружены
винтовками, на 10-15 пленных приходилось примерно по
одному конвоиру. Никаких признаков теплого приема я не
заметил. Поведение репатриантов лишний раз свидетель
ствовало об их униженности. Все они были одеты в анг
лийскую военную форму, у большинства в руках были ма
ленькие узелки с пожитками, советских вещей й знаков
различия на них не было.
Это сообщение было отправлено бригадиру Файербрейсу, который, пересылая
копии генералу Геппу и Уорнеру (в МИД), приписал:
8 связи с настоятельными требованиями советской сторо
ной привилегий и поддержки для "освобожденных советских
граждан", прилагаемый рассказ очевидца событий в Мур
манске может представить некоторый интерес.
В МИДе сообщение Кригина прозвучало неприятным диссонансом на фоне
всеобщего благодушия; и мидовский чиновник Джеффри Вильсон, подчеркнувший,
по поручению Уорне-ра, строчки донесения, говорящие об отсутствии у пленных
советских вещей, заметил: "Ничего удивительного: ведь они только что сошли с
английского корабля. И наличие вооруженной охраны тоже вполне естественно.
Хорошо бы узнать побольше о самом майоре Кригине..."30
Но за кулисами творились вещи пострашнее. Лейтенант норвежской армии
Гарри Линдстром прибыл в Мурманск с тем же транспортом, что и русские. Весь
день 7 ноября до него доносился треск автоматных очередей. Тогда он спросил
двух советских офицеров, находившихся на судне, что происходит. Те ответили,
что не знают. На это норвежский репортер Олаф Риттер не без сарказма
заметил, что это, вероятно, дают салют в честь советских военнопленных,
вернувшихся из Англии. Впрочем, даже такие слу-
146
чаи, как показали последующие события, не могли нарушить спокойствия
мидовских чиновников.
Генерал Васильев, явно довольный ходом дел, при очередной встрече тепло
поблагодарил генерала Геппа31. У сэра Александра Кадогана,
постоянного заместителя министра иностранных дел, тоже были все основания
для радости. 2 ноября он писал Черчиллю, отвечая на запрос
премьер-министра32 о причинах задержек в проведении всеобщей
репатриации:
Согласно вашим распоряжениям, мы отправили пленных в СССР. На наши суда
было погружено около 10 200 человек. Сопротивление оказали всего 12 человек,
они были доставлены на судно силой, остальные ехали вполне охотно. Около
9500 пленных еще находятся в Соединенном Королевстве. Мы отправим их при
первой возможности33.
Такая возможность, однако, представилась лишь через несколько месяцев,
а пока русские, находившиеся в Англии, старались как можно больше извлечь из
своего пребывания там. В их лагерном существовании в Англии имелся легкий
оттенок чего-то нереального, что ощущали и сами пленные, и охрана.
Гарри Льюис, например, не без удовольствия вспоминает о том, как
работал бухгалтером в лагере Брэмхем-2 в Йоркшире, где содержались 500
русских пленных. Это были представители самых разных национальностей, по
большей части сильные, рослые люди, с огромными ногами и головами: им
приходилось выписывать фуражки самых больших размеров, но и те едва
держались на них. Впрочем, ботинки подходящих размеров все же нашлись, но
русские подбивали их бумагой, объясняя, что так поступали в Красной армии.
Главными их развлечениями в лагере были, как поется в старом романсе,
карты, женщины и вино. Каждую неделю им выдавали по 5 шиллингов на карманные
расходы, но после азартной картежной игры все деньги оказывались у немногих
счастливчиков34, и те тут же бросались с приятелями в лагерную
столовую за пивом. На вопрос, сколько налить, они отвечали по-немецки:
"Ailes"*. Или же они отправлялись на автобусе в Лидс -- зайцами, потому что
кондукторше никак не удавалось втолковать им, что за проезд нужно платить.
Там они проводили счастливые часы в самых низкосортных пивных, на обратном
пути расплачиваясь рвотой в поздних автобусах. Некоторые ухитрялись получать
дополнительный доход: переспав с солдат-
* На всех.
147
ками, они возвращались в лагерь с честно заработанной фунтовой
банкнотой.
Днем пленные работали на соседних фермах. Их не охраняли (во всем
лагере было 13 невооруженных английских солдат), работали они с
удовольствием и часто пели красивые песни. Стояла суровая зима 1944-45 года,
и они настояли на том, чтобы печи в их бараках топились круглосуточно. В
результате они вскоре не только извели весь запас угля, но и сожгли большую
часть лагерной мебели. Эта страсть к теплу странным образом сочеталась с
излюбленным развлечением: обливать друг друга на морозе ледяной водой из
шлангов.
Жизнь английского персонала тоже напоминала дурацкую музыкальную
комедию. Один из старших офицеров в свободное время подрабатывал торговлей
одеждой и вел дела прямо из лагерной штаб-квартиры, заваленной мотками
шерсти. Другой офицер, ирландец, появлялся в лагере крайне редко, поскольку
"крутил роман" с девицей в соседнем городке. Остальные занимались обычными
делами -- разворовывали склады и потихоньку сбывали русским пиво, наживая на
этом по три пенса с пинты. Никому ни до чего не было дела, и каждый
развлекался как умел.
Гарри Льюис свел знакомство с пленными, и они рассказывали ему о том,
что им пришлось пережить в Красной армии и в войсках вермахта, говорили о
своем нежелании возвращаться в СССР. Будучи бухгалтером, он имел возможность
убедиться в неграмотности подавляющего большинства пленных: получая деньги,
они вместо подписи ставили крестик. Это случайное открытие кое-что говорит
нам о западных специалистах, в свое время принявших на веру официальные
советские утверждения, будто неграмотность в СССР сведена до
2%35. В общем Гарри Льюис сохранил о русских очень теплые
воспоминания: "Они были азартными игроками, страшными пьяницами, жуткими
бабниками, среди них свирепствовали венерические болезни... но при всем том
они были очень симпатичные ребята!"
Впрочем, национальная склонность к горячительным напиткам поощрялась
далеко не во всех лагерях. Вот что рассказывает Вайолет М. Дай, жившая
весной 1945 года в Уортинге, где русским пленным выделили гостиницу:
Их не пускали в питейные заведения, и они без конца толклись в аптеках,
жестами показывая, что у них прострелы и радикулит, и аптекари выдавали им
метиловый спирт, пока не обнаружили, что русские используют его вовсе не для
растираний, а для внутреннего употребления. Тогда всем аптекарям был
разослан циркуляр, призывающий к осторожности.
148
Здесь, как и повсюду, русские пленные приходили в ужас от одной мысли о